МУКИ ТВОРЧЕСТВА

15 сентября меня пригласили на небольшую встречу с членами Рабочей Комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях. На ней были Татьяна Осипова, Вячеслав Бахмин, Ирина Гривнина, Всеволод Кувакин, Александр Лавут, Александр Волошанович. Меня подробно расспрашивали об отделении, о режиме содержания. Особенно много придирчивых вопросов задавал Александр Волошанович. Когда я рассказывал о тех издевательствах, которым меня подвергал Беликов, то Волошанович сказал: «Этот Беликов сам тяжело болен, типичный хронический садист».

А тем временем патронажная сестра психдиспансера № 13 Бандалетова Лилия Николаевна звонила моей матери: интересовалась моим здоровьем, планами, желанием устроиться на работу, а также настаивала на том, чтобы я немедленно пришел в диспансер.

Естественно, что и после этого я в диспансер не пошел: пускай туда шатаются те, кто состоит на партийном учете. У меня же были дела поважнее. Прежде всего, я написал по просьбе Рабочей Комиссии подробный отчет о двух последних месяцах пребывания в «Кащенко», ибо за последние два месяца информации у них обо мне было мало, так как Тьян была на Камчатке, а моя мать постаралась уничтожить все записи, которые я вел в «Кащенко» последнее время.

Пробыл я в Москве после выписки дней десять, после чего, сдав описание Рабочей Комиссии, уехал из Москвы в Сибирь отдохнуть к своему отцу.

В целом же, надо сказать так: хотя я и не сразу сел за книгу после выписки, но фактически все, что я делал после выписки, - следует рассматривать в аспекте ее последующего написания.

И когда я был в Сибири и гулял вдоль берега Лены или уходил в лес, наслаждаясь красотой сибирских сопок, я тоже думал о книге, о том, что и как я в ней буду писать.

Вернувшись в Москву, я написал жалобу во Всемирную психиатрическую Ассоциацию, в которой подробно описал историю тех психиатрических репрессий, которым я подвергался за эти 8 лет. Копию жалобы я направил в Британский Королев-

 

ский Колледж психиатров. Кроме того, я написал благодарственные письма Питеру Рэддауэю и Гарри Лоуберу.

Одновременно с этим пришлось вести и общественную работу. Та инициатива, которую когда-то выдвинул Клебанов, получила поддержку. Еще когда я был в психушке, Всеволод Кувакин пытался создать Независимый профсоюз. А уже перед моей выпиской и сразу же после нее шла подготовительная работа по созданию нового независимого профсоюзного объединения - Свободного Межпрофессионального Объединения Трудящихся (СМОТ). Как конкретно шла эта подготовительная работа - я описывать не буду, но 2S октября мы провели пресс-конференцию, на которой объявили о создании СМОТа и передали западным корреспондентам материалы объединения.

На следующий же день об этом говорили все западные радиостанции, которые отметили тот факт, что в состав Членов Совета представителей СМОТ вошел также и я.

Один раз мне в течение десяти минут удалось поговорить по телефону с Гарри Лоубером. Насколько возможно за такой короткий срок. я изложил ему вкратце историю своего пребывания в «Кащенко».

В рамках работы над книгой я написал заявления в суд на психоневрологический диспансер № 13 (9 ноября 1978 года), на участкового милиционера 137 отделения милиции города Москвы Пуляева Алексея Дмитриевича (11 ноября 197S года) и на заведующего отделением № 6 психбольницы № 1 имени Кащенко Беликова Михаила Ивановича (16 ноября 197S года).

Априорно все мы знаем, что такие заявления бесполезны и что советский суд никогда этих мерзавцев к уголовной ответственности не привлечет. Но для книги мне нужен не априорный постулат этого положения, а фактологическое доказательство этого явления. Исключительно из этих целей я послал заявления на них в суд.

Вскоре мне посчастливилось встретиться (они приезжали в Москву независимо друг от друга, и это были две разные встречи) с представителями западных психиатрических организаций, которые, тщательно меня обследовав, не нашли у меня никаких отклонений от психической нормы и сказали мне, что я - психически здоров.

25 ноября 1978 года, в годовщину своего отказа от советского гражданства, я вновь отправил письмо в Президиум Верховного Совета, в котором подтвердил свой отказ от советского

 

гражданства и вновь настаивал на выезде из Совдепии вместе с семьей.

Ну, а какой результат эксперимента с судом? Из трех заявлений, мною отправленных, два остались вообще без ответа. А из суда Севастопольского района пришел такой ответ:

«Севастопольский райнарсуд г. Москвы ВОЗВРАЩАЕТ Ваше заявление о привлечении Психоневрологического диспансера № 13 к уголовной ответственности без рассмотрения, поскольку в заявлении нет указания на конкретное лицо, нет ссылки, за что конкретно желаете привлечь ПНД.

Для сведения: с претензиями, изложенными в заявлении, следует обращаться в Министерство здравоохранения.

27. IX. 78 г. Народный судья» (подпись неразборчива).

И вот, в связи с советом, полученным мною из Севастопольского районного суда, я 1 декабря 1978 года позвонил по телефону главному врачу диспансера № 13. К тому времени оказалось, что Свищев из диспансера уже уволился и главным врачом стал Кучеров Алексей Юрьевич. Вот запись моей беседы с Кучеровым по телефону.

Николаев: Мне главного врача, пожалуйста.

Кучеров: Я у телефона.

Николаев: С вами говорит Евгений Борисович Николаев. 15 февраля этого года я был необоснованно госпитализирован в психбольницу № 1. После выписки я подал заявление в суд на ПНД в связи с моей необоснованной госпитализацией.

Кучеров: Лихо!

Николаев: Сегодня я получил из суда ответ следующего содержания: (зачитываю ему текст ответа). Поэтому я прошу вас, чтобы снова подать заявление в суд, сообщить мне, кто - конкретно выписал путевку на мою госпитализацию.

Кучеров: Я вам этого не скажу.

Николаев: Почему?

Кучеров: Не скажу, и всё.

Николаев: Не имеете права или же не хотите ?

Кучеров: И то, и другое. И потом, вы пустым делом занимаетесь!

Николаев: В каком смысле?

Кучеров: В самом прямом. У вас всё равно ничего не выйдет.

Николаев: Могу ли я понять это так, что статья конституции СССР, провозглашающая право жаловаться на должностных лиц, не действует и написана из пропагандистских целей?

 

Кучеров: Нет, почему же? Она действует. Но у вас все равно ничего не выйдет, это бесполезная затея. Мы ведь с вами знакомы, Евгений Борисович.

Николаев: Когда именно я с вами познакомился ?

Кучеров: В пятнадцатом отделении.

Николаев: А - «Кащенко». Я тогда поступил к вам в 1974 году. После моего помещения в больницу вы проработали там несколько дней, затем вас Дмитриевский выжил.

Кучеров: Совершенно верно.

Николаев: Я очень рад, что нашел вас. В больнице тогда вы сказали мне целый ряд интересных сведений о советской психиатрии.

Кучеров: Тогда вы были более покладистым и соглашались с доводами, которые я вам приводил. А сейчас не можете отказаться от своей пустой затеи.

Николаев: У меня на это есть свои соображения, почему я снова подам в суд. Скажите, вы были в феврале главным врачом диспансера или нет?

Кучеров: Тогда я еще здесь не работал, так что меня вам зацепить не удастся.

Николаев: Я вас зацеплять не собираюсь, мне просто нужна информация.

Кучеров: Кстати, почему вы не заходите в диспансер? Зашли бы к своему врачу Алексееву.

Николаев: Я к Алексееву не пойду. Я подозреваю, что это он выписал путевку. Моих подозрений недостаточно, чтобы подавать на него в суд, не проверив их предварительно. Но этих подозрений достаточно, чтобы с ним не общаться. А в диспансер я вообще не собираюсь ходить ни к кому.

