Спецотделение № 17

1.

Тихий осенний вечер на берегу Азовского моря. Стою у ворот дома в ожидании своей дочурки из Дворца пионеров. Сердце сжимается от боли, ноги подкашиваются, в голове словно молотками стучит.
Так уже продолжается полтора месяца с момента ареста мужа моего – секретаря Краснолучского горкома ВКП(б). За всё это время огненными буквами перед моими глазами «Кто я и за что». Дома ожидает меня старушка-мать, прожившая тяжёлую жизнь, отдавшая себя всю интересам партии, народа. Вся жизнь встаёт передо мной: детство, юность, молодость, совместная работа с другом-мужем, с матерью. Где мы споткнулись, где мы ошиблись, где и когда мы сделали плохое, за что мужа объявили «врагом народа», Этого человека, сына сапожника, не сидевшего за школьной партой, с малых лет вместе с партией активно участвовавшего в строительстве Советского государства, воспитанника большевистской партии позже заклеймили «врагом народа».
Нет, никогда он партию не обманывал, партии не изменил!..
А в голове, словно кто-то подсказывает: «А ведь МВД даром не берёт». Ведь ты же коммунистка, неужели не веришь органам МВД?!
Не спится. Обнимаю сидящую дочурку, смотрю на спящую мать и вдруг – стук в дверь. Ещё раз… Ещё раз… сердце замирает. Открываю – передо мной двое в форме МВД: «Мы пришли за Вами». – «Что, арест?» – вырвалось из груди. «Да. Вы арестованы. Собирайте вещи себе, ребёнку. Без шума, живо»…
Словно огнём прожгло меня. Поднимаю спящую десятилетнюю дочурку, разбудила мать. Она сразу пошла и нечеловеческим голосом крикнула «Я дочь вам не дам. Если она враг народа, то и я враг народа. Берите и меня. Всех коммунистов в тюрьмы не загоните, не уничтожите. Правда выяснится».
И в один час была уничтожена семья навсегда: по дороге из машины забрали дочь, и тюремные двери на 16 лет закрылись за мной…
«Мама, так что же случилось, что могло произойти в партии, в стране?» Долго смотрела на меня мать своими умными глазами. Бледная, спутавшиеся волосы на плече, словно серебристые нити, придали её лицу не скорбь, не печаль, а полную решимость борьбы за большевистскую правду.
Коммунистка – Львица передо мной сидела на цементном полу в камере, где находились члены партии – активистки города. «Главное нам, коммунисткам, нужно всеми средствами сохранить себя для партии, для оставшихся наших детей. Мужей ваших, -обратилась она к товарищам, – навряд ли увидите и поэтому на нас лежит двойная ответственность перед партией. Освободиться, а нас обязательно освободят, и помочь партии вскрыть правду.… Как можно проглядеть здорового ребёнка, так мы все проглядели что-то в партии…»

2.

Осенняя ночь. Ведут под конвоем на допрос. Легко дышать осенним воздухом после камеры…
«В какой контрреволюционной партии состоял ваш муж?»
«Расскажите о контрреволюционной работе вашей и мужа?»
«Вы готовили убийство товарища Сталина?»
Всё передо мной закружилось, глаза закрылись пеленой… Кто передо мной – фашисты? Так почему они говорят об убийстве Сталина. Коммунисты, так почему же они допрашивают коммунистку? Где же правда?
Правда – это моя жизнь, которую я прошла как воспитанница большевистской партии. Правда – это моя большевистская совесть, с какой работали я, товарищи, мой муж, моя мать, большевики, сидящие сейчас в тюрьме. И эту правду скажу им, сидящим передо мной в форме работников МВД...

