ОБ АВТОРЕ

Грант Аведиси Захарьян родился 16 апреля 1926 года в маленьком армянском селе Пролом, недалеко от райцентра Карасубазар (Белогорск) Крымской АССР.

Родился он в семье крестьян, беженцев из Турции, которые смогли избежать резню турецких янычар.

Грант рос шустрым, отчаянным, спал мало и чутко. Любил иметь личных друзей, с которыми всегда бывали дела с приключениями. Ими были:

Баруйр Ованеси Фунцукян,

Гурген Давиди Асланян,

Иван Николаевич Воликов,

Агасер Вартани Егикян.

В начале ВО-х годов пошел в армянскую начальную школу в родном селе Пролом. Как и все пережил голод 33 года.

В детские годы он увидел насильственную коллективизацию крестьян. Видел ссылки "кулаков и врагов народа".

Его детство прошло в нужде и несправедливости. Он все это наблюдал и рос.

В январе 1940 года в неполных четырнадцать лет был направлен в город Севастополь в ремесленное училище №2.

В первые месяцы учебы совершил побег из училища. Позже Грант рассказывал, как ехал до Симферополя на товарном поезде, дальше на попутных машинах, к вечеру добрался до города Карасу-базара, откуда до дому десять километров.

В городе на улице увидел линейку нашего председателя колхоза, радуясь, прыгнул в нее.

Сурен Суренович, повернулся, увидел меня и тут же велел остановить лошадей, которыми правил Гаран (Гарабед) Оганян. И удивленно спросил "Ты откуда взялся, почему не в училище?" Его серьезное лицо и строгий вопрос меня страшили. Я, прибедняясь, ответил: "Дядя Сурен, там мне климат не подходит".

Председатель засмеялся, обращаясь к кучеру: "Ты слышишь, что он плетет. Сукин ты сын, между Севастополем и твоей деревней нет и 150 километров. О каком климате ты ведешь разговор? Как будто ты был в джунглях или на севере."

Беглец вновь был доставлен в училище.

На долю Гранта выпали такие страшные события, как окку* паиия немцами в начале войны полуострова.

В 15-тилетнем возрасте он испытал ужасы эсэссовской тюрьмы и преследования. И, наконец, в 1944 году ссылку вместе с семьей и всем армянским народом Крыма на Север, на Урал, Сибирь, Казахстан и другие отдаленные края.

Вместе с армянами из Крыма были высланы татары, греки, болгары, цыгане и другие нерусские народы.

Грант е свои юные годы перенес вместе со всеми катастрофические условия переселения.

Он в 18-тилетнем возрасте стал единственным кормильцем престарелых отца и матери, больного инвалида брата, двоих детей старшего брата, который погиб на фронте Отечественной войны ,и старой бабушки. Работал он один, а содержал семерых. Надо ли говорить об этих трудностях в войну и послевоенные годы, в ссылке на чужбине.

Работал Грант шофером. Об учебе, конечно, и речи не могло быть. После войны ему не. было суждено продолжить учебу.

А учиться очень хотелось и учеба давалась ему.

Много несправедливости перенес и его отец Аведис от советских властей. Старший сын Аршак погиб на фронте, средний Трдат прошел всю войну. А его, престарелого, больного выслали на Север е его суровым климатом. Все эти факторы повлияли на него, ионе 1954 году, не дожив двух лет до освобождения от мрака, умер на 66 году жизни.

После 12-ти летней ссылки, в 1956 году из города Красновшиер-ска Грант Аведиси вместе с матерью, двумя детьми и женой переехал в Абхазию в город Сухуми, затем в Гумисту, к брату Трдату и обосновался на постоянном местожительстве.

Жизнь пошла своим чередом. Все наладилось, и изобилие, и благополучие и, как будто, пришло счастье. Но Грант все задумывается, и его не pttiyem эта прекрасная жизнь.

Через 20 лет Грант поедет на Урал и перевезет в Сухуми останки отца и бабушки, и вторично предаст их земле.

Слишком глубокие раны оставила в его душе несправедливость, пережитая в кошмарные годы. Мечтает он описать свою трагическую жизнь, так же как и жизнь своего народа, да и не только своего, и оставить письменную память потомкам, чтобы

они знали всю правду об этих нечеловеческих отношениях властей к честному, простому безвинному народу. Но Грант понимает, что для создания такой книги, нужны образование, желание, стремление, настойчивость, талант и кропотливая работа. А у автора есть только большое желание для создания произведения, описания в подробностях всех событий, связанных с трагедией Крыма.

Для этого Гранту с пятиклассным образованием приходится прочитать несколько десятков исторических, классических, зарубежных и отечественных романов, чтобы познать секреты писательского мастерства. Для этого он знакомится с авторами небольших письменных работ, но не открывает секреты своего замысла.

Проходят годы. Он едет в Крым, Симферополь, Карасубазар, Джанкой, Санкт-Петербург, Краснодар, Абинск, Москву, Ереван, Белоречинск, Казань, Ростов-на-Дону, Анапу, Пермь. Знакомится с людьми, знающими подробности этих событий, А их в живых остается все меньше и меньше.

Проходит 10 лет кропотливой, настойчивой работы.

Грант начал писать книгу в возрасте 55 лет, а закончил в 65, за 5 лет до пенсии и столько же после нее. Он своего добился.

А как он готовился, как шел к заветной цели, здесь уместно напомнить: ему пришлось купить печатающую машинку и стать "машинисткой", изучить все секреты этой виртуозной профессии. Это только профессионал-специалист может понять и оценить. За этот срок напечатано и перепечатано несколько тысяч страниц.

Наконец, книга закончена.

Какой она получилась - судить читателям. Но одно несомненно ясно, что, читая "Трагедию Крыма-44", каждый, перенесший эти страшные события ссылки, найдет несколько строчек своей личной трагичной автобиографии тех лет. Будь он армянином, греком, болгарином, татарином, цыганом Крыма или северокавказским народом: ингушем, греком, чеченцем, карачаевцем, кабардином, калмыком. Это быть может из Балтики латыш, литовец, эстонец, который был выслан со своей родины.

Везде почерк одинаковый, только разница в сроках: 20 минут, 30 минут, 1 час для сбора вещей и посадки на машину. Повсюду

нечеловеческие, издевательские отношения к людям.

Это единственное творческое произведение Гранта Аведиси, созданное за всю жизнь, но все он написал от души и сердца.

И последнее.

Пусть читатель простит, если в книге найдет какие-нибудь несовпадения с общепринятыми оценками межнациональных отношений или же процессами внутри страны.

Это его авторское право на определение и оценку тех сложных процессов, происходивших в те запутанные времена.

Трдат Захарьян.

Армянские фамилии берут начало от имен, от названий профессий и ремесел, как и у многих народов. Например, адмирала Лазаря Серебрякова 1797-1862 (основателя города Новороссийска). Настоящая его фамилия Хазар Арцатагорцян, фамилия получена по ремеслу родителей адмирала. Они были ювелирами по серебру, Арцат в переводе с армянского - серебро.

Наша фамилия Закарян (от имени Закар). Ее оставил нам дед, мы получили от отцов. Пронесли сквозь войну, оккупацию, изгнание. Мы молодежь, отстаивали замену двух последних букв фамилии. Тем не менее Закаряны стали Захарьянами.

Мы согласились в память, о тех долгих и суровых годах ссылки.

Посвящаю родителям, которые

похоронили молодых дочерей

и сыновей.

ЗАХАРЬЯНЫ

Я не претендую на роль историка или писателя, но то, что произошло в Крыму на моих глазах, определило дальнейшую судьбу нашего поколения.

Мы - выходцы из Турции, из села Шана, что в районе Трабзона. Жила в селе семья Осепа и Макруи Захарьянов. Детей было у них четверо - три сына и дочь. Галуст родился в 1844-ом, Симон - в 1846-ом, Ованес - в 1849-ом, а Зайтар - в 1853 году.

Лучше все по порядку;

Жители этого большого армянского села выращивали табак, занимались скотоводством, культивировали фундук, разводили сады. Жизнь их, как и всех армян и греков, вообще христиан, проживавших в Турции, была плачевной.

Недолго прожили Осеп и Макруи. Галуст, Симон, Ованес и Зайтар с малых лет остались сиротами, и всем им пришлось испытать все тяготы жизни, хотя и росли под бдительным оком соседей и добрых людей села.

В 1870 году женился Галуст, хотя правильнее будет сказать, что его женили, ибо так уж было заведено в те далекие времена - парня женили. Так было и с Гаяустом. Привезли шестнадцатилетнюю невесту - дочь торговца из города Платан. Девица Эхсана Атомовна Поладян была воспитана в армяно-церковных традициях. Наша будущая бабушка была на десять лет моложе нашего будущего деда.

Бабушка Эхсана, нас, третье поколение рода Захарьянов, воспитывала J» том же духе; в духе религии, чистоте нравов, в правде, в труде. Этот благородный, человеколюбивый завет нашему роду его основоположницы, мы, старшее поколение, передаем сегодня нашим младшим.

Жизнь армян в Турции могла оборваться в любой момент. Грозное предвестие большой беды армяне получили в 1894-1896 годах во время резни армян в Адане и Сасуне. Тогда многие бежали из родных мест, спасаясь от зверства турок, с мест, где веками жили их прадеды, деды, отцы, я разбрелись по свету. Беженцы нанимали шхуны, шаланды и ночью при помощи сердобольных турок перебирались через море в Крым, на берег Кавказа. В эти трагические годы покинули родину с семьями братья Галуст и Симон. Холостой Ованес остался в группе мстителей.

Семья Галуста состояла из семи человек. Его первенец Усеп родился в 1879 году. Потом родились Априем в 1885 году, затем в 1888 родился Аведис, в 1891-ом Варган. Агавни, самая младшая, родилась в 1895 году."

17 сентября 1988 года в день 100-летия моего отца Аведиса мы торжественно отметили его юбилей. Было много родственников, друзей. Это так, между прочим, я забежал вперед.

У другого брата Симона был один единственный сын, которого отец нарек именем своего брата Галуста.

Шхуна, на которой бежали Галуст и Симон, причалила к берегу у Сухуми. Здесь в районе, ныне известном, как Лечкоп, они и обосновались. Потом уже они переехали в село Маджара, где прожили до 1916 года. Охрана из армянских добровольцев, сопровождавшая шхуну, возвратилась в Турцию. Там народные мстители встали на охрану армянских сел от турецкого насилия. В ряды героических добровольцев вступил и дядя Ованес. В родном отцовском доме осталась моя единственная тетя Зайтар. Она выпросила у брата Галуста одного из его сыновей. По ее выбору жребий остаться в Турции пал на меня, на семилетнего Аведиса, которого она больше всех любила.

Мальчик не представлял всей горечи разлуки с родителями и братьями и прожил с тетей семь лет.

Прошло много лет, десятилетия, - а отец все вспоминал:

- Я все сильнее и сильнее скучал по братьям, по сестренке, а больше всего по матери. Конечно, живя с тетей, я вел себя, как

подобает мужчине, скрывал свою тоску по родным, ведь сам согласился остаться с тетей. Чтобы смягчить боль, я время от времени уходил в лес подальше от посторонних глаз и рыдал в одиночку, отводя душу. Успокоившись, возвращался домой с нормальным видом. Время тянулось медленно, казалось, продвигается с трудом, и мне ничего не оставалось, как приспосабливаться к своей жизни...

Эти слова отца я часто вспоминал, когда заходил разговор о разлуке ребенка с родителями, даже на непродолжительное время. Строгий наказ отца: "Ребенка разлучать с матерью нельзя". Но я прервал рассказ отца:

-... В селе была армянская школа. Но это было не для меня. Моим уделом было ходить на окраину села, где возле леса мужчины заготовляли древесный уголь, набирать по утрам мешок угля и нести его в Трабзон - это за шестнадцать километров от села, продать там уголь и на половину вырученных денег купить продукты. И продукты, и остаток денег мы с рабочими делили поровну.

На хождение в город и обратно у меня уходил весь день.

За семь лет жизни без родителей я о них ничего не знал, ничего не знали обо мне и они.

Помню отец, рассказывая еще о своих злоключениях на дороге в Трабзон, как-то показал шрам на ноге:

- Однажды, продав уголь, справившись с покупками, я поспешил домой. Дорога эта каменистая со спусками и подъемами по косогору, а дело было после дождя, скользко. Я шагал, как и все сельские мальчишки, босиком. Поскользнулся и, как на зло, напоролся на острый камень и не заметил, что распорол пятку. Боли не почувствовал, но заметил обильную кровь в присел на камень. Прижал разрез и держу. На мое счастье, из города возвращались двое пожилых односельчан. Увидев ногу в крови, они, успокоив меня, обработали рану. А сделали это так - велели помочиться на рану, на что я с трудом согласился потом обсыпали рану табаком, а когда дошло дело до того, чтобы перевязать рану, оказалось, что сделать это нечем. Тогда, не мудрствуя лукаво, они вырвали карман из моих брюк, который, разумеется, был пустым, и натянули на ногу. Тряпичными полосками закрепили карман на ноге, потом посадили на осла и доставили домой.

На другой день я вновь с углем пошел в город, стараясь не наступать на пятку. Шел прихрамывая и не заметил, что "бинт" мой

соскочил с ноги.

Потом как-то вечером к нам зашел дядя Ованес в сопровождении товарищей. Я впервые увидел его друзей. Их было человек вссемь-девять; кто помоложе, кто постарше, вооружены, да так, что на теле свободного места не было от винтовок, сабель, пистолетов, маузеров, а у троих грудь крестом была обтянута лентами.

Среди гостей был молодой, могучего телосложения мужчина. Заметив мой удивленный взгляд, он подозвал меня и, обнимая, спросил: "Мальчик, тебя как зовут?". Я ответил:

"Аведис". "Скучаешь по родителям?" - вновь спросил он. Заметив, что у меня вот-вот хлынут слезы, вынул из-за пояса пистолет и дал мне. На радостях я ухватился за него и не знал, что с ним делать, как держать. "Ну, Аведис, давай знакомиться, - сказал мой собеседник. - Меня зовут Аршак Сурменелян."

- Кто в то время не слыхал об Аршаке Мстителе? Его знали и стар и млад, друзья и враги,- продолжал рассказ отец. Аршак в то время был одним из самых смелых командиров армянских боевых сотен, гроза турок.

Тетя быстро в большой сковородке приготовила яичницу. Я сбегал в подвал и принес миску солений из огурцов и помидоров. А вино дядя сам принес, видать, в саду имелся погребок-тайник, неизвестный мне.

Перед тем,как сесть за низкий, круглый стол, они сняли головные уборы, перекрестились. В моем воображении они были великанами, братьями-единоверцами, сильно похожими друг на друга, а крестное знамение, которым они осенили себя - это был знак верности делу, товариществу и непримиримости к врагу. Когда ужин подошел к концу, все встали, оделись, опоясались оружием, а перед тем, как выйти, дядя сказал сестре: "Зайтар, вам с Аведисом надо будет морем переправиться на Кавказ к братьям. Здесь оставаться с каждым днем становится опаснее. Мы не всегда будем в состоянии отстоять наши села. Не знаем, что готовят нам на завтра эти сволочи. В каком селе и когда станут чинить насилие". Покинуть отчий дом тетя отказалась. Тогда дядя, обнимая меня, сказал: "Аведис, ты со взрослыми переплывешь море и в Сухуми разыщешь родителей". Обращаясь к нему, я сказал: "Дядя, можно я пойду с вами?" Дядя Ованес гордо перевел взор на товарищей, мол, глядите, какой у меня племянник, ему и четырнадцати нет, а он с оружием в руках хочет защищать

Родину, свой народ. Не снимая тяжелой руки с моего плеча, дядя перед уходом присел по обычаю на тахту и меня усадил рядом. После минутного молчания он сказал:

-Аведис, слушай внимательно. Сколько мы пробудем в этих местах, чем закончится наша борьба, лишь Богу известно. Поэтому ты должен уехать, если не сегодня, так завтра обязательно.

Сказано было твердо и мне ничего не оставалось, как молча согласиться. Он повторил сказанное, но на этот раз в его словах прозвучал вопрос: смогу ли я в Сухуми разыскать родителей? Я ответил, что мне вон уже сколько лет, к тому же я буду не один.

Дядя, довольный, достал из кармана несколько монет, протянул их мне и сказал:

- Возьми, уплатишь за проезд. Они и на том берегу пригодятся.

Я отказался было от денег, сказав, что торгую углем, имею свои деньга, но дядя оборвал меня на полуслове и строго сказал:

- То, что говорит и предлагает дядя, для племянника закон!

Я понял свою оплошность, поблагодарил его и опустил в карман горсть монет. Драгоценный металл оттянул мой карман. Но эта тяжесть придавала уверенность.

Прощаться со мной дядя не стал, он только сказал, чтобы я был готов выехать на днях, он только уточнит ночь отплытия, возможно, он сам будет нашим сопровождающим.

Дядя с товарищами ушел. С тетей в доме мы остались одни. Она подошла и сказала:

- Я не поеду. На кого я оставлю хозяйство: дом, скотину, птицу, а, главное, соседей. Я выросла с ними и вот сколько уже лет живем вместе.

Говорила она убедительно, спокойно, ибо прекрасно знала, что я слово в слово перескажу отцу. И закончила так:

- Здесь покоятся мои предки, родители, твои старшие братья и сестра, которые умерли от какой-то болезни совсем маленькими. Передай отцу, чтоб не осуждал меня, и всем большой привет и глубокий поклон. А мать поцелуй за меня. Ее я люблю, как родную сестру. Разница-то у нас всего в один год. Это она обучила меня грамоте, а вообще у нас много общего. Аведис, хвалить в глаза у нас не принято, но тебе скажу прямо, тем более, что, может быть, тебя я больше не увижу. Спасибо тебе. Ты вел себя, как настоящий мужчина. Я замечала твою тоску, знала, зачем ты уходил в лес.

Видела твои заплаканные глаза. У тебя неплохая голова на плечах. Ты умеешь думать и исполнять задуманное. Ты как был, так и остался для меня ребенком, но я восхищаюсь твоим трудолюбием и упорством. Я часто думала, как отправить тебя к родителям, но не решалась. А теперь я спокойна. Тебя будет сопровождать дядя Ованес. И еще, как на духу, признаюсь, меня всю жизнь будет терзать мысль о том, почему я не отдала тебя в школу. У меня были и средства, и возможность, и время ты выкроил бы для учебы. Но увы! Твои способности остались неиспользованными, твое развитие искусственно было приторможено. Поезжай и постарайся наверстать упущенное.

Тем временем над армянами в Турции сгущались грозовые тучи. Набеги турецких солдат на наши села, их бесчинства уже не знали предела. Они уже не угрожали, а отнимали все, что им понравится, угоняли скот. У нас в селе всем этим командовал юзбаши (командир сотни) Куршут-ага. Он утверждал, что действует именем закона Османской империи и готов на любые подлости. Однажды заявил старосте села Мелконцу-аге, если тот соберет со всего села драгоценности и деньги, то село оставит в покое. Получив таким образом "вознаграждение", он исчез, а солдаты его продолжали шарить по дворам. После одного из таких набегов отряд Куршут-аги под хмелем и с трофеями выходил из села. Никто из них не успел понять, как очутились в кольце засады. Народные мстители отобрали у них награбленное и возвратили селянам, а разбойников с командиром Курщут-агой разоружили и увели в глубь леса и расстреляли.

Не успели избавиться от Куршут-аги, как его место занял другой ага, его приемник-Дживрит-юзбаши. Дживрит был высокого роста и сутулый, ноги кривые, сам рыжий, глаза белые, как у коршуна. Сам он в село не въезжал, а посылал солдат. И так было не только в нашем селе, во и во всех армянских селах. Как потом стало известно, турки грабежами и насилием провоцировали армян на открытое сопротивление, чтобы начать массовое избиение, ставшее затем известным, как геноцид армян в Османской империи.

Через несколько дней пришел дядя Ованес и сообщил, что завтра вечером, как только стемнеет, я должен явиться к нижней мельнице, где будут и остальные отъезжающие, а тете Зайтар наказал приготовить для меня еду и воду на дорогу. На другой день тетя наготовила снеди полную сумку: жареную курицу, сыр, масло,

свежий лаваш и приправы. В сумерки она повела меня к нижней мельнице. Оттуда до берега десять минут ходьбы.

На месте сбора я увидел много знакомых односельчан, в том числе и моих ровесников. Были и незнакомые, по-видимому, из соседних деревень. Когда все были в сборе, мы в сопровождении вооруженных людей подошли к берегу. Без шума и суеты погрузились в шхуну и без сожаления покинули темный турецкий берег.

Поначалу меня охватил страх. Ночью курить и передвигаться не разрешили. Ко мне подошел дядя Ованес, увел меня на носовую часть шхуны и сказал:

- Смотри далеко вперед. Глаз у тебя зоркий. Заметишь что, тут же сообщи мне.

Шхуной управляли двое турок - пожилой и молодой. Пожилой всю дорогу проклинал свое правительство, которое столько зла и страданий причинило армянам. Поведению турка я значения не придал, но и понять не мог,* чего это он клянет свою власть. Позже до меня дошло. Оказывается, он боялся, что армяне откажутся уплатить за проезд, а что еще хуже, могут за зло, причиненное турками армянам, утопить. Мы подплывали к берегам Кавказа, когда я заметил среди пассажиров шхуны молодого, серьезного человека, з котором узнал товарища моего старшего брата Усепа-Ованеса Карапетовича Бохосяна. Он плыл один без семьи, с раной на руке. Пятеро членов его семьи, из них четверо детей, остались в родной земле. Ованес Карапетович собирал плату за проезд. Когда наступил мой черед, Ованес Карапетович сказал: "Аведис, за тебя я уплатил". Я поблагодарил за внимание и проявленное уважение ко мне.

Мы сошли на песчаный берег Сухуми.

Дядя Ованес велел передать привет отцу, дяде Симону и их семьям. Потом, как-то доверительно, сказал: "Еще скажи, что я до последнего дня жизни буду мстить за пролитую кровь, за поруганную родину".

Прощаясь, дядя поцеловал меня и поднялся на борт шхуны. Я долго оставался на берегу и смотрел ему вслед и, словно клятву, повторял: "Буду мстить!" С тех пор ни я, ни мои братья, ни родители мои дядю Ованеса не видели. Ничего неизвестно о его дальнейшей судьбе. Поэтому, когда мы, молодежь, встречаем однофамильцев, интересуемся, как звали предков и нет ли среди их дедов человека

по имени Ованес.

Время плывет бесконечной рекой. Меняются поколения, появляются новые имена. Имена дедов стираются из памяти, забываются, а жаль.

Таких беженцев, какими были семьи Галуста и Симона, насчитали 800 тысяч человек. Они разбросаны в 84 странах мира, как и все изгои, лишены родины. Сегодня потомки этих беженцев составляют армянскую диаспору численностью 2 миллиона 225 тысяч человек - результат чудовищного преступления. А ведь когда-то эти люди жили на отцовских землях в мире и согласии - не было ни территориальных, ни национальных, ни религиозных претензий. И сейчас существуют страны, где практически они не имеют места. США, например. В этом плане хорошо также во Франции, Италии, Англии, Испании, словом, в Западной Европе и еще в Австралии. И у нас в стране так было во времена наших отцов и дедов продолжал свои воспоминания отец. Так, по крайней мере, утверждали старшие. Росли, гуляли, женились, старели, нянчили внуков, не выпячивали своей и не умаляли чужой национальности, ибо знать ее и делать из этого какие-то выводы, не было надобности. А в наше грешное время эти вопросы чуть ли не в гены новорожденных закладываются. Об этом дети слышат дома, в детских садиках, в школе.

Согласен. Историю своего народа надо знать. Надо любить свою нацию, гордиться ею высокой гордостью патриота, но козырять, спекулировать именем нации, народа, ее территорией - это мне непонятно. В моем понимании - это близорукость недоросля.

За тысячелетия вращения нашей планеты с ее лица сошли целые племена, великие и малые народы, большие и крохотные государства. Менялись границы, в их пределах появлялись новые народы, которые спешили уничтожить друг друга, чтобы кануть в Лету с ненавистью в сердце.

А ведь людей Бог создал для любви, для счастья, для совместного труда, чтобы сообща пользовались дарами природы ради жизни. Армяне, приезжающие к нам извне, владеют родным языком. Только по выговору отличишь откуда он - из Австралии или из Еревана. Он также религиозен, знает, не в пример нам, историю своего народа. И это похвально. Мы же, родившиеся в демократическом социалистическом, коммунистическом государстве, своей

истории не знаем, в лучшем случае знаем ее исковерканной. Л ведь наша история одна из древнейших, богатейших. И знатных, и великих людей у нас много. Й в прошлом, и сейчас. Овое прошлое мы обязаны знать. Начиная с рода своего и кончая нацией своей.

Отец без труда разыскал своих. Первыми повстречались мне братья Априем и Вартан. Они играли с соседскими мальчиками. Втроем мы побежали домой, где я попал в объятия матери и сестры Агавни. Скажу еще - в нашей семье прибыло. У меня появились два брата - Ованес и Седрак. Вечером, когда вся семья была в сборе, радости не было предела.

Я подробно, передал все, что хотели сообщить оставшиеся там дядя и тетя, и еще добавил от себя, как я все понимал. Потом выложил из кармана все свои монеты. Отец, увидев мое сокровище, засмеялся и, обращаясь к моим братьям, сказал:

- Посмотрите, какой старательный мальчик Аведис. Вырвался из ада, да еще денег привез.

Затем приласкал меня и добавил:

- Купи себе что-нибудь, сынок.

ПРОЛОМ

Село Пролом расположено в горной долине. Оно утопает в зелени деревьев-аллей, и садов. В километре от села лес, в основном дубовый. Растут также кизил, дикие груши, много ягод. В прогалинах разнообразие цветов, сочные травы. Почти по центру села протекает речушка Малая Карась, деля его на две части, соединенные мостом. На расстоянии 10-12 километров, параллельно Малой Караси протекает Большая Карась, несущая свой воды вдоль города Белогорска.

Село Пролом основано примерно в 1903-1907 годах у дороги, ведущей на Симферополь, Карасубазар, Старый Крым, Феодосию.

На десятом километре от города Карасубазар стоит капитальное каменное строение, по всей вероятности в XIX веке служившее караван-сараем, где могли останавливаться на отдых путешественники, ямщики, почта, кормить и давать отдых своим лошадям. Со временем это здание утратило свое значение,и его приобрел Оваким Саркисович Оганян, покинувший исконные отцовские земли в Западной Армении, как и многие другие, бежавшие от турецкого гнета и обосновавшийся в Крыму, в степном районе Джанкоя. С водой там было туго. Пользовались колодцами и дождевой водой. Не было и дров.

Оваким с семьей поселился в этом одиноком доме, стоявшем на спуске у перекрестка дороги, разветвляющейся на Васильевку-Кабурчак, Карасубазар-Старый Крым. Казалось, пустыня среди гор и скал вдали от города и сел ничем не могла привлечь человека. Но Оваким Саркисович был врожденным земледельцем. Опытным оком он заметили оценил низину по берегам речки с кустарниками и множеством родников, образующих озерки прозрачной воды, полные рыбы - красноперки, сазана, толстолобика. Овгким Саркисович Оганян стал первым жителем будущего села Пролом в центре Крымского полуострова. С сыновьями Саркисом и Григором за речкой, напротив своего дома, рядом с мостом, он построил еще дом. Впоследствии этот дом окажется на самом видном и удачном месте села. В новый дом вселилась молодая семья его сына Григора Овакимовича с супругой Марине Гагульян. Это они станут крестными всех новорожденных в роду Захарьянов, которые поселятся в селе. Добродушие и гостеприимство наших крестных мы и по сей

день ощущаем на себе. Они были наделены непередаваемой добротой и лаской к младшим и неудивительно, что все наши сверстники на селе величали их просто "крестными", вкладывая в это слово и любовь, и уважение. Первым мальчиком, родившимся у Захарьянов, был Трдат Аведисович, мой старший брат, нареченный этим именем в память о трагически погибшем брате крестного. Саркис Овакимович с семьей остался с родителями жить в купленном доме. Переехал в село и племянник Овакима Мисак Оганян с женой Эрик и детьми. Построили саманный дом. По примеру Мисака стали стекаться в Пролом и застраиваться и другие Оганяны - Усеп, Арут, Акоп - сыновья Ампара. Следующими поселенцами стали Саркис и Тушик Егикьяны, но домом обзавестись не смогли, так как к этому времени уже был наложен запрет на строительство новых домов.

Саркис поселился в доме шурина Мисака Оганяна. У Саркиса с Тушик было девять детей - пятеро сыновей и четыре дочери, Пятерых имели хозяева дома. Четырнадцать детей, не считая родителей, жили в небольшом саманном доме из двух комнат. И это не было пределом. Света по вечерам не было. Население дома росло. И встала дилемма: как быть? Ехать обратно - некуда. Оставаться? Строить не позволяют. И люди нашли выход. Тайком, вдали от села, заготавливали саманные блоки, окна, двери, стропила, солому и в течение одной ночи поднимали дом. В долгую осеннюю ночь Оганяны и Егикьяны, малые и старые, все включались в сооружение братского дома. К утру новый саманный домик уже накрывали крышей, устанавливали окна, двери. К очередному обходу контролеров большая семья Егикьянов успевала отгулять новоселье. Пример Оганянов и Егикьянов снял барьеры запрета. Чиновник, видя стремление крестьян к земле, сказал:

- Люди на пролом идут, хотят строиться. Дай Бог, пусть живут себе на здоровье.

И вот от этого чиновничьего "идут на пролом" и получило безымянное село свое название "Пролом".

В 1915 году братья Захарьяны на сухумском кладбище, недалеко от моря, в районе турбазы, в возрасте 54 лет предали земле отца Галуста Усеповича. Там под сенью святого креста чудом сохранившейся церкви покоится прах старшего из рода Захарьянов, бежавших из Турции. Место их пристанища здоровым климатом не отличалось. Наоборот, на этом болотистом черноморском побережье

свирепствовала малярия. Поэтому было решено переехать в Крым, в район Джанкоя, куда несколько лет назад переехали из Турции Поладяны - братья бабушки. С ними там поселился и дядя Симон. Братья с матерью поселились в доме Поладянов, которые предоставили прибывшим комнаты, пропитание и дали двух дойных коров детям. И что характерно, когда коровы переставали доиться, гостеприимные хозяева заменяли их на других, дойных. Трудно было новоприбывшим привыкнуть к безводью и пить дождевую воду. Не научились обходиться и без топлива зимой. На одном из домашних советов в присутствии матери Захарьяны решили подыскать более подходящее место для жительства, где была бы вода для полива и топливо. Старший брат Усеп с женой Макруи Ворелджян, дочерью Заруи, сыновьями Айком и Симоном переехал на Кубань. Брат Априем с женой Зайтар Кейян, дочерьми Сирануш, Ашхен, Арпеник; другой брат Аведис с женой Гназанд Нерсесян и сыном Аршаком; третий брат Вартан с женой Прап Аракелян, дочерью Асмик; четвертый брат Ованес с женой Арменуи Кешишьян и завершающий список братьев холостяк Седрак во главе с матерью Эсхан Атомовной Поладян-Захарьян переехали в село Пролом. Там в одном ряду с домами Егикьянов подняли четыре дома.

РОЖДЕНИЕ

Я родился в деревне Пролом, Карасубазарского района, Крымской области 16 апреля 1926 года. Мое детство, как и у многих мальчишек, протекало в селе. В наше время детсадиков, тем более на селе, не было. Мать кормила меня грудью три месяца. Затем меня кормила тетушка Арменуи, правда, только после того, как покормит своего Врежа. А когда я подрос, то усаживался подле матери, доившей коров, и тут же прямо из ведра набирал кружку, вторую, а то, бывало, и третью парного молока и только потом уходил спать. Дети нашего села практически были предоставлены сами себе. У родителей не было времени заниматься нами. Это были годы Великого перелома и коллективизации, наполненные трудом и страхом.

