Тимофей Васильевич Васильев – чрезвычайно яркая и трагическая фигура в истории становления мордовской государственности. Имя его в последние годы почти позабыто в Мордовии.

Последний раз лишь в 1967 г., в связи с 70-летием со дня его рождения, газета «Советская Мордовия» писала о его неоценимых заслугах перед республикой.

В годы, когда советское правительство решало вопрос о выделении мордвы в самостоятельную государственную единицу, Т. В. Васильев работал в г. Москве, в отделе национальностей ВЦИК РСФСР и все силы и энтузиазм отдавал воплощению этой идеи. Вопрос о создании мордовского государства решался долго, имелись как принципиальные возражения, так и причины хозяйственно-экономического порядка. Об этом Т. В. Васильев написал в книге «Мордовия». В основу фундаментального монографического исследования Тимофея Васильевича положены собранные и проработанные им материалы «к вопросу образования мордовской автономной области, а равно и разработанные стенограммы докладов автора, прочитанных в Институте Советского строительства и Права при Коммунистической Академии (по национальной секции) и научном обществе по изучению экономики и культуре мордвы». С образованием Мордовского округа Т. В. Васильева направили в Саранск в качестве уполномоченного по организации Мордовского окружного суда, вскоре он стал его первым председателем. В 1931 г. Т. В. Васильева направили на юридическую работу в Торгпредство СССР в Великобритании, но и там он продолжал по мере сил участвовать в становлении мордовской государственности. Тимофей Васильевич выписывал мордовские периодические издания и книги; будучи членом ЦИК Мордовской АССР, всегда приезжал на сессии из Лондона. Его горячее участие в делах республики послужило основой для несправедливых обвинений при аресте.

Переиздание книги «Мордовия» приурочено к 110-й годовщине его рождения и является памятным знаком уважения и благодарности к его заслугам перед республикой.

Страницы семейного архива

Семейный архив не богат документами и фотографиями — что-то не сохранилось в годы Гражданской войны, многое было изъято и уничтожено, а то, что осталось было опасно хранить. Поэтому некоторые периоды жизни Тимофея Васильевича полнее можно проиллюстрировать документами его служебной деятельности, хранящимися в архивах, но за сухими строчками приказов, протоколов и постановлений трудно разглядеть человека.

Редкие странички писем и документов, написанных его рукой, немногочисленные семейные фотографии с родителями, женой и детьми, на отдыхе и среди родных и товарищей дают возможность лучше понять и узнать Тимофея Васильевича. Поражает его короткая, но такая яркая и стремительная жизнь, огромная энергия, восхищает его страстная любовь к Мордовии, хотя родиной была Сибирь. Пожалуй, лучшей характеристикой будут слова его вдовы Елизаветы Павловны Васильевой (Рябовой), написанные к 70-летию мужа в апреле 1967 года:

«...Тимофей Васильев, как мордвин, был человеком с высоким и благородным чувством национального достоинства, того достоинства, которое унижалось в мордовском народе в течение веков. И, несмотря на это, он сохранил это чувство, донес его до Октябрьской революции во всей благородной чистоте и пал жертвой этого чувства, обвиненный в злостном национализме...

Если кто-нибудь спросил бы меня — кто такой Васильев Тимофей Васильевич, что он строил? Я ответила бы так — на основе решения партии и Советского правительства Васильев вместе с лучшими сынами мордовского народа строил Мордовскую Автономную Советскую Социалистическую Республику, которая теперь занимает достойное место среди других республик.

Я, дочь мордовского народа, приношу должную дань уважения светлой памяти Тимофея Васильевича не как мужа, а как мордовского деятеля и перед лицом цветущей Мордовской АССР низко кланяюсь не только ему, но и всем деятелям, клавшим камни при строительстве здания мордовской государственности».

В автобиографии Тимофей Васильевич писал: «родился 19 февраля 1897 года в деревне Тавла, Мало-Песчанской волости… Томской губернии в мордовской семье крестьянина-середняка». В семье Елены Алексеевны и Василия Ивановича было четверо детей — Тимофей, Алексей, Анастасия и Мария. Когда Тимофею исполнилось 11 лет, отец распродал свое хозяйство и переселился на Анжерские каменноугольные копи Кузнецкого бассейна. Отец пошел работать в шахту, а Тимофей нанялся поторжным: перевозил крепи, породу, шлак, горный инструмент и т. д. Через год он перешел в механическую мастерскую молотобойцем. В 13 лет он мечтал стать кузнецом. Вспоминая о тех годах, он писал, что работал с 6 утра до 6 вечера, с перерывом на обед, но даже при таком распорядке находил время заниматься грамотой. «Ближайшим моим учителем тогда был старый забойщик — Клим Балда… Учеба навлекала на нас много насмешек, приходилось переносить свои „учебные занятия“ куда-нибудь в более укромные места…

Проработав на шахте около трех лет, мой отец убедился, что шахтерская жизнь не так „вольготна“… и уехал с шахты».

Тимофей продолжал работать молотобойцем и вернулся в родную деревню лишь в 1913 году. После возвращения семья оказалась в критическом положении — хозяйство было распродано, всем пришлось идти в батраки. Юноша чувствовал себя чужим в родной деревне среди поголовно неграмотных товарищей, поскольку за четыре года жизни на шахте многое узнал и повидал. Он старался продолжить учебу — читал и много писал. «Писал я вилами на снежном сугробе, писал палкой на земле, писал углем на заборе, гвоздем на дверях, дегтем на воротах; все стены, где мне приходилось бывать, были исписаны... Однажды в зимнюю пору я писал трехкопеечной монетой на покрывшемся снегом оконном стекле и продавил стекло, за что… меня колотили поленом».

Жажда знаний увела его из родной деревни в соседнее большое село Колыон, где Тимофей нанялся сторожем волостного правления с условием учебы канцелярскому делу. Тимофей Васильевич вспоминал: «Время тогда было военное: все взрослое и здоровое население шло на империалистическую войну, благодаря чему и Колыонский мировой судья остался без письмоводителя». Способный и усердный к учению парнишка был принят на эту должность, стал заботиться о семье и взял к себе на учебу брата Алексея. Когда в мае 1916 года Тимофей ушел в солдаты, Алексей остался вместо него у судьи.

На военной службе Т. В. Васильев сначала был рядовым Кузнецкой местной команды, затем ординарцем штаба Омского военного округа. После Февральской революции стал заведующим библиотекой штаба Омского округа.

«Во время февральской революции у меня кроме ненависти к старому режиму едва ли что было. Я, как много других из нашего брата, не имел представления о партиях. Я ежедневно бегал с одного митинга на другой, стараясь понять что-нибудь из словесного ливня.

У нас в штабе округа получился раскол: офицеры, чиновники и писаря — один лагерь, рабочие штабной типографии и солдаты — другой — большевистски настроенный лагерь. Я состою в последнем. Происходят выборы полкового комитета штаба округа, я избираюсь Председателем этого комитета.

Полковой Комитет в то время имел большое значение. Бывший в то время Начальником Штаба генерал Таубе не принимал ни одного решения без ведома Комитета… Мне, рядовому солдату, приходилось ежедневно беседовать по несколько часов с начальником штаба генералом фон Таубе по вопросам работы штаба. Генерал Таубе весьма чутко прислушивался к мнению полкового комитета. Мы скоро почувствовали, что Таубе решительно отходит от реакционного офицерства и становится на нашу сторону».

Вот так стремительно понесла река жизни 20-летнего парня из глухого мордовского села. Опыт работы у мирового судьи оказался решающей вехой его жизни, при становлении советской власти в Омске ему пришлось взять на себя обязанности первого советского народного судьи. В своих воспоминаниях об этом времени Тимофей Васильевич писал: «Накануне перехода власти к Советам, в декабре 1917 года, я записываюсь в Красную гвардию. На мою, как красногвардейца, долю выпало сопровождение комиссаров юстиции — Апина, Волина, Еремеева, производивших ликвидацию дореволюционного судебного аппарата в Омске. Сплошной саботаж чиновников, а равно и крайняя нужда в советских кадрах, заставили меня нести не только красногвардейские обязанности. Я был первым советским народным судьей в Омске. Мною организовывался Революционный трибунал в Омске и гор. Таре. Я же состоял в должности председателя Омского совета Народных судей».

В монографии «История государства и права России» (под редакцией доктора юридических наук профессора С. А. Чибиряева; Москва, 1998) поясняется, что «после Октября в ряде мест страны население, не дожидаясь директив сверху, само приступило к ликвидации старых судов и созданию новых. Они поначалу носили разные названия: народный суд, пролетарский суд, революционный суд, суд общественной совести и т. д… Новые суды создавались на принципах выборности судов и участия населения в отправлении правосудия в качестве заседателей.

Для борьбы с контрреволюцией учреждались революционные трибуналы в составе председателя и 6 очередных заседателей. Ревтрибуналы избирались губернскими или городскими Советами.

В качестве обвинителей и защитников по уголовным делам, причем со стадии предварительного следствия, допускались „все неопороченные граждане обоего пола“. Советское государство особое внимание уделяло созданию ревтрибуналов как механизму защиты новой власти. За короткий срок были изданы нормативные акты, регулировавшие организацию, процессуальный порядок, подсудность трибуналов и следственных комиссий. Подобных актов в отношении общих судов за это время не было издано. Первым актом было Руководство для устройства революционных трибуналов Наркомюста (28 ноября 1917 г.), затем вышла Инструкция ревтрибуналам. В обоих актах смертная казнь в качестве меры наказаний отсутствовала».

После получения в Омске первых известий о контрреволюционном выступлении чехословаков в мае 1918 года Тимофей Васильев вернулся со своих ответственных должностей в Красную гвардию. Омск был занят восставшими белогвардейцами. «Первый наш бой был с чехами около с. Мариановка. Затем мы дрались с казачьим отрядом около Чернолучья на берегу Иртыша. Наконец, непосредственно обороняя Омск, стояли в заставе (юго-западная часть города) за „Потр-Артуром“)». Тимофей Васильевич был взят в плен и отправлен в лагерь, но по дороге ему удалось бежать. Несколько дней он скрывался у земляка Кошукова на Атаманском хуторе, а затем уехал в Красноярск и дальше — в Минусинский уезд, в деревню Шунеры, где проживал его отец. Вместе с отцом он батрачил на сплаве леса по Енисею. Тимофей Васильевич везде и всегда отстаивал свои убеждения, бесстрашно вступая в дискуссии и не заботясь о своей безопасности и жизни. Приведем один из примеров, ярко иллюстрирующий его характер. «Пришел я на базар, расположенный около винного склада, чтобы найти себе попутчика, с которым можно было доехать до Шунер. Здесь я встретил горячий спор о том, какая власть лучше. Группа крестьян стоит за Советскую власть, а группа торговцев — против. Я быстро подметил, что малограмотные крестьяне не умеют защищать как следует свою позицию против „образованных“ торговцев, которые органически ненавидят власть Советов. Не стерпело мое сердце и я, забыв свое конспиративное положение, вступил в дискуссию, стал доказывать преимущества Советской власти. Недолго дали мне агитировать, так как белогвардейские шпики позвали полицейских и меня арестовали.

Просидел я несколько дней в арестантской бывшего полицейского управления, затем перевели меня в следственную комиссию, находившуюся в угловом каменном доме около собора и, наконец, был переведен в Минусинскую тюрьму. Просидел я в общей сложности два месяца с лишним. Освобожден был из тюрьмы в конце августа 1918 года…».

После тюрьмы Тимофей Васильевич вернулся в Шунеры. Он вспоминал: «в доме Сергея Асаченко поселился приехавший из Питера слесарь (фамилии не помню). У этого слесаря я бывал частенько и вел беседы на политические темы. Слесарь, судя по его разговорам, был большевиком. Сюда частенько приходили бывшие солдаты. Разговор шел почти всегда о том, когда настанет конец сибирской контрреволюции. Во всех беседах красной нитью проходила мысль о том, что ликвидация контрреволюции мыслима лишь путем массовых вооруженных восстаний, причем наиболее подходящим моментом для восстаний мы считали то время, когда Колчаку неизбежно придется произвести мобилизацию…».

В первых числах ноября 1918 года колчаковцы приступили к мобилизации по Минусинскому уезду и встретили яростное сопротивление во многих селах. Туда были направлены карательные отряды казаков. Стали образовываться стихийные партизанские отряды. Такой отряд возник и в Шунерах. Вот как об этом рассказывал Тимофей Васильевич: «Установив связь с Дубенским штабом красных партизан, мы создали 5 ноября 1918 года такой же штаб в Шунерах. Командиром отряда выступил Константин Лебедев (пос. Енисейский), начальником штаба — я, Тимофей Васильев. Вместе с Лебедевым мы провели несколько общих собраний, на которых я выступал множество раз с призывом повести решительную борьбу против власти Колчака, за Советскую власть.

В наш отряд записалось около 200 человек. Кроме того, в наш отряд входили добровольцы от соседних селений: пос. Енисейский и село Субботино. (В Очурах был тогда самостоятельный штаб партизан, руководимый Тимофеем Чихачевым, Максимом Соловьевым и Ганченко.) Всего наш отряд насчитывал свыше 300 человек.

На вооружении нашего отряда было не более 15 трехлинейных винтовок, около 100 охотничьих ружей (шомпольные винтовки и дробовики по преимуществу). Остальные партизаны были вооружены железными вилами, топорами и дубинами. На наконечниках дубин вбивались гвозди, почему дубины имели вид пик (колющее оружие). Благодаря преобладанию на вооружении дубин наш отряд был прозван „дубинным отрядом“».

Отряды партизан разоружали казачьи станицы, продвигаясь к Минусинску с целью взять город и пойти дальше на Красноярск для соединения с Красной армией. Но наспех сформированные партизанские отряды не имели общего руководства и плана действий. По сути, это было стихийное крестьянское восстание. Наступавших на Минусинск партизан встретили пулеметным огнем части Верхнеудинской учебной команды, брошенные из Красноярска на поддержку Минусинского гарнизона. Наступление на Минусинск красных партизан было подавлено. По деревням пошли казачьи карательные отряды: били нагайками и шомполами крестьян, вожаков расстреливали и вешали. Тимофею Васильевичу удалось бежать, долгое время его прятал бывший шунерский староста Григорий Оленин. Скрываясь от преследований белогвардейцев в тайге и по деревням, Васильев перебрался в село Абаканское, расположенное в 200 верстах от Шунер, и в начале 1919 года поступил к абаканскому мировому судье Купчинову письмоводителем. Должность у мирового судьи стала для него временным убежищем.

Анализируя причины провала, Тимофей Васильевич отмечал: «Неудачное восстание было хорошим уроком для всех участников партизанского движения. Необходимость в единой партии, спаянной железной дисциплиной, необходимость твердого руководства всем движением я хорошо усвоил только на основании личного горького опыта минусинского партизанского движения. Надо сказать, что тогда еще я плохо теоретически разбирался в политических вопросах, но по глубоким убеждениям, выкованным в процессе неустанной борьбы, в процессе накопления революционного опыта, я был настоящим большевиком».

В декабре 1919 года Тимофей Васильевич уже был в Красноярске. «Я стал чаще наведывать железнодорожные мастерские, где активность рабочих возрастала с каждым днем. Стали устраиваться митинги. Красноярские подпольщики-большевики организовали восстание. Во время революционного переворота на меня были возложены обязанности коменданта почты, телеграфа и телефона гор. Красноярска…

Образовалась Дальне-Восточная Республика, государственный аппарат которой на первых порах был насыщен в подавляющем большинстве разбитыми остатками колчаковщины. Здесь много было убежавших из Урала и Западной Сибири чиновников и офицеров. Потребовалось усиление аппарата советскими кадрами. Я как красный командир был командирован по приказу Помглавкома по Сибири в распоряжение главного штаба ДВР. Меня назначили командиром батальона Главной Военно-политической школы ДВР. Эта должность до моего прихода была долгое время пустующей в силу следующих обстоятельств: весь состав школы (на 95 %) был укомплектован красными партизанами, упорно не желающими принять командира из бывших офицеров. Моя кандидатура как выдвинутая из Красной Армии не встретила возражения со стороны курсантов. Особым доверием со стороны курсантов я стал пользоваться после того, как встретил среди них одного товарища по Минусинской тюрьме (т. Непомнящий)».

