Благодарим Константина Гуревича за предоставленные воспоминания, письма, документы, биографические данные Г.И. Гуревича.

* * *

Об авторе (биография и воспоминания)

* * *

26.10.1936 [штамп на открытке]

Дорогие мои родственники! Я здоров, прекрасно себя чувствую, и настроение у меня, боюсь, много лучше чем у вас. Мне ничего особенного здесь не нужно. Если вам делать нечего, привезите мне пальто, полотенце, мыло, продуктов каких хотите, только не особенно много. Передача на мою букву в Бутырках будет 1 или 2 октября [должно быть ноября?].

            Привет! Желаю всего наилучшего.

            Гуревич

28.10.1936 [штамп на открытке]

            Дорогие! От вас надеюсь 23-го получить какую-нибудь передачу, много мне не нужно, но неудобно, что приходится рацион дополнять на средства общественной благотворительности.

        Настроение бодрое; хотел бы, чтобы вы были не менее спокойны, чем я. Надеюсь, что числу к 20-му письмо мое прибудет, так что поздравляю Инку с днем рожденья. Не горюй, братишка не утонет. Он брассист отнюдь не из плохих… Даже если в ад судьба загонит, я из ада напишу стихи. А пока я ем и сплю немало, и на скуку жаловаться грех… Только не хватает одеяла, да не знаешь, как здоровье всех. Прежде плыли дни походкой важной, а теперь мелькают все скорей. Вот октябрь – и стишок присяжный я пишу единственной сестре.

 У тебя сегодня день рожденья, за спиной осталось двадцать три, принимай же стих и поздравленье и вперед порадостней смотри…

            Лишь добрел до сути – и готово. Расписался, а бумаги нет. Будь же счастлива и будь здорова, принимай бутырский мой привет.

            Георгий

15.11.1936 [штамп на открытке]

            Дорогие мои!Получил от вас деньги и очень рад, что вы обо мне помните; правда я бы не баловал так такого глупого сына. Если сумеете передать мне рубашку, одеяло и пальто, мне больше ничего не надо по крайней мере на месяц.

            Попробуйте похлопотать о свидании, возможно скоро дадут.

            Я как всегда здоров, в прекрасном настроении и читаю массу интересных книг, начиная с Органической химии и вплоть до Уэллса.

Шлю наилучшие пожелания.

            Г.Гуревич

P.S. Только что получил еще десятку. Очень спасибо. Только мне и без того теперь достаточно. Хотите тратить на меня, так купите 1 том Большого Советского Атласа Мира – он должен выйти на днях.

20.01.1937[штамп на открытке]

            Дорогие мои! На следующее свидание приходите и приносите с собой следующие вещи. Прочее пришлете потом.

            1. Пальто

            2. Валенки с галошами

            3. Шапку

            4. Перчатки

            5. Носки одну пару

            6. Мыло

            7. Полкило масла

            8. Кружку

            9. Ложку деревянную

Если чего-нибудь нет, не покупайте. Ни в коем случае ничего, кроме перечисленного в списке, денег не надо.

            Будьте счастливы. Вспоминайте пореже.

            Любящий Г. Гуревич

Надпись синим карандашом: Приходить на свидание с вещами. 22/i/37 г.

2 февраля

            Дорогие мои. Вчера приехал в Котлас. Пробуду здесь несколько дней. Куда еду дальше еще не знаю, но по приезде напишу. Дорога была на редкость хорошая, ехали все спокойные люди, дрых целыми сутками, глазел на ландшафты и объедался. Всего, что вы мне передали, съесть еще не успел, как ни старался. Вещи все целы, только потерял одну пуговицу.

            Будьте здоровы. Пока не пишите, когда прибуду на постоянное место пришлю телеграмму. Понятно здоров, весел, желаю наилучшего.

            Георгий

12 февраля

            Дорогие мои!

            Простите, что долго не писал. Хотелось сначала добраться до окончательного местожительства. Я уже в лагере, в нескольких километрах от Котласа, и пробуду здесь вероятно до июня-июля месяца. Адрес мой изображен на конверте – Котлас Сев. край Ухтпечлаг лагпункт N. 2 Головка.

            Доехал я сюда замечательно. Всю дорогу смотрел в окно, любовался зимними пейзажами – мне очень занятно было, ни разу не бывавши зимой за Москвой, посмотреть как выглядит Россия зимой. Особенно запомнились закаты под Вяткой, где краски играют на обширных снежных полях. Глубокая снежная шуба отливает всеми цветами от голубого и розоватого до тяжелого лилового. Целые дни я валялся на полке и вместе со столь же продуктово-богатыми соседями изощрялся в составлении меню. До сих пор я не сумел одолеть всех московских гостинцев.

            В Котлас мы приехали 31-го, а 5-го меня перевели сюда. Живу и здесь припеваючи. Сегодня по случаю выходного распивал шоколад, а по будням здоровая работа на свежем воздухе – ничего лучшего и придумать нельзя.

            Пишите мне почаще о всех ваших делах – обо мне не беспокойтесь. Напишите как ваше здоровье, работает ли Занятая, и какие успехи делает Инца. Ожидаю от нее подробной инструкции о методах работы стахановского чертежника – обещала она меня когда-то научить своему стилю работы – пусть преподает заочно.

            Теперь как ни неприятно, приходится переходить на деловую почву. Все дело в том, что местный свежий воздух развивает у меня весьма солидный аппетит, который выходит из всех рамок приличия. Так что приходится просить вас прислать какого-нибудь материала для развития зубов – масла, сала, колбасы, сахара и если не трудно этих самых шоколадных порошков. О количестве судите сами – если моего дорожного продовольствия хватило на 25-30 дней. Особенно не разоряйтесь. Если хлопотливо, я конечно могу обойтись и так. И потом конечно пришлите книжки – те 2, которые  побывали в Бутырке, Knaurs Weltatlas, историю архитектуры Гартмана, такую в желтой обложке, и разные учебники, которые папа обещал достать. А то лагерь здесь новый – библиотеки еще нет, зато кино имеется и даже каждый выходной бывают концерты.

            Все вещи ваши очень пригодились, и я каждый момент трогался вашим вниманием. Особенно хорош лыжный костюм.

            Ну кончаю на сегодня, а то я отвык писать что-нибудь кроме заявлений. Желаю вам всего наилучшего, шлю тысячи всяких приветствий и благодарностей. Следующий выходной напишу еще.

            Ваш Георгий

            P.S. Забыл важную вещь. Пришлите 2-3 карандаша и несколько тетрадей. Еще, судя по списку, в вашем хозяйстве есть десяток открыток и цветные карандаши. Гоните, по крайности чаще писать буду.  ГГ

            P.P.S. Между прочим денег не шлите, бутырских [?] мне хватит не менее чем на полгода. Кроме того, месяца через полтора я уже возможно начну зарабатывать.

18 февраля

            Дорогие мои! Сегодня выходной. В бараке непривычно светло и скучно. Тренькает балалайка, и под ее аккомпанемент я сочиняю вам очередную регулярную эпистолию.

            Во-первых я извиняюсь, что пропустил отметить веселое событие. Правда запоздалые, но шлю все-таки поздравления папе ко дню рождения. Желаю ему всяческого счастья и чтобы он поменьше думал о своем блудном сыне.

            А я уже окончательно обжился здесь и наслаждаюсь севером. Пока я еще не так далеко от вас, но надеюсь, что удастся забраться куда-нибудь еще за тридевять земель. Особенно хороши здесь морозные дни – таких правда было при мне только три, и то не ниже 30^o , а в  остальное время погода стоит как в Москве.

            Мы живем на невысоком берегу над Вычегдой, и представьте себе, как красиво было, когда мы морозным утром спускались по помосту на гладь огромной реки. Снег хрустит под ногами, с реки тянет жгучий ветер. Кругом расстилается бесконечная синь снегов, испещренная только пунктиром бревен. Вдалеке сереют елки на противоположном берегу, островах и далеких излучинах. Над Котласом небо еще по-ночному сизое, а в верховьях и розоватое, и зеленоватое, и латунно-желтое. И вот, кровавя облачка и спокойно-мудрые снега, над рекой встает золотой сноп солнца.

            Видал я закаты на Черном море, но холодные акварельные восходы в Котласе дадут им много очков вперед.

            Я уже писал вам, что живу в нескольких километрах от Котласа в лагпункте N. 2 – Головка и рассчитываю здесь прожить по крайней мере до середины лета. Живется здесь недурно, но нечего делать в свободное время. Есть здесь и очень хороший клуб, где каждый выходной дают концерты наши или соседские артисты-любители. 12-го был Пушкинский вечер, читали необъятное количество стихов, пели, играли, давали сцену в корчме из “Бориса Годунова”. Следующий раз и я включусь в драматические выступления. По ходу действия еще в Бутырках выяснилось, что я знаю наизусть пять или шесть стихов, и с тех пор я читаю их всюду где надо и где не надо. Надеясь на вежливость местной публики, я набрался нахальства и буду выступать и здесь. О результате, если таковой окажется, сообщу следующий раз.

            Местный клуб вообще произвел на меня сильное впечатление, особенно когда мы впервые пришли в Головку. Просторный зал, сцена с занавесом и наклеенными окнами в качестве декораций, а над ней и напротив нее 2 очень недурные панно, сделанные сухой кистью не хуже чем любое панно праздничного московского оформления. Одно изображает ударную работу, другое разудалый отдых.

            Ну пока я начинаю подводить свое послание к концу, т.к. над моей душой и ручкой стоит народ. Как мне ни стыдно, а кончать приходится напоминанием о посылке. Пока мне вполне хватало моего довольствия, а вчера я получил из своих денег 15 рублей, так что безбедно доживу до марта месяца, но в дальнейшем недурно будет, если вы подбросите масла, сала, колбасы, по кило полтора. И не забудьте о книгах – обеих английских, Knaurs-W.Atlas’е, учебниках, бумаге, карандашах. Даже не помешает рубашка или пара носков.

            Но все это не так уж важно. Присылайте посылки пореже, а письма почаще. Пишите о себе и о бывших моих товарищах и обо всем, что есть нового в Москве. Читал я о выставке Рембрандта, опишите если кто был, да похлопочите, если можно, чтобы она не закрывалась до моего приезда в Москву.

            Мой адрес: г. Котлас, Сев. край, Ухтпечлаг, лагпункт N. 2 Головка Гуревичу Г.И. Пишите, только не шлите денег – мне их хватит по крайней мере до ноября месяца.

            Любящий сын, внук и брат, и надеюсь таким остаться не только в Котласе, но и много дальше.

            Г. Гуревич

P.S. Напишите, стоит ли мне писать дяде Тоне.

            ГГ

Котлас-Лименда 24 февраля

            Дорогие мои! Получил 20-го ваше письмо и до сих пор переживал его, оттого и не писал так долго. Не могу вам описать, как радостно мне было получить от вас известия – ни одно письмо за всю мою жизнь не доставляло мне столько удовольствия. Пишите почаще и побольше, тем более вы имеете возможность писать из стольких мест, я же простите мою консервативность пишу только в Москву, а то материала не хватит.

            Вы спрашиваете как я провожу свободное время.Очень просто – большую часть сплю, меньшую часть ем. Могу, конечно, написать, что мне снится, но это врядли особенно интересно. На днях хотя приснился мне занятный сон о четвертом измерении. В нем очень забавно было путешествовать – любая вещь, любой собеседник одновременно был и здесь и не здесь, и существовал и не существовал и расплывался в тумане едва только я успевал усомниться в его бытие.