Кучеров: Но ведь вы знаете существующее положение. Вы должны являться в диспансер регулярно.

Николаев: Вы считаете, что мне нужно наблюдение психиатров?

Кучеров: Да, считаю.

Николаев: В таком случае я вам скажу, что совсем недавно я виделся с одной женщиной из Лондона, которая работает в той же самой психиатрической клинике в Лондоне, что и британский психиатр Гарри Лоубер, приезжавший в апреле этого года в «Кащенко», чтобы меня обследовать. Его тогда ко мне не допустили. Но сейчас эта женщина нашла мое состояние нормальным. Сами понимаете, общение с работниками западных психиатрических служб более приятно, чем общение с совет

 

скими психиатрами. Я лучше буду по мере возможности общаться с западными психиатрами, если уж так необходимо, чтобы я общался с психиатрами.

Кучеров: Если у вас так пойдет и дальше, то это приведет к печальным для вас последствиям.

Николаев: К каким именно?

Кучеров: К тем же стенам.

Николаев: Каким стенам?

Кучеров: Больничным.

Николаев: Могу ли я то, что вы сейчас сказали, передать в Рабочую Комиссию по расследованию использования психиатрии в политических целях и в Британский Королевский Колледж психиатров, который выступал за мое освобождение из больницы?

Кучеров: Ни в коем случае!!!

Николаев: Почему?

Кучеров: Тогда я вообще ничего не буду вам говорить. А вам еще придется со мной общаться.

Николаев: Значит, это просто ваш добрый совет?

Кучеров: Да, это добрый совет.

Николаев: Хорошо. Теперь я хочу вам кое-что рассказать. В ноябре 1977 года я прошел экспертизу в Рабочей Комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях. Эксперт-психиатр Рабочей Комиссии признал меня психически здоровым и сделал вывод, что я в лечении в условиях больницы не нуждаюсь. Материалы этого обследования известны западным психиатрам. Поэтому я прошу вас не обострять со мной отношений.

Кучеров: Это что, угроза ?

Николаев: Почему же сразу - угроза ? Это - просьба. Я же вам говорю слово «прошу». В свою очередь, я вам обещаю, что мое поведение не будет подпадать под действие инструкции № 06-14-43 Минздрава СССР от 26 августа 1971 года.

Кучеров: А что это за инструкция?

Николаев: Вы что, не знаете?

Кучеров: Впервые слышу.

Николаев: Хорошо, я сейчас вам ее зачитаю по телефону.

Кучеров: Пожалуйста.

Николаев: Здесь только три машинописные страницы (читаю инструкцию).

Кучеров: Я что-то о ней слышал.

Николаев: Так вот, ваши предшественники в диспансере

 

нарушали ее. В отношении меня допускались нарушения пунктов 1,2 и 4 - это со стороны участковых врачей. А ваш предшественник Свищев нарушал пункт 10 - не следил за соблюдением данной инструкции своими подчиненными. Я прошу вас следить за ее выполнением.

Кучеров: Буду стараться по мере возможности.

Николаев: Еще я хочу сказать, что материалы о моих первых госпитализациях попали на Конгресс в Гонолулу. В частности, моя беседа с Дмитриевским, которая очень выразительно характеризует советскую психиатрию. Моя же последняя госпитализация получила широкое освещение в передачах западных радиостанций: «Голос Америки», «Би-Би-Си», «Немецкая волна», радио «Швеция». Я уж не говорю о нашей отечественной радиостанции «Свобода».

Кучеров: Ну, мало ли что может «Свобода» болтать?

Николаев: Я надеюсь, что вы не заинтересованы в компрометации государства, в котором вы живете.

Кучеров: Разумеется.

Николаев: А фамилию врача, выписавшего путевку, вы мне не скажете?

Кучеров: Нет, не скажу. В очередном заявлении можете так и написать, что главный врач диспансера отказался сообщить фамилию врача, выписавшего на вас путевку. И вообще, лучше откажитесь от своей затеи. У вас все равно ничего не выйдет.

Николаев: У меня на это есть свои соображения.

Кучеров: Ну, дело ваше, поступайте как знаете. Но все это бесполезно. Ну, до свидания. Заходите в диспансер, если вам что понадобится.

Все эти события происходили на одном и том же ежедневном для меня почти фоне: работе над книгой. Да, сейчас я действительно работал над книгой и ежедневная текучка больше меня не заедала. Прошлые госпитализации — вероятность будущих - делали свой дело, выдвигали на первый план необходимость работы над книгой.

Работая над книгой, я прежде всего пересмотрел свой архив. И поразился тому, как же много мне удалось вынести материала из отделения! Затем я познакомился с правозащитными документами, в которых была описана моя последняя госпитализация^*.

Пользуясь случаем, я хочу со страниц своей книги выразить признательность и благодарность всем, кто выступал за мою выписку и в мою защиту.

В то же время реакция вышестоящих советских инстанций, как правило, была молчаливой. В моем распоряжении есть только один письменный документ об официальной реакции ответственного советского чиновника, который я и привожу ниже полностью:

 

«ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ МОСГОРИСПОЛКОМА

ГЛАВНЫЙ ПСИХИАТР

 

Ул. Чехова, д. 9  Тел. 299-29-28

№437 

19 мая 1978

 

                                                            тов. Заочной Т. К.

 

КОПИЯ: Главному врачу психиатрической больницы № 1 им. Кащенко

тов. Морковкину В. М.

 

Уважаемая тов. Заочная, Ваше заявление рассмотрено.

Сообщаю, что Ваш муж НИКОЛАЕВ был стационирован в психиатрическую больницу по медицинским показаниям. Это подтверждено и Комиссией, которая неоднократно освидетельствовала его в больнице. Вопрос о его выписке будет решаться лечащими врачами в зависимости от его дальнейшего состояния.

Главный психиатр гор. Москвы

                                                                                     (подпись) В. П. Котов»

 

Конечно, просмотр архива сыграл свою большую роль в работе над книгой, особенно ее последних глав. Вообще же, надо сказать, что сейчас книга писалась легко. Как-то сложился в голове план, отточились мысли и текли слова для их выражения. Иногда, правда, и притом довольно часто, бывали загвоздки. Льется мысль по древу и вдруг - стоп! Не могу писать, и всё тут. Тогда я бросал рукопись в сторону, надевал рюкзак и уходил в лес гулять. И гуляя по лесу, думая над книгой, возвращал утерянные мысли, находил подходящие слова для их выражения и снова принимался за рукопись до очередного турпохода творческого в лес.

 

Был у меня еще один творческий прием: написав какую-нибудь главу или часть, я часто приходил с этим куском к кому-нибудь из знакомых и читал им этот кусок. Если нравилось им - значит написано хорошо. Если ругали, говорили, что скучно или же неинтересно, - значит, написано плохо, надо переделывать. Читатель ведь самый строгий судья, и с его мнением надо считаться, если хочешь написать книгу хорошо.

И вот, как-то однажды пришел я к своему знакомому с очередным готовым куском рукописи. Там была описана вторая госпитализация (ее конец), глава «И опять - диспансер» и начало третьей госпитализации, до моей отправки в Столбовую (то. что лежит в пределах страниц 51-70 данной книги, примерно, разумеется).

А к знакомому как раз друг приехал из одного провинциального, но достаточно крупного города. Стол был накрыт закуской и вином, и попал я вовремя на этот пир. После двух-трех рюмочек и предложил мой знакомый, чтобы я показал кусок своей рукописи его гостю, которого я условно буду называть пока - Михаил».

Михаил стал читать. Прочитал раз, потом снова, потом по третьему разу. Затем обратился ко мне.