В трудовом списке Тимофея Васильевича указано, что с 21 июля 1920 года по июль 1923 года он служил в различных частях Красной армии на разных командных должностях. В годы Гражданской войны не оставлял Тимофей Васильевич заветной мечты — учиться, и как только представилась возможность, в 1923 году он демобилизовался и приехал в Москву с намерением приступить к учебе.

В Москве Тимофей Васильевич активно участвовал в студенческих кружках мордовской молодежи. Мордовская секция ЦК ВКП(б) издавала газету «Якстере Теште» («Красная Звезда»), в которой он был некоторое время редактором (запись в трудовом списке: «Центральное издательство народов СССР в Москве. Редактор газеты „Якстере Теште“, орган Мордовской секции ЦК ВКП(б) по август 1924 года. Удостоверение № 623 от 10.04.1924 г.»).

«Это было прекрасное веселое время кипучей мордовской общественной деятельности не только в городе, но и на местах. Национальное самосознание мордвы веками угнетавшееся, с Октябрьской революцией получило полный простор для своего развития и проявления, — вспоминала жена Тимофея Васильевича Елизавета Павловна Рябова. — Тимофей Васильевич был не последним заводилой в студенческих кружках. Вместе с Ф. М. Чесноковым они пишут пьесу, ставят ее и играют сами в спектакле с другими студентами; увлеченно поют мордовские песни в кружке, организованном хорошим певцом Анатолием Рябовым».

Елизавета Павловна Рябова родилась в крестьянской семье в селе Лобаски 13(26) мая 1896 года. При жизни своего отца успела закончить 4 класса женской гимназии, затем стала домашней учительницей. В 1915 году она переехала к родственникам в Омск, работала машинисткой. Желая получить работу в аптеке, успешно сдала экзамены за 6 классов мужской гимназии и получила должность провизора.

Семейное предание гласит, что именно в Омске, когда сидел у белогвардейцев в тюрьме, впервые заприметил Тимофей свою Лизу: из окна камеры была видна аптека, где в то время она работала (с 1916 по 1920 год).

Судьба свела их вновь в Москве, куда Елизавета приехала, чтобы продолжить учебу. 1 сентября 1923 года она зачислена студенткой на химический факультет 2-го Московского государственного университета. В этом же году она поступила машинисткой в редакцию «Якстере Теште», а так как она хорошо знала мордовский язык, то работала по совместительству корректором.

Тимофей Васильевич в 1924 году поступил в 1-й Московский государственный университет на хозяйственно-правовое отделение факультета советского права. Преподавателем уголовного права был профессор А. Я. Вышинский. Диплом об окончании университета Тимофей Васильевич получил в 1930 году.

В мае 1925 года у Тимофея и Елизаветы родился сын Рамзай (Роман). Молодая семья жила в 5-м Доме Советов — бывшей Лоскутной гостинице (Тверская, 5), которую все обычно называли 5-м домом ЦК, так как жили здесь исключительно служащие ЦК партии (ныне на этом месте на Манежной площади расположен торговый комплекс).

Тимофей Васильевич был страстно увлечен проблемами образования в родном крае. Он участвовал в создании кружков политграмоты, был активным участником съездов работников просвещения мордвы. Сохранилась фотография делегатов состоявшегося в августе 1925 года Всероссийского съезда партийных работников среди мокша- и эрзя- секретарей мордовских секций губкомов и укомов РКП(б), работников просвещения и учителей мордвы, созванного Мордовской секцией ЦК РКП(б). На обороте указаны некоторые из делегатов: Чурин Андрей Михайлович, Баранов Гордей Степанович, Рябов Анатолий Павлович, Тужилин, Зубов, Чесноков, Васильева Елизавета Павловна, Васильев Тимофей Васильевич, Диманштейн, Евсеев Макар Евсеевич, Абузов, Бажанов, Лазарев, Дорофеев Захар Федорович, Глухов, Маркелов...

1925 годом датирована и фотография участников 2-го съезда работников просвещения мордвы. На снимке, сделанном на Красной площади, на фоне еще деревянного мавзолея, помимо Тимофея и Елизаветы Васильевых присутствуют и их братья и сестры — Анатолий, Владимир и Софья Рябовы и Анастасия Васильева. Жизнь и судьба породнившихся семей неразрывно связана с историей мордовского народа, они отдавали все силы, всю энергию на благо и просвещение своего народа, в конце концов отдали и свои жизни...

Это были годы когда решался вопрос о выделении мордвы в самостоятельную государственную единицу. Тимофей Васильевич разделял убеждения «мордовских автономистов», активно поддерживавших идею образования для мордвы отдельной автономной единицы, и решил вынести этот вопрос на обсуждение в правительство страны. В докладной записке он указал: «необходимо обратить особое внимание на мордовский народ, ибо благодаря вековому угнетению он является в несколько раз более отсталым во всех отношениях по сравнению с великорусским крестьянством… В Советском Союзе одна только мордва до сих пор не имеет своего автономного объединения». Была создана специальная комиссия по вопросу образования автономии мордвы. Тимофей Васильевич был приглашен на работу в отдел национальностей ВЦИКа секретарем-инструктором (служебное удостоверение № 1915 от 31.08.1924 г.).

Следует отметить, что предложение об организации автономной области мордовского народа, адресованное в Народный комиссариат по делам национальностей было направлено еще в октябре 1922 года за подписью секретаря Мордовской секции ЦК ВКП(Б) Дмитрия Степановича Желтова (на этом посту он работал с октября 1921 г. по сентябрь 1924 г.). Вопрос о создании автономии стоял остро: помимо горячо радеющих энтузиастов имелись как явные, так и скрытые противники.

В семейном архиве Елизавета Павловна хранила рукопись воспоминаний участника событий «борьбы за ленинскую национальную политику» в Пензенской и Ульяновской губерниях Гордея Степановича Баранова (в июне 1924 г. он был назначен инструктором Мордовской секции ЦК ВКП(б)), который приводит ряд документов, переданных ему бывшим членом ЦКК РКП(б) Борисом Осиповичем Магидовым 29 марта 1963 года. Упоминается в них и Тимофей Васильевич. Приведем некоторые из них.

«...протокол № 9 заседания Бюро Пензенского губкома парии и президиума Пензенской губернской контрольной комиссии от 7 августа 1925 года.

Присутствуют: т. т. Орлов, Полумордвинов, Акулинушкин, Матвеев, Тарашкевич, Лабзенков и Карпова (члены губкома); Калганов, Белоглазов, Лапин (члены губКК); Магидов (член ЦКК); Маршан (губпрокурор); Чернецов (секретарь горрайкома).

Слушали: об антикоммунистических поступках мордовских работников, членов РКП(б) при проведении нацменской работы…

Постановили: командировать в ЦК РКП(б) и ЦКК тов. Калганова с докладной запиской по вопросу об антикоммунистических поступках мордовских работников, членов РКП(б). Поручить тов. Калганову поставить вопрос в ЦК РКП(б) о снятии с нацменской работы т. т. Дорофеева и Васильева. Весь имеющийся материал передать для выявления виновности работников нацмен в Пензенскую губКК, поручив тов. Калганову срочно его рассмотреть, выделив в помощь тов. Калганову т. т. Полумордвинова и Тарашкевича.

Отв. секретарь губкома РКП(б) Полумордвинов.

Верно: секретарь бюро Машковцев»

Второй документ — выписка из протокола № 43 заседания бюро губкома РКП(6) от 22 августа 1925 года.

«Присутствуют: члены губкома т. т. Полумордвинов, Польднев, Лютин, Лабзенков, Тарашкевич, Казаков; члены ГубКК Лапин, Калганов.

Слушали: информацию инструктора ЦК ВКП(б) тов. Прокопцева по вопросу мордовской автономии, о деятельности ответственных работников мордвы в связи с этим вопросом... Работу части мордовских работников, выразившуюся в пропаганде идеи мордовской автономии и использовании для этого учащейся партийной и беспартийной молодежи и сельской интеллигенции, признать неправильной и идущей вразрез с линией партии… т. т. Шишканова, Шотина и Гаврилова снять с работы в пензенской организации и перевести на работу в другие губернии…».

«…Вместо выполнения своих прямых задач, —- вспоминал Г. С. Баранов, — начальник ОГПУ тов. Тарашкевич направлял работу ГПУ против мордовских партийных и советских активистов. За ними установили осведомителей, стали арестовывать ни в чем не повинных людей, добивались отстранения от работы партийных руководящих работников мокша и эрзя (Дорофеева Захара Федоровича, Васильева Тимофея Васильевича).

Анализируя этот период, Г. С. Баранов писал: «…Зажали в тиски мордовский партийный актив, им воспретили говорить с мокша и эрьзя о целесообразности создания для них национальной автономии. Национальный вопрос среди мордовского народа в Пензе стали рассматривать как „контрреволюционный“ вопрос…

…Руководители Пензенского губкома партии были довольны тем, что Дорофеева Захара Федоровича сняли с должности секретаря мордовской секции ЦК КПСС, а тов. Васильева Тимофея Васильевича — секретаря отдела национальностей ВЦИК. Дорофеева, Васильева и других работников профессионал революционер председатель ЦК КК партии тов. Сольц строго покарал. Полумордвинов, Тарашкевич и другие были довольны, они добились своего...Мордовские же руководители — Шишканов, Пронин, Шотин, Гаврилов, Миронов и др., будучи незаслуженно наказанными, замолкли. Решение вопроса о мордовской автономии стали ждать от исхода нового районирования…».

 

Сводка

…Перлюстрацией писем установлено, что ВАСИЛЬЕВ из Москвы предлагает ПРОНИНУ и К-о продвинуть вопрос об электрификации для мордвы (копия переписки прилагается). В этом же письме ВАСИЛЬЕВ сообщает мнение комиссии МАГИДОВА об автономии: «Никакого стихийного движения в массах не имеется, за автономию стоит кучка мордовских работников авантюристов, карьеристов и проч., руководится это из Центра».

Нач. 1 отделения БАЛАНИН.

(Копия)

СЕКРЕТАРЬ

Отдела национальностей при Президиуме ВЦИК

 Москва — Кремль 24 июля 1925 года

ПРОНИН, здравствуй.

Был у меня строитель электростанций т. Архангельский с хорошими желаниями построить электростанцию для мордвы. Он добился, что на Мокшу посылается техническая комиссия с целью выяснения возможности и целесообразности постройки.

По-моему, надо бы поддержать всеми мерами это начинание, в частности необходимо эту идею пустить в массы наравне с другими хорошими идеями, являющимися мерой приближения мордвы к человеческим условиям существования. Я не знаю, какой будет исход, но идею электрификации среди мордвы необходимо усиленно пропагандировать. Теперь с ростом хозяйства и бюджета нашей страны везде по автономиям делаются заявки на постройку э-станций, мелиоративных сооружений, каналов и проч. Мордва заявок не делает и тем самым становится как бы на положение отшельника, монаха, аскета или еще чего-нибудь в этом роде. При помощи этих заявок легче будет убедить кого следует в том, что среди мордвы надо работать так же, как и среди всех. Пиши про Ваши дела. Черкни про докладную записку.

Т. ВАСИЛЬЕВ.

Верно: Пом. уполномоченного 1 отделения ЮРТАЕВ

 

(Копия)

СЕКРЕТАРЬ

Отдела национальностей при Президиуме ВЦИК

Москва —- Кремль

Сейчас я говорил по телефону с одним товарищем из нацгруппы ЦК, который сообщил мнения комиссии т. МАГИДОВА: «Никакого стихийного движения в массах не имеется, за автономию стоит кучка мордовских работников авантюристов, карьеристов и проч., руководится это из Центра». Свои выводы Магидов делает из разговора с массами мордвы.

Пиши, а то ты что-то перестал писать.

Обсудите вопрос с Шишкановым о выделении волостей и уездов мордвы. Я без Ваших указаний пока воздерживаюсь от этого дела. Требования автономии все еще поступают. Осенью наш отдел, вероятно, реорганизуется в Комитет и тогда он сможет войти со своим предложением в Политбюро ЦК. У нас народ подбирается теперь хороший...

Т. ВАСИЛЬЕВ

Верно: Пом. уполномоченного 1 отделения ЮРТАЕВ

В январе 1926 года Тимофей Васильевич получил назначение в Уфу на должность помощника прокурора Республики Башкирия, где вопрос об автономии к тому времени был уже решен. На этом посту он оставался недолго, уже в апреле 1927 года вернулся в Москву, где работал юрисконсультом в топливном и лесопромышленном тресте до марта 1928 года, затем в московской губернской коллегии защитников, а в июне 1928 года был выдвинут на научную работу Московским государственным университетом, но этой работой ему заниматься не пришлось.

С образованием Мордовского округа 13 июля 1928 г. его направили в Саранск в качестве уполномоченного по организации Мордовского окружного суда. Вскоре Тимофей Васильевич стал его первым председателем, и в этой должности проработал три года. Составляя очерк к 70-летию Тимофея Васильевича, его вдова Елизавета Павловна писала: «…возникает снова мутная волна травли Васильева». На него и его заместителей обрушились надуманные, чудовищные и беспочвенные обвинения, которые, однако, дотошно проверялись восемью (!) инстанциями, в том числе партийной ячейкой, РКИ, Уголрозыском, прокурором округа, ревизором облсуда, председателем облсуда, заместителем прокурора области и следователем по особо важным делам.

В письме от 20 мая 1929 года Тимофей Васильевич писал жене: «Испытания кончились. Установлено с категорической ясностью, что ни о каком преступлении с нашей стороны и речи быть не может, что кто-то искусно подстраивает травлю против работников суда». 17 сентября 1929 г. он освобожден от должности члена областного Средне-Волжского суда и 5 декабря 1929 года вновь зачислен в организационный отдел ВЦИКа на должность секретаря для ответственных поручений.

17 апреля 1930 года Тимофей Васильевич перешел на работу в Институт Советского строительства и права. Он не оставил литературную деятельность, много писал и выступал. Собранные материалы стали основой для книги «Мордовия». В предисловии он написал: «Необходимость в такой книге, которая бы давала всестороннее освещение мордовской действительности давно назрела, т.к. без достаточного знакомства с затронутыми вопросами (имеется в виду освещение прошлого и настоящего положения Мордовии) нельзя развить и укрепить советскую государственность в формах, соответствующих национально-бытовым условиям мордвы».

В 1931 году Тимофей Васильевич получил назначение в Лондон, юрисконсультом в торгпредство СССР. Дипломатические и экономические отношения с Великобританией складывались в эти годы крайне напряженно.

Подробно события того времени описаны в воспоминаниях И. М. Майского, бывшего тогда послом Советского Союза: «Вражда капиталистического лагеря к Советскому Союзу была безмерна… На Оттавской конференции канадский премьер Беннет возглавил крестовый поход против советского экспорта вообще и экспорта советского леса в Англию, в особенности. В результате 16 октября 1932 г. англо-советское торговое соглашение было денонсировано односторонним актом британского правительства».

На протяжении ноября 1932 года советское правительство приняло предложение британского правительства об открытии переговоров в целях заключения нового торгового соглашения. Представителями советского правительства в переговорах были посол И. М. Майский и бывший тогда торгпредом в Лондоне А. В. Озерский. На юридическую службу торгпредства, возглавляемую Тимофеем Васильевичем, легла огромная ответственность по подготовке торгового соглашения.

И. М. Майский вспоминал: «…большую опасность для переговоров представлял острый конфликт, возникший в связи с вопросом о концессии „Лена голдфилдс“. Чтобы дальнейшее было понятно, необходимо хотя бы вкратце остановиться на истории всего этого дела. Английская компания „Лена голдфилдс“ возникла еще в царские времена (1908 г.) и хищнически эксплуатировала золотые месторождения в Сибири — главным образом на Лене и Алдане. Именно на приисках этой компании произошли памятные ленские расстрелы рабочих в 1912 г. Октябрьская революция ликвидировала концессию „Лена голдфилдс“. Однако в 1925 г., используя советский декрет 1920 г. о концессиях, компания „Лена голдфилдс“ вновь получила право производить работы на сибирских золотых месторождениях сроком на 30 лет (конечно, на иных, чем в царские времена, условиях).