            Вчера в день Красной Армии [?] вечер и я начал свою местную драматическую карьеру. [?] режиссер побоялся дать мне крупные роли и я фигурировал в качестве суфлера. Но обиженный, что мне приходится выступать [?] меня [?] слышит, я, как говорят, старался [?] из задних рядов рядов кричали: Суфлер, тише! Пьеска у нас была [?] глупая. [Действие происходит?] в 1919 г. Одно красн[?] страстный рыболов [?] удить рыбу [?] в [?]. Но казака удается [?] минут склонить на сторону красных и пойманный сазан и казак при нем торжественно вручаются командиру. Все это разучивалось четыре дня, стоило больших хлопот и даже кровавых жертв. Срубая елки для декораций местный культурник порубал себе ногу. Трепещущие и не знающие ролей полезли мы кто на сцену, кто за сцену. Сначала все было благополучно, публика даже смеялась, когда соленая вобла появилась из-за кулис на крючке. Но когда по ходу действия казак стал одевать сапоги, а сапоги не надевались полчаса и реплик при этом никаких не было, на всех напала скука. Хуже всего, когда дело дошло до конца и на меня возложили обязанность скомандовать занавес. Прослушав заключительные слова и зевнув раза два я кричу: Занавес! Занавес! Занавес! Занавес натурально заело, артисты стынут в немой сцене вроде гоголевского “Ревизора” и уныло хлопают где-то в углу один или 2 человека.

            Тем не менее я уже подал заявление о переводе меня из закулисной на действующую сцену. Уже вчера, при полупустом зале я читал наизусть “Балладу о барабанщике” Сельвинского и “На смерть Есенина”. Выучил в Бутырках и от нечего делать и от большого спроса. Орал я громко, но успеха большого натурально не имел.

            Ну вот и все местные новости. Я думаю надоел уже порядком и пора на сегодня кончить. Кланяйтесь всем, кто меня вспоминает, пишите почаще и побольше. Жду Инкиного трактата, пусть забежит за меня на Пушкинскую выставку и напишет, что там забавного. Посылаю вам кроме исписанной еще и чистую сторону листа, можно любоваться замечательной бумагой – это моему сочлену общества по коллективному потреблению посылок пришла посылка из дому. Ем разные деликатесы и поджидаю книг, по моим расчетам я должен их получить 1-го числа.

            Ну будьте здоровы, не поминайте лихом.

            Ваш Г. Гуревич

3 марта

            Дорогие мои. Пишу на Москву для всех сразу, а то боюсь, что моих литературных способностей не хватит на такое количество писем. Аккурат получил я сегодня и мамину открытку и два письма из Москвы. А посылка прибыла вчера в полном порядке. К сожалению я еще ни разу не сидел без масла, сала или сахара, так что разговение получилось неполное, и то я наелся до того, что еле мог повернуться. Продуктами теперь я обеспечен по крайней мере дней на двадцать пять, а то и на целый месяц, и тогда пришлите повторение в том же составе, только поменьше конфет и побольше книг. Пришлите следующий раз еще ботинки из самых дрянных старых моих или папанькиных, а то приличные вещи здесь горят сами собой. Мое знаменитое пальто нынче выглядит в три раза хуже, чем до покраски, и мне приходится ежедневно выслушивать соболезнования по его поводу.

            За учебник по геодезии буду очень благодарен. Шлите другие учебники в этом роде если есть. Те книжки, которые не прислали, и не шлите. Ежели не трудно, спросите что у нас проходят и пришлите что-нибудь подобное. О готовальне нечего и думать – не нужна и не скоро будет нужна.

            О моем здоровьи беспокоиться как всегда нечего. Я чувствую себя превосходно, аппетит у меня естественно отличный. О том что я веду на редкость здоровый образ жизни я уже вам сообщал. Много работаю, много сплю, а в промежутке читаю газеты или, что не в пример приятнее, валяюсь задравши ноги к потолку на кровати, посасываю конфету или кусочек шоколада и вспоминаю счастливое детство. Самые же счастливые дни это когда из дому приходят письма, доносится родной аромат, перечитываешь много раз дорогие строчки.

            Простите, что пишу сегодня сухо и сбивчиво. В следующий выходной у меня будет вдохновение, тогда я напишу лучше. Пишите и вы мне раз в 10-12 дней, чем регулярнее тем приятнее, а я буду со своей стороны сообщать о всех переменах в своей судьбе. За последний месяц я сменил здесь две специальности – до 20-го работал на откате и сортировке леса, а теперь работаю в плотничной бригаде, которая “вяжет” плоты-мостики, так называемые “бона” для сплава. Где, когда и зачем я буду дальше я не знаю, а июнь дата возможная, но гадательная.

            Тысячу спасибо за ваши заботы и внимание.

            Шлю привет и наилучшие пожелания.

            Георгий

12 марта

            Дорогие мои! Получил вчера целую серию писем. Из Одессы от 23 и 3-го и папино от 27-го. Я очень вам благодарен, что вы меня так часто вспоминаете. Каждое письмо здесь настоящий праздник и мне все завидуют, что меня помнит так много народу. Пишите по-прежнему раз в шестидневку, прошлый раз я поскаредничал написав раз в 10. 12 дней, совсем не надо так редко.

            Посылку вашу я получил 1-го числа, как и рассчитывал. Если вышлете следующую между 10-14 числами, то 22-го или 28-го она будет у меня. Все продукты и вещи дошли в целости, книжку получу на днях, а пока наслаждаюсь роскошным питанием. Каждый вечер вернувшись с работы валюсь на постель, засовываю конфету в рот и считаю сколько дней прошло и сколько осталось. Скоро уже полгода, как я с вами расстался, стало быть осталось еще в пять раз больше, а там и конец.

            Вы меня простите, что я пишу не так часто как вы. Не так легко бывает в будни сесть и решиться на послание. Вот и сосед мой и последний из нашей этапной компании, который остался со мной, спрашивает меня: как я ухитряюсь так много писать. А я, честное слово, заведи меня, рассказывал бы вам о себе до второго пришествия.

            Климат у нас в Котласе поганый вроде московского: больших морозов нет, но со всех сторон дуют поганые ветры, дуют со всех сторон света и господствующая роза ветров отсутствует. В солнечные дни в середине дня по-весеннему тепло и радостно. На нормали к солнцу бревна курятся паром, тает снег, а по вечерам иной раз такие ветерки со снегом, что продувает до самых кишок. В конце апреля будет половодье, а по слухам к началу навигации мы двинемся дальше.

            Солнечные дни доставляют мне массу наслаждения. Я уже описывал незабываемые восходы, которые каждый раз выглядят по-новому. То они в зеленоватом колорите, то в мглистые дни в зловещем малиново-лиловом. Закаты тоже хороши по-своему – но здесь все чистые цвета играют не на небе, а на земле. Тени сугробов наводятся чистейшим кобальтом, редкий лесок (больших здесь поблизости не видно) просвечивает огненно-рыжим. Я никак не понимал прежде восхищения художников одним цветом, но кроме символических цветом, но цветов роскошных, в этой вакханалии природы разобрать что-либо трудно.

            Я сменил квартиру (адрес прежний) и опять на новой работе – работаю грузчиком на жел. дороге. Дело не трудное – знай посматривай на небо, да тяни за веревку. Вчера ходили работать за пару километров через пароходный затон. Вход в него украшен очень живописным сообщением:

            “Здесь останавливается пароход “Рогачев”. Посторонним пароходам останавливаться воспрещается.”

            Я, как богач, на работе наслаждаюсь домашним завтраком, особенно когда в плохие дни разжигается костер. Можно в “перекур” подставить лицо горячему огню, смотреть как чернеют, трескаются и трещат, а после белеют и облупливаются серебряными шкурками полена, и воткнув щепку в сало подогревать его и обугливать кусочки хлеба. Получается невероятно вкусно – не верите? Разложите костер в столовой.

            Мое сумбурное лит. послание приходит к концу. Еще раз благодарю за все ваши заботы и внимание – так хорошо знать, что где-то есть и для тебя счастливая обитель. В провинцию я так и не раскачался писать, а маменька вероятно уже даже на днях прибудет в Москву. Примите мои наилучшие пожелания, а Запитае горячие поздравления ко дню рождения (аккурат полгода со дня моего ареста). Может быть я раскачаюсь на специальное письмо к ней.

            О деле. (В конце письма выясняется, что все дело в том, чтобы поклянчить). Основное в посылке это масло – килограмм уходит за 16-20 дней. Затем сало, затем сахар (но это вещь дешевая и его всегда можно купить). Все прочее уже деликатесы и нужны не очень. Из вещей пришлите 1 кальсоны – все остальное есть в избытке, из книг учебники геодезии, черчения, каких-нибудь математик, языков и проч. Строй библиотека, о которой  спрашивает папа, интересна, но не пригодится. Так что если там мало-мальски ценные книги, то не надо их присылать. Не надо также Knaurs W/Atlas’а и английских книг – если послали, жалко.

            А главное пишите мне письма – обо всем и подробно. Меня здесь интересует все что творится и дома, и у вас на работе и в Москве. Как там сносят, что сносят, что строят?

            В ожидании вестей

            Любящий Г.Гуревич

17 марта

            Дорогие мои родные! Вчера получил тревожное бабусино письмо на тему – почему я не пишу. Не сердитесь на меня, пожалуйста. Я здесь не всегда располагаю свободным временем, иной раз охота дрыхнуть и поневоле откладываешь на день-два регулярное выходное письмо.

            Вчера, вопреки всем расчетам и срокам, получил я обе посылки, молниеносно прибывшие из Москвы. Это было почти трагически. Мой рюкзак и чемодан моего сожителя не вмещают всего изобилия продуктов. Скажу вам по секрету, что я успел убрать только сахар и сладости, да еще масло обещало продержаться только числа до 20-го. Теперь у меня голова идет кругом. Я совершенно не представляю, как суметь разделаться со всем что мне послали.

            Получил я все до тютельки. В сомнение привели меня Инкины кисточки и я долго думал, прежде чем сообразить, что это для рисования сухой кистью. Это занятие придется отложить, пока нет времени, разве сегодня для смеха я очиню все карандаши и испачкаю листок бумаги.

            Сегодняшнее мое впечатление от посылки будет выражаться в словах – спасибо, не шлите! Не шлите мне посылок числа до 10 апреля – иначе я не буду знать куда девать изобилие продуктов. Не шлите карандашей и бумаги – на моей работе этого запаса хватит на год. Не шлите носильных вещей – у меня вполне достаточный летний и зимний ассортимент. С болью в сердце я подхожу к последнему “не шлите”. Это насчет книг – боюсь, что летом, когда начнется переселение, если таковое случится, тяжело будет таскаться с ними, разве на разводку пришлите 2-3 учебника, только нeKnaurs Weltatlas. Впрочем насчет книг я напишу еще раз пять, по последней инструкции тогда и поступайте.

            У нас тоже уже второй день повеяло весной – стоит такая сырая оттепельная погода, идет дождь со снегом, скоро и здесь будет таять. Весна заметно повышает настроение – вы просите написать как у меня настроение – как всегда легкомысленное: холодно – похуже, тепло-сухо – можно вытянуть ноги и настроение хорошее. А вчера в связи с гостинцами так вообще было такое прекрасное, что я не давал спать своему соседу и все делился впечатлениями о том как я получал посылки и кто и что по этому поводу мне сообщил.

