Этот эпизод из своих воспоминаний я давно хотел воспроизвести на бумаге. Буду говорить о наболевшем, так как считаю своим долгом помочь самому себе и близким мне людям не оставаться равнодушными к памяти о соотечественниках, а также иностранных гражданах, погибших и пострадавших в страшные годы сталинских репрессий.

(Публикация также размещена на сайте http://counterpoint.ru/?p=15753)

Дядя Витя

В тот теплый весенний вечер 1983 года мне предстояла встреча на Савеловском вокзале с моим двоюродным дядей Виктором Николаевичем Ивановым. Он жил в городе Рыбинске и работал на Полиграфмаше в отделе снабжения. Ему часто приходилось приезжать в Москву на одноименный завод в командировки. Московский Полиграфмаш располагался в Малом Калужском переулке, совсем рядом с домом, где жила его двоюродная сестра, моя мама Ирина Николаевна. Неудивительно, что дядя Витя часто заезжал в гости к родному человеку, иногда с удовольствием останавливался на ночлег, общался с тетей Надей – моей бабушкой Надеждой Николаевной, с зятем и племянниками.

В какой-то момент он очень по-родственному помог Надежде Николаевне. Это случилось, когда в 1967 году она и Ирина Николаевна предприняли очередную попытку наладить жизнь их сына и брата, моего дяди Николая. Он в ту пору жил в сибирской деревне Залари, где-то рядом со станцией Зима, и работал скотником в колхозе. Он был болен алкоголизмом, и спасала его от больших бед только Надежда Ефимовна – вторая жена, женщина-инвалид, у которой был туберкулез позвоночника. Бабушка переехала в Рыбинск и смогла получить ордер лишь на однокомнатную квартиру для трех человек (!), напомнив в горисполкоме, что она вдова Николая Ивановича Дыренкова, который в годы Революции по личному поручению В. И. Ленина возглавлял рыбинский Совет народного хозяйства. В какой-то момент, перед переездом в новую квартиру в блочной (или панельной – не помню точно) пятиэтажке в рыбинском микрорайоне при моторостроительном предприятии, они втроем – бабушка, дядя Коля и тетя Надя – продолжительное время жили на квартире у Виктора Николаевича вместе с его домочадцами.

Скажу, однако, что вместе пожилой сын и старая мать не ужились. Возможно, сказались долгие годы разлуки и испытаний, которые пришлось преодолевать в одиночку сыну, оставшемуся сиротой после ареста родителей в 1937 году. Некоторые из этих испытаний оказались для него непреодолимыми. Мать видела в сыне все того же мальчика-подростка, с которым ее так жестоко разлучили. Последовавшее через некоторое время возвращение Надежды Николаевны из Рыбинска в Москву с существовавшей здесь системой прописки и второе по счету воссоединение с семьей дочери и зятя для вдовы «врага народа», отсидевшей восемь лет в сталинском лагере и десять лет проведшей в ссылке, стало, по сути, повторением пройденного ею в начале пятидесятых пути, полного унижений и оскорблений – «от ссыльной до реабилитированной».

Обычно командировки дяди Вити в Москву не ограничивались только лишь производственными необходимостями. На обратную дорогу домой в Рыбинск в «УАЗик-батон», на котором он приезжал по производственным делам, загружались купленные им в магазинах «Рыба», «Мясо» и «Диета» на Ленинском проспекте в невероятных количествах продукты питания, которые ему заказывали сослуживцы и родственники. Наиболее удачным временем года для таких акций были поздняя осень и зима, так как все купленное могло до отъезда обратно в Рыбинск храниться на нашем балконе. Однако производство полиграфического оборудования осуществлялось без перерыва и не зависело от времени года, поэтому приезды дяди Вити случались также и летом и весной. Тогда на помощь ему приходил наш трудяга-холодильник «ЗиЛ», мощности которого едва-едва хватало, чтобы сохранить полезные свойства купленных сосисок, вареной колбасы и трески. В такие дни дом заполняли запахи кладовок продуктовых магазинов, которые я по сей день помню вполне отчетливо.