Отношения между концессионерами и Советским правительством с самого начала были не очень гладкими. Руководители „Лена голдфилдс“ пускались на различные хитрости и маневры, чтобы не платить Советскому государству причитающихся с них сборов и налогов. Чтобы найти выход из положения, в начале 1930 г. было решено обратиться к арбитражу, предусмотренному на такой случай концессионным договором. Действительно, был сформирован арбитражный суд из трех человек (по одному представителю от „Лена голдфилдс“ и Главного концессионного комитета СССР плюс согласованный между ними председатель), и в середине мая 1930 г. он должен был начать свою работу. Однако за неделю до открытия заседаний суда „Лена голдфилдс“ без всякого предупреждения приостановила работу всех своих предприятий в СССР и закрыла свою контору в Москве. Тогда Советское правительство сделало логический вывод из создавшейся ситуации: раз договора нет — не может быть и арбитражного суда, основанного на этом договоре. Однако концессионеры, зараженные широко распространенным тогда в капиталистических кругах Запада ожиданием близкого падения Советской власти как результата трудностей первой пятилетки, взяли совсем иной курс. Они настояли на рассмотрении дела двумя оставшимися членами арбитражного суда, и этот псевдосуд в отсутствие советского представителя вынес 2 сентября 1930 г. в Лондоне совершенно невероятное решение: он „обязал“ Советское правительство уплатить „Лена голдфилдс“ 12 965 тыс. ф. ст., из которых около 3,5 млн представлял капитал, фактически вложенный компанией в концессию, а 9,5 млн составляла сумма аккумулированных прибылей, которые компания, по ее расчетам, должна была бы получить в течение еще остающихся 25 лет концессионного срока. Разумеется, Советское правительство заявило, что оно не признает ни законности „суда“, ни вынесенного им вердикта. Однако „Лена голдфилдс“ с этим никак не хотела примириться и начала яростную антисоветскую кампанию в печати, в политических и деловых кругах Англии, США и ряда других стран…». Дело акционеров компании «Лена голдфилдс» позднее сыграло роковую роль в судьбе Тимофея Васльевича. Но пока все свои силы и знания он прилагал к подготовке торгового соглашения. И. М. Майский писал: «…Здесь мы должны были пойти английской стороне на все возможные в рамках наших директив уступки, но оказать максимум сопротивления. Скоро антисоветская кампания вылилась в практические действия. Директор нашей фирмы „Русские нефтяные продукты“ жаловался на то, что во многих городах Англии начинается бойкот советского бензина. Директор нашей лесной организации в Лондоне передавал, что среди английских лесоимпортеров поднят вопрос об отказе от заключенного ими три месяца назад контракта. По всем линиям против советских учреждений в Лондоне шла дикая травля, и многие англичане, раньше поддерживавшие с нами добрые отношения, теперь поворачивались к нам спиной. Торговые отношения между СССР и Англией были разорваны…».

Тимофею Васильевичу — начальнику юридической службы торгпредства — необходимо было выступать в английских судах, причем на английском языке и со знанием всех тонкостей морского и торгового права, защищая интересы Советского государства. Он блестяще справился с этой задачей. Елизавета Павловна вспоминала, как муж рассказал ей об одном случае. Представитель английской фирмы, не согласный с решением суда заявил, что нельзя признавать серьезными и обоснованными решения советских юристов, если у них (в СССР) все судьи вышли из сапожников. «Да, верно, — заявил в ответ Васильев, — я один из таких сапожников. Я бывший кузнец, получивший затем образование в Московском госуниверситете. Сейчас, чтобы лучше изучить язык и право той страны, где мне доверено работать, я стал студентом Лондонского университета». Председатель суда строго заметил обиженному представителю английской фирмы, «что у суда нет оснований сомневаться в компетентности доктора Васильева, он достойно защищает интересы своей страны».

Торговая война между Англией и СССР шла к концу. Острый конфликт был ликвидирован, а заключенное торговое соглашение оставалось в силе вплоть до окончания Второй мировой войны. В решение этой задачи Тимофей Васильевич вложил немало труда и усилий.

Живя в Лондоне, Тимофей Васильевич продолжал живо интересоваться делами молодой мордовской автономии, бурно радовался, когда в 1934 году была провозглашена автономная республика. Первый Председатель ЦИК МАССР Никифор Григорьевич Сурдин регулярно пересылал ему в Лондон все республиканские газеты, журналы, книги. Кроме того, Т. В. Васильев избирался депутатом Верховного Совета МАССР первого созыва и четырежды в год приезжал из Лондона в Саранск на сессии Верховного Совета. Бывая в Мордовии, он всегда старался заглянуть в Лобаски, много фотографировал. Его статьи регулярно появлялись как в союзных, так и в местных республиканских газетах. Много печатался Тимофей Васильевич и в Лондоне, рассказывая англичанам об истории и культуре мордовского народа. Так, вернувшись из отпуска в 1935 году, он написал статью в журнал «Monthly Review».

Семья разрасталась — в апреле 1932 года в Лондоне у Тимофея Васильевича и Елизаветы Павловны родилась дочь, родители дали ей двойное имя — Ламзурь-Элеонора. Сын Тимофея Васильевича Рамзай в своих воспоминаниях писал: «отец интересовался жизненным укладом англичан, иногда брал меня с собой слушать „народные“ дебаты в Гайд-парке».

Внешняя сторона жизни кажется вполне благополучной — напряженная работа, совершенствование языка и профессиональных знаний, постоянная связь с Родиной, любимая семья... Однако Тимофей Васильевич находился под постоянным надзором органов НКВД, донесения из Лондона гласят: «поддерживает хорошие отношения с зав. полпредства Котоловым... до лета 37 года дружил с бывшим зав. отделом метимпорта Никитиным Т. А, которй подозревался в заключении вредной сделки заведомо недоброкачественной жести для изготовления консервных банок… поддерживает связи с английскими адвокатами Ворбуртолом, Хибартом, Тименсом… по Лондонскому университету знаком с профессором Парэи…». Знал ли он, догадывался об этих сообщениях? Все эти документы хранятся в Саранске в деле Т. В. Васильева.

Находясь в Лондоне, Тимофей Васильевич вряд ли представлял широту и размах набиравших обороты дел по выявлению «врагов народа». Его принципы и высокий профессионализм не позволяли осторожничать, он привык добиваться справедливости, если чувствовал свою правоту. Рамзай Тимофеевич вспоминал, что «возглавляя юридический отдел торгпредства, отец постоянно бывал в судах, где однажды наткнулся на странное разбирательство: акционеры компании „Лена голдфилдс“ подали в суд на свое правление. Наше правительство согласилось возместить стоимость завезенного оборудования. Директорат объявил акционерам, что сумел взыскать с России миллион, но дотошные держатели акций докопались, что взыскали не миллион, а целых три. Что с того? Да почти ничего. Возникал лишь вопрос о том, кто вел дело с нашей стороны: если акционеры соглашались на один миллион, то зачем отдавать три? Отец направил докладную в Наркомат — в ответ —- зловещее молчание. Вскоре его отозвали в Москву…».

В это время Тимофей Васильевич занят важным делом: английские власти требовали уплаты налогов с 1930 по 1937 г. на прибыли советских организаций от торговли в Англии на сумму свыше 1,5 миллионов фунтов стерлингов. Наркомвнешторг и Наркоминдел готовы были заплатить на тех условиях, которые существовали в соглашениях с Германией и Японией. Тимофею Васильевичу удалось уладить налоговый вопрос и снизить сумму до 32 тысяч фунтов стерлингов, за что он был представлен к награде.

В конце 1937 года Тимофей Васильевич получил вызов в Москву. Он не знал, что судьба его уже была решена, ордер на арест подписан. Дата выезда семьи сообщается в донесении из Лондона — «17 ноября 1937 года, советским пароходом через Ленинград. Подпись — зам. начальника отдела ГУГБ НКВД Шпигельглаз, начальник сектора отдела ГУГБ, ст. лейтенант госбезопасности Очаковский».

Семья вернулась в Москву, но дома на Тверской уже не существовало — он был снесен при строительстве гостиницы «Москва». Временно Тимофей Васильевич с женой и детьми поселились на даче брата Алексея в подмосковном поселке Голицыно. В феврале 1938 года Васильев был арестован. Дети — тринадцатилетний Рамзай и шестилетняя Элеонора — навсегда запомнили ту ночь, когда видели отца в последний раз...

Тимофея Васильевича арестовали по делу «Мордовского правотроцкистского буржуазно-националистического террористического блока, который ставил своей целью свержение советского строя и реставрацию капитализма в Мордовии, выход ее из СССР под протекторат Финляндии, а также планировал убийство руководителей партии и правительства во главе со Сталиным». По этому же делу проходили родные братья жены Тимофея Васильевича — Анатолий Павлович и Владимир Павлович Рябовы. Из Москвы Тимофея Васильевича этапировали в Саранск, как особо важного преступника его содержали в одиночной камере. Ему предъявили обвинения, основанные на показаниях Чеснокова, Сурдина, Нуянзина, Рябовых. Как добывались эти показания, можно только догадываться. Елизавете Павловне рассказал один из свидетелей, чудом спасшийся из застенков, о том как встретил в коридоре ее брата Анатолия. У него было разбито лицо, выбит глаз, не выдержав пыток, он сошел с ума... На расстрел его вывел, успокаивая и обнимая, младший брат Владимир…

3 мая 1938 года выездная военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила братьев Рябовых и многих других членов мордовского «вредительского блока» к расстрелу. Однако Т. В. Васильева вернули в Москву, и еще больше года он провел в Бутырской тюрьме. Сохранились квитанции Бутырской тюрьмы, куда Елизавета Павловна ходила с передачами.

7 апреля 1939 года на Подготовительном заседании Верховной коллегии Верховного Суда СССР рассматривалось дело 00132 по статьям 59-1а и 58-II УК РСФСР. Без обвинения и защиты и без вызова свидетелей оно было передано в Военный трибунал, который состоялся 27 апреля 1939 года. В июне 1939 года Т. В. Васильев получил второй смертный приговор. В деле содержится донесение от 31 августа 1939 года: «В Президиум Верховного Совета, Ульриху. 29 августа 1939 г. приговор Васильеву Т. В. приведен в исполнение».

Тимофей Васильевич был расстрелян на 42-м году жизни. Если считать годы его мирной жизни после окончания Гражданской войны и до ареста, то получается всего четырнадцать лет. За такой короткий срок он успел сделать поразительно много, многого еще мог бы добиться.

Всего четырнадцать лет прожили они вместе — Тимофей и Елизавета, без него она прожила почти 60 лет. Все эти годы она неустанно добивалась известий о нем — писала просьбы о пересмотре дела.

«11 февраля 1939 года…… жалоба Ваша адресованная в ЦК ВКП(б) рассмотрена Главной Военной Прокуратурой и оснований к пересмотру не найдено…»

«5 мая 1940 года... Ваша жалоба по делу мужа рассмотрена и оставлена без удовлетворения за отсутствием оснований к пересмотру дела…»

3 октября 1955 года Елизавета Павловна писала: «о судьбе мужа мне пока ничего неизвестно. Год назад я подала заявление о пересмотре его дела с целью реабилитации. Заявление было принято и сейчас дело пересматривается во второй инстанции».

Следует отметить, что пересмотр дела длился почти два года. Само дело занимает небольшой объем, а дело о реабилитации помещается в двух больших томах. Каждое обвинение, каждое свидетельство подвергнуто перекрестным ссылкам, тщательно выверены свидетели и упоминания. В частности, на обвинения о принадлежности Васильева к агентам царской охранки, на приведенном списке агентов напротив имени «Васильев Т. В.» красным карандашом следователя отмечено: «Нет, это не он, Тимофею Васильевичу на момент составления списков было три года…».

«21 декабря 1955 г. Сведения о судьбе Васильева Тимофея Васильевича Вы можете получить на приеме в Военном трибунале…»

«22 августа 1956 г. Военной Коллегией Верховного Суда дело по обвинению Васильева Т. В., необоснованно осужденного пересмотрено. Приговор военного трибунала МВО от 27 апреля 1939 года и определение Коллегии Верховного Суда СССР от 23 июня в отношении Васильева Т. В. по вновь открывшимся обстоятельствам отменены и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Васильев Т. В. реабилитирован посмертно».

13 декабря 1956 года Елизавета Павловна получила свидетельство о смерти мужа. В графе «Причина смерти» стоит прочерк, в графе «Место смерти» указано «ИТЛ». До конца своей жизни Елизавета Павловна так и не узнала о месте захоронения мужа. Сохранился черновик ее письма: «Всякая смерть тяжела, любая утрата горестна. Но когда человек гибнет во имя высокой цели, в его смерти есть величие, есть какое-то оправдание, есть утешение для тех, кто остался жить. Но во имя какой цели умер наш Тимофей? Он не заслужил себе даже могилы, на что имеет право каждый живущий…».

Елизавета Павловна ушла из жизни 30 апреля 1996 года, за три недели до своего столетия. Через год, в годовщину столетия Тимофея Васильевича, дочь Элеонора Тимофеевна получила письмо с сообщением, что Тимофей Васильевич кремирован в Московском крематории на Донском кладбище и захоронен в общей могиле № 1 невостребованных прахов. Дети и внуки смогли поклониться его могиле и установить скромную табличку с датами жизни и смерти. Из архива КГБ им выдали последнюю фотографию Тимофея Васильевича.

То, что жена и дети Тимофея Васильевича уцелели и не были арестованы, является счастливой случайностью. Дело Васильева как номенклатурного работника велось в Москве и Саранске. Если бы семья продолжала жить на Тверской, то, несомненно, была бы арестована (в Саранске жены братьев Рябовых были отправлены в лагеря для членов семей изменников Родины; был выписан ордер даже на арест десятимесячной Гали — дочери Владимира Рябова). Но семья Васильевых жила на даче в Подмосковье. В Москве посчитали, что жена и дети отправились в Саранск, и там ими займутся, а в Саранске, по-видимому, решили, что этот вопрос будет решен в Москве. Поток дел нарастал, и Елизавета Павловна с детьми остались на свободе. Временное пристанище в Голицыне стало постоянным.

Семья осталась без средств к существованию, без работы, без поддержки родных, которые были расстреляны или сидели в тюрьмах и лагерях. Елизавете Павловне помогла Серафима Ивановна Фонская (урожденная Журавлева; 1897 — 1987) директор голицынского Дома творчества писателей, которая осенью 1938 года взяла ее на временную работу посудомойкой. Елизавета Павловна проработала до ликвидации Дома писателей в 1941 году в связи с войной. Во время войны оказались востребованы ее профессиональные знания — она поступила на работу в военный госпиталь, разместившийся в здании школы на Коммунистическом проспекте поселка Голицыно. В июле 1943 года она поступила на работу в Московский зоотехнический институт, располагавшийся в Больших Вяземах, где заведовала кафедрой иностранных языков. Оставшись верной первоначальному выбору, Елизавета Павловна готовила диссертацию на кафедре химии, однако неожиданный перевод института в Ижевск 23 ноября 1954 года поставил точку в ее профессиональной карьере.

Сын и дочь Тимофея Васильевича в полной мере разделили участь детей «врага народа», ограничения в образовании, работе, служебном росте продолжались долгие годы.

Рамзаю Тимофеевичу Васильеву (27 мая 1925 г. — 1 августа 2004 г.) к началу Великой Отечественной войны исполнилось 16 лет, через неделю после ее начала он попал в «лопатное ополчение»: рыл на Смоленщине под Вязьмой оборонительные окопы, затем — в районе станции Подушкино, строил оборону Звенигорода. Зимой 1941 года записался в Истребительный батальон. Потом его призвали в армию, в 33-й запасной артиллерийский полк. С 1943 года он был на фронте, конец войны застал в немецком городе Фраенвальде. Рамзай Тимофеевич имел боевые награды: орден Отечественной войны, медали — «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией». Впоследствии он служил под Брестом, затем демобилизовался. Поступил в Нефтяной институт и в 1953 году закончил его дипломированным инженером-геофизиком. Областью его профессиональных интересов стала аэромагнитная съемка. Р. Т. Васильев защитил кандидатскую диссертацию, был широко известен как ведущий магнитолог страны: был членом Гравимагнитной секции ученого совета ВНИИ геофизики; читал курс лекций по аэромагнитной съемке на кафедре геофизики геологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова; участвовал в работе международных конференций. Был членом Русской Академии и имел почетное звание «Русский народный академик». Автор более 70 опубликованных научных трудов и 7 изобретений; опубликованы его воспоминания. Фамилию Васильевых продолжает его сын Михаил, растут дети Михаила — Алексей и Роман Васильевы.