            Сильное впечатление на меня произвели клюквенные витамины – между прочим мы здесь в витаминах не нуждаемся – нас кормят часто кислой и свежей капустой и если верить лекциям, которых я наслушался за последние три года то это вообще не еда, а склад всяких полезностей. Инга просит написать, что мне больше всего понравилось – это трудно сказать – я еще не со всем разобрался. Самое полезное конечно – масло и сало, вкуснее всего – шоколадно-мармеладные конфеты, а я еще и до сих пор с нежностью вспоминаю те конфеты и плитки, которые мне принесли на этап, а больше всего я обрадовался культурным принадлежностям, сел вчера как в былое время дома за стол и давай листать бумагу взад и вперед.

            Как видите я весь переполнен посылочными впечатлениями и ни о чем другом не могу писать, да здесь и нет ничего у меня особенно интересного и нового. В драмкружке я не бываю, стихов с надрывом больше не читаю, а писать – написал один [?] ко дню рождения и с опозданием его продемонстрирую.

            Будьте здоровы и счастливы, спасибо за все ваши заботы, я так переполнен восхищением и благодарностью, что не могу этого передать в смиренной прозе. Следующее письмо настрочу 24-го, тогда меньше напишу о посылке и больше о себе.

            Пишите мне кто, где, как отдохнули, как работаете, как настроение у вас. Не думайте обо мне много – это очень хлопотливая и беспокойная тема. Я и сам буду о себе напоминать письмами величиной с гору. Инце поручается доклад по реконструкции Москвы, да еще нет ли новостей насчет двухсотлетия Баженова. Кстати – точно ли установлено, что это он проектировал биб-ку Ленина? Что он построил еще?

            На сегодня кончаю. Шлю додекалионы наилучших пожеланий. Додекалион это самое большое число, которое я знаю – больше в природе еще не придумано.

            Между прочим – в “Новом мире”, который я купил в день ареста, N8 за 1936 г. была статья Львова о космоплазме. Если не трудно, изложите вкратце, а? А то я начал читать и не успел.

            С самыми сердечными пожеланиями

            Г.Гуревич

25 марта

            Дорогие мои! Рад известить вас в нынешнем письме, что мое положение еще улучшилось. Во-первых весна – всюду тает, подо льдом вода, на обрывах грязь, прошлогодняя трава желтеет в проталинах, солнце светит, детишки галдят на улицах, прыгая на досках качелях чуть ли не на высоту своего роста – есть от чего повеселеть. Кстати пришли и ботинки с калошами – теперь и у нас совсем тепло.

            Во-вторых в отношении материальном (т.е. обжорном). В связи с получением посылки я поставил свою жизнь на широкую ногу. У меня начинают проявляться кулинарные способности. Что за кисели я варю! – просто объеденье. Еще научился я поджаривать сало и колбасу и варить шоколад. Приеду – обязательно продемонстрирую.

            Некоторое время – сбылось предсказание папы – мне случилось проходить строительную практику – на постройке палаток. Но я добрался только до внешней обшивки и ныне переведен в другую сферу – культурную.

            Началась вся эта работа с цветных карандашей. В тот выходной я начал их чинить от нечего делать. Очинил – красить нечего. Смотрю – на соседней койке дрыхнет один парень. Спит и ручки на груди сложил. Я за бумагу – господи благослови, полгода ничего не рисовал. Я набросал портретик – не похожий нисколечко, но народ заметил – смотри-ка, “снял”, “сфотографировал”, “срисовал”, “спит как настоящий”.  В тот же вечер комендант предложил мне написать этикетки, зашел лекпом – потребовал плакаты, и пошло и пошло. Нынче у меня заказов недели на две – графики, схемы, инструкции, чертежи для шоферских курсов. Я с большой наглостью мараю вкривь и вкось цветными карандашами бумагу, и не без удовольствия, выписываю разные разности самыми дикими, безвкусными и бессистемными шрифтами, которые приходят мне в голову в момент исполнения. Требуется срочно инструкция по шрифтам (это к Инце). Кроме того я заведую вновь образовавшейся местной библиотекой. Вы сами понимаете, какой это источник наслаждения для меня, тем более что библиотека настолько миниатюрна, что есть надежда перечитать все книги. Есть у нас и роскошное издание “Как мы строили метро” на зависть всяким Инкам.

            Ну будьте счастливы, пишите и не волнуйтесь, когда пропадают письма. Я пишу почти регулярно – раз в шестидневку, но мало ли что бывает – и устанешь, и некогда. Вот и сегодня – выходной был занят, а после выходного пишу.

            Желаю всего наилучшего. Всегда думающий о вас внук, сын и брат,

            Г. Гуревич

Котлас 30 марта [открытка]

            Дорогие! Вчера получил из Одессы замечательную но совершенно несуразную по размерам посылку. Спасибо-спасибо за все яства и жиры, но пожалуйста не надо мне ничего теперь слать 2 или даже 2 1/2 месяца. Физически не могу съесть столько. Верите ли, для присланного куска грудинки мне пришлось занимать специальный чемодан. Зря только пришел Рембрандт – уж лучше я бы почитал вернувшись. Из моей культработы с цветными карандашами ничего не вышло. Сегодня иду к врачу отбирать у него эти самые карандаши и целиком ухожу на строительную практику. Появилась, как говорят, надежда, что года через 3 из меня выйдет хороший рабочий.

            У нас стоит на редкость веселая погода, все погоды разом. Сегодня  например с утра заморозок – хрустящий ледок, затем тает – грязища, дождь, потом мокрый снег, кругом бело, к вечеру тепло, растаяло и светит солнце.

            Дорогие, настала очередь моя упрекать вас – писем нет очень давно – дней десять если не больше. А ваши письма важнее всяких посылок, ибо единственно о чем я думаю, это о доме и о вас, мои дорогие, и чем дальше тем больше.

            ГГ

6 апреля

            Дорогие мои! За период между прежним письмом, в котором я так хамски упрекал вас за отсутствие писем, и этим я получил шесть или семь писем – все, что было вами написано в марте месяце. Отвечать на такую корреспонденцию какой-нибудь открыточкой мне показалось неудобным, и вот я специально раздобыл конверт и задался целью надоесть вам необъятным письмом.

            К сожалению наставление о шрифтах из живописного послания Инки не принесло мне пока что практической пользы. Вот уже дней делать как я не помышляю о художественных плакатах, зато с усердием и без всякого успеха занимаюсь строительными, плотничьими и всякими прочими хозяйственными делами.

            Я недавно перечитывал “Кола Брюньон” и вспомнил, что меня когда-то интересовало то место, где он поэтизируя расхваливает столярную работу, с восхищением толкуя и о материале и об инструментах. Мне “тоже” пришлось на этой шестидневке заниматься стружкой досок, и я часто вспоминал Роллана. Рубанок, пока не затупился, с веселостью самовара распевал “вжик, вжик”, и доска лохматая, грязная обнажала полированную поверхность с дивной татуировкой желтых, красных, бурых, коричневато-оранжевых и др. бесконечно различных оттенков годовых колец. Сейчас – весной – некоторые доски восхитительно пахнут смолой, каждая на свой манер. На днях я с полчаса нюхал доску, которая пахла ананасным сиропом.

            А у нас тоже весна, совсем как у вас. Солнце тепло по-апрельски светит с голубого неба. Сегодня я целый день сидел без пальто на солнце, изображая из себя гвоздильный завод (как видите, диапазон моих специальностей здесь необъятно велик).

            Кроме всего прочего, у нас опять зашевелился драмкружок, и меня посадили дублировать героя-любовника в “Медведе”. Пока что я присутствовал только на одной репетиции и много о ней не скажу т.к. мало что слышал. Дело в том, что стараясь подчеркнуть грубый характер героя, я так вопил, что пришлось затыкать уши и всем присутствующим, и мне. Во всяком случае эта история обещал много веселья, о чем я и сообщу подробно в следующем [письме?].

            Наконец масса впечатлений была связана с посылкой, которая явилась такой преждевременной и обильной. Спешу уведомить, что все продукты в ней превосходны, даже и те, которых я не пробовал – только один испанский лимон прибыл с плесенью, но внутри оказался очень приятным. Восточные сладости я вывел в расход с необычайной энергией. Только халва да изюм, да немножко кураги живы и посейчас. Не могу обойти молчанием и чудного (считайте здесь полстраницы Гастрономических дифирамбов) сколь и необъятно-длинного куска ветчины.

            С большим удовольствием смотрел я и книжку но к сожалению кроме подписей под картинками я мало что понимаю.

            За посылку спасибо, за заботу вдвойне. Теперь я сыт по горло и ничего не заказываю, а то бог знает вас – пришлете еще опять столько же, а у меня еще вторая посылка не израсходована.

            Еще хотел я написать о чем-то, ну да ладно – надо оставить на развод на следующий раз.

            С самыми лучшими пожеланиями

            Г. Гуревич

12 апреля [открытка]

            Дорогие мои! Прошла еще одна шестидневка, и я пишу очередное письмецо. Правда нового ничего нет. В культурной работе мне по-прежнему трагически не везет – дебют мой в качестве героя-любовника не удался. Я проспал пару репетиций и дело кончилось суфлерством. Но напрасно напрягал я голос, стараясь напомнить публике о своем присутствии – меня не слышал даже актер и вместо всего разнообразия своей роли только и повторял м-да, м-да.

            Все эти дни стоит дивная погода – безоблачное небо, солнце светит так, что и без пальто жарко, и в связи с этим у меня дивное настроение. Работа, как говорят, пошла мне на пользу: я поздоровел, укрепил мускулатуру, аппетит у меня превосходный и одесские яства заметно тают, так что полугодовое отсутствие прошло для меня не без пользы. Но напрасно папа дразнит меня надеждами, я не могу еще стать настолько большим оптимистом, чтобы мечтать о возвращении раньше чем я думаю. Получил я недавно от вас “Календарь Художественной Литературы” и полистал его с большим удовольствием. Календарь этот пользуется здесь огромным успехом – культурник предлагал мне поставить его в комнате КВЧ, календарь играл на сцене фотографическую карточку покойного мужа, да и сейчас я слышу как мои соседи, перевирая фамилии, называют шведских, детских и всяких прочих писателей.

            Я уже привык к работе, устаю немного и по вечерам всегда читаю книжки из собственной библиотеки. Не добралась до меня только “История Архитектуры”.

            Ну будьте здоровы, счастливы и не беспокойтесь о вашем родственнике, который много спит, много ест и больше ни в чем не нуждается.

            Георгий

            P.S. O космоплазме спасибо, не пишите, я на досуге прочел весь этот номер “Нового мира”.

18 апреля [открытка]

            Дорогие мои! Получил сегодня огромное коллективное ваше послание и нашел там так много вопросов, что не могу не ответить еще раз – хотя на большинство вопросов я ответил в отосланных письмах. Относительно приезда – при существующем моем положении это неудобно, тем более что вообще неизвестно, буду ли я в Котласе через 10 дней. Вещи мне никакие не нужны, кроме разных мелочей (напр. кепки и [?]), которые я потерял, а брюки у меня есть, и пояс, и все прочее. Денег не шлите сюда ни в коем случае, лучше купите хороших книг и положите на этажерку, а самую плохую пришлите ко мне, и я буду наслаждаться предвкушением, как наслаждаюсь заранее свиданием с атласом мира, которым вы меня обрадовали не меньше, чем всеми вкусными вещами, которые я само собой раз убрал уже очень давно.

