Прошло четверть века с того апрельского дня, когда отец показал мне Сухановскую тюрьму – место своего первого заключения. А со времени, когда он переступил порог «спецобъекта №110» или «дачи», как говорили следователи, минуло уже 60 лет.

Опубликованы записки о его лагерных годах (сборник «Инталия», Москва, Весть, 1995 год, см. также: Музей и Общественный Центр «Мир, прогресс, права человека» имени А.Д.Сахарова, программа «Память о бесправии», база данных «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы», раздел на «Л», Латкин-Турков Владимир Дмитриевич.
Однако после кончины отца в январе 1989 года я не сумел – уже не кого было расспрашивать, не у кого уточнять детали – подготовить что-то цельное о его тюремных месяцах, прежде всего, о месяцах в Сухановке.
Прошедшая в марте 2010 года в Доме Русского Зарубежья (Москва, Таганка) презентация книги Лидии Алексеевны Головковой «Сухановская тюрьма. Спецобъект №110» побудила меня вновь вернуться к этой теме, а «круглая дата» – шестидесятилетие со дня ареста отца и заключения его в Сухановку в апреле 1951 года – опубликовать свои заметки...

Итак, что же привело отца и его четырех подельников в советские застенки? Недавно в интернете (www.pereplet.ru/.../soyfer21oct04.html) прочитал книгу коллеги отца, ныне видного ученого-генетика и историка науки, почетного профессора Университета Дж. Мейсона в США Валерия Николаевича Сойфера «Загубленный талант. История одного лауреата» (академика Н.П. Дубинина – прим. А.Т.). Есть там и строки про ученых Института общей генетики АН СССР, в том числе и об отце. Вот они:
«В числе приближеных к Дубинину был и ученик Веры Вениаминовны Хвостовой Владимир Дмитриевич Турков. У него была нелегкая судьба, студентом его арестовали, обвинив (совершенно незаслуженно) в участии в группе, якобы готовившей покушение на Сталина, и на двадцать лет отправили в лагерь. Никакого покушения никто из участников группы, конечно, даже не замышлял, а была компания друзей, вместе проводившая время после занятий в институтах. Была среди них и девушка, приглянувшаяся одному молодому человеку не из этой компании. Чтобы оторвать ее от близких приятелей, он
сфабриковал донос в НКВД о намерениях молодых людей, окружавших девушку, застрелить Сталина. Всех их арестовали». Поясню, что в компанию друзей, переселившихся из Замоскворечья в ГУЛАГ, входили Константин Богатырев, он шел по делу «паровозом», а также Георгий Кузьменко, Валентин Розов, Эдуард Ляхович и отец.
Имя Константина Петровича Богатырева (1925–1976) довольно широко известно в литературных и диссидентских кругах. Вкратце о нем писал и я в упомянутых выше записках.
К сожалению, у меня нет подробных сведений о трех других «заговорщиках» – Кузьменко, Розове и Ляховиче. Знаю только, что скончавшийся несколько лет назад Георгий Иванович Кузьменко после освобождения закончил физфак Одесского государственного университета, занимался преподавательской и научной работой, а с 1993 года был профессором Одесского Национального Морского университета. Другой «враг народа» Розов умер от диабета во время следствия, а Ляхович позднее эмигрировал в Америку.
Должен назвать и «одного молодого человека не из этой компании», о котором пишет В.Н. Сойфер. Это Александр Георгиевич Халтурин, впоследствии ответственный сотрудник cоюзного Министерства культуры.
К счастью, на «спецобъекте №110» отцу не пришлось пережить те истязания, о которых пишет Л.А. Головкова – дальше заключения на несколько суток в карцер следователи не шли, ведь студент, «мелочь». Сухановские карцеры отцу помогала переносить молитва, единственная, которую он тогда знал: «Господи, научи меня, помоги мне, прости меня». Что же касается шантажа, ругани, ора, угроз и лишения сна ночными допросами, то в те годы это считалось обычной практикой МГБ.
В отличие от подавляющего большинства узников Сухановки, отец в тюрьме сумел определить, что находится именно в бывшей Свято-Екатерининской пустыни. Дело в том, что его дедушка с бабушкой жили в Бирюлеве, тогда ближнем Подмосковье, а его отец – мой дедушка – работал дежурным по станции Бирюлево-пассажирское Павелецкой железной дороги. Эта станция не так далеко от Расторгуево и, соответственно, Сухановки. В послевоенные годы среди жителей Бирюлева и других окрестных поселков ходили слухи, что тогда пустынь служила тюрьмой для военных преступников. Надо сказать, что эти слухи имели под собой почву – военных, как теперь известно из книги Л.А. Головковой, среди заключенных на «спецобъекте» №110 было в тот период действительно много.
Попав на «дачу», отец, не сразу, конечно, но обратил внимание на характерные длинные гудки трофейных немецких электричек, а также на знакомый резкий запах коксохимического производства – он иногда проникал в камеру по утрам, когда надзиратель на короткое время открывал форточку. В те же минуты доносились и гудки электричек. Этот запах, ветер приносил его из Расторгуево с коксогазового завода, равно как и гудки, отец помнил по Бирюлеву. И как-то на допросе отец заметил: «Сижу-то в родных местах. Вокруг все знакомо». «Связь с волей?», – сразу насторожился следователь Мельников, но, услышав объяснения, промолчал.
