УЗНИК КОЛЫМСКИХ ЛАГЕРЕЙ

В семнадцать лет П.П. Скрипник стал узником сталинских лагерей. Восемь лет, от звонка до звонка, добывал золото на Колыме...

Ныне Павлу Петровичу уже 70 лет. Он — житель г. Пушкино. В беседе он рассказывает о своей нелегкой судьбе.

— Петр Павлович, как случилось, что лучшие годы вашей молодости отданы тюрьме и магаданским лагерям?

— Это действительно так. Меня арестовали 25 июня 1940 года, и восемь лет отбыл я в «местах лишения свободы», как это теперь пишут в официальных документах.

Как это случилось? В 1940 году мне шел восемнадцатый год, и я учился в школе ФЗО при заводе «Свет шахтера» г. Харькова. Мечтал стать слесарем-инструментальщиком. На каникулах решил посмотреть Москву, и родители отправили меня в столицу к дяде Саше — Александру Степановичу Позднякову, который имел комнату в Краснопресненском районе, напротив сахарного завода и около прудов. Числа 20-го июня 1940 года я был уже в Москве. Дядя утром уходил на работу, а я ходил и любовался незнакомым городом... Но случилось так, что через два или три дня дядя Саша не вернулся с работы. А потом в комнату постучали неизвестные лица в гражданской одежде и стали меня

расспрашивать, а потом «культурно» пригласили пойти с ними.

— И куда вас привели?

— В МУР. Там что-то спрашивали, уточняли, записывали... После бессонной ночи отправили в Таганскую тюрьму. Там уже вызвал следователь и спросил, долго ли знаю дядю Сашу. Я ответил, что всего несколько дней. «Как это так?» — вскипел следователь и говорит: «Ваш дядя арестован. Он обвиняется в агитации против Советской власти». И даже: «Мать вашу так, что вы с ним говорили о колхозах, что там плохо живут?» Я, конечно, ответил, что такого разговора не было. Тогда следователь говорит: «Ах, сука, не хочешь признаваться становись к стенке!» Он вынул из стола револьвер и подскочил ко мне... А я не мог понять, что случилось. Не мог уяснить, что такое агитация. Дома никогда об этом не говорили. Моим простым родителям было не до политики.

— И долго так длилось?

— Нет. Вызывали из камеры несколько раз, а я просил отправить меня домой в Харьков... Конечно, допросы проводились только ночью. Не били. Только сажали в камеру размером с телефонную будку. Стоишь, стоишь 3-4 часа, а вверху постоянно мигает лампочка. Потом вызывают и повторяют одно и то же: «Ты думаешь что-нибудь говорить?»

Все время спрашивали про дядю. Может, что-то слышал, кто к нему приходил, говорили ли они о колхозах...

— Так дядя Саша был тоже арестован и осужден?

— Как его забрали с работы, я не видел его больше. Потом мать говорила, что через некоторое время его выпустили, и он умер. Но я, честно вам скажу, даже боялся Александра Степановича вспоминать. Поэтому не особо искал документы о его судьбе. Даже когда приехал домой в 1953 году, то на эту тему и маме ничего не сказал. А она все спрашивала: «Сынок, где ты был?» Я отвечал, что в Москве призвали в армию, а там — война... А она подробно рассказывала, как писала письма, ходила в местное НКВД, как отнесла половину поросенка, чтобы прояснили что-нибудь обо мне... Я не

хотел расстраивать мать. Ведь через год после моего отъезда! из дома началась война, и все перепуталось. А из лагеря! писать не разрешали 8 лет. До самого освобождения...

— Мы немного опередили события. Давайте вернемся к допросам.

— В общем, после 3-4 допросов следователи поняли, что из меня ничего не выжмешь. Прошел август, сентябрь... Кормили, регулярно водили на прогулку. В октябре я объявил индивидуальную голодовку и меня из общей камеры перевели в одиночку. Мол, в камере могут подкармливать... Отказался от всего, только пил воду. А начальство тюрьмы говорит: «Брось, ты же себя губишь». А я в ответ говорю, что хочу знать, за что арестован. Если сделал какое-то преступление, то доказывайте, а потом судите.

Через неделю приехал прокурор и говорит мне: «Сынок, бросай голодовку, мы сейчас все пересмотрим». Я поверил и думал, что освободят. Но не так было просто выбраться из лап энкавэдистов. Меня перевели в Бутырку...

— Когда и где вы узнали о сроке наказания?

— В Бутырке. Это было в начале декабря 1940 года. Вызвали в какую-то длинную комнату, где за столом сидел один человек, кажется в форме сотрудника НКВД, который объяснил, что по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 30 ноября 1940 года я осужден на 8 лет исправительных трудовых лагерей. И потом: «Распишитесь!» Я отказался. «Ну и не надо»,— послышался ответ.

— Как сложилась судьба потом?

— Сидел в Бутырке и ждал, что будет дальше. Месяц, второй, третий... Весной 1941 года пошел по этапам. Загрузили в товарный вагон и повезли в другой конец страны. После Урала уже начали издеваться. Как? Кормили селедкой, жирной, но очень соленой. А воды-то в телятнике нет...

В конце концов 13 июня 1941 года наша партия в количестве около 5 тыс. заключенных прибыла в Магадан. Там сразу началась сортировка по специальностям. А я кто? ФЗО окончить не успел. Но за дорогу сдружился с Павлом (фамилии не

помню), ленинградцем, которому было примерно столько же дет. И нас направили в Чаюрью добывать золото.