Зимняя лунная ночь. На улицах ни звука. Крытые грузовые машины въехали в ворота другой тюрьмы. Охрана выкрикивает фамилию каждой из нас.
Выстраивают нас, матерей-коммунисток у стены и дикий крик охраны: «Лицом к стенке» – раздался на пространстве тюрьмы, где словно немыми свидетелями стояли тёмные тюремные корпуса.
«Расстрел!» – молнией пронеслось в мозгах и тут же – «нет, не может быть расстрела», но падающие тела женщин и крики их заставили меня обернуться. Это оказалось «приёмом» охраны тюрьмы встречать «новоселов».
После долгих церемоний – обыска личных вещей, проверка отпечатков пальцев нас грузят в товарные вагоны. В вагон входят работники МВД. Их много. Но выделяется один среди них. «Итак, вы осуждены как члены семьи изменников Родины. Народу будет легче дышать без вас. Дети ваши отказались от вас, а мужья ваши расстреляны как враги народа…»
Больше уж ничего не слышала я. Очнулась от страшного грохота; казалось, земля расступается, и всем вагоном словно катимся в бездну. Это тронулся тяжеловесный товарный поезд, который увозил нас в неизвестном направлении.
Итак, мы в этап.
Горе наше сплотило нас, матерей-заключённых в крепкую семью. У каждой из нас оставались дети, о которых мы ничего не знали.
Но острее всего была у нас боль морального уничтожения, лишения нас прав советских людей. И нужно было собрать все свои физические силы, всю свою волю, выключить себя мысленно от постигшего нас горя, чтобы объективно всё осмыслить, проанализировать и прийти к правильному заключению. Заключением было у нас всех – что правда восторжествует, что партия, как партия Ленина, жива, крепка, крепок народ, воспитанный партией Ленина. Так могли сделать только большевики, коммунисты, верующие в торжество большевистской ленинской партии.

3.

Куда едем, что нам предстоит впереди, увидим ли мужей, детей наших, родных и близких, где они сейчас? – эти вопросы сверлят мозги уже который день этапа. В соседнем с нашим вагоном этапе находятся 24 человека матерей с грудными детьми – жёны партийных и советских работников Донбасса. 24 малютки заставляют каждую из нас в большом напряжении следить за их благополучием в дороге. Сами голодные, раздетые мы собираем кусочки сахара, которые выделяются нам на день, чтобы обеспечить хоть сладостью кипяток для детей. Но как передать эту посылку в соседний вагон? Кругом решётки. Двери тяжело открываются два раза в день для передачи дорожного пайка нам, заключённым. Решаем поговорить с молодым конвоиром-комсомольцем по имени Ваня. И радости нашей не было границ, когда он согласился на эту операцию. Бережно упаковав все собранные крохи, ждём первую остановку, с замиранием сердца.
Ночью никто не спит. Следим за движением поезда. И вот поезд медленно, медленно начинает тормозить. И остановился. Кругом темно. Только слышны разговоры и шаги конвоя.
Поднимаемся к окну с решёткой, напрягаем наше зрение, чтоб увидеть нашего Ваню.
Вдруг воздух прорезал окрик: «Проверить всех заключённых!» И вмиг зазвенели тяжёлые железные затворы вагона. И Ваня поднимается в вагон. Он один. Нет никого больше. Не слушая, кого он вызывает, одна из наших женщин суёт ему в карман шинели наш собранный подарок. Шепот стоит в вагоне: «Ваня, Ванюша, милый, голубчик, передай детям в вагон и сообщи нам». Никто из нас не чувствует стужу, которая ворвалась к нам в вагон. Все только озабочены об одном, как дети-малютки, не замёрзли ли, не заболели ли,
Запоры опять загремели, двери закрылись, но никто не двигается с места. Только движение поезда заставило каждую занять своё «ложе» на нарах в вагоне.
Итак, едем 25 дней. По дороге встречаем эшелоны за эшелоном с такими же «врагами народа». Товарищи все измождённые, обросшие, с влажными глазами. Только остановятся два эшелона параллельно, несмотря на охрану, начинаются расспросы: «Откуда?» К нам доносится: «Из Днепропетровска.… Из Харькова.… Из Киева…» Каждая из нас всматривается в лица товарищей по несчастью – мужчин, каждая из нас ищет дорогое для неё лицо друга-мужа, товарищей. В горле пересыхает, слёзы подступают. Но каждая из нас себя держит так, чтобы мужчинам не было тяжело. Слова надежды несутся из эшелона заключённых женщин, пока поезд не скрывается из глаз. И слёзы безграничного горя льются после этого по лицам…

4.