Михаил: Это вы и есть Николаев?

Николаев: Да, я.

Михаил: Это вы о себе пишете?

Николаев: Да, о себе.

Михаил: Но за что же вас в больницу клали? Ведь из того, что я прочитал, ясно, что вы - здоровый человек! Да и глядя на вас лично, нельзя подумать, что вы больны. Если бы я не прочитал этой вашей рукописи, я бы никогда не подумал, что вы в больнице лечились.

«Миша - психиатр, - вставил свое слово мой знакомый, к которому я пришел, - ты можешь ему доверять».

Николаев: Меня клали в психушки по политическим причинам, в связи с моими убеждениями.

Михаил: Вообще, из книги это видно. Но скажите, неужели вам врачи действительно такие вопросы задавали?

Николаев: Да, задавали именно такие вопросы.

Михаил: Они что, сума, что ли, посходили: такие идиотские вопросы задавать?

Николаев: Ну, они не предполагали, очевидно, что когда-нибудь я стану писать книгу.

Михаил: Но вообще-то, вы тогда тоже не совсем правильно

 

себя вели. Вы им что-то объясняли, доказывали. А это всё зря. Не надо метать бисер перед свиньями. Надо было просто ответить: «На такие и такие-то вопросы я отвечать отказываюсь». Вот так вам надо было отвечать.

Николаев: Я согласен с вами, что я тогда вел себя с ними не совсем правильно. Но вести себя так, как предлагаете вы, -тоже неправильно.

Михаил: Почему же ?

Николаев: Когда я стал им отвечать так, то я оказался неконтактным. Опять плохо.

Михаил: Что же, получается безвыходное положение?

Николаев: Не совсем. Выход есть. И я его нашел, начиная с четвертой госпитализации. Но пока в моей рукописи это не отражено.

Михаил: И что же это за выход?

Николаев: Я могу вам его продемонстрировать. Сначала скажите, где вы работаете?

Михаил: В городской психиатрической перевозке у себя в городе.

Николаев: Давайте минут пять сыграем в такую игру: вы работаете в психбольнице, к вам привозят меня, ну, допустим, за эту рукопись, и вы вызываете меня на беседу. Так я вам наглядно покажу, как я веду себя в больнице.

Михаил: Хорошо, давайте сыграем. Пять минут. (Начинает игру.) Скажите, что произошло?

Николаев: Не знаю.

Михаил: Почему вы попали в больницу?

Николаев: Не знаю, я ничего плохого не делал.

Михаил: А что это за рукопись была у вас?

Николаев: Какая рукопись?

Михаил: Ваша, антисоветская.

Николаев: А разве обладание антисоветской рукописью является признаком психического заболевания?

Михаил: Конечно, иначе бы вас сюда не доставили!

Николаев: А разве обладание такой рукописью подпадает под инструкцию о неотложной госпитализации?

Михаил: Да, подпадает. Если вы занимаетесь антисоветской деятельностью, то вы не только больны, но еще и социально опасны. Скажите, зачем вы эту рукопись написали?

Николаев: А разве здесь КГБ? Мне казалось сначала, что здесь больница. Почему вы задаете политические вопросы, а не медицинские?                                    

 

Михаил (кончает игру): Нет, сейчас вы ведете себя еще хуже, чем тогда. Вы делаете вид, что ничего не знаете и не понимаете. У врача может возникнуть впечатление, что вы не совсем отдаете себе отчет в своих поступках.

Николаев: Сейчас я вам объясню. Представьте себе, что мы кончили эту беседу. В больнице бы она длилась дольше, естественно, чем в игре. Ну, я возвращаюсь в отделение, достаю бумагу и авторучку и записываю следующее (далее повторяю ему нашу игру-беседу слово в слово). Затем я выбрасываю эту беседу в окно, а через некоторое время она звучит или по «Свободе», или где-то публикуется на Западе. И так не только с этой беседой, но и со всеми остальными.

Михаил: Что??! Так меня ж за такую беседу с работы тут же выгонят! Нет! Хорошо, что вы меня предупредили! Я не знал, что такие диссиденты уже пошли опытные! Я и раньше от них держался подальше, а теперь и подавно буду обходить их стороной!

Николаев: Вы не догадывались, к чему все эти контрвопросы?

Михаил: Нет, конечно. Но только я вам тоже совет дам. Если врач узнает, что вы отправляете материал на Запад, то он будет вам мстить. Понимате, так вы для него - такой же больной, как и все остальные. А если вы публикуете беседы с ним, то он понимает же, что он может лишиться рабочего места из-за вас. И он уже начинает относиться к вам, как к личному врагу.

Николаев: А я это знаю. Уже испытал на себе.

Михаил: И потом учтите еще одно обстоятельство. Я говорю вам как человек, который в этих условиях работает. Врачи не такие уж и злодеи, как вы думаете. Просто им приказывает КГБ - такого-то посадить. И психиатр вынужден сажать и держать человека в психушке.

Николаев: Хотя и знает, что этот человек здоров?

Михаил: Да, хотя и знает, что этот человек - здоров. Ведь у каждого психиатра - семья, он не хочет терять из-за какого-то диссидента или верующего работу. Еще в психиатрической перевозке можно что-то человеку сделать. Но если он уже попал в психбольницу, - то там врач ничем помочь ему не сможет. Не выпишет, пока не получит разрешения от КГБ.

Николаев: А как можно помочь в психиатрической перевозке?

Михаил: Ну, как? Вот у нас в городе тоже диссидентов хватает. И много верующих, особенно баптистов. Хватают их -

 

вызывают психиатров. И когда дежурю я - то в таких случаях всегда говорю милиции или сотрудникам КГБ так: «По медицинским показаниям в лечении в больнице не нуждается. Если у вас есть к нему претензии, то занимайтесь им сами».

Николаев: И как реагирует КГБ ?

Михаил: А никак. Яне знаю, как. Я уезжаю, и что дальше с человеком - мне неизвестно.

Николаев: Значит, можно не госпитализировать диссидентов даже под давлением КГБ?

Михаил: Мне пока удавалось их не сажать. Но если бы я работал в психбольнице и диссидент уже бы поступил ко мне-то я бы ничего уже не смог бы для него сделать.

Николаев: Я думаю, что если так можно говорить в психиатрической перевозке, то так же можно ответить КГБ и в психбольнице.

Михаил: Это вы так думаете. Вы - диссиденты - люди смелые, готовые и на тюрьму, и на любые трудности. А ведь врач в психбольнице - обычный советский человек, трус, который держится за свое место и боится его потерять.

Николаев: Но вы, когда не госпитализируете диссидентов, - разве не боитесь потерять свое рабочее место?

Михаил: Боюсь. У меня несколько детей, один меньше другого,

Николаев: А у нас, у многих диссидентов, тоже дети есть.

Михаил: Но вы не думайте, что инициатива исходит от врачей. Вся инициатива исходит от КГБ. Врачи - только орудие в их руках.

Николаев: Это мы знаем, что - орудие. Но посудите сами. Для КГБ главное - чтобы человек был изолирован. Так?

Михаил: Так.

Николаев: Что с человеком в психбольнице делается, - для КГБ уже все равно.

Михаил: Ну, может быть, и все равно.

Николаев: А дальше начинается. Одни врачи держат диссидентов на спокойной половине и не обращают внимания на то, что те - выплевывают лекарства. А другие - назначают инъекции. Как это понимать?

Михаил: Ну, это они, конечно, уже от себя делают. Это уже

- законченные негодяи.

Николаев: А те - которые только приказ преступный выполняют и от себя ничего лишнего не делают - намного ли лучше этих последних негодяев?