К моменту памятной для меня встречи с дядей Витей на Савеловском вокзале в моей жизни произошли большие перемены. В 1977 году в ноябре умерла мама. Отцу в тот же год и буквально на следующий день после маминой кончины исполнилось 70 лет. Мне надо было становиться взрослым и устраивать собственную судьбу. Год спустя я привел в дом жену – Марину. Еще через год у нас родился сын Женя. Народу в доме прибавилось: с нами стала жить Маринина бабушка Маша, призванная помогать студенческой семье, и мой средний брат Ефим с сыном Ваней – мальчиком, больным ДЦП, от которого мать после развода с братом отказалась.

Дядя Витя стал приезжать к нам все реже и реже, а потом и вовсе перестал. Машину, тот знаменитый «УАЗ-батон» предприятие теперь не предоставляло, и ему самому, уже пожилому человеку, приходилось решать вопросы снабжения завода, бегая по инстанциям своим ходом. Купленные продукты он вынужден был складывать в камере хранения на Савеловском вокзале. В тот день дядя Витя позвонил мне, попросил встретить и помочь дотащить сумки с провизией до вагона поезда, отправлявшегося в Рыбинск вечером.

Инженер Менотти из Дирижаблестроя

Путь до Савеловского вокзала в ту пору занимал много времени. Станции метро «Савеловская» в проекте еще не было, и добираться туда приходилось либо на такси, либо на автобусе №5, благо он имел конечную остановку совсем рядом с моим домом – на кругу-площади, рядом с Текстильным институтом. После отправления от Текстильного института он двигался по Выставочному переулку, выезжал на Ленинский проспект, останавливался на Октябрьской площади и далее по улице Димитрова шел через Центр мимо Кремля, потом поворачивал на Пушкинскую улицу и следовал «на север», прямиком направляясь к Савеловскому вокзалу, где у него была другая конечная остановка.

Сев в полупустой вечерний автобус, я, предвкушая интересную дальнюю поездку, уселся на сиденье возле окна и совсем уже было расслабился, глядя из него на родные сердцу места. Автобус тем временем медленно доехал до остановки на Октябрьской площади. Место рядом со мной оказалось незанятым, и на него с трудом села очень полная дама преклонного возраста в темно-синем старомодном платье с белым кружевным воротничком. На ней были очки с толстыми стеклами. Она тяжело дышала, так как ей, очевидно, было трудно подниматься по крутым ступенькам автобуса. Я вдруг услышал от нее уже известные мне слова и фразы, не раз произносившиеся в разговорах домашних, в частности – «вредительство». Так она отреагировала на долгое ожидание на своих больных отекающих к вечеру ногах автобуса, шофер которого в тот вечер явно не был настроен выполнять свои обязанности должным образом. Я насторожился, когда услышал нечасто произносимые в обществе слова. Она же продолжила в том же духе. Все говорила и говорила о несправедливостях, преследовавших ее. Она только что получила ответ на свое письмо в ЦК Партии на имя Ю. В. Андропова, в котором просила помочь ей, старой и больной, а также ее сыну, улучшить жилищные условия, переехать из подмосковного Долгопрудного в Москву и поселиться в доме с лифтом.

Как я уже говорил, слова: «вредительство», «ссылка», «лагерь» и другие мне были известны с раннего детства, поэтому, увидев свою соседку первый раз в жизни и услышав сказанное ею, я практически сразу догадался о бедах, с которыми она могла столкнуться в жизни. О них, к своим неполным тридцати, я уже очень многое узнал от мамы и бабушки в страшных, очень страшных подробностях. Соседка, даже внешностью своей схожая с моей бабушкой, однако до поры молчала о предполагаемых мной деталях случившегося с ней и ее семьей. Оставалось только ждать подтверждения своей догадки.