Школьные годы помню хорошо. Я рос в окружении старших И младших сестер и братьев, особенно тех, которые родились в Проломе. Я хочу еще раз вспомнить их всех поименно и еще раз окунуться в те далекие, приятные детские и юношеские годы моей жизни. Это сестры: Майрам, Арусяк, Айтан, Имастуи, Азгануш, Гехецкуи; братья Трдат, Арташ, Галуст, Ваграм, Грант, Вреж, Рубен, Грач и Миран. Все мы живы, здоровы, дружны, и я благодарю всех за эту дружбу. Нас, детвору, уму-разуму учил и воспитывал мой старший брат Аршак, родившийся на 10 лет раньше второго ребенка в семье. В знак уважения мы называли его Ахпар (брат). Остальные обращались друг к другу по имени. Ахпар учил нас, а затем организовывал соревнования по бегу, плаванию, по шахматам. Мы даже в футбол играли. А главное он учил нас тому, как вести себя в обществе, разговаривать со старшими, быть уравновешанными и не взрываться, не обзывать других, объяснять или доказывать свою точку зрения спокойно, без излишних эмоций, иначе проигрыш. Победителю вручали призы. Конечно, их всегда получали одни и те же лица - Майрам и Арусяк за забег на короткие дистанции, Трдат в беге на длинные дистанции, а также за прыжки в высоту и длину.

Четыре года спустя началась служба Трдата в Севастополе. 2 мая в Севастополе на переполненном стадионе проходили праздничные состязания, в которых принял участие и молодой моряк из Пролома. Он состязался в беге на длинную дистанцию. Главными болельщиками бегуна были Арташ, Ваграм и я. Но когда был дан старт,

и наш брат стал обгонять одного участника за другим, мы почувствовали, что за нашего брата болеют многие. Мы отчетливо слышали многоголосые возгласы: - Давай, черный! Жми, матрос!

Наш брат оказался в числе призеров, оставив позади себя 18 бегунов. Он вторым поднялся на пьедестал почета. В этот легкий, праздничный день весны ни у кого и в мыслях не было, что до кошмарного дня начала войны оставалось 50 дней.

Арташ выходил победителем в состязаниях по борьбе. Галуст лучше других лазал по чугунным столбам, благо через весь Крым и мимо нашего села проходила телефонная линия Индия-Англия.

В состязаниях мы, младшие, плелись в хвосте, но без внимания не оставались. Ахпар всегда хвалил нас, ласкал, и мы чувствовали себя наверху блаженства.

Аршак родился в Сухуми. Учился в Керчи. Десятый класс окончил в Симферополе. Учеба ему давалась легко. Но из-за частых головных болей врачи запретили ему дальнейшую учебу. В селе он избирался комсоргом, работал завклубом, руководил Осовиа -химом. Служил в кавалерии. Из армии вернулся членом партии. Женился на односельчанке Агавни Сааковне Папикян. У них родились сын Эдуард и дочь Нварт.

Когда Аршак-Ахпар уходил на войну, он принес нам десять томов сочинений Ленина - десять толстых книг в красных обложках. Перед оккупацией я закопал их в землю с расчетом, что война закончится, вернется Ахпар, и я с гордостью верну ему книги. Мы, юноши тех лет, твердо были уверены в нашей непобедимости, чему не в малой степени способствовали такие ура-патриотические фильмы, как "Если завтра война" и другие.

В 1944 году после освобождения Крыма я достал закопанные книги. Они отсырели. Пока я их сушил, подоспело время нашей ссылки. Я собрал книги, будучи уверен, что куда бы судьба нас не забросила, Ахпар найдет нас, хотя бы ради детей своих, которые остались с нами, вот тогда и вручу ему его книги. Но на сборы нам было дано 20 минут, после чего мы обязаны были оставить дом.

Когда я укладывал книги, встретился с ехидным взглядом крас-нопогонника: "Неужели ты думаешь, что они спасут тебя?" - процедил он сквозь зубы.

Никто из нас не знал тогда, что брата Аршака вот уже три года нет в живых. Только в 1947 году демобилизуется из рядов вооружен-

ных сил Мосик Арутович Оганян, прошедший всю войну, найдет в ссылке родных и,скупо расскажет о гибели Аршака-Ахпара в 41-ом под Херсоном.

И сегодня я встречаю людей в преклонном возрасте, которым в довоенное время вручал комсомольские билеты Аршак.

Кроме Аршака-Ахпара на нас в Проломе воздействовала и другая сила. МЫ, мальчишки-шалуны, признаться, после того, как нагрешили, всячески старались избежать встречи с нашей воспитательницей, но не всегда это нам удавалось. За попытку избежать наказания нас наказывали вдвойне. Пройдут годы, мы повзрослеем и все чаще станем вспоминать нашу воспитательницу и мысленно благодарить ее за каждое мудрое слово, за преподанный урок. Действительно, наша бабушка, мать наших отцов, была особым человеком, наделенным большим сердцем. Это благодаря ее стараниям мы не отличаем, кто кому родной или двоюродный брат или сестра. Для нее все были одинаково родными, и это передалось нам. Каким оружием воздействовала на нас наша воспитательница? В первую очередь словом Божьим. И как это бабушка узнавала о нашем поведении? В делах благовоспитанности примером служили наши сестры, верные слову бабушки. Мы же, когда чувствовали, что на нас донесли, так сказать "предали", старались скрыться с бабушкиных глаз, ложились в постель раньше всех и вставали рано, какое-то время прятались, но избежать наказания не удавалось. Что это были за преступления, совершаемые нами? Нередко мы бывали грубы друг с другом, обзывали сестер, лазали по деревьям за яблоками, таскали арбузы из своего же баштана. Самым последним преступлением в бабушкином понимании было воровство. Какое наказание получали ее внуки? В те годы не было всего вдоволь. Внучек и внуков бабушка поощряла тем, что сама получала от сыновей и невесток. Провинившийся не поощрялся. Наоборот, его ставили в угол и он стоял там до тех пор, пока не выдавливал из себя волшебных слов - "больше не буду". Его, конечно, прощали, но подарков не давали. Вместо подарков он получал испытательный срок. При повторении того же проступка, виновник 'наказывался уже родителями.

В 1934 году я пошел в первый класс армянской школы нашего села. Моим первым учителем был Ерванд Асланян. Он же директор школы. Водной классной комнате он преподавал сразу двум классам

- первому и третьему. В классной комнате напротив Ерануи Варел-джян вела уроки тоже двух классов - второго и четвертого. В последующих классах моими учителями были Гарегин Папикян, Арташ Оганян, Гареган Асланян. В пятый класс я ходил в русскую школу в соседнем селе Васильевке. В1940 году учился во Втором ремесленном училище города Севастополя. В 1937-38 годах и позже уже стал понимать, что значит каждый прожитый год и как складываются даты и вехи в жизни человека. В третьем классе этого ни я, ни мои одноклассники еще не понимали. Не понимали также, что происходит в стране в эти годы и какие беды уготовлены нам и нашим родным и стране вместе с нами.

Помню, в классе у нас висел большой плакат. На нем красная звезда. В окончаниях лучей звезды были приделаны яркие портреты пяти маршалов. Мы влезали на табурет, дотягивались на цыпочках до плаката и гвоздем выкалывали глаза трем нижним маршалам - Тухачевскому, Блюхеру и Егорову. То, что они преступники, нам говорили преподаватели, хотя, вероятно, сами в это не верили, но говорить не смели. Истина не была в почете.

В это время в нашем селе было уже 45 домов. В них жили армяне, русские, украинцы, один чабан-болгарин по имени Василий Мастеров, цыган, кузнец Пазыл, объездчик, чечен Шах-Назар.

В селе в ходу была поговорка. Точно не знаю, кто ее придумал, но хочется верить, что сочинила ее уважаемая Анна Васильевна Пефти. К сожалению, ее уже нет в живых. С дочкой и матерью она угорела. А поговорка была такова:

Колхоз С.Шаумян,

Председатель С.Ширинян,

Кузнец С.Шагинян

В 1962 году, после долгого отсутствия, мы на своих машинах совершили первое турне в Пролом. Перед селом в поле мы увидели косарки. Мы свернули к жнецам, зная, что это проломские поля, и спросили: "Чей колхоз?" Один из жнецов отрапортовал: "Колхоз Шаумян, председатель Ширинян, кузнец Шагинян". Мы, конечно, узнали друг друга, хотя и прошло со дня высылки восемнадцать лет, плюс четыре года войны. Значит, не виделись двадцать два года с Иваном Васильевичем Пефти. Колхоз имени Шаумяна имел уже молодой сад с аккуратно ухоженными яблонями, грушами разных сортов. Радовали глаз аллеи ровных тополей. Посадил и ухаживал

за ними садовник Сурен Ширинян - отец председателя колхоза Сурена Суреновича. Позже садовником стал Иван Вельский, заместителем у него был Мосик - Михаил Иванович Гагулян. Помню весной, во избежание тяжелых последствий от заморозков, колхозники по всему саду по ночам жгли костры, чтобы уберечь цветы на деревьях от заморозков. Наутро старшие пришли домой черные от копоти. Они быстро умылись и заторопились на основную работу.

Имелись в колхозе и бригады на поливных огородах. Руководили ими хорошо знающие это дело специалисты, мои дяди Вартан и Ованес, Саркис и Григор Овагитовичи Оганяны.

Была еще полеводческая бригада, в которую мы в детстве вносили свой посильный труд. Руководил бригадой опытный, пожилой уже, но очень энергичный мужчина Мелкой Христакян. У меня и по сей день не стерлись впечатления об этом человеке. Ни о чем другом он, кроме своей работы, не думал - как бы вовремя посеять, убрать и обмолотить зерно.

В страду он всей семьей жил в поле. Ни на шаг не отходили от него сыновья Акоп, Левон, Вартан, племянник Акоп, жена - тетя Анюта. Этот человек настолько был предан хлебопашеству, что даже сына Вартана женил на Араксии - девушке-комбайнере из соседнего села. Тетя Анюта готовила завтрак, обед и ужин тут же в поле. При всей своей занятости дядя Мелкон находил время, чтобы помочь нам, одиннадцатилетним мальчишкам, впрячь лошадь, поднять ярмо на шею быкам и отправить обоз в поле.

Колхозную молотилку приводил в рабочее состояние двигатель с мощным маховиком. Ему, наверное, было не менее ста лет. Орудовал на молотилке Карп Ампарович Чобанян - единственный человек, который мог запустить огромный мотор и поэтому считался незаменимым. Он и сегодня здравствует в свои 90 лет. Живет в Майкопе. Кстати, по соседству с ним живет и Акоп Христакян, которому чуть недостает до 90. Недавно я навестил их. У дяди Карпо дочь Макруи, сыновья Ваграм и Эдик. Живут отдельно от отца.

За годы оккупации мы заметно повзрослели, и с нами считались старшие, ибо кроме нас и стариков на селе других мужчин не было. Это мы убирали хлеб косарками. Руководил нами тот же бессменный хлебороб Мелкон Христакян. Разумеется, его сыновья, как и все парни призывного возраста, ушли на войну. В военные годы на дорогах у полей всегда многолюдно и повсюду знакомые. Поэтому

наш бригадир велел нам после работы по вечерам снимать с хосарок ремни и цепи передач и припрятывать. Так мы поступили и 26 июня 1944 года. А на следующее утро 27 июня мы все уже были согнаны на поляну для высылки. Подошел ко мне дядя Мелкой и сказал тихо:

- Сынок, ты успеешь сбегать в поле. Пойди, достань ремни и цепи из тайника и положи у косарок, иначе сорвем уборку.

С трудом обошел охрану, а когда вернулся, заметил, как дядя Мелкой облегченно вздохнул. Дядя Мелкой и тетя Анюта были сосланы в Гурьев. В первую же зиму они скончались.

В колхозе имеются животноводческие фермы мелкого и крупного рогатого скота. Этим хозяйством заведовал Пирзант Тополян. В его распоряжении была подвода и пара лошадей. Ими часто правил мой одноклассник, сын животновода Киркор Пирзантович. Ой, как он гордился, что самостоятельно держал в руках вожжи.

В нашем колхозе первыми наладили новую отрасль производства - шелководство... Нет, не тутовое. Тутовое всем известно. Наши гусеницы питались дубовыми листьями. Из их коконов получается белая прочная нить. Эту отрасль поручили вести моему отцу. Чтобы обезопасить гусениц от птиц, нужно было в первую очередь построить каркас-помещение и обвести его рыболовными сетями. Что и сделал отец.

Шелководство - работа сезонная. Гусеницы питаются свежими листьями в течение месяца, после чего начинают оплетаться в кокон.

Отец в бригаду брал людей, на которых мог положиться. Рабочее время в бригаде не нормировано. За день надо заготовить свежие молодые ветви. Пять, шесть подвод. Поэтому отец отбирал сильных и ловких молодых людей.

И они шли к нему. Заместителем у него был Пирзант Саакович Егикьян. В бригаде числилось тридцать рабочих - мужчин и женщин. И я, официально не оформленный, ездивший с возчиками ради лошадей и чтоб подержать вожжи.

КОЛОДЕЦ

В 1937 году жители Пролома решили выкопать в центре села огромный колодец, чтобы дать жителям села питьевую воду, которой можно было бы орошать и приусадебные участки. Колодец начали копать с весны. Диаметром в 10 метров. Бригаду землекопов создали из 12 человек с таким расчетом, чтобы до осени дойти до подземных водных кладовых, обложить стены плоскими, скальными камнями. Основным орудием производства у землекопов были лопаты, ломы, кирки и мощные мускулы. Чем дальше вглубь, тем сильнее оказывал сопротивление грунт, сквозь стены стала просачиваться вода. На-гора поднимали уже не землю, а грязь, которая тут же вновь норовила стечь вниз. Вначале люди работали в галошах, но потом от галош пришлось отказаться - лишний 1руз на ногах затруднял работу. Двое, что работали на поверхности, получив грунт, уносили его на носилках подальше от ямы. Они же подзывали нас, мальчишек, и давали задания - кому сбегать к роднику, кому сходить домой к ним и принести завтрак или обед. К вечеру землекопы выходили из ямы вымокшими и грязными. Мы помогали им обмыться, и они, переодевшись, шли по домам отдохнуть. Инструмент, галоши оставались на рабочем месте.

Пошел третий месяц рытья колодца. По стенам вверх поднимались уже шесть ярусов. С нижних грунт бросали на верхний и так поднимали до самого верха. К выбросу земли прибавилась новая работа - выгребать по утрам воду ведрами, которая за ночь собиралась на дне колодца.

Уже углубились на восемь метров, намечали вырыть столько же, когда в августе утром неожиданно разразился сильный ливень с градом. Град побил фруктовые деревья, обломал ветви. На бахчах и огородах все было уничтожено и прибито к земле. На крышах домов перебита черепица, выбиты стекла в окнах. Людям, оказавшимся тогда на улице, пришлось обращаться за медицинской помощью. Много лет спустя на стволах деревьев еще можно было встретить шрамы того августовского утра 1937 года.

Двенадцать мужчин копали колодец. Мелкой Галустян работал на самом две. Неожиданно у него сломался черенок лопаты. Один из товарищей сказал:

— Мелкон, это плохая примета, когда ломается инструмент.

Невозможно угадать, что подумал тогда Мелкой. Время было мрачное. В те годы было не до шуток. Поэтому после работы все молча поднялись на поверхность и также молча помылись, переоделись, покурили. Подошли селяне, перекинулись словечками, разошлись.

Наутро Мелкон не пришел. Решили, что чинит лопату. В этот день поработали и за Мелкона. В обеденный перерыв стало известно, что Мелкона Галустяна ночью забрали. Кто? Зачем? Почему? Куда? Ответа до сих пор нет. Был человек и вдруг не стало."

Мы, мальчишки, вечно возившиеся возле колодца, с каким-то необъяснимым чувством взирали на пару калош на краю ямы.

Работа по рытью колодца продолжалась, но ее делали одиннадцать человек.

Инструмент ни у кого больше не ломался, но через неделю на краю ямы осиротели еще четыре пары калош.

В 1938 году после страды и уборки урожая остальных сельскохозяйственных культур в сельском клубе состоялось общее собрание. Присутствовали без исключения все колхозники. Люди пришли, чтобы понять, как это так:урожай убрали, амбарыг наполнили зерном, а народ голодает?

В президиуме собрания разместились: представитель райкома, члены правления, стахановцы, ударники труда. Председатель правления Сурен Суренович открыл собрание. В долгом вступительном слове отметил отличившихся на уборке урожая Аведиса и Андраника Егикьянов, у которых в страду с косарок не сходило переходящее знамя. Отличились комсомолки Анаит, Анник Тополяны, Асмик, Ашхен, Арпеник Захарьяны, Шура Ескова, Амасия Чешгаян, Устик Сердюк и, конечно, полевод Мелкон Христакян к еще моторист Карпо Чобанян.

Все звеньевые были награждены грамотами. Остальные довольствовались благодарностью. Представитель райкома был приятно удивлен бурными аплодисментами при вручении грамот.

Свое выступление председатель колхоза закончил следующими словами:

- Собранное зерно сдадим государству. Себе, оставим только семенной фонд.

По залу прошел глухой, недовольный ропот, но люди смолчали. Сурен Суренович спросил:

- Вопросы есть?

При мертвой тишине зала в задних рядах встал Матевос Саакович Егикьян и спросил:

- А чем детей кормить будем?

Сидящие в зале с удивлением и страхом обернулись и посмотрели на того, кто так необдуманно рискует жизнью.

Представитель райкома что-то спросил у сидящего рядом Сурена Суреновича и записал себе в блокнот.

Матевос Егикьян в ночном пас лошадей. На следующий день к обеду лошадей и быков отыскали. Матевоса ищем и сегодня.

БРАТЬЯ-БОГАТЫРИ

В те дни, когда я родился, в деревню машины скорой помощи не заезжали, не было еще телефонов, медпунктов, больниц, роддомов. Поэтому каждое село имело своих повивальных бабок, врачей-знахарей. В нашем селе Проломе эти обязанности выполняла Тушик-моркур (тетушка Тушик). Так звало ее все село. В моей памяти она осталась особой бабушкой.

Саркис и Тушик Егикьяны жили по соседству с нами, поэтому нам, соседским мальчишкам, не-безразлично было, что растет у них на усадьбе и чувствовать себя там не чужими, а получать свою долю ласки и подарков. Особенно мы тянулись к ним домой, Тушик-моркур пекла в тонире хлеб и лаваш. Хлеб пекли почти в каждом доме и было принято раздавать свежий хлеб соседям. Таким образом в каждом доме почти всегда был свежий, "пахучий хлеб.

Дом, что был построен ночью, давно уже разросся в длину. После каждой свадьбы, а я уже говорил, что у Саркиса и Тушик было пятеро сыновей и четыре дочки, дом постепенно вытягивался. Все они, как и их родители, были краснощекими, удались телом вширь и обладали крепкими мускулами. В этой связи расскажу довоенную быль, повествующую о дружбе, силе и смекалке братьев.

Лес рубить на дрова до войны запрещалось. Ходить или ехать в лес с топором воспринималось как преступление. Пойманный с дровами предстоял аресту и суду. На этот счет были созданы специальные комиссии, которые ходили по дворам и выискивали, не дай Бог, найдут дрова. С этой целью перекапывали снег, навоз у дома, на участке. В комиссию входил и объездчик Шах-Назар. Мы же, вездесущая пацанва, увидевшая Шах-Назара на лошади с ружьем и в папахе, уподобляли его басмачам из модного в те годы кинофильма "Тринадцать".

И все же братья Егикьяны решили ходить в лес по дрова. И вот, однажды, пять богатырей, опоясавшись веревками, вышли из дому. Не секрет, что корни дуба далеко в глубину не уходят, распространяются вширь. Не знаю, насколько правда, что лиственница на сколько вытягивается вверх, на столько уходит вглубь.

8 лесу братья облюбовали дерево. Один конец веревки закинули на самую макушку, за другой ухватились сами и под команду "раз-два взяли» стали раскачивать его. За короткое время таким способом

они выкорчевали одно за другим пять деревьев с огромными корнями. Примерно к обеду эта пятерка спустилась с горы, неся на плечах огромные корни, скрывшие их под собой - видны были только ноги.

Мой отец быстро среагировал, что к чему. Удивившись смекалке братьев Егикьянов, он приказал нам - Аршаку, Трдату и мне взять веревки и следовать за ним в лес. Уже в пути он ввел нас в курс дела. Мы, еще легкомысленная молодь, подумали, как это легко и просто. В лесу нашли огромный дуб. Я взобрался на самый верх, крепко-накрепко привязал веревку. Отец плюнул на широкие мозолистые ладони, потер их и первым ухватился за веревку. За ним по росту ухватились и мы. Отец скомандовал - раз, два, три - взяли! Мы взяли, но пересилить дерево не смогли. Оно вырвалось из наших рук, выпрямилось и разбросало нас в разные стороны. Знаю только, что я повис на одной из его веток. Нас выручили братья Егикьяны, которые вновь пришли за дровами.

Попытаюсь напомнить имена этих богатырей. И их сестер, конечно. Сестры: Српуи, Анник, Нартуи, Лусик. Братья: Вартан, Мкртич, Миран, Аведис, Андраник.

Сестры работали в поле. Чтобы избежать нещадящих лучей солнца, они закутывали лицо и всю голову белым платком. В поле они собирали и укладывали в кучу камни, вырывали колючки с корнем, а там, где не могли пройти косарки, серпами и косами убирали урожай. Задание давал им и принимал работу их шеф дядя Мелкон. Он же следил за каждым их шагом - он отвечал за них как отец родной. Да и родители знали, кому доверяли дочерей. А то и гляди, ребята у нас горячие, азартные, подъедут на своих косарках ли, верхом ли или на арбе, запряженной быками, и отвлекут от работы. Поэтому полевод всегда был начеку. А когда пришло их время, всех разобрали по домам парни. Српуи вышла замуж за Петроса Экшияна, ушла в армянское село Айгашен. Народила детей - Арута, Паруйра, Бабкена, Айкануш, Варяку, Аракела и Кнарик. Анник вышла замуж за Арташа Шаганяна. У нее дочь Такуи. Особо хочу отметить заслуги Анник Саркисовны. У нее особый дар приносить людям радость. Она любила готовить и для веселья, и в скорбный день. По собственной инициативе она от начала до конца церемонии готовит - варит, парит, жарит, подает на стол. И видно было, что это и самой в радость. Так было в Крыму, на Урале, в Краснодаре.

Второй такой Аниик у вас не было. По крайней мере, я не знаю. Сейчас, спустя десятилетия, я склоняю голову перед ее светлой памятью.

Нартуи перед войной окончила курсы комбайнеров и работала в своем районе. В настоящее время живет в городе Краснодаре.

Лусик - младшая из сестер, постоянный участник состязаний, проводившихся Ахпаром. И сейчас могу сказать по секрету, она брала призы не только в соревнованиях с девушками. Живет в Анапе с мужем Мануком Пилитяном.

Братья. Варган Саркисович работал овощеводом в соседнем селе Васильевке. Жена Шушаиик Саркисян одарила его тремя сыновьями и дочерью. Старший сын - Седрак, кадровый танкист, погиб в первые дни войны под Брестом. Агасер - мой лучший друг, в ссылке. Потом с семьей переехал в Краснодар. Умер от болезни в возрасте 36 лет в 1964 году.

Третий сын - Вартан Вартанович носил имя отца. Он, в возрасте 11 лет, скончался на сороковой день после смерти отца в городе Красновишерске в 1953 году. В живых осталась только дочь Майрам Вартановна.

Мктрич Саркисович работал в Проломе. Выдвинулся в председатели сельсовета. Жена Варсеник Малхасьян. Имеют сыновей Хачика и Андраника.

В селе Пролом были два бухгалтера. Они и в ссылке работали бухгалтерами. Одним из них был Миран Саркисович, другим - Саркис Фундукян. Миран работал в Леспромхозе бухгалтером-ревизором. Его часто можно было видеть на участках, где он проверял магазины. Женат на моей двоюродной сестре Асмик Вартанов не. У них четыре дочери и сын.

Нет уже Мирана Саркисовича и дочери Маргариты Миран овны, которая ушла из жизни молодой. Ануш, Клара, Флора и Левой с семьями здравствуют.

Аведис Саркисович работал в колхозе на разных работах. В 1939 году, после окончания автошколы, стал водить колхозную полуторку. Женат на Аршалуйс Гукасьян. Дети: Сергей, Лева, Флора и Тамара. Когда началась война, все пятеро братьев ушли на фронт. За четыре года и отступали.и наступали, были контузии и ранения, форсировали Днепр, брали Варшаву, Берлин и Прагу.

Потом уже Аведис рассказывал: "В 1944 году меня ранило, но в

госпиталь не пошел. А было вот что. Мы шли в атаку. Вдруг почувствовал во рту теплоту, затем хлынула кровь. На себя обратил внимание лишь после того, как выбили немцев из окопов. Оказалось, что пуля прострелила обе щеки, не задев зубов..."

Я спросил Аведиса: "Когда вы наступали, ты кричал "Ура!"?" "В такой момент ничего не помнишь. Стремишься добежать до цели и все, - ответил он. - Мне было 26 лет. Молодой еще был. Трижды сходил в медсанбат, и все зажило".

Андраник - младший брат. В основном работал в полеводческой бригаде. Прекрасно разбирался в технике, поэтому все получаемые колхозом сельхозмашины и орудия обязательно проходили через его руки и после доводки, и обкатки передавались механизаторам. А техника-то в то время какая была? Плуг, сеялка, веялка, косарка. У Андраника была еще одна нагрузка в колхозе и он был ответственным за колхозного жеребца по кличке "Кавалер". В лошадях Андраник разбирался. Он был кадровым кавалеристом. Животные быстро привязывались к нему. Мы, сельская пацанва, как завидим вороного белоногого жеребца, так и бежим к нему навстречу. Андраник на Кавалере часто ездил по селу, созывая колхозников на собрание, или водил красавца коня на водопой. Потом Андраник, как и Авсдис, работал шофером. На своей полуторке он уехал воевать. Вот его рассказ о днях боевых:

- Военную половину 41 года я воевал на своем газике. Потом с ним распрощался. Воевал на Кубани, на "голубой линии" в матушке пехоте. Освобождая Краснодар, был ранен во второй раз. Госпитализировался в Краснодаре. Санитарки, милые и ласковые, были внимательны к нам, солдатам. Особенно одна, с которой мы подружились и дали друг другу слово верности, даже свидание на значили у нее дома в Краснодаре. Потом снова был фронт.

Я спросил: "Андрей (русские Андраника Андреем звали), какой день и что больше всего запомнилось тебе за всю войну?" Немного подумав, он ответил:

- Таких дней на войне много, но расскажу лишь о последних днях. Глаза его увлажнились. Я попросил рассказать спокойно и подробно.

- Подробно постараюсь, а вот спокойно не получится, - сказал он. Против нас воевали немцы, итальянцы, чехи, мадьяры-венгры, румыны. Кто как воюет, каковы их повадки нам было известно. А

вот когда мы основательно продвинулись на запад, то почувствовали какое-то дикое, яростное сопротивление, какого раньше не бывало. Немцы, как говорится, драпали, а кто-то все огрызался до самой смерти. Это удивляло нас. Потом нашему брату, солдату, стало ясно, с кем мы имеем дело. Оказалось, что это наши бывшие друзья и земляки - русские, украинцы, татары, казаки - добровольцы на службе у немцев. Надеяться им было не на что, вот и дрались до последнего патрона.

30 апреля 1945 года мы бились за последний дом в Берлине -последний заслон на нашем четырехлетнем пути войны. Выкуриваем немцев, врываемся в дом, ступаем по трупам. Нелегко нам -противнику отступать некуда, прижат к чердаку. Начал сдаваться. Вот смолк последний пулемет. И тишина непривычная. И вдруг слышу, кто-то громко матерится. Поспешил в одну из комнат. Там товарищи, увидев меня, показали на пленного: "Смотри, Андрей, пока патроны не кончились - не сдавался сволочь. Говорит из Крыма, твой земляк." Смотрю, гад в форме фрица, в плетеных погонах. Опустился на колени и лопочет мне по- татарски: "Аркадаш, атма бени (земляк, не стреляй в меня)." "Я прошел всю, войну, - сказал я ему, настал последний день, а ты, подонок, все еще выслуживаешься? Перед кем?" О какой пощаде может идти разговоре ублюдком? Диски автоматов разрядили в предателя. На этом с войной было покончено. Но солдат продолжал оставаться солдатом. Шли письма от Катюши из Краснодара. Они были со мною в боях и походах, на отдыхе. Они воодушевляли, согревали.

На фотографии, которую Катя подарила Андранику в госпитале, было написано: "Андрей, победи и возвращайся. Я жду. Твоя Катюша". Образ любимой был для воина и щитом и мечом. Теперь воин свое уже отслужил. У него другие стремления. Тоже большие, но мирные. Встреча с любимой, налаживание совместной жизни, обретение счастья и радости жизни. Что может быть выше для солдата, прошедшего всю войну?

И вот в 1946 году победитель постучал в дверь девушки. Открыли родители. Увидев незнакомого человека в наградах, с вещевым мешком, они извинились и сказали: "Солдат, вы ошиблись адресом". Уже прикрывали дверь, когда что-то заставило девушку выйти в сени к говорившим. Увидев своего солдата, Катюша воскликнула: "Нет,

нет, отец! Все верно! Он вернулся ко мне!" Крепкие объятия молодых подтвердили, что девушка была права - он вернулся, преодолев смерть, к ней, единственной и любимой.

Ко всеобщей радости все пятеро братьев-богатырей вернулись. Четверо старших разыскали свои семьи на Урале и в Казахстане. Младший встретил ее в Краснодаре.

РИСКОВАННАЯ КОМАНДИРОВКА

Полгода спустя после женитьбы на Екатерине Андраник отправился на Урал разыскивать сосланных: престарелую мать, братьев и сестер, которых не видел с начала войны, а заодно и познакомиться с жизнью ссыльных. Добираться туда было трудно. В условиях послевоенной разрухи с транспортом было плохо. В каждом городе на вокзалах проверяли документы. Проверяли у всех - и у старых и у малых. Особенно строго было в северных районах, где жили и работали ссыльные.

Мать, братья и сестры жили в городе Красновищерске, Пермской области. Нищенская жизнь родных и близких, земляков сильно расстроили Андраника, но помочь им он был не в силах. Андраник обратился в комендатуру с просьбой разрешить увезти мать в Краснодар, но ответ коменданта был строгим и кратким: уезжай, не оставляй нас без рабочей силы, иначе разделишь участь своих братьев. Андраник, видя, что спорить с властями бесполезно, с болью в сердце попрощался с родными и земляками и поехал в Свердловскую область к брату Аведису и сестре Лусик. Еще более расстроился Андраник, когда увидел брата, прикованного к постели в холодной, маленькой комнатушке, голодного, без медицинской помощи и лекарств. И тут Андраник Саркисович решил пойти на риск - во что бы то ни стало перевезти брата на юг. Там и климат мягче, и уход за ним будет обеспечен, и врачи будут заинтересованные. С таким настроением Андраник покинул Урал. Всю дорогу ломал голову, перебирал разные варианты своего рискованного предприятия.

Дома Андраник провел несколько бессонных ночей в поисках выхода. Вся беда в том, что паспорт брата "волчий". Но армянская смекалка и здесь нашла выход. Через неделю после возвращения Андраника с Урала, в поездку по маршруту Краснодар-Москва-Свердловск отправилась его жена Екатерина Дмитриевна. В чемодане она везла китель мужа с орденами и медалями, соответствующие документы, в том числе паспорт и военный билет. Словом, все то, что за четыре года войны заслужил ее муж.

Мучительная поездка, наконец, осталась позади. Екатерина впервые встретилась с незнакомыми родственниками. Жены двух братьев, Екатерина и Аршалуйс, быстро нашли общий язык и тут же приступили к выполнению задуманной операции. Купили два биле-

та на проезд по маршруту Свердловск-Москва-Краснодар. В день выезда надели на Аведиса Саркисовича китель Андраника. Но тут неожиданно заартачился больной, мол, на моем кителе наград не меньше, надену свой. Женам двух братьев потребовалось объяснить, что он уже не Аведис, а Андраник, а Катя - его жена, что были в гостях у сосланных родственников, и теперь возвращаются домой, в Краснодар. В гостях, в результате резкого изменения климата, заболел. В пути он должен придерживаться этой легенды и ни на какие вопросы не отвечать. Остальное на себя берет Катя. В вагоне к больному, тем более лежачему, относились сочувственно. Каждый, чем мог, старался помочь. Даже служивые, проверявшие документы, отнеслись к больному с уважением, как к воину со многими наградами, благо китель висел рядом, даже кипяточку приносили, а кто-то и пайком хлеба поделился.

В Краснодаре, в доме брата, больной пошел на поправку. Этому способствовали и врачебная помощь, и южный климат, а главное новая нравственная обстановка. Братство.

