Судьба отца моего духовного Федора
Мы жили с ним под крышею одной.
Придя с работы, падал я на нары.
Однажды он склонился надо мной
И произнес: "Какой ты, парень, старый.
Морщины и печаль в твоем лице,
Но нет в тебе, я чувствую, недуга.
Наверное, забыл ты об Отце,
А без Него бывает в жизни туго".
"Отец мне дорог так же, как и мать", —
Ответил я в мирском своем понятье.
Он улыбнулся: "Это благодать.
Но я сказал о Высшей благодати.
Ты веришь во Всевышнего Отца?"
"Что он на небе — верю", — я ответил.
О, я не знал, что милостью Творца
Впервые в жизни праведника встретил!
Я не забуду свет его очей,
Его улыбку, слезы не забуду,
И дар его спасительных речей
До сей поры сопутствует мне всюду.
Он говорил: "Верь и служи Христу.
Знай, веру не скрепляющий делами
Подобен птице, зрящей высоту,
Но на подъем не машущей крылами.
Служи Христу и сердцем, и умом,
И силой рук на крыльях вдохновенья,
И будет жить Господь в тебе самом,
Ведя тебя на высоту спасенья.
И если это будет высота,
Подобная Голгофе, — не пугайся,
Вооружись терпением Христа
И за Него на муки подвизайся".
Он говорил, как будто пел псалмы,
Он Правдой жил, за Правду осужденный!
А в это время сопка Колымы
Его ждала Голгофой нареченной.
Мне не забыть святой его протест:
"О, люди, мир наполнившие адом!
Двенадцать лет я нес тяжелый крест
С несчастными преступниками рядом.
И вот Господь подводит к рубежу
Для испытанья данное мне время:
Я ныне из неволи ухожу,
По воле Бога сбрасываю бремя".
Он утром вышел в трудовой отряд,
А вечером исчез из-под конвоя.
В толпе смеялись: "Он, наверно, взят
Самим Всевышним в Царство неземное!"
Два дня о нем загадывал народ,
Два дня с тоской бродил я по баракам,
На третий появился у ворот
Мешок рогожный с формулярным знаком.
"Старик пришел! Убили! Привезли!" –
Как в колокол ударили по зоне.
Мешок лежал, чтоб видеть все могли:
Для беглеца пощады нет в законе!
Я плакал, допустить к нему моля,
Дерзнул в рывок солдату под дубину...
Мне показалось — вздрогнула земля,
Когда мешок швырнули на машину.
О, сколько слез я пролил в этот день
И сколько дней во упокой молился!
И вдруг сквозь эту траурную тень
Он предо мной сияющий явился.
Да, он явился сердцу моему,
Как мученика лик перед лампадой.
Я, руки протянув, шагнул к нему,
Но он остановил меня: "Не надо.
Мой друг любезный, под тобой земля,
Пропитанная кровью поколений..."
Когда он так сказал, заплакал я
И опустился в камни на колени.
Он подошел поближе и теперь
В его глазах видны мне были слезы.
"Мне жаль тебя, но как я рад, поверь.
Что кончились мои земные грезы!
Тебе поведать тайну я могу:
У Господа просил я утешенья,
И Он мне повелел: "Иди в тайгу,
Там вечное твое успокоенье".
Я шел, не отдыхая, день и ночь
И на заре у этого подножья,
Усталости не в силах превозмочь,
Прилег на мох — да будет воля Божья!
И вот уже парю я над землей,
Невидимыми крыльями подъятый,
Парю и вижу облик бренный свой,
На склоне сопки пулями распятый.
Алеет кровь, дымятся два ствола —
Расстрел на месте, без предупрежденья.
То был не сон, то явь уже была –
От сна земного к жизни пробужденье!
Не плачь, мой друг. Мелькнет пора потерь,
Пройдут печали жизни скоротечной,
И ты ко мне придешь, ты в это верь,
И будет наша встреча длиться вечно".
Последние слова он произнес,
Движением руки со мной прощаясь.
Он уходил, а я из бездны слез
К нему взывал, с колен не поднимаясь.
Лучом надежды, веры и любви
Вошло мне в душу это сновиденье;
Сквозь все года минувшие мои
Оно мне светит как благословенье.
Я часто на колени становлюсь
И в страхе к небу руки воздеваю:
"Всевышний Боже, я Тебе молюсь
И на твои щедроты уповаю!
Ты моего духовного отца
Как мученика в дебрях успокоил.
И, если светоносного венца
Его на небесах Ты удостоил,
Прими молитвы кроткие его,
Которые он за меня приносит".
Да будет свет спасенья Твоего
Для каждого, о ком Тебя он просит.
24, 25 июля 1950 г.
Галимый, лагерь