Автобус не спеша шел и шел по чистенькой и аккуратной весенней Москве, как вдруг стоявший на передней площадке автобуса у окна смуглый худощавый немолодой мужчина в очках в роговой оправе, одетый явно не по погоде, в теплое пальто и кепку, укутанный шарфом, неожиданно радостно закричал, обернувшись к моей соседке и показывая пальцем в окно, будто увидел за ним что-то очень знакомое и приятное ему: «Мама, мама!!! Посмотри скорее, вот же дом, где мы жили тогда, да?». Она нехотя ответила ему: «Да, Марио. Это тот самый дом…». Автобус в этот момент проезжал мимо жилого дома постройки начала века на Пушкинской улице. Она в тот момент как будто подтвердила мои догадки, нехотя пояснив смысл слов неожиданно прервавшего наш разговор мужчины. Оказалось, что после возвращения из Воркуты из ссылки в начале пятидесятых (о чем я уже фактически догадался из разговора с нею) они с Марио и другими женщинами и детьми, коих постигла схожая с ней участь, какое-то время жили в этом многоквартирном доме-общежитии с длиннющими коридорами, кухней с многочисленными керосинками. Потом мои попутчики почему-то были вынуждены переехать в подмосковный Долгопрудный.

Тогда я спросил у нее, почему такое странное, не «наше» имя у ее сына. Вместо ответа она стала читать мне стихи, в которых явно слышалась история ее страшной жизни и судьбы. Плохая моя память, к сожалению, не позволяет воспроизвести ни строчки из услышанного от нее большого стихотворения, но общий смысл сказанного сводился к потере близкого, дорогого человека, страшных скитаниях по незнакомым местам, вьюгах и метелях, болезнях и выстаивании…

Еще было в том ее эмоциональном, скорее истеричном, ответе обращение с надеждой, тоже рифмованное, к Генеральному секретарю ЦК КПСС Ю. В. Андропову (о сухом официальном ответе на ее письмо в ЦК я уже упоминал). Глаза ее сделались безумными. В них блестели слезы. Фразы путались. Я как мог пытался утешить ее. Но тщетно. Под рукой даже воды не было. В конце концов она немного успокоилась и стала довольно подробно рассказывать свою историю. Вот как я ее запомнил.

В начале 1930-х годов в Советский Союз приехала работать группа итальянских инженеров-дирижаблестроителей под руководством Умберто Нобиле. Знаменитый итальянский воздухоплаватель Нобиле незадолго до того руководил своей второй арктической экспедицией на Северный полюс на дирижабле «Италия», которая закончилась трагически: корабль при возвращении на материк обледенел и рухнул. Часть членов экипажа, находившихся в оторвавшейся гондоле, была унесена в неизвестном направлении и без вести пропала во льдах. Направлявшийся на французском самолете к месту крушения с миссией спасения коллега и соратник Нобиле по первой арктической экспедиции знаменитый полярный исследователь норвежец Амудсен погиб в авиакатастрофе. Нескольких других оставшихся в живых членов экспедиции спасли советские моряки ледокола «Красин». Самого Нобиле на материк доставил храбрый шведский летчик Лундборг.

Итальянские специалисты – инженеры и техники – после случившегося остались не у дел на родине в Италии и, кроме того, некоторым из них грозило тюремное заключение по причине принадлежности к коммунистической партии. К ним уже тянулись руки самого дуче Муссолини. В то же самое время из Советского Союза по линии Коминтерна всем им поступило приглашение приехать и начать работать: строить дирижабли в стране побеждающего социализма, которое они с благодарностью приняли. К моменту приезда иностранных специалистов в Москве было создано целое предприятие, укомплектованное штатом работников-управленцев. На этом предприятии отсутствовало, пожалуй, главное –само производство дирижаблей. Приезжие специалисты с воодушевлением окунулись в круговорот новых событий. Для строительства завода и ангаров Нобиле лично выбрал площадку в Подмосковье, которой дали имя «Дирижаблестрой». Впоследствии на ее месте возник город Долгопрудный. И работа здесь, в прямом смысле этого слова, закипела. Несколько итальянцев со временем вступили в ВКП (б).

