ЗВЕЗДНЫЕ БЕЗДНЫ
— Меня страшит вечное молчание этих бесконечных пространств,— сказал знаменитый французский геометр, алгебраист и физик Блез Паскаль, глядя на открывающийся перед его взорами ночной звездный мир.
Паскаль долго всматривался в сияющую картину звездного мира, и у него от пристального созерцания бесконечности начинала кружиться голова. Что это за мир? Как далеки эти звезды? Арктур, Сириус...
По-видимому, думал он, эти звезды очень далеки и расстояние до них несоизмеримо с земными расстояниями. Это — очаги огня, но не очаги жизни. И чем дольше всматривался в них Паскаль, тем страшнее становилось ему. Он лег навзничь на душистую траву и еще раз возвел глаза к небу для дальнейшего наблюдения. Земля как бы исчезла, и он лицом к лицу остался один со звездами.
Бесконечность и безмолвие — вот что сразу пришло ему на ум! Ни одного сигнала, ни одного намека на жизнь. Только — огненная материя, пугающая душу и ум человека.
«Но материя и во мне, в моем теле и вокруг,— думал он.— Земля — материя и также глубока, как и бесконечность космического мира». И Паскаль сделал попытку сформулировать положение человека в этом безмерном мире. Он сказал:
— Словом, что такое человек в природе? Ничто в сравнении с бесконечностью и все в сравнении с ничем; это середина между ничем и всем. Он бесконечно удален от крайних пунктов: конец и начало вещей для него, бесспорно, скрыты в непроницаемом мраке; он одинаково неспособен видеть то ничто, из которого он извлечен, и то бесконечное, которым он поглощен.
Так было триста лет назад... Но прошли в жизни человечества эти триста лет, как одно мгновение.
Июль 1925 года. Звездная ночь объяла Калугу. На небе — ни облачка. Мы с Константином Эдуардовичем сошли из светелки вниз, чтобы посидеть на завалинке, побеседовать на открытом воздухе и полюбоваться звездным небом.
Какое совершенство! Какое великолепие в этом блеске и сиянии, в этой игре и лучезарности звезд! Сверхземиое и даже сверхчеловеческое! Невообразимое слепцу, но и непостижимое уму! Смотри хоть тысячами глаз, земное чудо — человек, в это величественное великолепие, но ни причины, ни следствия нигде не увидишь. Бесконечные времена проходят мимо пего — этого «вечного теперь». Звезды сияют как бы перед великим торжеством — сосредоточенно и молчаливо. И так всегда!
Звездное небо! Оба мы хорошо читали небесные иероглифы. Оба мы восторгались строгой геометрией созвездия Ориона, красивейшим блеском Лиры и Беги, лучистыми алмазами Арктура и Сириуса... Но я еще испытывал трепет, смотря на эти величественные светила.
— Ух ты, какая красота,— громко, набирая воздух в легкие, произнес Константин Эдуардович,— Вселенная перед нами! Миллионы световых лет отделяют нас от них, но мы их видим и познаем. Чудо!.. И все-таки мы, люди, должны готовиться к полету в эту звездную Вселенную — готовиться, не покладая рук... Мы должны завоевать его, этот мир, раскрытый перед нами и тем самым — данный нам природой во владение! Перед людьми — колоссальное богатство, невероятные возможности, только надо уметь ими воспользоваться. Богатство Вселенной с бесконечным количеством миров, звезд и планет, с неисчерпаемым источником энергии, которой человек должен будет овладеть во что бы то ни стало. 15 этом — назначение человечества, смысл его существования! И оно пойдет по этому пути — пойдет! Я верю в мощь человеческого разума и не боюсь этих несоизмеримых пространств!..
Так говорил Константин Эдуардович Циолковский, как всегда, тихим, уверенным, спокойным голосом, без какого-либо пафоса, без каких-либо аффектаций, но с глубоким убеждением ученого, который знает заранее, что так будет и что иначе быть не может.
