Не только жителям СССР, но и всему миру теперь известно, что миллионы ни в чем не повинных людей при Сталине репрессировали, безвинно осуждали, расстреливали и морили голодом в лагерях. Все это установлено документально, обнародовано в печати, живы еще многие свидетели того, как коммунисты и Сталин руководили страной и сколько выпито крови из трудового народа.

Я родился в 1919 году и память моя, считай, с 1925-го года хранит все "героические этапы" развития нашей страны.

Село наше Новая Хмелевка расположено в лесостепи между Куйбышевом и Ульяновском. В 220 избах жило около тысячи человек. Село бедное. Топили соломой и кизяком кое-как, земли было мало, сенокосных угодий, садов, огородов не было, волов рабочих в глаза не видели. Крестьяне держали лошадь, корову, овец, кур и никакой другой живности не было. И далеко не все имели и это.

С кулаками в селе разделались в 1928-1929 годах. Всего-то их было три-четыре семьи, да и то стали они кулаками во время НЭПа, приобретя в рассрочку на льготных условиях сельскохозяйственный инвентарь.

В 1930 году организовали колхоз. Не вступившим в него выделили малопригодные для обработки участки - земельные наделы, а потом обложили эти хозяйства непосильным налогом. В три приема - в 1931, 1933 и 1935-м годах - было раскулачено чуть не треть хозяйств, а хозяева высланы, не взирая, была семья в колхозе или не была.

Наша семья: отец, мать, пятеро детей, из которых старшему было семнадцать, а младшему пять, раскулачена в 1931 году. Выгнали из дома, забрав имущество, состоявшее из сундука, в котором было два обруча с намотанной конопляной куделью.

В середине июня десять семей отвезли на железнодорожную станцию города Самары (Куйбышев). Семь дней везли нас в

двухостных вагонах, как их называли тогда, телячьих. Двери всегда защелкнуты снаружи. В тогда же сочиненной песне мы пели: "В пути нам хлеба совсем не давали и мало поили водой, но дали ведро для отхода, что стыд и позор был порой...".

Везли хуже свиней, женщин, мужчин, стариков и детей, всех в одной битком набитой коробке. Дышать в ту жару было нечем...

До осени жили под открытым небом. Делали саман, кирпич-сырец, резали дерн, тальник, кугу. Детский труд поощрялся. Клали стандартные дома из пяти комнат - две побольше с одной, и три поменьше с другой стороны. Первую зиму нас -две семьи, из пяти человек и нашу, поселили в средней комнате размером три на четыре метра. Родители на вбитых в землю кольях из с трудом добытых где-то досок устроили что-то вроде коек, а все остальные располагались на земляном полу. Житья не давали блохи. Укус блохи напоминает укол иголкой, а убить блоху не так просто. Со вшами расправлялись легче, хотя их было больше.

Через десять-пятнадцать лет, если кто сумел настлать деревянные полы - сумел избавиться от блох.

Чем старше становился саманный дом, тем больше в нем становилось мокриц. Бывало, ночью внезапно включишь свет и начнешь сметать их в бумажные кульки, а потом сжигать в топке. На первых порах много семей погибало от угарного газа, потому что в дымоход каждой плитки была сделана железная заслонка, которая совершенно не нужна при отоплении углем.

С топливом дело обстояло плохо. Уже работали шахты - первая и вторая в Старом городе, но уголь надо было выгребать из породы или воровать, да еще ходить за ним около пяти километров.

Большинство высланных умерло в первую зиму от недоедания. Из двадцати с лишним тысяч населения Майкудука к лету осталось около десяти тысяч. Семьи вымирали полностью. Хо-

ронили весной, собирая трупы в бричку, запряженную волами. Зарплату начисляли для видимости, выдавали в два-три месяца один раз. Хватало на расплату за миску баланды, которую получали в обеденный перерыв.

Население поселка несколько раз пополнялось высланными еще до войны, и в большом количестве. После немцев привезли эстонцев, их везли из присоединенных западных республик. Именовались мы все спецпереселенцами, позже нас стали называть трудпереселенцами.

Вся власть была в руках поселковых комендантов. В Майкудуке было две комендатуры. Одна для немецкой части поселка, другая - для русской. Хорошо помню и знал комендантов Чертогонова, Волкотрубова, Баталова, Чумакова. Самое большое зверство по отношению высланных проявил Раскатов, мордобоец был настоящий, даже бил пинками в живот беременных женщин. Вообще в обращении с нами не церемонились.

