ПАМЯТИ Г. ГЕРОНСКОГО
В МОЕМ ПАЛЬТО
вместо баллады
И умер Самуил,
и погребли его,
и после смерти своей
написал он еще одну книгу...
Из Евангелия
В берете, с ежиком усов седых
И в галстуке от Кристиана-Жака...
Таким увидел я его. И стих
Почтительно, хоть спорил с кем-то жарко.
Потом узнал: изысканный старик
Был из Москвы. И даже по газетам
Его прославили: мол, как турист,
Он жил в стране — и получил за это!
Оказывается, сопровождал —
Как переводчик — гостя Сарояна,
А вот недавно даже передал
Корреспондентам про Хрущева тайну...
Когда же рассказали, что бывал
Геннадий Маркович и на Печоре —
Сам как газетчик крепко пострадал,
Служа при "Тагесшпигеле"— в "вечерке"
Для немцев, то и свел знакомство с ним —
К тому же земляком в годах двадцатых.
Сбылось! Вот вечером уже сидим
За чаем. Ритуал здесь не из частых.
Я слушал и про классика из США,
И кинорежиссера из Парижа.
И мне хотелось даже не дышать —
Завистливо внимать ему. И ближе
Вдруг стал он — этот тонкий человек,
Едва узнав про странную женитьбу
На той, с которой был на "вы"... Вовек
Такой обычай не распространить бы!
Когда похолодало, этот "пед"
Ходил по зоне с элегантным шарфом,
И не один стукач косился вслед,
А то и в барахле его пошарил...
От прыти Гена прочитал стихи
На вечере Октябрьском. И вскоре
Там отвернулись от него. Плохим
Казался весь дальнейший путь. Заморыш —
Таким теперь стал этот журналист
И бывший дипломат — без вкусной пищи...
Но жалко мне его, как он не злит.
И что тут обреченному не сыщешь?
Мороз ударил — и отдал я то
Ему, в чем больше не нуждаюсь —
В канун освобождения. Пальто,
Которое своей судьбы дождалось...
О, тут вклиняется другой сюжет —
Почти в неореалистичном смысле —
Про вещь, вобравшую от сложной жизни
Весь путаный и горький след.
Пальто осталось со времен войны —
От старика, замученного в гетто:
Реглан помятый черный. Что за сны
Он видел без хозяина? И это
Пальто надел я, в армию идя,
Когда фронт удалялся от Одессы.
А в сорок пятом — штатский снова — я
Вернулся в нем и думал: где б повесить
Такую память про войну? Как знать,
С какими чувствами оно томилось
В моем шкафу и сколько разных тайн
Жило в нем после молодости милой
У старого хозяина? Но вот
Еще одна война пришла — и в нем,
В реглане ветхом, смрадном и замшелом —
Сижу в тюрьме. И он тяжелым сном
Уснул, пока я ныл душой и телом,
Потом и отправляется со мной
На север, где его из зоны в зону
Кладут в каптерки на постой казенный...
Ну, так не лучший ли для Г.М. дар —
Вещь? И согрев, и память про страдавших!
Хотя как будто и такой удар —
Другим вещам, весь зарубеж видавшим!
А друг мой старый — вроде бы взамен
Пообещал мне свой архив московский:
"Ведь я не доживу... И будет мне
Отрадой, если вы... Ох, ведь там столько!"
Какое совпадение: еврей,
Отдавший мне пальто, уйдя из гетто,
Оставил тоже рукопись. Но это
Не смог тогда я сохранить... Вот грех!
Поэтому в раскаянии мысль
Пришла мне в голову: антисемит —
И тот, наверно, сжалился бы в миг!
И в тот заветный, долгожданный день,
Когда с вещами я пошел на вахту —
Освобождаться, вслед бежал, как тень,
Друг Сарояна, Кристиана-Жака
Он кинулся с объятием отца,
Который больше не увидит сына.
И я запомнил это до конца —
Да, в поисках московского архива,
Какой отдать должна была жена —
Та молодуха, что ее щадил он
И нежно звал на "вы"... Увы, она
Не вышла даже на мой зов ретивый!
Так бывший напроказивший турист
Остался без надежд в той мрачной зоне —
Под номером 17, чтоб носить
Мое пальто, а не бушлат казенный.
И он еще писал открытки мне,
Пока дышал на ладан в срок немалый —
Свой петушок ... А что потом во сне
Реглан увидел, гетто вспоминая
И фронт, который обошел меня?
Сюжет — на вкусы киноименам...