Если Рамзаю на момент ареста отца было 13 лет, то дочери Элеоноре всего шесть. Счастливое и безмятежное детство закончилось вместе с отцом, уходящим февральской ночью 1938 года под конвоем. Годы до войны и военные годы сплелись в череду тяжелых воспоминаний. Пути в пионерскую и комсомольскую организации были закрыты, а без них нельзя было рассчитывать на выбор профессии. Элеонора Васильева поступила на библиографический факультет Института культуры, вышла замуж за Анатолия Васильевича Кузнецова. В 1955 он окончил Московский институт цветных металлов и золота им. Калинина и успешно защитил диплом. Анатолию Кузнецову прочили распределение на работу в Германии, но женитьба на дочери «врага народа» положила конец этим перспективам: его направили на Памир, на рудник по добыче пьезокварца. Вместе с недавно родившейся дочерью Анатолий и Элеонора уехали в Сталинабад (ныне Душанбе). Элеонора Кузнецова работала с мужем высоко в горах в руднике взрывником, у нее начала развиваться горная болезнь. После реабилитации отца ей разрешили по состоянию здоровья вернуться в Подмосковье.

Элеонора Тимофеевна в 1990-е годы продолжила дело матери по поиску сведений об отце и своих дядях. Она много работала в библиотеках и архивах, по крупице собирая информацию, выступала с докладами и проводила вечера памяти жертв сталинских репрессий. Много сил и энергии отдано ею Московской общественной организации «Общество мордовской культуры «Масторава». Тяга к литературному творчеству унаследована ею от отца: ее сказки изданы и переведены на эрзянский, мокшанский и английский языки. В августе 1994 года она получила паспорт гражданки Соединенного королевства Великобритании. Вместе с мужем Анатолием Васильевичем они вырастили дочь и сына, у них пять внуков — Дарья, Елизавета, Тимофей, Маргарита, Артем. Недавно родилась правнучка Александра.

Семья бережно хранит память о Тимофее Васильевиче — ярком, сильном человеке. Перебирая фотографии и письма, читая страницы его воспоминаний и автобиографические заметки, понимаешь, как тесно и неразрывно его трагическая судьба связана с историей страны. Короткая жизнь вместила путь от неграмотного деревенского подростка до блестящего лондонского юриста, но он никогда не забывал о том, что он мордвин, всегда ощущал связь со своими корнями, старался поведать миру об истории, обычаях и самобытности древнего мордовского народа. Вся его энергия была направлена на ликвидацию неграмотности и поднятие национального самосознания мордвы, становление ее государственности. Как говорила Елизавета Павловна о муже, «здание Мордовии построено, а в нем и Тимофея кирпич есть».

В последнее время многие исторические события пересматриваются в новом ракурсе, приобретают иную окраску. Но судьбу человека переписать невозможно. Тимофей Васильевич был убежденным большевиком, боролся за установление советской власти, свято верил в идеалы коммунистических идей, считал, что справедливой жизни достоин каждый народ и добивался этой справедливости для мордвы. За свои убеждения и ошибки он расплатился жизнью, проведя последние полтора года в застенках тюрем Москвы и Саранска, приняв мученическую смерть. По этим счетам заплатила и его семья. Горько прожить жизнь без мужа, отца, никогда не зная деда. Но в семье хранится память о своих корнях, наследовалась и тяга к литературной деятельности. Сочиняет сказки дочь Элеонора, пишет и внук Максим, научной деятельностью занимается внучка Лариса, профессиональное историческое образование получила правнучка Дарья, студенткой Московского государственного университета стала правнучка Елизавета.

Для потомков Тимофея Васильевича отрадно, что память о нем сохранена, что заслуги его в деле построения мордовской государственности не забыты. В год 110-летия со дня его рождения семья благодарит всех, кто почтил его память.

Лариса Анатольевна Головина,

внучка Т. В. Васильева.

Декабрь 2006 года.

 

АВТОБИОГРАФИЯ

ВАСИЛЬЕВА ТИМОФЕЯ ВАСИЛЬЕВИЧА

Родился 19 февраля 1897 г. в дер. Тавла Мало-Песчанской волости, Мариинского уезда, Томской губернии в мордовской семье крестьянина-середняка. До 1909 года жил в своей деревне в качестве полезного члена семейства.

В нашей деревне числилась фактически не существующая «школа грамоты», которую изредка навещал из соседней деревни пьяный русский учитель. Несколько домов порешили от себя нанять учителя. Наняли приехавшего из России полуграмотного мордвина Ефима Сивилькаева, который несмотря на жестокое с нами обращение (жестокость обусловливалась требованием родителей, желавших «учить хорошенько своих детей») был несравненно лучшим учителем, чем всякий другой, не понимающий мордовского языка.

В расчете на более «вольготное» житье отец мой распродал в деревне все хозяйство и в 1909 году переселился жить на Анжерские каменноугольные копи Кузнецкого бассейна. На шахтах отец было занялся лесовозным промыслом: на своих лошадях с помощью двух рабочих он стал возить крепи для шахт, но это предприятие было настолько неудачным, что в течение первого же месяца работы был оштрафован лесничеством за самовольную порубку леса и в результате погашения штрафа мой отец остался без лошадей. После такого неудачного «промысла», отец пошел работать в шахту, а я нанялся поторжным: перевозил крепи, породу, шлак, горные инструменты и т. д. Таким образом, мы с отцом являлись работниками в семье, состоящей из 8 человек.

Ознакомившись в течение года с условиями шахтерской работы, я перешел в механическую мастерскую в качестве молотобойца. Работа молотобойца меня привлекала потому, что я имел в виду в перспективе стать кузнецом. Мне очень нравилось кузнечное ремесло, несмотря на свой тринадцатилетний возраст. С работой молотобойца справлялся прекрасно. Кстати будет сказать, что на свое здоровье я никогда не жаловался. Мои обязанности тогда: растапливать горно, дуть мех, бить молотом при ковке, нарезать винты и гайки, быть помощником кузнеца при перетяжке тележных колес, подчищать лошадиные копыта для подкова и, наконец, выполнять различные поручения, как полагается каждому подмастерью. Работал я в кузнице с 6 час. утра до 6 час. вечера с перерывом на обед на 1 час. Даже при таком длинном рабочем дне я находил время заниматься грамотой: ближайшим моим учителем тогда был старый забойщик — Клим Балда, который сам старательно учился. К учебе Балду, как мне кажется, побуждало желание стать горным штейгером. Все рабочие говорили тогда, что Балда достоин по стажу и знанию горного дела быть штейгером, но «грамоты не хватает». Балда аккуратно и упорно старался восполнить в себе этот пробел. Заодно Балда и мне внушал о пользе грамоты. Для меня Балда был наиболее авторитетным и влиятельным человеком. Я одновременно был товарищем Балды по учебе и его учеником. Садились мы на досуге с Балдой на нары в бараке и поочередно читали и писали. Надо сказать, что мне легче удавались письменные упражнения, заключающиеся в переписывании книжных страниц на клочок бумаги. Я быстро в этом отношении превзошел своего учителя.

Учеба навлекала на нас с Балдой много насмешек со стороны живших с нами в одном бараке рабочих: «Эй, ты, писатель, Максим Горький» — частенько в насмешку приходилось слышать мне и Балде от наших сожителей, из-за чего нам с Балдой приходилось переносить свои «учебные занятия» куда-нибудь в более укромные места, каковыми были: летом — кусты, а зимой — отделение барака, где жильцы не вернулись еще со смены.

Проработав на шахте около трех лет, мой отец убедился, что шахтерская жизнь не так «вольготна», как ему казалось раньше из деревни и уехал с шахты. Семья снова вернулась в деревню. Я же продолжал оставаться на шахте, работая молотобойцем.

Наконец и я в 1913 году вернулся с шахты обратно в деревню. Надоело мне в течение трех лет беспрерывно бить молотом по одной и той же наковальне. Хотелось какого- нибудь разнообразия.

Сразу же по возвращении в деревню почувствовал, что я от деревни уже оторвался, уже был чужим для деревни человеком. Шахта была для меня тогда более родной, чем родная деревня. После шахты я чувствовал себя более развитым, чем мои деревенские товарищи, с которыми не виделся в течение четырех лет. К этому надо добавить, что в условиях нашей почти поголовно неграмотной деревни, полученное мною от Клима Балды «образование» тоже кое-что значило. По возвращении в деревню наша семья оказалась в критическом положении: все хозяйство было распродано, не было ни живого, ни мертвого инвентаря. Пришлось всем пойти в батраки и этим зарабатывать себе пропитание. Нанялся и я в батраки. В течение года я поочередно жил у трех разных хозяев-кулаков. Не бросал я тогда и свою учебу: читал и больше писал. Писал я вилами на снежном сугробе, писал палкой на земле, писал углем на заборе, гвоздем на дверях, дегтем на воротах; все стены, где мне приходилось бывать, был исписаны. Впрочем я за это время прослыл в деревне за свое «стеномарание», как чудак, как шарлатан и вообще как ненормальный человек. Они были правы: после четырехлетней шахтерской жизни я перестал быть нормальным для деревни человеком. Я не обращал внимания на то дурное обо мне общественное мнение деревни. Всякий досуг, праздничный день и т. д. — я уделял своеобразной учебе. Однажды в зимнюю пору я писал трехкопеечной монетой на покрывшемся снегом оконном стекле и продавил стекло, за что подвергся варварским мерам воздействия: меня колотили поленом.

За год батрацкой жизни я скопил в себе всю ненависть к деревне, решил куда-нибудь уехать. Не знал вот только, куда следует ехать. Уехал я в соседнее культурное село Колыон. Культурным это село числилось за то, что там имелись 3 школы, больница и т. п. Но ни одна из этих школ для меня ничего не могла дать, так как я перерос их по возрасту.

Обратился я к волостному писарю Ложкину с просьбой дать мне должность сторожа волостного правления, имея в виду научиться на досуге канцелярскому ремеслу. Мне отказали в этом; однако приняли меня на условиях, что я совершенно бесплатно буду разносить по селу волостные пакеты, записывать их в разноску и наградой за это дается возможность учиться. Я принял эти условия. Поместился жить тут же при волости со сторожем Яковом Васильевичем, имя которого я не забыл, как и имени Клима Балды. Благодаря хлопотам Якова Васильевича мне дали жалованье — 3 руб. 50 коп. в месяц по должности десятника. Мы вместе «харчевались» с Яковом Васильевичем; стол нам обоим обходился 3—4 рубля в месяц.

Яков Васильевич очень полюбил меня и всеми мерами защищал от нападений начальства. Разолью я, например, чернила на стол, или запачкаю бумаги, — так писарь срывается с места и орет — «это тебе не кузница, мордовская лопатка...!». И это, действительно, не была кузница, где я таких оскорблений не получал. Даже деревенские кулаки, у которых я жил в работниках, меня так не оскорбляли или, может быть, я не так чувствовал кулацкие ругательства. Яков Васильевич за свою долголетнюю службу сторожем особенно искусно управлялся с канцелярскими приборами и мне этого почти не поручал. Много моих проказ Яков Васильевич принимал на себя; он привык ко всяким оскорблениям и унижениям, поэтому хладнокровно выносил их, стараясь всегда держать ответ за свои и мои «упущения по службе». В этом отношении у нас с ним была некоторая дифференциация: сбегать куда-нибудь, или тяжесть какую-нибудь перенести — я; заниматься канцелярскими приборами или быть ответчиком за какое-нибудь «упущение по службе», связанное с неизбежными оскорблениями, — считалось делом Якова Васильевича.

На досуге я читал или переписывал что-нибудь. Впоследствии писарь поручал мне даже деловые бумаги переписывать и, наконец, я вел «настольный реестр», в котором на левой стороне записывались «входящие бумаги», а на правой — «исходящие».

Яков Васильевич перед всеми выставлял меня, возлагал большие надежды на меня.

Время тогда было военное: все взрослое и здоровое население шло на империалистическую войну, благодаря чему и Колыонский мировой судья остался без письмоводителя.

Предусмотрительный Яков Васильевич пошел к судье, отвесил несколько поклонов, стал просить его, чтобы тот принял «парнишку к себе письмоводителем». Судья предложил, чтобы я лично явился к нему.

«Со страхом и трепетом» я входил к судье. — «Здравствуйте, садитесь!» — вежливо произнес судья. Здесь я впервые услышал человеческое к себе отношение. Я был удивлен, а Яков Васильевич: восхищался от того, что судья, обращаясь ко мне, говорит: «Вы». Мне было тогда 18 лет. Было большой для всех неожиданностью, когда судья принял меня письмоводителем. В деревне своей даже перестали считать «забулдыгой».

Став на самостоятельные ноги, я стал заботиться о членах своей семьи, которая работала в деревне больше по чужим людям, так как после шахты все еще не удавалось завести собственное хозяйство. Я взял к себе на учебу своего брата Алексея. Метод учебы испытанный — читай, пиши и переписывай. В мае 1916 года я ушел в солдаты, а брат остался вместо меня у судьи.

На военной службе я был рядовым Кузнецкой местной команды, ординарцем Штаба Омского военного округа. Сразу же после февральской революции — я был заведующим библиотекой штаба Округа. Во время февральской революции у меня кроме ненависти к старому режиму едва ли что было. Я, как много других из нашего брата, не имел представления о партиях. Я ежедневно бегал с одного митинга на другой, стараясь понять что-нибудь из словесного ливня.

У нас в штабе округа получился раскол: офицеры, чиновники и писаря — один лагерь; рабочие штабной типографии и солдаты — другой — большевистски настроенный лагерь. Я состою в последнем лагере. Происходят выборы полкового комитета штаба округа, я избираюсь Председателем этого комитета.

Полковой Комитет в то время имел большое значение. Бывший в то время Начальником Штаба генерал Таубе не принимал ни одного решения без ведома Комитета, или хотя бы Председателя Комитета. Я был в курсе готовящегося в Омске октябрьского переворота. В момент самого переворота я вместе с И. А. Апиным, Мекке, Звездовым, Бодиным и другими принимал участие в захвате Омского Окружного суда и Судебной Палаты. Первым Советским Народным судьей в Омске — был я. Все старые судебные чиновники саботировали за исключением одного бывшего мирового судьи Тельпугова и какого-то хромого канцелярского служащего. В то время я даже был в некотором роде «спецом» среди своих товарищей, так как опыт почти годовой работы у Колыонского судьи давал мне смелость и уверенность в работе. Я принимал непосредственное участие в организации первого в Омске Революционного Трибунала, Председателем которого был Андрей Звездов. Впоследствии я был Председателем Омского Губернского Совета Народных судей до самой Сибирской контрреволюции.

В мае 1918 года я ездил по поручению Западно-Сибирского Краевого Исполнительного Комитета Советов в гор. Тару для организации там Ревтрибунала. За отсутствием местных подготовленных работников я оставался некоторое время в качестве Председателя Трибунала с тем, чтобы подготовить к этой работе местных работников. Моя командировка в Тару была вызвана тем, что большинство Тарского Совета состояло из местных торговцев и бывших членов и даже Председателя Городской Управы. Местная большевистская организация, состоящая из 3—4 человек, была бессильна что-либо сделать. Трибунал, таким образом, являлся некоторым организационным мероприятием для установления настоящей Советской власти в Тарском уезде. Пользуясь полномочиями Западно-Сибирского Крайисполкома, Председателя и заседателей Трибунала я назначал по личному усмотрению после предварительных переговоров с местными большевиками Чесноковыми (мужем и женой).

Вскоре после моего возвращения из Тары в Омске вспыхнуло чехословацкое казацкое контрреволюционное движение. Я пошел сразу на фронт в Особом Отряде под командой Томсона в качестве пулеметчика. Первый наш бой был с чехами около с. Мариановка. Затем мы дрались с казачьим отрядом около Чернолучья на берегу Иртыша. Наконец, непосредственно обороняя Омск, мы стояли в заставе (юго-западная часть города) за «Порт-Артуром». Связь с городом и со штабом была прервана. Не успели восстановить эту связь, как получили известие, что город занят контрреволюционерами. В одной со мной бойнице были тогда братья Сорокины, других не помню. Мы зарыли тут в землю два пулемета «Льюиса» и целый мешок с дисками и патронами и решили скрыться. Мне было особенно трудно скрываться в Омске: за семимесячное существование первой Советской власти меня очень многие знали. Скрывался я несколько дней в разных местах у покровительствующего мне мирового судьи Божкова. Божков ко мне хорошо относился за то, что в бытность Советской власти я возражал против его ареста за саботаж. Он мне выдал в «благодарность» даже удостоверение о личности, спасавшее меня от многих неприятностей, так как оно было единственным не советским документом, с которым я уехал в Минусинский уезд в деревню Шунеры к отцу.

