Два чувства дивно близки нам

В них обретает сердце пищу

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

А.С. Пушкин

 

Итак, Настенька и Женя, я начинаю. Авось, ваши потомки заинтересуются своими предками, нашими родственными связями и даже деталями быта 19-го–20-х веков, которые в 21-м веке непонятны (это ТАК жили?), а может быть, и несколько смешны. Я не хочу обременять вас подробностями своей биографии, так как основная моя жизнь прошла у вас на виду. А вот о корнях Вам – своим детям – я должна рассказать, чтобы не были вы «Иванами, родства не помнящими».

Прошу вашего снисхождения к моей манере изложения. Это написано в разное время (даже в разные годы) так что не обессудьте, стиль изложения неровный и единообразия нет. Да и к тому же за время, прошедшее с задумки написать генеалогию (в 1977 г.) до её появления в теперешнем виде, прошло почти 40 лет. Появлялись в тексте во время написания добавления и изменения, что также не способствовало стройности всего изложения. В итоге получился пэчворк – лоскутное одеяло. А может быть, так даже красочнее, не очень монотонно и нудно? Вместе с тем учтите, что эта редакция генеалогии делается мной в 82 года, в июле 2014 года.

В 2014 году исполнилось 100 лет с года смерти деда Ивана Голубовича, 50 лет со дня смерти моего папы и 20 лет ухода моей мамы. Вот я и решила отметить эти даты подготовкой к более или менее читабельному варианту мои заметки о предках. Предлагаю вам достоверную и даже иллюстрированную информацию о ваших предках.

Я, Нина Евгеньевна Лебедева (урождённая Голубович), родилась 15 июля 1932 года – в первой трети прошлого века – в городе Москва. О себе и о своем детстве я рассказала в воспоминаниях "Канва моей жизни". Родители мои – Голубович Клавдия Лаврентьевна (урождённая Фесютина) и Голубович Евгений Иванович.

Ab ovo. Hачинаю свою родословную с информации о предках отца моего – Голубовича Е.И. – ГОЛУБОВИЧЕЙ и КОМАРИНЦЕВ. Поскольку из своих четверых дедушек-бабушек я в этой жизни встретилась только с одной бабушкой – мамой моего отца, то лишь о Голубовичах и о Комаринцах я слышала от непосредственного очевидца того времени. Семья отца моего, Голубовича Евгения Ивановича, состояла из его отца Ивана Осиповича (Иосифовича) (1873–1914), матери Анны Васильевны (урождённой Комаринец) (1878–1960) и троих детей: Екатерины (1901–1978), Евгения (1903–1964) и Веры (1905–1961).

Я - восьмимесячная Нина Евгеньевна Голубович (не правда ли в то время у меня был пытливый, несколько лукавый и умный взгляд?). 

 

Семья Голубовичей перед 1-й мировой войной.

Предки мои – пра-Голубовичи – жили на Волыни в Милешивичах. Дядя Тарас рассказывал, что у Голубовичей был и дом в Львове около Армянской Церкви. Но это отрывочные сведения и не из первых рук. Мои же дед и бабушка ГОЛУБОВИЧИ жили в Седлецкой губернии Царства Польского, Российской Империи (до 1914 г. это всё была Россия).

Мой дед Иван Осипович Голубович родился в последней четверти 19 века. Русский, православный, проживал на территории царства Польского Российской Империи. Дед мой начинал учиться в гимназии города Белы Седлецкой губернии (стало быть, пра- переехали к тому времени с Волыни?). Однако после окончания первого класса дед покинул это учреждение вследствие плохой успеваемости. Кстати, в этой же гимназии учился затем и мой отец и высокочтимый мной Л. Чижевский.

Голубовичи с друзьями на пикнике.

Мой папа – гимназист Бельской гимназии.

В 1888 г. в 15 лет дед поступает в семинарию (в духовную или учительскую?), но через год оставляет это заведение «по невозможности оплачивать обучение». С 1896-го по 1898-й год он отбывает воинскую повинность. В 1899 г. дед женился на моей бабушке. Служил он писарем в суде и, вероятно, по служебной надобности, довольно часто менял место жительства, вместе со всей семьёй. Однако жили они всё время на территории Польши.

19 июля (1 августа по новому стилю) 1914 г. Германия объявила войну России. Деда в возрасте 41 года призывают в армию.

Дед И.О. Голубович в армии (третий слева в первом ряду).

И уже через четыре дня – 23 июля 1914 года (5 августа по новому стилю) – дед пишет бабушке открытку о том, что он прибыл в войсковую часть.

В обязанности их подразделения входил подвоз и снабжение войск на позициях боеприпасами. В армии дед заболел тифом, попал в больницу и оттуда послал жене предсмертную телеграмму. «Дорогая Нюта! Лежу в больнице в Пружанах. Приезжай проститься и решить, как быть с детьми. Иван». Можно было бы считать такой текст вольным пересказом, но я располагаю подлинником телеграммы, который папа мой сохранил. Бабушка только однажды назвала день смерти деда – 7 августа. Но по какому стилю и точно ли я помню дату (разговор был примерно в 1946 г.), утверждать не берусь. Бабушка похоронила деда на кладбище в городе Пружаны. Могилу деда найти не удалось (при наших достаточно тщательных поисках в 1956 и в 1975 годах).

Имеющиеся в семейном архиве документы (благодаря моему папе) пережили две мировых войны, две эвакуации, они из теперешних разных государств и им более 100 лет. Может быть, письма не так уж важны для Истории, но для характеристики личности моего деда бесценны. Думая о нравственных качествах деда, хочется вместо рассуждений просто привести отрывок из его письма моему отцу. Вот эта выдержка:

«…Подлее ничего быть не может, как занимать деньги, не имея возможности отдать их вовремя, – от таких займов до краж один шаг. А воры нигде терпимы быть не могут. 28 февраля 1914 г.» Несколько наивно, но даёт чёткое представление об особе деда.

Расскажу немного о своей бабушке Анне Васильевне. Мы с ней не жили вместе. Поэтому у меня отсутствуют хрестоматийные детские воспоминания, связанные с бабушкой: о моём укладывании спать, кормлении, гулянии. Однако помню, что в довоенном детстве бабушка приезжала к нам домой, когда я болела, и даже читала мне.

Она была «нетороплива... не говорлива, без взора наглого для всех, без притязаний на успех… Всё тихо, просто было в ней». Я понимаю, что эти черты связаны у вас с известным литературным образом. Но мне приятно, лишний раз вспомнив Пушкина, отметить совпадение этих черт Татьяны и моей бабушки. Она никогда не повышала голос, да и внешне была малоэмоциональна. Никогда не жаловалась на недуги. Не помню, чтобы бабушка меня приласкала, кроме традиционного поцелуя при встрече и расставании. Когда я стала старше и уже читала Цветаеву, мне так и хотелось спросить словами поэта: «Милая бабушка, кто целовал Ваши надменные губы?» Зато бабушка и не наказывала меня при непослушании, а «ругала» так: «ох, шкода», «поганка», «хай тебе» и «чтоб ты скисла». Так отразилось на её речи длительное проживание в Польше. Ещё бабушка говорила «риба» и «каструля». А при божбе – «Матка Боска Ченстоховска и Иезус Мария». Выглядела она так, как все бабушки моего детства. Гладко расчесанные на косой пробор чёрные волосы с пучком на затылке. Бабушка потеряла все зубы в 32 года. В Варшаве ей сделали протез. Вероятно, затем заменяли. Но я никогда не видела стаканчика с водой и протезом. Бабушка была по-старомодному стеснительна. На ней чаще сатиновое, домашнее, чрезвычайно опрятное платье. Бабушка была очень аккуратна, и, хотя ежедневная ванна или душ не были ритуалом – это не мешало ей быть крайне чистоплотной. Праздничные платья были из шерсти, но тоже классического стиля. При этом всем своим видом и статью она невольно внушала уважение окружающим. Бабушка образцово вела весь дом: без суеты и надрыва. В доме всегда был порядок. Меню не отличалось разнообразием, однако обед был всегда.

На вопрос, что будет на воскресный обед, отвечала: «Сухой бигос з мётлом». Это своеобразный юмор. Бигос – польское блюдо из капусты с разными сортами мяса. А «бигос з мётлом» – это сухой аналог нашего супа из топора? Но зато в Сочельник – это и день рождения моего папы – бабушка неизменно жарила вкуснейшие пончики. Они были размером с теннисный мячик, а внутри помещалась одна (!) вишенка. На Пасху обязательно пеклись куличи, делалась творожная пасха и все садились около часа ночи за стол разговляться. Ежедневно после обеда бабушка ложилась с газетой на час отдохнуть. Память у бабушки была отменная. Она даже иногда цитировала 2-3 стихотворения из своего далёкого школьного детства. Послеобеденный отдых бабушки – это было святое время, разговаривали тогда только шепотом и ходили на цыпочках. Бабушку слушались и почитали её дети. Уважение к бабушке воспитывалось и культивировалось и у внучек. Как пример, я говорила «бабушка, Вы» и соответственно с пиететом общалась.

Теперь немного о более далёких предках.

Мой прадед Голубович Иосиф был женат на Анастасии (урождённой Боярской). О своих пра- я практически ничего не знаю, кроме того, что моя прабабушка была по вероисповеданию униатка. Жили пра- отдельно, но часто общались со своими взрослыми сыновьями и их семьями. Старались выучить своих детей: своего среднего сына – моего деда – они отдали учиться в гимназию. Младший также учился и, по разным сведениям, работал или на железной дороге или землемером. В браке у пра- было три сына: старший Павел, средний Иван (мой дед) и младший Антон.

Далее о братьях деда и их семьях.

Старший брат деда Павел Осипович продолжал жить, как и его предки на Волыни. После смерти он просил похоронить его на высоком берегу реки, а над его могилой посадить калину красную. Его завещание выполнила внучка его младшего брата Антона – Ляля (Ирина Фирсовна Кольцова). У Павла Осиповича было трое сыновей. Старший Павел Павлович, средний Георгий Павлович и младший Тарас Павлович.

Павел Павлович в войну партизанил на Волыни и был расстрелян немцами. Георгий Павлович (заочно записанный моим крёстным отцом) жил в Ленинграде. Там он окончил Институт инженеров транспорта, а затем в нём же и преподавал. Часто до войны приезжал в Москву в командировки и надолго останавливался у нас. Он с женой Евгенией Павловной пережили ленинградскую блокаду. Жили они на Поварской улице, где я бывала несколько раз. У них был сын Юрий Георгиевич, подполковник, который окончил военную академию и занимался ракетными установками. В настоящее время все умерли. У Юрия Георгиевича осталась дочь Наташа, о ней я сведений не имею.