Среди приехавших итальянских специалистов оказался и будущий муж моей спутницы Джиованни Марио Менотти. Она не рассказывала, как они познакомились, однако все время пыталась объяснить значение того дела, которому служил инженер Менотти, как важно было для страны наладить производство дирижаблей. Очевидно, что семейное счастье было недолгим. В том же страшно холодном ноябре 1937 года, когда сотрудники НКВД арестовали мою бабушку, был арестован и вскоре расстрелян, как фашистский шпион, Джиованни. Вместе с ним были арестованы и погибли все члены команды Нобиле, который сам, по счастью для него, единственный из всех уцелел, так как годом ранее смог уехать из Союза.

Недавно на сайте города Долгопрудный я нашел небольшую заметку не об инженере, правда, а о слесаре-итальянце Менотти и его семье. Женой итальянца в ней была названа балерина Лидия Ивановна Панкратова, арестованная в 1942 году за шпионаж в пользу фашистской Германии. В моей соседке, старой и больной, фигура балерины никак не угадывалась, но имя свое, Лидия, она все-таки успела произнести. Поэтому далее я ее так и буду величать.
Лидия Ивановна рассказала, что после ареста Джиованни и обыска в квартире, ее с двухлетним ребенком выставили на улицу, в стужу и мороз, без верхней одежды. Мальчик был и так слабенький, болезненный, а через пару дней, когда пришли арестовывать и ее, укрывшуюся на время у соседей, у него уже был жар и прерывистое дыхание. Все это привело к развитию менингита (пишу, как слышал). Палачи, видимо, с умиравшим ребенком возиться не захотели, и оформлять в детский дом не стали. Оставили с матерью. Так их вместе и этапировали в воркутинский лагерь. Рядом с мамой малыш поправился, но последствия болезни, поражающей мозговые центры, остались с ним навсегда (таким нервическим, даже истеричным, он встретился мне в тот вечер).

Об остальном, что с ними дальше случилось, я могу лишь догадываться. Например, получив еще один срок «за шпионаж» в 1942 году, Лидия Ивановна все-таки не была расстреляна, а приговорена к двадцати пяти годам заключения. Чудом выжила в тюрьме и лагере там же, где-нибудь в Воркуте или Инте, а у сына ее, Марика Менотти, хватило жизненных сил, чтобы дожить в детдоме, а потом в каком-нибудь интернате до встречи с мамой после ее реабилитации в начале пятидесятых. Но это уже снова мои догадки. Договорить мы не успели. Автобус прибыл на конечную остановку, и мы расстались около пригородных касс Савеловского вокзала.

Инженер-танкостроитель Дыренков

Подробный рассказ о моем дедушке Николае Ивановиче Дыренкове – папе моей мамы – я мог бы и не писать. В последние годы на ряде сайтов о нем, как легенде отечественного танкостроения, о его семье написано много интересного. Например, из интернета я узнал о своем прадеде, большом труженике и заботливом семьянине Иване Алексеевиче Дыренкове.

В разные годы он работал глинотопом, рабочим железнодорожных мастерских. Его жена, моя прабабушка Марфа Максимовна, вела домашнее хозяйство. Родом они были из Мологи, из деревни Малая Режа, которая покоится где-то под водами Рыбинского водохранилища. Там же родился и Николай Иванович. В конце позапрошлого века прадед Иван перевез семью из деревни в город Рыбинск, где поселился с домочадцами в подвале кирхи и стал работать в ней сторожем. Переезд был обусловлен, в первую очередь, желанием прадеда дать двум своим сыновьям образование. Оно в существенной степени было реализовано: начальное техническое образование его сын Николай получил там же, в Рыбинске, в ремесленной школе.

С Рыбинском связана дальнейшая судьба моих предков. В этом городе – столице бурлаков России –в семье Николая Николаевича Иванова, моего другого прадеда, служившего приказчиком в магазине богатого купца, родилась, а потом училась в Мариинской гимназии, моя бабушка. Там же, в Рыбинске, она встретилась с дедушкой и вышла за него замуж.

