К ЧИТАТЕЛЮ
Заранее прошу у тебя, читатель, прощения за горькие минуты, которые, возможно, доставляю тебе своей документальной повестью. Может быть, читая иные строки этой книги, ты содрогнешься и подумаешь: "Этого не может быть в наш век! В стране, которая объявила, что принципы гуманизма - превыше всего, а свободу личности увековечила в Конституции"...
Я солдат, изувеченный в боях с немецким фашизмом, зэк, докалеченный верноподданными советского КГБ. Дважды воскресшему ты можешь поверить.
Говорят, что никому не ведомо, о чем думает, что чувствует человек, приговоренный к смертной казни и идущий на эшафот, ибо еще ни один человек, принявший смерть на эшафоте, о своих последних минутах живым не поведал.
Я же осмелюсь утверждать, что чувства казненных мне ведомы.
Надеюсь, в дальнейшем читатель поверит и поймет, что я не фантазирую... что я с эшафота - вернулся, и потому могу засвидетельствовать, что чувствует человек в последние минуты жизни.
Да не сочтут это нескромностью. Просто я хочу сказать, что, когда вели меня на бесконечные ночные допросы к палачу, сидящему в центре Москвы - на Лубянке, я всякий раз ощущал именно то, что чувствует человек, идущий на казнь. С той только разницей, что казненный встречается с палачом единожды, мне же приходилось встречаться с ним (а вернее, с ними - палачами!) множество раз.
Да, утверждаю я, кабинет так называемого "следователя", следователя, в нагрудном кармане которого лежал непременный билет члена коммунистической партии, этот кабинет — был для меня эшафотом. Для меня и для тысяч и тысяч людей до меня, и, полагаю, для не меньшего количества людей после меня.
Лобные места обыкновенно не украшают портретами палачей. Во всей трагической русской истории это было не принято. На Лубянке же все кабинеты украшены портретами Сталина и портретами его ближайших соратников - Берии, Аббакумова и прочих.
Палач обыкновенный не фабрикует фальшивых дел, а лишь приводит в исполнение приговор. Лубянский палач сам подводит свою жертву к смертному приговору.
Палач обыкновенный получает свой заработанный кровью гонорар от случая к случаю. Палач лубянский получает его регулярно, ежемесячно. Когда я говорю сейчас палач, вкладывая в это слово собирательный смысл, я не имею в виду кого-нибудь одного, в отдельности. Воистину, разум человеческий не вмещает в себя все, что представляют собой субъекты, сидящие в креслах лубянских кабинетов. Эти "человекообразные" существа спокойно едят свой хлеб, смоченный в крови жертв, оплаченный их кровью.
В этой книге я рассказываю лишь то, что сам пережил в годы сталинизма, а точнее сказать - в эпоху коммунистической чумы, которая свирепствует и по сей день. Формы, методы, сталь — все это несколько изменилось, но сущность осталась той же. Меняются "вожди", поедая, как пауки, друг друга, лакируются лозунги (вопрошают, в частности, будет или не будет нынешнее поколение советских людей жить при коммунизме), меняются вывески — ведь всяк из сегодняшних "непогрешимых", "великих" вывешивает свои портреты рядом с "Главным, Непогрешимым, Великим". Всяк приноравливается, чтоб, оттеснив "соседа-соперника ", на миг оказаться рядом с "Главным Великим" — с В. И. Лениным, которому мы и обязаны (в первую очередь - мы, а уж за нами — немцы) концентрационными лагерями, лагерями смерти, уничтожением всех и всяческих ценностей. Разумеется, не ему одному!.. Однако не следует совсем сбрасывать со счета и роль личности в истории... В особенности тогда, когда личность сыграла и продолжает играть по роковой прихоти истории могучую сатанинскую роль.
Да, сущность остается все той же:
Тот же запах, те же цели,
И такой же цвет.
Никакой на самом деле
Разницы тут нет.
(Из песен "Самиздата)
В моей книге изложена лишь бесконечно малая доля того, что было в действительности. Человеческий мозг отказывается принять даже и эту малую долю, ибо как можно спокойно принять то, что не только граничит со средневековым варварством, но во много раз превосходит его?
Мне думается, что живи сейчас Достоевский и Мирабо, Толстой и Гюго и возьмись они описывать повседневность коммунистического рая, не смогли бы с достаточной полнотой выразить то, что было и есть в нашей, ХХ-го века, действительности.
Разумеется, они бы все это сделали гораздо убедительнее и сильней, чем я, попади в их руки свидетельства людей, прошедших ад ХХ-го века.
Не полагаясь на будущее, которое, уверен, принесет нам вновь не менее глубоких художников и мыслителей, я, не без некоторой робости, с чувством правоты своего дела, предлагаю, читатель, тебе эти записки. Всего лишь голые факты, без прибавлений, без убавлений, без литературной и художественной обработки.
Обращаясь к тебе, читатель, с этим признанием, я рассчитываю, что ты поймешь меня правильно. Я заранее благодарен тебе за твое снисхождение.