Однажды собрали людей для посадки картофеля на госполе. При возвращении с поля один из сопровождающих нащупал в кармане у брата две мерзлых картофелины. За это он так избил брата, что с тех пор он оглох на одно ухо на всю жизнь.

К исходу 1933 года стали есть досыта заваруху - что-то вроде каши из муки. Немного позже появился хлеб.

В 1931-1933 годах от голода умерло не меньше и казахского населения, чему я был свидетелем. Летом 1932 года, будучи погонщиком в сенокосной бригаде, видел, как погибали казахи в одном из совхозов области. Бригада была большая, более ста человек. Из них бригадир и учетчик - русские, остальные все казахи. Если бы сейчас кто это увидел, ужаснулся бы тому, как масса людей в сто человек бросалась на большущий котел на огне, хватая остатки горячей заварухи, оставшейся на стенках и на дне котла. Мяли друг друга, хватая остатки голыми руками, а потом вылизывали свои руки...

В 1936 году я подробно и внимательно прочитал весь ход принятия сталинской конституции, особенно доклад Сталина. Там он писателя Алексея Толстого, сидевшего в президиуме, назвал товарищем и пожал ему руку. В докладе Сталина утверждалось, что сын за отца не отвечает. Нам, подросткам, это вселило большие надежды. Я подал заявление в железнодорожный техникум. Было это еще в 1934-м. Техникум находился в Куйбышеве. Для выезда на учебу в районной комендатуре мне выдали документ для пребывания на новом месте жительства, в котором черным по белому было написано, что справка дана спецпереселенцу на предмет прохождения учебы. И было написано, что после учёбы я обязан вернуться в Караганду и сдать настоящую справку в райспецкомендатуру...

Окончив десять классов на "отлично" и получив "красный аттестат", я должен был быть принят без экзаменов в любое высшее учебное заведение. Я решился поступать в университет имени Ломоносова в Москве. Но... Мне вернули оттуда документы без всяких объяснений. То же самое произошло и в Куйбышеве, в индустриальном институте. Словом, пришлось ограничиться карагандинским учительским институтом, и только заочно. И сорок лет проработал я учителем в школах Майкудука.

Все члены нашей большой трудовой семьи не имели и тени недовольства советской властью. В Великую Отечественную войну всю свою энергию употребили на защиту Родины. Два брата работали в шахтах, старший и я защищали Родину с оружием в руках.

В январе 1945-го брат, механик-водитель танка, сгорел под Кенигсбергом, оставив пятерых малых детей. Жена его получала на них пособие в 220 рублей...

Я ушел на фронт со вторым переселенческим отрядом в июне 1942 года. Братья работали на шахте в годы войны по 12 часов в сутки, выхаживая до шахты по пять километров туда и обратно. Ходили пешком, прямо в рабочих спецовках, грязные

до неузнаваемости, с комком угля, взятым из породы, чтобы истопить дома печь. Зарплаты были невысокие, и потому пенсия вышла у них совсем небольшая...

Мясо, масло, колбасу до самой смерти вождя народов мы могли покупать только по большим праздникам, а каждый день довольствовались больше рыбьими головами и скотскими мослами, чтобы в супе или борще были "звездочки".

Самая высокая зарплата учителя начальных классов после четверти века работы вместе с 40-процентной надбавкой (раньше это называли пенсией за выслугу лет) составляла 69 рублей, из которых 10 процентов - заем, около того - подоходный налог, а работали, считай, без выходных, потому что каждый выходной объявлялся воскресником. Безропотно, нечеловеческими усилиями восстанавливали разрушенное войной народное хозяйство.

Знали мы и о том, как содержали в лагерях, в частности в Карлаге, заключенных. Из троих арестованных моих близких вернулся только один - живым, а двое реабилитированы посмертно. Мы в свое время наездились в Карабас и Долинку, в поселок Южный с сухарями для поддержания их жизни. Чтобы передача попала в руки заключенного, без мзды надзирателю или ему подобному "лицу" не обходилось. Приготовить сухари было не просто, это требовало много средств, труда и сноровки. Надо было достать пшеницы в Зеленой Балке по десять рублей за килограмм - это в 1946-1947 годах, помолоть ее на ручной мельнице...

Иван Федорович Жуков, г. Караганда