            Теперь отвечаю Инце. Инструкцию я получил и использовать ее совершенно нет возможности и нужды. Радио я не слыхал с сентября месяца прошлого года, так что Волжской воды не слыхал. А как теперь выглядит Москва-река? А на Дворце Советов что делают? Из строительных работ я прошел очистку снега, земляные работы для столбов, транспортирование материала, обшивку балок досками, установку времянок и натягивание брезента и разгром конюшен. Последнее самое веселое. Подробности по приезде.

            Английским я кое-как занимаюсь. Пишу перевод и рядом выписываю неизвестные слова, но за все время перевел только страниц десять – предисловие Динамова. Завтра или даже сегодня начну читать 1 главу. Я теперь, читая без словаря, уже понимаю общий смысл.

            За космоплазму спасибо, а статью эту я уже читал, так что слать не надо.

            Насчет посылки [я?] на днях отправил подробную инструкцию в смысле, что хоть и не пора, но прислать надо. Вот и все ответы.Извините что так по-деловому, но очень уж мало места на открытках.

            P.S. Насчет плавания не бойтесь – негде и холодно.

24 апреля

            Дорогие мои! На днях получил ваше поздравление и очень-очень благодарен за ваше внимание и заботу. Страшно приятно знать, что так много любящих родных вспоминают тебя, и обыкновенный будничный день моего двадцатилетия невольно становится праздником.

            В свою очередь я поздравляю вас с днем рождения младшего члена вашей семьи. Жалко. конечно, что этот парнишка не совсем оправдал те чересчур большие надежды, которые на него возлагались. Впрочем, по праздникам о плохом не говорят. Лучше о чем-нибудь приятном – о посылке или книжках.

            Посылку я поджидаю со дня на день и заранее готовлюсь выслушивать удивление по поводу размеров и содержания. Ко мне записалось на встречу посылки огромное количество любителей покушать, но я думаю, что собравшись с силами, я справлюсь и сам.

            Много усилий доставило мне придумать, как распорядиться бабушкиным и дедушкиным подарком*. Во-первых, слать сюда денег абсолютно не надо – на моем счету и посейчас свыше двухсот рублей, а во-вторых, в газете от 17-го я вычитал про подписку на полное собрание сочинений Шекспира на английском языке в из[дательст]ве Моск[овского] о[бщест]ва иностранных рабочих (это на Кузнецком рядом с “Международной книгой”). Так как к концу срока я одолею Марк Твена и буду кое-что смыслить по-английски, то очень эффектно было бы дома встретить такие полезные книги.

            Что такое “Наша страна”, которую Инца мне выписала? С чем ее вообще кушают? Напишите, тогда я распоряжусь, слать или не слать. А насчет чего я прошу снова – это о учебнике геодезии. Надеюсь, что где-нибудь, когда-нибудь удастся ее применить. Тем более что я теперь настолько обжился, что ухитряюсь между работой и трех-четырехчасовой репетицией с часок покопаться в своих книжках. Правда и то, что бригадир дразнит меня, что все мои занятия английским сводятся к тому, что я открываю одну книгу, вторую книгу, тетрадь и затем начинаю храпеть, но это, по правде сказать, бывает не каждый день.

            Я замечаю, что вы меня чересчур избаловали. Я сел с намерением написать интересное и содержательное письмо, но обнаружил, что у меня голова наполнена главным образом притязаниями на хлопоты и карман родителей, размышлениями об обеде и еще вопросом моего местожительства.

            Пока что я оставлен в Головке, но протяну я здесь весь срок или только 2-3 дня мне неизвестно, причем последнее и очень возможно, и не было бы неприятно для меня.

            Наконец, последнее мое занятие – это драмкружок (рисовать я на днях пробовал, но без особого успеха). Кстати, все черные и чернильные карандаши и перья у меня понемножку растырили. Дали мне на днях две роли в препохабнейших пьесках. Содержание первой из них – возвращение сына-вора из лагеря к матери-партийке. Мать думает, что он бежал и по-прежнему будет преступником, но оказывается, что сын исправился, стал ударником и получил орден. Вторая именуется “Писатель”, и повествует о паре, пришедшей пешком рано в ЗАГС. Она хочет ребенка, он считает детей обузой. Она обижается и уходит, тогда он начинает понимать важность продолжения рода и ищет ее, чтобы сказать ей об этом. Она тем временем убеждается, что дети – обуза, и они вновь спорят, пока не понимают, что могут опоздать в ЗАГС, и мирятся на том, что ребенок будет и будет писателем. Ерунда такая, что читать тошно, не то что играть. Впрочем, я боюсь, что из моих первых опытов ничего не выйдет, но не знаю – сегодня первая репетиция, о всех имеющих быть анекдотах сообщу в дальнейшем. В “Медведе” же я не играл и к разочарованию Запитаи не целовался, если же мне найдется еще какое занятие, то я удеру и с этих ролей, дабы не нарушать своих привычек.

            Итак 20 лет. К юбилею подводят итоги проделанному пути, но я такой глупости делать не буду. Позади ничего нет. Что сделано? – ничего. Почти 20 лет готовился я не к тому, что оказалось нужным. Вплоть до приезда в лагеря я не успел сделать ничего полезного – вся деятельность была назначена на завтра. И сейчас, и в дальнейшем, до самой смерти я надеюсь жить только завтрашним днем – от завтрашней (ближайшего завтра) работы (навес над кубом) до далекого завтра моего приезда в Москву. Дальше этого дивного дня мои мысли не идут.

            Ну будьте здоровы, берегите себя, чтобы всех я мог увидеть лучше, чем оставил, вспоминайте меня, пишите

            постаревшему на год вашему знакомцу Г.Гуревичу.

———————

*Кланяйтесь им от меня и очень поблагодарите и за письмо, и за подарок.

2 мая [открытка]

            Дорогие! Вчера добрался сюда и спешу известить, где я нахожусь. Мой адрес Княж Погост, авт. область Коми, 1 лагпункт, 1 стройучасток железной дороги Усть-Вым – Чирью. Наша палатка стоит в лесу недалеко от шоссе – от самой двери начинается чудный северный сад, и уже вчера мы на мягком мху пили чай. Лес шел всю дорогу от Княж-Погоста сюда – березки-сосенки – молодые или малорослые. Мшистая почва, кочки, ямы с желтой талой водой, красноватые ветки кустов.

            Наш подлагпункт в очень живописной глубокой долине речонки куда дорога спускается двойным зигзагом.

            За день до отъезда – 25-го получил я праздничную посылку, что удачно попало к этапу, хотя очень комично было путешествовать почти с одними сладостями. О своем отъезде я узнал за 3 минуты, а то бы написал.

            Ну будьте здоровы – постараюсь настрочить подробное письмо. На работу выходим 3 мая – расчистка трассы для земляных работ. Вещи у меня все целы – одежды много больше чем надо.

            Георгий

10 мая

            Дорогие мои! Надеюсь что вы получили мою открытку от 2-го мая и у вас не было большого перерыва в моих письмах. К сожалению как я писал я узнал о своем отбытии за пять минут до этого события, а на другой день – 27-го я уже отплывал из Котласа.

            Я подробно писал в свое время, как вскрывалась Вычегда, синела вода в полыньях, тянулся рафинад льда. Прошло несколько дней, и я поплыл по той самой реке, на льду которой бил когда-то “бона”.

            Речища огромная, недалеко от Котласа целое озеро в 5-6 км длиной, волны, какие и на море бывают. Берега впрочем довольно однотонные – левый пустынный лес, на правом тоже лес, но изредка деревни и села, иной раз с очень занятными церковками. Недалеко от Усть-Выма на левом берегу очень красивый косогор, поросший лесом, но вообще путешествие по реке в первый раз не произвело на меня особенного впечатления.

            Вымь (от Усть-Выма мы шли на север по этой речке) по масштабам напоминает Москву-реку. Вечером наш экспресс (мы шли прямым маршрутом без остановок и в 36 часов одолели всю дорогу) прибыл в Княж-Погост. Оттуда 15 км до нашего пункта лесом – береза, ель, сосна, огромные мшистые кочки, желтые и зеленые ямы с водой, красноватый ивняк – в общем довольно однообразно и под пасмурным небом даже уныло. Зато вокруг нашего поселка чрезвычайно живописные места  речонка величиной с Клязьму со странным названием Ракпас – с очень быстрым течением и сейчас наверное очень глубокая. На неожиданных зигзагах и крутых берегах раскиданы огромные сосны, девственно чистые березы, темный ельник, кусты. И в лесах здесь совершенно необъятное количество брусники – просто садишься на кочку в иных местах и ешь, ешь, ешь до оскомины.

            На лесоповале и корчевке для трассы я провел здесь всего 4 дня  – 5, 6 и 7, 8 мая – и из всех работ, которые я перепробовал за время своего пребывания в лагерях это конечно самая веселая. Представьте глухой северный лес, бурелом, гниль, моховые кочки – картины Шишкина да и только. И вот приходишь туда, расставили по пикетам, и огромную тишину леса наполняет слабое кляцание топора – вроде царапания ногтя и вдруг гул по всему лесу – скрежет продирающихся ветвей, треск вроде эха от пушечных выстрелов, крики валящих, кто-нибудь вывертывается из-под ветвей, потом снова тишина.

            На днях на каком-то дереве нашли белку и долго ее гоняли с дерева на дерево, причем она перелетала десятки метров – просто немыслимые расстояния. Под конец ее придавило свалившейся елью – но я по правде поленился узнать, белка это или летяга.

            Как видите, все для меня было ново и интересно в этом общении с природой, и я с любопытством впитывал все новое, непривычное, что никогда не найдешь на асфальте городских улиц.

            Погода – это очень важная статья моей жизни – оставляет желать много лучшего. Переехав на 300 км, мы сразу вернулись на месяц назад. Почти каждый день овевает снег – с утра бело, а днем на солнце тепло, и вообще-то погода меняется раз по шесть на дню.

            На лесоповале я пробыл очень недолго – попал в бригаду по хозобслуге. Так я познакомился с этим занятием и по-прежнему ухитрился ничему не научиться. Но и хозбригада дело временное – у меня есть основательные надежды на то, что скоро общие работы кончатся – поручиться конечно не могу – выйдет напишу.

            Дорогие мои. Чем дальше я от вас уезжаю, тем все больше мне хочется вас видеть. Путешественник из меня не вышел – путешествовать мне уже надоело, хочу домой к маме. Жаль осталось вчетверо больше, чем прошло.

            Давно от вас ничего не имел – почта при мне сюда не приходила. Будете писать – напишите и газетные новости – покороче об Испании и пр. Ну будьте счастливы, желаю вам всего самого лучшего. Писал бы еще, да боюсь надоест. Лучше черкну через несколько дней.

            Любящий вас, всегда с вами блудный сын.

            P.S. Если не знаете, посылку ко дню рождения я получил.

18 мая

            Дорогие мои! Пользуюсь свободным часиком перед репетицией (все еще читаю Маяковского), чтобы настрочить вам письмецо. Давно уже не имел от вас ни строчки, не знаю известно ли вам мое местопребывание, первая почта не оправдала моих ожиданий, не знаю как вторая. A пока приходится утешаться старыми письмами, особенно теми, где папа писал о пересмотре дела. И хотя я и не верю, но читаю с надеждой. Надеяться на лучшее – это всегдашнее мое занятие здесь.