 

Михаил: Я вас понимаю. Но вы не знаете всей сложности той ситуация, в которую поставлены психиатры. И потом - вы знаете, что некоторые психиатры нарочно кладут здоровых людей в психбольшщы, чтобы спасти их от тюрьмы?

Николаев: Нет, не знал.

Михаил: Среди многих психиатров бытует представление что они, помещая здоровых людей в больницу, тем самым делают им добро, так как спасают их от тюрьмы или лагеря Причем, поверьте мне, они думают так совершенно искренне!

Николаев: Я думаю, что если они хотят сделать человеку добро, то они прежде всего должны спросить у человека, хочет ли он этого добра или не хочет. Я бы предпочел тюрьму, а не психбольницу.

Михаил: Но поймите: ситуация здесь не простая. И нельзя так просто обвинять всех психиатров подряд в этих злоупотребленях.

Николаев: Психиатр - прежде всего врач. И соображения порядочности должны стоять у него на первом месте. И не имеет он никакого права помещать кого бы то ни было в психушку за взгляды и убеждения, какими бы мотивами он ни руководствовался. Поймите, здоровому человеку психиатр сделает только зло, если поместит его в психушку.

Михаил: Я тоже считаю, что это не спасение. Но вам я еще раз повторяю и прошу поверить мне, что многие психиатры считают так совершенно искренне.

10 декабря 1978 года, как всегда, в Москве состоялась демонстрация перед памятником Пушкину. На этот раз демонстрантов собралось особенно много, ибо в этом году исполнялось тридцатилетие принятия Всеобщей Декларации Прав Человека. Однако, когда демонстрация уже кончилась и мы стали расходиться, то менты и чекистские бандиты стали хватать нас всех подряд. Схватили и меня, когда я уже спустился в подземный переход.

Ну, что ж? Пропал опять. Снова в психушку? А, нечего терять, и я как заору: «КПСС - БАНДА! ДОЛОЙ КОММУНИСТОВ !» Отвели меня чекистские бандиты в 108 отделение милиции. Там уже много диссидентов набралось. Стал я потихоньку с ними прощаться и попросил тех, кто знал о моей книге, начало рукописи в случае моего ареста и госпитализации - переправить на Запад. Заодно обговаривал и пути утечки информации из отделения с учетом того, что было в последнюю госпитализа-

цию. Но... сошло! Никого из нас не арестовали, и всех выпустили часа через два, в том числе и меня. Записали адрес у каждого. Как оказалось, пригодились им эти данные через год.

Еще в ноябре 1978 года была насильственно госпитализирована в психбольницу № 15 Валерия Новодворская, член Совета представителей Свободного Межпрофессионального Объединения Трудящихся (СМОТ). Разумеется, мы стали добиваться ее освобождения, писали письма в официальные советские инстанции в ее защиту, информировали о ее госпитализации западную общественность. И вот, как-то я узнаю, что Валерию Новодворскую в психбольнице № 15 обследовал профессор Матвеев Валентин Федорович, заведующий кафедрой психиатрии Московского медицинского стоматологического института. Тот самый Матвеев, с которым я имел много содержательных бесед, когда сам находился в отделении № 18 у Гуревича в 1971 году.

Естественно, что я захотел встретиться с Матвеевым, чтобы поговорить с ним по поводу Новодворской. Диссиденты меня отговаривали. Одни говорили, что Матвеев примет меры к моей госпитализации, другие утверждали, что он просто не будет со мной разговаривать. И те и другие оказались неправы.

Не без труда я узнал служебный телефон Матвеева и позвонил ему. Не сразу, но он всё же обо мне вспомнил и согласился на то, чтобы я с ним встретился.

26 декабря 1978 года эта встреча состоялась. Так как моя беседа с Матвеевым касалась личности Новодворской, то я сокращу ее. Оставлю в книге только то, что касается меня лично, а в отношении Новодворской дам лишь самое начало беседы.

Николаев: Скажите, Валентин Федорович, как, по-вашему, Валерия Новодворская больна или здорова ?

Матвеев: Конечно, Валерия психически больна.

Николаев: А как вы считаете: она представляет социальную опасность или же не представляет?

Матвеев: Ну что вы? Конечно, не представляет. Она немного приболела, ее состояние ухудшилось, в связи с чем она и была госпитализирована. Но никакой социальной опасности Валерия, конечно, не представляет.

Николаев: Если Валерия Новодворская не представляем социальной опасности, как вы только что мне сказали, то почему ее госпитализировали и держат в психбольнице? Ведь если она не представляет социальной опасности, то для ее лечения вполне достаточно диспансерного учета.

 

Матвеев: Ну, это мое мнение, что она не представляет социальной опасности сейчас. В каком она состоянии была в момент госпитализации - мы не знаем. Это все на совести врача, который выписал направление на ее госпитализацию^*. Очевидно, она представляла социальную опасность в момент госпитализации.

Николаев: Хорошо. Но если она не представляет социальной опасности сейчас, то почему ее по-прежнему держат в психбольнице? Ведь это тоже нарушение инструкции о неотложной госпитализации. Могу ли я попросить вас содействовать ее выписке?

Матвеев: Я посодействовать ее выписке не могу. Я ведь в больнице не работаю. Меня иногда приглашают в больницу, чтобы провести обследование, но с моим мнением они могут и не считаться. Я в больнице не имею даже права совещательного голоса. Так что по этому поводу обратитесь к ее лечащему врачу и к заведующему отделением.

Николаев: Тогда вопрос относительно меня лично. Как мне быть с диспансером? Они совершенно не дают мне житья. Я ничего предосудительного не делаю, ни во что не вмешиваюсь. И совершенно неожиданно для меня они выписывают путевку, без предварительного медицинского обследования, и сажают в больницу. В больнице меня спрашивают: «Что произошло?» А я и сам не знаю, что произошло.

Матвеев: И давно вас клали в последний раз?

Николаев: Последний раз 15 февраля. Я отсидел семь месяцев

Матвеев: Семь месяцев ?! Почему так долго ?

Николаев: Врачи не отчитывались. И мало того, подвергали меня жестокому обращению. Три месяца подряд кололи стелазином.

Матвеев: Диспансер тут ни при чем. Они выполняют распоряжения органов.

Николаев: Каких?

Матвеев: КГБ. КГБ звонит в диспансер и просит вас госпитализировать. Они просто исполнители, а не инициаторы.

Николаев: Исключать такую вероятность нельзя. Но так

как прямых доказательств нет, то и утверждать этого тоже нельзя.

Матвеев: Это делается настолько открыто и прозрачно, что не надо обладать достаточно большим умом, чтобы догадаться, что всё идет по инициативе КГБ. Скажите, когда родились ваши дети, до больниц или после?

Николаев: Дочка родилась до больниц, а сын - после первых четырех госпитализаций.

Матвеев: Это плохо. Детей нельзя делать несчастными. Больше я вам детей заводить не советую. Вас подвергали интенсивному лечению?

Николаев: Случалось. Особенно последний раз, когда меня три месяца кололи стелазином.

Матвеев: Препараты, которые мы даем больным, особенно в форме инъекций, разрушают генетическую структуру. Поэтому дети могут родиться уродами или умственно отсталыми. Так что, лучше их больше не иметь.

Наступил январь 1979 года.

3 января я повторно обратился в суд Севастопольского района по поводу своей насильственной госпитализации, осуществленной по инициативе психдиспансера № 13. Одновременно с этим я послал копию своего заявления в Московский городской суд. А тем временем вышел в свет. Информационный бюллетень Рабочей Комиссии № 13, который опубликовал реакцию властей на мое первое обращение в суд.

5 января 1979 года я пришел в психдиспансер № 13 в связи с тем, что к концу подходила моя инвалидность.

Кучеров: Редкий гость в наших краях.

Николаев: Да, редкий.

Кучеров: Ну, какие трудности?