Смолоду Н. И. Дыренков был активен в общественной жизни. Хотя он и не являлся партийцем, активно участвовал в революционном процессе. Руководил противовоздушной обороной Петрограда в 1918 году. Вернувшись в Рыбинск, он пытался наладить производство дирижаблей, но более важным делом для народного хозяйства в тот момент была работа мехмастерских по ремонту автомобильной техники. Под его руководством они начали ритмично функционировать. Тогда же он возглавил Совет народного хозяйства Рыбинска и дважды встречался с В. И. Лениным, который после бесед с Н. И. Дыренковым весьма одобрительно отзывался о работе «рыбинских товарищей», ставил их в пример. Вскоре после этого Николай Иванович резко изменил место проживания и вид деятельности. После некоторых размышлений, я полагаю, он вынужденно уехал с семьей из Рыбинска, где власть перешла к партийной номенклатуре, и его, беспартийного, но видного, общавшегося с самим В. И. Лениным, хозяйственника, замучили доносами и угрозами, которые сыпались в избытке. Имел место также и саботаж его инициатив. В итоге он обосновался с семьей в Самаре.

В Самаре он работал инженером на Жигулевском заводе. Что это было за предприятие, я так и не разобрался. Известно, однако, что дед руководил в Самаре мехмастерскими, где ремонтировались трактора и другие машины и механизмы. Похоже, что те мехмастерские как раз и располагались в цехах Жигулевского завода. В 1919-м голодном году у деда и бабушки родился и вскоре умер первенец Вадим. В 1921 году там же, в Самаре, родилась дочь Ирина, ставшая моей мамой, а в 1923 году – младший ребенок – сын Николай.

В эту же пору Н. И. Дыренков помогал «гражданину мира» Фритьофу Нансену, приехавшему в Самару с гуманитарной миссией, доставлять продукты голодающим Поволжья. Из одного такого похода он привез домой двух измученных, оголодавших беспризорников, которые долго жили в его семье, также испытывавшей нужду. Однако, несмотря на благородные дела, совершавшиеся им, Н. И. Дыренков в 1923 году чуть не попал под суд революционного трибунала, так как хозяйственный спор между ним, как начальником мастерских, и рабочими из-за размера оплаты труда был перенесен кем-то в политическую плоскость. К счастью для него, в тот момент все обошлось.

В 1926 году деда назначили главным инженером только что построенного по лицензии «Фиата» Одесского автобусного завода. После этого, начиная с 1929 года, он переехал с семьей в Москву и занимался созданием бронетехники и узлов, машин и механизмов для железных дорог, в том числе и военного назначения.

Публикуемые в интернете материалы о достижениях Н. И. Дыренкова в области бронетехники, а также успехах в создании передовых для того времени образцов железнодорожного машиностроения, мне представляются объективными и полностью соответствующими материалам его следственного дела, открытого в конце сентября 1937 года. В нем, в частности, указывалось на более чем пятьдесят созданных Дыренковым образцов бронемашин и танков, а также серии автономных железнодорожных вагонов для госпитальных нужд и оперативной эвакуации раненых в тыл и обустройства штабных передвижных помещений.

Нет в этом списке, пожалуй, уникального бронепоезда, состоявшего из танков конструкции все того же инженера Дыренкова, двигавшихся на колесных парах по рельсам, который принимал активное участие в боевых действиях в Великую Отечественную войну на Северо-Западном фронте (смотрите здесь: http://tvzvezda.ru/news/qhistory/content/201507180811-gq46.htm - это про моего деда, Николая Ивановича: полуграмотный рабочий... Постыдились бы. Правда, в тексте авторы исправили бестактность...). Образец такого бронепоезда Н. И. Дыренкова сохранен в музее бронетанковой техники в подмосковной Кубинке. В списке также выделялся тепловоз его собственной конструкции, который он разрабатывал на Коломенском заводе вплоть до ареста. О его опытном образце, показавшем удивительные для того времени технические возможности, он докладывал XVII съезду ВКП (б), проходившему в 1934 году. Думаю, что выступление на съезде, давшееся ему с огромным трудом, как в моральном плане (вспомним о его печальном опыте общения с партийной номенклатурой), так и в физическом (он вынужден был произнести свою короткую речь, страдая от сильнейшей ангины), стало началом его трагического конца. Сейчас хорошо известно, сколько погибло участников того «съезда победителей», в числе которых оказался беспартийный инженер Н. И. Дыренков.

