...Разве жизнь, честь и свобода не каждому человеку дороги? Разве спецпереселенцы мало отстроили поселков в бескрай-

них степях Казахстана, засеяли полей? Построили железную дорогу от станции Осакаровка до Караганды в тяжелейших зимних условиях, и немало их тут полегло на веки вечные. В моей душе, и моем сердце и памяти навсегда остался глубокий след, скорбный след от лишений, которые я испытала, — и голод, и холод, и унижение, бесправие, лишилась родителей в пятнадцать лет. После их смерти от дизентерии, сыпного тифа я и братишка семи лет остались на попечении сестры-инвалидки. Опишу, как все происходило во время нашего изгнания из родного села, словно мы были государственные преступники.

Поздним вечером в мае 1931 года к нашему дому подъехала подвода и представитель сельсовета в приказной форме сказал: "Быстро собирайте все необходимое, вас решено административно выслать". Куда? Сказали, мол, после узнаете...

Отца взяли неделей раньше. Приехали мы в наше районное село Патриаршее Орловской области, высадили нас среди улицы. Здесь был уже огромный лагерь свезенных сюда из всего района и области - лагерь "кулаков", подобный цыганскому табору. Одеты все были в холщовую одежду, обуты в лапти. Все плакали. Вскоре к нам присоединился отец, которого продержали несколько дней в патриаршей тюрьме.

Через несколько дней снова повезли. Теперь уже на станцию Дон. Погрузили в товарные вагоны, в которых с двух сторон были двухъярусные нары. С грохотом задвинули двери, звякнули щеколды снаружи. На площадке каждого вагона встал военный стрелок и повезли нас, как преступников, под охраной. Небольшие окошки ближе к потолку забиты досками. На станции двери открывались, и стрелок говорил: "Двое - за водой".

На десятый день прибыли к месту назначения. Приказали выгружаться. Люди тащили какие-то доски, колья из ближайшего склада, связывали их в виде шалаша, накрывали тряпьем и Одеялами и забирались внутрь целыми семьями, спасаясь от жары, дождя, пыли.

Станция нашего назначения называлась Осакаровка. Далее железной дороги не было. Ее предстояло построить спецпереселенцам-мученикам. Через несколько дней людей стали развозить по "точкам". Наша семья попала на "восьмую точку" - вокруг пусто, только маленький колышек вбит в землю и на нем дощечка с номером. Опять налепили шалашей из чего придется и позабивались в них семьями.

Теперь нас было много. Все - разные: русские, немцы, татары, греки, мордва, чуваши - со всех волостей. На территории лагеря поставили три большие брезентовые палатки - жилища военного коменданта, военизированной охраны. В другой - инвентарь, продукты. В третьей - контора. С первого же дня организовали кухню: траншея в земле примерно в полчеловеческого роста, в край ее врыты котлы. Выдавали пищу один раз – красного цвета суп из сушеной свеклы. За ним выстраивались огромные очереди.

В первые дни построили небольшие строения из дерна с плотной дверью и навесным замком — тюрьму. Воду для питья и пищи брали из реки — она была неподалеку. Для отхожих мест вырыли небольшие открытые траншеи. Вскоре вспыхнула дизентерия...

Умерших хоронили в гробах, плетенных из лозы. Лозы было много - все берега речушки были покрыты ею.

Стали распределять на работы. Разметили улицы будущего поселка. Строительство велось из дерна - пластов земли, поросших травой.

Стены получались широкие и, как оказалось потом, довольно прочные. Крыши - стропила покрывались сплетенными из лозы полотнами, затем дерном и обмазывались глиной. Строительство велось до зимы. Строили дома на пять квартир из расчета по одной комнате на семью. Сколько человек было в семье, значения не имело. До зимы перегородок внутри домов не было, и

люди располагались прямо на земляном полу скученно, появились вши, а бороться с ними было нечем.