В настоящее время Андраник и Екатерина Дмитриевна Смирнова живут и здравствуют в Краснодаре. У этой счастливой супружеской пары имеется свое "но". Почти за полвека супружеской жизни у них в семье не было прибавления. А как нам всем хочется отпраздновать у них в доме рождение нового человека. Будем надеяться, что не все еще потеряно, и подождем. Уверен, что читатель помнит, что у Саркиса и Тушик было пятеро сыновей. Скажу, что у этой пятерки богатырей народилось всего лишь восемь мальчиков. Маловато.

ДОВЕРИЕ ТОВАРИЩА

Говорят, что запретный плод сладок. Так и мы, мальчишки, вечно тянулись туда, куда нам запрещали. И больше всего нам хотелось быть рядом со старшими братьями, чего не хотели они. Поэтому, чтобы удовлетворить свое любопытство, мы тайком следовали за ними. Мы уже знали, если будем замечены вдали от дома, значит, станем компаньонами. А если где-то на полпути от запретной линии, то несолоно хлебавши придется возвращаться восвояси, выражая свое недовольство, бубня себе под нос. И как бы мы не выражали свое недовольство, запрещавшие Трдат, Аршак, Галуст

нам спуску не давали. Мы были "второй лигой". Мы - это я, Ваграм, Вреж, Рубен, Грач, Миран. Причем-последнему было всего лишь семь лет.

В тех случаях, когда мы оказывались среди взрослых, себя считали уже взрослыми. Развесив уши, мы слушали, как обсуждались разные вопросы, высказывались мнения, рассказывались новости. После словесной разминки приступали к делу - шуткам, играм и, конечно, борьбе, что нас, младших, интересовало больше всего. Начинали мы, а потом уже распалялись старшие. Когда в круг входили старшие, мы - мелкота, превращались в активных болельщиков. Как уже было заведено, роль судьи выполнял Ахпар -непреклонный авторитет в вопросах спорта. Он составлял пары состязающихся, он же объявлял победителя. Тут же побежденному указывал на его недостатки. А на следующий день или чуть позже уже в нашем братском кругу отрабатывал приемы, которые мы исполняли плохо.

- В бой надо идти смело, уверенно, этим уже нагоняешь страх на соперника, - эту фразу он повторял часто, буквально вбивал нам в головы на тренировках. Помним мы ее и сегодня. Возможно, это и помогло нам выжить в годы тяжких испытаний.

В один из таких редких для нас, мальчишек, сборов в центре села ко мне подошел и увел в сторону Седрак Вартанович Егикьян и доверительно сказал:

- Грант, несмотря на твою молодость, я нахожу, что тебе можно довериться.

Я не мог понять, куда он клонит и почему выбрал меня, а не кого-нибудь из более старших. Он сказал, что давно наблюдает за мной и пришел к убеждению, что мне можно довериться, что именно я смогу быть тем разведчиком, который ему нужен.

Мой собеседник до войны окончил курсы механизаторов в городе Карасубазаре и работал бригадиром трактористов в нашем колхозе. А, главное, он имел велосипед, в то время велосипедов было мало. Их приобретали по талонам за сдачу государству сверхпланового мяса, молока, яиц. Это, примерно, как в наши дни приобретают автомашину, только сейчас вместо талонов нужно дать в лапу энную сумму.

Зачем повел я разговор о велосипеде? А потому, что тогда у меня мелькнула мысль о том, что он хочет попросить меня, чтобы я

отогнал его велосипед домой. Кстати сказать, Трдат и Арташ тоже были из тех счастливцев - обладателей велосипедов. Но Седрак повел разговор не о велосипеде, а о девушке, имя которой я не назову, но скажу только, что она здравствует и успела стать неоднократно бабушкой. Седрак вплотную подошел ко мне и, пригнувшись, сказал:

- Я тебе дам письмо, ты его должен будешь отнести и передать В. Хорошо?

Я был горд, что мне оказали такое доверие и ответил:

- С удовольствием! - Но письма он мне в этот час не дал.

Шли дни. Однажды я встретил В. и сказал, что один молодой . человек интересуется ею и что скоро она получит от него письмо. Она удивленно спросила:

- Тебе-то откуда известно?

Я ответил, что письмо передать ей должен буду я. Может я ошибся, поспешил с извещением о письме, но во всяком случае я заставил ее задуматься, кто же этот молодой человек? Это я понял по ее поведению. Однажды она подошла ко мне и спросила:

- Скажи, пожалуйста, Грант, кто он, который хочет через тебя передать мне письмо?

Я ответил, что не могу сказать, но как только получу письмо тут же передам. И добавил, что парень он отличный.

Его молчание заставило призадуматься и меня, действительно, почему молчит? Сам затеял флирт и сам же в кусты? После нашего таинственного разговора прошла неделя. Оказалось, что Седрак умышленно тянул время, чтобы удостовериться в правильном выборе своего посредника. Он установил мне что-то вроде испытательного срока - сдержу его сердечную тайну или разболтаю. На всякий случай он как-то спросил меня:

- Ты никому не говорил о нашем разговоре?

Я усомнился в своем поступке и, улыбнувшись, сказал:

- Говорил.

Он очень удивился и, повысив голос, спросил:

- Кому?!

Я тихо и неуверенно сказал:

-Ей.

Тут мой собеседник и вовсе растерялся:

- Ты сказал ей от кого будет письмо?

- Нет, этого я ей не говорил.

- Она что сказала?

- Она ждет.

- Ты правду говоришь? - уже осмелев, он обнял меня как родного братишку и сказал:

- Молодец. Вот теперь возьми и передай ей.

Довольный кандидат в женихи протянул мне письмо. В сентябре В. пошла в десятый класс в соседнюю Васильевку. А мне стало известно, что мой старший товарищ призывник Седрак пойдет служить в танковые войска. Для репутации любого парня это козырь. Даже я и то возгордился за своего приятеля.

В. я дождался у родника. Она подошла ко мне и спросила:

- Ты что это делаешь здесь один?

- Ребят жду, - ответил я и быстро протянул ей письмо. Она застенчиво улыбнулась и, оглядевшись, спрятала письмо. Набрав воды в ведра, поспешила домой. Прошло несколько дней. Теперь мне не было покоя от нетерпеливого парня. Родители В. были людьми строгими. Несмотря на жесткий режим и постоянное наблюдение, дочь сумела соблюсти правила сердечной конспирации. На какой только риск не идут девушки, когда подходит их время. Что ни говори, жизнь и природа берут свое, они сильнее условностей и рамок, придуманных человеком.

В. была третьей среди шести сестер. Было еще два старших брата. Когда Седрак в очередной раз спросил меня нет ли ответа, я сказал, что не сам же должен написать его, что ее я вижу каждый день, иногда даже по несколько раз за день. Люди уже стали интересоваться, зачем это я брожу взад-вперед возле ее дома. Седрак перебил меня и спросил: - Не говорит ли она тебе что-нибудь при встрече?

- Только улыбается и отворачивает лицо, да шагу прибавляет, - отвечаю.

Кавалер заулыбался. Обидно, что она на письмо не отвечает, это понятно, а вот, что улыбается и стесняется, это хороший признак. " Будем ждать",- сказал влюбленный и на радостях обнял меня. Я же пообещал, что как только получу ответ, сразу доставлю по назначению, не считаясь ни с какими трудностями.

За все это время я вдоволь накатался на велосипеде.

Осенью 1940 года в нашем селе в одну субботнюю ночь сыграли сразу две свадьбы. Саркис и Тушик Егикьяны женили сына Аведиса,

а соседи Ованес я Катя женили сына Габриеле. Младший брат Габриела Хачик был нашим одноклассником. И поэтому мы смогли присутствовать на свадебном торжестве и получили доступ в комнаты, где хранились продукты, сладости, фрукты, спиртное. Уж мы все испробовали, кроме спиртного. Успели побывать и на другой свадьбе, там в продовольственные склады водил нас племянник жениха, наш товарищ Агасер Вартанович. Вот так мы и мотались всю ночь с одной свадьбы на другую и обратно.

На свадьбах, у нас в селе, на гармошке играл Ерванд Оганян. Он играл и пел, причем пел на армянском, русском, татарском, болгарском и греческом. С не меньшим успехом выступал он и в годы ссылки. Всюду его принимали с распростертыми объятиями, ибо это был тот человек, который всем и всегда бывал нужен, хотя ссыльная жизнь была и холодной,и голодной.

Для молодежи он был самый из самых близких. Поэтому память о нем сохранилась у нас с детства. Нам и теперь кажется, что нет инструмента лучше гармошки-двухрядки и лучшего исполнителя, чем Ерванд-музыкант. Вообще, детские и школьные годы почему-то хорошо запоминаются.

К 1940 году в нашем классе сложилась дружная четверка мальчишек-соседей. Это - Гурген Асланян, Ваня Воликов, Вреж и я - Грант, Захарьяны. Кроме нас в классе учились: Хачик Гагульян, Паруйр Фундукян, Седрак Галустяк, Седрак и Киркор Топальяяы, Володя Шаганов, Митя Мастеров, Володя Левченко и девочки-одноклассницы Нварт и Сатеяик Захарьяны, Ева н Дигана Торлакяны, Кнарик и Майрам Оганяны, Роза Гагульян.

Мы почти все учились одинаково, кроме Гургена. В учебе он был на голову выше нас. Также хорошо учился и его старший брат Арменак. Мой брат Вреж тоже был способным, но на учебу у него не хватало времени, потому что, на правах старшего брата, а всюду таскал его с собой.

Хорошо учились Имастуи - наша старшая сестра, Ева н Маргарита Оганяны, Вартануш и Гайгуш Бабикяны. Они была на два класса старше нас, но Гурген был самым способным. Я всегда удивлялся ему и вечно искал удобного случая понаблюдать за ним, увидеть, когда же он занимается. После школы я постоянно вертелся возле него. Мы вместе гуляли, вместе ложились спать у них или у нас. В выходной убегали в лес, снимали из голубиных гнезд

птенчиков, приносили домой, чтобы приручить. Недаром ведь говорят: "Сколько волка не корми - он все в лес норовит". Так было и с нашими голубями. Только начинали подниматься в воздух, как улетали в дикую стаю. Тут уж не отличишь наших от диких. Но не это главное в моем рассказе, а то, когда Гурген готовит уроки. Бывало, остаюсь ночевать у них, утром вместе идем в школу. Он отвечает на "пять", а у меня "неуд". В лучшем случае натягиваю на "три". Потом выяснилось, что Гурген внимательно слушает объяснения учителя, запоминает их, будто в памяти припечатывает. А я в это время с соседом по парте занимаюсь посторонними делами, скажем, составлением плана шалопайства после уроков. Потом я использовал метод Гургена, который пошел мне на пользу. И в этом мне очень помог Арменак, особенно тогда, когда мы стали учиться в русской школе.

Теперь, после моего длинного отступления я вернусь к моему рассказу о Седраке и девушке В.

Однажды на полпути из школы домой мы встретились. Она остановила нашу компанию и спросила, хорошо ли мы учимся? Мы ответили, что так себе. Потом, обращаясь ко мне, сказала:

- Грант, можно я посмотрю твои тетради?

Раньше я, конечно, не допустил бы этого, ведь с отметками у меня было неважно и хвалиться было нечем. Мои товарищи тут же поспешили скрыться. Но метод Гургена сыграл положительную роль, оценки были хорошие, и я с гордостью протянул свои тетради. Но она с прежней застенчивостью, даже не взглянув на мои отметки, осторожно вложила в тетрадь письмо, оглянулась, протянула ее мне со словами: "А теперь, Грант, иди к тому, кто посылал тебя". Я втолкал тетрадь в холщовую сумку, что сшила мне мать, и побежал догонять товарищей. Теперь надо было отыскать истомившегося жениха где-то в поле у тракторов, а если его там не будет, придется подкарауливать на улице. Лучше действовать сразу. Я попросил у Трдата велосипед. Мне он никогда не отказывал и каждый раз подгонял седло под мой рост, иначе я не достану педалей.

Я объездил все поля, но Седрака нигде не было. Тогда я отправился к нему домой. Оказалось, что Седрак с утра выехал в МТС. Я вернулся домой расстроенный, возвратил велосипед хозяину, чтобы не потерять его доверия, но было обидно, потому что не накатался вдоволь. А поскольку я обещал Седраку доставить

письмо ему домой, то уже на своих двоих поспешил в другой конец села. Получилось так, что Седрак ехал мне навстречу - дома ему сказали о моем приходе. Мы повстречались недалеко от моего дома. С широкой улыбкой во все лицо он резко затормозил, да так, что заюзил задним колесом. Я тут же, как образцовый почтальон, вручил ему письмо. Седрак подвез меня к нашему дому и, еще раз поблагодарив, сказал: "Посмотрим, что это она там накатала". "Порядок", - подмигнул я ему. Он радостно засмеялся и нажал на педали, увозя с собой надежду на счастье.

При следующей встрече, передавая мне записку, Седрак попросил узнать у нее, не сможет ли она встретиться сегодня вече ром. Место встречи он указал в записке. Дожидаться пока она сама выйдет из дому - не дело. Днем я подошел к калитке их дома. На меня набросилась собака. На шум вышла ее младшая сестра. Я спросил ее, нет ли дома кого постарше? На вопрос, что случилось? - Ответил, что мне нужно стекло для керосиновой лампы. Нет ли у них запасного? Девочка молчала. Тогда я сказал, откуда ей знать, есть или нет? Пусть позовет старшую сестру, если та дома. Девочка ответила, что родителей нет дома, и старшая сестра без них ничего не сможет сделать. Тогда я рассердился и сказал, чтоб передала сестре, что пришел Грант и спрашивает стекло для лампы, а там даст она или нет, это ее дело. .

Девочка ушла, а я подумал, что если она не передаст мою просьбу сестре, я ворвусь в дом и... Но, к счастью, все обошлось. Вышла В. и спросила: "В чем дело, Грант? Что нужно?" Младшая осталась у дверей, зыркая любопытными глазенками. Я повторил байку о стекле, а сам незаметно вручил ей записку и сказал, что нужен ответ, если можно, сейчас же. В. пригласила меня войти и подождать, пока она поищет стекло. Через некоторое время она подошла и сказала: „Ишь, какой шустрый, прямо сегодня так и выйди к нему. Передай, что выйду послезавтра". - Потом спросила: "Ты со мной пойдешь?" "Если хочешь", - ответил я. С этим и ушел. Разыскал своего влюбленного антропоса и подробно все пересказал. Он выслушал и спросил: "А ты знаешь, куда прийти?" Решили, что он будет ждать в условленном месте, и разошлись.

На следующий день, в субботу, к нам в село приехала труппа из Еревана ставить оперу "Ануш". Как и во всех армянских селах, в Крыму на такое представление пошли всем селом. Седрак взял

билеты на нас двоих. Мы уселись в одном из первых рядов, зная, что слева, с краю, в том же ряду сидит В. с сестрами. В зале было многолюдно, внимание всех было устремлено на сцену. Только три заговорщика порой перекладывались, втайне храня свой секрет. Я, один из них, наблюдал, как тайком встречались два устремленных друг к другу взгляда, горя желанием.

В воскресенье на улице было многолюдно. Селяне разбились на группы, обсуждали трагическую любовь Ануш. Многие читали поэму, другие слышали о ней, а вчера все увидели большое представление. Разошлись только к вечеру. Пошли домой и мы. Но я тут же незаметно для родителей улизнул из дома и поспешил к роднику -месту встречи с В. Было тихо и темно. Журчание родниковой воды, выбивавшейся из-под земли, ласкало слух. Трое прошли мимо. Я узнал их по голосам. А вот одинокий силуэт в темной одежде направляется к роднику. Поздоровались шепотом я пошли за село. В условленном месте нас ожидал Седрак. Он почтительно приветствовал нас. Раньше эта пара, встречаясь, легко общалась, а тут оба словно воды в рот набрали, не находили слов, чтоб поддержать разговор. Я не хотел своим присутствием еще более стеснять их и отошел в сторону. В нашем возрасте любой мальчишка знает, что в подобных ситуациях третий - лишний, но В., заметив, что я ухожу, попросила: "Не уходи, Грант!" Я ответил, что покурю и вернусь. О чем они там договорились, а не знаю. При последующих встречах со мной к он, в она улыбались. Я был рад за них, значит, дела пошли на лад.

Ваграм и я прошли медкомиссию. Были подготовлены наши документы, ждала только распоряжения, чтобы выехать в Севастопольское ремесленное училище N2. С нами должен был ехать и Паруйр Фундукян, во не поехал. У него что-то не все в порядке было с документами. В эти дни ко мне подошел Седрак, поинтересовался моими делами и временем отъезда. Затем спросил, не смог бы я завтра, в воскресенье, поехать с ним в город Карасубазар погулять? - Отчего же,- ответил я ему, - могу. Нужно только получить согласие родителей. - Решили, что я сам обращусь к ним, а вечером встретимся и обсудим все остальное. По домашней субординации я после матери обратился к отцу. Он выслушал и спросил, почему именно меня приглашает Седрак? Я ответил, что точно не знаю, но что иногда помогаю ему и охотно выполняю его

просьбы. Отца заинтересовало, чем же я могу помочь Седраку? Велосипед отгоняю домой, шины накачиваю и так по мелочи. Отец дал свое "добро" и сказал: "Седрак серьезный парень, слушайся его и бери с него пример". Потом достал из кармана десятку и протянул мне. Заметив, что я скромничаю, сказал: " Возьми, возьми, пусть у тебя деньги будут. Захочется чего-нибудь, купи."

В центре села, как и во все субботние вечера, было весело и шумно. Завтра свободный день. Кто в гости, кто на рынок. Седрак, Трдат, Арташ, Левон, Мосик Оганяны, Мосик Гагулян и еще кто-то сидели рядом. Седрак, заметив меня, во всеуслышание произнес: "Ну, как дела, мой лучший друг? Едем завтра в город?" Я так же громко ответил: "Едем!" Мой старший товарищ предупредил - вставать чуть свет с петухами и быть на улице. Он заедет за мной.

- Будет сделано! - бодро отрапортовал я.

В селе секрета, как шила в мешке, не утаишь. Арташ подмигнул Седраку и сказал: "Твой разведчик?" Трдат добавил: "За эксплуатацию велосипеда с тебя причитается." Седрак слегка покраснел от смущения и сказал: "Ничего, Грант, придет и их черед. Посмотрим тогда, как они закукарекуют".

Эта предвоскресная ночь не имела конца. Почему-то петух не возвещал наступления утра. Поэтому, не дожидаясь петухов; я встал, оделся, умылся, вышел во двор. Дня ожидал, как перед праздником Первого мая. Не помню, сколько простоял, слышу шум телеги. А вот и она свернула к нашему дому. Я вышел навстречу, зная, что кроме Седрака в такую рань к нам ехать некому. На ходу вскочил в телегу, а возчик развернул лошадей и погнал их обратно. В конце села к нам подсели еще люди. Они тоже везли на рынок продукты. В город с нами приехало несколько подвод с сельхозпродуктами. Весь путь ехали в темноте. На подъезде к городу, с горы просматривались светящиеся фонари и окна в высоких домах.

Въехали в город, подъехали к рынку. Рынок был еще закрыт. Подвод и людей на прибазарной площади прибавлялось. Начало светать. Я обратил внимание на подводы односельчан. Они стояли чуть в стороне. Там я заметил В.. Она не спускала глаз с нашей подводы, возле которой по-деловому вращался ее кавалер. Наконец, ворота рынка открылись и, как по команде, с шумом, гамом, стуком копыт и колес подводы хлынули во двор рынка. Каждый старался выбрать место поудобнее. Когда мы определились и разложили свои

продукты, Седрак сказал, что торговлю надо закончить до обеда. Моё старший товарищ торговал бойко, завлекая своими шуточками молоденьких покупательниц. Я же должен был подавать товар на весы, поить и задавать корм лошадям.

Распродав все, мы кривели себя в порядок и покинули рынок.

- Знаешь, что я вспомнил, Грант? - завел разговор Седрак. - Помнишь, когда кончилась страда, то вместе со взрослыми примировали тебя и Паруйра. Паруйру достались кирзовые сапоги, тебя же наградили ягненком. От такой премии ты отказался, потребовал сапоги и себе. Но их была всего одна пара. Я вот к чему. Пойдем, посмотрим в магазинах, не найдем ли тебе такие же сапоги.

В условленном месте встретили В.. Поздоровались, уже не оглядываясь. Подошли втроем к кинотеатру, Седрак взял билеты на вечерний сеанс.

- А сейчас пройдемся по магазинам, - сказал он. - Посмотрим, что там есть.

С легким сердцем втроем бродили по улицам города. Я часто отставал от них и с особым чувством, непонятным мне, наблюдал за влюбленными. Они были созданы друг для друга. Оба высокие, стройные, шли рядом, соприкасаясь локтями. Вели легкий разговор, свободно флиртовали, направляя шаги в долгую совместную жизнь. Не пропустили ни одного магазина. Конечно, искали и сапоги. Что можно было купить в ту пору? Практически ничего. Я вспомнил слова моей учительницы Ерануи Варелджян. Она говорила, что ходить в залатанной одежде нестыдно. Главное, чтобы она была чистой. Поэтому я не стеснялся.

На окраине города, в одном из магазинов оказались нужные сапоги. Седрак предложил мне примерить их и попросил продавца подать. Продавец грубо спросил: "Талоны имеете?" Мой товарищ понял ситуацию и перевел разговор на татарский: "Земляк, на днях я ухожу в армию и хочу братишке оставить в подарок сапоги". Немолодой продавец, обращаясь ко мне по-татарски, спросил: "Наш язык знаешь?"Я тут же нашелся: "Конечно, я с татарскими детьми в Васильевской русской школе учусь". "Хорошо, хорошо", - растягивая слова, он подал сапоги.

Я не помню, во что был обут, но во что-то был. Я натянул сапоги, сделал несколько шагов. Продавец, улыбаясь, сказал: "Якши, якши, балам (хорошо, хорошо, сынок)". Я достал свою десятку и положил

на прилавок. Седрак тут же вернул ее мне со словами:

- Носи на здоровье, а остальное не твое дело.

Мне оставалось только поблагодарить его. Старший среди нас посмотрел на свои наручные часы, переделанные из карманных.

- До кино у нас еще есть время. Давайте сходим в ресторан. Город он знал хорошо. Здесь он учился в техникуме механизаторов.

В ресторане было немноголюдно и прохладно. Наш стол обслуживал официант. Меня удивило, что стол накрывает мужчина. Официант предложил спиртное. Седрак, конечно, приняв во внимание своих компаньонов, отказался. Пообедав, мы еще побродили по городу. Седрак купил флакон духов, доставшийся ему не без труда, и дорогие конфеты, преподнес их любимой. Девушка упорно отказывалась, но потом с благодарностью приняла. Гуляние в городе закончили просмотром кинофильма "Щорс". Вечером на попутках вернулись домой

Через неделю я и Ваграм отбыли в Севастополь на учебу. Началась новая, непривычная жизнь - учеба под командой в жестких рамках дисциплины. Я скучал по Пролому, по дому, по матери. В ту пору мне было четырнадцать, а Ваграму пятнадцать лет.

В ДОВОЕННОМ СЕВАСТОПОЛЕ

Вот уже год, как я учусь в ремесленном училище Севастополя. Можно только представить себе, как я был доволен собой и как гордился этим! Мне очень нравилась наша парадная форма - красивая, как мне казалось, и так похожая на морскую. Наши брюки и гимнастерки были темно- синими и тоже суконными, как у моряков. Жаль только, что наши гимнастерки не убирались в брюки. Зато они подпоясывались широкими, почти морскими, ремнями с бляхой, на которой были две крупные буквы "РУ", и издали мало чем отличались от морских. И фуражка была военная, только вместо звезды над козырьком красовалась эмблема - скрещенные молоток и разводной ключ. Но это - такая малость!

Парадную форму мы надевали только по праздникам и в выходные дни, когда увольнялись в город. Идешь по городу - грудь колесом! Изображаешь из себя этакого пятнадцатилетнего капитана.

За год я уже хорошо знал город, побывал в музеях, на экскурсиях, бродил по магазинам...

Однажды зимой получил из дома письмо. Родные писали, что в начале 1941 года мои старшие братья Трдат и Арташ были призваны в армию. Их определили во флот и вот уже десять дней, как они находятся в Севастополе, в учебном отряде на северной окраине города. Трдат направлен в школу связистов, а Арташ - поваром...

Ну и дела! А мы с Ваграмом и не знали, что наши старшие братья находятся рядом. Может и они маршировали в колоннах молодых моряков, которыми мы недавно любовались? Но кто знал! Теперь будем присматриваться ко всем новобранцам. На их шинелях еще нет ремней и их бескозырки без лент. Скорее всего их можно было встретить на улице Ленина в военно-морском музее на Малаховом кургане или в панораме, посвященной обороне Севастополя 1854-55 гг.

Перебрав в уме все возможные места встреч, мы решили в воскресенье пойти в морской музей.

Трдата надо искать в голове колонны - он высокий, а Арташа среди замыкающих - он низкий.

Надраив пуговицы и выгладив еще с вечера брюки в стрелочку, утром на поверке пашей 28-ой группы дрожали от страха, что преподаватели смогут к чему-нибудь придраться и не дать

увольнительной...

От училища до музея двадцать минут ходьбы. Вот уже мы стоим напротив музея по ту сторону улицы и встречаем колонны моряков, шедшие со стороны моря. Но братьев ни в одной не обнаружили. Заторопились на трамвай. Поехали к Панораме. А там вокруг все черно от матросских шинелей. Моряки стоят группами по 5-6 человек. Многие снуют в беспорядке. Разве найдешь в такой гуще братьев? Хотя бы они нас заметили. Мы даже встали на видном месте, но так и простояли впустую. Уставшие, голодные вернулись в училище. Теперь надо ждать следующего воскресенья.

На этой неделе получили письмо из дома с фотографиями братьев в морской форме.

Прошло и новое воскресенье. За ним еще одно... И вдруг получаем письмо от Трдата, в котором он сообщил, что в такое-то воскресенье их поведут в музей Морского флота, просил, чтобы мы были там. - Наконец мы успокоились.

Пришло и это долгожданное воскресенье. Мы идем по чистым, политым улицам Севастополя и чувствуем в каждом шагу праздник. Пешеходов почти не встречаем, в выходной люди отдыхают, не торопятся давиться в трамваях.

Погода стояла прекрасная. С моря дул теплый ветер. Солнце ласкало буйную зелень многочисленных тополей. "Се вас тополь встречает ..." - вспомнилась мне чья-то шутка. Я улыбнулся: нас, действительно, тополя встречали.

- Хорошо! Правда? - восторгался я прекрасным утром и уверенностью встретить брата.

Мы подошли к музею и встали на прежнее, видное место. Присматриваемся к корякам. Вот прошла колонна и остановилась. По команде колонна разошлась, и я увидел Трдата. По-видимому, он заметил меня раньше, так как сразу же направился в мою сторону.

Какой же он красавец! В морской форме его просто не узнать! После года разлуки мы трое крепко обнялись.

- А мы искали тебя в первых рядах! - сказал Ваграм Трдату.

- Впереди нас - богатыри! Не мы ... засмеялся Трдат и показал рукой поверх головы. - Брат Арташ готовит нам вкусные обеды. Мы же приходим после занятий как волки голодные!

С группой моряков посетили музей и мы. Перед тем, как разойтись, договорились, что после обеда подойдем к их училищу и встретимся там с Арташем...

С Арташем мы встретились. Сколько радости было в тот день! Потом мы зачастили к училищу, сидели на скамейке у забора или все вместе прогуливались, рассказывая домашние новости или смешные истории из своей жизни и жизни училища.

В память о первой встрече четырех братьев мы сфотографировались 25 мая 1941 года, не представляя, какой дорогой для памяти станет эта фотография, сделанная менее чем за месяц до войны...

После принятия присяги Трдату и Арташу выдали ремни и ленты. К тому же им стали ежемесячно платить за службу. Эти матросские деньги они тратили на нас, балуя разными угощениями. Мы тоже угощали их, но деликатесами из домашних посылок...

Жизнь в ремесленном училище текла нормально. Мы овладевали профессиями, набирались ума-разума у своих наставников и мастеров. Соревновались не только в учебе и поведении, но и в образцовом содержании своих комнат.

Помню, нашему старшему по комнате Володе Фортунатову - парню из Симферополя, захотелось перещеголять соседей, и мы решили купить абажур, чтобы хоть как-то отличаться от остальных. Купить - легко сказать. А деньги, где взять? Решили обратиться к родителям с просьбой помочь нашей затее. Абажур таки купили. Наша комната засияла совсем по-другому, стала не казенной, а по-домашнему уютной, и по вечерам на свет от абажура к нам стали сходиться ребята из других комнат. Засиживались подолгу, рассказывали сказки или читали вслух какую-нибудь интересную книгу.

О нашей затее сообщили даже в местной газете, хвалили за образцовую комнату.

К чему приводит дисциплина можно заметить на примере нашего ремесленного училища, в котором сразу был положен конец хулиганству и беспорядкам.

В нашем ремесленном учились ребята многих наций, почти со всего Союза. Были украинцы и белорусы, армяне и евреи, татары. Но почему-то все тянулись дружить с севастопольцами. Дружили с ними все. Многие часто ходили к ним домой. Родители радушно нас принимали, предлагали остаться ночевать. Но такая роскошь не

положена. Мы должны стоять на вечерней поверке и по команде отходить ко сну, чтоб на утро по команде встать и быть в состоянии до обеда изучать теорию, а после обеда заниматься практикой. В нее входили правила обращения с инструментами, подготовка рабочего места, освоение техники безопасности, правила поведения на работе и в обществе...

Перед праздниками много времени и внимания уделялось подготовке к параду. Учились ходить строем, в ногу, чтоб не стыдно было пройти перед трибуной. Учились дружно кричать "ура".

В Севастополе Первое мая отмечалось не только гражданской демонстрацией, но и военным марш-парадом. Парад открывали моряки, затем маршировали зенитная школа, учащиеся РУ, потом шли школьники и колонны демонстрантов...

Наш военрук Поляков был человеком строгим. Он сумел каждого реушника подчинить дисциплине военного строя.

К концу подготовки к параду мы так изменились, что не узнавали себя. Мы ли, так четко выполняем команды в строю. Мы ли, так чеканим шаг? Доволен и Поляков ...

Конечно, нам хотелось со стороны посмотреть на военный парад, на вооружение, технику. Но еще страстней хотелось стать непосредственным участником парада, пусть даже замыкающим.

Мы уже привыкли видеть в этом городе тысячи и тысячи моряков в черной форме. А в день Первого Мая, к нашему немалому удивлению, моряки вышли в белой форме. Город будто за ночь посветлел, стал белым-белым! Как крона цветущей акации. Это удивительное перевоплощение захватывало душу, наполняло особой торжественностью, пробуждало неописуемую радость.

На парад ремесленное училище вывело 28 групп. Во главе каждой группы шел руководитель - преподаватель, мастер. Он отвечает за дисциплину и порядок, за благополучное возвращение группы в училище после парада.

Участие в первом в своей жизни параде - не шутка! В нем воплотились и радость, и гордость, и личная ответственность за самого себя и других.

Еще до выхода из стен училища строй ремесленников обошли директор, завпроизводством и военрук. Придирчиво ко всему присматривались, проверяли все ли взяли, так ли построились. Потом встали в голове колонны и военрук подал команду: "Шагом

марш!" И мы под духовой оркестр училища сделали свой первый, твердый шаг, считай, уже в военную жизнь, которую никто еще не мог предвидеть.

В девять мы заняли отведенное место в колонне и стали медленно продвигаться к месту, где принимали парад.

Я шел в середине колонны, крайним справа в шеренге, впритирку с тротуаром, на котором плотной стеной стояли люди.

Парад начался ровно в десять. До нас доносились бодрые звуки встречного марша в исполнении духового оркестра на площади. Это командующий парадом обращался с приветствием к участникам. В ответ неслось громкое матросское "Ура!"

Мы напряглись, готовые двинуться строем, как нас учили, но порядок есть порядок, и мы, вопреки желанию, замедлили продвижение, подчиняясь регулирующим силам, требовавшим выдерживать дистанцию.

Неожиданно из собравшихся на тротуаре выскочила девушка, моя ровесница, и, подбежав ко мне, воткнула в нагрудный карман моей гимнастерки весенний цветок и упорхнула. Я взором запечатлел в своей памяти ее миловидное лицо. От возбужденного самомнения я раздулся, как павлин, представив себя лучшим среди семисот таких же парнишек, как я.

Ее я больше не встретил. Но весь месяц ее милый облик не давал мне покоя. Я умышленно вновь и вновь появлялся на этой улице, ходил по тому тротуару в воскресные дни, когда шел на свидание к братьям или возвращался от них. Но девушки и след простыл. "Может, приезжая?" - думал я.