Я видел глубочайшее понимание событий, происходящих в этом мире, видел, где начинаются и чем кончаются эти события, приводящие гений Константина Эдуардовича к совершенно ясным умозаключениям, повелительно тре-
бующим обоснования космической эры в жизни человечества. Мне становилось понятным то, что для многих было погружено в туманную дымку незнания, чувствовал то, что другим было недоступно, лежало как бы вне возможностей коснуться их чувств. Видимо, все это происходило от близкого общения с Константином Эдуардовичем, от наших задушевных и откровенных бесед. К. Э. Циолковский гранитными глыбами вкладывал в мое сознание потрясающие факты звездного мира и неотступную необходимость человеку приблизиться к этому миру и затем войти в него!
— Уже настало время думать об этом,— говорил он, показывая мне те или иные звездные скопления и системы.
Я не замечал страха в его глазах, но я еще боялся этих космических бездн, подобно Паскалю, философский томик которого в белом кожаном переплете лежал у меня на столе.
И чем дальше и больше говорил Константин Эдуардович о необходимости человечеству войти в космическую эру, тем меньше я испытывал страха и тем ближе становились мне эти звезды, мигающие светло-голубыми и розовыми огоньками.
О, если б вес звезды померкли,
А нам — умереть не дано:
О, мертвое, черное небо,
Могилы ужасней оно!
— Какое счастье для разума человека, что существуют эти звезды,— сказал Константин Эдуардович...
Он был прав.
Я перестал бояться звезд...
Это был мой самый трудный и самый строгий экзамен. Я его сдал Константину Эдуардовичу и получил отметку «отлично». Звезд я больше никогда не боялся.
В марте следующего года я познакомился со знаменитым шлиссельбуржцем и «звездочетом» Николаем Александровичем Морозовым.
Исследования Н. А. Морозова показали, насколько хорошее знакомство с физико-математическими науками необходимо даже для понимания средневековой теологии. Только астрономия и математический вычислительный аппарат помогли Николаю Александровичу критически рассмотреть ряд важнейших исторических вопросов, когда исторические события сопровождались затмениями Солн-
ца, Луны и появлением комет. Эти астрономические явления, отличающиеся точной периодичностью, позволили внести коррективы в древние и средневековые писания.
Почетный академик Николай Александрович Морозов подверг жестокой критике принятое исторической наукой» летосчисление, исходя из собственных астрономических соображений и вычислений. Это обстоятельство внушило мне мысль при случае познакомиться с Н. А. Морозовым и поговорить с ним на эту тему. Такой случай представился, когда я неожиданно увидел Н. А. Морозова в Мраморном дворце, где происходило совещание директоров учреждений Главнауки Наркомпроса под председательством профессора Федора Николаевича Петрова. Но Н. А. Морозов в перерывах заседаний всегда был окружен учеными, с которыми я не был знаком, а при таких условиях подойти к нему я не решался, тем более что предмет разговора в известной мере касался работ самого Николая Александровича. На этом съезде присутствовали: академик И. А. Каблуков, профессор М. И. Неменов, академик В. А. Обручев, академик А. Ф. Иоффе, академик Г. М. Кржижановский, профессора Ю. М. Шокальский, К. И. Скрябин, П. А. Сакулин и другие.
Когда по окончании вечернего заседания я вышел на улицу, было уже темно и после дневной оттепели подмораживало. Надо было идти с осторожностью, калоши скользили по тонкому ледку, и можно было легко поскользнуться и упасть. У самых дверей стояла в нерешительности томная сгорбленная фигура пожилого человека в теплом пальто с меховым воротником.
— Как скользко,— сказал он и внимательно посмотрел на меня.
Я остановился, узнав Николая Александровича Морозова, знаменитого ученого, просидевшего в Шлиссельбургской крепости четверть века. Его лицо с белой бородкой было мне хороню известно не только по портретам, но и как члена президиума нашего совещания. Он невольно протянул мне руку и схватился за меня, чтобы не упасть.
— Простите меня, молодой человек, за бесцеремонность, но без вас я, наверно, растянулся бы, прежде, чем найти извозчика,— сказал он и представился: — Я — Морозов.
— Знаю, знаю,— ответил я,— опирайтесь как следует. И недолго думая, и крепко взял его под руку и представился сам. Морозов еще раз взглянул на меня.