Покончив с завоеванием казачьих станиц, у нас значительно увеличилось оружие, мы двинулись наступать на Минусинск. Цель одна — свергнуть там власть и пойти дальше на Красноярск для встречи Красной Армии. Наспех сформированные отряды не были дисциплинированы, не было единого руководства. Наш штаб не мог охватить организационно почти стихийно поднимающегося движения крестьян. Я был не только главным агитатором штаба, но и составлял письменные предложения казачьим станицам о том, чтобы они добровольно сдались и сложили оружие перед красными партизанами, составлял листовки, заменяющие в наших условиях газеты, формировал отряды и проделывал другую работу, требующую для своего выполнения наличия грамотности. У нас не было тогда дифференциации труда между членами штаба: всякий делал то, что ему попадается под руку.

Наступление на Минусинск представляло из себя странное мужицкое нашествие, испугавшее всех городских обывателей, ставших под контрреволюционное ружье. Пока мы отбирали казачье оружие, к городу успела прибыть Верхне-Удинская белогвардейская учебная команда. Около 4 — 5 часов вечера (дело было в октябре 1918 г.) у самого города Минусинска нас обстреляли белогвардейцы артиллерийским и пулеметным огнем. Было некоторое замешательство, но мужицкая лавина двинулась вперед. Встречаемся с казачьими разъездами. На наших глазах казак зарубил партизана. Кто-то из дробовика в упор yбил казака. Делим трофеи: кому винтовка, кому клинок, кому валенки, кому шинель, кому лошадь и т. д. В другом месте забавлялись, гоняясь за зайцем, не слушаясь командиров. Темнело. Начали около нас взрываться снаряды. Стоило двум-трем зареветь от боли вследствие ранения, как наши партизаны двинулись назад. Наш штаб затерялся в людской массе. Началось беспорядочное отступление, началась провокация, травля вожаков, начали поднимать головы выгнанные мужицкой стихией кулаки. Я скрывался в стоге сена в тайге, а потом в разных деревнях. Очень долго скрывал меня бывший Шунерский староста Григорий Оленин. Наконец перебрался в с. Абаканское, находящееся на расстоянии 200 верст от того места, где мы партизанили. После нас пошли по деревням казацкие отряды, драли нагайками крестьян, не щадили и женщин, а вожаков расстреливали и вешали.

Неудачное восстание было хорошим уроком для всех участников партизанского движения. Необходимость в единой партии, спаянной железной дисциплиной, необходимость твердого руководства всем движением я хорошо усвоил только на основании личного горького опыта минусинского партизанского движения. Надо сказать, что тогда еще я плохо теоретически разбирался в политических вопросах, но по глубоким убеждениям, выкованным в процессе неустанной борьбы, в процессе накопления революционного опыта, я был настоящим большевиком.

Большевиком я стал еще накануне Октябрьской революции, о чем говорит моя работа, но настоящим большевиком, получившим такое убеждение в борьбе с контрреволюцией, я стал после ликвидации нашего партизанского движения. По существу, это была для меня первая по-настоящему революционная закалка.

В начале 1919 года я, перебегая из одной деревни в другую, убегая от всяких белогвардейских преследований, поступил к Абаканскому мировому судье Купчинову письмоводителем. Ничего не понимающий в судебных делах судья, назначенный впервые на старости лет на эту должность с удовольствием принял меня. Камера мирового судьи была для меня убежищем… (далее автобиография прерывается).

Л. Головина

Пространство и время Тимофея Васильева

 

Сведения об авторе

Лариса Анатольевна Головина (дочь Элеоноры Тимофеевны Кузнецовой), внучка Тимофея Васильевича Васильева. Родилась 12.11.1955 г. в Голицыно, Московской обл., окончила Московский геолого-разведочный институт им.С.Орджоникидзе, старший научный сотрудник Геологического института Российской академии наук. Автор 130 научных работ, специализируется в области стратиграфии, микропалеонтологии, палеогеографии. Живет и работает в Москве.

 

Судьба человека неотделима от времени и пространства его жизни. Короткая яркая жизнь Тимофея Васильевича неразрывно связана с переломными событиями истории России, он очевидец и участник Февральской и Октябрьской Революции, Гражданской войны, становления молодой Советской республики, образования Республики Мордовия, он жертва Большого террора. Останься в живых, несомненно, был бы участником Великой Отечественной войны. Его работа в Великобритании пришлась на сложный период восстановления торгово-экономических отношений с Советской Россией. В этот период Англия переживала кризис монархии после смерти короля Георга V и отречения короля Эдуарда VIII в конце декабря 1936 г. Тимофей Васильевич принимал участие как в траурных мероприятиях по случаю смерти короля Георга V, так и в праздновании коронации короля Георга VI, отца правящей ныне королевы Елизаветы II.

Линия его жизни тесно переплетена с судьбами его современников. С кем-то он вместе воевал, служил, учился, работал, дружил, кто-то, лишь мельком встретился на его пути. Тимофей Васильевич оставил краткие воспоминания о детстве и юности, о периоде Гражданской войны, где с большой теплотой вспоминает о тех, встречах, которые во многом оказались поворотными, знаковыми в его дальнейшей судьбе. В московском периоде жизни круг его знакомств по студенческой, служебной деятельности чрезвычайно обширен – в этом списке руководители Советского государства, политики, ученые, деятели науки и искусства, его личная семейная жизнь связана с семьей Рябовых.

Семья всегда играла большую роль в его жизни. Как старший сын он рано разделил ответственность за ее благополучие, он пишет в своей автобиографии, что на восемь человек – работников было только двое – он и отец. Не оставлял он своей заботой семью в течение всей жизни – настоял на учебе в Москве сестры и брата, помогал им, перевез родителей из Сибири. Затерянная в сибирской тайге деревня корнями своими была связана с исторической родиной мордвы. Язык этой родины, ее, обычаи, песни и нравы, ее вековые страдания, вера в обретение своей государственности, утраченной в дальних веках,– вот что стало основной целью его жизни.

«Тихая моя родина,
Я ничего не забыл….»

Николай Рубцов

Тимофей Васильевич родился 19 февраля 1897 г. в небольшой сибирской деревне Тавлы на реке Кубидат в мордовской крестьянской семье Василия Ивановича и Елены Алексеевны Васильевых (рис.1). Название реки из кетского языка - купи - «тетерев» и дат - «река»[1]. Название деревни Тавлы дано в память о родной деревне в Мордовии, откуда переселенцы двинулись в Сибирь в поисках лучшей доли. По переписи 1897 г. наибольшая масса мордовского населения осела в Томской губернии, куда в конце XIX в. направлялся главный поток переселенцев[2]. В «Списках населенных мест Томской губернии» за 1859 и 1868 года деревня Тавлы не значится, а 1899 году уже упоминается деревня Тавлинская из 70 крестьянских дворов (рис.2,3,4)[3] История возникновения деревни Тавлы приводится и в воспоминаниях Иллариона Сергеевича Сибиряка (Поздяева).

«Примерно в конце 60-х годов Х1Х века, после отмены крепостного права, видимо, перед русско-турецкой войной, отец моей матери Василий Константинович, родом из села Кочкурово, решил с семьей переселиться в Сибирь. Выхлопотал разрешение, и семья вместе с другими переселенцами из России двинулась в путь. Передвигались на повозках-кибитках, запряженных лошадьми, как цыгане. Ехали порой годами. На одной повозке ехала семья, на другой везли семейное имущество, провизию, семена. Так и ехали, передвигались из села в село. Переплыли на паромах реки Волгу, Каму и множество других рек, даже Иртыш. Осень застала переселенцев на Урале, где стали работать на промывке золота. На этих золотых приисках Василий Константинович простудился. Своего жилья не было, и он лежал под телегой. Там же и умер. Его похоронили, вся партия переселенцев поехала дальше, а осиротевшая семья, с детьми один меньше другого во главе с матерью отстали от всех. Немного поработали на промывке золота и решили вернуться назад домой. В Сибирь двигаться было не с кем, главы семейства и работника не стало. Погоревали, погоревали, кое-что продали и тронулись в обратный путь, хотя возвращение в село Кочкурово им ничего хорошего не сулило. Земля и хозяйство, принадлежавшие им, были проданы. Остальные же переселенцы, добравшиеся до места в Сибири, образовали поселок, выросший затем в село, названное в память прежнего своего села на родине, в России, Тавлой. В 1925 году я был в нём, слушал и записывал рассказы его жителей»[4].

Другое свидетельство о возникновении деревни недавно сообщил Виктор Михайлович Петров – сын Михаила Ильича Петрова, уроженца Тавлов. Михаил Ильич оставил рукописные воспоминания, в которых пишет: «Мой прадед по отцовой линии Еремей Петров после отмены крепостного права выехал с семьей из Подлесной Тавлы в Сибирь и основал в 1863 году мордовскую деревню Тавлы в Зырянском районе Томской области. Там уже родились мой дед Илья и отец Михаил. Мордовский язык в деревне не забыли, даже периодику из Саранска выписывали»[5].

Сведения о переселенцах из Подлесной Тавлы в Сибирь подтверждаются результатами этнографических экспедиций Научно-исследовательского института гуманитарных наук (НИИГН) при Правительстве Республики Мордовия. При исследовании Томской области установлено, «что в с. Зырянское Зырянского района и с. Мишутино Зырянского района – мордва переселилась из с. Лобаски Ичалковского района Республики Мордовия; …. в д. Тавлы Зырянского района – из с. Тавла Кочкуровского района»[6].

В новых сибирских деревнях переселенцы сохраняли язык, одежду и обряды родных мест, стремились обучать детей на родном языке. Тимофея Васильевич в своей автобиографии пишет, что «несколько домов порешили вместо русского учителя, нанять приехавшего из России мордвина Ефима Сивилькаева»[7].

В семье Василия Ивановича и Елена Алексеевны Тимофей был старшим. Брат его Алексей был двумя годами младше, затем родились сестры Мария и Анастасия (рис.5). Старшему сыну в крестьянской семье всегда рано приходится взрослеть, в 11 лет Тимофей уже работает в шахте, затем молотобойцем. Несмотря на тяжелейший труд, он находит время для учебы и ближайшим его учителем становится Клим Балда. Аккуратный и упорный старый забойщик стал для подростка наиболее авторитетным и влиятельным человеком.

В 1913 году он возвращается в Тавлы, но чувствует, что уже оторвался от деревни, стал для нее чужим. Среди почти поголовно неграмотной деревни он старался продолжать учебу – читал и больше писал. «Писал я вилами на снежном сугробе, писал палкой на земле, углем на заборе, гвоздем на дверях, дегтем на воротах, Все стены, где мне приходилось бывать, были исписаны…. за что прослыл, как чудак, как шарлатан и вообще ненормальный человек. Однажды в зимнюю пору я писал трехкопеечной монетой на покрывшемся снегом оконном стекле и продавил его, за что колотили меня поленом»[8].

Через год батрацкой жизни Тимофей решает уехать из родной деревни в соседнее большое село Колыон, где поначалу разносил по селу волостные пакеты, а в награду получал возможность учиться. Очень тепло Тимофей Васильевич вспоминает сторожа волостного правления Якова Васильевича, который полюбил его, защищал от начальства и как вспоминает Тимофей Васильевич – «много проказ моих принимал на себя. Перед всеми выставлял меня и возлагал большие надежды…». Не забыл он его имени, как и имени Клима Балды. По протекции Якова Васильевича колыонский судья принял его к себе письмоводителем. Получив место и самостоятельный заработок, первым делом Тимофей думает о семье, которая, не имея собственного хозяйства, батрачила в Тавлах. Он берет к себе в учебу младшего брата Алексея, а через полтора года оставляет его на своем месте у судьи, так как в мае 1916 года призывается на военную службу.

Начинается новый этап жизни, но никогда не забудет Тимофей родную деревню. Перед отъездом в Лондон он привезет в Тавлы своего сына Рамзая, покажет ему отчий дом (рис.6), проедет с ним на пароходе от Красноярска до станицы Саянской. Не забудут его и в родных местах. Вспоминает уроженец Тавлов Петров Михаил Ильич: «Мы учились на русском и мордовском языках. К сожалению, Саранск если и присылал учебники на мордовском языке, то лишь в двух-трех экземплярах (речь идет о 1930 г.) В третьем классе учителем у нас был Дмитрий Егорович Петушкин, который много рассказывал о мордовском крае, о патриархе Никоне. Особенно интересен был рассказ о братьях Васильевых – Тимофее и Алексее…. Земляком Васильевым Т.В. в газете «За Штырой» («Штырань томбали») рассказано о нашей деревне, о строительстве моста через речушку Штыру, о жизни крестьян…[9].

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

«Кто не за нас — тот против нас.

Нет безразличных: правда с нами».

М.Волошин, ноябрь 1919 г.

В 1916 году Тимофей Васильевич служит рядовым солдатом в штабе Омского военного округа (рис.7). 28 февраля 1917 г. одновременно были образованы Временный комитет Государственной думы и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. 1 марта Петросоветом был издан Приказ №1, отменивший единоначалие в армии и передавший право распоряжаться оружием выборным солдатским комитетам. «После Февральской революции штаб округа, резко разделился на два основных лагеря. К первому лагерю относилась вся реакционная часть офицеров, военных чиновников и писарей. Второй лагерь, состоявший, главным образом, из рабочих штабной типографии, был лагерем ярко революционным. В июне 1917 года я был избран председателем Полкового штаба Омского военного округа..… Полковой комитет признал недействительным все приказы штаба округа, если они не имеют на себе подписи председателя комитета. Мне, рядовому солдату, приходилось ежедневно беседовать по несколько часов с начальником штаба генералом фон Таубе по вопросам работы штаба. Генерал Таубе весьма чутко прислушивался к мнению полкового комитета. .. Мы скоро почувствовали, что Таубе решительно отходит от реакционного офицерства и становится на нашу сторону»[10]. Это было первым испытанием его организаторских способностей. Нелегко приходилось двадцатилетнему полуграмотному рядовому отстаивать позицию своих товарищей в беседах с сорокасемилетним царским генерал-лейтенантом бароном фон Таубе.

Тем временем в Петрограде свергнуто Временное правительство, происходит Октябрьская революция. В Омске формируются отряды Красной гвардии, куда в декабре 1917 года записывается солдат Васильев. Волей случая на его долю выпадает «сопровождение комиссаров юстиции – Апина, Волина, Еремеева, производивших ликвидацию дореволюционного судебного аппарата в Омске»[11]. Создание новой судебной системы стало одной из первоочередных задач Советской власти. «Сплошной саботаж чиновников, а равно и крайняя нужда в советских кадрах, заставила меня нести не только красногвардейские обязанности. Я был первым советским народным судьей в Омске. Мною организовывался Революционный трибунал в Омске и гор. Таре. Я же состоял в должности председателя Омского совета Народных судей». Годовой опыт работы в помощниках у колыонского судьи не прошел даром – среди своих полуграмотных товарищей Васильев прослыл, чуть ли не «спецом» .

Исследователями истории создания Революционных трибуналов в Тарском уезде отмечается: «Руководители Тарского уездного Совета обращались в Омский Совет, КЮЗС и СК с просьбой наладить деятельность Трибунала, поскольку, как сообщалось в их телеграмме, – "Положение критическое. Происходят самосуды. Погромы. Судебный аппарат нормально не функционирует", и это в то время, когда советская власть в губернском городе была установлена четыре месяца назад, т.е. в апреле 1918 г. В Тару был отправлен работник Комиссариата Васильев, он же возглавил местный Трибунал»[12].

Но уже через месяц, в мае 1918 г. Т.В.Васильев возвращается в Омск, в Красную гвардию, в связи с контрреволюционным восстанием белочехов. Омск занимают белогвардейцы, красногвардеец Васильев попадает в плен, ему удается бежать. Несколько дней он скрывается у своего земляка Кошукова на Атаманском хуторе, а затем уезжает в Красноярск и дальше – в Минусинский уезд, в деревню Шунеры, где обосновалась его отец с семьей. Вместе с отцом он батрачит на сплаве леса, на Енисее.