21-й день этапа. Куда же нас везут? Едем мы кружным путём и не можем понять направления. Чувствуем, что зима стоит суровая. Это нам подсказывает, что везут нас на север. Жгучая боль охватывает каждую из нас каждый раз на протяжении всего пути.
Что с нами собираются делать? И дети наши где, родители, мужья, Днём чувствуем, как физически слабеем. Но воля наша напрягается всё больше и больше. И почему-то на протяжении всего пути перед глазами отдельные картинки из прочитанных книг о движении по сибирским дорогам каторжников. Временами кажется, что слышишь лязг кандалов, надетых на заключённых. В такие минуты отгоняешь от себя такие навязчивые мысли и возвращаешься к действительности.
А действительность – это ты – заключённая, на этапе, осуждённая на 8 лет как «враг народа». И тут мысль, как электрический ток высокого напряжения, начинает работать, анализируя всё, что произошло. И приходишь к выводу, уже который раз за последние шесть месяцев, что так долго продолжаться не может. Но основной вопрос гложет тебя: «Знает ли ЦК, знает ли Сталин об этом? Не может не знать об уничтожении большевиков и честных советских людей ни ЦК, ни Сталин, а если знают, если это делается ими, тогда как понимать случившееся?» И в памяти начинают воскрешать все события в партии, начиная с 17-го съезда партии. Убийство Кирова, ликвидация ЦКК, ликвидация общества старых большевиков и др. Ведь 17 лет находясь в партии, я, да и большинство из нас прошли большой жизненный путь, начиная с 10-го съезда партии по 17-й съезд. Большинство из нас чувствовали себя маленькими винтиками в новой машине строительства новой жизни. Вся жизнь наша на этом пути имела одно содержание – быть верным солдатом нашей партии. Этому была подчинена и наша личная жизнь.
Пройдя в партии высший институт Ленинского учения и примеряя его на практической работе, мы в состоянии были на время выключить себя из текущих событий (на что нужна была сильная воля), и сделать сложнейший анализ случившегося. Вспоминалась характеристика Сталина В.И. Лениным. Неужели это предвидение претворяется в жизнь?..
Основное, что было в письме В.И. членам ЦК – это необходимая смена генсека другим работником, который не так груб, который может мягче относиться к товарищам и объективно решать вопросы, касающиеся отдельных и целых групп товарищей. В.И. предупреждал, что подобное поведение Сталина как генсека не может предотвратить раскола внутри партии.
Передумав всё это (а времени у нас было достаточно для этого), пришли к заключению, что внутри партии и в стране нет никаких причин для проведения репрессий. И как ни странно, часть товарищей уже тогда говорили, что с возникновением и ростом фашизма, предвоенной обстановкой, угрозой наступления на СССР.
На одной из остановок конвоир Ваня велел собрать деньги для закупки картофеля и шепотом говорит: что принёс книжку, которая лежит в мешке. Быстро освободив мешок, нашли в ней книжку «Наша Родина» – школьный учебник. Всё это было для нас загадкой. Все находившиеся в вагоне собрались в кучу и, затаив дыхание, просматривали каждую страницу. Просмотрели весь текст и ничего не нашли, не поняли. Начали рассматривать приложенные географические карты и на одной из них, где расположена Азиатская часть СССР, на территории Казахстанской республики красным карандашом выделен Акмолинск.
Перегнувшись через решётки окна, спросила проходящего, что написано на вагоне. И получили подтверждение, что написано «Акмолинск».
С большим вниманием мы начали следить по карте за обозначением городов от последней остановки поезда до Акмолинска. Итак, путь наш ясен. Как хотелось нам обнять молодого конвоира, как хотелось ему сказать материнское спасибо. И эта теплота в поступке конвоира нам подсказала, что о нас помнят, что нас не все считают «врагами народа». И это облегчало наше горе.

5.