— Позвольте, вы — автор книги «Физические факторы»?
— Я самый!
Мы вышли на набережную Невы и при тусклом свете фонарей продвигались вперед. Нас обогнали профессор Е. И. Тихомиров, профессор Ф. Н. Петров, М. П. Кристи и другие ученые. Извозчика нигде не попадалось. Семидесятидвухлетний Н. А. Морозов и двадцатидевятилетний автор этих строк благополучно скользили по тротуару, поддерживая друг друга. Я кое-что рассказал Н. А. Морозову о моих опытах и невольно перевел разговор на тему о его исторических исследованиях.
Мы разговорились. Узнав, что я живу в Калуге, Морозов сказал:
— В Калуге живет Циолковский. Вы знакомы с ним?
— Не только знаком. Это — мой старший друг,— не без гордости ответил я.
— Он замечательный человек, мыслитель, ученый... Я в переписке с ним.
— Да, он замечательный человек, человек с большой буквы.
Тут мы наткнулись на извозчика.
— Теперь вы — мой пленник,— сказал Николай Александрович.— Если вы сегодня свободны, поедем ко мне пить чай. Я познакомлю вас с моей женой Ксенией Алексеевной, с моей библиотекой, с картинами Рылова... Вы интересуетесь живописью? Я вас буду просить рассказать о ваших исследованиях, о Циолковском... Ксения Алексеевна будет рада познакомиться с вами... Торговая улица,— сказал Морозов извозчику, и мы тронулись.
Сидя в кабинете Николая Александровича в окружении книжных шкафов, картин и рукописей, я мог хорошо рассмотреть давно известное мне по печатным портретам и особенно по портрету И. Репина лицо неукротимого революционера, отважного мыслителя и ученого.
Несмотря на свой возраст, Н. А. Морозов выглядел достаточно бодро. Поджарый, с живыми быстрыми и добрыми глазами и белой бородой, он производил впечатление человека, которому еще предстояло долго жить... По пути домой он говорил о своих работах, о новой теории космических магнитных полей, которая не признается учеными, но он не сдавался и был уверен в своей правоте.
— Космические магнитные силовые линии, подобно гигантской паутине, беспорядочно заполняют все мировое
пространство. Природа настолько значительней, чем ее рисует мозг человека, что она безусловно владеет такими поразительными возможностями, которые человек не может производить в своих земных лабораториях. Возьмем хотя бы космические магнитные поля, простирающиеся на миллионы километров... Ну, как бы это лучше выразить,— и он делал руками различные криволинейные движения,— вот так магнитные силовые линии обволакивают мировое пространство, межзвездные магнитные поля сопровождают межзвездную материю, блуждающие скопления протонов и электронов, которые должны обязательно находиться в космическом пространстве. Многие думают, что космос — вакуум. Это верно, но не вполне. Я подсчитал и нашел, что в каждом кубическом сантиметре этого вакуума находится несколько атомов.
Гипотезу о космическом или межзвездном магнитном поле слабой напряженности выдвинул позже, лет через двадцать пять, Ферми. Затем его теория была рассмотрена другими учеными и получила общее признание, но в те годы о космических или межзвездных полях думал только Николай Александрович Морозов. И не только думал, но и вычислял. И не только вычислял, но и писал. Однако все считали, что это плоды его фантазии. Он жаловался, но бороться уже не мог.
Я даже не ждал, когда Николай Александрович вернется к интересующей меня теме, настолько все то, о чем он говорил, было ново и интересно.
Исследование Морозова было колоссальным. Он указал на десятки толстых лапок с рукописями, долженствующими показать только основной факт сдвига истории на 333 года вперед, подтверждение которого он искал много лет и неизменно находил в истории всех царств и народов древнего мира...
— Вопрос о признании ваших исследований приходится отнести к будущим временам. Только будущие историки и глубокие специалисты в области космической биологии решат эти вопросы,— сказал я.