            Я уже несколько дней работаю на земляных работах. Мне и на воле всегда хотелось поработать на большом строительстве – наконец удалось. Дорога наша не велика – всего 300 км. Но в дальнейшем будет может статься огромная магистраль. Я избрал себе транспортную специальность – я вожу тачку с землей и надо сказать никогда не встречал такого занятного спорта – приеду, обязательно предложу устраивать в ВСФК соревнования по бегу с тачками. Здесь можно изобрести разные занятные препятствия вроде качающихся досок (балансирование на канате), резких заворотов, больших и длинных уклонов, по которым несешься за тачкой со всех ног, растопырив руки и выпучив глаза, причем каждый раз прыгая с доски на доску тачка норовит выскочить из рук либо оторвать кисти. Я уже насобачился до того, что вылезаю за сто процентов и бегаю так, как никогда не бегал, сдавая нормы.

            На работе у нас весело – пошли солнечные дни, на трассу выезжает оркестр, и я путешествую под звуки лезгинки или гиамиля [?].

            Каюсь, мне очень хотелось бы получить от вас продовольственную посылку, а то мы в свое время нажимали на Головке и последний кусочек сала убрали 1 мая. Правда остались разные вкусные вещи (немного, но есть они и сейчас), и мое меню начало составляться из разных черных хлебов с шоколадом, каш с монпансье и пр[очих] таких же занятных вещей. Впрочем а надеюсь на днях получить ту посылку, которая по моим расчетам поехала за мной на этап числа 26-го из Москвы.

            Я бы написал больше, но к сожалению сегодня столько дел и столько перспектив, что я не хочу писать ничего о своем положении. Во всяком случае я здоров, весел, и не теряю надежды, что буду иметь возможность заниматься переливанием из пустого в порожнее вроде изучения английского по “Тому Сойеру” и писания стихов. (Давно ничего не писал, только во сне как-то мне приснилось, что составляю любовное послание).

            В ожидании ваших писем шлю самые лучшие пожелания. Очень интересуюсь – что за книжки мне купили на дедовы деньги. Пришлите мне знаете что – какую-нибудь беллетристику или путешествия в дальние страны. Давно не читал ничего путного и страшно соскучился.

            Будьте счастливы.

            Г. Гуревич

P.S. Пишите мне по адресу: Княж-Погост АССР Коми, 1 стр. участок ж.д Усть-Вымь – Чибью, л/п N. 1, Гуревичу Г.И.

23 мая

            Дорогие мои! Вот опять прошла шестидневка и снова я начинаю беседовать с вами и снова не имею никакого ответа, может быть и не по вашей вине. Как там у вас – какие планы на лето, какие радости, какие новости.

            У нас стоит летняя жара – как в Москве прошлой весною. Уже появилась зелень на березах, кое-где редкие цветочки, вянет брусника и плодится мошкара – местное летнее удовольствие.

            Я уже покинул тачку – я работаю на работе, которая считается здесь очень легкой и хорошей – по разбивке трассы. Лагерь дал мне возможность перепробовать массу разнообразных работ, в том числе и такие, о которых я когда-то мечтал как о сфере своей будущей деятельности – помните, я когда-то готовился стать инженером-путейцем.

            При приеме мне учинили огромный экзамен, который я честно выдержал. Гоняли меня по средней математике, по геодезии (как ни странно, но я очень прилично помню все, что пришлось видеть на практике; счастье мое, что я был тогда бригадиром и все делал сам, не надеясь на свою бригаду). В заключение мне велели начертить фасад и план какого-нибудь здания, дали в руки топор и велели рубить “колышки” метров по 6-8 в высоту.

            И мне пришлось проклинать свои корявые руки, которые не научились звякать топором (хотя я научился кряхтеть как самый заправский плотник при каждом ударе) выслушивать выговоры, и легкая работа оказалась мне тоже не по нутру.

            Нет, дорогие мои, только на воле, только дома, среди вас, мог бы быть я счастлив. Как много-много дней отделяет меня от этого.

            Когда-нибудь я вернусь, поселюсь где-нибудь на юге в курортном городке и буду работать библиотекарем, как Гнедич, буду переписывать каталоги, разбирать пыльные рукописи, шевелить страницы в часы работы. К трем я начну размышлять, как я кутну сегодня в столовой – съем ли бифштекс или шницель или удовлетворюсь кашей и куплю шоколадных конфект. Я буду копить деньги на книги, а летом в двухнедельный отпуск ездить в ОПТЭ и слушать разглагольствования досужих экскурсоводов вроде Тед., подхалтуривающих летом. А вечерами буду писать какой-нибудь перевод, или помните в “Волшебной сказке” старика-художника? Как он, не вникая в смысл, готической замысловатой вязью буду нанизывать, выводя букву за буквой, любуясь хитроумностью узора, блестящей чистотой бумаги, игрой красок, кропотливостью работы, буду излагать какую-нибудь “Илиаду” или “1001 ночь”, оставляя потомству памятник огромного и ненужного труда.

            Я давно не писал и не читал ничего – а хочется, как только выдается свободный и спокойный часок.

            Но после взлета фантазии я должен опуститься на крайне хамскую и экономическую почву. Дело в том, что по непроверенным, но уже дважды подтвержденным слухам посылки мне в Княж-Погосте нет.

            Если вы высылали, как я просил числа 25-27 мне кормежку на этап, значит она заблудилась, если нет – тем лучше. Но так или иначе приходится опять надоедать вам просьбами – пришлите…

            Пришлите что сами найдете нужным – желательно конечно жиров и сахара и пожалуй мясных консервов или колбасы (вы народ опытный и сами знаете – испортится или нет), и добавьте чернильных и рисовальных карандашей и перьев, а то у меня растащили понемногу все хозяйство…

            Дорогие мои! Будьте здоровы и счастливы, не беспокойтесь обо мне. Я оказался маменькиным сынком и от этого ною и хныкаю, но вообще лагеря пошли мне на пользу – я окреп, поздоровел, стал сильнее, но характером не изменился ни на грош. Хоть и понял и узнал очень много нового.

            Ну прощайте, до следующей беседы – пишите о всех родственных, архитектурных, литературных и московских новостях.Как там на Дворце Советов. Я читал, что начали его строить.

26 мая [открытка]

            Дорогие мои. Надеюсь вы не в претензии, что я пишу раньше обычного. Наконец-то я получил от вас письмо (от 24.iv)и опять на меня повеяло живящим ароматом родительского дома. К сожалению ни писем, ни посылки в Княж-Погосте нет, и я до сих пор не знаю, известно ли вам, где я теперь нахожусь? Я очень рад, что вы так бодро встретили мой юбилей – а у нас я помню шел дождь, было одиноко и тоскливо.

            Телеграммы с запросом я, понятно, не успел получить. Не спрашиваю как вы поступили с посылкой  а прямо клянчу следующую – продукты, книжек, карандашей и перьев. Я никак не соберусь рисовать, но читать и писать охота страшная.

            Лето у нас прервалось самым скандальным образом – холодно, ночью выпал снег и утром белая пелена, кое-где прорванная кустиками мха. Вчера из-за дождя был выходной день. Сейчас уже снег стаял, зелено светит солнце.

            Дорогие мои! Пишите мне в Княж-Погост, Коми АССР, 1 стройучасток ж.д. Усть-Вымь – Чирью, лагпункт N. 1 Гуревич Георг. Иос. Вы сами представляете, как ценно для меня читать со страниц ваших писем о незабываемом прошедшем. Уже целых восемь месяцев как я оторван от вас – жалко что прошло так мало и так много осталось впереди.

            Будьте здоровы и счастливы. Пишите почаще, подольше, поподробнее. Может-быть письма будут теперь доходить регулярно. Шлю вам самые наилучшие пожелания – какие только могу изобрести.

            Георгий

29 мая

            Дорогие мои! Сегодня опять у меня выходной из-за метели. За окном зимний пейзаж, крутит снег, уныло торчат чуть зазеленевшие березки. Чернеет мокрая дорога.

            У меня ворох чертежной работы в ущерб и выходным, и колышкам. Изображаю топоры, шпалы, молотки и прочие разности, и боюсь, что не так уж очень художественно. В целом я сейчас живу превосходно – сыт, весел, не слишком много устаю и имею даже возможность после работы и чуть-чуть почитать по-английски и полистать Рембрандта и даже подсочинить в голове одну из тех бесполезных и никому не интересных географических историй, которые я в последние годы выпускал в огромном количестве. Не знаю почему, в голове сидит у меня одна дикая сказка – о далеком острове с такой дивно плодородной почвой, [что] куда что ни сунешь – обязательно вырастет дерево. Вот и представь себе леса, где между зелеными деревьями с настоящими листьями висят румяные булки, кренделя, шоколад в серебряной обертке, звенят грозди монет, разноцветные расписные фарфоровые чашечки, валенки, костюмы и пр. и пр. И среди всего этого великолепия разные сорные кусты пустых консервных банок, селедочных головок и т.д.

            Впрочем я увлекся разной ерундой, а основание моего письма самое материальное. Дело в том, что моя тревога оказалась напрасной. Выяснилось, что в Княж-Погосте имеется одна или две (вам точно известно, сколько вы мне посылали) посылки на мое имя. Значит на худой конец 1-2-3-го я их получу. Уже вчера я по этому поводу кутнул – разбил банку розового варенья (самое последнее из посылки ко дню рождения) и с помощью приятеля исследовал ее до самого дна. Мировая штука, между прочим – пахучая, сладкая, и ешь тоже вроде долго.

            В заключение насчет следующей посылки. Не знаю сколько вы мне выслали – если одну посылку, то высылайте следующую, если уже две, то тогда следующую высылайте числа 15-20-го. Я уже просил в последних письмах карандашей, перьев, чернильных карандашей и даже пожалуй такую роскошь как дюжинный набор цветных. (Они мне доставляют уже второй раз удовольствие заниматься чертежной деятельностью).

            Дорогие мои, я блаженствую у теплой печки в гостях, у меня масса книг под боком (масса – это 3 моих книги, что равняется примерно четвертой части научно-худож[ественной] литературы всего лагпункта), и тем не менее, а скорее даже тем более мысли мои стремятся домой. Сколько, сколько дней еще осталось? С меня уже довольно. Потерплю еще месяца два, а там обязательно лопну. Вот увидите – лопну и все.

            Ну будьте счастливы и без меня. Не знаю, что бы вам сказать невыразимо теплое и радостное. Придумайте сами, а я подпишу.

            Любящий вас Георгий

5 июня, Малый Ракпас

            Дорогие мои! После долгого молчания и длительного перерыва мне хочется опустить в ту безответную бездну, куда я опускаю письма, новое жизнерадостное письмо. Веселье мое не вызвано материальными благами (посылка лежит в Княж-Погосте) ни притоком бодрости от ваших писем (после единственного письма от 24/iv я их не получал). Просто так – надоело хныкать – не помогает.

            Деятельность моя по-прежнему движется по бестолковой и странной кривой. Приехав в Москву, я составлю огромный список всех специальностей, которые я перепробовал в лагере и на которых будучи, их не изучил. С момента прошлого письма я из заготовителя колышков превратился в чертежника, из чертежника в штатного технического конторщика – занимался расчетами, подшивал бумаги, но вчера был сокращен по причине ненужности моей должности и с нынешнего дня назначен конторщиком к прорабу по мостам. Сейчас мой новый начальник спит, а я пишу письмо, пользуясь случаем. Что из всего этого выйдет, я не знаю, но обещаний я получил много хороших.

            Мне казалось, что я напишу бесконечное письмо – оказалось нет, все мои служебные переживания уместились на полу-страничке. Остались эстетические – о белых ночах, когда по берегам сереет лес, и небо чуть-чуть подцвечено белесыми красками северного заката или бледным малиноватым [?] восхода. Из лесу тянет прохладой, на трассе светло, только свет мерцающий, непривычный, сумеречный. И все в нем расплывается и рассеивается. Вдобавок воздух звенит от комаров, только и поспеваешь отмахиваться топором.