Интересна судьба младшего сына моего двоюродного деда Павла Осиповича – Тараса Павловича. Он принял решение получить высшее образование, а тогда это было легче сделать в соседней Чехии. Их президент господин Масарик после Первой мировой войны создал режим наибольшего благоприятствования для молодёжи, желающей получить высшее образование. Тарас воспользовался этим и уехал учиться в Чехию. Очень уговаривал и моего отца поехать с ним, но папа не согласился. Тарас по окончании образования стал инженером. Со временем Тарас женился на чешке Герминке и остался в Праге навсегда. Детей у них не было. После Второй мировой войны Тарас разыскал московских Голубовичей, приехал в СССР, увидел всех ещё живыми, и родственная связь возобновилась. Мы переписывались (письма сохранились). Тарас приезжал в Москву, в Ленинград к своему брату Георгию и во Львов (к Антоновичам). По-моему, его сильно допекала ностальгия. ТарасЮ овдовев (жена его Герминка умерла в 1970-е годы), стал ещё больше тянуться к российским родственникам. В 1977 г. он прислал приглашение в Чехию моей маме и Татьяне Антоновне (своей и папиной двоюродной сестре). В 1977 г. мама с тётей Таней начали оформление документов на выезд двух персон (процедура эта длилось тогда 3-4 месяца), но в это время Тарас скоропостижно скончался. Извещение о смерти прислала племянница Герминки. Вместо тёти Тани удалось мне поехать с мамой на могилу дяди Тараса в Чехию. Прах Тараса рассыпан в Праге на Русском Кладбище около Церкви, в земле Поля Памяти (такова чешская традиция для покойников, не имеющих родных). Мы встречались с друзьями Тараса, были на его даче и около квартиры в Праге. Квартира была опечатана, и пропал для нас архив Голубовичей, который Тарас собирал. В архиве, по его словам, были и фото и документы, которые Тарас намеревался передать мне (я тогда уже интересовалась историей рода).

Теперь о потомках младшего брата моего деда Антона Осиповича.

Их было пятеро, перечислю по старшинству: Зинаида, Лев, Татьяна, Николай и Пётр. О младших двух я знаю, только то, что они и их потомки жили на Украине. Но я не видела их никогда. Со старшими Антоновичами не только Ивановичи, но и их следующее поколение были дружны. Чтобы объяснить истоки этой дружбы – вернусь несколько назад.

Следует ещё раз напомнить, что в Первую мировую войну по землям теперешних Польши и Украины немцы двигались на Россию. Бабушка после похорон деда в Пружанах отправилась с тремя детьми (13, 11 и 9 лет) вглубь России. Самой бабушке было на ту пору 36 лет. Дед Антон, узнав о смерти брата Ивана, сказал его вдове, моей бабушке Анне Васильевне: «Дети Ивана – это мои дети» и, несмотря, на пятерых своих детей, принял мою бабушку с тремя её детьми к себе в дом. Ивановичи пожили у него, сколько совесть позволяла. Затем, поскитавшись своей семьёй по Украине, перебрались «вглубь России», как советовал им в своей открытке дед, и, наконец, добрались до её центра. Таким образом, в 1920-х годах прошлого века Ивановичи один за другим (были очень дружны!) переселяются в Москву. Естественно, со своей мамой, которая переехала к ним в уже обустроенное жильё. В Москве все вместе поселяются в двух комнатах коммунальной квартиры на Новой Басманной улице в доме № 12. Все трое Ивановичей учатся и получают высшее образование (притом, что моя бабушка кончила четырёхклассную церковно-приходскую школу). Обе папины сестры кончают МГУ – старшая получает экономическое образование, младшая – юридическое. Папа мой оканчивает Плехановский институт. В аспирантуру папа поступил перед самой войной. Но обучение в аспирантуре, к сожалению, срывает начавшаяся война.

В 1929 г. женится мой папа. Екатерина Ивановна выходит замуж за Черныха А.С., тогда вице-президента ВАСХНИЛ. В комнатах на Новой Басманной становится очень тесно, и Екатерина Ивановна с мужем покупают небольшую четырёхкомнатную ОТДЕЛЬНУЮ квартиру в Малом Власьевском переулке, дом № 7 (сейчас этот дом снесён) и переезжают туда. С собой они забирают бабушку и младшую сестру – Веру Ивановну. Мы – папа, мама, и я – остаёмся жить в двух смежно-изолированных комнатах 36 квадратных метров на Новой Басманной улице в квартире № 8 (это коридор, в который выходят двери 13 жилых комнат, где живёт в общей сложности 40 человек). Отношения между членами семьи оставались, как и при совместном проживании, на редкость тёплыми и дружескими. Раз в неделю и обязательно на все праздники мы приезжали к бабушке.

Мама рассказывала такой случай. Когда они с папой поженились, то оба состояли на бирже труда. Через некоторое время они нашли работу. Материальное положение семьи стало улучшаться, и папе сшили новое демисезонное пальто в «заграничном» стиле. Конечно, тогда для родителей это было событие, сопоставимое разве что с приобретением новой шинели Башмачкиным. Пальто продемонстрировали при очередном визите на Власьевском. Все одобрили обновку. И вдруг одна из сестёр сказала: «Алёша, померяй ты». Все нашли, что Алексею Сергеевичу пальто гораздо больше идёт, чем папе. В результате решили, что папино пальто поносит А.С., а папе «выдали» его старое. Маме это было удивительно, но в папиной семье ничего необычного в таком обмене не увидели.

Теперь маленькое отступление от жизни предков, касающееся моего благоприобретенного дядюшки Черныха Алексея Сергеевича. По роду деятельности и по сути это был настоящий дипломат с более чем 10-летним стажем Посла в значимых государствах (это отражено в отдельном рассказе).

Следует отметить, что мои тётушки были очень разные. Старшая тётя Екатерина Ивановна очень выдержанная, редко улыбающаяся, строгая, несколько даже чопорная, с гладко причесанными волосами и пучком на голове – блюстительница и олицетворение порядка в семье, вообще старшая для брата и сестры. Бытовало семейное предание, что тётушка крестила меня в Храме в Вишняках. Но в те времена об этом в присутствии детей не говорили – я услышала это однажды, и то случайно, и, к большому сожалению, не переспросила. Образцово, с подробными ежедневными записями расходов, много лет вела тётя хозяйство всей семьи. Вернувшись из Ирана, тётушка всех полностью облачила в заграничные обновки, привезя нужные и добротные вещи. Эта тётя воплощала для меня надёжность, устойчивость и постоянство закономерностей окружающего меня мира.

Младшая тётя – прямая противоположность своей сестре. Она всегда олицетворяла для меня красоту жизни, её праздничность непредсказуемость и даже сказочность.

Моя тётя Вера Ивановна Голубович.

Вера Ивановна – красавица типа актрисы немого кино Веры Холодной. Всегда одетая как с картинки, со свежей причёской и длинными, ухоженными ногтями. Она работала в ЦК партии у одного из «твёрдых ленинцев», идеологических большевистских вождей Емельяна Ярославского (настоящая фамилия Губельман). Эта работа выматывала её. Я помню постоянно принимаемые ею лекарства от головной боли.

Возвращение с работы в 12 часов ночи, а зачастую и позже. Оставшись в войну одна в квартире (мы все были в эвакуации), она тщательно осматривала её, приходя домой. В войну тётушка нашла себе трудотерапию от неврозов времени – она потрясающе штопала свои чулки. Это была даже не штопка, а красивые вставки – аккуратнейшая плетенка-вышивка и ни одного узелка. «Меня это успокаивает», – говорила она. Но, когда все находились дома, В.И. была весёлый, открытый, невероятно добрый и щедрый человек. Она совершала подчас неожиданные, и даже экзальтированные поступки, которые неизменно доставляли всем радость. Мне до войны она подарила детский двухколёсный велосипед (подарок – аналог квадрациклу для современного подростка из детдома). Ещё один примитивный, но потрясший меня своим размахом, пример. Сразу после войны, когда повседневная еда была ещё по карточкам, а на рынке продавали съестное на кучки и штучки, к нам на дачу принесли белые грибы. «Сколько стоит кучка?» – стали торговаться мама и бабушка. «Еда такая экзотическая, да к тому же очень вкусно бабушка готовит грибы. Но нереально...» – думала я. Вышла во двор и тётушка и купила… целую корзину, величиной с ведро, белых грибов за 100 рублей – колоссальная по тем временам сумма. «Начинаем чистить», – только и сказала она. Делала она эти волшебства естественно и легко, как истинная Фея. Очень нежно любила Вера Ивановна свою маму. Мама для неё была главной во всём («мужья приходят и уходят, а мама остаётся», – говорила она). Тёплые отношения связывали её с самого детства и с братом.

 

Тётя Вера с моим папой.

По-моему, В.И. несколько побаивалась свою старшую сестру. Была В.И. замужем за Яковом Абрамовичем Иоффе. После его ареста в 1947 г. В.И. уволили с работы и исключили из партии. Последнее очень сильно и негативно повлияло на тётушку. Рушились Идеалы и Вера! Вскоре в дом пришёл «Некто» в кожаном пальто и представился освободившемся из заключения другом её мужа. Сетовал на то, что Я. А. был невинно арестован. На что В.И. отвечала твёрдо: «Партия не ошибается» (и самое непостижимое для меня, что она так и думала!). Наверное, в те времена в партии были или свято верившие в её Дело, или карьеристы и приспособленцы. После этого визита В.И. достаточно быстро восстановили в партии и предложили престижную работу в Моссовете. Она работала, но надлом, произошедший с ней, остался и был виден даже внешне до конца её жизни. Она не перестала следить за собой, но реже улыбалась. И даже длина её великолепных ногтей зримо уменьшилась. На мой взгляд, возвращение из ссылки полностью реабилитированного в 1956 г. Я.А. (на фоне твёрдого убеждения В.И. в непогрешимость партии) тоже не было радостным событием для неё. (Да и к этому времени В.И. официально развелась с мужем). Я.А. вернулся в дом, но достаточно долго в квартире ещё чувствовалась напряжённая обстановка. Например, В.И. не разрешала Я. А. дома никаких разговоров о жизни в заключении, а ему очень хотелось высказаться. Тётушка стала какой-то потерянной, начала часто приезжать к нам на Басманную, чего раньше не отмечалось; ездила во Львов к двоюродной сестре Зинаиде Антоновне. Мне она в то время напоминала тётушку из рассказа Чехова «Володя большой и Володя маленький». Та тётушка всё время ездила на извозчике, не находя себе места в жизни. Весь окружающий негатив привел к ранней смерти в больнице моей тётушки (в 55 лет) 1 января 1961 г. (через две недели после смерти её мамы – моей бабушки). Тётя любила людей, и они платили ей тем же. Проститься с ней пришло много народа. Бабушка и тётушки ныне упокоились в Москве на Преображенском кладбище.