В ноябре 1918 г. в соседних с Шунерами селах Дубенское и Каратуз вспыхивает стихийное восстание крестьян, в связи с начавшейся мобилизацией, объявленной Колчаком. Тимофей Васильевич становится начальником штаба шунерских красных партизан и принимает участие в Минусинское восстании, которое было жестоко подавлено (рис.8). После разгрома стихийного крестьянского восстания его скрывал бывший шунерский староста Григорий Оленин, а затем он перебрался в с. Усть-Абаканское (ныне г. Абакан), расположенное в 200 верстах от Шунер, и в начале 1919 года поступил к мировому судье Купчинову письмоводителем. Должность у мирового судьи стала для Тимофея временным убежищем. В декабре 1919 г. Т.В. Васильев уже в Красноярске, где происходят сражения армии Колчака с наступающими частями Красной Армии. Он активно участвует в собраниях рабочих железнодорожных мастерских. Во время революционного переворота на него были возложены обязанности коменданта почты, телеграфа и телефона города Красноярска. В трудовом списке Тимофея Васильевича указано, что в течение полугода (с января по июль 1920 г.) он является членом Енисейского губернского отдела юстиции и заведующим карательным подотделом г. Красноярска.

28 января 1920 года в газете «Красноярский рабочий» было опубликовано следующее заявление: «Всем карательным учреждениям Енисейской губернии. Согласно постановлению Заведывающего Отделом Юстиции Енисейского Губревкома от 21 сего января, я временно вступил в заведывание карательным подотделом отдела юстиции. Все дела бывшей Енисейской губернской тюремной инспекции переходят в заведываемый мною карательный подотдел. В качестве сотрудников приглашаю товарищей Белышева, Угрюмова и Коверского, распределив между ними работу таким образом: 1) т. Белышеву заведывание местами заключения по губернии; 2) т. Угрюмову – организация принудительных общественных работ и 3) т. Коверскому – организация комиссии для несовершеннолетних преступников»[13].

Молодому двадцатитрехлетнему красногвардейцу приходится решать множество хозяйственных и организационных дел, в первые дни после падения власти Колчака все места лишения свободы находились в состоянии безвластия. В зимний период не было топлива, заключенные находились в ужасных условиях, больные в больнице — без медицинского персонала и лекарств. На одних койках со здоровыми заключенными лежали больные тифом[14].

6 февраля 1920 года в газете «Красноярский рабочий» печатается статья под заголовком «В отделе юстиции»: «Карательный подотдел». «22 января при местном Отделе Юстиции открыл свои действия карательный подотдел, во главе которого стоит тов. Васильев, идет интенсивная работа. Местный подотдел сразу же встретил целый ряд затруднений.… Пришлось срочно заняться налаживанием хозяйственного аппарата тюрьмы, ибо таковая, вследствие нерадения старой администрации, осталась без дров, без продовольствия, без фуража, несмотря на то, что в пользование тюрьмы был предоставлен участок пахотной и луговой земли в 70 десятин, а также лесной участок. Особенно сильные опасения внушает подотделу антисанитарное состояние тюрьмы, которое в связи с ростом эпидемии тифа представляет серьезную опасность. Ввиду этого приняты в срочном порядке меры к оборудованию тюремной бани, к побелке стен во всех помещениях тюрьмы, к снабжению заключенных бельем и постельными принадлежностями и т.д. В так называемой изоляционной камере, служившей рассадником тифа, нары заменены койками. 30 марта 1920 года был оборудован тюремный ассенизационный обоз, силами которого был приведен в порядок не только Красноярский дом лишения свободы, но и военный госпиталь в городе. 25 июля открыла свою деятельность распределительная комиссия, в задачи которой входило: распределение осужденных по местам заключения и возбуждение перед судебными учреждениями ходатайства о досрочном условном освобождении. В Красноярской тюрьме уже оборудованы сапожная, столярная и слесарная мастерские, а также швальня (швейная мастерская); предполагается открытие мыловаренного завода. При монастыре «Скит» в 35 верстах от города Красноярска открыта земледельческая колония. Там же производилась заготовка сена и леса. Был намечен и разработан широкий план организации других трудовых земледельческих колоний, но в силу того, что остро ощущалась нехватка животного и хозяйственного инвентаря, посевного материала, приходилось ограничиться работами на огородах при домах лишения свободы» [15].

Проработав на этой должности полгода, летом 1920 г. Т.В.Васильев становится курсантом Красноярской пехотной школы РККА, по окончании которой по приказу Помглавкома по Сибири его направляют в Читу[16].

В период с 1920 г. по 1922 г. Чита была столицей Дальневосточной республики, провозглашенной Учредительным съездом «трудящихся и партизан» Прибайкалья 6 октября 1920 г. Т.В.Васильев назначается командиром батальона Главной Военно-политической школы Дальневосточной республики. Одной из важнейших задач, стоящих перед военно-политической школой была борьба с неграмотностью и малограмотностью бойцов армии НРА. Свой первый доклад в Центральный Комитет РКП (б) вновь назначенный военный министр и главком всеми вооруженными силами Дальневосточной республики В.К.Блюхер начал со слов: «Прибыв в Читу и ознакомившись с состоянием армии, нашел, что армия переживает катастрофическое положение»[17]. В.К. Блюхер подчеркивал: «Только хорошо обученные, идейно воспитанные, спаянные сознательной революционной дисциплиной бойцы смогут составить крепкие надежные боевые ряды, способные на выполнение ответственных задач»[18]. В работах, посвященных событиям Гражданской войне на Дальнем Востоке, отмечается: «В это время при всех стрелковых дивизиях действовали учебные батальоны, где готовились младшие командиры: помощники командиров взводов, командиры отделений. ….Из 2500 военных комиссаров, насчитывавшихся в Вооруженных Силах ДВР, к 1 августа 1921 г. большинство окончили трехмесячные курсы в Центральной военно-политической школе в Чите, начальником которой в 1920—1922 гг. или в Центральной военной политпросветительной школе Вооруженных Сил ДВР. В ноябре 1921 г. в Чите были открыты краткосрочные курсы военных комиссаров при Военпуре. Продолжительность занятий на курсах была определена в две недели. Программа обучения включала 95 лекций, из них 31 обществоведческую, 49 политэкономических и 15 по советскому строительству»[19].

Тимофей Васильевич зарекомендовал себя как способный и перспективный красный командир, осенью 1921 г. его командируют в Москву на учебу в Военную Академию РККА.

«- Москва! - Какой огромный
Странноприимный дом…»

Марина Цветаева

Московский период жизни вместил множество событий и знаковых встреч, которые повлияли как на развитие личности Тимофея Васильевича, так и на его судьбу. В Военной Академии РККА среднего образования, его зачисляют на подготовительный курс, который он успешно заканчивает через год. В Москве он знакомится с секретарем Мордовской секции подотдела национальных меньшинств агитационно-пропагандистского отдела ЦК РКП (б). Д. С. Желтовым, который вовлекает Т.В.Васильева в работу по созданию мордовской советской национальной государственности[20]. Идеи Д.С.Желтова найдут горячий отклик у Тимофея Васильевича, станут основным направлением его деятельности в ближайшие годы.

В марте 1924 г. Т.В Васильева назначают редактором газеты «Якстере Теште» (Красная Звезда) печатного органа Мордовской секции ЦК, а в июне 1924 г. он становится секретарем Отдела национальностей ВЦИК. Несомненно, что на этом посту ему доводилось встречаться с руководителями Советского государства М.Калининым, Я.М.Свердловым, И.В. Сталиным и другими, решая задачи по ликвидации неграмотности мордвы, подготовке учителей, созданию сети национальных школ, вузов, просветительских обществ, библиотек, национальных театров (рис.9). Без отрыва от работы он учится в Московском государственном университете на хозяйственно-правовом отделении факультета советского права, деканом которого в то время был А.Я. Вышинский (впоследствии ректор МГУ). Кто мог подумать, что студент и преподаватель встретятся через тринадцать лет при других обстоятельствах[21].

В это время в Москве учится много студентов из мордвы, объединившихся в мордовское землячество. «Вся работа землячества была связана с коллегией мордовского отдела наркомнаца (народного комиссариата по делам национальностей), в котором работали тт. Е. Окин, Д. Желтов, Глухов, Д. Орхидея, В. Бажанов, и наркомпроса (народного комиссариата просвещения), в котором работали тт. Советкин и А. Рябов.»[22]. Создается общество «Сыргозема» («Пробуждение»), которое наряду с издававшейся газетой «Якстере Теште» стремится к вовлечению живущей в Москве мордвы в активную общественную жизнь, к изучению национальной литературы и искусства. И.Сибиряк вспоминает, что «местом проведения различных мероприятий с 1926 г. служил Мордовский клуб в Марьиной роще. Здесь работали драматическое, хоровое и др. отделения; проводились встречи с видными деятелями культуры (А. В. Луначарский, В. Э. Мейерхольд, Ф. М. Чесноков, С. Д. Эрьзя и др.) (рис.10). Почти все руководители нашей партии и советского государства тех лет — М. И. Калинин, М. В. Фрунзе, К. Е. Ворошилов, А. М. Коллонтай, Я. Э. Рудзутак, Г. В. Чичерин, М. М. Литвинов, А. В. Луначарский, И. И. Степанов-Скворцов, С. М. Киров и многие другие — встречались со студентами. Частыми посетителями и гостями бывали Н. Н. Батурин, А. С. Бубнов, Лядов, А. В. Петровский, А. В. Луначарский, Ю. Стеклов, Н. К. Крупская, Мария и Анна Ильинична, и Дмитрий Ильич Ульяновы, Е. Д. Стасова, Р. С. Землячка, писатели и поэты Демьян Бедный, В. Маяковский, С. Есенин, Н. Асеев, В. Хлебников, В. Вересаев, Д. Фурманов, Ф.Гладков, Л. Сейфулина, А. Караваева». Первоначально обществу «Сыргозема» для проведения культурных мероприятий был предоставлен театр «Коммуна». В этом театре с начала 20-х годов был открыт клуб нацменьшинств с многочисленными секциями. Московское землячество мордовских студентов открыло здесь свою секцию с драматическим и хоровым отделениями (рис.11). Особенно большой успех выпал на долю спектаклей «Кавто киява» (Двумя путями), «А мон кедензэ палсинь» (А я его руки целовал), «Барщинань шкасто» (Во времена барщины)[23]. Эти пьесы были написаны в 1924 г.. и первый коллективный сборник оригинальных мордовских пьес «Эрзянь пьесат» (Эрзянские пьесы) Васильева, Окина, Чеснокова (М,ЦИЗ,1924)»[24]. так быстро разошелся, что к 1931 г. составлял библиографическую редкость[25]. Но театр «Коммуна» располагался вдали от мест проживания мордвы, и А.П.Рябов вместе с Т.В.Васильевым ставят вопрос об организации клуба непосредственно в Марьиной Роще, где проживает большинство мордовского населения. В 1926 г. под клуб выделено двухэтажное здание старинной застройки. Заведующим клубом назначен Анатолий Павлович Рябов. Клуб сразу же становится центром пропаганды и культуры и знаний. Здесь была создана школа по ликвидации неграмотности, сокращенная школа политграмоты, где занятия вел Т.В.Васильев (рис. ). Особое внимание уделял Анатолий Павлович хоровому отделению. Он сам обладал прекрасным голосом, прекрасно знал и любил народную песню, ему прочили ему карьеру певца. Довольно быстро, вокруг него возник кружок из студентов землячества, в котором участвовал и Тимофей Васильевич, также обладавший хорошим голосом. (рис. Из книги Васильева). Но главная задача состояла в том, чтобы «вызвать к жизни, вытащить на свет из темных и сырых бараков загнанных на дно людей, особенно мордовских женщин и девушек. А.П. Рябов приходил в дома, посещал место их работы, подолгу беседовал, а иногда прямо на месте затягивал спокойно и тихо знакомую всем песню. Родные мелодии преображали людей… и так изо дня в день рябовский хор стал пополняться все новыми и новыми певцами»[26]. После первых концертов, а особенно после выступления по радио выступления хора пользовались громадным успехом в Москве. В.Э.Мейерхольд, пораженный красотой мордовских песен, вводит их исполнение в свой нашумевший в то время спектакль «Лес» по пьесе А.Н.Островского. Поэтические строки о встрече с мордовской песней в Марьиной Роще можно прочесть в воспоминаниях Дюлы Ийеша[27], стремившегося по приезде в Москву познакомиться с представителями родственных венграм народов : «Сиротливый народ в центре Европы, не мы ли больше всех прочих европейских народов стремимся к своим отеческим истокам?.. Предки мадьяр! Слова, которые загадочным образом уцелели в чумах вдоль Енисея …возгласы, какие раздавались над топкими берегами Оби в день прощания, когда небольшой отряд всадников двинулся на запад... отзвук их еще слышится нам из дальней дали в полторы тысячи лет! И сразу же по прибытии в Москву я стал интересоваться родственниками. …Мордвинов при желании можно увидеть и в Москве; по официальным данным, их здесь более четырех тысяч, и занимают они целый район, где-то на окраине Я сразу же отправился на поиски. Мы преодолели километры, взбираясь с этажа на этаж, обращаясь от одного учреждения к другому. Целыми вечерами, запоздно обходили мы клуб за клубом на окраинах города и попутно познакомились с разными прочими экзотическими народами и народностями: якутами, узбеками, чувашами, юкагирами и чукчами. Наконец, нам удалось узнать, где живут мордвины — в районе Марьиной Рощи. Мы блуждали до самого вечера, в ответ на наши вопросы, где находится клуб, нас гоняли туда-сюда, пока мы окончательно не заблудились в хаотическом беспорядке переулков. Растерянно напрягал я глаза в темноте, почти такой же непроглядной, как и наше происхождение. Вот тут-то и довелось мне испытать потрясение, меня захлестнули смятение и теплая волна радости, когда слуха моего коснулась вроде бы знакомая мелодия, доносящаяся с соседней улицы. Я не ошибся! Эту мелодию я знал, но, как видно, позабыл. Она живо напомнила мне пять-шесть венгерских народных песен, похожая на каждую их них; и только казалось, вот, вот он, в точности венгерский народный напев, как вдруг, через несколько тактов, неожиданным поворотом мелодия переходит в другую, столь же знакомую. Чисто, отчетливо, словно в родных шомодьских краях, я различаю мотив этих двух строчек:

«Три яичка снесла перепелочка

Пере-пере-перепелочка...»

Может, я ослышался? Однако, отметая прочь все мои сомнения, мелодия торжествующе продолжается, и на нее естественно ложатся привычные слова:

«Куст мой розовый пригожий,

Розу мне отдай...»

— Неловко говорить, — смущенно обращаюсь я к своему спутнику, — но я почти уверен, что эту песню исполняют в мордовском клубе.

— Вполне возможно, — отвечает он, прислушавшись. — В подобных клубах обычно проводят репетиции музыкальные и драматические кружки самодеятельности. Во всяком случае, давайте заглянем туда. Так мы отыскали мордвинов…

…Слова порхают в воздухе, чирикая и воркуя, стремятся друг к другу, как влюбленные пташки. Стоит мне запустить какое-либо словцо, как они тут же выпускают встречное. Мы перекликаемся с расстояния более чем в тысячу лет, стараясь передать один другому частицу испытываемой нами радости» [28].

Среди студентов мордовского землячества сестра Тимофея Васильевича – Анастасия, его брат Алексей, братья Анатолия Павловича – Владимир и Александр и сестры Софья, Лидия и Елизавета (рис.12,13 ). «Прекрасное, кипучее, веселое время!» – так вспоминала о тех годах Елизавета Павловна Рябова, ставшая женой Тимофея Васильевича. Почти все братья и сестры семей Рябовых и Васильевых на коллективной фотографии участников Второго съезда работников просвещения мордвы (Москва 1925 г.) (рис.14).

Елизавета Павловна Рябова родилась 13/26 мая 1896 г. с. Новая Слобода, Лукояновского уезда, где в это время служил отец Павел Тимофеевич (рис.15). Затем семья возвращается в родное село Лобаски. Мать - Александра Михайловна Юрченкова, была сиротой, воспитывавшейся в семье дяди. Считается, что жители Лобасков, носящие фамилию Юрченковы, Юркины, потомки некоего Юрки, в доме которого в 1744 г. жители Лобасков приняли обряд крещения[29]. У Павла и Александры Рябовых родилось семеро детей: Анатолий, Елизавета, Софья, Владимир, Александр, Капитолина и Лидия.

