СЛЕДСТВИЕ НАЧАЛОСЬ
Пустая замызганная комната, зашарканный пол. Над столом портрет Сталина. Под ним сидит высокий, мрачноватый, красивый молодой парень в форме. На петлицах два треугольника: сержант.
Безразличным голосом бросает:
- Когда входите, надо здороваться. Садитесь.
Стул разболтан, еле держится. Ножки прикреплены к полу металлическими угольниками. Парень перебирает бумаги, гулко кашляя. Несколькими четкими, картинными движениями переставляет, с прихлопом, пресс-папье, чернильницу-непроливайку, пепельницу. Похоже - практиковался. Скучным голосом спрашивает анкетные данные. Еще скучнее:
- Вы арестованы по обвинению в контрреволюционных преступлениях. Я буду вести ваше следствие, моя фамилия Фатов. Что-то слишком все это спокойно.
- Так вот, Юркевич, признавайтесь в совершенных вами преступлениях.
- Каких? - отвечаю, - Я никаких преступлений не совершал. Мгновенно преобразился Фатов; вскочил, стукнул по столу кулаком:
- Ах ты, мать-перетак-перемать. Ты еще мне голову будешь морочить? Признавайся! - и мельком взглянул: как действует?
Крик, непрерывный и довольно разнообразный мат. Повторяю одно и тоже:
- Мне не в чем признаваться!
Длилось это час или два. Ни одного конкретного обвинения я не услышал. Был мне, наконец, предъявлен и ордер на арест.
- Думаешь, б...., тебя просто так взяли? Вот сам народный комиссар товарищ Берия подписал, а вот и твой нарком Ефремов завизировал, тебя уж и на работе раскусили, вражина!
В дальнейшем я выяснил: подпись Берии не означала моей особой вредности, в 1940 году стояла она на всех решительно ордерах в Москве. А что до визы моего наркома - попробовал бы не завизировать...
Допрос закончился каллиграфически написанным протоколом, примерно таким:
В. - Вы обвиняетесь в антисоветских преступлениях по статье 58 Уголовного кодекса. Следствие предлагает вам добровольно признаться в ваших преступлениях.
О. - Никаких преступлений я не совершал.
В. - Вы лжете. Признавайтесь в ваших преступлениях.
О. - Мне не в чем признаваться.
Еще несколько вариантов подобных вопросов и ответов, потом мне пришлось подписать все «О.» этого удивительного документа. Можно считать - все стало на места. Пожалуй, уже ясно, что:
- конкретного обвинения нет,
- очевидно: взят как ранее привлекавшийся по ст. 58,
- следствие, скорее всего, пойдет «на авось»: а вдруг да выявится что-то,
- судя по началу, следствие будет безжалостным, силовым,
- можно ожидать, что будут нащупывать слабые места: боязливость, растерянность, обидчивость и т.п.,
- участь моя, вероятно, решена заранее, следствие должно обеспечить юридическое оформление.
Все это, в общем, подтвердилось. Хоть мне теперь все стало ясно, но все равно было страшно, и еще как! Все ждал, что Фатов примется меня колотить, а парень он был здоровенный.
Что оказалось для меня важным - это мой опыт политического следствия в киевском ГПУ в 1929 году. Благодаря ему, я смог сейчас не растеряться при аресте и на самом важном, «установочном» первом допросе: я помнил постоянно о том, что недопустимо ни на йоту поддаться нажиму, так как уступить в самой несущественной мелочи было бы все равно, что сунуть палец в шестерни - и затем неизбежно потерять руку. Был я уже знаком и с оскорблениями, и с набором примитивных психологических штучек, с поиском слабых мест, с запугиванием и запутыванием...
Фатов по телефону вызывает вертухая:
- Уведите арестованного.