Николаев: Мне бы ВТЭК пройти. А там, как они решат, -их дело.

Кучеров: Понятно.

Николаев: Мне бы хотелось кое-что у вас спросить. Когда я попал к вам в феврале в 1974 году в Кащенко, вы мне сказали интересную вещь, что звонок поступил в диспансер из компетентной организации.

Кучеров: Я сказал?

Николаев: Да, вы сказали. «И не все ли вам равно, кто вас положил в больницу, Назаров или главный врач ? Если бы Назаров не выписал путевку, то путевку бы выписал главный врач,

 

а Назаров бы полетел с работы. Вы бы все равно попали в больницу. А почему Назаров из-за вас должен рисковать своим местом?» Вы помните это ?

Кучеров: Феноменальная память! Не помню, конечно, но возможно.

Николаев: Вот, вы это мне сказали. Так вот, у меня к вам на будущее в связи с этим просьба. Если органы будут звонить в будущем, то отвечайте им так: «По медицинским показаниям под госпитализацию не подпадает. Если у вас есть к нему какие-либо претензии, занимайтесь им сами».

Кучеров (повышенным голосом от волнения): Вот видишь, какие ты ставишь условия! А сам действуешь неправильно! Если ты хочешь, чтобы я так отвечал, ты должен приходить сюда раз в месяц, в диспансер.

Николаев: Во-первых, давайте обращаться на «вы».

Кучеров: Извините. Если я вас не вижу, если вы не ходите в диспансер, как я могу так отвечать? Как я могу сказать, что нет никаких медицинских показаний? Ну вот, вы врач... Не видя меня, не поговорив со мной, вы можете дать такое заключение ? Где логика?

Николаев: Хорошо, если у вас возникает сомнение по поводу медицинских показаний, вы всегда можете...

Кучеров: Не надо жонглировать словами. И если вы собираетесь адресовать меня ко всяким Королевским Академиям -не нужно...

Николаев: Вы не хотите иметь дело с Королевскими Академиями?

Кучеров: Не хочу.

Николаев: Жалко. А я думал, что вы собираетесь выполнять решения Гонолулского конгресса психиатров.

Кучеров: Так вот, если вы хотите, чтобы мы шли вам навстречу, вы должны идти навстречу нам. Вы ставите нас в такое положение! Вы, человек, знающий конъюнктуру! Мы ничем не можем вам помочь. Вместе с тем, если бы вы раз в месяц, это вас ни к чему не обязывает, показывались в диспансере, этих вопросов бы не возникало. И тогда я мог бы отвечать так, как вы говорите.

Николаев: Этим самым органам?

Кучеров: Этим самым органам.

Николаев: Компетентным?

Кучеров: Ну, я не знаю, компетентные они или некомпетентные. Не надо придираться к словам. Иначе у нас просто не

 

получится разговора. Так что, давайте вот так, если вы хотите спокойно жить, это вас ни к чему не обязывает, вы должны раз в месяц появляться в диспансере. Вот вы мне скажите, почему вы не ходите в диспансер ?

Николаев: Я вам сейчас скажу. Я виделся с несколькими психиатрами после выписки, как советскими, так и западными...

Кучеров: Ну и что?

Николаев:... все они признали меня здоровым человеком.

Кучеров: Если б вы жили на Западе - это был бы для нас довод. Вы живете - в Бирюлёво. Правильно я говорю?

Николаев: Дальше.

Кучеров: Поэтому вам нужно ориентироваться на нашу точку зрения.

Николаев: Скажите, а для вас мнение западных психиатров не играет никакой роли?

Кучеров: Так вот, если вы хотите, чтобы я делал то, что вы просите, то я прошу вас делать то, что прошу я.

Николаев: А если я не буду ходить, разве это подпадает под инструкцию о неотложной госпитализации?

Кучеров: Не видя вас, мне сообщают о неправильном поведении больного. Не видя вас, я не могу сказать: «Нет, он сейчас не нуждается в госпитализации».

Николаев: А с чего вы считаете, что мое поведение неправильное ? Почему ту информацию, которая к вам поступает, вы признаёте за верную?

Кучеров: А у меня нет другой информации. Если бы вы ко мне пришли, мы бы с вами поговорили, я увидел бы, что вы ответили бы мне на какое-то вопросы и смог бы так отвечать.

Николаев: Хорошо. Как вы находите мое состояние сейчас?

Кучеров: Я думаю, что ничего. Не подпадает под инструкцию.

Николаев: Ну вот так. Давайте вот о чем договоримся. Я вам свою просьбу высказал. Теперь, в свою очередь, я вам обещаю, что мое поведение не будет подпадать под инструкцию. Даю вам честное слово.

Кучеров: А приходить не хотите ?

Николаев: Западные психиатры сказали, что не стоит.

Кучеров: Они неправы. Они не знают нашей ситуации.

Николаев: Да, к сожалению, они не знают ситуации.

Кучеров: А вы знаете ситуацию!

 

Николаев: Я знаю ситуацию, а они не знают ситуацию. Потому что все правозащитные документы, посвященные психиатрическим репрессиям в Советском Союзе, посвящены разоблачению исключительно психиатрических больниц как общего, так и специального типа. Диспансеры не упоминаются совсем, а если упоминаются, то вскользь.

Кучеров: Нам никакого внимания?

Николаев: Да, вам никакого внимания.

Кучеров: Как обидно!

Николаев: Обидно.

Кучеров: Спецбольница да спецбольница! А нам никакого внимания!

Николаев: А вы что, хотите, чтобы диспансерам тоже оказывалось внимание?

Кучеров: Спасибо, не нужно.

Николаев: А почему?

Кучеров: Да ни к чему нам это. Это вам нравится, когда о вас говорят. А нам это не нравится. Нам не нужно лишних разговоров, неприятностей. Мы хотим сидеть тихо.

Николаев: Но чтобы сидеть тихо, надо обоюдно соблюдать. .. с моей стороны, не подпадать под действие инструкции, а с вашей - не нарушать решений Гонолулского конгресса психиатров. Тогда не будет передач по западным радиостанциям. И если будут по поводу меня звонки - отправляйте меня к ним. И я сейчас скажу - почему. Что бы я там ни делал, но я по своим действиям не набрал ни на 64 статью, ни на 70, ни на 190. Понимаете?

Кучеров: Честное слово?

Николаев: Честное слово. И теперь по поводу Алексеева, к которому я не хочу ходить. Он сотрудничает с КГБ.

Кучеров: С чего это вы взяли?

Николаев: Я видел запрос из КГБ в адрес диспансера: «Состоит ли Николаев на психучете и в связи с каким заболеванием?» - и ответ на этот запрос, подписанный Алексеевым.

Кучеров: Но это естественно, а кто же будет отвечать, как не он?

Николаев: То есть вы подтверждаете, что он сотрудничает с КГБ?

Кучеров: Любой врач, которому пришел бы запрос, ответил бы на него. Ну, ладно. Давайте готовиться к ВТЭКу. Возьмите бегунок и идите в семнадцатый кабинет.

Николаев: Хорошо. До свидания.

 

Кучеров: И регулярно появляйтесь в диспансере.

Николаев: Если вы так хотите меня видеть, я вам свою фотографию пришлю по почте.

Кучеров: Лучше лично.

В семнадцатом кабинете дежурный врач довольно-таки быстро оформила мне направление на ВТЭК. Пока она писала направление, она листала мою «историю болезни», чтобы делать из нее выписки. В «истории болезни» я успел обнаружить фирменный бланк 108 отделения милиции, того самого, куда нас всех тащили с демонстрации перед памятником Пушкину 10 декабря 1978 года.