При жизни отца Елизавета окончила 4 класса женской гимназии, что давало право быть сельской учительницей. Уехала к старшей сестре в Омск и начала работать в 1913 г. домашней учительницей. Затем окончила курсы машинописи и осенью 1915 г. поступила на работу в Акмолинское областное правление г. Омска. Зарплата была очень маленькой и чтобы прожить, пришлось искать другое место, но там потребовалось образование в объеме шести классов мужской гимназии. После самостоятельной подготовки успешно сдала экзамены и осенью 1916 г. поступила на работу в аптеку г.Омска, где проработала до 1920 г. В 1920-1922 г. работает секретарем машинисткой в фармацевтической отделе Омского Губздрава. В марте 1923 г. она уезжает в Москву с намерением продолжить образование. По приезде поступила машинисткой в редакцию мордовской газеты «Якстере Теште», где, отметив ее хорошее знание родного языка предложили еще работать корректором. С 1 сентября 1923 года Елизавета Рябова зачислена на 1 курс химфака 2-го Московского Государственного университета, который окончила в 1930 г. Работая в редакции «Якстере Теште» она знакомится с Тимофеем Васильевым. С тех пор их жизнь неразлучна. С семьей Рябовых Тимо (как звали его близкие и друзья) на всю жизнь связали крепкие узы уважения и дружбы.

Много жарких споров и веселых бесед семей Рябовых Васильевых проходило в комнате в Лоскутной гостинице,[30] где жила молодая семья (рис.16). Эту комнату в «огромнейшей коммуналке» вспоминает сын Тимофея Васильевича и Елизаветы Павловны, Рамзай, родившийся в мае 1925 г.

 « У нас была комната с телефоном, которым я пользовался, когда мать уходила на кухню, этажом ниже. Все очень просто: телефон настенный, пододвигаю стул, взбираюсь, снимаю трубку и говорю

 - Дайте Комакадемию!».

 А дальше совсем просто – «Комакадемия? – Дайте Васильева».

 Услышав голос отца, кричу – «Па, это ты? А это я!»[31].

В январе 1926 г. Т. В. Васильев по распоряжению ЦК направляется помощником прокурора Башкирской АСС, но уже в конце года возвращается в Москву для продолжения учебы в Московском университете[32]. 6 августа 1928 года на организационном заседании пленума окружного исполкома Мордовского округа Средне-Волжской области Васильев Т.В. был назначен первым председателем Мордовского Окружного суда[33].

В конце 1929 г. Т. В. Васильев на короткое время возвращается на работу в ВЦИК, где его назначают на должность секретаря для ответственных поручений в организационный отдел, а в апреле 1930 г. переходит работать в Институт Советского строительства и Права при Коммунистической Академии ЦИК СССР (в настоящее время Институт государства и права РАН)[34].

Тимофей Васильевич много и плодотворно работает, у него была несомненная склонность к литературному творчеству, как говорила его жена - «серьезная склонность, он любил писать». Статьи Т. В. Васильева появляются на страницах журналов «Большевик», «Советское государство и революция права», в газетах «Правда» и «Известия». В 1931 г. опубликована работа на тему «Советское строительство автономных республик и областей», выходит в свет монография Т. В. Васильева «Мордовия».

«О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут…»

Редьярд Киплинг

 

В 1931 г. Тимофей Васильевича направляют в Лондон юрисконсультом торгового представительства. Отношения между Великобританией и Советской Россией только стали налаживаться. В мае 1927 г. дипломатические отношения между странами были разорваны, восстановление их произошло лишь в октябре 1929 г. Исправить ситуацию было поручено Григорию Яковлевичу Сокольникову[35].

Это был одним из самых образованных людей в руководстве партии большевиков, свободно владеющий шестью европейскими языками. В 1922 году он становится первым наркомом финансов только что образованного СССР, теоретиком и пропагандистом НЭПа (новой экономической политики. В кратчайшие сроки проводит успешную денежную реформу и стабилизацию курса рубля. Заслугой Г.Я.Сокольникова было спасение страны от голода и оживление экономики - через два года советская валюта ценилась дороже доллара и даже английского фунта стерлинга. В 1925 году червонцы котируются на международных валютных биржах выше любой другой европейской валюты[36]. В силу общественно-политических обстоятельств деятельность Г.Я. Сокольникова рассматривалась без указания его имени. Г.Я. Сокольникова, а деятельность на посту полпреда СССР в Великобритании до недавнего времени, практически была закрыта для упоминания. Хотя на протяжении конца 1920-х - начала 1930-х годов Г.Я. Сокольников выступал в качестве одного из крупнейших дипломатов Советского государства и его дипломатическая деятельность освещена в нескольких фондах Архива внешней политики Российской федерации (АВП РФ),в частности (несекретная референтура по Англии) и (секретная референтура по Англии) Реабилитация Г.Я. Сокольникова произошла только во время перестройки, 12 июня 1988 года по решению Пленума Верховного суда СССР[37].

Максимальная требовательность себе и высокий профессионализм в работе – эти качества Григория Яковлевича Сокольникова были близки молодому юристу Васильеву. Он с головой уходит в новые обязанности, которые требуют от него совершенствования знаний тонкостей английского языка, так и тонкостей торгового и морского права Великобритании. Тимофей Васильевич становится слушателем Лондонского университета, встречается с английскими адвокатами.

В 1932 году Г.Я.Сокольников возвращается в Москву, а полномочным представителем назначается Иван Михайлович Майский[38]. Он высоко оценил работу торгпредства в этот период, отмечая, что «переговоры о новом торговом соглашении, которые пришлось вести в Лондоне мне и нашему тогдашнему торгпреду в Англии А. В. Озерскому[39], человеку умному и гибкому, оказались очень трудными и продолжались целых 15 месяцев»[40]. Несмотря на напряженную работу Тимофей Васильевич не порывает связей с Мордовией. С образованием в 1934 г. Мордовской Автономной Советской Социалистической Республики он избирается членом ЦИК МАССР. В 1935 и 1936 г. он участвовал в работе сессий ЦИК МАССР, встречался с трудящимися и друзьями. Жизнью в СССР, о колхозах, трудовых буднях народа, школе он интересовался не меньше, чем его собеседники о жизни в Англии[41]. Немало докладов и публикаций сделано им в Англии о жизни Мордовской республики в Обществе культурной связи между Великобританией и СССР.

«Это общество, возникшее в 1924 г., сразу после установления дипломатических отношений между СССР и Англией, ставило своей задачей взаимное ознакомление и сближение обеих стран в разнообразных областях культуры и объединяло в своих рядах крупных представителей английской интеллигенции, таких, как например, писатель Герберт Уэллс, философ Бертран Рассел, экономист Кейнс, архитектор Уильяме Эллис, Беатриса Вебб, лейбористский лидер Ласки, редактор известного научного журнала "Природа" Ричард Грегори, художник Уильяме Ротенштейн, специалист по вопросам разоружения Ноэль Бекер и многие другие, Общество систематически устраивало лекции и доклады о различных сторонах советской жизни (науке, образовании, экономике, здравоохранении, искусстве, театре, архитектуре, радио, национальных культурах и т. д.)» [42]. В семейном архиве сохранилась маленькая заметка о выступлении Тимофея Васильевича 3 января 1936 г. в «Rotary Сlub» ( рис.17). Елизавета Павловна вспоминала, что «в частных беседах с английскими коллегами и просто с рядовыми англичанами, он рассказывал о Мордовии, вызывая живой интерес у своих собеседников к жизни, культуре и обычаях народа, о котором они и слыхом не слыхали». Тимофей Васильевич выписывал мордовские газеты, которые давали ему возможность быть в курсе всех событий в Мордовии.

В летнюю пору 30-х годов семья Рябовых собиралась в отчем доме в родных Лобасках – помогали матери по хозяйству. Тимофей Васильевич, так как был избран членом ЦИК МАССР, то в 1935 и 1936 г. участвовал в работе сессий ЦИК МАССР, посещал Мордовию, и непременно заезжал в Лобаски. Летом в Лобаски приезжали многие друзья Рябовых - односельчане: Иван Максимович Горбунов (постоянный представитель Мордовии при ВЦИК СССР, Петр Васильевич Галаев (директор НИИ мордовской культуры, Василий Владимирович Горбунов (будущий профессор) и Илларион Максимович Яушев (в то время уже окончивший Московскую консерваторию. Анна Ивановна Рябова (жена Владимира Павловича Рябова) вспоминала, что «с появлением Ларьки (так звали И.М.Яушева в близком кругу) песням, веселью и дружеским застольям, казалось не будет конца»[43]. Анатолий Рябов и Тимофей тоже обладал прекрасным голосом и ему даже прочили карьеру певца.

8 апреля 1932 г. в семье Тимофея Васильевича и Елизаветы Павловны родилась дочь, Ламзурь-Элеонора (рис.18,19). Тимофей Васильевич старается проводить с семьей каждую свободную минутку (рис.20). Сын Рамзай вспоминает прогулки на Темзу, в Гайд-парк, а также экскурсии по примечательным местам Великобритании. Сохранились фотографии супругов Васильевых и дочери Элеоноры, на фоне ныне не существующего знаменитого Хрустального дворца Сайденхемском парке (рис. 21, 22) [44]. Внешне благополучная жизнь Тимофея Васильевича, наполненная работой и семейными заботами, была под пристальным надзором иностранного отдела НКВД СССР. В донесениях отмечались все его контакты и встречи – особенно с английскими адвокатами и профессорами Лондонского университета.

Наступало время «Большого террора» и многие из тех, кто работал в это время с Тимофеем Васильевичем в Лондоне стали его жертвами. В конце 1936 г. торгпред А.В. Озерский был отозван в Москву[45]. Та же участь ранее постигла советского военного атташе в Великобритании Витовта Казимировича Путну[46], который был отозван в Москву в феврале 1936 г., сразу же после визита в Лондон маршала М.Н.Тухачевского, который вместе с Народным комиссаром иностранных дел М. М. Литвиновым представлял СССР на церемонии похорон короля Георга V.

А в это время в Мордовии разворачивается кампания по выявлению и разоблачению «врагов народа». Со страниц газет звучат обвинения во вредительстве «псевдо-профессора Рябова и Петербургского»[47], призывы «выбросить из литературных эрзя и мокша языков весь вредительский хлам, годами протаскиваемый в языки врагами народа Мироновым, Рябовым, Петербургским …»[48]. 4 июня 1937г. последовал арест Анатолия Павловича Рябова, а 22 октября 1937 г. арестован его брат Владимир Павлович, затем арестованы их жены -Прасковья Фаддеевна Дементьева и Анна Ивановна Рябова.

Встревоженный Алексей Васильевич Васильев звонит Т.В.Васильеву в Лондон. Он говорит с ним по-эрзянски и пытается донести свои тревоги о грозящей брату опасности, предполагая, что как только он вернется в Москву - то его арестуют. Но Тимофей высмеивает брата и советует ему не высказывать глупых предположений.

В конце 1937 г. Тимофей Васильевич получает вызов Москву. В Мордовии уже арестованы все руководящие работники партийных, советских и хозяйственных организаций Мордовии: Председатель ЦИК МАССР Н. Г. Сурдин, Председатель СНК МАССР А. Я. Козиков, 12 наркомов и заместителей наркомов, 5 секретарей обкома ВКП (б), в том числе М. Д. Прусаков, М. Д. Смирнов, Г. Я. Уморин, 27 руководящих работников ЦИК, СНК и обкома ВКП (б), 34 секретаря райкомов ВКП (б), 10 председателей райисполкомов, а также Д. С. Желтов и З. Ф. Дорофеев[49].

Семья Васильевых возвращается в Москву 15 декабря 1937 г., но так как дома на Тверской уже не существует (снесен при строительстве гостиницы «Москва»), то Тимофей Васильевич с женой и детьми временно останавливается на даче у брата Алексея в подмосковном поселке Голицыно. Против него уже получены показания на допросах в Саранске.

В ночь на 9 февраля 1938 года его арестовывают в Голицыно. Ни жена, ни дети, больше никогда его не увидят. Сведения о том, что он был этапирован в Саранск, а потом его направили в Москву, протоколы его допросов, его последнее слово и донесение В.В. Ульриху о расстреле – все это семья узнает только через 60 лет, когда ознакомиться с его делом.

А тогда, в 1938 г. Елизавета Павловна, жена Тимофея Васильевича, начинает борьбу за своего мужа. В ее архиве черновики писем в Главную Военную прокуратуру – откуда год за годом приходит ответ, что «нет никаких оснований к пересмотру дела вашего мужа». Сохранился черновик ее письма к И.В.Сталину от 20 декабря 1939 г.

«…Васильеву сейчас 41 год, из них 21 принадлежат партии большевиков. Генеральная линия партии была его путеводной звездой и с этой большевистской дороги он никогда никуда не сворачивал и ни к каким уклонам не примыкал…

,,.Люди в моем положении не могут лгать прося защиты у Вас. Я прошу Вас восстановить поруганную честь человека, готового пожертвовать жизнью за дело партии. Я имею смелость обратиться прямо к Вам, ибо надеюсь, что Вы ускорите разбор дела оклеветанного человека.

            Я ничего не знаю о судьбе моего мужа. Закончено ли его дело, сослан ли он куда-нибудь и жив ли. Если бы я знала, что он жив, то половина бремени спала бы с моих плеч»

Как она уцелела, не сгинула в эти годы, как смогла выжить и вырастить детей…

Голицыно было в те годы небольшим поселком. Рядом с домом, где жила семья Васильевых располагался Дом творчества писателей[50]. Это был небольшой двухэтажный дом, построенный известным русским адвокатом, драматургом и антрепренером Ф.А.Коршем, в котором он провел свои последние годы. В 1932 г. наследники Ф.А.Корша передали дом Литфонду. Более тридцати лет бессменным директором Дома была Серафима Ивановна Фонская, именно она помогла получить Елизавете Павловне хозяйственную работу в Доме писателей (как его называли в Голицыно). С началом войны Дом писателей ликвидируется, и Елизавета Павловна работает во всех военных госпиталях, которые были расквартированы в Голицыно. В июле 1943 года она поступила на работу в Московский Зоотехнический институт, располагавшийся в Больших Вяземах, где заведовала кафедрой иностранных языков.

Сын Рамзаю (27.5.1925-2.08.2004) к началу войны исполнилось 16 лет, он мечтал быть авиаконструктором, летчиком, но анкетные данные не позволяли. В 1943 году он на фронте; конец войны застает его в немецком городе Фраенвальде. Рамзай Тимофеевич имел боевые награды. После войны, окончив институт, областью его профессиональных интересов становится аэромагнитная съемка. Отец мог гордиться сыном – Рамзай Тимофеевич защитил кандидатскую диссертацию, был широко известен как ведущий магнитолог страны. Он был членом Гравимагнитной секции Ученого совета ВНИИГеофизики, читал курс лекций по аэромагнитной съемке на кафедре геофизики Геологического факультета МГУ, участвовал в работе международных встреч в разных должностях – от переводчика до ученого секретаря VIII Международного Нефтяного конгресса, член Русской Академии, имел почетное звание «Русский народный академик». Автор и соавтор свыше семидесяти научных работ в области магнитной картографии и магниторазведочной аппаратуры и семи изобретений. На протяжении ряда лет читал специальные разделы курса магниторазведки в МГРИ и МТУ.

5 сентября 1956 года Елизавета Павловна получает справку о его реабилитации и свидетельство о смерти Тимофея Васильевича.

В марте 1957 года посмертно реабилитированы братья Елизаветы Павловны – Анатолий и Владимир Рябовы. С этого времени сестры Рябовы – Елизавета и Софья ведут борьбу по поиску рукописных архивов братьев, стремятся восстановить их честные имена, запятнанные потоками лжи и клеветы. В архиве Елизаветы Павловны сотни выписок из публикаций мордовских газет, стенограмм языковых конференций, анализа последующих работ в которых заимствованы творческие идеи и разработки из рукописей Анатолия Павловича Рябова, множество данных из фондовых и библиографических материалов библиотеки им. Ленина. Сохранились черновики писем сестер Рябовых Н.С.Хрущеву, переписка с Гордеем Степановичем Барановым, Илларионом Степановичем Сибиряком (Поздяевым).

Из письма И.М. Сибиряка (Поздяева) А.И Рябовой 17.01.1971 г.

«Работу мою о братьях Рябовых и Васильеве я давно почти закончил. Осталось только немного. В ней только правда и правда о них и о нас всех. Но признаться не могу послать ее ни Вам, ни Елизавете Павловне, …. Как бы она не попала в неблагонадежные и недобропорядочные руки…»[51]. Судьба этой работы неизвестна. Возможно, будущим исследователям научной биографии Т.В.Васильева и братьев Рябовых станут доступны эти материалы.