Поверьте, условия тогда были там жуткие. Об этом довольно много писалось в периодической печати, и я не хочу повторяться. Но мне повезло, и я попал в передовую бригаду Гололобова, лет сорока мужчина, деловой, но довольно дерзкий. Там чуть-чуть не подговорили на побег, но один лагерник сказал: «Куда ты, сынок, пойдешь? Они тебя там съедят сами». И действительно, беглецы брали с собой в группу «овец», таких, как я был, а потом...

Золотой сезон короток: со второй половины мая до половины сентября — три месяца всего. Поэтому для того, чтобы «выбить» план, продумывались все технические и сверхтехнические рецепты.

В золотом забое для 58-й статьи есть только кайло, лопата с длинным черенком, набор ломов для бурения, ложечка железная для выскребания грунтов из буров. И точка. Другой работы нет. На промывочном приборе, где надо двигать вперед-назад деревянным скребком, подгоняя и размельчая грунт, 58-й места нет. Работа на бутаре — для бытовиков. Там полегче и ближе к золоту...

— А как кормили в лагере?

— Не всегда одинаково. Доставлять продукты в Магаданский край было очень сложно. В лучшие времена питание имело 4 категории: «стахановское» при выполнении нормы на 130 проц. и выше— 1000 гхлеба, «ударное» — от 110 до 130 проц.— 800 г., производственное — 90-100 проц.— 600 г., штраф — 300 г хлеба.

— Вы постоянно находились в этом лагере?

— Нет. Через два года перевели на прииск Маршальский Индигирского горного управления, что в Якутии. Там находились тысячи человек, и все занимались добычей золота. За смену (а это 12 часов) бригада из 40-50 человек должна намыть 8 кг золота. Если план не складывался, то работали до тех пор, покуда не набирали нужный вес. Иначе все получат неполный паек.

В этом лагере золото добывалось шахтным способом. Спускались на 75-100 метров и там работали. Летом еще более-менее, а вот зимой трудно мыть золото. Опытные бригадиры прятали его, и когда туговато шел план — доставали из тайников.

С прииска «Маршальского» попал в «Альчак», а потом — в «Победу», «Юбилейный»...

— Кто в основном заполнял лагерные штаты?

— Однозначно ответить трудно. Кроме осужденных было много зэков с многими судимостями. И они пользовались доверием начальства, занимали все посты от бригадира до нарядчика и т.д. Отдельные имели по 3-5 судимостей. Такие «вожди» держали около себя до пяти помощников, которые тоже не работали, а фактически заставляли трудиться других. Но блатной мир стал терять авторитет, когда появились власовцы и военные.

А еще в лагерях находились немцы с Поволжья, поляки, финны, болгары...

На моих глазах гибли десятки осужденных. От чего? В первую очередь от голода. Стоит чуть-чуть ослабнуть, и зэк теряет человеческий облик. Такой начинает ходить по помойкам и собирать головы от селедки, потом варить их и пить соленую воду... В итоге человек пухнул, у него появлялась дистрофия. Толкни — и он упадет.

— О чем вы думали, находясь в лагере?

— Только о хлебе. Восемь лет думал о еде. И не о колбасе, сырах, мясе, а только о хлебе. Всегда казалось, что наевшись вволю хлеба, будешь сытый.

По какому обычаю хоронили умерших в лагере? По лагерному. Между сопок вскрывали мох, бросали туда труп, и все. Как таковых могил не было, и места захоронения сейчас не найдешь. Правда, на прииске «Чаюрью» копали траншеи и туда бросали умерших и убитых...

Чего только в лагере люди не делали над собой! От отчаяния, безвыходности отрубали себе руки или пальцы, ноги... Я боялся, чтобы не обморозиться, хотел выжить, сохранить себя. Калекой лучше не жить.

— Когда вас освободили из лагеря?

— 25 июня 1948 года. Но судьба сложилась так, что до 1953 года работал на Колыме в Индигирском горном управлении. Оно размещалось в 1042 км от Магадана, в поселке Усть-Нера. С апреля 1954 года я без трех месяцев 25 лет проработал в магаданском проектно-изыскательном институте. Приходилось неоднократно бывать в тех местах, где прошла моя молодость. Лагеря, конечно, не сохранились, которые теснились между сопками, как грибы в лесу. Теперь на добыче золота работают вольнонаемные, и подход к работе совершенно другой. Практически все механизировано.

— Освобождали в сорок восьмом, я когда пришла реабилитация?

— После смерти Сталина я как-то рассказывал о своей судьбе прокурору. Он куда-то написал... И вот постановление Особого совещания при НКВД СССР от 30 ноября 1940 года было отменено Президиумом Московского городского суда 2 декабря 1965 года.

— Петр Павлович, в прошлом году принят закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий». Вы в курсе дела о льготах и компенсации?

— Да. Но хочу сказать, что наш рабский труд в лагерях очень дешево оценен. И почему этого нельзя было сделать раньше, когда многие узники сталинских лагерей еще не ушли из жизни?

В статье 15 этого Закона говорится, что репрессированные имеют право на некоторые льготы, в том числе и на первоочередную установку телефона. Но когда я буду иметь в квартире телефон, трудно сказать, хотя на очереди по дому стою первый.