Дедушка к моменту ареста был "безработным". По моим прикидкам уже с 1935 г. он был вне активной деятельности. Это, в том числе, могло быть связано с его выступлением на 17-м съезде ВКПиБ в 1934 г. Написано в анкете при аресте было так, по-моему (но уточню все же вечером): "уполномоченный  НКПС по созданию тепловоза (локомотива?) собственной конструкции". Он был конструктор-универсал. Мой средний брат Ефим изучал его разработки и говорил, что, например, конструкции механизмов трансмиссии им были унифицированы для танка и бронепоезда. И еще, тут я не знаю, правда или нет, деду было присвоено звание "конструктора года" незадолго до ареста, где-то за рубежом и его даже собирались командировать в Германию или куда-то в Европу за призом. Так рассказывалось в семье. И на фото он сидит в бобровой шубе и бобровой шапке специально пошитых для этого события. Шапка и шуба были конфискованы после ареста при обыске и выставлены на продажу здесь же в комиссионный магазин на Остоженке. И мама и ее младший брат Николай каждый день ходили мимо витрины с этими вещами в школу...

В итоге все перечисленные здесь достижения были вменены в вину Николаю Ивановичу, которого арестовали и приговорили к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 9 декабря все того же 1937 года.

Вот как мама мне рассказывала об аресте своего папы.
За дедом утром осеннего дня 1937 г. приехала черная легковая машина (на Остоженку, д. 51) как бы, для того чтобы доставить его на важное совещание. Его посадили между двух мужчин в черных пальто на заднее сиденье. Мама, юное создание 16 лет, попросила подвезти ее до школы, которая находилась по пути к Центру, недалеко, в Обыденском переулке. Хозяева машины любезно согласились — места было достаточно. Выйдя вскоре из машины, она весело помахала рукой ей вслед и в заднем стекле неожиданно увидела отца, который повернул к ней голову и то ли в шутку, то ли всерьез погрозил дочке пальцем,  типа «веди себя хорошо»… Потом был обыск в этом доме на Остоженке…Переселение домочадцев на ул. Кирова (Мясницкую) в коммуналку…паралич у Марфы Максимовны — старушки, матери деда…Арест маминой мамы, моей бабушки, Надежды Николаевны Дыренковой в ноябре 1937 года, через месяц после ареста мужа. Пока шло следствие по делу, она находилась в Бутырке, а зимой 1938 года ее этапировали в северный Казахстан в Акмолинский лагерь жен изменников родины (АЛЖИР). Она провела там восемь лет. Вернуться в Москву ей было разрешено только в 1956 году, после ссылки и реабилитации.

В жизни деда было много других событий, о которых сам он своим внукам рассказать уже не смог. Поэтому воспроизведу некоторые моменты со слов бабушки, Надежды Николаевны, чья судьба и судьба моей попутчицы Лидии Ивановны Панкратовой-Менотти во многом схожи<…>.

Начну с того, что после переезда в Рыбинск в раннем детстве маленький мальчик Коля, которому еще не исполнилось и десяти лет, стал проявлять интерес к воздухоплаванию. Однажды он прикрепил к раме простыню и решил полетать на самодельном «крыле-самолете». Для этого он забрался на окошко кирхи, в подвале которой жил с родителями и братом Алешей, и уже изготовился сигануть вниз… Нетрудно предположить, что с ним стало бы после «полета», не вмешайся тогда мать, Марфа Максимовна, вовремя заставшая сыночка за этим занятием…

«Полетать» – не это ли увлечение привело его в Петроград в 1918 году, где он организовал, а потом и возглавил противовоздушную оборону города? Было ему тогда всего-то двадцать пять лет.

