ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ТРИБУНАЛ

 

B середине октября переводят меня в другую камеру, что-то долго иду. Как будто другие коридоры. Открывают двери, а там Шломо Зелькович - мой одноделец, вместе с которым проходили по одному делу.

Обнялись.

Значит все, следствие закончилось, ждем суда.

Шломо мне:

- Сказанное тобой на очной ставке меня спасло.

Предлагает на суде подчеркнуть, что мы польские граждане и требуем польского суда. А я ему:

- Шломо, наша судьба уже решена, будь что будет. Совесть у нас чиста.

И вот в понедельник утром, 28 октября 1946 года, нас вводят в зал судебного заседания. Трое сидят, портреты над ними. Вопрос к нам:

- Знаете ли вы, где находитесь?

Молчим.

- Обвиняемые Шепитинский и Зелькович, вы находитесь перед военным трибуналом войск МВД.

Наши руки встретились и сжались. Шломо начал читать поминальную молитву "Кадиш". Я лично был уверен в высшей мере наказания. Без всяких вопросов начали читать приговор. Ничего не слышу, смотрю на них мертвыми глазами. Только когда услышал: - "10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах" - очнулся. Наши руки разжались. Жизнь вернулась. Удерживаю вспышку радости. Шломо получил 8 лет ИТЛ и 3 года поражения.

 

После зачтения приговора и слов: "Приговор окончательный, обжалованию не подлежит", к нам обратился председатель с вопросом:

- Вам приговор понятен?

Молчим.

А когда закрыли папки, готовые к выходу, я обратился:

- Гражданин председатель военного трибунала, почему не приговорили нас к смерти? Немцы уничтожили всю нашу семью, расстреляйте нас тоже и будет полный конец всем нам!

Председатель военного трибунала встал, глядя прямо в глаза, сказал:

- Жить будешь, ебать не захочешь.

Прошло уже 55 лет. Хотелось бы встретить этого трибунальщика, пожать ему руку. Ведь мы вдвоем жертвы этой эпохи. Каждый по-своему. Что до предвидения, то первое - исполнилось. Спасибо. Другое - не совсем. Представил бы ему пятерых своих внуков и одну внучечку.

Уже прошло почти семь месяцев с момента моего ареста. Кошмар окончен. Осужден по статье 19-58- 1Б и 59-9. Значит, за попытку измены Родине и контрабанду на 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах. Мне 26 и когда освобожусь будет 41 год. Тогда мне это казалось невозможным. И очень далеким. Всех осужденных этапируют в пересыльную тюрьму в город Торгау.

Загнали нас в камеру 113. Вдруг очутился в медвежьих объятиях Мордехая. Какая радость! Тогда я и узнал от него, 'что с ним произошло. Приговорен за нелегальный переход границы сроком на 2 года. Вся затея сделать из него шпиона провалилась. Камера переполнена, в ней 50 человек, питание на истощение. Все с нетерпением ждут отправки в лагерь.

Большинство обитателей - это люди уголовного мира, так называемые "туристы", приехавшие в Германию с целью грабежа, воровства и легкой наживы. Вторая группа - "власовцы", которые перешли на

 

сторону врага. Остальные, сравнительно небольшая группа, это бывшие воины - солдаты и офицеры, по разным статьям. Выводят нас через день на получасовую прогулку. Это очень сложная процедура: сбор и вывод отбирал около 10 минут, на воздухе мы фактически были 20 минут. А потом обратно в камеру, где 50 человек и 4 "параши".

Наконец долгожданный день пришел и нас распределяют в "нормальные" камеры, то есть по 10 человек, вместо предназначенных двоих. Но есть уборная и можно спускать воду, также переговариваться. К счастью, мы попадаем втроем в одну десятку.

В начале февраля 1947 г., то есть после трех месяцев, из нашей камеры вызывают 9 заключенных на этап. Один Мордехай остался - краткосрочник и, наверное, потому что иностранец. Обнялись, попрощались с надеждой. Еще перед выходом встал на наши спины и чем-то писал на стене на "контрреволюционном" языке иврит. Шлома до конца не понял сути нашей дружбы с Мордехаем. Я, конечно, как огня боялся что-нибудь выболтать или дать понять. Только уже при встрече в Израиле он все узнал.

И вот нас распределяют по 50 человек в бараках, находящихся рядом с железнодорожными путями. Попали мы в разные группы. В моей группе, кроме меня, был еще один еврей-врач, полковник медицинской службы, начальник полевого госпиталя, осужден "от 7-го до 8-го", то есть по Указу от 7 августа 1932 года, за экономическое вредительство.

Перед погрузкой в вагоны нас раздевают наголо - "шмон". Стоим гуськом в очереди, чувствую за спиной чье-то дыхание, тела почти вплотную. Всунул руку в карман пальто и обалдел - нож. Обернулся, он смотрит на меня, как будто ничего не случилось. Тихо шепчет: "Протащи!"

Ничего себе "протащи", молниеносно обдумываю - жаловаться нельзя, а если найдут, скажу не заметил, кто-то всунул. Другого выхода нет. Вот моя очередь. Сел, в первую очередь пальто на пол, потом верхнюю одежду, обувь и все остальное. Стою голый, приказ

 

"Раком!" - согнулся. "Отойти!" - отошел. Жду одежду. Сердце стучит молотом. Нижнее белье бросили, сел, одеваюсь. Особенно тщательно проверяют обувь и верхнюю одежду - бросают. Схватили пальто, прощупывают подушечки плечей и бросают на пол. Спасен! Не торопясь одеваюсь и в строй. После обыска каждый получает запасную пару белья. И к вагонам. Входим, двухэтажные нары по сторонам, середина свободная, там и "параша". 25 человек в каждую сторону. Разделяют по пятеркам, один старший и одна кастрюля на группу. Подошел ко мне "заказчик" и говорит:

- Ну, видишь, запросто, - и всунул руку в карман, забрал свое "добро".

Попал в пятерку военных, старший - бывший майор Володя, осужден по статье 193, командир батальона, в Берлин дошел с боями от самого Сталинграда. Утром завтрак - два сухарика и сухая селедка. Вечером баланда на пять человек. Ложкой ныряем один за другим, четко соблюдая очередь. Каждый имеет свое прозвище. Мое - Яшка-жид.

Перед отправкой входит старшина конвоя.

- За беспорядки, хулиганство, порчу государственного имущества будут приняты самые строгие меры!