            Последнюю пятидневку у меня выдавалось свободное время, и я с пользой (а может и зря) употребил [его] на английский язык. (Недавно я вспомнил, что английским занимаюсь – дико сказать – шесть лет!. И за 6 лет ухитрился ничему не научиться. Такими темпами это и через 30 лет я буду все еще самообразовываться. А впрочем перед отъездом из лагерей я верно уж сумею написать образцовое письмо по-английски и в стихах.

            Читать здесь по-прежнему нечего (поэтому я и просил прислать что-нибудь художественное), рисование по-прежнему забываю (хотя и накатал вчера не без успеха портрет верховного коменданта). Все это придется учить с начала. Одним словом, видать, что мне предстоит еще много забавного в жизни. Письмо мое подходит к концу, и я уж не знаю, вопить ли мне по-прежнему: пишите, пишите. Вопль мой остается без ответа. Но на всякий случай если прочтете и будете вдобавок слать посылки, пришлите знаете что – дрянной рейсфедер и козью ножку (но только не готовальню) и туши. Карандашей, перьев (в том числе и чертежных) – это я все уже просил, о существенном вы и сами не забудете. Сроки определяйте сами – а может быть и не надо вообще ничего.

            Чем больше у меня свободного времени, тем чаще я вспоминаю дом. (При тяжелой работе моральное состояние легче – это вещь общепонятная). Скучно без Hand-Atlas’a. Хотелось бы открыть его и начать какую-нибудь географическую эпопею, чтобы был юг, тропики, жара, пестрые краски, пряный, дрожащий от испарений воздух, километры, тысячи километров то однообразных, то невероятно странных, пестро расписанные галеры с богинями на носу, обнаженные гребцы в белых хитонах с красными и синими кушаками, масляные от пота. (Вы подписались на Большой Советский?) (А на Шекспира?)

            Ну ладно. Будьте счастливы! Я уже надоел вам своими фантазиями, жалобами и клянчаньем. Жаль, довольно нудный сын попал вам на долю. Я уже давно сердит на него. А вы?

            Но я пишу жизнерадостное письмо. Итак, до скорой встречи. Выпейте за нашу скорую встречу, ведь я вернусь не позже чем через два года, а это так немного в горячем темпе столицы.

            Всегда ваш Георгий

            2 P.S. За полдня накопилось два постскриптума. Во-первых, я назначен чертежником, а во-вторых, вспомнил, что мне нужно от вас – летние туфли – если можно, обыкновенные тапочки-калоши, а нет – завалящую какую-нибудь дрянь.

            ГГ

9 июня [открытка]

            Дорогие мои! В течение последних дней я был трижды обрадован вашими дорогими подарками – получил письма (кроме от 16-го) и огромный сверток газет. Мне пришлось отразить огромные атаки курильщиков, которые уверяли, что читать газеты вовсе нет необходимости, вот скурить это да.

            Впрочем почта у нас уже наладилась – снова ниточка писем связала меня с домом, а газеты доходят даже раньше чем ваши. Так что спасибо, спасибо за заботы, но моя жалоба была преждевременной и газеты и книги появились здесь в достаточном для меня количестве. Я надеюсь на обилие другой литературы – эпистолярной и прошу вас не скупиться на нее. Посылки лежат в Княж-Погосте и пройдет дней пять, если не больше, пока они доберутся сюда.

            Как видите местопребывание мое оказалось здесь довольно длительным. Я надеялся на переезд в Княж-Погост, но из этого мало что вышло. Здесь я пробуду по всей вероятности все лето, может быть до середины августа, может быть и позже. Это я все отвечаю на ваши вопросы, заданные месяц назад.

            Я работаю здесь чертежником и конторщиком на постройке моста и очень доволен, не знаю насколько довольны мной. Погода стоит тоже приятная – так что все хорошо, только жалко, что такое дикое количество комаров. Ну желаю вам беззаботного счастья.

            Г.

13 июня

            Дорогие мои родные. Пишу вам уже самое настоящее веселое письмо, главным образом потому что я невероятно разбогател. Чемодан мой, в котором уныло бренчали Приключения Тома Сойера и проч. сейчас закрывается только с применением физической силы. Я дико наслаждаюсь разными гастрономиями, которые с месяц не пробовал – следы моего обжорства можно видеть на конверте. Да и сейчас, позавтракав дважды, я дожидаюсь приятеля, который никак не может добраться до меня, освободившись от компании таких же филоедов. (Я не знаю, есть ли такое слово в русском языке).

            Одним словом – стоило мне написать – не раньше чем через пять дней к концу третьих суток на горизонте появились 2 посылки. Приехала посылка от 16 мая и от 3 июня одновременно – так и всегда на этом свете – разом пусто, разом густо, что очень понятно, конечно.

            Я по-прежнему работаю чем-то вроде чертежника и чрезвычайно доволен этим этапом своей практики. У меня есть возможность распределять рабочее время по собственному желанию, работы хватает, была и очень даже интересная, и если в результате всего я еще начну числиться техническим работником и поселюсь в первоклассном бель-этаже – о, тогда мне нечего спешить уезжать отсюда.

            Не лишено все же вероятия, что я переселюсь в Княж-Погост, но это дело далекое и сомнительное, и я сообщу о таком событии явочным порядком.

            Мне приходится иметь дело со строительством моста – бойкой свай, и местный прораб предложил мне даже приучаться понемногу к мостовому делу. Я, конечно, с удовольствием поприучался бы, но для этого надо торчать постоянно у реки, а там дико комарное место – никогда под Москвой не встретишь у болота такого количества разного кусачего гнуса, как здесь. Это наиболее сильное летнее впечатление.

            Вернулся опять к чемодану – что-то тянет нынче к нему и никаких шешнадцать. Чудное масло вы прислали мне нынче. И сало. И баранки. И сухари. И крекер[?]. И все остальное. Только жалко нет  ни одной печатной или писаной строчки. Да и письма дней пять не приходили.

            Следующий раз я вас попрошу налечь на литературу и канцелярские принадлежности – ну до этого еще далеко. Напишу не один раз. Да и писал неоднократно, к тому же просить о чем-нибудь над такой горой подарков по меньшей мере неприлично.

            Мне не приходится писать нынче ничего нового о природе – чертежная работа претит близкому общению с природой – ни заиндевелого в июне леса, ни охоты за белкой, ни новых картинок по изгибам реки встречать не приходится. Если и поступают художественные новости, то так сказать порядка внутреннего. Могу рассказать какую поэму я хотел бы написать, если бы смог и т.д. Хочется мне вопреки рассудку нарисовать в альбоме позади портрета коменданта не серию воздушных пейзажей, а свой собственный географический атлас. Мне кажется, что я сумею сделать на память и даже не очень дурной. Начну с карты окрестностей Москвы и раз за разом прогуляюсь по всему свету. Географические бредни (помните мои фантазии о расколовшемся Земном шаре) по-прежнему мучают меня в свободное время. У позеленевших свай плещутся желтые воды портовой реки, колышется попугайно-пестрых цветов галеры, гребцы полунагие с черными бородами и серьгами в ушах готовы при первом свисте кнута шевельнуть тяжелые весла в мутной гуще; толпы народа стоят на берегу, капитан курит трубку, на корме стоит молодой парень с пушком на щеках. Он – натуралист, как Дарвин – он может быть даже добровольно пошел каторжанином-гребцом, чтобы весь свет увидать нагибаясь над веслами. Нужна карта – только карта – и дивная[?] галера бросит концы и шумя веслами, давя лодочки, тронется в невероятно далекое путешествие, и юный натуралист, раскрыв тетрадь, впишет на первой странице свои первые наблюдения. Путь далек – кто знает, вернется ли он стариком или погибнет в далеких странах, и другие допишут его фантастическое исследование.

            Это одно. Другое будет писано гекзаметром, как “Илиада”, с обязательной аудиенцией у Музы – впрочем писать об этом нечего – мысли мои больше о значимости этой вещи, чем о ее содержании.

            Стоит мне начать трепаться зря – и сразу письмо становится длинным. Удивительно. Конечно мне хотелось бы лучше найти теплые слова любви и благодарности, но я за 20 лет нарочитой сухости не научился теплым словам. Вы знаете – для меня была просто трагедия, когда я вертелся около сцены на Головке. Давали мне импровизировать скаредного разведенного мужа, шаржировать рыночного торговца – делаю нахально, коряво, но чувствую себя на месте. Как только надо играть что-нибудь любовное или изображать поведение любящего сына – не выходит. Не чувствую, не знаю как себя вести – слов не нахожу и только – стою как чурбан или толкаюсь как баран и возмущаю режиссера.

            Но я надеюсь вы поняли, что и в моей скаредной душонке шевелится червячок теплоты к дому. Помните “Песнь о блудном сыне”. Это песнь самых горьких минут. Но она звучит и до сих пор. И до сих пор я не написал никакого другого лирического стиха.

            Ну прощайте до следующей беседы. Все-таки дни идут – и осталось на четыре дня меньше до встречи. Я считаю каждый день – сколько прошло – уже 24% позади – почти четверть срока. А когда привыкнешь время полетит быстрее.

            Будьте счастливы, дорогие мои. Хотелось бы знать – много ли я испортил вам крови. Но думаю, что рана затягивается – можно свыкнуться даже с разлукой с сыном…

            Кончаю. Идет ливень, я проливаю ливень глупых слов. Пора идти обедать – самое важное из известных мне занятий. Пишите почаще – надеюсь письма будут теперь доходить – дошли же посылки.

            В ожидании лучших дней,

            ГГ

18 июня  Малый Ракпас

            Дорогие мои.Пишу вам праздничное и радостное письмо.На этой шестидневке вы меня изрядно побаловали посылками. Вслед за двумя ящиками, прибывшими поздно вечером 12-го, неожиданно появился 15-го еще ящик – основная часть посылки от 3-го числа. С чрезвычайным любопытством принюхиваюсь я с тех пор к сухим обедам. Я читал, что экспедиция Папанина будет питаться этой историей, и вдруг оказалось, что нет нужды спешить на Северный полюс, чтобы питаться такими экстравагантностями.

            В тот же день прибыли газеты, и я опять стал объектом настойчивых атак со стороны курящих и читающих, и Геодезия Соловьева. А после посылок прибыли письма, извещающие о посылках, подарках и дорогих новостях из дому.

            Страшно рад, что связь восстановилась, снова слышны мне московские голоса, для которых так трудно было преодолеть лишних триста километров от Котласа сюда.

            Сейчас я в своем положении переживаю золотое время – мне настолько хорошо, что остается только радоваться и не думать о том, что будет дальше – ибо работа моя, как и всегда здесь временная, и я думаю мне немало придется попутешествовать в течение своего срока.

            Сейчас я усердно опустошаю недра чемодана, no пока без особенно заметного успеха.Я лопаю раз по 6 в день и так много употребляю московских деликатесов, что местные блюда в меня уже не вмещаются – работа у меня на редкость приятная и по существу (расчеты, черчение) и по условиям – что я располагаю полностью планировкой времени: получаю задание, выполняю и ухожу – как, где и когда мне удобно.