Но я отвлекся. Вернемся от лирики к параду.

Наконец, мы вышли на площадь Нахимова, разукрашенную флагами и транспарантами. Слева от колонн высокая трибуна, на ней принимающий парад контр-адмирал Октябрьский, партийные и советские шишки.

Под грохот марша мы проходим строевым шагом мимо трибун. С них несутся приветствия:

- Да здравствует ремесленное училище! Ура!

Мы отвечаем дружно и с таким усердием и искренним чувством, с каким потом, пожалуй, никогда не кричали "Ура!"...

За год пребывания в ремесленном училище мы заметно, даже для самих себя, повзрослели, окрепли душой и телом, стали почти

рабочими. Нас уже возили на катерах через бухту на завод, где мы проходили стажировку и осваивали навыки труда, общались со взрослыми рабочими и специалистами.

Да, мы заметно повзрослели. Особенно в первые два трудных месяца. Многие, лишенные материнской ласки и забот, не выдерживали полувоенного распорядка и шли на самые непредсказуемые поступки, только чтобы вернуться домой. Некоторые под утро, перед подъемом специально мочились в свои постели, лишь бы быть отчисленными из училища. Понять их можно, они еще не вышли из детства! А ведь в училище было очень хорошо! Нас и кормили, и одевали, делали из нас, как говорится, людей, настоящих мастеровых! Мы уже многому научились, остепенились.

Политически и интеллектуально мы выросли настолько, что буквально засыпали вопросами флотских лекторов, приходивших проводить у нас политзанятия.

Среди нас было много способных, даже талантливых ребят, учившихся только на "отлично". К примеру, татарин из Балаклавы Эмиралиев. Сам мужичок с ноготок, а голова - ума палата! Клады мудрости! "Вот это башка!" - удивлялся я его познаниям. Сам же я не интересовался никакими науками, кроме история и географии,

А между прочим, в нашем ремесленном были созданы все возможности для всестороннего развития, хотя полувоенная дисциплина и подавляла личность учащегося.

Распорядок дня был очень строгим. К слову, он мало кому нравился, но в этой строгости чувствовалась тяжелая отеческая рука заботы о нас. Главная цель - борьба с нашей флегматичностью и расхлябанностью. Отлучаться из училища, кроме как в выходные по увольнительным, строго воспрещалось. Не нравились нам ежедневные проверки в полной униформе в 7 утра и в 11 ночи. Если опоздал в строй - пиши объяснение. Внутренние правила запрещали распивать спиртное и курить. Но это было только нам аа пользу. Пропускная система исключала возможность посещения училища посторонними лицами. Это ограждало нас от отрицательного влияния улицы...

Жили в шестиместных комнатах. Уборку комнаты и заправку кроватей выполняли сами. Установили дежурство по очереди. Лозунг - "Чистота - залог здоровья!" - соблюдался железно. Каждую субботу ходили в баню строем, конечно. Помывшись, меняли пос-

тельное белье.

За нашей гигиеной санчасть следила так же скрупулезно, как парикмахер училища за нашими прическами. Питались три раза в день в столовой, где дежурные из наших ребят контролировали качество блюд. Свободное время проводили в спортзале, в клубе. Жизнь в училище часто вспоминаю и сейчас нахожу в ней свою прелесть, даже романтику... Живя вшестером в комнате на втором этаже, с окнами на городской стадион, мы последнего не видели из-за возвышавшейся перед нами четырехэтажной школы. Но в наши открытые окна в полную меру вливались уличные и стадионные звуки, комната наполнялась влажным морским воздухом и запахами города. В нашей комнате жили два брата Володя и Женя Фортунатовы, одессит Володя Бурчак - весельчак и балагур. Он хорошо пел и играл на гитаре. Володя Кралин - тоже из Одессы, щуплый, зато горластый парень; шестерку дополнял я с братом Ваграмом. Наш староста Володя Фортунатов подобрал нам одеяла в один цвет. Над каждой койкой повесил картинки в рамочках. Организовал покупку настольной лампы. Мы скоро привыкли к тому, что нашу комнату и нас самих завпроизводством Кимноян постоянно ставил в пример другим, часто приводя к нам целые делегации. Всеми нашими достижениями в этой области мы обязаны Володе Фортунатову. Это - тоже дисциплина. А привыкнув к дисциплине, мы уже не испытывали тягот строгого распорядка и ограничений. Жизнь наша получила стимул, и мы жадно учились, торопясь войти в ряды тружеников страны, каждый, конечно, мечтал и о военной морской форме. Флотом жил город, флотом жили мы.

Старший нашей группы мастер Шпак, невысокого роста, плотный, но шустрый мужчина, носил морскую офицерскую форму. Он старался передать нам все свои знания и опыт жизни. К каждому из нас он подобрал ключик, знал, кто чем дышит, словом, знал нас насквозь и даже глубже. Это был старший товарищ - товарищ, любимый всеми.

Помню учителя по теории Зинченко, высокого, седого мужчину. Этого трудно было провести. Заранее, по глазам, он узнавал, кто выучил урок, а кто нет...

Живя в городе моряков и видя их ежедневно, мы невольно старались походить на них и во всем подражали им. Но к нашему

огорчению наши затеи обычно разоблачались на поверках.

Помню, 21-го июня, в субботу, приготовившись к увольнению, кое-кто из нас вставил в брюки клинья. Но на вечерней поверке нам влетело. Учителя обнаружили порчу брюк и заставили самим привести их в надлежащий вид. Работали под злорадным подначиванием тех, кто до нас уже был пойман на этом деле. Конечно, было много смеха и веселья. В конце концов все поняли, что клинья в брюках моряками нас не делали, зато наглядно портили брюки. Если честно, то самим было стыдно смотреть на такие уродины, а еще хуже было приводить брюки в первоначальный вид под смешки своих товарищей.

В тот злополучный день, насмеявшись над неудачниками, и, приведя свое обмундирование в готовность к очередному увольнению, мы еще долго не могли уснуть: дурачились, соблюдая относительную тишину, сдержанно смеялись анекдотам, изнывали от жары. Постепенно самые шумные поутихли, стали засыпать. А кое-кто все еще возился со своими штанами, бродя из комнаты в комнату в поисках нужного куска сукна, иголки или нитки.

Было два часа полуночи, а я не мог уснуть. Ворочался от жары. Наконец, поднялся и сел на подоконник раскрытого окна. Ребята тоже встали. До нас еле уловимо доносилось дыхание начавшего свежеть воздуха. Мы тихо переговаривались, мечтая о завтрашнем дне. Послышался далекий, нарастающий гул самолетов. Мы к этому привыкли. Над городом часто летают самолеты и гидропланы. Но тут неожиданно заговорил радиорепродуктор:

- Внимание! Внимание! В городе объявлена учебно-боевая тревога! Неведомая сила сбросила меня с подоконника, кинула под койку, В уши ворвался вой бомб и пикирующих бомбардировщиков, грохот взрывов. В горячке кинулся к окну, с которого секундами раньше меня отбросило. На меня дохнуло вонючей гарью и пылью. Четырехэтажного дома школы, что стоял напротив, уже не было. "Боже мой!" - ужаснулся я...

- В городе учебно-боевая тревога! - твердило радио. По коридорам топот ног, крики:

- Всем покинуть здание! Выйти во двор!

В это время погас свет. Город погрузился в южную темноту, а над ним заходила уже третья волна бомбардировщиков. Отовсюду несся грохот взрывов. Потом замелькали в небе лучи прожекторов, зау-

хали зенитки. Над городом стоял сплошной грохот. Затаив дыхание, мы с тревогой смотрели, как скрещиваются лучи прожекторов на самолетах, на разрывы зенитных снарядов возле них. Какой восторг мы испытывали, когда от попадания загорелся один, а потом и другой самолет, горящей свечой полетевший в море!

Утром радио подтвердило наши догадки - началась война... Немцы- бомбили Севастополь еженощно. Начинали в одно и то же время, в два часа.

С той памятной ночи в ремесленном мы уже не ночевали. Нас, семьсот курсантов, на ночь уводили за город, где мы и спали под открытым небом. А утром, после налетов, продолжали занятия и работу.

Ночуя на возвышенности, мы прямо на земле стелили свои одеяла; сверху хорошо просматривался ночной город и его единоборство с бомбардировщиками. На каждый сбитый самолет наш ночной лагерь отвечал громким - "Ура!"

Трое друзей - я, Ваграм и Володя Беглекчиев из Васильевки, в знак благодарности зенитчикам за каждый сбитый самолет целовались и громче всех орали "Ура!"

Дружбу нашу мы скрепили, сфотографировавшись на память на шестой день войны...

Через месяц после начала войны занятия в училище прекратились. Нас подключили к воинским подразделениям солдат и матросов копать оборонительные сооружения вокруг города. Копать - не то слово. Севастопольские камни и скальные породы преодоле вались саперами с помощью взрывов. Мы только успевали расчищать и выбрасывать землю и крошево камней на бруствер окопов.

Вскоре мы увидели много пленных румын, взятых под Одессой. Их конвоировали по городу и куда-то переправляли. Потом нас перевезли на ту сторону бухты, где мы жили в татарской деревне Камытлик и копали окопы.

Ваграм в это время приболел. Неделю пролежал в госпитале. Там немного подлечили и велели мне и Володе Беглекчиеву доставить его домой в Пролом.

Я с Ваграмом остался дома в Проломе, а Володя Беглекчиев пошел к себе в Васильевку...

Дружба с Володей Беглекчиевым продолжалась и при оккупации

Крыма.

Жизнь Володи Беглекчиева оборвалась трагически. В конце 1941 года, зимой, полицай Васильевки Карташов, чтобы выслужиться перед немцами, пошел на подлость. Взяв четырех мальчишек, среди которых был и Володя Беглекчиев, полицай под видом заготовки дров завел их в лес, а немцам сообщил, что обнаружил партизан. Те нагрянули и арестовали их. На следующий день ни в чем неповинных подростков расстреляли.

Через восемнадцать лет я побывал в Володиной хате в Васильевке. Увидел фотографию, на которой сфотографировались втроем на шестой день войны. Рано поседевшая мать плакала:

- Володя в каждом письме писал о вас. И когда приехал домой, много рассказывал о вашей дружбе и совместной учебе, о работе на рытье окопов... Заложил полицай... чтоб ему в гробу перевернуться.

... Узнав, что я буду сопровождать Ваграма домой, я поехал к Трдату и Арташу. Они вручили мне альбом с фотографиями, чтоб я отвез его сестре Иматуи в Пролом. Это старшая сестра Врежа.

- Здесь уже война, и мы вряд ли сможем сохранить его, а у нее безопаснее - сказали Трдат и Арташ.

Действительно, вскоре после нашего возвращения домой получили письмо от Трдата. Он писал, что Арташа отправили на защиту Перекопа, а его пока оставили в Севастополе...

На месте высылки получили весточку от него. Он писал, что по-прежнему воюет, но в отличие от 41 года наступает, что недалек день победы.

Из моих товарищей Севастополь обороняли Петр Пацора и Александр Багров. Они стояли насмерть до последнего дня.

В середине октября враг уже стоял под стенами города. С первых же боев немцы поняли, что Севастополь - это не Париж, где их ждет торжественный парад победителей. А Севастополь, город-твердыня. За него придется уложить под стенами не одну отборную дивизию...

Потом подведут итоги войны, и последующее поколение узнает цену Севастополя: Францию немцы оккупировали за полтора месяца, столицу черноморского флота не могли взять за девять месяцев!

Севастополь стоил им - шесть франций!

Под городом-крепостью немцы потеряли личного состава больше, чем при покорении Франции!

Да и взяли не город, а руины...

ВОСПОМИНАНИЯ БРАТА

Вот, что потом, уже после войны, рассказывал нам Трдат о своем боевом пути...

Обороняли город не одни севастопольцы. После падения Николаева и Одессы остатки вооруженных сил были переброшены на защиту Севастополя.

Немцы в течение месяца безуспешно штурмовали город, а с началом зимы всякое наступление прекратили и стали методично разрушать город огнем артиллерии и авиацией.

Сбитые зенитками самолеты падали в море и на сушу. Трдат рассказывал, как однажды, когда днем подбили самолет, и он приземлился недалеко от их огневой позиции, он с тремя товарищами побежал к самолету, чтоб пленить пилота.

В кабине "мессершмидта" сидел летчик с пышной бородой, как потом оказалось, полковник. Угрожая оружием, ему приказали выйти из самолета, но бородач откинул люк кабины, выбросил пистолет и позвал:

- Ком! Ком гер!

Мы не поняли. Подумали, что с ним что-то неладное, наверное, ранен. Я поднялся на крыло и заглянул в кабину, и не поверил своим глазам: у него ниже колен висели культи. Мы выволокли его из кабины. Сидя уже на земле и показывая на свои ноги, бородач сказал:

- Капут! Испания...

Стоявший рядом белорус Юра добавил:

- В тридцать шестом в Испании - ногам капут, в сорок первом под Севастополем - голове капут.

За ним прислали машину. Мы усадили его и отправили в штаб...

В декабре сильная вражеская группировка обложила плотным кольцом Севастополь. Немцы штурмовали город моря, с суши и воздуха. Бомбили, крошили снарядами, душили блокадой, а он стоял непреступно, огрызался, работал уцелевшими предприятиями, как до войны. Только теперь работали все жители от мала до велика, даже женщины и дети - подростки. Все работали на оборону.

Под непрерывным обстрелом и бомбежкой, под угрозой последнего штурма на многочисленных поврежденных предприятиях

ремонтировали танки и другую боевую технику, выпускали гранаты и минометы, снаряды, бутылки с зажигательной смесью.

К новому 1942-ому году немцы, словно обессилили, перешли на круговую оборону, блокаду...

Окопный Новый год был снежным и мокрым. Слякоть и сырость пронизывали до мозга костей. Но не только Трдату и его товарищам было невмоготу, по ту сторону окопов проклинали погоду немцы. И поделом им. Мы их не звали сюда.

Первый военный Новый год Трдат встретил в окопной землянке с товарищами-разведчиками. Их было восемь. Налив в восемь алюминиевых кружек немного спирта, они вылили за скорую победу и встречу мирного Нового года где-нибудь вместе. Никому из них не дано было знать, что впереди еще три окопных Новых года, что из восьми встретят Победу только четверо: Т.А.Захарьян, П.Г. Пацора, А.Ф.Еагров, А.А.Шмалько.

- В начале сорок второго года, - продолжал Трдат, - в наших окопах появилась высокопоставленная комиссия из восьми человек. Мы в лицо знали вице-адмирала Октябрьского, генерала Петрова, полковника Корпышенко...

Разглядывая остальных, я заметил хорошо знакомого мне еще с довоенных лет, секретаря Белогорского райкома Бориса Борисова. Он часто бывал у нас дома с Суреком Шириияном. Они заходили к отцу для обсуждения организации нового производства дубового шелкопряда, которым занимался отец.

Выбрав удобный момент, когда высшее начальство было занято разговорами с рядовыми, я обратился к Борисову и напомнил, что я его знаю еще с довоенного времени.

- Так ты из Пролома! Неужели сын Аведиса Захарьяна? - Гляди, где привелось встретиться...

Он достал блокнот и что-то записал. Теперь Борисов был б верхах, первым секретарем Севастопольского горкома партии и начальником обороны города.

Пока он что-то записывал в блокноте, я обратил внимание на своего друга Алешу Багрова. Он вытянулся перед вице-адмиралом Октябрьским, который что-то спросил у него, но адмирал по-простецки похлопал Алешу по плечу и попросил отвечать без муштры.

- Наземными средствами немец нас не выковырнет из окопов. С неба, гад, покоя не дает. Вот если бы с десяток "ястребков", так мы

его погнали бы до Перекопа!

- Молодец, старшина! - похвалил его адмирал. - Главное не падать духом и мы похороним немца!..

Командование прошло вдоль фронтового окопа, опоясывавшего город, проверяя твердь линии обороны...

Весной немец обрушился на наши позиции и на город с огромными силами. Предпочитая массированные налеты авиации, ураганные артобстрелы, лайковые атаки с участием пехоты. Искал слабое место для прорыва... Но силы наши иссякали. Оставшаяся в окопах горстка обороняющихся пятилась к городу, на заранее приготовленные позиции...

Война есть война. И у нее свои законы и несуразности. Главное, успей окопаться, не демаскируй себя без надобности...

- Был такой случай, рассказывал Трдат. Ночью отвели нас в тыл, надо хоть отоспаться за несколько суток. А тыл - это одинокий сарай в снегу, где ни окопов и ни военных.

Немцы попусту снаряды не тратили и сарая этого не трогали. Вот там-то и можно было спокойно отоспаться. У нас за старшего был лейтенант-пехотинец, назначенный на должность командира взвода два дня тому назад.

На рассвете лейтенант заметил неподалеку мирно пасшегося барана и послал на поимку его двух матросов. Еще нескольких отправил собирать хворост.

- Ты, Трдат, шашлык зажаришь, - сказал он.

- Развидняется. Немцы такого шашлыка зададут, что ... - буркнул я, глядя на принесенное топливо и освежеванного барана.

- Тоже мне, еще моряк! Фрица испугался! - с презрением сказал лейтенант и стал растапливать печь, стоявшую посреди помещения, самодовольно поглядывая на двух санитарок, проснувшихся от на шей перепалки.

В углу, у санитарок, почти рядом со мной, морячки разделывали баранью тушу на отдельные куски так, чтобы каждому досталось.

Только повалил дым из трубы, как тут же засвистела мина и разорвалась рядом с сараем, снова и снова взрыв. Третий взрыв разнес сарай. На меня сверху обрушились какие-то палки, комки земли, обломки черепицы. Потом чем-то грохнуло по голове. На зубах хрустело. Глаза заволокло пылью, чувствую дым. Санитарка щупает огромную шишку на голове, приближаясь к кровавой

ссадине.

Лейтенант лежал на спине у печи и смотрел стеклянными сла-зами в чистое небо. Левая часть груди у него была окровавлена и пробита осколком мины. Под ним черная лужа крови, а над ним -голубое небо, крышу с потолком унесло взрывом.

По-видимому, сарай хорошо просматривался немцами. Увидев, что после прямого попадания вокруг сарая нет никакого движения, они прекратили обстрел.

Лейтенанта похоронили, когда стемнело, так и не успев познакомиться с ним. По дороге на позицию санитарка сказала:

- На войне нельзя гаркаться... Его убило отсутствие здравого смысла. А тебе заехало по голове за то, что ослушался... Ты же младше чином.

Всю дорогу я думал о ее словах, хотя сразу же возразил:

- Нет! Это за демаскировку платят жизнью...

Маскировка на фронте - плавное. Особенно, когда ты находишься на ограниченном участке, в окружении, когда вражеские самолеты буквально висят у тебя над головой, выслеживают каждое твое движение, охотятся за огневыми точками и штабами. Любая твоя оплошность может кончиться трагически...

В одну из июньских ночей мы вернулись из разведки под утро. Пока петляли в траншеях, пробираясь к своему батальону, рассвело. Добраться незамеченными в хорошо замаскированную землянку штаба и срочно доложить о результатах разведки, нам не позволили, задержали часовые, заявив, что впустят только, когда стемнеет.

С Петром Пацорой вернулись на позицию и просидели в окопах до вечера, пряча свои головы от осколков непрерывно сыпавшихся бомб и снарядов. Такого содома еще не было. Видно немцы собрали в кулак всю артиллерийско-минометную, авиационную мощь и массированно били весь день до темна по нашим позициям в городу, решив похоропить в этом крошеве засевших в обороне солдат вместе с техникой.

Когда стемнело, мы отряхнулись от земли и осколков и поспешили в штаб. На месте штаба зияла огромная воронка, из которой торчали щепки и обломки толстых бревен наката.

Пятнадцать штабных работников вместе с командиром батальона капитаном Андросенко погибли на боевом посту...

О случившемся мы доложили командиру взвода.

А через несколько дней меня срочно вызвали в штаб бригады. Я распрощался с товарищами - разведчиками и отбыл. Всю дорогу думал о причине вызова, но ни до чего так и не додумался. В штаб явился ночью. Дежурный уложил меня спать, и я до утра хорошо отоспался. Разбудили меня взрывы бомб, грохот. Вошел дежурный и велел оставить оружие, вещмешок у часового, а самому следовать за ним.

Приведя свое обмундирование, насколько это было возможно, в порядок, я вошел в низкие двери и вытянулся по уставу, докладывая о своем прибытии целой группе командиров, сидевших за освещенным коптилками столом.

Прибыл в ваше распоряжение! - уже более четко закончил я, заметив среди сидевших своего комиссара Дергача и знакомого мне начальника обороны Севастополя, бывшего секретаря нашего райкома Бориса Борисова.

- Подойдите ближе, товарищ Захарьян! - сказал Борисов. Я отчеканил несколько шагов к столу. - Дежурный отведет вас на радиостанцию. Будете работать радистом бригады... И еще, Старшина: в два часа дня состоится собрание бойцов и командиров, приготовьтесь выступать перед защитниками Севастополя. Вам, комсоргу батальона, есть что сказать.

Прихватив оружие к вещмешок с боеприпасами, я пошел вслед за дежурным. Идти пришлось недалеко. Радиостанция находилась в Спецмашине и была так искусно замаскирована, что я никогда не подумал бы, что это не настоящий кустарник...

С оборудованием радиостанции я был знаком. Нас этому учили, а на передовой я работал радистом.

Познакомился с тремя радистами. Они тут же ввели меня в круг моих обязанностей и ознакомили с некоторыми особенностями дела.

У пульта штабной радиостанции неотлучно дежурит радист, ни на минуту не прерывая связи с передовой.

- Вот наша бывшая станция! - показали мои новые коллеги на отметки развороченной машины, метрах в ста от нас. Снарядом угодило... Дежурный погиб... Принимай смену, работай, а в два часа подменим...

"Как готовиться к выступлению? - думал я. Что сказать людям, среди которых будут и пожилые и старшие по званию? Какое слово найти мне, двадцатилетнему, перед такой массой народа?"

Место для собрания было выбрано в кустарниковом массиве, примерно посередине между городом и передовой. Сверху натянули маскировочную сетку, чтоб с воздуха не было видно. Неподалеку стояли два замаскированных танка, зенитные орудия...

Народу собралось много: моряки, пехотинцы, видать весь резерв бригады,и окопники, попятившиеся с передовых на последнюю запасную позицию.

Выступавших было много. Говорили коротко, главным образом о том, что немца мы бьем и будем бить, пока не уничтожим...

Я поднялся на пустую бочку из-под бензина и сказал:

-Дорогие братья. Я - уроженец Крыма! Мое село и дом родной всего в ста восьмидесяти километрах отсюда! Землю нашу топчет враг! Измывается над родителями, братьями и сестрами нашими, а еще и над детьми, и мы не знаем, какая уготована им участь. Но мы знаем, что фашист уже девять месяцев топчется под Севастополем, что мы его бьем, чем можем и как можем. Фашистский зверь истекает кровью. Он слабеет. Клянусь драться, пока последний фриц не подохнет на нашей земле! Мы выстоим!..

Мою речь прервал гул низко пролетевших самолетов. Они шли на бомбежку города.

По команде мы разошлись по подразделениям и служебным местам... Я проработал радистом бригады еще недели две. Поступил приказ демонтировать радиостанцию, упаковать и с аппаратурой отправить в бухту, где нас ожидали два торпедных катера.

Ночью с аппаратурой, командирами и матросами погрузились на катера и покинули Севастополь...

Курс был взят на Кавказ.

Ночью нас не беспокоили, но боязнь нарваться на морскую мину не покидала нас до самого Поти.

Утром мы были уже далеко от фронта.

Торпедный катер хорошо вооружен, он может защищаться и от самолетов. Сам он маневренный, верткий как вьюн. Наблюдатели за поверхностью моря следили, чтобы нам не напороться на морские мины. Воздушные наблюдатели вглядывались в небо.

В открытом море мы то и дело встречали масляные поля, на которых покачивались обломки досок, мусор... Значит, кто-то погиб здесь от мин или авиабомб.

Не успел подумать об этом, как раздался крик:

- Воздух! Норд - три черных точки!

Точки увеличивались, приближались...

Это неслись на нас " Штукасы" - одномоторные бомбардировщики, или "горбатые", как их еще называли. Они шасси не убирали. Это верткие и страшные на море враги. Пикируют на цель почти вертикально. Ни одно большое судно или неповоротливый транспорт от них не уйдет...

Наш катер легко выходил из-под прицела, менял курс на 180 градусов, изворачивался, заставляя "горбатых" повторять атаки. Они вновь и вновь круто взлетали вверх и почти перпендикулярно доходили в пике. По ним стреляли зенитчики и бойцы из винтовок, а бомбы плюхались за борт в очередной раз увернувшегося катера. Все в этом поединке одного против троих было до предела напряжено.

Наконец, израсходовав впустую бомбы и бензин, "горбатые" развернулись и ушли на север...

Наконец, и мы прибыли в ночной Поти, порт которого вовсе не приспособлен и необустроен для приема морских судов.

Да и откуда им взяться обустроенным портам на Черном море, если нет уже Севастополя, нет Одессы и Николаева, вот-вот не станет Новороссийска, а Туапсе уже на прицеле у фашиста.

Горно-альпийская дивизия "Эдельвейс" армии Манштейна уже перебралась через Кавказский хребет, заняла село Псху и непосредственно угрожала городу Сухуми, на который участились бомбовые удары немецкой авиации.

Положение для нас было критическим. Выйди немцы на дорогу к побережью Черного моря, они могли бы рвануть на Турцию, втянуть ее в войну против нас.

Но в Новороссийске наши еще дрались. Там немец застрял у цемзаводов, не мог осилить наших, .чтобы прорваться на дорогу и ударить по всему побережью.

Ко второй половине 42-го года необустроенный порт Поти превратился в своеобразную военно-морскую базу, нашпигованную в основном мелкими боевыми морскими единицами, моряками, пехотинцами, артиллеристами... Здесь формировались боевые соединения.

- Там я попал в 255 бригаду морского десанта, - рассказывал Трдат. С бригадой был высажен на "Малую Землю" у Ново-

российска...

Как бы трудно не было в Новороссийске, но захваченный моряками маленький плацдарм трудом огромных усилий и крови превратился в героическую "Малую Землю", благодаря которой удержали город и выгнали немцев с Кубани.

Затем, форсировав Керченский пролив, я снова попал на родную землю Крыма. А однополчане то ли всерьез, то ли шутя твердили:

- Трдат! Приглашай в гости! Больше такой возможности тебе не представится! Угощай своих боевых товарищей.

- Будет, будет угощение! - обещал я. Когда мы с двоюродным братом уходили во флот, отец зарыл стоведерный карас с вином. Были бы только живы наши.

- Я задумался о доме, о семье. Три года прошло, - узнаем ли друг друга? В черном бушлате, обвешанный гранатами, подсумками и оружием, еще напугаю их... Грант, наверное, уже на войне, где он сейчас? Где остальные? Что о них слышно? А что можно услышать в оккупации? Кто меня первый встретит? Радости-то сколько будет! - Упрошу командира, переночуем в нашем доме... -Как-никак, а комсорга должен уважить. Да и отец не отпустят... - Ход моих мыслей был прерван танком, выскочившим нам навстречу и вставшим поперек дороги. На башне приоткрылся люк, показался танкист и сказал, что в Феодосии немцы.

- Там наши танки утюжат фрицев. Дальше не двигайтесь! Наблюдайте за воздухом - будут три зеленые ракеты, тогда дуйте до самого Севастополя".

Отступая в Крыму, немцы не очень-то сопротивлялись. Основные свои силы они заблаговременно перебросили в Севастополь. А те, мелкие подразделения, что путались у нас под ногами – это в основном были каратели, задержавшиеся доделывать свои подлости.

В Феодосии нам показали ребенка около двух лет, которого немцы поместили в духовку, закрыли дверцу и зажарили живьем. Глядя на это злодейство, на сошедшую с ума от горя мать, матросы рвались в бой, готовы были безжалостно мстить фашистам, но вас сдерживало командование, угрожая наказанием.

Может быть, этот гуманизм и был преждевременным, кто знает. Но тогда мы кипели дикой злобой. Потом уже мы пообмякли и поняли, что достаточно им и того, что бьем и гоним их по всем правилам боевого искусства. Об этом красноречиво говорили воен-

ные дороги, усеянные изуродованной вражеской техникой, разбитым транспортом, трупами.

А тем немцам, которых мы обгоняли на танках и машинах и которые, заблаговременно побросав оружие, поднимали руки, уже не хотелось мстить.

Под Старым Крымом у немцев сконцентрировалась группировка войск. На пути их отступления партизаны устроили засаду. Завязался неравный бой. Подоспевшая наша бригада с тьма ударила по немцам, и немцы были разгромлены.

Встреча с партизанами вылилась во всеобщее ликование, на радостях стреляли в воздух, обнимались, целовались, плясали...

Первое Мая я встретил на своей земле, в среде одноклассников-партизан, выходцев из деревни Субаши (что в переводе с татарского означает Голова Источников), Старо-Крымского района, где я учился до войны... в армянской школе.

В Субаши стояла дача Айвазовского, где с семьей бывал царь Николай Второй, крестным детей которого был Айвазовский...

Старожилы Субаши еще помнили Айвазовского. Старый Мисак Кешншян рассказывал, что Айвазовских"! месяцами летом проживал со своей семьей на даче. Он целыми днями ходил по селу, беседовал с людьми, играл в нарды со своими ровесниками, много шутил.

На даче у него все было приспособлено для работы, здесь он писал свои пейзажи и картины. Однажды, когда Айвазовский собрал вокруг себя веселую компанию из селян, мимо на подводе проезжал знакомый житель Субаши. На его беду соскочило колесо с телеги. Лошадь остановилась, мужик начал искать гайку от оси на дороге.

Айвазовский, видя это, сказал:

- Послушай, Ашот! Оказывается, твоя гайка не держит.

Ашот засмеялся, засмеялись и все, стоявшие рядом с Айвазовским.

Здесь я перебью повествование Трдата и расскажу, чему был очевидцем сам.

В1962 голу, совершая на машинах турне по Крыму, мы с Трдатом в Феодосии подошли к водопроводному крану, из которого пожилая женщина набирала воду. Напившись вкусной воды, мы спросили:

- Откуда такая вода?

- Из Субаши. Провел еще Айвазовский, - ответила женщина. Мы побывали в Феодосийском музее Айвазовского и увидели два

его портрета во весь рост: на одном он был в гражданском облачении, на другом - в форме адмирала флота. Говорят, что адмиральскую форму он никогда не носил, хотя и был удостоен этого звания своим кумом Николаем Вторым. В Феодосии посетили могилу Айвазовского. Большая мраморная плита с армянской надписью служит ему надгробием.

- К сожалению, - продолжил Трдат свой рассказ, - я со своим подразделением так и не попал в родное село Пролом. Мы прошли его в обход.

Павлик из Кирова пошутил:

- Жаль! Кувшин придется открыть в день Победы. А до дня Победы был еще целый год!

В Карасубазаре (Белогорске) мы не встретили ни немцев, ни наших, а деревня Бурлуча была в дыму - туда мы опоздали. В деревне немцы оставили трупы. Еще больше было убитых жителей. С ходу мы бросились в бой, где горстка партизан сражалась с превосходящими силами немцев. И это решило исход боя в пользу партизан, которых осталось десятка два. Взяли пленных немцев, их оказалось шестьдесят, пленных поручили партизанам, чтоб отконвоировали их в Карасубазар и сдали в комендатуру...

Потом, уже спустя много лет, я встретился и познакомился с теми партизанами, что дрались у деревни Бурлуча, и которым помогла бригада Трдата. Многих из них знает моя жена, уроженка Бурлуча. Она помнит, как в ту ночь, перед засадой, партизаны велели всем старым и малым (ей было 12 лет) покинуть село и скрыться в лесу. Многие бурлучинские партизаны живут сейчас в районе Анапы, в Белореченске, Краснодаре, Сухуми, Сочи, Туапсе.

- Потом наша 255-я морская бригада заняла рубеж в районе Балаклавы, - продолжал рассказывать Трдат. Два года назад, в 1941 -42 годах, я в составе восьмой бригады держал оборону в районе Инкермана. Мы хорошо представляли, учитывая местность и боевую оснащенность противника, что, стянув к Севастополю силы, действовавшие на Кубани и в Крыму, немец представляет мощную группировку, которую разгромить не так-то просто. Правда у нас сейчас было уже новейшее оружие.

Нашими соседями в штурме немецкой группировки были армянская 79 дивизия генерала Нвера Сафаряна и грузинская дивизия, не помню точно, какая.