Вернусь в дом, в семью, продолжу описание жизни своих предков на историческом фоне.

Перед Второй мировой войной двоюродный дед Антон (он жил на Украине) часто бывал в Москве.

 

Я с дедом Антоном.

Сюда же в середине 1930-х годов переехала его дочь Татьяна Антоновна вместе с мужем полковником Михаилом (он учился в Академии им Фрунзе) и двумя детьми Аскольдом (Дэликом) и Юриком. Им дали комнату в коммунальной квартире коридорного типа в Брюсовом переулке. Дом выходит в первую арку от Телеграфа по Тверской улице. А балкон на втором этаже примыкал к их комнате. Возможно, вместе проведённое детство повлияло, и Ивановичи встретили Т.А. как родную сестру. И в дальнейшем отношения были прекрасными. Мой папа называл её только Танечка, а я и мои дети – тётя Танечка. До войны часто и в длительные командировки в Москву приезжал и Лев Антонович. А когда началась война, Зинаида Антоновна пригласила ВСЕХ московских Голубовичей к себе, в город Горький. З.А. жила до войны в трёхкомнатной квартире на Университетской набережной города Горького. Семья её состояла из мужа Фирса Артемьевича Кольцова (военного комиссара города Горького) и двух детей: Геннадия 15 лет и Ляли 3 лет. В войну к З.А. приехали: её отец – дед Антон; сестра – Татьяна Антоновна с двумя детьми; моя бабушка – невестка деда Антона с дочерью Екатериной Ивановной и внучкой Катюшей 2 лет. И снова дети Ивана и Антона и даже следующее поколение живут вместе. Короче, когда в Горький приехали мой папа, мама и я – теремок был уже переполнен, но дядя Фирс нашёл нам жильё на улице Короленко в доме № 40 – комната в коммуналке с печным отоплением. Тот же дядя Фирс помог устроиться на работу моим родителям – папе (у него был белый билет из-за «куриной слепоты») и, главное, маме, дабы избежать ей трудового фронта. Это была неотвратимая обязанность граждан, как всеобщая военная мобилизация. Даже вручали повестки. Трудоспособных женщин отправляли не на фронт, а на различные земляные и сельскохозяйственные работы. Служба мамы в Военно-морской школе приравнивалась к работе в военной организации. Мои родители, насколько можно было в такое время, были счастливы – война, а мы вместе с родными. Я дружила с Дэликом и Юриком, особенно с последним. Теплые отношения сохранились у нас до их смерти.

Заботу о пропитании многочисленных «понаехавших» родственников взял на себя всё тот же дядя Фирс. Когда только он успевал всё при столь ответственной работе! Он «ОТОВАРИВАЛ» четырнадцать продуктовых карточек всех родственников. Расшифрую суть этого чисто военного термина. Несмотря на карточки, продуктов в магазинах почти совсем не было и нужно было «прикрепиться» к такому магазину, где имелся хотя бы минимальный набор продуктов. Это было в возможностях и обязанностях Фирса Артемьевича. Очень мягкий был дома человек, с добрейшей улыбкой! Я видела его и тётю Зину лет через десять в Львове, куда она пригласила нас с Юриком на зимние студенческие каникулы. Необычайно родственный был приём в их шикарной квартире! Мир праху Зинаиды Антоновны и Фирса Артемьевича! Они лежат рядом на престижном Лычаковском кладбище в городе Львове, куда после войны партия послала Ф.А. бороться со Степаном Бандерой. Ирония Судьбы! Там же, на Лычаковсом кладбище, похоронен их сын Геннадий и их внук, Генин сын, – Юрий. Дочь Кольцовых Ирина Фирсовна (по-домашнему – Ляля) после смерти родителей с семьёй уже своего сына Константина переехала на ПМЖ в Канаду. Ляля тесно общается с Екатериной Яковлевной (моей двоюродной сестрой, дочерью Веры Ивановны, сестры моего папы). Это долголетняя (что само по себе прекрасно), но и родственная, из военного детства дружба! Как вы знаете Ивановичи, Антоновичи и их потомки (вплоть до смерти тёти Тани) продолжали тесно общаться.

Я честно предупреждала, что это повествование напоминает лоскутное одеяло. И вот вторая вставка.

Для полноты картины описания всего семейства Ивановичей московского периода следует несколько расширить портрет упомянутого уже моего второго благоприобретенного дядюшки Якова Абрамовича Иоффе – мужа Веры Ивановны и отца моей двоюродной сестры Екатерины Яковлевны. До войны Я.А. защитил кандидатскую диссертацию по экономическим наукам. Тема его исследований была «Основная экономическая задача СССР – догнать и перегнать капиталистические страны»! И не больше и не меньше. Давно нет ни СССР, ни его основной задачи, а человек честно это исследовал и пытался экономически обосновать. Грустно! Жаль и стараний людей, живших и самозабвенно работавших в то время. Все усилия зря? Нет, конечно. Люди набирались опыта, у них повышался профессионализм. Началась война. Я.А. пошёл добровольцем в армию сразу 22 июня 1941 г. В армии был контужен. Закончил войну майором. Будучи в армии, продолжал читать лекции. После войны преподавал Политэкономию социализма в главной Военной академии СССР – Академии имени М.В. Фрунзе. Наступил 1947 г. В те антисемитские времена Я. А., естественно, посадили: «еврей, а Что и Где читает!»

Хочу вставить сюда отрывок из заметки, написанный мной в «Вечернюю Москву» и опубликованный 10.12.1998 г.:

«Мой папа посылал Я.А. в ссылку в Казахстан «Вечёрку». Из Москвы это почему-то нельзя было сделать, и папа отправлял её со станции Клязьма. Дядя после реабилитации рассказывал, что посылок с «Вечёркой» ждали в лагере все его друзья и газеты зачитывались в полном смысле слова до дыр. И ещё добавлял, что собрания такого количества образованных и интеллигентных людей вместе он не видел больше никогда в жизни».

После смерти Сталина Я.А. освободили и реабилитировали. Он даже несколько поздоровел на лагерном «курорте», по крайней мере, язва его перестала мучить. Дяде я благодарна за моё приобщение к поэзии Серебряного века. Он хорошо знал и мог часами читать эту поэзию. Так что многие стихи Гумилёва я запоминала «с голоса». В 1960-х годах Я.А. защитил докторскую диссертацию и продолжал успешно работать. Вот вам на примере одной нашей семьи отражении Истории исчезнувшей страны СССР. Стараюсь писать только о предках, но не могу обойтись без фона и особенностей того времени.

Это, пожалуй, основное, что я слышала и чему была свидетелем из жизни моих предков Голубовичей. Дабы не нарушить генеалогию и описание «образа жизни и круга родных моих предков по отцовской линии», я возвращаюсь ко второй четвертинке моего отцовского корня.

Теперь расскажу о предках папы со стороны его матери. Девичья фамилия мамы моего отца Анны Васильевны была Комаринец.

Итак, Комаринцы, как и Голубовичи, жили на территории Седлецкой Губернии Царства Польского Российской Империи. Мой прадед Василий Комаринец купил в Польше в 60-х годах ХIХ века имение Королевский Ортель. Несмотря на пафосное название, земли там было всего около половины гектара (1 морг 129 прентов). Имение это после смерти прадеда досталось моей бабушке. Остальные дети прадеда или добровольно отказались от своей доли наследства в пользу бабушки Анны Васильевны, или получили вместо своей доли в компенсацию деньги (от моего деда Ивана Осиповича). В тяжёлые 1990-е годы я пыталась заявить права на наследство. И самое удивительное, что все необходимые для наследования документы были в наличии у нас дома (благодаря организованности моего папы). Но две мировые войны и неоднократные переделы земли не позволили даже установить местонахождение нашего «имения». Наследства получить, к сожалению, не удалось.

Мой прадед Василий М. Комаринец.

Прадед мой не бедный землевладелец. На его фото видны 4 медали. Какие это были награды и за какие заслуги он их получил? Может быть, за Севастопольскую войну? Но этого я уже не узнаю. Прадед был, судя по кресту на купчей вместо подписи, неграмотным. Однако трое его сыновей кончили лучшие университеты России – Московский, Петербургский и Юрьевский (теперь Тартуский). Фёдор Васильевич Комаринец, получив образование, дослужился до Действительного Статского Советника. По царской табели о рангах, это второй по значимости ранг (из 12, установленных Петром I). Яков Васильевич Комаринец служил Товарищем Прокурора. Так называлась должность помощника Прокурора в Царской России. В наше время она называется заместитель прокурора. Максим Васильевич Комаринец был присяжным поверенным в Харьковском окружном суде, а затем известным адвокатом в Москве.

Один из братьев моей бабушки (Яков (?) Комаринец).

Дочери же прадеда, в частности моя бабушка, окончили только четырёхклассную церковно-приходскую начальную школу. Некоторые Комаринцы и их потомки жили потом в Москве и до войны тесно общались с бабушкой, моим отцом и его сёстрами.

Внучка неграмотного Василия Комаринца Ольга Фёдоровна была блестяще образована, читала в подлиннике французскую литературу.

Сын Максима Васильевича – Борис Максимович Комаринец – стал доктором наук и был директором Института криминалистики. За его сына Александра Борисовича (своего троюродного брата) вышла замуж моя двоюродная сестра Екатерина Яковлевна Голубович. Поэтому её дети носят фамилию Комаринец. Но вот и третья вставка в генеалогию о моей двоюродной сестре. Катя родилась через 4 месяца после ареста Алексея Сергеевича. До войны это был практически несмышлёныш – у нас 7 лет разницы. Но постепенно разница сглаживалась. Катя много читала. Мне с ней становилось всё интереснее. Да и проводимые вместе летние каникулы с нашей общей бабушкой нас очень сближали.

Чем дальше, тем больше у нас было общего. Катя хорошо училась и продолжила учёбу на биофаке в МГУ. Она закончила ту же кафедру биохимии животных, что и я. Досуг у нас был одинаковый – чтение и вязание.

Однако эмоционально и по характеру мы очень разные. После смерти бабушки, Катюшиной мамы и моего папы наступил период достаточно резкого охлаждения отношений в семье. Однако мы с Катей не ссорились. Но всё же в то время две ветви семьи Голубовичей общались только через нашу общую тётю Танечку. После же и её смерти мы стали с Катей перезваниваться и даже виделись. «Худой мир лучше доброй ссоры». Но он даже не худой. Мы обсуждаем с Катей далёкое безоблачное прошлое и болезненное наше настоящее. У нас ведь кровная связь. У Е.Я. двое взрослых детей – Анна Александровна и Дмитрий Александрович.