— Поистине, признание наших работ — дело будущего. Немало еще сломают копий в борьбе за эти точки зрения, но мы-то с вами уверены в верности этих выводов, а это самое главное. Вот посмотрим, что скажут наши историки, когда я опубликую все семь томов моего исследования! Впрочем, для признания моей точки зрения понадобится не менее ста лет жизни человеческого общества… Резкие
крены в науке требуют большого времени — иногда не десятилетий, а — столетий. Тоже должно будет произойти и с идеями Циолковского... Ваши идеи также поймут не скоро, и вы будете биты многократно! Теперь, к счастью, не сжигают и не столбуют, но есть еще много, много «но»,— он горько улыбнулся.
В этих словах Николая Александровича было много правды.
— Вы хотите новые идеи превратить в таблицу умножения... Это вам удастся не ранее, чем вырастут будущие поколения, когда от ваших теперешних критиков не останется не только детей, но и внуков. Злые критики, навязывающие свою точку зрения обществу, должны будут его покинуть. Для такого преображения общественной точки зрения нужен почти целый век!
Мы перешли к обсуждению работ Константина Эдуардовича. Оказалось, что его работы уже давно интересуют Николая Александровича, однако он с безнадежностью и грустью смотрит на отдаленные космические тела, считая их фантомами. Он, как это всем известно, сам был астрономом и занимался, как он говорил, экспериментальной астрофизикой.
Н. А. Морозов находил работы Циолковского исключительно интересными. Он считал, что они буквально открывают двери в новый мир. Допуская даже то, что будущий человек никогда не достигнет других галактик или даже дальних звезд нашей галактики, все равно полеты на другие планеты Солнечной системы будут осуществлены в недалеком будущем, и в этом заключается основная заслуга К. Э. Циолковского. Многие думают,— говорил Морозов,— что завоевание или овладение планетами Солнечной системы — дело далекого будущего. Это — неверно. Скоро будет добыто такое горючее, что ракеты с пассажирами можно будет направлять к Луне, Венере и Марсу и, естественно, возвращать обратно па Землю. К концу этого столетия такие путешествия будут считаться заурядными. С легкой руки Циолковского русские звездоплаватели будут, очевидно, первыми путешественниками в межпланетное пространство. Что их ждет на соседних планетах? Ничего живого, но зато богатства металлов и минералов. На этой почве будут разгораться споры между народами, однако к тем временам кровопролитие должно быть исключено. Для решения таких споров люди будут собираться где-нибудь в тени олив и акаций, в Греции или Италии, где раньше
звучали речи Платона или Сенеки, Эпикура или Цицерона.
— Благодаря Циолковскому мы, русские, стоим на грани достижения планет и их освоения,— продолжал Николай Александрович,— но мы хотим свершить это вкупе со всеми прочими странами мира, а не отдельно от них и только в целях прогресса всего человечества. Мы не представляем себе войны из-за Луны, Венеры или Марса. Человечество — едино, и эти планеты должны быть присоединены ко всей Земле, ко всем людям, ко всему человечеству.
Ксения Алексеевна пригласила нас в столовую, и разговор о Циолковском сменился другим — о картинах А. А. Рылова, украшавших стены уютной столовой квартиры Н. А. Морозова. Николай Александрович и Ксения Алексеевна восхищались полотнами Рылова и любили их творца.
В последующие пятнадцать лет (1926—1941), бывая в Ленинграде, я всегда посещал Николая Александровича и Ксению Алексеевну и всегда испытывал от собеседования с ними чувство глубокого удовольствия и уважения к ним. Они постоянно приглашали меня на летние месяцы в Барки, но, вечно занятый, вечно спешащий, торопящийся в своих опытах, я так и не побывал там. Со многими выдающимися людьми я познакомился в гостиной Морозовых.
Николай Александрович Морозов был без всяких ограничений предан небу — вся его кипучая научная деятельность была связана с небом: он был астроном, астрофизик, специалист по небесной механике, великий вычислитель солнечных и лунных затмений и времени появления комет.
Истекшее с тех пор время не изгладило и не изменило моих добрых чувств. И теперь, вспоминая о наших встречах, я проникаюсь как бы весенним теплом и светом большого неувядающего человеческого благорасположения, исходившего от четы Морозовых, и чувством истинной дружбы и благоговейной к ним памяти в самом высоком значении этого слова.
1959-1961 гг.