Штурм Сапун-Горы длился два дня - 8 и 9 мая 1944 года. В результате прорыва была снята блокада города, и Севастополь был полностью освобожден.

Из четырех родственников, штурмовавших Сапун-Гору: Трдата, Ваграма, Сетрака Захарьянцев в двоюродного брата по материнской линии Нерсеса Карапетовича Нерсесяна, в живых остались только двое.

Спустя много лет, сыновья погибших Мирон СетраковичЗахарь-ян и Вова Нерсесович Нерсесян побывали в Севастополе, взяли горсть земли у Сапун-Горы, привезли в Сухуми, в Гумисту и на кладбище в Эшерах, где покоятся наши родственники, поставили надгробный камень на горсти Севастопольской земли и сделали надпись:

"Сетрак Галустович Захарьян, 1905 г. рождения,

Нерсес Карапетович Нерсесян, 1920 г. рождения,

погибли при штурме Сапун Горы,

Севастополь. 8-9 мая 1944 года."

После освобождения Севастополя наша бригада занялась уборкой города от трупов - вражеские зарывали в безвестные ямы, своих хоронила с воинскими почестями в братских могилах, устанавливали временные памятники с перечнем имен погибших, освобождали город от нечистот и завалов.

В это время я написал письмо домой, в село Пролом. В нем я извещая, что жив, здоров, нахожусь рядом, скоро заскочу хоть на минуту. Писал о том, как в июле 42 года оставил Севастополь, и как почти через два года пришлось освобождать его от фашистской чумы. С болью сообщал родным, как из Керчи спешили в Севастополь, прошли рядом с Проломом, а заскочить домой так и не удалось,

Конечно, Трдату и в голову не могло прийти, что его родителей, бабушку, братишку, который со дня рождения прикован к койке, 27 июня 1944 года выслали из Крыма. Как раз в то время, когда вопрос о его трехдневном отпуске для посещения родных в Проломе положительно был решен в штабе.

- И вот, 30 июня 44 года мне вручили документы, - продолжил Трдат. - Используя любой попутный военный транспорт, я сумел к обеду прибыть в Пролом. Меня сразу же поразило безмолвие родного села. Рассчитывал увидеть здесь привычную довоенную картину, но

то, что предстало передо мной было не только жутко, но и непонятно.

- Скот, другая домашняя живность, собаки, всегда так оберегаемые хозяином, бродили по пустынным улицам, как неприкаянные. Я поспешил к своему дому, упорно не воспринимая случившегося. Я так долго шел к этому дому, борясь с огнем, свинцом и смертью, будучи на передовой. Я так хотел домой. Там моя мать, отец, младшие братишки Грант, Шаварш. Бабушка - ей 90 лет. Я торопился, хотел поскорее открыть дверь, обнять своих, а потом уже понять, что же произошло. Но сургучная печать на двери вернула меня в действительность. Мой дом был закрыт для меня.

Только теперь я заметил человека, растерянно следившего за мной. Это был мародер. Его отпугнула моя форма и оружие. Он успел побывать в доме дяди Ованеса, где набрал полный мешок барахла. Теперь на очереди у него был наш дом. Но я не замечал его мешка. Меня сверлила мысль. Где, где все люди? Что здесь произошло? Меня волновало сейчас это. Я обратился к мешочнику. Но он просил извинить его, ибо ничего не знает - только три дня назад всех армян села в спешке погрузили в битком набитые машины и куда-то увезли. "Отпустите, все возьмите, я больше не буду", - хныкал он, протягивая мешок.

- Это было так гадко, что я даже не хотел марать руки об эту мразь, да и не до него было. Прикладом автомата я выбил дверь и вошел в дом. Присел на бабушкину тахту, не мог отвести глаз от кровати Шаварша. За что? Я три года рвался на запад, я же свой дом защищал, я же кричал: "За Родину". Разве это не моя Родина? Кому же тогда я служил? Никогда в жизни я не испытывал столь глубоко обиды, жалости, злости и ненависти. Не помню, что еще успел я почувствовать и передумать тогда, но меня вернули к действительности лейтенант и два солдата-краснопогонника.

Они сразу набросились на меня! "Кто вам дал право ломать замок на государственном доме? Вы арестованы! Встать!" Я еще плохо воспринимал реальность. Я скрипел зубами, весь дрожал от обиды и злости. Быстро отбросил автомат, схватил гранату, а правой рукой взялся за предохранитель: "Шалишь, тыловичок! Говоришь, государственный? А я - чей? Мне-то все равно, а тебе на размышление секунда!"

Видать, лейтенант никогда в жизни не слышал скрипа железа и

не вдыхал порохового дыма. Он сразу побледнел, заикаясь, выговорил слабым голосом: "По-н-ял, по-н-ял" и, не оборачиваясь, задом выскочил из дверей, его примеру последовали солдаты. Я присел на кровать, где спал раньше с Грантом, с краю, на мое место. Грант всегда спал у стены. Начал обдумывать происшедшее. Глаза невольно блуждали по полу. Поднял несколько фотографий, маленький кусочек какой-то записки, думая, что это последняя весточка от родных. Читаю, а это расписка Ивана Федченко о том, что он получил в 1943 году от Гранта автомат без диска ... Фото и расписку положил в трофейный бумажник и вышел из дома.

Во дворе ко мне с воем подбежала наша собака, которую я лет пять назад принес домой еще щенком и назвал Тузиком. Она остервенело лаяла на меня, я позвал ее - узнала, завизжала и прижалась ко мне. Я знал, что собаки долго помнят своего хозяина. Я его погладил, как раньше, до войны. Чувствую, изголодался весь. Достал НЗ, открыл американскую тушонку, нарезал черный хлеб и вместе с моим верным и единственным другом пообедал. Вокруг лежали кучи чеснока, лука. Черешня, что посадил Грант до войны, стояла вся красная от крупных ягод. Я попрощался с Тузиком и покинул дом. Собака снова завыла, подняв морду к небу, будто у неба просила помощи и справедливости. Потом побывал на том месте, где два года назад наши ночные бомбардировщики разбомбили плац-палаточный городок немцев. Там теперь валяются крестьянские шмотки, посуда - все необходимое для жизни. Жутко было на это смотреть.

Потом подошел к дому тети Насти, который стоял у поляны. Я представился ей. Она помнила меня и рассказала, как немцы расстреляли Николая - ее мужа и сына Ванюшу. Этого я не знал. Посочувствовал несчастной женщине, поблагодарил за то, что она и ее дети переотправляли наши письма.

Убитый горем, сел на попутную машину и вернулся в часть. Командир удивился: "Ты что, Трдат? Люди из отпуска опаздывают, а ты на два дня раньше заявился?"

Когда я рассказал, что произошло с родителями и всеми армянами, никто не мог поверить. "Не может быть, чтоб поголовно всех одной национальности! - заявил командир. - Если кто виновен - суди! Заслужил - расстреляй! А при чем дети, старики? Нет! Такого не бывает! Что-то не так. Армяне! Сколько их воюет! Солдат, генера-

лов, адмиралов."

Из Севастополя бригада двинулась на запад. Освободила Одессу. Затем на американских амфибиях была переброшена через девятикилометровый лиман и заняла город Аккерман (г. Новгород-Днестровский). Участвовала в освобождении города Измаила и поспешила к Румынской границе...

Сделали привал. Наша группа матросов из 23 человек расположилась на опушке леса. Отдыхаем. Вдруг слышим немецкий говор. Глядим, идет вразброд целая рота фрицев с закатанными рукавами. Оружие несут, как попало. Видать устали и тоже спешат к Румынской границе.

Мы залегли, приготовились к бою. Когда немцы поравнялись с нами, хором крикнули:

- Руки вверх!

Секунда замешательства и одиночный выстрел. Это застрелился офицер. Остальные, кто бросив оружие, а кто и с висевшим на шее оружием, подняли руки.

Несколько матросов разоружили их, построили и повели назад, в тыл наших войск...

Форсировав Дунай, 255 бригада в числе первых вышла к Румынской границе...

Потом я участвовал в разгроме Яссо-Кишеневской группировки, за что бригада была удостоена ордена Суворова первой степени...

23 августа 1944 года перед штурмом крепости Кастанцы, где засели немцы с румынами, у меня появилось предчувствие, что в этом бою я не уцелею. Давила какая-то хандра. Я написал письмо родителям, помню на синей копировальной бумаге, изнанка которой была белой. Писал на армянском языке:

"Дорогие родные! Знайте, где я когда я погиб"...

Даже обратился к цензуре с просьбой, чтоб она не зачеркнула название места в последней моей весточке родителям...

Бои за Констанцу были страшными. Мы понесли огромные потери, но победили. Тут же пишу второе письмо, успокаиваю родителей, что я жив и здоров, я мы идем дальше иа запад.

Мы снова форсировали Дунай, на этот раз на границе Румынии и Болгарии, у города Русчук. На переправе столкнулись с немецкими моряками. Завязался бой, о котором мы мечтали все годы войны. И я вспомнил слова моего боевого командира Андросенко.

Житель Новороссийска, где остались его жена и дочь, он был моим командиром в Севастополе. Тогда, глядя в бинокль на море, где Севастопольскую бухту бороздили немецкие катера и корабли, сказал: "Настанет день, когда мы будем плавать в их водах". А сейчас наш командир крикнул: " Вперед, полундра! Покажем, как дерутся моряки!"

После двухчасового боя на немецких катерах начали ползти вверх белые флаги. Мы же двинулись на юго-запад, освободив один задругам города Варну и Бургас, остановившись у самой границы с Турцией.

Свой славный боевой путь дважды краснознаменная, орденов Суворова и Кутузова 255-я Таманская бригада завершила. Здесь мы отпраздновали День Победы.

9 Мая 1945 года секретарю комсомольской организации батальона Трдату Аведисовичу Захарьяну пришлось во второй раз выступать перед большей массой воинов-соотечественников и болгарским населением, на этот раз с трибуны на центральной площади города Варна.

В тот суровый год обороны Севастополя он поклялся одолеть врага, изгнать его со своей земли и призывал братьев-воинов крепче держать оружие» беспощадно бить врага.

Сейчас он торжественно-суровым голосом со слезами радости на глазах поздравлял всех с Великой Победой, напомнил о миллионах павших в боях и клялся в вечной им памяти!

В мае 1946 года Трдат демобилизовался из армии и приехал в Сухуми, в село Цебельда, как это спланировал отец. Имея среднее образование, и хорошо владея русским, он стал преподавать русский язык в армянской школе. В 1949 году он поступает в Сухумский пединститут на заочное отделение факультета русского языка, оканчивает, получает диплом о высшем образовании и продолжает преподавать в школах Абхазии в течение 43 лет. От учителя дошел до директора школы. Вел большую общественную работу, посвятив ей четверть века. Он был депутат районных и трех сельских советов.

Личная его жизнь тоже удалась... Взяв в селе Гумиста юную Асмик Ованесовну Капикян в жены, он создал семью, имел троих детей. Дети все определены. Старший сын носит два имени. Он известен как Вреж, в переводе значит "мститель", но по документам он Самвел. Это имя из рода знаменитого полководца пятого века,

Мамиконяна. Дочь Гназанд назвали именем бабушки. Паруйру имя дал я в честь моего друга Паруйра Ованесовича Фундукяна, прошедшего трудный, но славный жизненный путь. Рос он без родителей, войну начал в партизанах и закончил в Вене. В настоящее время живет в Омске и радуется, что у него есть юный тезка, а рядом внук Арсен.

Тесть Трдата, отец Асмик - житель села Гумиста Капикян Ованес Сааковч, ветеран партии и колхозного движения, Герой Социалистического Труда, дважды орденоносец. Долгие годы председательствовал в родном колхозе. Это серьезный, степенный человек и в то же время непревзойденный шутник и весельчак.

До войны его колхоз часто навещали гости из центра республики. Однажды ему пришлось наряду с другими гостями встречать К.Ворошилова.

Когда ближе познакомились, к шуткам гостя о рангах Ованес Саакович сказал маршалу:

- Мы с тобой равны! У тебя вырос живот и у меня не - меньше! И смеясь, погладил живот свой и именитого гостя.

ОКОПЫ

Летом 1941 года, месяца через два после начала войны, когда в колхозе остались одни ребятишки, бабы и старики, председатель колхоза Ширинян Сурен Сергеевич вызвал нас, ребят-подростков, в правление колхоза,

Нас - это Аркадия Асланяна, Ваграма Захарьяна, Сетрак Егикьяна, Паруйра Фундукяна, Ивана Беликова, Хачика Гагуляна, Врежа Захарьяна, Володю Шаганяна и меня, Гранта Захарьяна. Девять пацанов незамедлительно предстали перед сельской властью.

Председатель и члены правления предложили нам сесть и обрисовали тяжелую обстановку, которая сложилась на фронтах.

- Огненный вал войны захлестнул Украину, приближается к Перекопу, - озабоченно сказал председатель. Я говорю правду, чтобы вы поняли создавшееся положение и завтра с восьми утра приступили к оборонительным работам. На подступах, на всем пути немцев в Крым нужно вырыть непроходимые рвы, окопы, создать такой укрепрайон, чтобы задержать их! Прихватите продуктов на три дня. При себе иметь ложку, кружку, миску. У правления вас будут ждать подводы...

Утром, взяв сумку, я вышел из дома, провожаемый матерью. Плача, она прижимала меня к груди. А мне и стыдно было и очень жалко ее. Но я вырвался. "Пиши!" - сказала она, вытирая слезы. Мать-то лучше меня понимала, какое грозное время захлестнуло нас. Два моих брата были на войне. Мы о них ничего не знали. Мать страшно переживала за них, все думала о сыновьях, а я, глупый, хотел поскорее уйти из дома с верными друзьями отведать самостоятельную жизнь, полную военных приключений и опасностей.

Я подошел к правлению тогда, когда народ только начал собираться. Среди моих сверстников были и их родители. Лица их были хмурыми, озабоченными. Пришел и мой отец.

Володя Шаганян подготовил подводу, чтобы отвезти нас. Перед отъездом председатель вновь напомнил нам, какая ответственность возложена на нас, подростков.

- Вы уже взрослые и должны понять, что нельзя пустить врага в Крым. Перекоп и Чангарский мост в надежных руках армии! Вы же будете рыть окопы второй линии на случай, если врагу все-таки

удасться прорвать оборону... А теперь зайдите, получите по 20 рублей.

Получив по 20 рублей, мы почувствовали себя совсем взрослыми. Еще бы! До этого никто из нас не имел таких денег. Те 10 рублей, что дал отец, когда я ездил в город, уже были целым состоянием, а тут - 20 рублей!

Нам предстояло проехать город Карасубазар, свернуть вправо, добраться до деревни Крымчак и там копать окопы, На ночь мы решили остановиться в городе у моих крестных - Оганяна Киркора Овагимовича и его супруги Маринэ. Добрые люди обрадовались нашему приезду, сердечно приняли. После ужина засиделись, мы рассказали крестному отцу о жизни в Проломе. Ведь он - тоже бывший житель Пролома. Разошлись поздно по два, три человека по комнатам. Утром позавтракали, начали готовиться к отъезду. С нами засобирался, было, сын крестного - Трдат. Но отец не отпустил его. Еле выбрались из города - улицы были забиты грузовиками, повозками, красноармейцами. На многих улицах проезд был закрыт. Приходилось искать объезды.

Во второй половине дня добрались, наконец, до села Крымчак. Наш старший, Аркадий Давыдович, пошел искать штаб гражданской обороны. Начальник штаба - майор , прочитав письмо из колхоза, спросил: "Все восемь здесь?" Получив утвердительный ответ, велел какому-то штатскому разместить и накормить нас.

Вместо ужина Аркадий получил талоны на сухой паек. Кто-то из начальства в гражданской одежде объяснил, что ужин из сухого пайка мы будем готовить сами. Он забрался в нашу телегу, и мы поехали куда-то на окраину села. Пройдя проулками, я и Аркадий, следуя за гражданским, оказались перед какой-то хатой. Здесь был склад продуктов. Аркадий расписался в ведомости, и мы получили на восемь человек: мясо, масло, хлеб, вермишель, сахар, чай, соль, спички. Принесли все это в телегу.

У предпоследнего дома остановились.

- Здесь хозяйничайте! - сказал в гражданском. Завтра в восемь получите в штабе шанцевый инструмент, и вам укажут участок работ. Он кивнул нам и ушел.

В пустом дворе мы остались одни. Ребята посоветовались и избрали меня поваром. Решили, что, продукты буду получать я. Готовить завтрак и ужин опять я, а они, семь человек, будут рабо-

тать. Обедать будут в поле. Встал вопрос: что и как готовить? Выехали за село. Насобирали в саду сухих веток. Разожгли у себя во дворе костер, подвесили на рогатках кастрюлю с водой. Нужно сварить мясо, пока не испортилось. Пока варилось мясо, мы вынесли из хаты стол, стулья и поужинали имевшимися домашними припасами. Время от времени я пробовал мясо, но оно оставалось жестким. Я досыпал соли и, когда оно сварилось, сцедил воду, вывалил его из кастрюли на стол. Ну и соленым же оно было! Под шутки и прибаутки, запивая холодной водой, мы его осилили, набив желудок до некуда.

И все-таки, странным был наш ужин в чужом заброшенном дворе, с остатками разной рухляди, исправно служившей ранее хозяевам. В комнатах стояли шкафы и кровати, валялись матрацы, подушки. И было как-то жутко, ни к чему не хотелось прикасаться. Потом узнали, что здесь жили евреи. Эвакуировались...

После обильного ужина поехали в поле. Привезли воз соломы, застелили ею одну из комнат, сделали общую постель. Развалившись, мы долго вспоминали Пролом, школу и сверстников.

Среди нас Арминак (Аркадий) был старшим по возрасту и должности и еще самым способным: за год он заканчивал по два класса. Когда оказался в старшем классе, учитель часто оставлял Аркадия за себя продолжить урок, и паренек справлялся...

Утром, еще затемно, с улицы послышались голоса. По команде Аркадия поднялись, умылись, позавтракали вчерашними остатками. Я остался, а ребята на подводе Шаганяна Володи поехали в штаб, оттуда Володя должен был уехать домой...

Вышел на улицу, смотрю, такие, как я, шагают за продуктами. Пошел и я. Расписался, принес продукты домой и начал ломать голову, что же делать дальше? Как готовить еду? Никто меня этому не учил. Обо всем заботилась мать... Что же делать, как быть?

В доме, через улицу, заметил женщин, решил заглянуть к ним, спросить, как и что готовить. К моей радости оказалось, что женщины были настоящими поварихами. Они готовили на 20 человек, у у них была всякая посуда. Не то, что у нас - одна единственная закопченная кастрюля. Когда я постучался и вошел, пожилая женщина и девушка, одетые в белые халаты, были настолько заняты своим делом, что не обратили на меня никакого внимания. Я стоял, смотрел, как ловко они орудуют у кастрюль, и молчал. Прошло

какое-то время. Наконец молодая засмеялась, обращаясь к старшей:

- Он что, у нас на практике?

Я молчал, не сводя глаз с молоденькой.

- Мальчик, как тебя зовут? - улыбнулась старшая. Завороженный девушкой, я молчал и со стыдом думал: "Какой я мальчик? Совсем опозорить хочет!" Старшая повторила вопрос, и я, наконец, ответил:

- Грантом меня зовут!

- По какому это? Какой ты нации?

- Армянин! - ответил я.

Мне пришлось рассказать, кто я, откуда, сколько нас здесь и где расположились. Мне очень хотелось, чтобы в разговор вмешалась молоденькая, с которой я не сводил глаз. Но ей, наверное, мой нехитрый рассказ показался неинтересным. Да и смешон мой сильный акцент и неправильное произношение слов. А я, будто на зло себе, не мог замолчать, лепетал что-то несуразное, не отваживаясь спросить о том, зачем пришел.

- Что, Грант, ты не думаешь готовить ужин своим ребятам? - спросила вдруг старшая, которую звали Лидой.

И тут пошло! Пришлось призваться, что ни кастрюль, ни умения кухарничать у меня нет. Есть ложки, кружки, миски, которые велел прихватить председатель.

- А продукты ты хоть подучил на сегодня? - спросила тетя Лида.

- Даже дров припас! - ответил я.

- Люда! Возьми кастрюлю в сковородку, поможешь сварить борщ и нажарить картошки, пусть хлопцы поедят, - распорядилась тетя Лида.

Попав в нашу обитель и увидев первым делом продукты, разложенные на столе, Люда тяжело вздохнула:

- Евреи убежали, испугались немцев... Будто нам не страшно... Из соседнего села выслали немцев-колонистов... Хорошо жили. Красивые, крепкие дома, ровные улицы, сады, вдоль дорог деревья... А теперь там и тут - люди гражданской обороны... роем окопы, и никому ничего не нужно...

Она рассуждала, убирая стол, а я крутился возле, не зная за что взяться. Потом, как на крыльях слетал за водой, но после того, как она попросила, назвав меня по имени. Возвратившись, удивился, как она быстро и умело шинковала овощи. Я сказал ей об этом. В

ответ услышал:

- Я только учусь! Неумеха! Вот тетя Лида - это да! Такую мастерицу только поискать! Ока взяла меня с собой как племянницу, чтоб я научилась готовить вкусные обеды. Тетя Лида каждое лето, во время страды живет в поле с работниками... Лучше ее никто не готовит. На ее полевые обеды съезжалось даже районное начальство. И вообще ее всегда зовут готовить для праздников, - заключила она.

- Значит и у нас праздник! - восторгался я. Еще бы! Судьба свела меня с такой красивой девушкой!

С моих похвал Люда густо покраснела и, как на грех, тут вошла тетя Лида. От неожиданности я весь вспыхнул, чувствуя, как горят мои уши, будто я сделал что-то недозволенное.

- Посмотрим, что вы тут настряпали! - сказала тетя Лида, разглядывая приготовления и не обращая на нас внимания.

Потом велела мне затопить в комнате печь, рассказала, как варить борщ и следить за огнем.

- Пока сварится борщ и картошки нажаришь, с работы вернутся ребята - у тебя все готово. А мы пойдем свою работу доделывать...

Мне грустно было расставаться с Людой. Я проводил ее взглядом до самой калитки. А когда она, оглянувшись, улыбнулась мне, с меня будто сто пудов сняли...

Не успел я дожарить картошку, как возвратились мои едоки. Они не поверили, что у меня все готово.

- Мойте руки, пока я накрою на стол! - строго сказал я, довольный тем, что у меня через плечо висело полотенце, и я, конечно, был похож на шеф-повара.

Изголодавшиеся ребята набросились на еду, не ожидая, пока я нарежу хлеба, и только к концу разобрались, как вкусен борщ.

-Скажи, Грант, неужели это твоя работа? Что-то домашним пахнет!

- Ваши мамы пришли и мне помогли. Вот и вкусно пахнет! - отшучивался я. Потом, когда я уселся и сам за стол, признался, что обед помогали приготовить мне соседки-поварихи - тетя и племянница. Живут они через дорогу.

Запив обильный ужин удивительно чистой колодезной водой, мы помыли посуду и отнесли ее хозяйкам. Тетя Лида сказала:

- Грант, по утрам можешь не стряпать, приходи в семь за кипятком. Сахар, чай, масло у вас есть.

Пожелав доброй ночи, мы вышли на улицу. Долго гуляли. Света в доме не было, а при коптилке сидеть не хотелось.

Уставшие ребята быстро уснули, а я долго не мог успокоиться. Все думал о Люде...

Несмотря на это, утром я поднялся раньше всех. Да и раньше я спал чутко. Стоило позвать меня даже тихим голосом, как я сразу же вскакивал.

В доме напротив уже горел свет. Тетя и племянница возились у печи, но чай еще не был готов, и мне пришлось идти за кипятком во второй и третий раз.

В соседний двор уже сходились на завтрак мужчины-рабочие. Они наскоро умывались и брились. Я решил поднять и своих ребят, но они, как сонные тетери, перевернулись на другой бок. Пригрозив вылить чай, если они сейчас же не поднимутся, я поднял их. Позевывая, ребята покинули постель. Я накормил их и проводил на работу.

Не спеша зашагал за продуктами. На этот раз вместо мяса дали консервы. Это даже обрадовало меня - не нужно готовить. В склад вошли тетя Лида и Люда. Я подождал и помог им нести продукты. Всю дорогу, идя с Людой, я таял от радости, стыдливо перебрасывался словами с девушкой, поглядывая на тетю Лиду.

С этого дня тетя Лида разрешила своей племяннице прогуливаться с нами по улице. Однажды, разговорившись, мы с ней вышли за село. Вдруг заметил, что над нами, высоко в небе кружит немецкий самолет. Наши гудят не так. Сразу стало тревожно на сердце. А я , поглощенный любовью, и не заметил этого. Вероятно, боясь самолета, Люда часто одергивала меня, когда я начинал говорить громко и размахивал руками. Сама она говорила тихо, будто прислушивалась к чему-то, но всегда ясно и четко, не то, что я.

Мне казалось, что мои слова так же ясны, как и мои мысли. Но это было далеко не так. Я убедился, что Людмила лучше воспитана и намного грамотней меня. И вообще она была очень хорошей. А то, что Люда моя ровесница, вселяло надежду, что и она заинтересуется мною. Но она ничего такого не позволяла, держалась сдержанно. Как-то я отважился обнять ее за талию, она резко одернула меня: "Если будешь себя так вести, уйду и не буду с тобой дружить." Такого наказания я бы не вынес. Пришлось сдерживаться.

Тетя Лида и Люда стали готовить еду и на нас. Я был их стара-

тельным подручным: носил воду, колол дрова. Наливая воду в кастрюлю, я сказал как-то Люде:

- Чтоб твоя жизнь была такой полной и чистой, как эта вода!

В тот же вечер она спросила:

- Скажи, Грант, только честно, ты до этого дружил с девушкой?

Что я мог ответить? Сказал, что нет, и это было почти правдой.

- Что-то не похоже, - не поверила Люда.

Так прошла неделя в деревне Крымчак. Для меня легко, в сладком любовном тумане. А ребята приходили уставшие, с мозолями на руках, обгоревшие на солнцепеке. Но вот прошел сильный дождь. Земля раскисла. Рыть окопы было невозможно. Все остались в деревне - старики, женщины, подростки. Даже удивительно, что в этой небольшой деревне собралось столько окопокопателей.

Тракторы притащили полевые кухни. Воинские части передали их строителям оборонных сооружений. Теперь весь народ завтракал, обедал и ужинал в деревне.

В этот день, после обеда, был митинг. На сельской площади с кузова машины говорил полковник Григорьев. Он подчеркнул, что положение на фронтах тяжелое. Со стороны Перекопа доносились далекие взрывы. Каждое слово полковника глубоко западало в уставшие и встревоженные души людей. Всем было ясно: нужно копать окопы, чтобы преградить путь врагу.

На второй день пошел рыть окопы и я. Кухня наших соседок уже не работала. Вечером Люда сказала, что за ними заедет подвода, и они с тетей уедут домой.

Теперь я уже знал, что ее отец и старший брат на войне. Дома остались мать со старшей сестрой. Оказывается, она была младшей в семье. У меня сестер нет, а два старших брата так же воюют, а отец с матерью дома...

На машинах нас увезли на дальние противотанковые рвы. Там постоянно докучали военные, то и дело повелевавшие поправлять или углублять рвы. Я посрывал мозоли с ладоней, к вечеру уже не мог работать.

Немецкий самолет-разведчик весь день кружил над нами, а я злился, что наша работа пропадет даром, ведь видит все сверху. Хотя бы сбили что ли гада! Но наших самолетов в небе не было...

Вечером, встретив Люду, я высказал такую мысль:

- Ребята хотят устроить в честь вашего отъезда прощальный

ужин. Мы принесем продукты, а вы с тетей приготовите... Люда радостно согласилась. Я не удержался и поцеловал ее, подумав: "Ну задаст же мне!" Но она не обиделась. Вроде не придала этому никакого значения. Может поэтому и стала для меня еще дороже, незабвеннее. Моя первая любовь...

Вечером я ломал голову, как бы не ударить лицом в грязь перед женщинами, как устроить так, чтоб я не оказался трепачом.

Арменак понял меня, даже одобрил. Собрал с каждого по десять рублей и велел мне и Ване Воликову поискать продукты для праздничного ужина. Мы ушли на поиски и, на наше счастье, наткнулись в поле на чабана с отарой овец. Он согласился продать нам баранины и посоветовал сходить в его село:

- Мое вино - хорошее! - похвалил он. И остальное найдется.

На обратном пути купили у него на тридцатку только что освежеванной баранины.

Ужин готовили в нашем доме. Ребята принесли из солдатских кухонь хлеб. И вот десять человек уже сидели за обильным столом с мясом жареным и вареным, пирожками с мясом» картофельным соусом и вином.

Аркадий был тамадой и произносил тосты за победу, за наших женщин-поваров, за каждого из нас.

Люда сидела рядом, и я любовался ею. Она впервые улыбнулась, когда Арменак произносил тост за нашу дружбу.

Тамада продолжал: " Ничего! Пусть лезет Гитлер! Он как кот с отстриженными усами, гонится за мышью и не видит, что уже в мешке, из которого не выбраться!"

Потом Аркадий пел армянские песни. Как он пел! Я и не знал за ним такого таланта. Ваня пропел частушки, и все от души смеялись. Каждому хотелось чем-нибудь да развеселить женщин, отблагодарить за заботу и сердечность. Даже танцевали под дробь "барабана" - старого дырявого ведра. Люда смеялась от души, глядя на напускную шалость Паруйра. Потом все спели "Рябину", запевалами которой были тетя Лида и Люда. Мы только гудели, но песня очень хорошо получилась.

Нам всем стало очень грустно оттого, что кругом война, что где-то гибнут люди, что мы сейчас не дома. Потом мы всё вместе провожали женщин. Тетя Лида разрешила племяннице побыть со мной на улице. С этого дня контроль с нас был снят! Я был на

седьмом небе от такого удачного вечера, от своей любви. Мы расхаживали по селу и не заметили, как очутились у соседнего села.

В ту счастливую ночь мы вернулись с гулянья в наше село на рассвете. Аркадий услышал, как осторожно я вхожу в спальную, чтобы не разбудить ребят, негромко сказал:

- Грант, ты уже отработал одну смену, отдыхай.

За время пребывания на окопных работах мы стали ближе и откровеннее друг с другом. Люда уже могла свободно приходить в наше "общежитие", и мы вдвоем уходили на прогулку. Грустью наполнялось мое сердце при мысли о приближающейся разлуке. Мы провели еще три вечера вместе. На следующий день приехала подвода за поварами. Мы погрузили их кухонную утварь, а рано утром следующего дня подвода с женщинами покинула двор. Я провожал Лиду и любимую Люду. Подвода удалялась, а мы все еще прощались, обнимая друг друга!

Две недели мы копали окопы и слушали войну. После одного из ужинов снова состоялся митинг. Полковник Григорьев, поблагодарив нас за работу, сказал, что трудились мы не зря. Завтра эти окопы будут заняты отцами и братьями, а мы отправимся в двухдневную дорогу и будем рыть окопы на новом месте. Родина в опасности!

Утром,после завтрака мы двинулись в путь. Переночевали в поле. Было тепло, середина сентября. На второй день после обеда дошли до деревни Басхан. Горное татарское село жило обычной жизнью. Нас распределили по татарским домам по два-три человека, куда мы возвращались после работы на ночевку. Окопы копали в горах, грунт каменистый, трудный.

Через неделю нам объявили, чтоб мы по два-три человека расходились по домам.

Старший из нас, Аркадий, 24-го года рождения, сделал такой вывод:

- Немец, видно, все-таки войдет в Крым. Запомните: нужно держаться. Враг есть враг, языки не распускать. Если что, на любые вопросы отвечать: не видели, не знаем. А теперь домой! Там встретимся.

Ваграм и Хачик ушли первыми. Вслед за ними - Сетрак, Ваня и я. Третья группа состояла из Врежа, Баруйра и Аркадия.

Предстояло пройти более 50-ти километров, в том числе и через город Карасубазар.

В пути никого не встретили, кроме таких же бедолаг, как и мы. Прошли почти безлюдный город. Военкомат был уже разрушен. Горела больница. Моста через речку Большой Карась не было. За городом над нами пролетели немецкие бомбардировщики. Летели очень низко. Мы залегли в канаву, но "Юнкерсы" нас не обстреляли. Промчались над шоссе и с ревом ушли в сторону нашего села. Чем дальше мы продвигались, тем страшней становилась дорога. Попадались разбитые подводы, мертвые лошади, перевернутые походные кухни. Так и дошли до родного села. Разошлись по домам. Первым вошел к себе в дом Сетрак, потом я. Через сотню метров и Ваня оказался у себя во дворе.