22 февраля 1938 года. Раннее утро. Несколько оцепленных вагонов от эшелона паровоз везёт по узкоколейной дороге в степи. Из-за яркого солнца больно смотреть сквозь решётчатые окна вагона на степь, покрытую сверкающим снегом. Медленно поезд подходит к определённому месту, где ничего не отражает, что тут обозначено нам место для остановки. Только сильный толчок паровоза и появление охраны в сопровождении большого количества собак подсказало нам, что это конец нашего долгого пути. Опять уж знакомая нам процедура: лязг открывающихся замков на дверях вагона и вызов каждого из нас. И наконец команда выгружается.
Медленно спускаемся с вагона. Ноги наши, обутые в туфли, а у кого и в тапках, погружаются в сугробы снега. Впереди одна безбрежная снежная казахстанская степь. Проверив всех нас, охрана, окружив нас, ведёт вперёд. И постепенно по дороги вдали вырисовываются чёрные точки.
Идём мы медленно, молча, словно на похоронной процессии. Ноги наши озябли, но не стужу февральскую мы чувствуем, а оглядываемся на матерей, которые с детьми на руках плетутся по сугробам снега, еле передвигая ноги.
Неожиданно перед нами выросли ворота. Кругом стены из колючей проволоки и струйки дыма, тянущиеся кверху из печных труб. Крыш строений не видно, всё было занесено снегом.
Прошли мы сквозь снежный туннель и очутились перед дверьми. Первые пары их открыли и сразу послышались звонкие, стройные голоса знакомой песни: «Москва моя, Москва». Ничего не могли мы понять, но чувство необъяснимой радости охватило нас, и слёзы полились ручьями по нашим лицам.
Очутившись в помещении, мы увидели много женщин, расположенных на двухэтажных нарах, на голых досках. Это были товарищи по несчастью из Москвы, Тбилиси, прибывшие накануне этапом. Это они нас встречали песней и успели истопить печи, приготовить кипяток для прибывших.
Многие из нас встретились с товарищами, с которыми были связаны долгие годы по работе на Украине, вместе учились в 20-х годах в университете имени Свердлова. Это была встреча боевых подруг, которые многие годы шли вместе по пути строительства новой социалистической жизни, много пережившие, закалённые на фронтах Гражданской войны, получившие опыт в работе под руководством своих старших товарищей – плеяды старых большевиков. Радость встречи и общее наше горе сомкнуло в объятие. И долго никто из нас не мог вымолвить ни слова. Вопросы, которые у нас вырывались: «Знаешь ли что-нибудь о детях, о родителях, о мужьях?» И один печальный ответ был у всех: «Ничего».
Такие встречи происходили в течение десяти дней, пока не собралось несколько тысяч человек. Как потом оказалось, это был только привал для нас, а вдали нас ждал лагерь со всем его режимом. Ознакомились с обстановкой вокруг нас, долго не могла находиться в бараке и вышла во двор. Кругом колючая проволока, бегающие собаки на цепях. Чувство отчаяния охватило меня. И ощущение – будто клеточки начали двигаться в мозгу.
«Эта проволока и собаки – не для нас» – вырвался крик. И испугавшись его закрывала лицо руками. Долго ли стояла, не знаю. Открыв глаза, заметила открытые двери в избушку. Не размышляя ни о чём, двинулась туда. Перешагнула порог и увидела в углу за столом большого человека в кожаном пальто, читающего газету «Правда». Быстро к нему подошла и попросила газету. Подняв глаза, человек предложил сесть, успокоиться. И сказал: «Прочтите газету тут, а я пойду и скоро вернусь».
Держу газету «Правда» и глазам своим не верю. Ведь шесть месяцев я не видела печатного слова, шесть месяцев была уничтоженной морально. Уничтожена семья, не знаю ничего о ребёнке своём, о матери и муже. Физических сил не хватает нести дальше это горе. И вот передо мной «Правда» – сама правда. Быстро пробегаю по столбцам газеты глазами. Как будто ничего не случилось. Жизнь идёт, страна живёт. Открываю вторую страницу газеты и читаю: «Решение январского пленума ЦК – в действии». Комментируется выступление тов. Жданова на пленуме ЦК. Смысл таков, что враги оклеветали честных партийных и советских работников и их репрессировали. Вывод: нужно клеветников привлечь к ответственности.
И опять калейдоскоп: кто же враги? Кто кого оклеветал и посадил? Да неужели ЦК не может разобраться?! А может, нас отсюда вернут домой? Скрип дверей и входит мной уже встреченный человек. Поняв мою растерянность по моему лицу, он начинает меня расспрашивать: кто я, откуда я, есть ли у меня дети? Последний вопрос выводит меня из моего состояния и не подумав о том, кто передо мной, начала говорить о том, что нас гложет – кто является виновником нашего горя, знали ли об этом ЦК, знают ли о том, что мы ни в чём не виноваты, что мы преданные партии люди, что мы коммунистки и т.д.
Выслушав меня внимательно, сидящий передо мной человек встал, закрыл плотно дверь и ответил: «Не отчаивайтесь. Ведь вы коммунистки, вы должны понять одно – вы должны себя сохранить – это главная сейчас задача ваша. С детьми вы встретитесь, мужей вы не увидите больше. Возьмите себя в руки, ибо вам предстоит в наших суровых климатических условиях организовать свою жизнь, а это потребует от вас громадных усилий».
От этих слов я почувствовала большую теплоту, и с первого момента лагерной жизни это вселило в меня веру в то, что правда восторжествует.
К вечеру того же дня я узнала, что со мной говорил начальник лагеря Александр Иосифович Бредихин.