В 1961 г. Елизавета Павловна пишет в КГБ заявление, с просьбой о возвращении личных документов Т.В.Васильева и получает ответ, что они не сохранились (рис. 23,24). До конца своей жизни она так и не узнает о месте его захоронения, ни о захоронении братьев. Сохранился черновик ее письма: « Всякая смерть тяжела, любая утрата горестна. Но когда человек гибнет во имя высокой цели, в его смерти есть величие, есть какое-то оправдание, есть утешение для тех, кто остался жить. Но во имя какой цели умер наш Тимофей? Он не заслужил себе даже могилы, на что имеет право каждый живущий…».

Елизавета Павловна ушла из жизни 30 апреля 1996 года, за три недели до своего столетия. Через год, в столетие Тимофея Васильевича дочь Элеонора Тимофеевна получит письмо с сообщением, что Тимофей Васильевич кремирован в Московском крематории на Донском кладбище и захоронен в общей могиле № 1 невостребованных прахов.

…Последнее пересечение нитей судьбы. Они воевали, работали, встречались в жизни и сошлись в одной могиле – Васильев, Путна, Уборевич, Тухачевский, Блюхер, Мейерхольд… Промысел Божий соединил в одном пространстве мучеников и мучителей. Здесь же на Донском последнее пристанище наркома внутренних дел Н.И. Ежова[52], а на соседней аллее стоит памятник В.М.Блохину [53] - лицо которого, последнее, что увидели они перед смертью….

Не обрели еще ни могильного камня, ни креста, ни памятного знака цвет и гордость мордовской интеллигенции – сотни расстрелянных в мае 1938 г., лишь небольшая часовенка, у которой пробивается земной слезой родник, стоит в глухом овраге Саранска.

И хотя имена их упомянуты в энциклопедии Мордовии (Важдаев, Н.Н. Чесноков Ф.М, Миронов Т.П., Рябов А.П., Рябов В.П. и много других, чьи труды и жизни неотделимы от истории республики Мордовия) хочется верить, что будут они наконец, и погребены достойно, чтобы потомки смогли поклониться родным могилам.

Дочь Тимофея Васильевича и Елизаветы Павловны - Элеонора Тимофеевна Кузнецова живет в Москве и продолжает дело матери. Она много работает в библиотеках и архивах, выступает с докладами и проводит вечера памяти жертвам политических репрессий. Много сил и энергии отдано ею Московскому мордовскому культурному обществу «Масторава». Тяга к литературному творчеству унаследована от отца и ею, она пишет сказки, которые изданы и переведены на эрзянский, мокшанский и английский языки. Указом Главы Республики Мордовия от 3 мая 2012 г. Элеонора Тимофеевна Кузнецова награждена Почетной Грамотой за большой вклад в развитие национальной культуры. Не забывает Элеонора Тимофеевна родину своих предков, часто приезжает в Саранск, старается каждый раз навестить Лобаски (рис. 25).

Жизненный путь и труды Тимофея Васильевича не забыты в Мордовии. В 70-х - 90-х годах прошлого века публикует биографические материалы журналист Валерий Васильевич Епишин. В 2007 г. к 115-летию Т.В.Васильева переиздана его монография «Мордовия». По инициативе Валерия Анатольевича Юрченкова, директора Научно-исследовательского института гуманитарных наук, в новое издание включены сведения из семейного архива Т.В.Васильева.

Большая заслуга по изучению архивных документов по биографии Т.В. Васильева и введения их в научный оборот принадлежит Евгению Николаевичу Тязину, старшему преподавателю кафедры теории и истории Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева.

Более полное освещение жизни и деятельности Т.В.Васильева дано в последнее время в серии публикаций Василия Николаевича Мартышкина, заместителя Председателя Верховного Суда Республики Мордовия,

18-19 октября 2012 г. в Мордовии состоялась Международная научно-практическая конференция «Совершенствование российского законодательства: отечественный и зарубежный опыт» памяти Т.В. Васильева, благодаря Юлии Николаевне Сушковой, декану юридического факультета университета им.Огарева в честь Тимофея Васильевича названа аудитория, которую украшает его портрет. Семья Тимофея Васильевича благодарна за эту память.

Литература

Блюхер В. В. По военным дорогам отца. — Свердловск: Сред.-Урал.кн. изд-во,1984.176 с.

Брыжинский В. Анатолий Рябов в московском обществе «Сыргозема»// А.П.Рябов. Саранск 1994. Стр.13-19.

Васильев Р.Т. Мне Россия не дом – мне Россия мать //В. сб.: Система “Планета Земля” (Нетрадиционные вопросы геологии) XIII научный семинар 1 – 3 февраля 2005 г. Материалы. Геологический факультет МГУ. Юбилейное заседание 250 лет МГУ им М.В.Ломоносова, 200 лет МОИП.С.278-303.

Васильев Т.В. Мордовия.Центриздат.Москва,1931.

Воробьева И.А. Язык Земли. Западно-Сибирское книжное издательство, Новосибирск, 1973. 160 с.

Ийеш Д. Россия 1934. М., Хроникер, 2005, стр. 46-49

История пенитенциарной системы Красноярского края. http://www.24.fsin.su/history/4.php

Корчагин Ю.Григорий Сокольников. http://www.lerc.ru/?part=articles&art=16&page=45

Майский И. М. Воспоминания советского посла в Англии. М., Издательство института международных отношений. 1960. — 144 с.

Мордовская литература. Литературная энциклопедия//Под ред. Луначарского А.В.т.7. ОГИЗ РСФСР.1934. Стр. 494.

Нашей истории строки № 1 (18)// Человек и тюрьма. Пенитенциарный журнал.№ 1 (18), 2011. С 2-6.

Никонова Л.И., Акимова З.И. Опыт и перспективы исследований мордовской диаспоры:к вопросу проблем народной культуры в Сибири. Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития : сб. науч. тр. : в 3 ч. – Омск : ООО «Издательский дом "Наука"», 2012. С. 172 -178.

Овчарова М.А.. Мордва Кемеровской области:этнические процессы. Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития : сб. науч. тр. : в 3 ч. – Омск : ООО «Издательский дом "Наука"», 2012. стр.166 – 172.

Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. / Под ред. Н.А. Троицкого. - Т. LXXIX. Томская губерния. - СПб., 1905.

Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД 1934-1941. - М.; 1999.

Пьянова О.А. Создание и деятельность революционных трибуналов в Западной Сибири.

Декабрь 1917 - май-июнь 1918 гг.//Сибирская заимка. № 1, 2001.

Сибиряк (Поздяев) И.С. Как я был репрессирован в Мордовии. Мемуары. www.http://zubova-poliana.narod.ru/repression-sibiryak1.htm

Тязин Е.Н. Первый Председатель Мордовского окружного суда Т.В. Васильев // Правосудие в Республике Мордовия. – 2010. – № 2.

Черушев Н.С., Черушев Ю.Н. Расстрелянная элита РККА (командармы 1-го и 2-го рангов, комкоры, комдивы и им равные). 1937-1941. Биографический словарь. М., 2012, с. 104-105.

Чигир О. С. Григорий Яковлевич Сокольников: личность и деятельность. Автореферат диссертации. Рязань, 2009.

Юрченков В.А..Лобаски:социально-экономические этюды (XII-XIII вв.) Сб научных Рябовских чтений. Рябовы:pro et contra. №2 (119), стр. 26

Янгузов З. Ш. Забвенья нет : страницы жизни полководческой деятельности Маршала Советского Союза В. К. Блюхера. Хабаровск : Книжное изд-во, 1990. – 336 с.

Память сердца

Элеонора Тимофеевна Кузнецова приехала в Саранск на презентацию книги об ее отце – Васильеве Тимофее Васильевиче – первом председателе Мордовского окружного суда. Трагическая судьба Тимофея Васильевича неразрывно связана с семьей его жены – Рябовыми.

Большая крестьянская семья Рябовых, живших в селе Лобаски Ичалковского района, рано лишилась отца и все тяготы жизни легли на плечи матери Александры Михайловны. Она сумела не только вырастить семерых детей, но все они получили прекрасное образование. Вместе с женами сыновей и мужьями дочерей более десятка учителей составляла семья Рябовых. В сельских школах, в училищах, в институтах - все они трудились на благо Мордовии.

В 1938 г. всех своих сыновей потеряла Александра Михайловна Рябова, арестованы были снохи, овдовела дочь, осиротели внуки… На плечи легла такая ноша, которую казалось не осилить…но нужно было жить дальше. Стала она поддержкой и опорой своим дочерям и снохам, которые пронесли через всю жизнь верность погибшим мужьям, вырастили детей, воспитав их достойными своих отцов и предков. Нет у женщин семьи Рябовых ни наград, нет почетных званий, но лишь благодаря им не исчез род, продолжился и живет уже в правнуках и пра-правнуках.

Поклониться памяти своей бабушки приехала Элеонора Тимофеевна в Лобаски, а затем пройти скорбным путем – от Саранска в Чуфарово, где была в заключении родная тетка Элеоноры Тимофеевна – Анна Ивановна Рябова.

Анна Ивановна Рябова была женой Владимира Павловича Рябова.

Владимир Рябов род. 1 апреля 1901 г. в с. Лобаски, после окончания школы в 17 лет работал в Омске чернорабочим, в 1920-1921 воевал в партизанском отряде им.И.Ф.Пакулова, в 1921-1924 г. младший милиционер. В 1924-1927 г.г. Владимир становится студентом рабфака при институте Покровского, в 1928-1932 г.г. поступает в сельхозакадемию им. К.А.Тимирязева . Летом 1931 г. Владимир, приезжает в с. Хомутиха Тверской области на практику в качестве преподавателя агрономии и машиноведения на курсах трактористов. Там он встречается с Анной (род. 4.03.1911 г. ст. Максатиха, Калининской обл.), которая преподает на тех же курсах русский язык. Через год, после окончания сельхозакадемии Владимир приезжает за Анной и увозит ее в Саранск. Она поступает на очное отделение биологического факультета Саранского агропединститута, затем работает учительницей. Молодую семью сначала приютила сестра Владимира – Софья, потом появилось и свое жилье. Соседями оказались Петр Кириллов и Андрей Куторкин, работавшие в журнале «Сятко». Оба были уже известными литераторами и во многом способствовали тому, что Владимир Павлович стал активно сотрудничать с Мордовским книжным издательством, пока не окончательно перешел на редакторскую должность. В эти годы он много работает над переводами произведений А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, Н.Некрасова. на родной язык. В 1934 г. в Москве в издательстве «Художественная литература» выходит в свет поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» в его переводе, в 1935 г. в журнале «Сятко» печатается его перевод поэмы М.Ю.Лермонтова «Песнь про купца Калашникова». В декабре 1935 г. Владимир Павлович принимает участие как делегат от мордовской писательской организации в 1 Всесоюзном съезде поэтов-переводчиков. В.П.Рябов преподавал в Мордовском аграрном пединституте. С 1933 по 1937 год работал редактором сельскохозяйственной литературы в Мордовском книжном издательстве. Он является составителем таблицы «Правила смешивания минеральных удобрений для внесения под различные культуры и почвы».

На основе его перевода сказки А.С.Пушкина «О рыбаке и рыбке» ( Ёвкс калонь кундыцядо ды калнэде», 1937 г.) составлен эрзянско-немецкий словарь (Гамбург, 1978 г.).

В 1937 г. Владимир Павлович получил ответственное задание ЦИК МАССР – перевести на мордовский язык принятую в декабре 1936 г. Конституцию СССР. В молодой семье родилась дочка Галя. Казалось бы, что впереди только счастливая жизнь. Но вокруг сгущалась тьма, начались аресты, был арестован и сосед по квартире, редактор журнала «Сятко» писатель Куторкин. Не миновала беда и семью Рябовых – в ночь с четвертого на пятое июня 1937 г. увели Владимира Павловича, а 22 октября 1937 г. пришли и за Анной Ивановной, у которой на руках десятимесячная дочка Галя. Её забрали бы вместе с матерью, но только в том случае если бы ребенок был грудным. Так как ребенок уже не был грудным , то точных инструкций у чекистов не было, и они категорически отказались взять ее с ребенком. Куда же деть дочку в глухую осеннюю темную ночь? Анна Рябова, сопровождаемая милиционером, отнесла дочь к сестре мужа - Софье Павловне Рябовой. Потом приехала из Лобасков свекровь Александра Михайловна Рябова. Начались походы с передачами в Чуфаровский монастырь, где сидела Анна вместе с другими женами врагов народа. Пешком из Саранска добиралась Александра Михайловна в Чуфарово, чтобы принести передачу снохе – белье, одежду, продукты. «Когда меня доставили в одну из камер тюрьмы, я увидела десятки знакомых мне женщин. С одними вместе учились в Мордовском пединституте, с другими – учительствовали в школе, встречались семьями или просто жили по соседству. А.И.Рябова вспоминала, что вместе с ней в октябре-ноябре 1937 г. в Чуфарово сидели Петербургская В.И (жена проф. Петербургского Ф.И.); жена Ляхова В.А. - наркома финансов МАССР, Оленина – преподаватель Зубово-Полянской школы; Туровская Валентина Михайловна – зоотехник Наркомзема; Алексеева – жена следователя; учительница Вишневская Ася, жена секретаря райкома; Слисарева Зося – жена Энгельгарта; Нифантьева Лиза , жена Вайса- преподавателя пединститута; Русаловская Анна, учительница; Ивашкевич; Арапова Любовь.

Анна Ивановна была осуждена и направлена в Акмолинский лагерь жен изменников Родины- сокращенно А.Л.Ж.И.Р. Акмолинский лагерь жён изменников Родины — входил в систему Карагадинского лагеря (КАРЛАГа). Она освободилась 22.10.1940 г., ей было запрещено проживание в крупных городах, в том числе и в Саранске.

Она вспоминала , что первой освободилась из мордовских женщин, сидящих в Карлаге. «Поезда ходили плохо, и я неделю промучилась в дороге. Утром седьмого ноября была в Саранске и словно нахлыстанная бросилась с вокзала на Демократическую улицу, где жила Соня. Но Сони дома не было, она ушла на праздничную демонстрацию. Дома была свекровь Александра Михайловна и моя пятилетняя дочь Галя. Бросилась я к ним и кричу « Галенька, я приехала! Я твоя мама! Приехала, иди, иди ко мне, моя доченька!» А она смотрит на меня испуганными глазенками, и еще крепче ухватившись за бабушкин подол твердит одно слово « кадомак, кадомак,кадомак». Неудивительно, за пять лет она мамой звала свою тетку – Софью Павловну. «Да сними ты с себя свои арестантские «шоболы» - сказала свекровь. «Видишь, ребенок боится тебя в таком одеянии». Я переоделась, и дочь пошла ко мне на руки. Прижав к груди родное тельце я тихо и безудержно заплакала. Слезы катились по моему лицу, падали на русую головку дочурки. Но та не шевелилась и только крепче прижималась ко мне, словно понимая, что творилось в измученной душе ее несчастной матери…»

Устроилась работать в глухой деревне под Старой Руссой, потом грянула война, во время эвакуации работала учительницей в с. Саловка Лямбирского района Мордовии, в г. Тихвине в педучилище. затем в г. Ленинабаде в Таджикистане. На склоне жизни пережила Анна Ивановна гражданскую войну в Таджикистане в 1992-194 г.г., пришлось пожилой учительнице бросить жилье и имущество. Она перебирается в Ленинград, к дочери Галине, где прожила остаток жизни. Похоронена Анна Ивановна Рябова в Ленинграде.

Дочь Владимира Павловича – Галина Владимировна – окончила Ленинградскую лесотехническую академию, вместе с мужем Олегом Валерьяновичем воспитала двух сыновей и живет сейчас в Ленинграде. Возраст и болезни не дали ей возможности приехать в Саранск. Она просила свою сестру – Элеонору Тимофеевну приехать в Чуфарово.

Благословенное святое место, избранное для молитв о спасении рода человеческого стало воплощением ада на земле. Вот какие строки о Чуфарово вспоминала Анна Ивановна

«.. Да, я вижу – о, Боже великий! –

Существует великий ад.

Только он не там, не за гробом,

Он вот здесь окружает меня,

Обезумевшей вьюги злоба

Горячее смолы и огня…»