Моему возвращению дома очень обрадовались. Ведь я отсутствовал целый месяц в такое тревожное и опасное время.

Кто-кто, а родители переживали за нас, подростков, больше всех. Отец подсел ко мне и спросил:

- Все пришли?

Я ответил, что вышли группами. Мы трое пришли, а об остальных не знаю. Отец долго молчал, потом сказал:

- От Аршака пришло письмо из Херсона. Теперь Херсон уже у немцев. А Трдат из Севастополя ничего не пишет...

Зашел дядя Вартан и сообщил, что вернулся Ваграм.

Пока отец и дядя Вартан говорили о своем, я впервые за месяц искупался в горячей воде, приготовленной матерью...

ОККУПАЦИЯ

В центре Пролома красовалось вместительное здание клуба, построенное в 1937 году. В этом клубе разместили призывников 1923 года рождения, человек тридцатой двух молодых командиров. Все они были без оружия, копали окопы за селом. Многие ребята были нашими знакомыми земляками. Им было по восемнадцать, а нам по пятнадцать лет. В свободное время мы часто заходили к ним поговорить о том, о сем.

Почти напротив клуба стоял дом моего брата Армака. Он родился в 1912 году и с первых дней войны ушел на фронт. Дома осталась жена Агавни с четырехлетним Эдвартом и годовалой Нварт. Агавни было страшно одной по ночам, чтоб приободрить ее, я ночевал у нее в доме то с Ваграмом, то с Арменахом. Когда я рыл окопы, у Агавни ночевал наш братишка Рубен, а то и Грач со своими друзьями.

После третьего ночлега в доме брата, когда я вышел утром во двор, над селом низко пролетел фашистский самолет. Так низко промчался стервятник, что я разглядел в кабине двух летчиков. Самолет скрылся за горой, а через некоторое время в село ворвались мотоциклисты с колясками, по трое немцев в тёмных плащах и касках, с ручными пулеметами.

Они вихрем пронеслись мимо меня, остолбеневшего от неожиданности, остановились перед клубом, заметив там призывников, занятых утренним туалетом.

Немцы соскочили с мотоциклов и давай строчить из автоматов по призывникам. Те бросились в клуб и, выбежав с противоположной стороны, скрылись в кустах у речки.

Немцы, видя, что по ним никто не стреляет, выпустили в небо три ракеты и помчались дальше...

Я вернулся в дом брата, забрав Агавни и ее детей, и мы поспешили к нам, чтобы в этот жуткий час всем быть вместе...

И вдруг свист над крышей, взрывы у села. Что это? Притаились, слушаем. И тут такое началось! Повалили немцы. Урчали и гремели их бронетранспортеры, грузовики, двигались пешие и конные... И все шли, шли...

А мы, пацанва, осмелев, забрались за бугор, где взрывались их мины. Увидели разбитую телегу. Лошадей, видно, увели или они разбежались. У телеги лежал убитый красноармеец, а в кустах ле-

жал раненный в ногу другой. Тут же валялись винтовки, патроны. За бугром нас никто не видел. Раненого мы упрятали в сарае Ваграма.

Пока немцы проходили через село, мы в кустах закопали убитого, а в сумерках собрали одиннадцать винтовок, много патронов-все закопали у речки. Вернулись домой в темноте. Весь наш двор был забит немцами. Они стряпали, брились, мылись. Я с Врежем и Ваграмом еле протиснулись во двор. Вошли в комнату, где вся семья переживала мое отсутствие.

Утром немцы ушли на Феодосию. В комнатах, где они ночевали, на полу осталась мятая солома, разбросанная, грязная от еды наша посуда, наполовину перебитая. Дом выглядел, как после погрома. Не успели мы прийти в себя, как ворвались новые "гости". Потом еще и еще. Еще четыре дня и четыре ночи передвигались они через село.

Пока через село проходили немцы, мы, подростки, украдкой кормили и поили раненого. Нога его распухла, горела от боли, он не мог спать. Когда, наконец, передовые фашистские части прошли, и в селе наступило относительное затишье, мы решили обратиться к врачу, чтобы он помог раненому.

В селе на пути в Ялту застряла молодая семья. После окончания Московского мединститута он и она были направлены на работу в Ялту, но война распорядилась по-своему.

Он - Гарник Геворкович Карапетян, она - москвичка Надя и две крохотные дочурки.

Раненого мы перенесли в дом Ваграма и привели туда врачей. Осмотрев ногу, Гарник сказал:

- Осколок! Нагрейте воды, будем удалять. Ничего, Николай, - сказал он больному, - придется потерпеть, иначе заражение...

Пока врачи копались в ране, мы, подростки, держали руки, ноги и голову Николая. От боли он извивался, кричал и ругался. Навалившись на здоровую ногу Николая, я держал ее изо всех сил, аж вспотел весь...

- Вот твой враг! - сказал, наконец, доктор и показал Николаю осколок величиною чуть больше пули. Теперь уже не так больно будет. Потерпи, пока я забинтую, а вы можете отпустить его, - сказал он нам.

- Теперь рана быстро заживет, - сказала Надя. А до Керчи рукой подать, доберешься потом, - говорила она, вытирая пот с лица ране-

ного.

Врачи ушли под утро.

Николай, весь мокрый от пота, лежал молча, а мы глядели на него и думали: "Все же вытерпел..." Потом он попросил закурить. Никто из нас не курил, поэтому Ваграм порылся в закутках дома и принес табак и газеты. Николай с жадностью курил, глубоко затягиваясь. Руки его тряслись. Обессилев, он вскоре уснул.

Уже светало. Думал, посплю часика полтора, но не тут-то было. У себя во дворе встретил братьев Врежа, Рубена и Грача.

- Грант! - остановили они меня. На берегу речки, напротив клуба, в кустах прячутся наши солдаты. Шесть человек просят гражданскую одежду.

Сказав об этом родителям, мы в своих домах насобирали разного старья, обмотали его вокруг себя, и по одному, незаметно пошли к реке.

Среди солдат оказалось двое знакомых парней. До войны они ходили в наше село на гулянье, и мы часто их видели в клубе.

Один из шестерки, рыжий худой парень, почему-то спросил:

- Посмотри на меня сзади, когда я иду. Заметно, что я еврей? Его вопрос тогда рассмешил меня.

- А что, еврея по заду узнают? - спросил я, не придавая значения его беспокойству...

Мы, пацаны, каждый день находили себе работу. Иной раз безрассудно-рискованную, как похищение патронов с немецких обозов, телега которых иногда оставались на ночлег в селе. Такое ухарство могло стоить жизни.

Продолжали ухаживать за раненым. Тайком бегали к спрятанному оружию, смазывали его солидолом, заворачивали в тряпки и снова закапывали. Мы - Вреж, Рубен, Грач и я поклялись, что ни под какими пытками не выдадим врагу раненого и наше оружие.

Только в очередной раз управились с оружием, как Вреж сообщил, что нашел наш автомат, но без диска.

Днем сходили на опушку леса, километра за три от села. Там валялись котелки, ложки, патроны, ящики, каски... Видно, здесь стояла часть. Вреж достал из кустов автомат. Диск к нему мы так и не нашли. Я перепрятал автомат так, чтоб его можно было забрать ночью.

Об автомате я рассказал Аркадию. Он настоял на том, чтобы мы

забрали его и закопали поближе к дому. Ночью взяли автомат, набили карманы патронами, смазали все солидолом и закопали на окраине села, в кустах у речки...

Уже неделю живем под фашистами: повсюду на каждом столбе, на заборах и стенах домов расклеены объявления, приказы и распоряжения Карасубазарского коменданта Тисса.

Даже маленькие дети знали, что за каждого убитого немецкого солдата будет расстреляно восемьдесят семей мирных жителей, а за офицера - сто двадцать! За укрытие и хранение оружия - расстрел!

В это время был уже назначен староста села. Это был Поярков, дядя Кузьма. Тихий, работящий мужик. В Проломе он появился в конце 1938 года, купил дом у Торлакяна, уехавшего в Симферополь. Ни до войны, ни при немцах дядя Кузьма никогда не кривил душой. Он был и остался честным человеком: предупреждал молодежь о готовящихся облавах, хитро мешал немцам выявлять коммунистов и комсомольцев, оставшихся в оккупации. Что и говорить, рисковал головой дядя Кузьма, но иначе поступить не мог.

Предколхоза, коммунист С.С.Шириян сначала оккупации ушел з лес партизанить. Там тяжело заболел и вернулся в село. Больного несколько раз арестовывали немцы по доносу жителя села Васильевка предателя Карташова, но выпускали. Зимой 41-го Картанкж вновь добился его ареста, и немцы расстреляли Ширияна,

Кузьма Поярков знал каждого жителя Пролома. Знал и комсомольцев села Аркадия Асланяна, Трдата Оганяна, комсорга села Минаса Кочикяна, Айгана и Имаста Захарьянов, Майрама Егиньяна, Еву и Маргариту Оганян. Чтобы выслужиться перед немцами, староста мог выдать их, но он этого не сделал.

В 1944 году фашисты, раскусив "двойную игру" старосты, арестовали его, обвинив в связи с партизанами. Пройда через кошмар концлагерей, дядя Кузьма после войны вернулся домой и дожил до глубокой старости. На его могилу благодарные сельчане я сейчас приносят цветы.

Не чета дяде Кузьме был сельский полицай Василий Рак, Он тоже появился в селе перед войной. До оккупации жил с женой в полу-землянке, недалеко от Николая Воликова. Рак быстро освоился с нравами немцев, служил "новому порядку" верой и правдой без малого три года.

НИКОЛАЙ И ЯКОВ

После операции опухоль на ноге Николая начала спадать. Кожа порозовела, пальцы зашевелились, и он мог уже поворачивать ногу в стороны. Почувствовав себя лучше, он стал думать о той опасности, которая подстерегала его и хозяев дома, если немцы узнают о нем. Николай стал просить, чтобы наши родители отвезли его в Керчь, домой. Но как? Нужен пропуск коменданта. Да и с пропуском могут задержать в пути. Уж больно подозрительно: армянин везет раненого русского.

Николай напоминал о своей просьбе всякий раз. Ему обещали обдумать.

Вскоре нашелся охотник перевезти Николая в Керчь. Таким охотником оказался Яков Турцман из Эстонии. В Проломе он появился до войны. Пас коров. Отлично говорил по- немецки. Об этом я узнал позже - в 1942 году, когда на подводе с ним ездил по степным селам, меняя сушеные фрукты на зерно. Нас часто останавливали и каждый раз после расспросов немцы отпускали, говоря "Гут, гут!", махая рукой, езжайте, мол.

Только раз немцы задержали нас часа на два. Это случилось в районе Семи Колодезей. Перед селом мы увидели выстроенных немецких солдат. Патруль остановил нас метров за триста, велел съехать с дороги и ждать. Я сидел на телеге, а дядя Яша подошел поближе к солдатам и остановился. Вскоре к строю подъехала крытая машина. Трое солдат быстро подбежали к ней, открыли задний борт и вытащили убитого немца. Потом двое поволокли его вдоль всей шеренги и бросили. Офицер что-то сердито кричал. Потом вытянул вперед руку, гаркнул, строй ответил ему воем.

Солдаты быстро выкопали яму, бросили в нее труп, зарыли. Офицер скомандовал и весь строй несколько раз прошелся по свежему холмику, старательно утаптывая его, чтобы сровнять с землей.

Когда солдаты зашагали в село, дядя Яша взялся за вожжи, и мы поехали вслед за немцами.

- Что случилось? - спросил я.

Турцман рассказал, что этот солдат застрелился после письма, полученного из дома. Его семья погибла под обломками дома, разбомбленного англичанами. Он смалодушничал. За это офицер проклял его, обозвал слюнтяем, дезертиром, приказал закопать, как

собаку, чтоб и следов от него не осталось.

- Знание немецкого много значит, - сказал он. Меня принимают за немца из Прибалтики. Я смог бы, наверное, проехать до самого Берлина... Только никому не говори, что я знаю немецкий...Я пообещал. Дядя Яша мне нравился. Он всегда ходил с большим ременным кнутом и веселил пацанов, оглушительно щелкая им. Забавлял нас крупной овчаркой, по кличке Джульбарс, своей верной помощницей, которая слушалась только его.

Якова снабдили подводой с двумя лошадьми. Настелили в нее соломы и сена, хорошо укутали раненого, положили в телегу, прикрыли сеном. На рассвете попрощаться с Николаем пришла вся наша родня, врачи. Мы утирали слезы и молили бога, чтоб все обошлось благополучно. В положении Николая мог оказаться любой из наших родных и близких. Война есть война. Николай, прощаясь, плакал, обещал никого не забывать, благодарил...

Турцману понадобилась неделя для того, чтоб отвезти Николая в Керчь, и вернуться. Никаких особых приключений с ними не было. Только на обратном пути румыны отняли одну из лошадей.

- Двадцать километров ехал на одной лошаденке, - закончил он свой рассказ. Вся наша родня и мы, пацаны, были очень благодарны дяде Яше за его смелый поступок.

Немцы в Крыму чувствовали себя, как дома. Не только нас, местных жителей, но и румын, и мадьяр, своих союзников, не считали за людей. Во всем немцы старались показать свое превосходство. Если румыны занимали дома и располагались в них на ночлег, а поблизости свободного жилья не было, то немцы, не задумываясь, выгоняли румын в сараи, а сами занимали места в доме.

Грабили же мирных жителей все оккупанты одинаково. Они особенно любили "млеко", "яйки", курятину и поросятину. Не гнушались и телятиной. Одним словом, гребли все, что на глаза попадалось.

Какая же радость вселялась в нас 2 января 1942 года, когда разнесся слух о том, что Керчь и Феодосия снова ваши, а фронт, якобы, приближается к нам. Значит, не зря вчера спешили в сторону Керчи немецкие бомбардировщики и возвращались оттуда заметно поредевшими.

Время шло, а наши не приходили. А на зиму надо было заготовить топливо, подумать, чем прокормиться. И мы, сельская молодежь, не

сидели сложа руки: заготавливали топливо, ловили в силки зайцев. У каждого из нас были свои охотничьи участки, на них мы и расставляли на ночь силки из тонкой стальной проволоки. Был участок и у меня.

Я готовился к вечерней расстановке ловушек. В доме хозяйничали румыны: дорвались до кукурузной муки, варили мамалыгу, резали кур, словом, пировали за наш счет в нашем доме. Обычно я избавлялся от них, говоря, что у нас на постое немцы. Но на этот раз мне не удалось провести их. Недовольный собой, я вышел за ворота и увидел забредших в село немцев, человек восемь-десять. Они шныряли по дворам, гонялись за курами. Я вернулся и сказал румынам, что сюда сейчас придут немцы. Но румыны выглянули из дома, увидели, что это немцы-мародеры, что пришли они поживиться и задерживаться не станут, продолжили застолье.

Плюнув на все, мы с Врежем пошли в сторону татарского села Лзамат, возле которого на поляне мы расставили петли. На обратном пути встретили здоровенного немца, тащившего из нашего села полное лукошко яиц.

Утром мы пошли проверить свои силки. И что же увидели? Не далеко от тропинки, скорчившись, лежал вчерашний немец- верзила. Рядом в снегу валялись яйца и перевернутое лукошко. Попав в петлю, незадачливый фриц решил, что напоролся на минное поле, и пролежал всю ночь, боясь шевельнуться. Ждал взрыва. Но увидев в руках у нас зайца, понял и заорал на нас так, что мы еле ноги унесли. Испугались, что побежит за нами и начнет стрелять.

К счастью, немец был без оружия, с одним только ножом за поясом, а гнаться за вами не погнался - сил не было. Оглядываясь назад, мы видели, как он разминался, хлопал себя по бокам, прыгал, стараясь обогреться. Видно за ночь и вовсе окоченел. Убегая, Вреж сказал:

- Наверное, немец яйца отморозил.

О приключившемся мы помалкивали. А вскоре в фашистской газете "Голос Крыма" мы прочли объявление: "Во избежание истребления лисиц, зайцев и прочей живности категорически запрещается ставить петли-ловушки! За нарушение правил следует смертельное наказание!"

Пришлось нам прекратить охоту. Проклятый Рак рыскал по селу, вынюхивая, присматривался к каждому. Днем я ночью, тыкая винтовкой, гнусавил: "Стой, кто идет?! Пропуск!"

Все равно украдкой я ходил проверять тайник с оружием. Ничего подозрительного не заметив, собирал для виду немного хвороста и возвращался домой.

... Две ночи наши самолеты бомбили немцев: первую ночь у нашего села громили их обоз. А когда фашисты перегнали машины к селу Аламат, то на вторую ночь их там и доконали.

РАЗВЕДЧИК И ПРЕДАТЕЛЬ

Как-то утром, нас, человек десять подростков, погнали чистить канаву, по» которой вода текла на огороды. Навстречу нам быстро шагал какой-то мужчина. В нем мы узнали бывшего милиционера Долгана из Васильевки. Через некоторое время он заторопился в обратный путь, но уже в сопровождении двух фашистов. Мы поняли, что это неспроста, и пошли вслед за ними.

Когда эти трое подошли к зарослям у речки, один из немцев крикнул;

- Рус, сдавайся!

С противоположного берега, из кустов, человек в черной одежде бросил гранату, но она зацепилась за ветки и взорвалась в воде. Тройка попадала на землю, требуя, чтобы человек в черном сдался. В ответ он несколько раз выстрелил из пистолета, а когда расстрелял все патроны и увидел, что его окружили вооруженные немцы, подорвал себя гранатой и упал в воду. Долгий бросился в речку, вытащил убитого из воды. Немцы обыскали его, но ничего, кроме пистолета и ракетницы, не нашли. С этими трофеями фашисты удалились.

Перебравшись через речку, мы увидели матроса в черном бушлате, мокрого, окровавленного, с раздробленным черепом. Гранату он взорвал у виска.

Селяне выкопали яму и похоронили неизвестного героя разведчика. На следующий день на его могиле уже лежали свежие цветы.

Двадцать лет спустя я побывал в родном Проломе, навестил могилу неизвестного. На видном месте была сооружена аккуратная ограда. В ней - надгробная плита: с надписью "Клюев Иван". Героя разыскала жена и теперь регулярно посещает могилу. Селяне приносят цветы...

В то утро, когда погиб матрос Клюев, жители села Васильевки работали в поле. Среди них был и Долгим.

По-видимому, услышав русскую речь, моряк в бушлате вышел из зарослей и подошел к людям:

- Здравствуйте, товарищи!

- Мы сейчас не товарищи, а господа, - ответил кто-то из толпы, боясь общения с матросом.

- Быстро же вы все забыли! - выругался матрос и ушел в заросли. ... В начале оккупации гестапо арестовало Долгана по доносу Карташова. Каким-то образом Долгий вырвался из гестапо, но идти в свою Васильевку побоялся и ночью заявился в Пролом, притворившись будто бежал из гестапо. Узнав об этом, Рак на второй день арестовал Долгана и самолично доставил в городское гестапо. Гестаповцы отпустили Долгана... В начале 1945 года Долгий поспешил в лес, чтобы с партизанами и с оружием в руках встретить Красную Армию. Партизаны встретили предателя и вынесли ему свой приговор.

В одно из первых январских дней 1942 года по снежной, заметенной дороге, пошли за соломой: я, Вреж, Рубен, Грач. А немцы, застревая в пути, все двигались и двигались из Севастополя на Феодосию и на Керчь для того, чтобы остановить продвижение десанта наших войск.

Техника врага застревала, измученные, закутанные солдаты спрашивали у нас:

- "Вифель километра нах Фидузия" (сколько километров до Феодосии).

Наша юношеская группа свернула с дороги к скирдам соломы, чтобы набрать мешки для домашнего скота. Увидев землянку, которая осталась от мирных уборочных годов, где хранилось горючее, решили зайти в нее и погреться. Из обломков окон и двери развели в центре костер и расселись у стены против входа и стали коптиться, дым валил из окон и двери.

Прошло какое-то время, и вдруг у нашей двери появился солдат Вермахта, у которого через плечо висел автомат. Темный зрачок ствола автомата был наставлен на меня, я сидел в центре, видимо, был чуть крупнее своих братишек, поэтому выбор пал на меня.

Я только успел вспомнить сказанные кем-то слова: "Расстрелянный выстрела не слышит". Фашист заговорил, не отводя ствола от меня: - "Партизан?"

Вреж, сидевший от меня слева, тут же вымолвил коротко, четко и вовремя: - "Гитлер гут, Сталин капут".

На наше удивление "гость" с Запада громко захохотал, толкая автомат за спину, и произнес единственное слово "шайзе" и удалился.

После чего я перекрестился, обнимая брата, считая, что наша четверка родилась в рубашке.

ВАНЯ ВОЛИКОВ

Смрад "нового порядка" навис над Крымом. Но отравить души честных людей он не смог. А таких было много. Им одинаково ненавистны были и предатели и полицаи, все оккупанты во главе с комендантом Тиссом, побывавшим в каждом селе полуострова со своим переводчиком Отто. Тем самым Отто, что до войны на рынке не раз выторговывал у меня арбузы и фрукты. Сейчас он в фашистской форме, при "вальтере" и держится так, что рядом с ним стоящий Тисе отходит на второй план. Да и переводит он так, чтобы побольше навредить допрашиваемому.

Как-то комендант в Отто застали меня, увильнувшим от работы, и чуть не отправили в лагерь. И все из-за вранья переводчика...

Истинное положение на фронтах от нас тщательно скрывали.

Только Армевак, немного знавший немецкий, мог кое-что подслушать у врагов. Именно он выручил меня, наврав тогда коменданту, будто нас отпустили с поля, как выполнивших две нормы. А на самом деле мы, подростки, собрались и говорили обо всем, что видели и слышали, в том числе и о Москве, под которой фашисты потерпели сокрушительное поражение.

После окопов я подружился с Ваней Воликовым. Секретов друг от друга не имели. Не сговариваясь, следили за полицаем Василием Раком. Тог в свою очередь следил за Беликовыми. Рак почему-то не любил их, а жили они по соседству.

Среди Воликовых, только Ваня был светленьким, остальные - Вася, Коля, Миша, темные в мать и отца.

Ваня был покладистого, мягкого характера. Хорошо говорил по-армянски, всегда улыбался, особенно, когда надевал на себя морскую форму. Друг он был хороший, надежный.

Летом 42-го Ваня ошарашил меня ответом, когда я обмолвился, что хочется как-то помочь своим:

- Зря ржавеют винтовки... как их в дело бы пустить...

- А я помогу тебе, - сказал Ваня и поделился большой тайной.

С матерью и соседкой он ходил за белой глиной для побелки домов в деревню Кобурчак. На обратном пути шли через лес, вдруг под ноги Вани, отставшему от женщин, упал скомканный бумажный шарик. Ваня поднял его и прочитал: "Приходи завтра в это же время сюда один. Познакомишься с партизанами." Сердце Вани забилось

от волнения. Он оглянулся, запомнил место. "А вдруг это ловушка полицаев?" - подумал он, но желание встретить своих пересилило страх и сомнения. На следующий день Ваня пошел на то место, осторожно оглядываясь и прислушиваясь. Остановился. Вокруг никого. Потом послышался шорох ветвей, и перед ним предстал высокий, худой человек в подпоясанной зеленой фуфайке,

- Не бойся, свои! - сказал он. Пошли в лес, а то увидят.

В лесу нас поджидали двое парней с автоматами, одетых так же. При знакомстве один из них, по-видимому старший, сказал:

- Мы - тезки! Я тоже Ваня. Мы уже неделю в ваших лесах, хотим познакомиться с местными жителями. Хочешь быть нашим связным? Дело опасное, подумай...

Ване хотелось посоветоваться с отцом. Партизан согласился ждать ответ два дня, на этом месте.

Ваня вернулся домой, поговорил с отцом.

- Берегись, сынок, соседа. Ты же знаешь, гад он, - предупредил отец. Иди, Ванюша, так надо.

И Ваня подробно ответил на все вопросы о предателях, о преданных советской власти людях, о ближайшей немецкой комендатуре.

- Отец лучше знает людей, он мне подскажет, - пообещал Ваня,

- Нам нужно знать о румынах, о немцах: где они, сколько их, как вооружены? Где и какая имеется у них техника. Приходить будешь раз в неделю. Если что срочное - клади в этот тайник.

Оказывается, Ваня уже два месяца помогал партизанам. Им до зарезу нужно было оружие. Вечером пойдешь со мной, - сказал Ваня.

- Паруйр тоже хочет увидеться с нашими, - вставил я.

- Возьмем и его, - согласился Ваня.

Я велел Паруйру прихватить с собой еду и с наступлением сумерек ожидать в центре села. В назначенное время мы с Ваней незаметно подошли к Паруйру и, озираясь, вышли за село.

В балке, что ведет к лесу, у небольшой пещеры, нас окликнули:

- Фуфайки несешь?

- Нет, шубы! - ответил Ваня.

Это был пароль. Подошли трое. Ваня Волихов представил нас и доложил:

- Ребята принесли хлеб, сало, сыр...

Потом Ваня отошел в сторону со старшим и стал с ним о чем-то

говорить. А мы шептались с остальными. Потом подошли оба Вани, а Ваня-партизан сказал:

- Грант, что же ты склад оружия от своих прячешь? К нам шестеро прибавилось, скрываются от гестапо. Рвутся в бой, но даже подходящего ножа не имеют.

Я рассказал об одиннадцати винтовках и запасе патронов, потом с радостью предложил:

- Забирайте все!

С Сашей договорились встретиться возле кладбища, где на берегу речки были зарыты винтовки.

Откопав в темноте оружие, набив карманы патронами, взяв по две винтовки, я, Вреж и Ваня Воликов пришли на место встречи. Ждем, переживая. Наконец, показался силуэт человека. Обменялись условными знаками. Подошли еще шестеро. Мы передали им винтовки и патроны, не проронив ни слова. Когда они растаяли в темноте, мы разошлись по домам. Дней через двадцать Ваня снова повел меня в лес. Оказывается, Сашин автомат вышел из строя. Вытащив из-за пояса парабеллум, я дал его ему на время, пока отремонтируют ему оружие. Обещал передать с Ваней сотню патронов к пистолету. Мы много натаскали автоматных патронов из немецких подвод. Они подходили и к парабеллуму.

Возвращаюсь домой, я предложил Ване Воликову, в случае, если появится надобность, выкопать остальные винтовки и патроны и передать их партизанам.

После этого я направился в центр села и встретил Ваграма. Тот сказал, что в правлении колхоза, под охраной полицаев заперт арестованный партизан, весь избитый и окровавленный. Ваграм слышал от сельчан, что немцы уже знают о связи отца и сына Беликовых с партизанами. Видно, тут не обошлось без предательства.

Подошли к правлению, окруженному возбужденными полицаями. Больше всех суетился Рак. Поодаль толпились сельчане. Мы стояли, тихонько переговариваясь. Нас мучила страшная мысль: неужели захваченный партизан; испугавшись пыток, выдал Воликовых? С наступлением сумерек мы с Ваграмом шли домой и встретили Ваню Воликова. Взволнованно рассказали ему обо всем.

- Уходить вам с отцом нужно! - выпалил я.

К моим словам Ваня отнесся совершенно спокойно, вроде бы это

не его касалось. А вечером занес сверток и попросил, на всякий случай, сохранить его флотскую форму. "Пройдет шумиха, - сказал Ваня, - возьму назад."

Утром нас поразила весть. Этой ночью Ваню с отцом арестовали. На рассвете их повезли в деревню Васильевка, где были расположены казармы полицаев. Это была база немецких холуев, больше огня страшившихся партизан. Не давали пощады предателям народные мстители.

На другой день я увидел Ваню в последний раз. Отец и сын попросили Рака, конвоировавшего арестованных в город, разрешить им попрощаться с родными. То ли остатки совести зашевелились у бывшего соседа, то ли настроение у него было благодушное, но он согласился. Прощание длилось с полчаса. За это время мы сумели незаметно передать Ване наган, который он спрятал под рубахой. Ваня сказал, что за селом убьет Рака и уйдет с отцом в лес, но получилось иначе. За селом, у развилки дорог, арестованных и конвойного догнала машина с полицаями. Рак поднял руку и, когда грузовик остановился, загнал своих пленников в кузов и увез их в город в гестапо.

А в селе продолжались аресты. Увели слесаря и его жену, фамилии их не помню. Слесарь, приехавший за год до войны из Старого Крыма, работал в кузне. Помню, он прихрамывал, его звали Киркор, Арестовали его за то, что он ремонтировал партизанское оружие.

После ареста Беликовых я опасался, что если Ваня не выдержит пыток, то прядут за мной. Но Ваня погиб геройски, никого не выдал. Об этом проболтался. Рак и еще о том, что начальник полиции Ибрагимов обозвал Рака дураком за то, что партизана привел в полицию с наганом. Ване не удалось убить Рака. Не смог он выбросить и наган. Не стало Вани. Связь с партизанами оборвалась. Шел июнь 1943 года. Я решил откопать автомат, перепрятать его поближе. Накосив травы, я засунул автомат в середину вязанки и пошел домой; А тут навстречу Рак!

- Ты что же, сукин сын, не знаешь, что траву запрещено косить?! А ну, пойдем в правление!

Я ужасно испугался:

- Дядя Вася, простите! Я больше не буду!

- Я вот расскажу дяде Аведису! Он даст тебе трепку за траву! -

смягчился Рак.

Я всю дорогу рассыпался в благодарности, хныкал, говоря, что отец обязательно выпорет меня.

Какое облегчение почувствовал, когда я, наконец, со своим снопом оказался в сарае, засыпал автомат картошкой. А Рак тем временем жаловался на меня отцу. Отец обещал полицаю отстегать меня хорошенько, но сам понимаешь, и пальцем не тронул меня.

Автомат я почистил и смазал, в надежде найти диск. А если нет, то и с таким уйду в лес...

Автомат послужил службу партизанам. И на этот раз получилось не так, как хотелось мне. Заглянул к нам недавний житель Пролома Павел Кузьмин. Забрели на речку, долго сидели на берегу, обсуждали житье-бытье. И тут Павлик вытаскивает из-за пояса наган:

- Вот моя защита! С ней не так страшно...

Из дальнейшего разговора я понял, что он партизанский связной. Я похвалился, что у меня оружие похлеще - автомат ППШ, новый, только без диска.

Прошло время и как-то вечером постучался к нам Иван Федченко. Вызвал меня на пару слов:

- Грант, у тебя есть автомат без диска...

Не дав ему договорить, я обрадованно подтвердил:

- Да, есть! А ты диск нашел?!

- Нет! Отдай автомат! Он очень нужен нам в лесу...

- Не дам! Я сам уйду к партизанам. Мне он тоже нужен...

Федченко старше меня лет на двадцать, уговаривать меня не стал. Попрощался и ушел.

Прошел день, другой. Я стал раскаиваться, что не отдал автомат. Ругал себя. Но вскоре Федченко снова заглянул ко мне:

- Вы, Захарьяны, старые да малые. Ваше дело сидеть в селе и помогать нам! А твой автомат очень нужен партизанам. Отдай! На этот раз я с готовностью отдал автомат. Иван на колене написал бумажку:

«По распоряжению командования крымских партизан принято от тов. Захарьяна Гранта один автомат ППШ без диска».

16.IX.43 г. Иван Федченко

Под эту расписку я передал ему еще триста автоматных патронов.

ПАРАБЕЛЛУМ

Когда в мае сорок второго года немцы вторично захватили Керчь, то их войска снова проходили через наше село на Севастополь.

Квартирмейстеры шли вперед и на каждом доме делали пометки, где и сколько солдат разместить. На нашем доме вместо цифр были написаны слова по-немецки. Наверное, фамилия их командира, так как вскоре во дворе появился офицер в сопровождении верхового фельдфебеля! делавшего пометки на домах. Офицер спешился и вошел в наш дом, а младший чином увел лошадей. Облюбовав одну из дальних комнат, где было две кровати, стол, шифоньер, офицер снял с себя планшет, бинокль, пояс с кобурой - все это положил на стол и ушел со двора налегке, оставив за собой двери открытыми.

Любопытство,обычно,перевешивает благополучие, с бьющимся сердцем я вошел в комнату, открыл кобуру и вытащил черный парабеллум, показавшийся мне очень тяжелым, ностакой удобной рукояткой. Любопытства ради, прикинул, вес - килограмм с девятью патронами. Изучаю. Нажимаю кнопку слева выше рукоятки и вздрагиваю от испуга - это обойма брякнула на пол. Быстро вогнав обойму в рукоятку, сунул парабеллум в кобуру, застегнул ее и вышел. Мать заметила, что иду я крадучись и слежу за дорогой, на которой в любой момент могли показаться немцы, сказала: "Ты смотри, Грант, не трогай у них ничего, они и без того косятся на фото Трдата. Боятся матросов. Хорошо еще, что не знают, что он встречал их под Севастополем, а то вообще нас всех перевешали бы."