6.

Срок карантина кончился, и нам предстоял тернистый путь. До лагеря расстояние в 45 км. Как мы доберёмся по снежной дороге после четырехдневной метели? И тут перед каждой из нас встала забота не о себе, а как быть с теми, которые совершенно раздеты, разуты, а главное – как быть с матерями и малютками.
Посоветовавшись с товарищами, с которыми мы были вместе со времени встречи на этапном пункте в Артёмовске, решили поговорить с начальнике лагеря. Он успокоил нас, сказав, что матерей с детьми повезут в закрытых машинах, у кого нет обуви тёплой – со склада выдадут такую. Это нас некоторым образом успокоило. С товарищами договорились, у кого имеются тёплые вещи – поделится друг с другом. В этот момент у каждой из нас возникала ответственность за жизнь товарищей, и получилось, что «все за одного, а один – за всех».
Рано утром к этапному пункту прибыло много открытых грузовых машин. Они были предназначены для перевозки нас с этапного пункта в лагерь. Оживление среди охраны, сбор собак на просторе перед этапным пунктом предвещало нам неспокойствие. Усаживаясь плотно друг к другу (в сопровождении охраны и собак), чтобы нам было теплее, смотрели мы вдаль, и была у нас одна мысль: хоть бы не замёрзнуть, не простудиться, ибо каждая из нас понимала, что нужно жить, во что бы то ни стало, ибо нас ждут дети, родные, близкие.
Через пять часов тяжёлого пути, замёрзшие, голодные мы прибыли в лагерь.
Безбрежная снежная степь. Темнеет. Нас под конвоем вводят в зону, отгороженную колючей проволокой. По бокам и вдали видны вышки для охраны и слышен вой собак, охранявших зону заключённых. Тяжело передвигая застывшие ноги, медленно входим в длинное помещение, где по стенам расположены нары в два этажа. Тусклый свет от фонаря не давал возможность разглядеть хорошо громадную площадь. При входе чувствовалось тепло, и только через несколько минут заметили передвигавшуюся высокую фигуру и несколько колышущихся теней, несколько ярких огневых точек.
Как потом оказалось, в этом бараке уже жили товарищи несколько дней, прибывшие из Ленинграда. Это они топили печи камышом для обогрева барака к нашему приезду.
Послышался голос: «Староста, принимай заключённых!» Перед нами с фонарём в руке предстала женщина высокого роста с коротко стрижеными волосами и грубым голосом обратилась к нам: «Товарищи, занимайте места на нарах. Помоложе – поднимайтесь на верхние нары, постарше занимайте места внизу. Положите свои вещи на нарах, и каждая подойдите ко мне». Это была староста барака №14 Ольга Матрёнина.
До поздней ночи в бараке не умолкал шум и говор людской. Разместились на двухъярусных нарах. Каждая из нас заняла место на матах, изготовленных до нашего приезда. После тяжёлого месячного пути в этапе тело всё ныло от боли. Хотелось вытянуть ноги, закрыть глаза и забыться. Но от жесткости досок боли не утихали. Сон не приходил. Постепенно стало тише, и в воздухе каждый раз слышались новые всхлипывания. Это плакали в ночной тишине матери из Грузии, Азербайджана, Москвы, Украины. С чем можно сравнить их горечь, горечь этих слёз матерей, не знавших ничего о своих детях. Глубоко за полночь в бараке наступила полная тишина. И слышен был лишь вой собак за колючей проволокой лагеря.
Мне не спалось. Еле дождалась рассвета, вышла во двор. Кроме белых сугробов снега, разделявших бараки, другого ничего не было видно.… Сколько времени простояла на стуже – не знаю. Вывел меня из оцепенения приход конвоира для проведения проверки. Быстро товарищи опустились с нар, стали в строй. И проверка заключённых началась. Так началась жизнь в Казахстанской степи. 6,5 тысяч в спецотделении №17 советских женщин, среди которых в большинстве были члены семей осуждённых участников трех революций. Как «врагов народа» ныне оторванных на долгие годы от своих детей, близких и родных, от творческой работы в расцвете своих сил.