Немного о ПАПЕ – прямом потомке описанных фамилий – и, естественно, о МАМЕ – как введение в описание её рода. Мама и папа у меня были очень красивые. Так кажется каждому ребёнку, но ведь есть и фото – смотрите.

Мои мама, папа и я, восьмимесячная.

Папа темноволос, кареглаз, немногословен, чтобы не сказать молчун, но при случае громко и заразительно смеётся, и он… интроверт. Мама – красавица, пепельная блондинка с большими голубыми глазами, в молодости хохотушка.

Моя мама со своей мамой Анастасией Яковлевной Фесютиной.

Любит слушать на патефоне пластинки Вертинского, Козина, цыганские романсы в исполнении Тамары Церетели. Очень любит гостей, общается с множеством подруг, словом … экстраверт. Папа педантичен, обязателен, аккуратен. Основное свободное время папа проводил за чтением. Я вспоминаю его чаще всего с книгой. Далёкое довоенное детство. За своей дверью я не чувствую «прелестей» коммуналки.

Вечер. Папа приходит с работы. Садится ужинать. Берёт свежую «Вечёрку», затем книгу. Горит лампа под оранжевым шёлковым абажуром, освещая круглый стол и нашу небольшую семью. Идиллическая картинка!

Папа любил не только читать, но и писать. Долго у нас дома хранились его литературные труды. Папа пытался писать сказки. Опыт был неудачным. Затраченные силы на написание, оформление и представление рукописи в различные редакции оказались неадекватными. Как-то странно уживались в папе и большая организованность и авантюрная жилка. Часто я слышала от папы: «Давай обсудим, спланируем». Правда, планы в основном были маниловские. И в то же время папа, вероятно, был склонен к неожиданным и даже экзальтированным поступкам. Одним из свидетельств тому служит создание издательства «Путь» (я думаю аналог «рогов и копыт»).

Папа в 1928 г. возглавляет издательство «Путь» Чем не…

Папа был несколько чужд, по крайней мере, внешне, поэзии. Однако он читал мне ещё до войны наизусть большие куски из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Очень серьёзно папа увлекался историей. Предмет его интереса – эпоха Ивана Грозного и Петра I. Модная и актуальная во времена культа личности тема, но необъективно освещаемая в печати. А папа хотел докопаться до исторической правды. Он проводит всё нерабочее время до ночи в зале рукописей Румянцевского зала рукописей (теперь Ленинской библиотеки). Папа любил играть в шахматы и на собраниях родственников самозабвенно, молча, но очень по-дилетантски играл с кем-нибудь их них. Интроверт? Увлечённо занимался папа и фотографией. Привлек к этому занятию и меня, купив мне детский фотоаппарат. Фотомастерской папе служило пространство под обеденным столом, который для этой цели накрывали плотной ковровой скатертью, и «тёмная комната» была готова. Всю сложную и трудоёмкую процедуру проявления, фиксирования и печати фотографий тогда делали сами. Но это хобби, это для себя. А его творческая и, возможно, глубоко внутренне эмоциональная натура требовала и практического выхода. Папа построил Дом (дачу). Родные не одобряли этого поступка «Женя, ты помещиком решил стать?» Но папа всегда делал то, что он решил. А решил он, что его ребёнку, живущему в коммунальной квартире, расположенной над котельной, с двором-колодцем, без единой травинки, – нужен свежий воздух.

В 1932 г. на работе у папы (он тогда работал в Комитете Заготовок при Совете Народных Комиссаров, тогдашний Совмин) образовался дачный кооператив. Папа вступил в ДСК, а в 1936 г мы переехали в Дом. Здесь с удовольствием бывали и жили в различное время почти все наши родственники. Выросла здесь и я, и мои дети, росли и внуки. Низкий поклон тебе, Папа! Работал потом папа до войны экономистом в Центральном статистическом управлении.

В длительных командировках и в некомфортных условиях, но очень увлекаясь, принимал он участие во всесоюзной переписи населения. За участие в этой компании папу даже наградили. Письма от папы приходили из городов с загадочными и необычными для меня названиями: Чита, Барнаул, Красноярск и даже от озера Байкал. После войны папа работал в Министерстве культуры.

Папа, к сожалению, очень интенсивно курил. Папиросы были самодельные. Папа покупал гильзы для папирос и сам особым образом набивал их табаком. Папироса становилась вдвое длиннее и, соответственно, ещё вреднее фабричной. Её папа вставлял в мундштук, который практически не вынимал изо рта. Употребление фильтров началось только в 1950-е годы. Но применение этой защиты от вредоносности никотина уже не спасло здоровье папы. Интенсивное курение привело к раннему старению, рассеянному склерозу, раку лёгких и уходу его из жизни в 61 год.

Мама импульсивная, своеобычная, очень эмоциональная, скорее анархичная, ярая противница планирования. У мамы была большая любовь к театрам и лёгкость на подъем. Мама могла собраться буквально за пять минут, увидев в газете, что сегодня дают интересный спектакль. Не любила ничего рассчитывать заранее. Мы собирались в театр спонтанно, и, как ни странно, всегда покупали «лишний билетик» и попадали на практически недоступный спектакль. Часто нам доставались только входные билеты. Тогда мы, счастливые, смотрели спектакль, сидя на ступеньках театральной лестницы, подстелив предусмотрительно захваченную из дома газету. Я недавно подсчитала – только во МХАТе я пересмотрела более 40 спектаклей и большую часть их с мамой.

Мама любила и ценила красивую и модную одежду и могла украсить быт буквально из ничего. Так, на даче папа увеличил террасу. Мама тут же отгородила этот новый кусок железной сеткой. В отгороженную часть поставила засохшее дерево и запустила двух попугайчиков-неразлучников. Было экзотично и необычно. Такой вольеры до войны, да ещё на даче, я ни у кого не видела. Землёй на даче мама пыталась заниматься. Однако отсутствие опыта и знаний, а возможно увлечённости и свободного времени, не принесли ей успеха на этом поприще. Мама любила готовить – и очень вкусно готовила и пекла. Как говорится, «с душой», при этом не пользовалась кулинарными книгами. Любила принимать гостей. Тогда всё было как в довоенных фильмах – смех, патефон и гости, танцующие танго или фокстрот. Красивая, хорошо и со вкусом одетая, весёлая, с небольшим голосом мама была душой компании. Она могла считаться стопроцентной женщиной.

К сожалению, война, изменившийся быт и различные жизненные трудности, а затем болезни и смерть папы, размен квартиры и вдовий статус постепенно изменили мамин жизнерадостный нрав. И к шестидесятым годам прошлого века ранее описанные мной черты характера практически исчезли у неё. Я же, прожив первые 30 лет с мамой (ранее лёгко относящейся к сложностям жизни), так и не смогла привыкнуть к ней иной и новой.

Мне казалось, что она просто нарочно представляется другой. Но анализировать и правильно реагировать на естественные возрастные изменения характера мамы мне не хватало ни ума, ни терпения, ни времени, ни снисхождения, ни валентностей. Это часто приводило к раздражающему нас обеих взаимному непониманию, и главное по пустякам, что самое обидное. Мама дожила до 90 лет. Аккуратно обслуживала себя сама. До 85 лет вызывала на дом парикмахера для окраски волос, просила выщипать себе брови, а отправляясь в гости, что продолжала очень любить, надевала голубой костюм джерси.

Мама ещё  с нами. Осень 1994 г.

Кстати, легка на подъём (поездки) она была даже до 85 лет. Мама слушала радио и понемногу читала – практически до последнего своего дня. Несмотря на то, что у неё после снятия катаракты видел лишь один глаз и то с линзой +18! Непостижимым для меня было её последнее увлечение… Тютчевым. Она прочла оба домашних томика. Один, обёрнутый в бумагу, так и остался лежать на её ночном столике. Я очень виновата перед тобой, Мама. Прости меня! Но теперь, как ты говорила – «постучишься, да в глухие доски»…

Что же общего у моих родителей, таких разных? Ответ банальный – ЛЮБОВЬ. Папа влюбился в жену своего друга и разрушил их брак. Мама тоже была влюблена в папу, как тогда говорили, «без памяти». Несмотря на не всегда ровные и даже подчас сложные дальнейшие взаимоотношения у мамы с папой, прожили они вместе более 30 лет. И могу определённо сказать – они любили друг друга. Они, конечно, не были такими идеальными людьми, какими я их представила на этих страницах. Были у них свои «скелеты в шкафу». Но я вспоминаю их такими, как описала здесь. Хотелось бы, чтобы и вы представляли их точно так же. Закончу описание моих родителей строчкой по мотивам стихотворения Цветаевой: «И им обоим я вышла дочка,… ни слова больше – поставлю точку».

Мама много и очень образно рассказывала о своей малой родине, городке, точнее даже местечке Почепе. О его быте, жителях. Почему то эти рассказы всегда вызывали лёгкую иронию. Папа, подтрунивая над мамой, театрально со смехом восклицал «Скажи мне, ветка Палестины, где ты росла, где ты цвела?…» Но когда мамы не стало, одновременно мне и Мише почему-то захотелось поехать в Почеп. И вот летом 2003 г. мы вчетвером с Настенькой и Митей отправились на машине в Почеп.

В краеведческом музее мне рассказали о моих предках, показали записи о Фесютиных, роде их занятий и доходах. Затем я нашла дальних родственников – мою троюродную сестру Неониллу (я с ней раньше даже не была знакома). Её дочь Нина Васильевна Сереброва в том же году переехала в Москву. Она работает врачом гастроэнтерологом. Моя почепская сестра сделала мне великолепный подарок – подарила книгу о Почепе. Я не стану пересказывать вам её всю (захотите - прочтёте).

Побывав в Почепе, подпитавшись его особенным воздухом и прочтя книгу о Почепе, я написала в 2007 г. о своих предках, жителях того местечка, в которое превратился Почеп к началу 20 века. Вот почему стиль этой части генеалогии так отличается от предыдущего.

Родословная ФЕСЮТИНЫХ, уроженцев Почепа

Фесютины (мой дед – отец моей мамы – Лаврентий Филиппович Фесютин и моя бабушка Анастасия Яковлевна Фесютина, урождённая Глушакова) – это мои корни со стороны моей мамы - бабушки Клавы.