В книге Л.А. Головковой рассказывается и о сухановских следователях, разделивших судьбу их многочисленных жертв. В то же время были и такие, которые отделались, можно сказать, легким испугом. Чекистское руководство находило способы защитить своих сотрудников и виновных вместо уголовной привлекали к партийной ответственности. Однако и в таких случаях наказание бывало весьма мягким. Мало того, даже руководители партии не могли добиться сурового партийного наказания для лубянских ветеранов. Среди последних был и полковник МГБ СССР Федор Андреевич Шукшин. Вот что пишет о Шукшине журнал «Коммерсант-Власть»:
«В начале 1951 г. была арестована группа студентов МГУ – Богатырев К. П., Латкин В. Д. (у отца была двойная фамилия Латкин-Турков – прим. А.Т.) и другие – по обвинению в «контрреволюционной деятельности». Проверкой, проведенной Главной военной прокуратурой, установлено, что проводившие следствие по этому делу начальник отделения Шукшин и подчиненные ему работники грубо нарушали социалистическую законность: путем изматывания ночными допросами, угрозами и шантажом понуждали обвиняемых подписывать несоответствующие действительности показания. Сейчас они полностью реабилитированы судебными органами. Тов. Шукшин допускал нарушения социалистической законности и по другим делам (Быстролетова Д. А., Матвеева С. М., Спивака Н. Я.)».
Однако Комитет партийного контроля, видимо, под влиянием товарищей с Лубянки решил: «Учитывая, что материалами проверки не установлено личного участия Шукшина в избиении подследственных, Комитет партийного контроля счел возможным оставить его в партии с объявлением ему строгого выговора с предупреждением за нарушение социалистической законности в следственной работе».
Ознакомившийся с делом, секретарь ЦК КПСС Брежнев предложил исключить Шукшина. Но поскольку он не был ни генеральным, ни даже вторым секретарем (речь идет о второй половине пятидесятых годов – прим. А.Т.), его мнение проигнорировали. Бумагу с его резолюцией положили под сукно, а затем списали в архив» (цит. По журналу «Коммерсант Власть», №36 (690) от 11.09.2006 года, Евгений Жирнов, «Чисто чекистская чистка»).
При чтении статьи из «Коммерсанта» может сложиться мнение, что Шукшину было далеко до Рюмина, Родоса, Кобулова и других известных изуверов. В то же время есть и другие свидетельства. На долю Д.А. Быстролетова, эту фамилию также упоминает Комитет партийного контроля, выпало быть первым подследственным у Шукшина. Свою службу в органах Шукшин начал еще осенью 1938 года. И дело Быстролетова, да и не только его, Шукшин вел в настоящем сухановском стиле, не брезгуя на допросах ничем. Отрывок о Шукшине из мемуаров Быстролетова под названием «Очная ставка» был опубликован в газете «Правда» (стр. 3) 7 октября 1990 года.
Остается добавить, что в 1960-х годах отец встретил Шукшина в метро – Шукшин его не видел – и проследил за ним. Выяснилось, что Федор Андреевич проживал в Москве по адресу улица Чкалова (теперь Земляной Вал), 46. Этот так называемый дом МГБ и сейчас украшают чекистские эмблемы.
И еще об одной встрече отца в советской тюрьме мне хотелось бы написать. В 1951 году после Сухановки с середины августа и до начала ноября заключительная часть следствия по его делу проходила на Лубянке. И там, во внутренней тюрьме, он встретил первого сокамерника Николая Александровича Тютчева (Тютчев сидел и в Сухановке, о нем также написано в книге Л.А. Головковой). До этого в течение более чем четырех месяцев отец видел только чекистские рожи. Разумеется, не каждому встречному арестанту стоит открывать душу. Тем не менее, скоро сокамерники нашли общий язык. Рассказывая о своей семье, Тютчев сообщил, что его тестем был известный московский педиатр Николай Алексеевич Скворцов. Отец вспомнил, что доктора Скворцова к нему не раз приглашали в детстве. Это обстоятельство само собой сблизило товарищей по несчастью. Тютчев оказался опытным заключенным – сидел с сороковых годов, был и в ссылке. По новому делу (его вел тот же следователь Мельников) Николая Александровича ожидал новый срок, он уже не надеялся выйти на свободу, увидеть родных и близких. Вместе сокамерники провели примерно два месяца – сентябрь и часть октября, потом Тютчева увели. Старый лагерник считал, что его новый знакомый выдержит испытания и, в отличие от него, еще выйдет на волю. Тютчев очень тосковал по жене Елене Николаевне и говорил отцу: «Я не выживу, ты, Володя, выживешь, найди Лену, прочитай мои стихи. Я их Лене посвятил».
Вот они:

Я устал, и в сердце нет желаний –
Книга жизни мною прочтена.
Только сквозь вуаль воспоминаний
Проступают близких имена.
Вспоминал я прожитые годы,
Что остались где-то позади.
В нашей жизни были непогоды,
Но сияли звезды впереди.
Не забыть мне образ сердцу милый
И мучительно мне хочется узнать,
Будешь ли, родная, до могилы,
До заката жизни вспоминать?

Весной 1956 года отец, освободившись и помня слова Тютчева, пошел домой к Елене Скворцовой. Переступив порог, он увидел своего первого сокамерника и воскликнул: «Николай Александрович, как тесен мир!» – «Володенька, слава Богу, что мы вырвались из этого ада,» – ответил Тютчев и заплакал, он вернулся в Москву в конце 1955 года.

Март 2010 года; 18 апреля 2011 года