            Работа у меня легкая, но по правде сказать не очень интересная, и голова у меня по-прежнему занята грандиозными литературно-фантастически-географическими планами (увы, с очень незначительной примесью архитектуры. Может быть вы помните канву второго (менее удачного) варианта сказки о “Волшебной книге”. Искатель счастья, проходя пешком разные страны, везде задавал вопрос – счастливы ли вы и довольны – и везде получал в ответ какую-либо историю, заканчивающуюся указанием, что счастье не здесь, а где-то вблизи, куда и устремлялся старик. В географическом протяжении я хотел дать исторические эпохи и попытаться осмыслить по-новому каждую эпоху так, чтобы за занесенными в летописи подвигами героев разглядеть массу, двигавшую на гребень этих героев, и выразить ее через переживания самого среднего, ничуть не замечательного и давно забытого человека – не самого сильного, не самого умного, не самого богатого, не самого властного и не самого знаменитого.

            Я понимаю, что это замысел масштаба Шах-Намэ или Илиады или Тигровой шкуры или 1001 ночи – сборник этих рассказов, может быть даже изложенный белыми стихами, мог бы составить эпос эпохи пролетарских революций. Мне смешно даже мыслить написать что-либо в этом роде, но хоть четвертушечку, хоть десятую часть – тогда не зря меня носила наша советская земля.

            Конечно, я не начну писать до встречи с вами. Но я рад, что мне к моему книжному опыту (конечно, крайне недостаточному в огромных культурных кругах) прибавится малая толика разнообразных картинок жизни – ведь я так мало видел своими глазами прежде чем отправился в шестидесятикилометровый поход.

            Я каюсь, когда мне было тяжело, литературные мысли меня покинули, но теперь они врываются беспокойной толпой, толкаются, каждая спешит вперед, вырывают друг у друга устоявшиеся идеи, мешают чертить, мешают считать свайные залоги, мешают даже писать это письмо…

            Ну на сегодня довольно чуши! Я по-прежнему начал писать все, что к делу не относится и адресату неинтересно. (В последнее лето я как-то сообразил Галочке огромное письмо о четвертом измерении, и она созналась потом, что письмо было очень интересное, но сама она не прочла, зато читала Ира (ее сестра) и очень хвалила.

            Дорогие мои, напишите мне какими словами отблагодарить мне вас за вашу любовь и заботы. Всем, что у меня есть, даже своим положением здесь я обязан вам. Боюсь, что так и останусь обязанным по гроб жизни сыном, внуком и братом.

Ночь на 22 июня [открытка]

            Дорогие мои.Пишу на рассвете во втором часу ночи. Я перебрался на несколько дней (или месяцев) в Княж-Погост, работаю чертежником и, честное слово, так же отвратительно, как плотником в свое время. Работы до чёрта – только что получил отпущение.

            Не шлите мне ничего – потому что я витаю сейчас между адресами и куда денусь дальше не совсем известно. Письма погодите слать – через пару дней я приобрету адрес, тогда сообщу подробности.

            Пока все очень весело. Прибыл я на грузовике, причем перепутал кишки с легкими. Кроме того, я амортизировал удары взятой на дорогу частью посылки, теперь все там перепуталось – масло сладкое, сахар масляный, сало посыпано какао – но все страшно вкусно. Прибыл я 19-го, только сейчас раскачался писать – можете представить, что работаю я почти как Инка (пока только по количеству времени).

            Княж-Погост

Княж-Погост, 27 июня

            Дорогие мои. Вы уже знаете из маленькой открыточки, что я сменил место жительства и работу и из провинции попал в крупный столичный город. Негаданно, нежданно утром 19-го пришел вызов, я собрал кое-что на дорогу, взгромоздился на машину и екая и подпрыгивая и усердно меся задницей продукты домчался до Княж-Погоста. А в семь я уже сидел за настоящим чертежным столом, вертел рейсфедером и усердно ставил кляксы на кальку.

            На этот раз меня занесло на проектирование мостов. В короткое время я состряпал два “индивидуальных” проекта моста и сделал это так противно (правда отчасти из-за того, что получил сорок противоречивых указаний когда уже все было готово), что меня предпочли завалить разной канцелярско-отчетной работой – считать болты, гайки, прогоны и насадки, затяжки и схватки и прочую строительную терминологию в которой я  “наблатыкался” за последнее время. Так что то, до чего я должен был аккурат в это время сдавать в А[рхитектурном] И[нституте], я изучал здесь на практике.

            Если хотите вообразить мое самочувствие – представьте что я ушел из ВУЗа и уехал зарабатывать в провинцию. Живешь с чужими людьми без созданного родителями уюта – устроился служить где довелось – случайно на интересную и близкую к специальности работу, а мог бы и просто на канцелярскую подшивку, которая и здесь не исключена. За окном стройка, властно требует разных бумажек, подгоняет, заваливает, и день весь переполнен служебными интересами, а свободное время дрыханьем, столовкой, изредка баней или газетой.

            В предыдущем абзаце я пытался рассказать, что моя жизнь ничуть не отличается от той, которую бы я вел, будучи в длительной отлучке на воле. Правда это не та воля, которая мне нужна – хотелось бы переступить ксилолитовый порог, расположиться на тахте на красном ковре – столь обильно рождавшем когда-то клопов, вытащить ворох книг и начать иметь безудержную, хоть и довольно однообразную фантастику, или следуя изречению Шота Руставели, который писал, что только большой поэт может писать большие поэмы, а на мелкие стихи, даже на самые хорошие, способна всякая шпана, вообразить себя поэтом и начать тот монумент, о котором я писал в прошлых письмах.

            Между прочим еще прежде “до”… у меня мелькала одна забавная идея. Величайшие создания литературы были созданием не совсем одного человека. Гомер, Фирдоуси собирали эпос своего народа, объединяя его в одной идее, наполняя глубиной готовое содержание. Им удалось поэтому создать национальные книги. Задача советской литературы казалось была бы в создании всемирной книги и пожалуй с использованием, объединением, углублением, заимствованием содержания из национальных литературных книг. Когда-нибудь конечно появится такой огромный литературный гений, который презреет слово “плагиат” и привлечет к сотрудничеству и Данте и Шекспира, чтобы стать на голову выше всех. Конечно списывая можно и ухудшить и улучшить. Остается надеяться, что литгений будущего сумеет улучшить.

            Моя задача скромнее – мне не преодолеть плагиатного предрассудка (который так мало играет роли напр. в архитектуре). Я просто включу в эту книгу что-то вроде Брюсовских “Снов народов” – цикла стихотворений, где он изображал, о чем в разных странах и веках думали и мечтали люди. Мне помнится оттуда, что например австралийский дикарь видит.

            Кенгуру бежал быстро-быстро.

            А я его убил – Вау-Вау.

            Я его убил

            Я его убил

            Я его убил и съел.

            Короче – не совсем там, но в этом роде.

            Пишу я бестолково, как и весь мой план, туманными обрывками плавающий у меня в башке.  Впрочем надеюсь что к концу срока я еще успею надоесть вам и планами, и отрывками.

            Теперь о делах. Получил я книжку Берда, сегодня пытаюсь идти на базу за посылкой – не знаю только получу ли сегодня же. Надеюсь, что там есть какие-нибудь туфлятины, а то я упрел в валенках.

            Если получу, то буду завален продуктами до макушки, тем более жара – есть неохота, и кроме того в Ракпасе я покинул своего сотрапезника, так что придется есть одному. Все это писано к тому, чтобы вы воздержались пока что от подарков, пока я не начал бить тревогу. К тому же меня здесь вкусно и сытно кормят в столовке.

            Ну будьте счастливы. Обрываю письмо, пора вынимать из ящика расчеты. Всего лучшего. Пишите.

            Г. Гуревич

29 июня  Княж-Погост

            Сегодня я напишу на одном листочке два разных письма. Я видел сон. Снилось мне, что я не отсидел и девяти месяцев и приехал в Москву. Хожу по каким-то аудиториям – где показывают кино, забыл уже про что, что-то полу-приключенческое. Вдруг чья-то рука обнимает меня за шею. Оборачиваюсь – Инца. Пополнела, выросла – с меня ростом.Хваст-хваст-хваст – говорит она и рассказывает, что она написала сценарий к этой кино-картине, и какой-то литературный “гад” ее очень хвалил. Вот думаю – как интересно. Никогда ничего не писала и вдруг талант. Вот кто оказывается у нас в семье лучший литератор!

            Иду и думаю – вот я вернулся домой и встречусь с матерью. Интересно, как буду я это переживать – какие чувства и что заставят меня проделывать. На “Головке” меня упрекал режиссер, что я слишком равнодушно изображаю эту встречу. Вообразите – говорил он, ведь вы же любите ее, ведь вы же ее сын.

            А он совсем не спешит к родным – слышу я голос чей-то сзади, – он не идет домой.  (Это обо мне). И правда – надо идти домой – приходит мне в голову, я спускаюсь по школьной парадной лестнице (привожу сон со всеми нелепостями). Открывается дверь, за дверью – Зая и рядом папа.  Вот, думаю я, тот момент, который я должен был играть, и сам внутренне улыбаюсь, что могу в такое время следить сам за собой как пьяница, анализирующий градус собственного опьянения.

            Ну вот, говорю я, вот я приехал. Зая молчит. Да что же она молчит, думаю я. Или она не понимает, что я приехал, отбыв девять месяцев. Или она думает, что я прибыл нелегально? Что же она? Ведь я же ее сын. И что же сам я такой холодный, так вяло переживаю встречу. И вдруг я чувствую, как грудь наливается теплотой, и кричу не своим голосом: Мама! И кидаюсь к ней, но порыв так силен, что его нельзя остановить в объятии, и я бросаюсь на пол, колочу головой в дверь и воплю что-то бессвязное о радости встречи.

            Во всяком случае (это уже не во сне), я счастливый человек, хотя бы потому, что в жизни у меня будут по крайней мере два счастливых часа – час освобождения и час приезда домой.

            Теперь другое письмо: Вчера получил посылку не то от 9-го, не то от 19-го июня. Когда я назвался на базе, завбазой меня встретил как старого знакомого: А, это тот самый Гуревич, которому так много посылок. А вы получили ту, что в печатном списке? А ту, что в этом списке, а в том?

            Ну нет, говорю я. – Не хочу. Держите их у себя. Дайте мне лучше туфли, и я уйду.

            Но все-таки мне всучили к туфлям в придачу деревянный ящик, который я храню на шкафу и все поглядываю на него и жалею, что не хочется есть, а то бы я…

            Так что имейте ввиду: 1 ящик жратвы у меня на шкафу, чемодан на Ракпасе, еще 1 посылку я храню на базе (ловко скрыв номер от заведующего), и когда я съем все неизвестно.

Большое спасибо вам за заботы. Право пора уже немного охладеть – месяцы идут, пойдут годы – пора надоесть возиться с сыном, вырос уже большой болван ребенок (как сказала бы тетя Женя).

            Ну, пока!

            Самый счастливый из лагерников

4 июля

            Отдохните! – сказало начальство, и я согласившись поспешно, шепнул себе на ухо: Не зевай! Есть свободный час, можно заняться литературой.

            И какой же гвалт поднялся у меня в голове. Обрывки тем и карт бросились в страшной давке, затирая друг друга, путаясь и толкаясь, как толпа в только что открытые двери кино. Но я захлопнул перед их носом ворота и ввел по блату через крошечную дверцу знакомую, особенно излюбленную литературную темку “Письмо на родину”.

            Но горластые темы лезли и в письмо. Верите ли, я в третий раз переписываю его – столько литературной чуши я сумел уже наплести в черновиках.