Наступил первый день жизни в лагере. Жизнь и тут вступила в свои права. Инстинкт самосохранения, в сопровождении сознания во имя чего надо жить, заставил каждую из нас подумать: с чего начать.
Трескучий мороз, окаменевшие сугробы снега у бараков подсказывали, что первое спасение – это раздобыть топливо. Это оказалось и не так уж проблематично. На расстоянии одного километра находилось озеро, которое очень щедро сберегло запасы камыша – единственный вид топлива зимой в казахстанской степи.
По распоряжению старост бараков (такие же заключённые, как мы все, приехавшие раньше нас), выстроились в колонны по 200 и более человек и направились, вооружённые серпами и лопатами к озеру. Из-за белых сугробов показывались потоки людей, словно ручейки сомкнулись они в один людской поток из нескольких тысяч женщин, протаптывающих дорогу, где не ступала ещё человеческая нога. Шли медленно. Освещённый ярким солнцем снег ослеплял глаза. Зажмурившись, шли мы по 4 человека в ряд, сопровождаемые усиленным конвоем, державшим винтовки наготове…. Замыкали шествие большое количество охраны с собаками. Никто из нас не оглядывался назад (об этом предупредила охрана). После долгой ходьбы перед нами словно выросло замёрзшее озеро, заросшее густым камышом. Разбившись на бригады по десять человек, получили задание каждой бригаде срезать камыш у корней и связать по сорок и больше снопов. Получив предупреждение начальника конвоя, что в случае попытки к бегству «будет расстрелян на месте», мы приступили к работе.
По всей степи раздался лязг лопат об лёд, который сковал камыш, словно звон кандалов заключённых, шедших по сибирским дорогам в далёкое от нас время. В первые минуты отчаяние охватило нас. Но каждая из нас, чувствуя присутствие локтя товарища, постепенно отгоняла от себя страх, и податливый камыш превращался в тяжёлые большие снопы. Проработали так часа два. Кто-то из старост попросил у начальника охраны разрешение отдыха на 10 минут. Он согласился. Уселись на стопы камыша. У некоторых товарищей возникла мысль разделить работу нашу на несколько приёмов: более сильные товарищи чтоб жали, другие делали прясла, третьи – связывали снопы, четвёртые сносили стопы в кучи. Так родилось разделение труда в большом количестве на заготовке камыша.
После перерыва работа пошла дружней. Кучи камыша росли, словно стога сена. Незаметно для нас, время подошло к обеденному перерыву. Окрик начальника охраны, сидящего на лошади, возвестил об окончании работы. Команда: «Стройся!» разнеслась по всему озеру. Каждая из нас, нагрузившись четырьмя стопами, примкнула к четвёрке, и шествие направилось по протоптанной уже дороге в лагерь.… Работа на озере заняла целый день. За 10-часовую работы почувствовали усталость, глаза от слепящего снега заболели. Казалось нам, что если бы разрешили, легли бы на камышовые снопы и не раскрывали бы глаза. Вдохнули бы всей грудью свежий зимний вольный воздух и уснули бы сладким сном. Но это были только мечты. Опять дорога в лагерь, по которой шуршат камышовые снопы, связанные, срезанные женскими руками матерей спецлагеря №17. Обеспечив наш «новый дом» топливом на несколько дней, отогревшись, забравшись на нары, которые уже не казались жёсткими, мы погрузились в глубокий сон…