19 января 1979 года я написал два заявления в Московскую городскую прокуратуру с просьбой привлечь к уголовной ответственности участкового милиционера 137 отделения милиции Пуляева Алексея Дмитриевича и заведующего шестым отделением психбольницы имени Кащенко Беликова Михаила Ивановича. На оба эти заявления я не получил никакого ответа.

А тем временем очередной 52 номер «Хроники текущих событий» поместил информацию о моем эксперименте с обращениями в суд, подтверждающими то, что в Совдепии легально добиться справедливости невозможно.

ВТЭК я проходил в диспансере 12 февраля 1979 года. Фамилии врачей, проводивших ВТЭК, мне неизвестны. Председателем был мужчина. Были еще две женщины: черноволосая и седая.

Председатель: Как вы себя чувствуете?

Николаев: Нормально.

Председатель: Вы живете один?

Николаев: Нет.

Председатель: С семьей?

Николаев: А зачем вам это знать? Разве тот факт, что у меня есть дети, оградит меня от репрессий?

Черноволосая: Послушайте! Какие репрессии?! Что вы говорите?!

Николаев: Репрессии со стороны психдиспансера.

Председатель: Ив чем они проявляются?

Николаев: В том, что диспансер незаконно выписывает на меня путевки и направляет меня в психбольницу.

Председатель: А когда вас последний раз направляли в больницу?

Николаев: В феврале прошлого года. Разве вы не слышали? По всем радиостанциям передавали. По «Би-Би-Си», «Го-

 

лосу Америки», «Немецкой волне», по радио «Швеция» и по «Свободе».

Председатель: Прямо так и передавали, что вы находитесь в больнице?

Николаев: Прямо так и передавали.

Председатель: Вы сами слышали?

Николаев: Слышал после выписки. Радио «Свобода», в частности, передавала обо мне последний раз 24 января этого года. Это то, что я слышал сам.

Председатель: Интересно, а как они это делали? Через спутник, что ли? Из больницы прямо в редакции радиостанций?

Черноволосая: Погодите, я что-то о вас слышала по западным радиостанциям. Вы полиглот?

Николаев: Да, полиглот.

Черноволосая: И передавали действительно о вас?

Николаев: Да, действительно обо мне.

Председатель: А как же информация о вашей госпитализации попала на Запад?

Николаев: Понятия не имею. Я-то сам тогда в больнице был. Но последний раз слышал о себе по «Свободе» 24 января. Вы не слышали?

Председатель: Нет, не слышал. Не у всех есть возможность слушать западное радио.

Черноволосая: А кто вы по специальности?

Николаев: Зоолог.

Черноволосая: Вы бы хотели работать по специальности?

Николаев: Да, но не в условиях СССР. В СССР я, независимо от принятого вами решения, работать не буду. Я соглашусь работать только на Западе.

Председатель: А почему не в СССР?

Николаев: Потому что я в СССР был незаконно репрессирован и я не собираюсь работать на государство, которое меня репрессировало.

Председатель: А как же можно жить не работая?

Николаев: Можно жить. Я был незаконно уволен с работы в 1970 году и, как видите, живу. И я не собираюсь возвращаться в официальную советскую колею, из которой меня выгнали. Я нашел свое место в неофициальной колее и предпочитаю оставаться в ней. Я не намерен работать на государство, попирающее свои собственные законы.

Председатель: В чем же это проявляется?

 

Николаев: Психически здоровых людей в СССР помещают незаконно в психиатрические больницы.

Председатель: Например?

Николаев: Меня. Я осенью 1977 года прошел экспертизу в Рабочей Комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях.

Черноволосая: Это официальная комиссия?

Николаев: Общественная.

Черноволосая: Там есть врачи?

Николаев: Конечно. Эксперт-психиатр Рабочей Комиссии признал меня психически здоровым. Об этом был информирован бывший главный врач диспансера № 13 Свищев, городской психиатр Котов, главный психоневролог Чуркин. Однако это не оградило меня от незаконных репрессий, хотя все эти должностные лица и знали о том, что я - психически здоров.

Председатель: А откуда этот психиатр?

Николаев: Обычный честный психиатр с советским дипломом.

Черноволосая: А как его фамилия?

Николаев: Этого я вам не скажу.

Черноволосая: Он законспирирован?

Николаев: Нет. О нем летом прошлого года передавали по западным радиостанциям и, слушая западное радио, вы сможете узнать его фамилию.

Черноволосая: Мы знаем об этой экспертизе и о мнении вашего психиатра.

Председатель: Хорошо. У нас сажают психически здоровых людей в психбольницы. Что еще ?

Николаев: Нарушается инструкция о неотложной госпитализации № 06-14-43. В частности, инструкция предусматривает госпитализацию только в случае реальной опасности больного для окружающих или для себя лично. Я же такой опасности не представлял никогда. В отношении меня диспансер нарушал пункты 1,2 и 4, а больница - пункты 6 и 7.

Председатель: Что еще?

Николаев: В СССР невозможно добиться справедливости и оградить себя от произвола со стороны властей. В частности, я подал после выписки в суд на диспансер, на милиционера, который меня госпитализировал, и на врача в больнице, который подвергал меня жестокому обращению.

Председатель: И ответа не получили?

 

Николаев: И ответа не получил. Потому что советская система не способна обеспечить права человека.

Черноволосая: А в чем заключалось жестокое обращение с вами в больнице?

Николаев: Лечащий врач Беликов три месяца колол меня стелазином.

Черноволосая: Но это, наверное, было нужно для вашего здоровья?

Николаев: Для моего здоровья это было не нужно. Беликов тоже был информирован о результатах экспертизы Рабочей Комиссии.

Председатель: Но ведь стелазин, кажется, английское лекарство?

Николаев: Французское. Произведено в Индии по французской лицензии.

Председатель: Если вас лечили лекарством, произведенным за рубежом, которое используется также в западных психиатрических больницах, то разве можно говорить о жестоком обращении?

Николаев: Можно, ибо это лекарство использовалось не по назначению. И очень плохо, что на Западе не знают, как используются средства, которые СССР закупает у западных фирм.

Председатель: А как же вы намерены жить дальше? На что?

Николаев: Когда меня в 1970 году незаконно уволили с работы, никто не подумал, на что я буду жить, и я прошу вас об этом тоже не беспокоиться.

Председатель: Год назад на ВТЭКе вы говорили, что у вас есть какие-то отношения с Корваланом.

Николаев: Я этого не говорил. Я говорил другое. Я сказал вам, что у меня есть пальто, которое мне досталось в наследство от Владимира Буковского, того самого, которого поменяли на Луиса Корвалана. И я вам сказал, что я мечтаю обменять это пальто на пальто Луиса Корвалана. Но так как я с Корваланом не знаком, то моя мечта пока не сбылась.

Председатель: Ну да, а так как с Корваланом познакомиться трудно, то ваша мечта так и останется голубой мечтой.

Николаев: Совершенно верно.

Председатель: Какие у вас к нам просьбы?

Николаев: Только одна. После ВТЭКа диспансер всегда выписывает на меня путевку на госпитализацию. Не надо давать диспансеру таких рекомендаций.

 

Черноволосая: Это от нас не зависит. Мы не вправе направлять кого бы то ни было в больницу. Скажите, вы встречались с западными психиатрами?

Николаев: Когда я лежал в больнице, ко мне приезжал британский психиатр Гарри Лоубер.

Черноволосая: Мы знаем об этом. Вы виделись с ним?

Николаев: Нет, его ко мне не пустили. Но после выписки я виделся с западными психиатрами и они не нашли у меня отклонений от психической нормы.

Черноволосая: А вы хотите эмигрировать?

Николаев: Да.

Черноволосая: Почему?

Николаев: На Западе меня никто не будет репрессировать, и там я смогу найти работу по специальности.

Черноволосая: Но ведь вы не работали столько лет!