            Я например описал в стихах, как заказал папа, белые ночи. Мне хорошо запомнилась эта ночь –  это была последняя, которую я провел на общих работах. Хотя стишонок и дрянненький, но не могу придумать ничего лучшего, как все-таки послать его вам…

            С меньшим интересом пишу о себе: я называюсь здесь ныне техником, и судя по роду моей работы, предположительно техником по мостостроению (?!?!) Работы у меня по-прежнему много, и если я даже не успеваю особенно много, зато трачу времени столько, что некогда даже газеты почитать. Мельком только заметил про существование Архитект. съезда (напишите о нем подробнее, если есть кому и кто-нибудь произнес там интересное слово) и полет Чкалова и др. Зато сумел прочесть Шота Руставели в переводе Бальмонта и надо сказать, что все приятное, что в этой книге есть, для меня совершенно затмилось отвратнейшим переводом. Руставели у Бальмонта – это плохой подражатель Бальмонту, говорящий заплетающимся языком с духовно-неземными терминами и поступающийся для рифмы смыслом, красотой, и даже грамматикой. Я не спорю – переводить стихи не легче, чем быть великим шахматистом, но все-таки Бальмонт перевел Руставели не лучше, чем Вера Менчик играла в Москве.

            Кроме того, я занят уменьшением посылки (в чем и преуспеваю) и немного – литературными бреднями. Кстати, из всех ваших книг получил только Берда. Островский и Тынянов заблудились безнадежно, а в отношении Амундсена меня водят за нос уже дней семь и так и не выдадут, возможно. Начал я издавать всемирный атлас изд-ва “Гуриздат”. Вышел в свет лист первый – карта улиц Москвы, наиболее посещаемых Г.И. Гуревичем. Находится в печати лист второй – План Москвы – город, куда Гуревич (оный же) стремится всею душой.

            К сожалению, это невозможно сейчас, но не лишено вероятия немного спустя. Лист 3-ий будет посвящен плану реконструкции Москвы, даже начнут разрабатываться ближайшие окрестности Москвы, затем уже можно перейти будет к картам Нью-Йорка, Лондона, Парижа и разных прочих интересных мест вроде дельты Нила, окрестностей Сингапура и прочего. Вы не верите, что все это я могу нарисовать на память. Не верите? А я могу.

            Листок близится к концу и перерыв тоже. Я бы еще наплел много всякого, но придется малость отложить. Дорогие мои, я здоров – поправляюсь не по дням, а по часам, говорят, сильно помолодел (никто не дает мне 20 лет), поглупел бы, да некуда. Одним словом, можете быть за меня спокойны, и если бы еще я мог взять билет и приехать к вам – все было бы хорошо. Но терпение, терпение, и назначенное да случится. (Изречение ниоткуда).

            С приветом, Г. Гуревич

Кн.-Погост 1 июля [приложенная открытка без адреса]

Ночи на Ракпасе (взамен петербургских)

            Украв от дел бумажных час,

            Чтоб клянчаньем не мучить вас,

            Я выполняю ваш заказ.

            [Я рифмами богат].

            Скрипи перо, пиши бойчей

            Про прелесть северных ночей,

            Про мощь стахановских плечей,

            Мелькание лопат.

            Туман сочится из земли,

            Лиловый лес плывет вдали,

            И воздух свежестью палит

            Как соком пни берез.

            Туман струится из реки,

            Костров мерцают огоньки,

            Звенят под топором сучки,

            Смола как капли слез.

            На людях яркие цвета,

            Походка силой налита,

            Мне тачки рельсы-покота

            Трясут резину рук.

            Мерцает странный смутный свет,

            Вещей скрывая силуэт,

            Они теряют вес и цвет,

            Плывут и тают вдруг.

            И так до самого утра

            Поет пискливо мошкара,

            Сереет насыпи гора,

            Но стал ровнее свет.

            Дымясь погасли огоньки,

            Туман вобрался в гладь реки,

            Ушли земляников полки,

            И флаг им вслед.

9 июля

            Дорогие мои! Вчера я получил от вас сразу два письма – от 24-го открытку и от 18-го и смакуя прочел раза по три. Я очень рад, что папа участвовал в съезде архитекторов, хотя, конечно, по обыкновению своему не выступая, так что напрасно я искал в газетах евонную речь.

            Папа, напиши, что на съезде решили и сказали интересного, а то в газетах очень бегло и я ничего занятного не поймал.

            Теперь обо мне. Я уже основательно обжился в Княж-Погосте и по моим расчетам пробуду в нем по крайней мере с цельный месяц, а может быть и больше. Я крепко засел на мостах, но к сожалению чертить-то мне не приходится совершенно. Так что опять я не имею возможности научиться своей собственной специальности.

            Впрочем мосты – дело очень интересное, хотя пожалуй не с той стороны, которая открыта для меня, и я мечтаю что мне удастся тем или иным способом принять участие в постройке огромного моста через Вычегду, который по моим расчетам будет выстроен в будущем году. Впрочем пока еще это только моя фантазия.

            Я уже сфантазировал себе новый план жизни. Я выкину все вещи, оставлю себе один хороший костюм, смену белья и один плохой, Марка Твена и словарь. Приключений Тома Сойера мне должно хватить на всю жизнь, судя по тем темпам, которыми я читаю сейчас, и если не хватит я буду для развлечения учить словарь с буквы А подряд, пока не дойду до Z, а там есть надежда, что я А забуду и можно начать все сначала.

            После всего этого я запишусь в лагеря на всю жизнь. Надо сказать, что она во многом привлекательнее уютной, но несколько нудной жизни на воле. Во-первых она богата неожиданностями и разнообразием, напр. с утра ходишь где-то такое по трассе, по болоту – трах, пришла записка – вызвать такого-то в центр. И к вечеру я в других условиях и на другой работе и с новыми людьми и сам как другой.

            Кроме того, если на воле человек предоставлен сам себе, то здесь к нему приставлен специальный штат людей, которые заботятся о нем. В день приезда я развесил уши, прохлопал глазами и вовремя не достал талон на обед. Если бы вы видели, какой поднялся переполох. В краткое время по всему зданию только и слышно было, что где-то сидит несчастный молодой человек, который сегодня не пообедает, хотя нажравшись сухарей с маслом, я был сыт по горло. Или иду я ничего не подозревая и ощущаю приятную прохладу уз-за того, что ветер продувает через брюки. И внезапно слышу: Эй, друг! Почему ты не получаешь костюма? И берут меня за шиворот, ведут куда-то и выдают брюки и чудную рубашку, такую что хочется фотографировать над ней свою рожу. И так повсюду.

            Так что я решил твердо – отбуду срок, забегу в Москву повидаться, перевести дух, а потом обратно сюда…

            Жалко только, что таким образом мне ничего не удастся написать за свою жизнь,  но это и не важно, потому что говоря откровенно на ушко:… я вовсе не такой способный литюноша, каким воображаю себя.

            Вот вам очередная моя фантазия – середку можете не читать, это просто моя манера разнообразить письма. Одним словом, я живу припеваючи – это сквозит из письма само.

            Будьте счастливы. Пишите почаще, а я и сам с нетерпением дожидаюсь конца 6-дневки, когда следует отправлять вам письмо. Ну, до свидания, которое конечно не за горами.

            Княж-Погост. ГГ

15 июля 1937 года  Княж-Погост

            Дорогие мои! Сегодня я опять собрался написать вам веселое письмо. Дело в том, что последние дни у меня проходят под знаком беспрерывных “гастрономических” пиров. Я после долгих поисков нашел человека, у которого есть горящая печка, и притащил к нему так интересно упакованные и такие красивые обеды, вокруг которых я долго ходил облизываясь.

            Процедура приготовления проходила захватывающе. Мы подливали горячей воды и смотрели как соленые таблетки со вкусом не то песка, не то муки начинали пахнуть изумительно вкусно. Борщ покрывался свекольным наваром и аппетитно пахнул мясом, котлеты шипели на масле, а кисель был вообще лучше всех киселей, которые я лопал в своей жизни – с целой серией разнообразных и совсем непонятных запахов.

            В отместку на другой день меня угощали дивными блинами, а главное – в огромном количестве. Хозяин пек, а два гостя (и я в том числе) уплетали с такой быстротой, что миска все время пустовала, и “повар” с трудом успевал урвать подходящий кусочек блинка. Можете зато представить себе, сколько трудов стоило мне после этого перетащить мое пузо с противоположного конца Княж-Погоста в мою штаб-квартиру. Тысячи раз я сожалел, что у меня нет тележки для пуза или хотя бы небольшой тачки.

            Не успел я проголодаться, [как] наступил следующий день, в который мы слопали обед и несметное количество блинов, и ве это сопровождалось антихудожественным чтением О. Генри в моем исполнении (хозяин решил, лучше уж терпеть мое чтение, чем беспардонное обжорство).

            В довершение всего я вчера впервые был в первой в своей жизни служебной командировке на Ракпасе, громко говоря для осмотра мостов и проверки, правильно ли они построены. Слопав два или три обеда на Ракпасе, я прошелся по мостам и приволок целый пук заметок о том, какой болт куда и как всунут и какой на 5 см выше, чем полагается. За все это я получил вагон комплиментов и обещание, что в самом близком будущем я всецело займусь этим, т.е. буду шляться по мостам, составлять описание, а потом по собственным корреспонденциям чертить проэкты. Одним словом, я заранее облизываюсь в ожидании этой деятельности…

            Ну вот пока все, а то рабочее время и надо ковыряться в подсчетах и пр. А посему (есть такое выражение в дневниках одного моего школьного приятеля) кончаю, в чем и подписуюсь.

            Сын самых лучших родителей Г. Гуревич

Кн-П  15-vii

            Внутри конверта: Освобожденный Гуревич Г.И.  СОЭ 3 года

Без даты

Много стран под небосводом, жалко все чужих,

Солнце акварель разводит, над землей кружит…

Пышут раскаленным горном желтые пески…

Бьются на фронтах просторных роты волн морских.

Ратью синие сугробы давят редкий лес,

Ветра плеть лицо коробит, холод льет с небес.

Сколько стран под небосводом, всюду ты чужак.

Всюду горький путь проходишь, жалуясь, дрожа.

            Ты везде чужак гонимый, некий гражданин,

            Только где-то ты любимый, просто милый сын.

            В дни, когда ты обездолен, сшиблен с ног трудом,

            Вспоминай, что есть на воле материнский дом.

            Где тебя как вещь не будут портить и ломать,

            Где что нужно – все добудет ласковая мать.

            Пусть ничто тебя не сломит – милых образа,

            Мысль о заветном доме жжет слезой глаза.

Как алмазы в сто каратов каждое письмо

Я храню и верю свято, что вернусь домой.

Что ж? Умей удары встретить, дни терпя считай,

Жди и верь, как верят дети в странно-сладкий рай.

            Жаль, что не вернется детство. Годы все затрут,

            Но не сходит без последствий ни позор, ни труд.

            Дом не будет прежним домом. Горек, сух и прям,

            Как чужой войду к знакомым, недругом к друзьям.

            И дивяся напоследок жребию своему,

            Листиком, снесенным с веток, я умчусь во тьму…

            Только жадными руками злой судьбе не взять

            О родимом доме память, и любовь, и мать.

                                                                                  Февраль-март

                                                                                  Георгий

            Зая! Шлю, дорогая, тебе “Песню блудного сына”. Напиши, получишь ли ее. И читая помни, что поэты всегда преувеличивают, когда жалуются, и никогда не смогут выразить всех чувств к матери.