После ужина я лег спать в прихожей. Слышал, как мурлыкал песню офицер. Пришел, наверное, навеселе. Потом улегся.

Сквозь сон, смутно слышал какие-то глухие взрывы, хлопки. Прошло какое-то время, в нашу прихожую вошли двое солдат (я уже спал). Они подошли к моей койке вплотную, вытянулись по уставу, в темноте отрапортовали и удалились. Я понял, что немцы приняли меня за офицера. В чем дело, что случилось в позднюю ночь, думал я? Слышу вновь чеканят сапоги в подковах. В этот раз вошли опять двое с фонариком (те или другие, не знаю. На всякий случай, натянул на голову одеяло и храплю).

Солдаты, убедившись, что я не офицер, прошлись по комнатам и в спешке выскочили из дверей втроем.

Утром выяснил, что наши самолеты разбомбили вражеский пала-

точный городок за селом. Взобравшись на бугор, мы видели, как немцы пристреливали искалеченных лошадей, как накрывали палатками мертвых солдат...

Когда немцы покинули то, что осталось от палаточного городка, мы спустились с бугра и очутились среди ошметков человечьего и лошадиного мяса, увидели чью-то оторванную руку с часами, которые еще ходили, мусор, тряпье… И вдруг среди этого хаоса я заметил знакомую кобуру, но разорванную. Рядом - поверженный парабеллум. Сердце мое учащенно забилось. Я бросил взгляд на дом Рака, присыпал пистолет мусором, но брать его не стал. Побоялся, что увидит полицейский.

Перед бомбежкой наши летчики осветили лагерь ракетами на парашютах. Ребята срезали с одного из таких парашютов шелковые стропы, и мы вернулись домой.

Уже когда стемнело, я взял закопченный парабеллум и перепрятал его в сарае.

Л фашисты все шли через наше село, и каждую ночь у нас останавливались все новые немцы. Остановился и какой-то холеный офицер. Он тут же завалился спать и спал за закрытой дверью. Из дома не отлучался. А у меня, грешным делом, созрела озорная мысль: обменять свой покореженный парабеллум, на новенький, исправный.

Я прямо-таки заболел. Хожу по дому сам не свой и думаю: а вдруг обнаружится подмена. Всю семью расстреляют, и меня первого. Я рисовал себе такие кошмарные картины, что, в конце концов, отказался от этой опасной затеи. Только к вечеру малость успокоился и почти забыл о своем дерзком замысле.

И вдруг к нам во двор въезжают два офицера - молодой и пожилой. Молодой - при парабеллуме, а у того, что постарше, кобура небольшая, видно для "вальтера". Они шагнули в комнату, осмотрелись. Рядом с домом я укладывал сено и не спускал с них глаз. Вижу, молодой ушел. Остался тот, что с "вальтером". "Ну, - думаю, - слава богу! Видно нужно окончательно выбросить из головы дерзкую мысль". Успокоился. Молодой вскоре вернулся. Они о чем-то долго говорили, с наступлением сумерек, улеглись спать. Пошел и я в свою комнату. Лег. Слышу, мать говорит отцу: "Двое опять ночуют." " У людей, вон, по двадцать немцев в комнате разместили, а хозяева в сарае ютятся", - ответил отец.

Ночь проспал спокойно. "Значит, бог меня бережет", - думаю. С рассветом немцы уехали.

Днем я взял свой парабеллум, забрался на сеновал, стал его разбирать, чистить, нет, не работает. Выбросить? Жалко. Хорошо бы обменять, но как? А этой ночью на постое у нас были два молодых "парабеллума".

Я было уже приготовился: засунул пистолет за пояс и опустил рубашку поверх брюк.

Мать, заметив, что со мной творится что-то неладное, спросила, не болен ли я. Ответил, мол, голова болит. Она напоила меня горячим молоком, уложила в постель. Но сон ко мне долго не шел.

Утром почувствовал, как железо вдавилось мне в живот. Слышу, немцы выходят, смеются, плещутся за хатой, умываются, бреются. В висках у меня застучало, словно кувалдой били. Спохватился, на цыпочках вбежал к немцам в комнату» подменил парабеллум, застегнул кобуру и побежал на кухню. Мать оставила на кухне только что надоенное молоко. Пистолет опустил в ведро, и бегом в постель. Захрапел. А сердце колотится. Лежу и жду. На улице началось движение, гудят машины, ржут лошади. Слышу, оба офицера вышли со двора.

Наконец утихло...

Слава богу! Пронесло!

И последняя операция. Незаметно от родителей, вытащил пистолет из ведра и перепрятал. Ведро с молоком, вроде бы случайно, опрокинул, чтоб не употребить в пищу.

Сейчас, вспоминая об этом случае, не перестаю удивляться, как это решился на такое...

На первую военную зиму крестьяне успели запастись всем необходимым. Даже сена запасли для скота. Но оккупанты, полонившие Крым, распорядились по-своему. Облюбовал кто какую копну, без лишних слов въезжали во двор, грузили свои каруцы сеном и увозили. А в поисках свежатины немцы и румыны рыскали по курятникам и хлевам. А хозяин, прячась у себя в доме, украдкой наблюдал за куриной охотой, боясь, чтобы хапуги не заставили его грабить самого себя.

Дороги у нас паршивые. Немцы то и дело выгоняли население вытаскивать застрявшие машины.

При раскачке грузовика офицер командует:

- Оппа! Оппа!

Все дружно налегают, но больше смеются. " Застряла у немца ж..а", - помогает ему отец. Не понимая, смеется и немец.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Домой к отцу побеседовать часто заходили односельчане. Так было до и после оккупации. Стал частым гостем и бывший предколхоза Сурен Суренович Ширинян. Это был мужчина маленького роста, худой, а теперь еще меньше стал, чтобы не бросаться в глаза оккупантам. Как и все стал носить кирзовые сапоги. У них с отцом всегда имелось о чем поговорить, как-никак председатель и зам., вместе решали дела и проблемы колхоза. У председателя были и дела, которые он решал сам. Отец в те годы не спрашивал у Сурена, откуда органам известны имена колхозников, которых забирали ночью. И еще, чекисты не могли знать их домов, и, наконец, за что их забирали? А теперь не страшно было спросить.

Бывший председатель обычно садился на койку у окна и часто поглядывал на дорогу, идущую мимо нашего двора. Часто курил, глубоко затягиваясь. Мать обычно была занята на кухне или сидела с больным братишкой. Бабушка все время вязала, сидя на тахте. Я вертелся возле печи, следил за топкой и слушал их разговор

Отец повторил вопрос. Гость закурил в очередной раз, посмотрел на меня и сказал:

- Теперь можно рассказать...

Меня в те годы неоднократно вызывали в райком и говорили: "Нам нужны шесть крестьян из твоего села. Кто это будет - твоя забота. Вот и думай, кого выдашь первым и как "врагов народа". Если к сроку не будут, заберем тебя, а новый председатель укажет на остальных пятерых".

- Аведис, - продолжал Сурен, - я же понимал, что в любом случае они будут арестовывать крестьян, и про себя решил любыми средствами удержать в селе хотя бы костяк колхоза, а тебя и твоих братьев я считал именно таковыми. Вот почему в 1932 году ты был избран моим заместителем. В селе ты всегда пользовался авторитетом. Да и не только в селе.

Ширинян глубоко вздохнул:

- Ты хорошо знал Мелкона Галустяна (По прозвищу Сари Мелкон, это по-татарски рыжий Мелкой)? Этот был кляузник. Агитировал селян писать на меня анонимки. Так что сам напоролся. Стал врагом номер один. Я не буду называть имена остальных. А вот Матевоса Егикьян мне жать, но я ничем помочь не мог. Ты сам был

очевидцем, когда он выступал на собрании и попросил зерна для детей. А сидевший со мной рядом представитель райкома записал его фамилию. В ту ночь, как обычно, к моему дому подкатил "черный ворон". Двое в форме вышли из машины с пистолетами в руках, постучали мне в окно, и мы втроем подъехали к дому "врага народа". У нас все было отработано: я вызывал того, кого надо, через некоторое время "преступник" выходил, иеважно,был он одет или нет, его арестовывали, надевали наручники и увозили. Домой я возвращался один. Но в ту ночь я знал, что Матевоса нет дома. Он пас быков и лошадей в ночном. Только под утро мы встретили его. Увидев меня, он сказал:

- Ширинян, быки слегка нашкодничали в огороде, я сам виноват, вздремнул малость.

Чекисты уточнили его имя, отчество и фамилию и надели на руки браслеты. . Отец слушал, потягивая табачный дым. Потом сказал:

-Значит, председатель вызывал, а "черный ворон" забирал?

Председателя колхоза имени Шаумяна в деревне Пролом называли по-разному. Армяне звали Суреном Суреновичем, русские - Сергеем Сергеевичем, а женщины просто "ынкер", что в переводе с армянского - товарищ.

Только отец звал его по имени.

После долгой беседы бывшие пред. и зам. колхоза пообедали. Вставая из-за стола, отец сказал:

- Тебе надо скрыться от немцев. На меня можешь положиться, я тебя так запрячу в одном из моих тайников, что никто и не заподозрит, куда ты подевался.

Сурен остановился посреди комнаты, улыбнулся, обнял отца и сказал:

- Аведис, ты был и остался верным товарищем. Но ты же хорошо знаешь, что немцы не раз забирали меня и всякий раз отпускали. Более того, в знак уважения подвозили нас с тетей Эльзой к самому дому. А Эльзу я отстоял от высылки. Так что их я не боюсь.

- Так-то оно так, Суреи, но враг есть враг, он может быть явным или скрытым, но верить ему и самоуспокаиваться - это не метод защиты.

Сурен Суренович погладил меня и спросил:

- Грант, ты что-нибудь слышал, что обо мне говорят на селе?

Я ничего не мог рассказать, сказал:

- Нет, дядя Сурен, не слышал.

Это была последняя беседа моего отца с дядей Суреном в нашем доме. Отец проводил гостя и вернулся. Я рассказал ему, что видел как дважды Рак заходил к жене дяди Сурена, к тете Леле, когда Сурен был арестован. Отец, не глядя на меня, сказал:

- Ты ничего не видел и не знаешь, понял?

Я ответил:

- Понял.

После гибели Сурена блюститель "нового порядка" Рак оставил свою жену, к перешел жить в центр села, к вдове Шириняна с ее двумя детьми. Дом председателя стал полицейской штаб-квартирой.

В поле валялись каркасы седел. Зимой использовали их вместо санок при спуске с горы по снегу.

Как-то поймали бродячую лошадь. На хребет ей примостили каркас седла, сверху положили мешок с пшеницей, чтобы отвезти на мельницу, по дороге в деревню Васильевку. Мельница XIX века. По пути встретили обер-полицая Карташова.

- Чьи будете?

- Из Пролома. Грант Захарьян.

Карташов посмотрел в свою тетрадь.

- Хорошо! А где ремни и кожа с седла?

Я объяснил, что мы их такими нашли.

- Добро. Завтра я заеду к вам.

Когда вернулись с мельницы, я обо всем рассказал отцу. Утром полицейский на линейке подъехал к нашему двору. С карабином шагнул в дом. Отец предложил ему стул я спросил:

- По какому делу?

Карташов сел и, прижимая к себе карабин, сказал мне:

- Если сейчас же не отдашь кожу с седла, я пристрелю тебя на глазах у отца.

- Еще посмотрим, кто кого, - отец злой подошел к Карташову. Тот знал горячность отца. Еще до войны по рекомендации отца он был принят в колхоз слесарем. Сейчас выпад отца подействовал. Карта шов смягчился и велел мне выяснить, кто содрал кожу с седла и доложить ему.

После этого случая нам на глаза он больше не попадался, но людям делать подлость продолжал.

В селе Васильевка Карташов отобрал четверых молодых парней, в том числе и нашего друга Володю Беглегчиева, велел им взять топоры, пилы, еду и ехать с ним на заготовку дров. Завез ребят в лес и оставил там. Сказал, чтоб отдыхали, пока он смотается по делам в одно место. Когда вернется, отведет их к месту работы. Ребята терпеливо ждали, сели обедать, а через некоторое время услышали гул машины. Из нее выскочили Карташов и вооруженные немцы. Стреляя над головами ребят, они их связали, швырнули в кузов и увезли в гестапо, как пособников партизан.

На следующий день их расстреляли...

Без предателей и агентов гестапо оказалось бы беспомощным. Немцам нужны были такие, как Карташов...

В нашем селе жила древняя старуха-немка. Когда немцев переселяли в глубь страны, она из-за немощи никак не хотела покидать свою хату.

- Я старая, дороги не вынесу. Оставьте меня, пусть тут меня и похоронят.

Председатель колхоза Ширинян отстоял ее.

-Зачем тревожить такую старую. Пусть доживет свои дни.

Ее оставили. Она встретила немцев. Ей тут же был выдан спец.паек, который доставляли из города раз в неделю.

Когда появилась эта старуха-немка в нашем селе, у кого жила, я даже припомнить не могу. Она стала заметной фигурой только с приходом немцев.

Председатель колхоза Сурен Ширинян как жил в своем доме, так и остался, не прячась от людей. Карташов никак не мог примириться с этим. Рак донес немцам на Сурена. Его забрали. Старуха-немка на попутных добралась до города и вечером ее с Шириняном привезли в село немцы. Старуха сумела убедить гестаповцев в его "лояльности".

Узнав об этом, Карташов вновь добился его ареста. Так за полгода старуха сумела трижды выручить Шириняна. Карташов не унимался. Немцам, видимо, надоела эта возня, й, когда Карташов снова донес на Шириняна, его забрали и расстреляли.

Прошло немного времени, арестовали и Карташова. В гестапо поступила на него анонимка, будто бы Карташов работает на партизан. Немцы поверили и расстреляли своего холуя. Не зря ведь говорится: "Собаке - собачья смерть".

ОРЕЛ

Однажды нам удалось поймать орла. Огромного, со страшным крючковатым клювом, круглыми огненными глазами и мощными лапами-крюками. Он обледенел и не мог летать. Но прыгал так мощно, что мы, трое пацанов-подростков, едва смогли накрыть его плащом.

Орла принесли в сарай Арменака, привязали за лапу, дали воды, даже мяса раздобыли. К утру орел отошел, перья высохли а когда взмахивал метровыми крыльями, то по сараю летели щепки. Страшно было подойти к нему. Мясо он съел, а вот пил воду или нет, не знаю, посуда была опрокинута...

-Что же с ним делать? - думали мы.

Жалко было мучить в неволе.

Решили дать ему работу.

С обеих сторон куска красного полотна написали белыми буквами: "Смерть фашизму!" Вверху и внизу прикрепили две планочки. Верхнюю шпагатом привязали к ноге орла. Ну и намучились мы с ним. Насилу справились. Пришлось снова накрывать плащом. Так в плаще и выволокли его во двор. Отпустили. Чувствуя помеху, орел прыгал, клевал шпагат. Зато как красиво он пролетел над селом, на виду у людей и немцев. Все село было взбудоражено...

По словам Василия Рака, немцы, завидев летучий транспорт, спросили, что там написано?

- Я бы его убил! - якобы ответил немцам Рак. Но орел - ваша птица, на гербе носите, - и перевел содержимое транспаранта.

Один из немцев засмеялся и сказал:

- Орел-коммунист!

ПАРАШЮТ

Осенне-полевые работы при оккупации проходили также, как и до войны - в колхозе. Только сейчас вместо бригадира нами, двенадцатью ребятами, распоряжался Иван Поярков, двоюродный брат старосты Кузьмы Пояркова. Урожай было приказано сдать немцам.

Иван Поярков был нелюдим, подозрительный, какой-то непонятный человек. Но его мы не боялись, считали, что он такой же безобидный, как дядя Кузьма.

Пахали шестью плугами. На каждый плуг по паре лошадей и быков. По два человека для одной упряжки.

Иван к нам не подходил, когда мы устраивали перекур. Никогда с нами не обедал, разговаривал мало. Бывало, за день бросит раз:

- Ну, хватит вам сидеть, курить! Принимайтесь за работу!

На ночь плуги оставляли в борозде, а быков и лошадей уводили в село. Поярков сопровождал нас верхом на коне, который в плуг, конечно, не запрягался...

Однажды ночью, сквозь сон, услышал тихий гул самолета. Видно, кукурузник кружился над нами.

Утром, как обычно, погнали лошадей и быков в поле. Разговаривали о ночном гуле. Кое-кто его слышал, другие спали, как убитые. Когда приступили к работе, я заметил далеко в лесу белое пятно:

- Смотрите! Это же парашют! Его самолет сбросил ночью! Аида туда! Кто со мной? Присоединился Паруйр. Свое тягло оставил напарнику Врежу, Паруйр - Сетраку, и мы пошли к лесу.

Поярков видел это, но ничего не сказал.

Забравшись в лес, потеряли ориентир. Только взобравшись на возвышение, невдалеке за деревьями, увидели белое пятно и поспешили туда. Когда мы подошли к парашюту, повисшему на дубе, до нас донеслись автоматные очереди. Они усилились где-то позади нас, наверное, на опушке леса.

- Немцы! - догадались мы, - лес прочесывают!

Подбежали к защитного цвета мешку, повисшему под парашютом. Ножичком перерезали стропы. Я потащил мешок, чтобы запрятать его подальше от дуба. Паруйр кошкой взобрался на дуб и стянул на землю белый шелк, лишив тем самым немцев ориентира. Фашисты были уже где-то поблизости, вероятно, на возвышенности,

откуда доносилась стрельба. Когда парашют исчез с поля зрения немцев, выстрелы прекратились. Автоматчики покинули лес, очевидно, побоялись советских парашютистов и партизан.

Мы поспешили унесли тяжелую находку подальше от опасного места. К нашему огорчению, оружия в мешке не оказалось. Зато продуктов хватало - сухарей, копченого мяса, шоколада, табака, спичек, свежих газет. Было кое-что из одежды - стеганые ватные фуфайки, брюки, а еще спирт и тол.

Мы взяли одну газету, немного табаку, по плиточке шоколада, завалили мешок сухой листвой и поспешили назад.

Мы, конечно, допустили оплошность. А что, если нас окружат фашисты? Об этом мы почему-то не подумала.

Пробежав изрядное расстояние, мы залегли, прислушались. Ничего подозрительного. Решили не торопиться, передохнуть. Я лег на спину и думал. А если бы, когда мы открывали мешок, нас застали партизаны или застукали немцы? Ведь и те и другие прикончили бы нас. В такой момент никто не станет расспрашивать, кто и чьи мы есть. Но, как говорится, береженого и бог бережет.

Мои думки прервал гул самолета. Он летел низко, словно прощупывал кусты. Самолет напоминал наш кукурузник, только без нижнего крыла. Немецкий разведчик видно искал парашют. Нас заботило, как передать посылку партизанам. С этой мыслью мы вышли из леса и тут увидели десятка три оседланных лошадей и запряженную тачанку. Рядом толпились солдаты. Они отличались формой одежды: у немцев, румын, чехов, венгров - своя, а полицаи были в немецкой форме и на своих хозяев не были похожи - какие-то неуклюжие и расхлябанные. Общались на русском, им так легче было понять друг друга. За два года пребывания в Крыму они успели «учить язык и изъясняться на нем. Мы, затаив дыхание, прислушивались к разговору, улавливая отдельные слова. У кустов в окружении солдат стоял офицер, на нем был накинут плащ защитного цвета. На ломаном русском языке он лопотал: "Пазсашут дерева нет, забрал пахтизан, комарад?" По опушке леса вышли к нашему полю.

С беспечным видом приблизились к плугам. Ребята хотели узнать о наших приключениях, но вопросов не задавали. Им и так стало ясно, когда мы дали им по кусочку шоколада. Сбившись в кучу, прочитали сводку Сов информбюро. Впервые увидели наших

солдат в погонах. Табак разделили и, свернув из газеты самокрутки, закурили.

Поярков сидел в стороне, смотрел, как мы покуриваем. Он не мог видеть и слышать то, что мы делали и о чем говорили. Дымили и все. Никакого интереса к нам он, вроде бы, не проявлял.

Вечером с быками и лошадьми возвратились домой. А часа через два, когда Паруйр, помывшись после работы, пришел ко мне, чтобы вдвоем решить судьбу посылки с кеба, перед нашим двором остановилась легковая машина. Из нее вышел Иван Поярков.

- Грант! Паруйр! Быстро сюда! - позвал он.

Выходя из хаты, мы крепко стиснули друг другу руки, как бы напоминая уговор: "Мы видели парашют издали. Его сняли какие-то люди в зеленых фуфайках и с автоматами. Испугались, что нас могут убить, мы убежали."

Возле машины наш "бригадир" сказал офицеру.

- Вот они сияли парашют!

С немцами был и брат Яши Ибрагимова - полицмейстера.

Нас втиснули в машину, сжали с двух сторон офицерами, сковали наши руки одним наручником.

Поярков остался, а нас повезли в город.

Офицеры, как и большинство оккупантов, говорили по-русски. Один из офицеров всю дорогу шутил и называл нас "братьями-партизанами", Я ответил, что наших братьев в партизанах нет. Тогда он спросил, нет ли у вас сестер, мы, мол, могли бы прихватить их прогуляться. Но и сестер у нас не было. А Паруйр, вообще, рос без родителей. Он рос у брата Саркиса Фундукяна, дяди Хазара и тети Анника. А его братишка Эпрем у других родственников.

Мы не могли шевельнуть рукой, так давили наручники. У здания городской полиции шофер засигналил. К нам подбежало несколько полицейских. Они вытянулись перед офицером - любителем пошутить, вероятно, их шефом. Офицер кивнул, показывая на нас. И расторопные служки бросились вытаскивать нас через разные дверцы машины. Они тянули так усердно, что наши руки заныли от боли. Разобравшись в чем дело, полицаи расхохотались. Противно было смотреть на их сытые, самодовольные физиономии. Нас повели в здание под злорадные выкрики:

- Партизан? Гут, гут!

Нас конвоировали по длинному казенному коридору со многими

боковыми дверьми. Возле одной полицаи остановились. Нас ввели в обшарпанный кабинет. За столом сидел средних лет темноволосый мужчина в полувоенном.

- Обыщите щенят! - приказал он по-татарски полицейским. На стол швырнули мой перочинный нож и расческу. Потом сняли с нас пояса.

- Снимите железо! У них руки почернели, - буркнул темноволосый. В кабинет ввалился толстяк с мрачным взглядом и связкой ключей у пояса.

- Гусейн! Отведите их в камеру! - скомандовал сидящий за сто лом.

- Откуда эти гяуры? - поинтересовался ключник.

- Проломские партизаны.

- О, Пролом - это опасная зона, - злобно бросил толстяк.

Нас повели дальше вдоль коридора. Гусейн остановился и загремел ключами. Дверь со скрипом отворилась, пахнуло духотой. Втолкнув нас в камеру, Гусейн запер дверь.

В тесной камере находилось более двадцати человек разного возраста, но старше нас. Мы присели на краешек нар, сознавая трагичность нашего положения. Угрюмые узники даже не поинтересовались, кто мы и откуда? Утром нас повели умыться. Потом дали по сто граммов просяного хлеба и плеснули в миски жиденького горохового супа. В обед и вечером тот же рацион.

На второе утро открыл дверь толстяк Гусейн. Вызвал двух по фамилиям, скрепив их кисти наручниками, и увел.

- На допрос в гестапо, - невесело прокомментировали соседи по камере. Вечером этих двоих швырнули в камеру. Они были страшно избиты. По лицам еще стекала кровь.

Мы подняли с пола товарищей по несчастью, усадили на нары, обтерли тряпкой их лица. Немного посидев, они молча повалились на дощатый настил.

На третий день на допрос вызвали нас. Привели к большому зданию. Кругом немцы. Арестованные пилили дрова, подметали двор, чистили лошадей. Как только вошли в здание, к нашим конвоирам присоединился переводчик Отто. "Пошли!" - скомандовал он и привел нас в кабинет. На столе - чашка кофе. На диване три мордастых немца в черных мундирах с засученными рукавами. На вешалке плетки разной величины, со свинчатками на ременных

концах.

- Где парашют? - прозвучал первый вопрос.

- Мы не знаем, где он, - ответил Паруйр, а Отто перевел.

С дивана поднялся немец, здоровенный рыжий детина. Схватил нас за грудки, развел в стороны и с силой столкнул нас лбами. Из глаз посыпались искры. Второй удар у него не получился: мы поднапряглись. Гестаповец своим кулачищем с размаху ударил меня по носу. Я упал, он стал бить меня сапогами, куда попало.

Когда я очнулся, то был весь мокрый и лежал в луже. Фашисты обливали меня водой. Ни встать, ни пошевельнуться я не мог. Верзила за ногу оттащил меня в угол. Тут я увидел окровавленного Паруйра, лежащего рядом.

Подошел Отто:

- Если не признаетесь, вас добьют.

- Все равно..., - простонал я.

И действительно было все равно. Но тут кто-то наступил мне на руку и стал давить кованным каблуком все сильнее и сильнее. Боль стала невыносимой. Казалось, моя кисть попала в мельничные жернова. Не помню кричал я или выл. Отто что-то спрашивал, немец орал до хрипоты, а я то и дело терял сознание.

Помню, немцы мыли руки под умывальником. Отто угодливо поднес им полотенце. В это время ввалились двое солдат. Схватили меня за руки, за ноги, выволокли во двор и бросили в телегу. Следом потащили Паруйра, швырнули на меня.

И вот мы снова в камере полицейской управы. Люди подняли нас, отнесли на нары. Сутки мы лежали неподвижно...

Через три дня повели меня на допрос одного. Все ныло внутри и снаружи. Лицо запеклось в ссадинах и кровоподтеках. Переводчицей на допросе была молодая, симпатичная болгарка. Меня посадили на стул, подвели огромную клыкастую овчарку. Болгарка перевела слова немца:

- Если не скажешь, где парашют, тебя заведут в ту комнату и спустят на тебя овчарку.

Я в какой уж раз повторил, что парашют сняли и утащили люди в зеленых фуфайках.

- А они вас видели?

- Нет. Мы спрятались.

- Почему?

- Боялись, что убьют нас.

- А ты можешь найти то место, где висел парашют?

- Нет, не могу. Это далеко, не найти...

Немец ухмыльнулся и что-то сказал. Болгарка перевела:

- Чтобы ты не заблудился, он повесит парашют на то же место. Офицер спросил:

- Откуда Пояркову известно о парашюте? Вы же ходили за ним!

- Что ходили - известно. Он тоже видел парашют в лесу и злился, что мы бросили работу и ушли.

Наконец, меня отвели в камеру. Потом потащили на допрос Паруйра. Я переживал, чтоб он не запутался в ответах. С нетерпением ждал его, прислушиваясь к шагам в коридоре. Паруйр рассказал потом, что гестаповец провоцировал его, уверяя, будто я признался во всем, даже в том, как мы вдвоем курили табак из небесной посылки.

- Но я же не курю! - усмехнулся Паруйр. Ты этого не мог сказать. Вот я и понял, что немец врет. Так и открутился...

... Нас еще месяц держали под следствием, старались запутать. Потом судили за саботаж и хулиганство. Дали два месяца тюремного заключения. Так мы очутились за решеткой.

На второй месяц заключения нас стали гонять на работу. Приходилось рыть бомбоубежище, подметать двор, пилить дрова.

Однажды Гусейн завел нас в свою обшарпанную канцелярию с портретом Гитлера на стене. Развалился за столом, а нам велел сесть на лавку. В это время задребезжал звонок над дверью, Гусейн приказал нам ждать, запер дверь и ушел.

Мы стали ждать. От скуки рассматривали фотографию на столе под стеклом. Противно было смотреть на стоящего во весь рост под руку с офицером улыбающегося Гусейна. Под окном стояли немецкие сапоги с широкими негнущимися голенищами. Под портретом фюрера - вырезки из журналов с оголенными женщинами.

Гусейн, наконец, вернулся и сообщил, что завтра нас повезут за город пахать полицейские огороды.

- Завтра же воскресенье! День передач и свиданий, - пытались воспротивиться мы.

- Если из Пролома принесут передачу, дежурный ее примет в вечером передаст вам.

Утром Гусейн с женой, я и Паруйр приехали на огороды. Целый

день вкалывали, а вечером все-таки передачу получили. В камере устроили общий ужин из домашних харчей.

Среди заключенных были люди разных национальностей.

В понедельник на рассвете из камеры увели пожилого заключенного. Мы уже знали, раз его вызвали до девяти - значит, он не вернется.

Однажды утром меня с Паруйром взяли из камеры, посадили в кузов, кинули пару лопат и повезли куда-то. Остановились у противотанкового рва, засыпанного до половины. Офицер велел взять лопаты и полностью засыпать ров.

Наши сердца похолодели, когда мы увидели слегка закиданные землей тела убитых. Видать волки или собаки побывали здесь: из-под земли выглядывали полуобглоданные руки, ноги, искаженные лица...

- Юде! Коммунист! - брезгливо объяснил офицер и отошел к машине, подальше от трупного запаха.

Потом офицер проверил, достаточно ли мы насыпали земли, загнал нас в кузов и отвез в камеру.

Однажды в субботу Гусейн повел нас к начальнику полиции Якову Ибрагимову, работавшему до войны парикмахером в Карасу-базаре. Ибрагимовых было три брата. Средний, похожий на Якова, служил в СД, а младший Осман был рядовым полицейским. Осман конвоировал нас в камеру и из нее. В полиции нам повстречались молодые татары.с которыми учились в Васильевской школе. Только теперь они служили оккупантам, а мы были арестантами. Нам за себя не было стыдно, а они прятали глаза от нас.

Когда после ареста, мы впервые попали в кабинет начальника полиции, мы, естественно, не обратили внимания на то, как обставлена приемная такого важного начальника. А теперь нам бросился в глаза большой портрет Гитлера в золоченой раме. Рядом висела карта Европы, утыканная флажками на булавках, отмечавшими линию фронта. А Германия была красного цвета.

Яков и Гусейн заговорили по-татарски:

- Как они работали у тебя на даче?

- Хорошо! - ответил Гусейн. Хотел даже угостить водкой, но побоялся, чтоб не наделали глупостей, не попытались убежать.

- Не убегут! Что они, дурные? Им осталось отсидеть всего двадцать дней, - усмехнулся шеф и обратился к нам по-русски:

- Гусейн хвалит ваше трудолюбие. Завтра поедете на мой участок, наведете там такой же порядок.

"Обрадовал! Черт бы тебя взял с твоей дачей!" - подумал я, но деваться было некуда. Молча, под конвоем Гусейна вернулись в камеру. Рано завалились спать. Знали, нас поднимут чуть свет и увезут. Но вышло по-другому.

В ночь на воскресенье охрану тюрьмы сократили. Этим воспользовались четыре смельчака одной из камер и, выломав решетку, убежали. Утром - общая тревога. Полицейским было не до нас. И мы спокойно провели в камере все воскресенье. А вскоре закончился и срок нашего заключения. Мы, что ни говорите, легко отделались.

Ночью Пролом жил относительно спокойно, а днем народ отсиживался в укрытиях, опасаясь ареста.

Полицай Рак продолжал усердно служить фашистскому порядку. Днем и ночью он рыскал по селу, высматривал, вынюхивал. Он боялся людей и всегда был начеку. И вот, как-то ночью, патрулировавший в центре села Рак, почуяв неладное, крикнул:"Стой! Кто идет?" В ответ ударила автоматная очередь. Но и полицай успел выстрелить. Партизан был ранен в плечо, а Рак, получив три ранения в ягодицу и ноги, сумел уползти к себе домой. Раненого партизана в школе перевязали девушки-учительницы Аня и Оля. Раньше они жили и преподавали в Васильевке. Ночью следующего дня партизаны увели раненого в лес.

Аня и Оля были веселыми, общительными девушками. Когда мы бывали вместе, они играли на гитаре, пели песни. Вскоре Аню и Олю схватили и расстреляли.

О перестрелке с Раком рассказал мне Гурген.

- Это из твоего автомата партизанский разведчик прошил Рака! - обрадовал меня Гурген.

Это была последняя встреча с Гургеном. Вечером он искупался, надел чистое белье, конечно, любимую тельняшку, и рано утром ушел в лес. Дня через три после нашей встречи, утром мы узнали, что перед лесом, у села Кабурчак убит партизан. В тельняшке...