В начале 1930-х годов, работая над своими проектами танков на Ижорском заводе в Ленинграде, он ездил от объекта к объекту и по городу на автомобиле марки «форд» (бабушка его называла «фордик»). На эти машины, которые советское правительство закупало в Штатах, он и его команда устанавливали броню и вооружение, создавая таким образом бронемашины, некоторые из которых дошли в 1944 году до Варшавы. Об этом стало доподлинно известно благодаря членам московского клуба автомотостарины. Эти бронемашины Н. И. Дыренкова были интересны еще и тем, что они, как и танки его конструкции, легко переставлялись на колесные пары и передвигались по железным дорогам, обеспечивая высокую мобильность механизированных частей Красной Армии. Однажды он задержался в пути и успел подъехать на своем «фордике» уже к самому началу разведения одного из ленинградских мостов. Николай Иванович не растерялся и, почти как Валерий Чкалов на самолете под мостом, смело пролетел на своем форде несколько метров над мостом и Невой, разогнав машину для этого прыжка до максимальной скорости и использовав один из пролетов разводившегося моста в качестве трамплина …

В одном из доносов, которые имеются в деле 1937 года, деда называют «авантюристом, который отметился даже в „Дирижаблестрое“». Именно эта линия в его судьбе, связанная с воздухоплаванием, о котором он мечтал с малых лет, так и останется, видимо, недоисследованной. Как жаль.

«Икар рыбинской кирхи», организатор противовоздушной обороны Петрограда, пытавшийся наладить производство дирижаблей в Рыбинске в послереволюционном 1918 году, инженер-танкостроитель, интересовавшийся разработками «Дирижаблестроя»… Возможно, повстречайся я хотя бы еще раз в жизни с моими попутчиками Лидией Ивановной Менотти и ее сыном Марио, поговорив поподробнее, сейчас смог бы раскрыть тайну сокровенной мечты деда о небе. Или хотя бы приблизиться к ее разгадке. Но не сложилось. Они отправились в Долгопрудный, а я… не пошел их провожать. Не хватило души. Ругаю себя по сей день. Оправдывает меня лишь то, что о некоторых обстоятельствах жизни и деятельности деда, в том числе о его интересе к «Дирижаблестрою», мне стало известно лишь после прочтения дела, открытого на него осенью 1937 года, уже в перестроечные времена, спустя много лет после той памятной встречи с вдовой инженера Джиованни Менотти.

Семья Н.И. Дыренкова

В годы моего детства все семейные истории передавались, в основном, устно. А в большинстве случаев о семейных трагедиях просто умалчивалось или читалось домочадцами между строк или слушалось по «Голосу Америки», а потом междометиями проговаривалось. Но это не в моем случае. Я рос и воспитывался бабушкой и мамой, а мне они доверяли очень многое из пережитого...

Дети Николая Ивановича и Надежды Николаевны Дыренковых - Ирина и Николай. Все фотографии семьи, за исключением чудом сохранившихся в бабушкином ридикюле, были наверняка приобщены к делу и бесследно исчезли. В деле деда, очень-очень тоненьком, страниц 55-60, не более, фотографий вообще нет. Даже его арестантской не сохранилось. Дело бабушки я в деталях не изучил. Там ее фото, сделанное после ареста в тюрьме, имелось.
На фотографии есть, где вся семья в сборе - полагаю, что это год 1929-й, после приезда из Одессы в Москву. Сделана в гостинице Метрополь, куда деда с семьей поселили до получения жилья. Потом семья переехала в дом. 51 по ул. Остоженка. Фото семьи можно посмотреть здесь: http://counterpoint.ru/?p=15753

Моя мама Ирина (1921 г.р.) и дядя Коля (1923 г.р.), их судьба…. После ареста родителей дядя Николай попал в детприемник в Даниловом монастыре. Потом сбежал с баржи, на которой детей врагов народа везли в детдом в Ярославскую обл. Прыгнул в Волгу, доплыл до берега. В каком-то городке узнал у аптекаря, куда он конкретно попал (из разговоров охранников до этого он понял, что они где-то рядом с Ярославлем проходили), и добрался до Рыбинска, где жил какое-то время у родственников родителей. Потом, поняв, что может родных подвести под подозрение, ушел от них и вернулся в Москву.