Николаев: Совершенно верно. Профессионально я дисквалифицирован. Кроме того, советские дипломы на Западе не котируются. Мне там придется пройти курсы по переквалификации и сдать экзамен по языку.

Черноволосая: То есть - это все не так просто сделать.

Николаев: Совершенно верно. Там будут свои трудности, и я к ним готов.

Черноволосая: Скажите, а почему вы до сих пор не эмигрировали?

Николаев: Это зависит не только от меня, но и от властей.

Черноволосая: Скажите, а как информация о вас попала на Запад?

Николаев: Этого я не знаю.

Черноволосая: А о вас на Западе было известно раньше?

Николаев: Да, было. В частности, обо мне было написано в книге «Russia's political hospitals», которая распространялась на Гонолулском конгрессе. Там мне посвящено приложение № VIII.

Черноволосая: А как эта информация попала на Запад?

Николаев: Я этого не знаю.

Черноволосая: А вы знакомы с Сахаровым?

Николаев: А вы мне сначала скажите, является ли, с вашей точки зрения, знакомство с Сахаровым признаком психического заболевания или не является?

Черноволосая: Ну зачем же сразу так? Я спрашиваю по-человечески, из простого любопытства.

Николаев: Яна этот вопрос отвечать не буду.

 

Черноволосая: А вы встречались с другими диссидентами?

Николаев: И на этот вопрос я отвечать не буду.

Седая: Соматически у вас всё нормально ?

Николаев: Да, всё.

Седая: Жалоб нет?

Николаев: Нет.

Председатель: Ну что ж, можете идти.

ВТЭК продлил мне II группу инвалидности еще на один год. После ВТЭКа я пошел к главному врачу диспансера Кучерову Алексею Юрьевичу.

Кучеров: Добрый день, что, Евгении Борисович, скажете?

Николаев: Я только что прошел ВТЭК.

Кучеров: Ну и каково их решение ?

Николаев: Продлили инвалидность.

Кучеров: Вы их об этом просили?

Николаев: Нет. Но я им сказал, что независимо от решения, которое они примут, я работать не буду.

Кучеров: А с чем вы пришли ко мне ?

Николаев: В прошлом всегда после ВТЭКа диспансер выписывал путевки на мою госпитализацию, и я прошу вас принять меры к тому, чтобы диспансер отказался от этой порочной практики.

Кучеров: А какие у вас отношения?

Николаев: С кем?

Кучеров: Ну, ваши контакты, связи?

Николаев: С кем?

Кучеров: Ну, с местным отделением милиции?

Николаев: Никакие. Я с ними вообще не контактирую. И они мне не нужны.

Кучеров: А почему тогда от них поступают звонки?

Николаев: Не знаю. Я с милицией не общаюсь. И вообще я вам обещал, что мое поведение не будет подпадать под инструкцию о неотложной госпитализации.

Кучеров: И тем не менее по поводу вас были звонки.

Николаев: По поводу чего?

Кучеров: Секрет.

Николаев: Когда хоть последний раз?

Кучеров: Вы ж мне не на все вопросы отвечаете. Почему я вам должен отвечать?

Николаев: В этих звонках не могло содержаться ничего, кроме лжи. Вы прекрасно знаете, что я связан по рукам и ногам теми экспертизами, которые я прошел, и должен вести себя так,

 

чтобы, в случае чего, Британский Королевский Колледж Психиатров имел все основания заступиться за меня. Я не имею права вести себя плохо и веду себя хорошо.

Кучеров: То, что нравится Королевскому Колледжу, - не обязательно нравится советской власти. А вы живете не в Объединенном Королевстве, а в Бирюлёво. В Бирюлёво!

Николаев: Так дайте мне возможность уехать в Соединенное Королевство.

Кучеров: Езжайте, Евгений Борисович, езжайте!

Николаев: К сожалению - это не от меня зависит. И не от вас.

Кучеров: Но ведь вы, кажется, больше не настаиваете на выезде? Раньше настаивали, а сейчас не настаиваете?

Николаев: Нет, я настаиваю на выезде и сейчас.

Кучеров: Напрасно! Что там хорошего? Демократия! Свобода ! Бороться не с кем! Скучища! Другое дело - здесь! Борьба! Настоящая жизнь!

Николаев: Так я по своей природе не борец, а ученый. Мне бы наукой заниматься, а не борьбой.

Кучеров: А почему ж тогда по поводу вас раздаются всякие звонки?

Николаев: Понятия не имею. У них спросите, кто вам звонит,

Кучеров: Сказать по правде, мне на Королевский Колледж - плевать. Но меня угнетают звонки по поводу вас.

Николаев: Отвечайте им, что я здоров и в лечении не нуждаюсь.

Кучеров: Чтобы нам быть уверенными в полном вашем здравии, вы должны регулярно являться к нам в диспансер.

Николаев: Некогда мне к вам являться. Ждите меня следующий раз через год.

Кучеров: Почему некогда?

Николаев: Дел по гордо.

Кучеров: Каких дел? Что, всё ваши штучки? .. из-за которых нам потом сюда звонят?

Николаев: Я вам сказал, как надо отвечать на такие звонки. И если вы будете отвечать так, как я вам сказал, то это зачтется вам в ваш положительный актив. Придет время, когда советских психиатров будет судить очередной Нюрнбергский процесс. И такие ответы вам тогда очень пригодятся.

Кучеров: Я думаю, что вы за меня заступитесь, и мне больше 10 лет не дадут.

 

Николаев: А может быть - и меньше.

Кучеров: Ладно, можете идти домой. На вас путевку никто не выпишет. Только ведите себя так, чтобы по вашему поводу не было звонков.

Николаев: Я буду вести себя так, чтобы у Британского Королевского Колледжа Психиатров всегда были основания выступать в мою защиту.

Я вышел. На стенах в коридоре висели портреты Ленина, соцобязательство. Коллектив диспансера обещал претворять в жизнь исторические решения XXV съезда КПСС, повышать свой идейно-политический уровень. Висело также расписание политзанятий и программа политзанятий как для врачей, так и для среднего медперсонала, утвержденная Севастопольским районным комитетом КПСС города Москвы.

24 февраля 1979 года я, как обычно по вечарам, сидел за радиоприемником и слушал западные радиостанции. И вдруг слышу: Би-Би-Си передает о том, что Международная Организация Труда сделала запрос Совдепии о судьбе Свободного Профсоюза и его членов. МОТ интересовался в том числе и моей судьбой.

Как всегда говорят в таких случаях: «куй железо - пока горячо». 1 марта я написал письмо в Совет министров, в котором, ссылаясь на эту передачу по Би-Би-Си, просил меня выпустить из Совдепии. В письме я выражал пожелание, чтобы мое имя не использовалось для дискредитации Совдепии в мировом масштабе и что поэтому меня имеет прямой смысл выпустить за границу.

На это письмо ответ пришел. В мое отсутствие нам позвонил ответственный сотрудник МВД Шаталов, который сказал, что мое заявление было направлено в ОВИР Советского района Москвы. Если мы хотим эмигрировать, то мы должны получить вызов из-за границы. Безразлично - из какой страны, безразлично от кого: можно от родственников, можно от друзей. Можно на постоянное жительство - можно получить и гостевой вызов.

Узнав все это от Тьян, которая говорила по телефону с Шаталовым, я пошел в ОВИР Советского района.

В ОВИРе - гигантская очередь! Сколько ж народу оформляет поездку за рубеж! И это только в одном из районов Москвы!

В очереди были люди разные. Один только принесли заполненные справки, другие что-то доносили, чего не принесли сра-

 

зу, третьи сидели с готовыми вызовами и ждали, чтобы получить анкеты. Ну и, конечно, были счастливчики, которые выходили из кабинета ОВИРа с уже готовыми заграничными паспортами. Кто ехал в отпуск в Венгрию, кто в Болгарию, кто в Польшу, кто - в Советскую зону оккупации Германии...