Славная история Почепа и владельцы его Мазепа, Меньшиков, Разумовский к концу ХIХ века практически забыты. Теперь это тихое местечко Почеп, «черта оседлости» евреев. Евреи составляют 80% населения. Общее число жителей на 1910 год около 8500 человек (по данным словаря Павленкова). Почеп – небольшой городок, куда углами сходятся земли, принадлежавшие русским, украинцам и белорусам. Географическое положение города обогатило разговорный язык населения. В нём появились слова и выражения из трёх языков его жителей (а также отдельные слова из еврейской и польской речи). Всё это сделало разговорный язык почепчан многоцветным, сочным и выпуклым. Как пример, два слова: «щитненько» – защищено и «затишное место» – безветренное, спокойное. По-моему, очень образно. Украшением почепской мовы служило также обилие употребляемых пословиц и поговорок, которые употребляла моя мама: «Дай Бог все уметь, не дай Бог все делать», «Глаза страшатся, а руки делают», «Постучишься, да в глухие доски» «С чем в люльку, с тем и в могилку», «На веку наваришь и в махотке и в гляку», «Что ручка зробить, то ножка зносит», «От чего уйдешь, к тому же придешь», «Дожили казаки: нема ни хлеба, ни табаки», «Не умер Данила, так болячка задавила», «Лепить горбатого к стене», «Нашёл под лавкой топор», «На охоту идти – собак кормить» (не вовремя делать); «Попал пальцем в небо», «Вырос под небо, дурак як треба», «Появился, как тать в ночи», и много других. А такие слова, как куламес (густая каша), митусить (драться), сметте (мусор), харза, харзуля (неаккуратная женщина), чепок (крючёк), ганки (ступеньки), «коломытно» (неспокойно, тяжело) на душе – я тоже слышала от мамы, которая говорила на хорошем русском литературном языке. Однако любила вставлять употребляемые в детстве выражения. Смешное и ироничное слово «кундюля», что оно обозначало? При икоте мама говорила быстро «Иковка, иковка иди на Витовку (улица на окраине Почепа), там собачка живет, тебе хвост отгрызет», Многие, как и последняя про Витовку, были связаны с жизнью города. У аборигенов Бондаревых были коровы, которые после пастьбы никогда не шли сразу домой, а еще бродили без цели по улицам. Это выражение «ходят, как Бондаревы коровы» (то есть без дела, праздношатающиеся) прижилось и у нас в доме.

Характерной чертой быта Почепа были «уличные» фамилии. Жители имели две фамилии – одна официальная, записанная в документах, другая находилась в обиходе знакомых. Так, наши Фесютины прозывались Зинченковыми. Возможно, в Почепе были и другие Фесютины, а наша «уличная» фамилия произошла от имени родоначальника именно нашего рода – Зиновия(?). Достопримечательностями Почепа было повышенное количество на единицу площади профессиональных юродствующих нищих и бездомных собак. Ругательств на улице не было слышно. Мама говорила, что только извозчики ругались «страшным» словом – ПЕС! Но в этом богоспасаемом городе случалось и воровство. Воровали скот, одежду, деньги. Однако если воров ловили – их били беспощадно и даже убивали. Таким образом, преступность не росла – её жители города сами пресекали на корню.

Климат в Почепе мягкий, комфортный, не озлобляющий людей. Земли здесь чернозёмные, урожаи богатые. Такая земля рожала и таланты, и долгожителей. Я не берусь подробно описывать быт Почепа рубежа 20-го века. Поскольку впервые попала в этот городок через сто лет после проживания в нём наших Фесютиных. Однако я попытаюсь сквозь призму судеб и рассказов моих родных увидеть некоторые детали быта того времени.

Предки мои Фесютины были купцами. Прадеды Филипп Степанович и Евфросиния Антоновна были купцами 1-й гильдии. Ф.С. владел лавкой с кожевенными товарами и бакалеей. Доход его семьи составлял 5000-10 000 руб. (Брянский областной архивный фонд – БОАФ-447, опись 1, дело 28). По словам моей мамы, раньше в доме ее бабушки деньги отмеряли деревянной меркой. Я такое слышала только про брата Али Бабы. У пра- Фесютиных было много сыновей, но все они умерли при жизни своей матери. Евфросиния Антоновна последние годы доживала в доме своей невестки моей бабушки, где и скончалась в 1908 г. Немного о Фесютиных. Лев Филиппович вел торговлю (БОАФ. О торговых документах 1893-1894 гг., дело 29). Другой сын Василий упомянут в сборнике «Вся Россия «за 1898 г. как торговец пенькой, кожей и прочим «местным товаром». Младший сын Фесютиных (БОАФ дело 30) Лаврентий Филиппович, мой дед, также был купцом, но на стыке веков перестал платить гильдию и в метриках своих младших детей писался мещанином. Об образовательном цензе их я, к сожалению, ничего не знаю. Слышала, что Фесютины достаточно часто выезжали из Почепа в Москву и Варшаву. Особенно страстью к поездкам отличалась жена Льва – Анна Семеновна. Поездки совершали для лечения, а также, вероятно, и для развлечения.

Дед мой Лаврентий Филиппович (1860–1903) имел два дома на Никольской улице (БОАФ № 398 и 293). Один пятикомнатный, а другой аж семикомнатный. При каждом доме имелись торговые постройки и двор. Лаврентий Филиппович был женат (по любви!) на Анастасии Яковлевне Глушаковой, вышедшей из небогатой семьи. В семье ее родителей Якова и Надежды (урожденной Турновской) Глушаковых было несколько детей. Одна из них – моя бабушка, другой ее брат – Иосиф, об остальных я не помню. Мама упоминала ещё каких-то родственников Лебедухиных. И двоюродных сестёр Домну, Нину и Марфу. Два слова об известных бабушкиных родных. Брат её Иосиф Яковлевич и жена его Агафья Митрофановна были дедом и бабкой Смолко Риммы и Неонилы (по-домашнему, Кати). Последние жили до своей недавней смерти в Почепе, я их видела во время нашего визита в 2003 г. Две другие внучки Смолко – Клеопатра и Нина – проживают в Риге. Девичья фамилия последних – Милеевы. Я подозреваю, что их предок Игнат Милеев подписал грамоту царю Петру II (копия этих бумаг есть у меня в архиве). Но вернусь к нашим прямым предкам. Бабушка Анастасия Яковлевна вышла замуж молодой и в дом мужа принесла с собой куклу. Но играть в игрушки ей не пришлось. Пошли дети, которых было 13. Четверо умерли в младенчестве, а 9 дожили до преклонного возраста. Бабушка в 41 год осталась вдовой, будучи беременной на 7 месяце моей мамой (а мама моя дожила до 90 лет). Дед скончался в три дня от менингита, простудившись на похоронах своей свояченицы (в декабре месяце, да без шапки).

Моя бабушка Анастасия Яковлевна Фесютина с моей мамой и внуком Евгением Петровичем Фесютиным.

Бабушку сватали, но она больше замуж не вышла, т.к. как, она говорила: «отца детям невозможно найти». Каждый год в день смерти деда в доме устраивали поминки, открывали двери для ВСЕХ и накрывали длинные столы. Бабушка считала, что, накормив малоимущих и незнакомых, она лучше и «надежнее» помянет мужа, чем собирая гостей. Кроме того, была положена в монастырь значительная сумма на «вечное поминовение». Интересно, что, имея уже 6 детей, бабушка обратилась к священнику за советом о возможном планировании дальнейшего деторождения. (Плоды полового просвещения в 19 веке!). Батюшка ответил, что даже думать об этом большой грех. Спасибо ему! Благодаря его наставлениям я появилась на этот свет. Бабушка была красивая женщина с необыкновенно выразительными глазами. Одевалась она после смерти деда просто, и только в черное, в основном в юбку с кофтой, носила очень скромные украшения. Бабушка вела дела самостоятельно. У нее была и своя лавка – мелочный торг на базарной площади в солевом ряду по продаже крестьянской обуви и овчины, приносящая доход 1000 рублей в год (БОАФ 1894 г., № 39). Дети выросли, окончили гимназию и разъехались. Бабушка продолжала жить в Почепе, но выезжала к детям по их первой просьбе, в основном помочь с их детьми. Бабушка была человеком религиозным, но не фанатичкой и ханжой. Свою Икону (которую она всегда возила с собой) бабушка хранила в чемодане. В этом, на мой взгляд, проявилось уважение к новому укладу и нравам советских семей своих детей.

Теперь попробую описать немного быт моих предков. Утро. Дети отправляются в гимназию (кроме старших Петра, Людмилы и Василия остальные окончили гимназию). Бабушка отправляется, с узлом белья для починки, в лавку – торговля не была очень бойкой. К обеду все собираются дома. Моя мама младшая – она ещё не учится. Младшенькая, никогда не видевшая отца, – всеобщий, постоянно милуемый баловень. За мамины проказы попадало старшим: «Вы виноваты, вы недоглядели!».

Начинается трапеза. Сколько я слышала, пища была простая, но разнообразная. Посты соблюдали только старшие. Немного о меню. Из мясных блюд употребляли телятину (рубленые сечкой котлеты) и субпродукты – печень, почки, мозги, язык – и часто своего приготовления колбасы – кровяную и крупяную. Капусту и мясо рубили сечками в деревянных корытцах. Ели грибы, бобы, блины гречневые, маринованные овощи, особенно любили свеклу. Супы – рассольник, борщ, бульон. К последнему делали свою лапшу. Блины пекли в основном из гречневой муки. Из домашних сладостей было варенье, жарили в масле хворост, варили в меду гроны. Употребляли много молочных продуктов. Дети пили молоко и какао, ели творог и сметану в разном виде. На кухне был особый интерьер. Там стояли печь, стол и лавки, на которых лежало рядно (типа мешковины изо льна). Использовали домотканые полотенца. Полотенца личные и для приданого делали с ручной вышивкой и кружевом, а также метили монограммами. Белье гладили утюгом с углями и рубелем. В доме была и кухарка, и нянька, а впоследствии горничная. По-моему, был еще и кучер. При доме жили собаки (Шварц и Полкан) и несколько кошек. У бабушки была и корова – бодливая и шаловливая. У нее был один рог (бодливой корове бог рог не дает!), но звали ее Красуля. В Первую мировую войну выручала только корова – семья жила голодно – да обмен вещей в деревне на продукты. Во дворе бабушка ухаживала за малинником и яблонями.

Но продолжу описание быта. После обеда дети гуляли, играли в казаков-разбойников, штандер и салочки, а также в цотики. Это застольная игра с разнообразным образом подбрасывания высушенных бараньих суставов – «затеи русской старины». Затем дети делали уроки в большой комнате. Но вот и вечер. Вся семья собирается в гостиной – зале. В зале стоял стол, покрытый плюшевой скатертью, над ним керосиновая лампа (электричество провели в 1920-е годы). В доме были картины, зеркала, бархатные шторы. В зале были граммофон и коллекция пластинок (среди них мама упоминала Шаляпина и Вяльцеву). Стояли книжные шкафы с собраниями произведений классиков, были и энциклопедические справочники. Бабушка выписывала и толстые журналы: «Ниву» и т.д. При гостях использовали парадную посуду.