Класс, в котором училась моя мама Ирина Дыренкова в Школе-коммуне им. Лепешинского., это был класс «детей врагов народа» (у всех детей родители были репрессированы в 1937-1938 гг.). Ее одноклассницами были Наташа Крестинская (отец Н.Н. Крестинский, нарком финансов РСФСР в 1918 г., полпред в Германии в 1921 г.); Нина Ломова (отец - Г.И. Ломов-Оппоков: нарком юстиции в 1917 г., зампред Госплана в 1930-е гг.). Им всем дали поступить в 1938 году в вузы по их выбору, а потом осудили, чтобы дело было весомее. Далее всё, как Галич пел: ссылки в Казахстан (Карлаг), Мордовию и т. д.

Маме учиться в Меде не дали и перенаправили с теми же отличными оценками в Московский институт цветных металлов и золота им. М.И. Калинина. Там она встретила моего папу и вышла за него замуж. Воспоминания о нем, известном геологе, Федоре (Файтеле) Иосифовиче Вольфсоне, можно прочитать здесь:

https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=unpublished&syn=319

https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=unpublished&syn=311

В 1989 году я попросил Нину Георгиевну Ломову собрать одноклассников и навестить могилу мамы на Даниловском кладбище, весной несколько пожилых (год рождения 1920-1921), но не старых еще людей, пришли вместе со мной к скромной могиле И.Н. Дыренковой. Что-то вспомнили. Тихо постояли. Это был незабываемый акт человечности и мужества с их стороны. Можно себе представить, каким было здоровье у них после всех испытаний, ведь никого не минула эта страшная участь. Я же чувствовал себя великовозрастным балбесом за то, что заставил их снова пережить страшные воспоминания. Но голоса у всех были молодые. Они вдруг на моих глазах все стали просто одноклассниками, одногодками! Это было чудо какое-то. Может быть, все-таки я был прав, что собрал их тогда всех вместе?

Вместо эпилога

...Расставшись на Савеловском вокзале с женщиной и ее сыном, испытавшими ту же судьбу, что и близкие мне люди, я встретился с дядей Витей. Помог донести его неподъемные авоськи с едой до вагона рыбинского поезда. Во время нашего короткого разговора он обиженно попенял мне, что после смерти сестры его в нашем доме не привечают. Не помню в деталях, что я ответил ему на это. Видимо, возразил. Постарался объяснить, что жизнь изменилась, и меня в Москве подолгу не бывает из-за геологических экспедиций, куда я уезжал весной, а возвращался только осенью. Что дома маленькие дети с бабушками и престарелым папой, а Марина мечется между работой и магазинами, и не всегда есть возможность его принять. По-моему, эта история его не убедила. Последний раз мы встретились с ним, когда предавали земле прах Надежды Николаевны на Даниловском кладбище. Умерла бабушка 26 ноября 1988 года, день в день, когда в 1937 году ее арестовали сотрудники НКВД.

P.S. Если бы не те тяжелые дядины авоськи, я вряд ли бы вспомнил сегодня эту историю про семью Менотти. С другой стороны, если бы не авоськи, то, наверное, я смог бы теперь знать больше и про итальянцев-коминтерновцев, а там, возможно, и про деда Николая от людей, с которыми он мог встречаться в те годы в «Дирижаблестрое». Тысячи, миллионы наблюдаемых и переживаемых нами житейских пересечений, как это ни печально, далеко не всегда создают основу для принятия правильных решений.

…Их было девять дирижаблестроителей из Италии, приехавших в начале 1930-х годов в СССР. Один из них – Умберто Нобиле – смог вернуться на родину. Еще о двоих репрессированных и расстрелянных членах команды Нобиле: его заместителе инженере-конструкторе Трояни и инженере (слесаре) Менотти, проживавшем в Мытищах, скупая информация в Интернете есть. Осталось найти имена еще шестерых, о которых обычно пишут: «все они были арестованы в 1937 году и погибли».