Были, конечно, и такие, кто выходил с кислой рожей: отказали без объяснения причин.

Стоя в очереди, я просмотрел правила выезда советских граждан за границу. Правил было несколько: одни - для поездки в социалистические страны, другие - для поездки в развивающиеся и капиталистические страны. В пределах второй группы были дополнительные правила для выезда на постоянное жительство.

Бросалось в глаза сразу, что для поездки в соцстраны требовалось меньше документов, чем для поездки в капстраны. А выезд на постоянное жительство обставлялся большими бюрократическими формальностями, чем гостевая поездка.

Были и материальные различия. Паспорт для поездки в соцстрану стоит 30 рублей, а паспорт в развивающуюся и капиталистическую страну - 200 рублей. Было и еще различие. Собирал документы на отъезд районный ОВИР. Но разрешение на выезд районный ОВИР давал только в социалистические страны. А для поездки в капстраны районный ОВИР разрешения не давал. Собрав все необходимые для поездки в капстрану справки и документы, районный ОВИР передавал их в городской ОВИР, который и решал этот вопрос далее.

Но вот и подошла моя очередь.

Прежде всего оказалось, что сотрудник ОВИРа Сергей Анимирович Шатаев о моем письме, которое якобы переслали из МВД в ОВИР, - впервые слышит. Но он мне подтвердил, что для выезда из СССР я должен принести ему вызов. Когда я принесу вызов - то он даст мне анкеты и я начну собирать необходимые документы.

«А как же право на свободное передвижение из страны в страну, записанное в Декларации Прав Человека? - спросил я. - Ведь в этом документе о вызове ничего не говорится». - «А мы это право свято соблюдаем, - ответил мне Шатаев, - любой гражданин СССР может поехать за границу, если у него для этого есть достаточные основания. Мы всех отпускаем, кто к нам обращается и достаточно аргументирует необходимость своей поездки. А вызов нужен для вас же. Мы не можем вас выпустить без вызова не потому, что стремимся нарушить ваши права, а

 

потому что мы беспокоимся о том, чтобы ваши права не были нарушены за рубежом». - «Но во многих странах люди ездят из страны в страну без всяких вызовов». - «Правильно, - согласился Шатаев. - Например, чтобы из Голландии поехать в Бельгию, - никакой визы не нужно. Но это потому, что правительства этих стран не беспокоятся о судьбе своих граждан. А мы беспокоимся. Где вы будете ночевать? Что есть? Как лечиться в случае болезни? Вот поэтому нам и нужен вызов от гаранта, который бы гарантировал, что он во время вашего пребывания за рубежом полностью берет вас на свое материальное обеспечение. Так что мы требуем от выезжающих за рубеж граждан вызов в их же собственных интересах. Итак, - закончил Шатаев, - получайте вызов и приходите к нам. Я вам дам анкеты, вы их заполните, соберете все необходимые справки, и я вас с удовольствием отпущу хоть на край света. Никаких вам препятствий чинить не буду».

Придя из ОВИРа домой, я обзвонил нескольких моих зарубежных знакомых, выехавших из СССР раньше меня, рассказал о звонке из МВД, о своем визите в ОВИР и попросил выслать мне вызовы. Вскоре я узнал, что мне были посланы вызовы из Израиля, США, Великобритании и ФРГ.

Весной же 1979 года мне удалось увидеть опубликованный в ФРГ сборник «Вольное слово» № 31-32, в котором довольно подробно была описана моя последняя госпитализация, а также целый ряд документов, которые мне удалось переправить из психбольницы на волю. Одновременно мне пришла с. оказией копия письма, которое Гарри Лоубер послал по поводу меня в психдиспансер № 13. Ниже я привожу текст этого письма полностью.

«Neuro-psychiatric Dispensary No. 13

18th December 1978 Sevastopol Prospect 26/28

Moscow USSR

Dear Doctor

Re: Evgeny NIKOLAYEV

 

I have been informed that Mr. Nikolayev is attending your outpatient department for follow-up treatment. In this connection I would like to state that, according to my information Mr. Nikolayev is perfectly sane and has never been mentally ill. This information I gathered while I was in the USSR and from a report on his mental state by a Soviet psychiatrist who examined him and whose report I have read. I would therefore be most grateful if you would on this oc-

 

casion ascess Mr. Nikolayev's mental state according to true findings and not on the basis of political and opportunistic considerations.

I can only tell you that feeling among psychiatrists in the West, and particularly in the United Kingdom, is outranged by the political use of psychiatry for the purpose of repression, and in the interests of good relations between the psychiatric professions of our respective countries I would ask you not to rehospitalize Mr. Nikolayev.

Your sincerely

Dr. G. A. Low-Beer

Consultant Psychiatrist».

26 апреля я написал письмо-протест в Прокуратуру РСФСР в связи с ведением уголовного дела против Льва Волохонского. Я писал, что Льва Волохонского надо освободить, а судить надо коммунистов, и КПСС следует распустить, как преступную организацию.

Через несколько дней после этого ко мне пришла врач-психиатр из психдиспансера № 13 Москаленко Кира Александровна и патронажная сестра, обе новые по участку Бирюлёво. Они сказали мне, что в диспансер поступил запрос в отношении меня из Ленингадской прокуратуры и они хотели бы со мной побеседовать. Я их в квартиру не пустил и сказал им, что если они не хотят лишнего шума по западным радиостанциям, то пусть ко мне домой не ходят.

В мае книга была закончена. С рукописью я поехал в Электросталь к Пинхосу Абрамовичу Подрабинеку, который прочитал мою рукопись как врач, чтобы в рукописи не было медицинских ошибок. Одновременно он написал отзыв о моей книге.

А затем примерно в течение месяца я делал чистовой экземпляр книги, в который вставил дополнительно несколько эпизодов, происшедших в это время.

2 июля 1979 года ко мне домой в мое отсутствие пришли два мента. Сначала я, было, подумал, что это опять козни диспансера. Но потом оказалось, что диспансер здесь был ни при чем. Их визит был связан с тем, что мы с Тьян до сих пор не поменяли старых паспортов на новые.

4 июня 1979 года я послал заявление в Верховный суд РСФСР на участкового милиционера Пуляева Алексея Дмитриевича.

5 июня 1979 года я разговаривал по телефону с начальником 137 отделения милиции города Москвы Зюковым. Я объяснил ему, что ни при каких обстоятельствах менять свой паспорт на

 

новый я не буду в знак протеста против репрессий, которым меня подвергали коммунисты.

В ответ Зюков пригрозил мне, что если я паспорт не обменяю, то окажусь снова в «Кащенко», где проторчу всю свою жизнь.

6 июля я позвонил Кучерову. Информировав его о моем разговоре с Зюковым и его угрозах, я объяснил Кучерову, что мой паспорт действителен по 20 апреля 1980 года, а поэтому требования со стороны милиции обменять его досрочно лишены всяких оснований.

Кучеров обещал вопрос о паспортах уладить так, чтобы милиция мне ими больше не докучала.

12 июня я написал заявление в Верховный суд РСФСР на Беликова Михаила Ивановича, с требованием привлечь его к уголовной ответственности.

Где-то в середине июня мне пришел вызов из ФРГ от Херберта Миколайта, который приглашал меня к себе на время моего отпуска.

С вызовом я пошел в ОВИР.

«Ну, видите, как хорошо, - сказал мне Шатаев, выдавая анкеты для заполнения, - вызов у вас теперь есть. Собирайте необходимые справки, заполняйте анкеты и приходите ко мне. Затруднений в выезде к вашему другу у вас не будет.