Возвращаюсь к почепскому быту. Предки употребляли и фаянсовую и фарфоровую посуду. Молодые на праздник надевали украшения, однако страсти к ним и их количеству, а также жадности к приобретательству этих изделий в семье не культивировали. При доме была «галерея», вероятно застеклённая терраса, играющая роль зимнего сада. В галерее и зимой цвели розы и жасмин (зимы на Брянщине значительно мягче), за которыми ухаживала бабушка. Дом, несмотря на большую семью, не был перенаселен. Десять человек жили в нем не единовременно. Старшие женились, выходили замуж и уходили или уезжали из дома. Младшие учились и тоже не всегда в Почепе. Мама говорила, что в Почепе была частная платная гимназия. Для получения государственного аттестата девочки уезжали в соседние городки, например в Сосницу. После смерти бабушки в Москве в 1929 г. дети собрались в Почепе в родном доме и каждый забрал себе что-нибудь на память. Моя мама взяла из родительского дома словарь Павленкова 1910 года издания, плюшевые скатерти и швейную машину. Так что и у нас есть частичка маминого родительского дома. И всё функционально! Дом оставили брату Василию, который жил там с семьей, а в 1930-х годах умер. В войну дом сгорел. Сейчас на подвале его выстроен новый дом, совсем другой планировки и интерьера. В доме живут внучки Василия Лаврентьевича – Таня и Галя.

Дети росли, учились и …болели. За их здоровьем следил фельдшер Аким Прохорович Куприенко. Царствие ему небесное! Это был профессионал, а также добрый и с чувством юмора человек! Чего только ему не приходилось лечить. Авторитет его и доверие к нему почепчан были безграничны! Мама рассказывала, что, придя к больному ребенку, он вначале назначал каломель (соединение ртути), чтобы очистить желудок, и лишь потом ставил диагноз и лечил. С моей мамой и Акимом Прохоровичем произошла удивительная история. Когда маме было 4 года, у нее заболели зубы. Она видела раньше, как ее старший брат, когда у того болели зубы, полоскал их «водой» из особой бутылки. О том, что это была водка и что после полоскания брат ее выплевывал, мама не знала. Короче, наглотавшись этого «полоскания», моя мама потеряла сознание. Старшие дети нашли ее на полу без чувств. Вызвали Аким Прохоровича. Он, вероятно, по запаху догадался о том, что произошло. Мама лежала холодная и очень бледная. Аким Прохорович распорядился закупить в соседней лавке горячий хлеб им обложить маму и менять хлеб по мере остывания. Помогло это маме не только выздороветь, но и дожить до 90 лет! На грани фантастики семейная история о том, что мою бабушку вылечили от сибирской язвы. Язву вскрывали – гной выпускали. Нереально, что вылечили, Но что эта болезнь могла гнездиться в Почепе, где испокон века занимались выделыванием кож – это возможно. В сложных случаях вызывали врача или ездили консультироваться в губернские города. Однако при простудах, ангинах у детей часто вызывали бабку. Она, как говорила мама, больно давила на горло (гланды?), и все проходило. Об употреблении лекарств мама не рассказывала. В городе была больница, но ею мои предки не пользовались. Про аптеку в Почепе я не слышала. В городе была очень хорошая акушерка. Всех детей бабушки приняла эта акушерка. Кстати, и моя тетя, живя в Москве, рожать детей приезжала в Почеп.

Хотелось бы написать о торговле. В Почепе было много мелких лавочек, где даже детям (все были знакомы) продавали в долг. Были хлебные, кондитерские, мясные лавки. Мама часто вспоминала особенный вкус сосисок от Наймарковых. В подарок из больших городов привозили фирменный шоколад. Тесен мир! Мамин зять Н.Д. Богданов привез ей в подарок куклу, обложенную маленькими шоколадками фабрики Эйнем. А поселившись в Москве в 1930-е годы и похоронив бабушку, мама узнала, что владельцы этой фабрики похоронены на Немецком кладбище недалеко от могилы моей бабушки. Кроме того, по городу ходили «Афени», разносившие на дом товары. У такого Афени бабушка и купила швейную машинку, которую затем взяла моя мама. Эта машинка шьет до сих пор всё – от шелка до брезента, ей больше ста лет. В общем, «Дорогой многоуважаемый шкаф!» Из ассортимента крестьянской торговли мне запомнились (из рассказов мамы) возы земляники, которые привозили в сезон в город, а также обилие яблок. Следует отдельно рассказать о маминой версии взаимоотношений людей в Почепе. Евреи занимались торговлей, ремеслами, огородничеством и перевозками. Национальных розней, как я слышала, в Почепе не было. Мама только «жаловалась», что они не любили еврейские праздники. В гимназии в эти дни оставалось 4–5 человек православных в классе и их все время спрашивали. Лучшей маминой гимназической подругой была Рахиль Борисовна Слуцкина. Мир праху ее! Она окончила свою жизнь в Москве и дружила с мамой более 70 лет. Мама рассказывала, что она очень любила еврейскую кухню и отмечала у Слуцкиных их пасху, а потом, в свой черёд, вместе с Рахиличкой и православную. Возможно, все было не так идиллически, но я передаю то, что я слышала от мамы. Очень многие евреи из Почепа перебрались после революции в Москву, с некоторыми мама поддерживала «телефонные» отношения до самой смерти. Мне кажется, что, если бы детство их омрачали сложные взаимоотношения, этих теплых контактов не установилось бы.

И немного о потомках Анастасии Яковлевны и Лаврентия Филипповича Фесютиных, моих дядях и тётях. Их было девять человек – первое поколение. Вкратце о них по старшинству.

1. Петр Лаврентьевич – торговля в Почепе. Женат на Евгении Николаевне из Трубчевска. У них было 4 детей. Евгений последние годы жил и похоронен в Почепе. Лаврентий, Галина (известные вам тётя Галя и дядя Лавруша) и Виктор (погиб в 1942 г. на фронте) – все воевали. П.Л. с 1930-х годов жил в Москве (Перово), работал бухгалтером. Дядя Петя был старшим в роде, и к нему обязательно приезжали все родственники по праздникам.

Пётр Лаврентьевич Фесютин.

2. Людмила Лаврентьевна замужем за Николаем Даниловичем Богдановым – сыном купца 1-й гильдии Данилы Афанасьевича Богданова из Стародуба (упомянут в книге «Вся Россия»). Один сын Николай. Это мой двоюродный брат. Ему я хотела бы пропеть панегирик. Если я не ошибаюсь, он родился в 1908 г. Так что разница в возрасте у нас почти четверть века. Его старшая дочь Нина Николаевна была практически моей ровесницей. С Колей связаны самые необычные истории в нашей Фесютинской семье. Поскольку отец его Николай Данилович был коммивояжером, то путешествовал Коля с родителями много. Кто бы мог предположить, что воспитываемый бонной в Финляндии мальчик проживёт такую трудную в бытовом смысле жизнь. Ведь в детстве его так оберегали от тягот и невзгод быта, что даже покупали у соседей петухов, чтобы они не будили Николеньку. Коля рос крупным и сильным мальчиком. Не страдал он отсутствием аппетита и однажды на спор в школе съел 50 пирожков. Окончив школу, Коля, обладавший исключительными способностями, должен был учиться дальше. Все это понимали, кроме приёмной комиссии в вузе. «Сын и внук купца – чуждый социальный элемент. Отрекись публично от родителей – тогда примем». Было такое большевистское ауто-да-фе. И Коля… отрекается публично. А назавтра, забрав родителей, уезжает с ними из города в никуда. Так на систематическом образовании был поставлен жирный крест. А Коля не только прожил всю жизнь с родителями, но после смерти отца взял к себе в дом ещё и престарелую тётку – сестру матери – Александру Лаврентьевну: «Чтобы маме не было скучно». Коля женился по любви на дочери лесника Ольге, которая родила ему 5 детей и была верным другом и помощницей всю их жизнь.

Из баек о Коле:

а) в войну Коля варил из лягушек мыло (а это был страшный дефицит) и менял в деревнях на продукты для своей большой семьи;

б) Коля построил в Твери ДОМ и основание сделал из камня. Этот камень он с сыном Колей доставали со дна Волги;

в) Тетя Люся научилась когда-то у подруги в Киеве ради забавы делать бумажные цветы. В войну вся семья, включая детей, кормилась этим ремеслом. Цветы не были шедевром творчества, но существенно помогали большой семье, делая свой вклад в бюджет. Коля же научился обрабатывать камень и основал, как теперь представляется, мелкий кладбищенский бизнес.

г) Когда Коле было около 70 лет, у него проявился эндотериит, и он, бросив всё – в смысле Дом и быт, – забрав маму и внучат Колю и Люсю, конечно, с верной Ольгой, переехал жить в Горячий Ключ и лечить ноги. Уезжая, он сказал мне: «Если бы я знал, что мне суждено такое долголетие, как моей маме (ей было тогда около 90 лет), я бы переехал жить на Дальний Восток».

д) Коля любил и придуряться. Он выпытывал однажды у моего мужа – дипломированного химика, – как самому делать зеркало. Муж, химик от бога, всё ему честно рассказал. Тогда Коля заметил: «А в одной немецкой статье я прочёл, что того-то и того-то не стоит делать». И оба весело рассмеялись.

ж). Коля ещё в 1978 году, живя в Горячем Ключе, писал стихи. А как он со знанием дела и любовно рассказывал о Природе! Это мои личные впечатления о его многосторонности. Но что признавалось ВСЕМИ в фесютинской семье, что он и талантище был необыкновенный. Коля выделялся среди своих 15 двоюродных братьев и сестёр ещё и тем, что его ВСЕ любили и ценили.

Сейчас правнук Людмилы Лаврентьевны и внук Николая Николаевича – Николай Юрьевич Фёдоров – со своими женой Ольгой, дочерью Наташей и внуками Николенькой, Катей и Сашей живёт в Америке в Хьюстоне. Это американская линия потомков Фесютиных. Фото Л.Л. я передала Ольге Ивановне Фёдоровой.