В полукилометре от поселка располагалось маленькое сельцо Самарка. Туда можно было пойти, только получив в комендатуре пропуск. Население было казахи, украинцы. Соседство со спецпереселенцами их не устраивало, и они стали разъезжаться, продавая свои хатенки и юрты спецпереселенцам на слом. Этим мы топили печи. Тогда мы удивлялись, отчего люди несколько домов покрывают одной крышей и во дворе роют каждый собственный колодец. Нам объяснили, что зимой бывают страшные бураны, и дома засыпает снегом по самую крышу.

С осени в наших домах стали делать перегородки — уже саманные. Кирпич из глины - саман делали теперь бригады женщин-спецпереселенок. Без топлива перегородки не сохли, выгибались и угрожали обвалом.

С начала зимы вспыхнула эпидемия сыпного тифа, он косил целые семьи. Питание было скуднее некуда, работа тяжелая, в комнатах холод и порой на стенах к утру образовывался снег.

Люди очерствели, огрубели, ожесточились. Людская жизнь не стоила ничего, откуда же было взяться достоинству?

Помню стрелков. Васька Вдовин, верховой, усмирял людей плеткой. Был холодный, черствый Каминский, и только один запомнился как добрый человек - Маслов. Во время повального тифа он ходил по квартирам, брал у людей продуктовые карточки и приносил им продукты. Скольких спас он от голодной смерти! Сам он умер тоже от тифа...

Семья наша состояла из пяти человек - пожилые родители и трое детей. Отец, заготавливая лозу для гробов, стоя по пояс в ледяной воде, простудился и еле волочил ноги. Мать тоже болела. Я с детства была хила. Братишка - малолеток. Сестра, единственная кормилица, заболела тифом, за ней я, потом мать. Мать вскоре умерла. После заболел братишка. Отец после смерти матери не прожил и года: умер от голода и болезней. -

Снабжение было очень скудным. Люди голодали. Некоторые с осени заготавливали солодковый корень, роя его в степи, кипятили его и пили такой чай целыми чугунами, чтобы как-то заполнить пустой желудок.

Отец, еще когда был жив, как-то сказал: "Пойду попрошу милостыньки Христа ради". Мы расплакались от горя и унижения — наш отец, человек с высшим образованием, был очень уважаемым в селе и теперь должен был идти побираться...

Да и у кого просить-то? У таких же нищих, как мы. Ведь наиболее "имущие" из спецпереселенцев были назначены заведовать складами, торговать, но таких было очень мало.

Схоронили мы отца в гробу, сделанном из старого пустого сундука. Последние деньги отдали за рытье могилы, и остались мы, трое сирот, без копейки и со скудным куском хлеба.

Те, у кого еще находилось что-то из вещей, попросили пропуск в комендатуре и пошли в ближние села менять эти вещички на хлеб. Но у нас ничего не было.

Осенью тех, кто покрепче, организовали на строительство железной дороги до Караганды. От непосильного труда, холода, голода многие поумирали.

Зима выдалась лютая. Голодные волки стали приходить в поселок и кидаться на людей.

Население "кулацких" поселков было совсем бесправным. Коменданты менялись, но человечные встречались среди них все реже. Народ ожесточился, и жестокость порождала жестокость.

Еще при жизни родителей приехал к нам из родных мест мой брат, который жил отдельно от нас. Приехал, чтобы помочь кое-какими продуктами и повидаться, но комендант не разрешил ему даже одну ночь переночевать у нас, и он ушел на ночь глядя пешком в Осакаровку - в холодную зимнюю ночь! Мама всю ночь проплакала, думая, что он погиб от холода или волков.

Еще один брат, с восемнадцати лет живший и работавший в Москве, написал письмо в наш Патриарший сельсовет: "За что вы

выслали семью Зверева Петра Ивановича?". Ему ответили, будто наш отец держал купчую землю и имел работников. Прочел он ответ и заплакал, вспомнив свои кровавые мозоли от сохи. Наша местность, Орловская область, была малоземельная. У каждого хозяина хлеба не хватало до нового урожая, и желающих продать свой надел не было. А что касается работников, то в семье было детей шесть душ, да и взрослых трое - не до работников.

Много лишений выпало на долю наших орловских "кулаков", многие из них полегли в землю до срока. А многих в 1938-1939-м годах позабирали и увезли неизвестно куда, без возврата.