7.

Солнечные лучи мартовского утра заглянули сквозь окна в бараки, где разместилось 250 человек заключённых женщин-матерей. С криком: «Подъём» поднялись мы, выстроились на очередную проверку. Наступил день, а у нас никакой ясности в нашем положении нет. Что дальше будут с нами делать? Каждый день приезжают новые этапы женщин. Собрав всех уголовников Союза. При встречах у всех один и тот же вопрос: что же случилось? Куда же девали мужей, детей наших, Что нам делать, Ежедневные утренние и вечерние проверки радостного ничего не сулят. Так длилось около месяца. У многих из нас, женщин, назрел вопрос, что сидеть и ждать нечего. А с чего начать? Решили выяснить число членов партии и членов ВЛКСМ. И тут опыт партийной, организаторской работы подсказал нам, как в этих новых условиях действовать. С большой осторожностью, учитывая, что мы в лагере, группа старых партиек приступила к работе. Другая группа женщин взяла на себя задачу выявить возможность в условиях лагеря что-либо организовать из промышленности для того, чтобы мы могли работать. Ибо только в работе мы видели своё спасение, как физическое, так и моральное. Организовывали встречи, начали выявлять людей с разными специальностями, разных специалистов. И в этих тяжелейших условиях, при таком моральном состоянии с большой осторожностью мы начали организовывать себя.
Перед нами стояла основная задача – добиться у руководства лагеря организации ряда производств, чтоб возможным было занять всех 6,5 тысяч женщин. Через некоторое время группа инженеров-керамиков установили вполне возможным и реальным организовать выработку кирпича. Выявили наличие необходимого сырья, сделали расчёты организации кирпичного завода (Матронина).
Среди нас оказалась большая группа работников по сельскому хозяйству: агрономы по зерновым культурам – Синцова М.И., по огородным культурам – Руденко Г.И., зоотехники – Шоригина, ветврач – Руткова (Дьяткова?). Встал также вопрос об организации швейной фабрики. Этот вопрос был очень сложным, ибо лагерь наш находился в 45 километрах от г. Акмолинска, дорога была просёлочная, отсутствовала электростанция. И нужно было, будучи в положении заключённых, собрать всю свою волю, все мысли свои, опираясь на имеющийся опыт работы и знания, которые получили в партии, думать об организации в голой степи новой жизни, организации труда, чтоб продолжать жить и работать как советские люди, как коммунисты.
Все наши соображения нам удалось передать начальнику лагеря Бредихину А.И. С трепетом, с волнением ожидали ответа. А весна вступала в свои права. В один из дней, перед вечером, конвоир вызвал людей из бараков. Пройдя к вахте, увидела человек 15 женщин. Волнение и страх охватили нас: куда и зачем вызвали? Строго против нас, каждой, несколько человек охраны. Нас проводили в здание правления охраны. Когда вошли в кабинет, увидели за столом сидящих человек семь работников МВД. Уже стемнело. На столе стояли зажжённые 30-линейные керосиновые лампы. Не пригласили нас сесть. Один из сидящих за столом обратился к нам сугубо официально с вопросом: чего мы хотим? Вопрос нас озадачил. Кто-то из нас ответил: «нас вызывали?» Начальник отделения Бредихин обернулся к сидящим и разрешил нам сесть. Чувствовалось, что атмосфера накаляется. Бредихин объявил, что нас вызвали как специалистов разных отраслей с тем, чтобы заслушать наши соображения насчёт организации работ в лагере. Для этого приехала специальная комиссия из Гулага во главе с начальником Карлага МВД Лининым (?) …

Об авторе:

Анцис Мариам Лазаревна (р.1899)

1899. — Родилась в местечке Любарь Волынской губернии.

1937, осень. — Арест мужа, секретаря Краснолуганского горкома ВКП(б) (Ворошиловградская область).
Арест как жены «врага народа»; направление дочери Валентины в детприемник. Следствие. Изнурительные допросы в Мариупольской тюрьме.

1937, 27 декабря. — Приговор Особого совещания (ОСО) при НКВД СССР как члена семьи изменника родины (ЧСИР): 8 лет ИТЛ.

1938, январь. — Погрузка вместе с другими женщинами в товарные вагоны; перед погрузкой сотрудниками НКВД объявлено об их осуждении как «членов семьи изменников родины», о расстреле мужей и об отказе детей от родителей. Этап к месту исполнения наказания – 28 дней.

1938, 23 февраля. — Прибытие в Акмолинский лагерь жен изменников Родины (АЛЖИР). После карантина – 45-километровый этап в открытых грузовиках в лагерь «26-я точка Карлага». Работа на швейном производстве.

1940, 1 апреля. — Отправка из АЛЖИРА в распоряжение 1-го спецотдела УНКВД по Красноярскому краю.

1944. — Назначение директором швейной фабрики, разрешение на приезд и проживание с ней дочери Валентины.