3. Александр Лаврентьевич,1896 года рождения, окончил Петровско-Разумовскую академию в Москве (теперь Тимирязевскаяакадемия). По специальности почвовед. Женат был на москвичке Людмиле (Милочке Миклашевской?) У них была девочка Ия, которая умерла в грудном возрасте. Вскоре после родов в 1921-м или 1922 году Милочка заболела чахоткой, и муж повез ее лечиться в Крым. Там она и скончалась, а Александр эмигрировал в Грецию. До 1929 года он достаточно регулярно писал своей маме. Мама отвечала ему на адрес: Греция. Пирей. Ново Фолеро Рю Кехайя, дом № 36 или 33. Мадам Кокали, для Фесютина А. Л.

В 1929 г. он приехал на похороны матери (моей бабушки). И, вероятно, поняв ситуацию в стране, он перестал писать.

Александр Лаврентьевич Фесютин.

4. Александра Лаврентьевна. Замужем за землемером. Много ездила с ним по стране. Перед войной жила в Боровске, где и умер её муж. Двое детей: Николай (летчик, погиб на фронте) и дочь Нонна, у которой было трое детей.

5. Василий Лаврентьевич. Женат был на почепчанке Евдокии. Жили они в Почепе в родительском доме. Было двое детей. Леонид и Инна. Дети Инны живут в доме, который отстроен после войны на месте сгоревшего дома нашей бабушки.

6. Мария Лаврентьевна. Замужем за Догаевым. Жила в Сухуми. Двое детей – Аза и Александр.

7. Клеопатра Лаврентьевна. Замужем за латышским коммунистом Янсоном Карлом Яновичем, который активно участвовал в общественной жизни Почепа 1920-х годов. Клеопатра была учительницей в Соснице. С 1920-х годов жила с семьей в Москве. Трое сыновей – Владимир, Фридрих и Валерий.

Фаина Лаврентьевна Фесютина.

 8. Фаина Лаврентьевна. Окончила гимназию с золотой медалью. С 1920-х годов в Москве. Училась в МГУ, но была отчислена из-за социального статуса. Детей не было.

Хотелось бы немного больше рассказать о судьбе Фаины, так как она принимала активное участие в воспитании Настеньки и Жени, особенно Жени. Начну с того, что она отличалась от братьев и сестёр. В доме своих родителей, она, по словам моей мамы, держалась несколько особняком. «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой». Даже кошка у неё была своя, «индивидуальная». Бывая на сборах родственников, она всегда выглядела несколько отстранённо. Очень редко поддерживала разговоры на бытовые темы. Имея своё, часто одиозное, мнение, она не отстаивала его, но и не вступала в споры. Фаина (Фафа – как называли её у нас дома с Жениной лёгкой руки) блестяще училась и окончила гимназию с золотой медалью. Училась она в Почепской гимназии «с правами», в которую принимали с экзаменами. Начальницей гимназии была дочь адмирала, выпускница Смольного института Мария Валерьяновна Литвиненко. Именно ей, её призванию, таланту и широкой образованности обязаны многие девочки из местечка Почеп и знанию литературы, и поэтическому чутью, и добротному образованию и даже воспитанию. Поехала Фафа в Москву, поступила в МГУ на физико-математический факультет. Однако дочь купца вскоре отчислили, как чуждый социальный элемент. Фафа выходит замуж за интеллигентного армянина «русского разлива» Мирона Павловича, уезжает с ним к его родителям в Харьков. Вскоре М.П. заболевает туберкулёзом, и Фафа везёт его в Крым, где вскоре и хоронит. В Крыму она последняя из родных встречается с братом Александром перед его отъездом в эмиграцию. Фафа возвращается в Почеп и там встречает большую любовь всей своей жизни – Стройло Ивана Сергеевича. И. С. принимал большое участие в общественной жизни послереволюционного Почепа. Он был командиром бронепоезда. Говорили, что это был блестяще образованный человек и красавец. Не знаю почему (различное отношение к бронепоезду?), но они лет через 5 расстались. Как сказано у классика «последствия неосторожной любви удалось ликвидировать», но детей у Фафы в её, прочном и достойном, следующем браке не было. Замужем она была за очень милым потомком декабриста Рылеева – Василием Георгиевичем. Немногословный, интеллигентный, мягкий, любящий свою жену человек, экономист по профессии, с хобби библиофила, шахматиста и компетентного и азартного футбольного болельщика (?) – он был любим всеми родственниками. Примерно через 10 лет после того, как Фаина овдовела и была в возрасте и облике пушкинской Наины – «печальной ветхости картина» – неожиданно объявился И.С. Стройло. Для свидания с ним (любовь не исчезла?) Фафа даже вставила себе новые зубы. Для неё это был большой Подвиг! А отправляясь на свидание, надела неожиданно для всех мамин красивый эксклюзивный плащ. К сожалению, не помню, чем закончилось свидание, но оно было единственным. Потом Фафа стала как-то быстро дряхлеть. Фаина с 1962 г. часто и подолгу жила у нас. Педагогической жилки у неё не было никакой. «Хотела как лучше, а получилось как всегда» – это про её взаимоотношения с детьми. Однако была она с ними очень покладистой, не требовательной и не противоречащей им ни в чём. Незаменимой помощницей была Фафа и во время болезни детей. Она самоотверженно часами играла с ними в придуманные ею игры и читала лежащим в кровати ребятам. К тому же Фафа добросовестно «пасла и выгуливала» детей. Да и «разумное, доброе, вечное» (не всегда, правда, соответствующее их возрасту) пыталась детям привить. Так Женя в 3 года читал кусками Блока «Ты помнишь в нашей бухте сонной...», «О Русь – малиновое поле», «Я пронесу тебя над бездной…». Однако хорошая поэзия никогда не бывает несвоевременной. Правда, ведь? Да и мне Фафа открыла в 1940-е–1950-е годы неиздаваемого и поэтому мало известного тогда моему поколению Блока. При своей жизни Фафа передала мне свои ценности – толстенный том «Антологии русской поэзии» – весь серебряный век – и пятитомник Бунина. Однако она с моей мамой были очень разными и эмоционально противоположными. Приходилось Фафу увозить к ней домой во избежание мелких ссор по пустякам. Вспоминается хрестоматийный в нашей семье случай с «поздней» Фафой. Она сидит на кровати в позе роденовского мыслителя, в глубокой задумчивости. Возвращается Женя из школы с неважной оценкой по немецкому языку. Я спрашиваю, почему он не выучил урок. Ответ стандартный – «я учил». Тогда я, неожиданно, даже для себя, обращаюсь к тёте «Фафа! как будет лошадь по-немецки?». Ответ моментальный «das Pferd». Понял, спрашиваю я сына, КАК она учила. Мне сейчас кажется, что Фафа не реализовалась, как личность, что у неё был больший потенциал. Но жила она в мире своих интересов и представлений, как некий рак-отшельник, отметая многие стороны повседневной жизни. Осталось у меня чувство вины перед ней. Фафа была скорее интровертом, и мы с ней в мой замужний период не много разговаривали. К сожалению, и у меня не хватало валентностей на всё. В те времена у меня было много дел. Семья – пять человек, а летом на даче плюс свекровь и Фафа – получалось и вовсе семь. Собака. Работа, студенты, экспедиции. Дом (магазины, очереди, готовка, стирка, я ещё шила и вязала), дача, машина. Чтение, друзья, театр, музеи, кино. Объединение столь разнородных понятий в один список несколько странно, но это ВСЁ разные стороны моей жизни и всё требовало времени. Естественно, многое упускалось. Как правило, обделёнными вниманием оказывались ТЕ или ТО, кто не выдвигал своих требований. В их числе была и Фафа. Прости меня за всё, тётя!

9. Клавдия Лаврентьевна. Последний ребёнок в семье. Замужем за Голубовичем Евгением Ивановичем. К Евгению Ивановичу с большим пиететом относились все родственники жены. К.Л. получила среднее образование, работала до войны стенографисткой. Затем преподавала стенографию. Жила в Москве с 1920-х годов. Одна дочь Нина.

Поскольку умерли все представители первого поколения и почти все второго – я одна осталась, я позволю себе сделать резюме.

Моя бабушка, Пётр, Клеопатра и Фаина Лаврентьевичи похоронены в Москве на Немецком Кладбище. Там же упокоились некоторые представители второго и даже третьего поколения Фесютиных.

Итак, из 9 представителей первого поколения 7 человек окончили гимназию, а один получил высшее образование. Двое старших были женаты по сватовству, а остальные по своему выбору. Род был из долгожителей (проживали 75–92 лет). Родственники были устойчивы к туберкулезу (Александр, Клеопатра и Фаина жили с супругами, больными туберкулезом). Из 9 человек 4 переехали в Москву. Московские Фесютины жили дружно, часто встречались, радушно принимали провинциальных родственников любой степени родства, чтили старшинство в роде. Во втором поколении было 15 человек. Восемь моих двоюродных братьев и даже сестра воевали. Это – Евгений, Лаврентий, Галина, Владимир, Фридрих, Леонид, Николай, Виктор. Двое последних погибли. Встречались родственники после войны уже реже, но по значительным событиям обязательно (например у меня на свадьбе в 1958 г.). По крайней мере, знали родню, общались и перезванивались. Выдающихся людей среди нашей родни нет. Но это были нравственные люди, законопослушные, не подверженные, как теперь говорят, вредным привычкам. Кратко можно сказать, что это были профессионалы, часто с интересным хобби.

Сейчас живут в Москве представители третьего, четвертого и пятого поколений. Встречаются не со всеми и очень редко. Младшее поколение не знает ничего ни о предках, ни о родных, ни друг о друге. Грустно! Однако это общее явление. Ослабевают, а затем и рвутся родственные связи. Замолкает голос крови. Из-за нехватки времени и нестойкости устоев мы создаём и поддерживаем связи только по интересам. Но, на мой взгляд, общение с людьми буквально одной крови обогащало бы нас. Естественно, при взаимопонимании и взаимоуважении. Эти записки я с удовольствием отдам тем родным, которые заинтересуются своими предками. Авось прочтут детям и внукам.

На этом заканчиваются заметки о моих предках, и я приступаю к описанию предков вашего папы – Лебедева Валентина Ивановича.

Приступаю к самой тяжёлой части моей «работы». Писать о том, чего я не видела и о чем мало говорили. Но постараюсь собрать по крупицам.

Родословная Лебедевых

О предках со стороны отца вашего Лебедева Валентина Ивановича я знаю мало. Свекровь моя Елена Михайловна Лебедева – бабуся Лена – была человеком скорее молчаливым, малооткровенным и разговоров о себе, своём детстве и замужестве практически не вела. Постараюсь описать из крупиц разговоров, – что запомнила.

Лебедевы – родители вашего деда Ивана Фёдоровича Лебедева – Фёдор и Анастасия Лебедевы были родом из села Завидово Тверской Губернии.

Родители вашего деда Федор и Анастасия Лебедевы

Жили на Красной Пресне в доме № 43 по Большому Тишинскому переулку. Старый дом на Тишинском был двухэтажный, деревянный, с русской печью. В морозы угол комнаты промерзал и покрывался инеем. Лебедевы жили сначала в трех, а затем в двух комнатах на первом этаже. Отопление было дровяное, печное (в 60-х годах в русскую печь провели газ). Во дворе стояли индивидуальные сараи для хранения дров. Район был криминальный. Дом их снесли в 70-х годах. При сносе дома Е.М. дали комнату в многоэтажном кирпичном доме в трёхкомнатной квартире тоже на Красной Пресне. Поскольку в комнате она была прописана одна, то после смерти Е.М. комнату забрало государство. Е.М. говорила о своей свекрови только одну фразу «Она была простая женщина». И почему-то очень расстраивалась Е.М. по поводу имени своей младшей внучки: «И такую куколку назвали Настя», – видимо, вспоминая свекровь. Старшие Лебедевы умерли до войны и похоронены на Ваганьковском кладбище. Елена Михайловна никогда не говорила о своём посещении их могил. Дед ваш Иван Фёдорович Лебедев был до войны бухгалтером в наркомате.

Семье предоставляли дачу на лето. Елена Михайловна не работала, воспитывала двух сыновей. Анатолия (1929–1983) и Валентина (1932–1991). Всё изменилось с Войной. Деда (ему было 42 года) не призвали в действующую армию, а взяли в ополчение в феврале 1942 г. Вскоре он и погиб под Гжатском. Нашли его первую могилу в малодоступном для подъезда селе и восстановили место перезахоронения Женя и Валентин Иванович в 80-х годах прошлого века. К тому времени И.Ф. был перезахоронен в братской могиле Гжатска. Женя обошёл несколько инстанций и добился, что теперь имя Ивана Фёдоровича Лебедева высечено на досках памяти в Гжатске над братскими могилами павших во Вторую мировую войну. В этих могилах и покоится прах Ивана Фёдоровича.

Е.М. заболела после гибели мужа. Вероятно, депрессия да ещё голод и холод (дрова надо было, где-то добывать, пилить и колоть). Короче, она лежала дома. Папе было 9 лет, а дяде Толе (его брату) 12 лет. Приехала сестра Е.М. Зинаида Михайловна и забрала её к себе – выхаживать. О мальчишках никто и не подумал. Дети остались вдвоем – беспризорные, голодные и холодные. Военный быт: постоянная забота о тепле (дровах – их заготовке, пилке и колке) и еде – всё приходилось делать самим. В школах в 1942 г. в Москве не учились. А тут ещё украли карточки. Голод был приличный и длительный. Папа рассказывал, что он впервые наелся после войны в 1948 г. – в 16 лет! И Толя, видно с большой голодухи, срезал (украл) висевшего где-то за окном гуся. Люди готовились к праздникам, холодильников не было… Вот этот гусь и сыграл роковую роль в Толиной судьбе. Толю поймали и посадили. В тюрьме он к тому же заболел туберкулёзом. Домой вернулся «перевоспитанный» тюрьмой, был сильно озлоблен на всех и вся за свою искалеченную жизнь. И в основном, гнев почему-то выливался на вашего папу, который продолжал учиться и проявлял незаурядные способности уже в школе. Папу он просто бил и соседке приходилось его отнимать у Толи. Толя вскоре уехал: вначале поднимать целину, а затем и перебрался навсегда в посёлок Бобровка под Саратовом, женившись на местной женщине Маргарите. У него было 3 детей – Валерий, Полина и Юля. При жизни Е.М. мы ещё как- то поддерживали отношения (ежегодно в отпуск приезжал Толя, писала поздравительные открытки Юля). Папа НИКОГДА не писал и не ездил к брату. Только поехал на похороны Толи, который умер 54 лет отроду. Вообще, война разрушила семью и искалечила судьбу и характер Толи. Добрых, тёплых и чисто родственных отношений в семье уже не было.

Елена Михайловна в 70 лет

Е.М. мне много помогала с детьми, но с вашим папой отношения у неё сложились, я бы сказала даже не доверительные, а вежливо-прохладные. Сестре Е.М. Зинаиде Михайловне, которая увезла Е.М. в 1942 г. из дома от подростков сыновей, ваш папа никогда не мог простить её поступок. Отношение его перешло на дочь З.М. – Люду и внука Игоря. Игорь этот в 80-х годах пришёл как-то к нам домой. Контакта не вышло… Хотя до войны сёстры и брат Михайловские с семьями часто встречались, выезжали на пикники (я видела фото), двоюродные играли вместе….

Ваша бабушка Елена Михайловна Лебедева (урождённая Михайловская) родилась 18 июля 1898 г. в городе Гродно. Семья была, как тогда было принято, большая 6 детей - три девочки и трое мальчиков.

Семья Елены Михайловны. Сидит её бабушка, за ней стоит мама, а рядом с ней девочка 10-12 лет - сама Е.М. , сидит Зинаида Михайловна.

Бабушка со стороны матери Е.М. была владелицей прачечной в Друзгениках. Мама Е.М. и родилась в этом литовском городе. В их доме говорили только по-польски (они поляки?). Родную тётю Е.М. звали Текля (а затем на русский лад переделали в Фёклу).

Отец Е.М. – Михаил Михайловский, – потомственный дворянин, был офицером. Ваш папа удивительно внешне на него похож. Е.М. говорила, что в гимназию её возил денщик на лошадях. Как и куда вихрь октябрьского переворота разбросал их всех – я ни разу не слышала. Как и где окончили свои дни отец и мать Е.М., где похоронены – она тоже никогда не говорила. Виной тому моё нелюбопытство, западная кровь Е.М. и, наверно, ВРЕМЯ, когда лучше было меньше говорить и знать. Во время Гражданской войны Е.М. работала машинисткой в Сибири в штабе красных на Западном фронте. Затем она каким-то образом оказалась в Москве. Её старший брат и сестра тоже перебрались в Москву. Е.М. работала снова машинисткой уже в наркомате (теперешнее Министерство). Говорила, что «часто видела Микояшку, такого задрипанного в неопрятной шинелишке», и сетовала, что не пошла к нему работать. Видимо, была возможность. Грамотные машинистки тогда очень ценились. Рождение вашего отца (1932 г.) заставило Е.М. бросить работу. После значительного перерыва она вновь поступила на работу на лакокрасочный завод на Красной Пресне и работала там до ухода на пенсию в 1960 г. Вернусь к военным временам. Е.М. возвратилась, наконец, домой (Толи уже не было дома) и взялась за «воспитание» Вали. Он должен был приносить ежедневно унизительную справку из школы о том, что «в школе был». В противном случае следовало наказание вплоть до рукоприкладства! Однако, возможно, благодаря суровым мерам воспитания (в стиле Красной Пресни), Е.М.удалось спасти вашего папу от участи соседских ребят, да и Толиной тоже. Папа ваш говорил, что во дворе (а тогда дети общались в основном группами – дворами или улицами) жила только шпана (как их величали). Все они отсидели в тюрьмах, кроме папы. Всё это я знаю из рассказов вашего отца. Вот вам ещё факт, не способствующий созданию доверительных отношений между папой и Е.М. Я пытаюсь разобраться в причине их прохладных отношений. Они общались как бы посредством контактов со мной и детьми. Но долг свой сыновний папа по отношению к Е.М. выполнял. Мне кажется, что в силу малой эмоциональности Е.М. (пример – отсутствие рассказов о своих родителях и свёкрах), ей большего и не требовалось. Тем более что папа не был её любимым сыном – любимым был Толя (из рассказов тёти Марининого мужа Бори Карасёва. Боря был папиным однокурсником и другом). Когда Е.М. заболела (она курила и умирала от рака лёгких), папа вначале приезжал её кормить и ухаживал за ней. Когда ей уже было трудно себя обслуживать, папа взял отпуск. Я была с вами на даче, но в последнюю неделю жизни Е.М. я подменила папу и была с ней неотлучно. Умерла Елена Михайловна у себя дома на наших руках 6 августа 1976 г.

Свекровью Е.М. была просто замечательной. Я всегда говорила: «Хотелось бы, чтобы у моей дочери была такая свекровь». Довольно суровая внешность оказывалась при тесном общении отражением просто малой эмоциональности, некоторой внутренней зажатости и какой-то даже неуверенности в себе. Она не делала мне замечаний, не учила жить, всегда помогала с детьми, когда я просила. Почти полное отсутствие внешних эмоций (польская кровь), «квохтаний», делало совместное проживание с Е.М. очень комфортным. Кстати, нам предлагали съехаться с ней в новую квартиру на улице Лобачевского. Квартиру эту папа отрабатывал (буквально), трудясь разнорабочим на стройке нашего будущего дома 3 месяца. На четверых нам дали бы большую площадь. Но Е.М. наотрез отказалась – хочу жить одна. И живя с нами на даче каждое лето, а после сломанной шейки бедра в Москве вместе четыре месяца – она всё равно стремилась домой. Отдохнуть, как она говорила. Действительно, быт нашей семьи больше походил тогда на итальянский, в моём понимании. Шумно! Эмоционально! «Даже кот у них какой-то сумасшедший», – говорила моя подруга Галя Девицына. На даче было необустроенно – готовили на электроплитках, обогревались рефлектором. Но Е.М. никогда не жаловалась и каждый год беспрекословно выезжала с нами на дачу.

Дворянское происхождение Е.М. выражалось и в осанке – спину она держала буквально до последнего дня очень прямо – и в большой опрятности. Выходя из нашей машины, где ехали четверо взрослых и двое детей, она долго оправляла свою одежду. И всё равно сетовала: «Опять я как из собачьей глотки». На моей памяти она уже не шила и не вязала, что раньше делала превосходно. Но однажды она сшила Жене бриджи – выглядели они просто фирменно. Прекрасным качеством характера Е.М. была большая пунктуальность. К нам – побыть с детьми – она приезжала точно, как на работу. И приехав к нам в 10 часов утра, бывала весьма удивлена, застав своего сына дома.

Юмор Е.М. понимала, но шутила иногда весьма своеобразно. Так перед смертью она спросила: «Толе телеграмму послали?» Я ответила отрицательно. «А то пока он приедет, я вся протухну». Последней просьбой её было – «похоронить рядом с Евгением Ивановичем – авось на могилку придут»...

Мир праху упомянутых здесь родных и всех почивших христиан!

 

Но извините: статься может,

Читатель, вам я досадил…

И нужды нет вам н и к а к о й,

До вашей книги родовой…

А.С. Пушкин

2014 г.