С отцом Гургена пошли на место убийства. На вспаханном поле было многолюдно. Гурген лежал на спине, лицо в крови и грязи. Земля вокруг, пропитанная кровью, была стоптана. Как видно, первый выстрел попал в горло, он мучился. Те же, кто выстрелил в него, и добили его.

Подъехал известный на весь район "оппель". Мы посторонились. Четверо, с плетеными погонами, вышли из машины. Поправляя черную кобуру, Тисе шагнул к Гургену. Поставив ногу на голову покойного, комендант произнес:

- Матхос - партизан!

Эти два слова все годы войны наводили страх на бравых воинов вермахта и их союзников.

После освобождения Крыма останки Гургена были перезахоронены.

На столе передо мной газета "Крымская Правда" за 23 ноября 1990 года. На третьей странице статья "Хачик", автор Володя Зиновьев.

Сначала несколько слов об авторе. Володя был моим соседом в Проломе и моложе меня на несколько лет. С детства своими способностями, скромностью, вниманием он завоевал симпатии селян. Мы не дружили, поэтому родители его больше запомнились мне. Отец Володи часто бывал у нас, а когда мы, пацаны, случайно оказывались рядом с их домом, мать Володи всегда угощала нас горячими вкусными блинчиками.

В статье "Хачик" Володя на примере Хачика широко повествует о проблемах нашего края. Хачик - мой одноклассник. С сестренкой Розой он ушел в партизаны в свои семнадцать лет. Он был хорошим бойцом. Ему доверили миномет. Однажды с партизанами, убегая от карателей, вместе с товарищами, вынужден был бросить миномет. За это его расстреляли свои же партизаны. Приговор привел в исполнение Павлик Кузьмин.

Статья "Хачик" в газете заканчивается словами: "Павел Васильевич Кузьмин жив. При воспоминании о Хачике Гагульяне плачет."

Партизаны из Пролома увели в лес и расстреляли Ивана Вельского, Ованеса Овсепяна, Гаврила Галактеева. За что их убили? Никто не знает.

Илюша из Грузии был убит по возвращении из села Танагельды своими же партизанами. Гурген - разведчик-самородок убит во время выполнения задания. Он вместе с Павликом Кузьминым, Епремом Оганяном и Мухамедовым из Татарии был послан за продуктами в село Кабурчак. Ночью, когда он возвращался с продуктами на место сборов у леса, его же товарищи по заданию вы-

стрелили в него, а потом уже добили раненого. Об этом рассказал мне пятый участник этой операции, которого по неизвестной причине оставили дожидаться их возвращения те, кто поднял руку на своего же товарища? Тогда я спросил:

- Гурген был фигурой среди товарищей, человеком с большой буквы. Как отреагировало командование на его гибель?

В ответ, к моему удивлению, я услышал:

- Никак, будто его и не было в отраде.

- Что же получается? Как в поговорке: бей своих, чужие бояться будут? Вот тебе и на! В то время, как на фронтах гибли тысячи наших братьев, в тылу врага товарищ убивает своего боевого товарища.

Я уже писал о гибели Матевоса Егикяна, который на колхозном собрании попросил для своих троих детей и восьми племянников хлеба. Это посчитали за "непростительное преступление", и он поплатился жизнью.

Теперь о двух сыновьях Матевоса Егикяна, ушедших в партизаны.

После очередного прочеса леса Мисак в Сетрак Матевосовичи, как и все партизаны из села, скрывались в своем доме. За братьями ухаживала и скрывала их единственная их сестра Майрам Матевосовна. И все же они были схвачены. Исчезли и братья Егикяны. Со дня ареста партизан без малого прошло два года. Кончилась война. Вернулся из концлагерей Василий Пефти. К нашему удалению я безмерной радости, он сказал, что все эти годы по лагерям смерти скитался вместе с Мисаком и Сетраком. После освобождения военнопленных Мисак и Сетрак были призваны в армию, а его, старика, отправили домой. В день его отъезда из Германия братья уже » солдатской форме пришли проводить его. Им тогда не было 19 я 20 лет. Они попросили передать привет всем односельчанам, чтоб ждали их со скорой победой домой. Шли месяцы, годы. Не было ни писем, ни братьев. Через много лет бесплодных поисков узнал я, что Мисака и Седрака Егикянов расстреляли по приказанию Каплуна, как партизан-дезертиров.

Завершая Проломскую эпопею, обращаюсь с вопросом к живым убийцам своих братьев-партизан: по примеру П. Кузьмнна, хоть плачьте! Или убийство своих братьев, боевых друзей для вас удовольствие?

В село все чаще стали наведываться каратели. В начале 44-го нагрянули неожиданные гости - пестрая смесь немцев и казаков, все верховые. На казаках - красные башлыки, кубанки, бурки. Они ехали строем, с песнями. Все выпивши.

Как всегда, жители попрятались, чтоб избежать встречи с опасными гостями. На краю села, под лесом у речки стоял дом Экшитяна. Априем и его жена Хасик были людьми пожилыми. История их жизни заслуживает внимания.

В начале века Априем жил в Турции и имел большую семью. В 1915 году, в годы геноцида армян в османской империи, чудом спасся, бежав в Россию, оставив там убиенными жену и шестерых детей. А Хасик, обезумевшую от горя, у которой турки загубили мужа и восьмерых детей, добрые люди переправили морем в Россию. На дорогах изгнания судьба свела их вместе. Обездоленные, потерявшие, она - мужа, он - жену, а вместе четырнадцать детей, они потянулись друг к другу, поженились и успели родить еще троих детей - Сатеника, Арсена и Андраника. Родители в них души не чаяли.

Казаки, ворвавшись в село, спьяна стали показывать свою "удаль". Они скакали по улицам, подняв беспорядочную стрельбу. Пятнадцатилетний Арсен, испугавшись, побежал к лесу. Один казак заметил это и, совсем озверев, выстрелил в него. Приволок раненого и бросил в речку. Родители кинулись за сыном в воду, но казаки долго не разрешали поднять его со дна, а когда, наконец, Арсена вытащили на берег, он был мертв...

... Командиром партизанского отряда в наших лесах был бывший секретарь Карасубазарского райкома партии Каплун. Это был жесткий сталинист. В 1937-38 годах это он давал колхозам "разнарядки" на выявление стольких-то "врагов народа". А в 44-ом в лесу по его приказу были расстреляны восемь человек из Пролома, тогда как немцы за годы оккупации убили семь. После освобождения Крыма Каплуна судили. Ему предъявили обвинение в пассивных действиях партизанского отряда, в том, что его заботой были не удары по оккупантам, а использование отряда для охраны и защиты его собственной персоны. Избежать сурового наказания Каплуну помогла дочь. Она предъявила суду немецкую листовку, в которой фашисты за голову Каплуна обещали солидное вознаграждение. Они-то знали, что он еврей. В этом и была основная причина их

ненависти к командиру партизан, отряд которого не очень досаждал немцам.

Каплуну было известно о массовом угоне скота из села в феврале. При желании он мог бы стадо отбить и угнать в лес. Его перегоняли с десяток немцев. Но Каплун решил не рисковать и дать немцам уйти.

У дороги, ведущей из города Белогорска в Симферополь, раскинулось армянское село Бурлуча (Цветочное). Его жители, ушедшие в местный партизанский отряд, действовали куда активней партизан Каплуна. Они не раз подрывали полотно железной дороги, совершали налеты на колонны немецких машин. Осенней ночью 1943 года эти храбрецы штурмом выбили из своего села немцев, при этом уничтожили восемь солдат и одного офицера. Шестерых фашистов взяли в плен. На утро с богатыми трофеями ушли в лес, избежав боя с большими силами карателей. В этой операции отличился разведчик Давид Нерсесян, житель Бурлуча. В настоящее время живет и здравствует с семьей в Анапе.

В апреле 1944 года немцы как-то посерели, с них сошел былой лоск. Сошло веселье. Они не чувствовали себя полноценными хозяевами.

Теперь наши самолеты стали чаще появляться над Крымом. Однажды мы были свидетелями, как "мессершмидт" удирал от нашего "ястребка". Офицер, наблюдавший за воздушным боем, чтоб поддержать престиж своего асса, сказал: "Энглиш! Нике рус!" А для нас, ребят, главным было то, что "мессер" давал драпу, потом, когда немецкие войска отступали из Керчи на Севастополь, а делали это в спешке, они вышедшие из строя машины сталкивали на обочину дороги и поджигали: усталых лошадей пристреливали. И все это в беспорядке, не так, как прежде. А в одно весеннее утро через село проскакало несколько верховых. Небольшие вооруженные группы пеших немцев выбежали за околицу, й вдруг, словно озарилось, со стороны Феодосии пошли танки "Т*34",-облепленные нашими солдатами. Танки обгоняли оборванных, грязных, побросавших оружие немцев, и продолжали мчаться вперед, не обращая на перепуганных и жалких фашистов никакого внимания.

Припомнился мне Николай из Керчи, который, уезжая, кричал:

- Я вас не забуду, я вернусь!

СВОБОДА

Наконец-то долгожданная свобода!

Людв с радостью взялись за свои крестьянские дела. Не боясь, не оглядываясь, пахали колхозную землю. На третий день собрали нас, человек 12 ребят, и велели взять лопаты. Мы пошли в сторону Карасубазара. За селом попадались распухшие от жары трупы немцев. Вонища - не подойти. Надо было поскорее закопать останки врагов, чтобы очистить воздух и землю Крыма!

Нам попадались трупы с набитым землей ртом: хотел нашу землю - на вот жри. У других вместо земли изо рта торчали обоймы с патронами. А один, видать, офицер, поставлен был на карачки с торчащим в заду штыком. Мы так его с хвостом швырнули в яму. Трупы зарывали старательно. Их было много. Попутно собрали 27 винтовок, много патронов. Автоматы, видать, забрали наши солдаты, спешившие к Сапун-Горе. Потом с трофейными винтовками мы несли по ночам дежурство на улицах села, опасаясь нападения банд, укрывшихся в лесу полицаев.

Днем возле нашего дома остановился танк "Т-34". Ребята в шлемах взялись за его ремонт, а мы окружили солдат, рассматривали их погоны, медали, ордена. Лейтенант Николай Чалышев расспрашивал нас обо всем, а мы, в свою очередь, задавали вопросы ему. Словом, мирно беседовали, а над нами пролетали наши самолеты. Они пролетали так низко, что, казалось, заденут крыльями вершины деревьев, будоража нас своим радостным и тревожным гулом.

В это время со стороны речки к нам прибежал мужчина в гражданском и крикнул, что на берегу скрываются несколько немцев. Хотят, мол, сдаться.

Кустарник был всего в полукилометре от нас. Лейтенант, взяв двух автоматчиков, отправился туда. Мы, конечно, за ними. Незнакомец позвал немцев, и те вышли с поднятыми руками.

- Где оружие? - спросил их лейтенант, показывая на автоматы солдат и свой пистолет.

Немцы показали на воду. Мужчина в штатском хотел броситься в воду искать оружие, но лейтенант остановил его. Попросил полезть в воду нас, ребят.

Раздевшись до трусов; мы выудили пять винтовок и два автомата.

- Что же твое, винтовка или автомат? - строго спросил лейтенант человека в гражданском. Почему не в полицейской форме? Сволочь ты! Вчера стреляли в нас, а сегодня услуги предлагаешь!..

Пошли в село. Лейтенант остановил бортовую машину, приказал немцам и полицаю влезть в кузов. Два автоматчика сопровождали пленных в комендатуру.

- Расскажите там все! - велел солдатам лейтенант...

Очередное ночное дежурство стало особенно памятным. Из леса, под усиленным конвоем, пригнали восемнадцать полицаев и привели их к колхозному амбару. Мы по счету приняли арестованных и загнали их внутрь. Ведь среди захваченных полицаев были те, что недавно водили меня в гестапо и обратно в камеру. Узнали меня и они. Но теперь ключи от места заточения находились не у Гусейна, а у меня.

Охраняли амбар втроем.

Осман Ибрагимов вскоре заговорил за дверью:

- Грант! Сходи в деревню, найди вина и закуски. Несколько дней мы ничего не ели.

- А вам хуже не будет? - съязвил я. Полицаи обозлились, стали осыпать нас бранью. Я рассердился:

- Сейчас же замолчите! Гады продажные. Пикните еще раз - перестреляем, как собак!

- Стрелять, конечно, мы не имели права. За них мы в ответе. Судить их будет трибунал.

Утром по счету мы сдали предателей, и их повели в Карасубазар.

Мои ровесники, 1926 года рождения, уже служили в действующей армии. Поэтому нас, 250 однолеток, собрали в большом болгарском селе Кобурчак, в четырех километрах от Пролома. Стали обучать военному делу, как призывников. Муштровали с утра до вечера. Недели через две, а именно:

15 марта 1944 года, на утреннем построении объявили:

- Татары! Два шага вперед!

Татары вышли.

- Вы свободны! - сказали им. - Идите по домам!

Татарские парни собрали вещи и разошлись.

Оставшимся армянам, русским, болгарам, грекам начальник сборов объявил:

- Вы хорошо знаете, как вели себя татары во время оккупации,

как сотрудничали с немцами... Поэтому пусть вас не удивит, если их выселят из Крыма...

Через месяц нам выдали справки о прохождении курса военного обучения в отпустили домой до особого.

И вот опять я в Проломе. Жду призыва в армию.

В начале июня 1944 года в наше село заявились трое в форме НКВД. Должен сказать, что после изгнания немцев, председателем нашего колхоза был избран Егор Габриелович Захарьян - мой дядя. Этих военных он определил на постой к нам. Отец выделил им комнату, где они днями сидели и что-то писали.

С квартирантами у нас контактов не получилось. Даже бесед не было, хотя они обедали с нами. Мы в свою очередь ничем не интересовались. Сидят, пишут - значит так надо, такая у них служба. А мы для них, видать, и вовсе не существовали.

А однажды вдруг, ничего не сказав, они переселились к Воликовым.

- Что за люди! Даже не попрощались! Не угодили им что ли? - сердито сказал отец.

ВЫСЕЛЕНИЕ

Через три дня мы поняли: им просто стыдно стало пользоваться гостеприимством армянской семьи, которую они наметили сослать...

Но это потом. А сегодня 26-ое июня.

Нас, шестерых ребят, вызвала в правление колхоза и сообщили, что на следующее утро мы должны на подводах выехать в село Кобурчак и по приказу из Москвы принять участие в выселении болгар.

- Сбор у правления на рассвете,- сказал председатель. Здесь вас будут ожидать военные...

Я ничего не мог понять. В чем же провинились работящие болгары? К этому времени в Пролом прибыло десятка три солдат, сержантов и офицеров с красными погонами. Никто на них в селе особого внимания не обращал. Все были заняты уборкой рано созревших хлебов, домашними делами. А тут вдруг отрывают рабочие руки на какое-то выселение. Я плохо спал в эту ночь, хотя не мог представить, каким кошмарным будет завтрашний день.

Не было и шести утра, когда обоз с двумя солдатами в каждой подводе двинулся в Кобурчак. При выезде из Пролома мою подводу остановили. Один из солдат соскочил и пошел к последней хате. Минут через пять направился туда и второй. В окне засветился свет от коптилки. Я тоже пошел, зная, что там живут армяне.

Зашли в хату. Солдат грубо сказал:

- Где хозяин?

- На фронте, - ответила хозяйка.

- Сколько детей?

- Восемь.

- Приказ наркома внутренних дел. Вас выселяют. На сборы двадцать минут!

- 20 минут?! Куда же я с кучей детворы? За что?

- Приказ есть приказ!

Женщина бросилась будить детей - старшему 16, младшему четвертый год. Успели свернуть постель, захватить кое-что из одежды и двадцатиминутный срок истек.

- Выходите!

С Минасом Егикьяном, который на два года был младше меня,

мы взяли узлы и с рыдающими детьми подошли к подводам. Солдаты опечатали дом сургучными печатями. Чубатый сержант равнодушно скомандовал:

- Поехали на поляну! Там место сбора всех армян!

Эта была та самая поляна, на которой наши "кукурузники" в 1942 году разбомбили палаточный городок немцев. Но почему сюда свозят армян?

Только тронулись, как мать страшно закричала:

- Стойте! Одного ребенка нет! Дома его забыли! Дома!

Я соскочил с подводы, бросился к хате.

- Куда ты? - закричал сержант. Дом опечатан!

- Ну и что? - крикнул я, не оборачиваясь, побежал к дому и сорвал сургуч, вызвав гнев конвоиров.

Так я довез семью тети Гадара до поляны, на которой уже столпились несчастные люди, обреченные на выселение из родного дома. Выселяли болгар, армян, греков, цыган. Кругом обман и афера.

Подъехал я к следующему дому, возле которого стояли солдаты. Подумал, что они уже разбудили стариков, чтоб те успели собраться, но ошибся. Солдаты только начали будить хозяев. Старики, похоронившие полгода назад сына Арсена, убитого казаками, спросонок не могли сообразить, что к чему. Они испуганно шарахались из угла в угол, беспомощно разводили руками, не зная, за что ухватиться. Да и что возьмешь? Дом? Скот, который едва успели завести после изгнания немцев? Долгую трудную жизнь, что прожита здесь? Ничего этого не возьмешь...

Априем и Хасик Экшияны так и сделали: вышли из дома с пустыми руками. Солдаты готовили сургуч.

- Погодите! - вмешался я. Вы же видите, они ничего не соображают.

Я заговорил с дядей Априемом на родном языке. Тогда он вернулся в дом, взял хлеба, постель и кастрюлю. Я отвез их на поляну, бросил повозку и побежал домой. Отец и мать еще спали. Разбудив их, я рассказал о происходящем. Отец не поверил.

- За что высылать?!

Глянув с холма на поляну, он увидел там все село посреди разбросанных узлов с постелью. Старики, женщины, дети. Гул голосов, плач.

Солдаты подогнали подводу к нашему двору. Сержант направился во двор и в это время его обогнал вернувшийся отец:

- Куда хотите везти людей? - спросил он у солдата.

- Папаша, мы не знаем. Сказано: выслать армян...

- Три года немцы угрожали мне за сына-моряка, защитника Севастополя. Обрадовались: дождались свободы! Вот первое письмо получил от племянника. Летчик-истребитель Галуст Априемович! Магарыч поставил почтальону за такую радостную весть. Каждый день жду письма от сыновей, от племянников. Куда они теперь будут писать?! Ты соображаешь?!

- Папаша! Я выполняю приказ наркома внутренних дел. Собирайтесь!

Отец прошелся по большому двору мимо разостланного лука и чеснока. Первый урожай картошки должны были вот-вот начать копать. Черешня вся обвисла сочными ягодами. Что же это? Бросать все? Хотели кур забрать, но бывшие квартиранты опередили нас. Потрясенные страшной несправедливостью, отец, мать и я побрели пешком до поляны, кое-что прихватив с собой. Перед уходом отец сходил к Воликовым и попросил тетю Настю, чтобы она сохранила все письма от сыновей и племянников, а когда получит наш новый адрес, чтоб переслала нам.

Тетя Настя, обнимая отца и плача, обещала сделать все по-людски, пусть не беспокоится.

К обеду все армяне из Пролома были доставлены на поляну. Здесь же находилась и семья болгарина Василия Мастерова - дочь Елена, сын Дмитрий и их мать. Сам Василий и его старший сын были на фронте. Все это для энкаведистов, выполнявших бесчеловечный приказ, никакого значения не имело.

После обеда прибыли грузовые машины - газики. Их было мало. В каждую машину загоняли по 4-6 семей. Места для пожитков в грузовиках не нашлось. Пришлось все оставить на поляне.

Конвоиры то и дело покрякивали:

- Садитесь быстрей! Вещи брать не обязательно! Старайтесь держаться семьями!

На поляне, как после погрома, валялись одежда, постели, посуда... Жутко было глядеть на это. Грузовики с плачущими детьми и женщинами двинулись через село. Во дворах ревела брошенная скотина, безнадежно тоскливо выли собаки.

А по дворам уже бродили какие-то люди, заглядывали в сараи и хаты, искали чем поживиться... Прощай, родной Пролом!

К вечеру добрались до станции Ички, где нас ожидали небольшие двухостные теплушки. Нас затолкали в вагоны. Теснота была невероятная - яблоку упасть было негде.

В середине состава - вагон с охранниками. На остановках получали продукты и через выборщиков раздавали их по вагонам. От нашего вагона таким снабженцем стал я.

Было объявлено, что на стоянках из вагонов выходить нельзя, чтобы не отстать и не потерять свою семью или близких. На стоянках мы, ребята, все-таки умудрялись заглянуть в другие вагоны, узнать, кто в них едет и все ли здоровы...

Один за другим двигалось около двадцати составов. В каждом жителя 10-15 деревень и городов. Среди высылаемых никто не приметил преступников. Их место заняли мы. Ой, как хотелось спросить: с каких это пор стали считаться преступниками дети, женщины, старики? В какой стране, при каком строе было так? Но надо прикусить язык, набрать в рот воды и молчать. Молчать!

28 июня 1944 года наш состав проехал Чонгарский мост и взял курс на север. Из Крыма вывозили одиннадцать тысяч армян.

Угнетала нас теснота и грязь, бытовые неурядицы, длительные стоянки на протяжении всех двенадцати суток пути...

Март 1989 года

ВЫПОЛНЯЯ ПРИКАЗ

Уважаемые товарищи!

После статьи Владимира Лукьянова в вашем журнале "Юность" я не выдержал, взялся за перо: уж очень похоже все то, что рассказано о выселении балкарцев, на те позорные "операции", в которых мне пришлось участвовать 45 лет назад.

9 мая 1944 года литерным эшелоном (нигде не останавливаясь) наша часть войск НКВД, в которой я был рядовым солдатом, прибыла в Крым. От станции Джанкой мы повернули на Керчь, где и обосновались. Шли разговоры о том, что мы должны вести борьбу с отрядами татар-добровольцев, оставленных немцами в крымских лесах. Однако, как выяснилось, мы прибыли совсем для других дел.

В Керчи некоторое время мы несли гарнизонную службу, а 15 мая наша рота была переброшена в райцентр Ленинское. В ночь на 18 мая мы были подмяты "в ружье" и несколько часов куда-то шли по бескрайней степи. В 3.30 утра подошли к степному аулу Ойсул и только тогда нам сообщили цель нашей операции - выселение татар. Ручные пулеметчики остались в оцеплении, а из остальных были сформированы тройки во главе с сержантами, офицерами и керченскими оперативниками.

В 4.00 началась операция. Мы заходили в дома и объявляли: "Именем Советской власти! За измену Родине вы выселяетесь в другие районы Советского Союза!" На сборы давалось два часа, каждой семье разрешалось брать с собой 200 кг груза. Операция подготовлена была блеетяще: в аул прибыло столько новеньких американских "фордов" и "студеббекеров", что они вывезли все население за одну ходку на ближайшую железнодорожную станцию Семь Колодезей.

Операция сама по себе была не только безнравственной, но и жестокой, изобиловала отвратительными сценами: старуха, обезумев от горя и неожиданности, бросилась бежать в степь и была срезана пулеметной очередью; безногого инвалида, на днях вернувшегося из госпиталя домой "по чистой" и заявившего о своих правах, волоком потащили к машине и, как куль муки, бросили в кузов...

К 12-ти ночи все эшелоны с выселенными покинули пределы Крыма. Имущество и скот выселенных были брошены на произвол

судьбы.

А через месяц с небольшим, в ночь на 24 июня, мы вновь двинулись из Керчи в поход в к утру прибыли в прибрежное село Марфовку (между Керчью и Феодосией), населенное болгарами. Нам было объявлено, что мы будем выселять жителей этого села, а по всему Крыму в этот день выселяются, кроме болгар: греки, армяне, караимы и цыгане. Людям мы должны говорить, что прибыли помогать косить сено. Так мы и поступили.

Разойдясь по выделенным нам участкам, мы, как будущие "шефы", радостно были встречены хозяевами, не поскупившимися на выпивку и угощения для бескорыстных "помощников". В назначенное же время, когда в село въехали автомашины, мы объявили хозяевам: "Именем Советской власти..."

Татар, оказывается, мы выселяли "гуманно", как я уже говорил: два часа на сборы и 200 кг на семью, а тут - 20 минут на сборы и груза, что унесешь в руках. К тому же было организовано соревнование между группами: кто раньше закончит свой участок. На деле вышло, что люди хватали не самое необходимое, а что попадало под руку и тут же выталкивались прикладами...

Выселения в том виде, как они проводились, - это акция, по своей гнусности, по физическим и моральным мукам ни с чем несравнима. Те, кто в своей жизни не подвергался этому, не может, пожалуй, в должной мере представить весь их трагизм. Между тем даже сейчас, во время гласности, об этом пишут очень мало и весьма сдержанно, хотя в истории подобных аналогов найти невозможно.

После начала первой мировой войны в России активизировалось антинемецкое движение, однако, царь Николай II не додумался до выселения немцев. И только Сталин, руководитель первого в мире социалистического государства, нашел обоснование столь варварским акциям.

В то время я и почти все рядовые солдаты были молоды - мне было тогда 19. Мы честно выполняли все приказы и распоряжения командиров... Сейчас, уже на склоне лет, мне хотелось бы этим хоть как-то снять с души грех за невольное участие в тех позорных делах.

А.Веснин, агроном, участник войны

г. Мелитополь

Еще статья из газеты "Аргументы и факты", №19, 1991 г.

ЗА И ПРОТИВ

Демократия. Демократия...

А что она дала народу и государству? Кроме демагогии и бесконечных разговоров - ничего хорошего. Законы никем не выполняются - ни простыми людьми, ни руководителями. Доказать по справедливости нигде нельзя, особенно в торговле. Что хочет торговая мафия, то и делает, и никого не боится - ни власти, ни законов.

Прокуратура - "немая и беззубая", милиция - "слепая и глухая", половину которой нужно привлекать к ответственности. Армию облили грязью, оплевали. В стране нет требовательного руководителя. Президент для всех очень добрый. За беззаконие никого не снял с должности, никому не "срубил голову". Его никто не боится.

Спрашивается, кому нужна эта демократия?

При Сталине каждый был уверен: обидевшего, обсчитавшего, укравшего или просто нечестного человека обязательно постигнет строгая кара Закона.

Я жил при Сталине. Помню дисциплину и порядок. Тогда и не знали, что такое "мафия", "рэкет" и прочее.

Вот поэтому и "кипит" в душе и хочется вовсю кричать:

"Не хочу демократию, верните Сталина".

В.Кравченко, Харьков.

И НЕТ ПРОБЛЕМ...

Всех тоскующих по Сталину и его порядкам (а их миллионы) предлагаю сослать в спецпоселение, пока не испытают на себе, что такое сталинизм и его порядок. На каком основании?

А на таком же, когда нас ссылали при Сталине. Я и адрес подскажу - Пермская область, там есть крупные бумкомбинаты, очень нужны лесорубы, возчики, трелевщики и сплавщики древесины. Рабочие поселки мехлесопунктов по Каме и до верховья реки Вишеры еще сохранились.

Нас освободили из ссылки после войны, на наше место привезли

крымских татар, болгар, армян, греков и цыган, а сейчас и они уезжают, так что места вакантные, безработицы не будет, там работают даже дети с 10 лет.

На работу надо ходить километров за 8-10, к § часам утра, норму выполнять обязательно. Ссылать всей семьей, невзирая на возраст и здоровье, без паспортов и без права выезда даже отпуск. Кому не хватит домиков на 2 семьи, построят сами бараки, лесу кругом полно. Ну а лет через 50 разберутся, может, реабилитируют всех, а может и не всех, смотря по работе.

Около миллиона там вполне можно разместить. А если будут недовольные, таких арестовывают и лишают права переписки, как нас в 1937-38 гг. Зато появится у нас бумага, для всех хватит газет.

Будет разрешен вопрос с обеспечением каждой семьи квартирой, так как квартиры высланных будут по дешевке проданы новым жильцам. Остальных, миллиона 2-3, можно в Нечерноземье для решения Продовольственной программы. Заброшенных деревень там хватит, дома сами восстановят, колхозы сами создадут, скот и остальное вырастят, если есть захотят, причем без какой-либо собственности на землю.

Платить за труд так же, как при Сталине.

А.Гусев,

Г. Гатчина

Уважаемый товарищ А.Гусев, мой земляк по несчастью, я рад, что Вы от имени миллионов товарищей говорите правду простым языком.

Г.А. Захарьян

AШXЕН

В 1943 году из села Пролом по своим делам отправились в город Карасубазар дядя Ованес и моя двоюродная сестра Ашхен Априемовна. Было теплое летнее утро. Шагали по пыльной дороге. Кругом ни души, только птицы возились на обочине дороги и взлетали при их приближении. Солнце поднялось довольно высоко и слепило глаза.

Неожиданно из-за пригорка выскочил "оппель" и остановился около пешеходов. Из машины торопливо вышли комендант и переводчик. Вслед за ними выскочила огромная овчарка и сразу набросилась на дядю и Ашхен. Хозяин отозвал собаку, но легче им от этого не стало. Немец сразу перешел на крик. Переводчик перевел слова коменданта: "Почему бродите по дорогам? Кто за вас работать будет?" Комендант достал пистолет и направил его в дядю: "А ну-ка, бегом до самого Пролома. Марш! Увильнешь - застрелю. Остановишься - раздавлю". Дядя перекрестился и побежал впереди машины. Отбежав немного, сошел с обочины завязать шнурок на обуви. Немцы, что-то крича, проскочили мимо и скрылись. Дядя, чудом оставшийся в живых, стряхнул с себя пыль и страх, вытирая пот с лица, поспешил к племяннице.

Ашхен не отреагировала на появление дяди. После ряда обращений к племяннице, дядя понял, что Ашхен сильно напугана. Эта окаянная встреча стала причиной помешательства Ашхен. Днями, как тень, она бродила по дому, к ней только изредка возвращалось сознание. Единственная надежда была на скорое освобождение, на приход наших войск и квалифицированное лечение. Но приход ознаменовал переход от фашистов к коммунистам, вместо госпиталя - ссылка.

Ашхен увезли от родных и положили в Пермскую психбольницу. Никто из нас толком не знал, как она там и жива ли вообще?

Ее долго разыскивали. Потом узнали, где она. Наш зять, Мирон Сергеевич Егикьян был в командировке в Перми и привез Ашхен в Красновишерск. Боже мой! Вместо красавицы Ашхен мы увидели двадцативосьмилетнее приведение. Она не узнавала нас.

Ашхен вернулась из ссылки вместе с нами, дожила до старости в Сухуми, так и не вспомнив, что же произошло, кто она; где ее две дочери. Не вспоминала она и о муже, Левоне Оганяне, который не

вернулся с войны.

Не вернулись домой и оба деверя Миран и Ардаш. Ашхен прожила в беспамятстве сорок один год. В 1984 году в возрасте 69 лет Ашхен умерла.

СУДЬБА АРДАША

Как я уже говорил, Ардаш был призван во флот вместе с Трдатом в 1941 году. Война разлучила их. Ардаш со своей бригадой был переброшен на защиту Перекопа. Здесь шли тяжелые оборонительные бои. Ардаша ранило в руку, он был госпитализирован в городе Джанкой, но, не долечившись, Ардаш приехал в Симферополь, где на окраине города жили родители и братишка Рубен. Средний брат Галуст - летчик, воевал. Раненый воин жил с родителями до зимы 1941 года. Рана зажила, но в городе и в окрестностях уже появились немцы.

Отец предупреждал сына, чтоб тот снял флотскую форму, немцы и так косятся. Моряк сменил бушлат и брюки, а тельняшку и пояс оставил. Вскоре немцы забрали Ардаша и с другими пленными отправили на запад, в Германию.

На Украине, Ардашу и четырем пленным, в одну из зимних ночей удалось бежать. Уходили по одному, через определенные интервалы времени, договорившись встретиться в условленном месте. Пришли только трое. Четвертого ждали, спрятавшись в кустах, некоторое время и, не дождавшись, пошли на поиски, тихо окликая товарища. Вскоре он подал голос.

- Ты что, Вася, вздумал отдыхать? - спросил Саша. Но Вася, сидя в снегу, стонал, сдерживая боль. Оказалось, что он вывихнул ногу. Пришлось нести его на себе, следовало быстрее удалиться от железной дороги. Ночь была на исходе, беглецы наследили здесь порядочно: то вели висевшего на шее товарищей хромого Василия, то по очереди несли его на спине. Вскоре зашли в глубь леса. На рассвете остановились в зарослях передохнуть и осмотреться.

- Везде наши следы! Выследят, гады! Хотя бы снег пошел или растаял совсем...

Снег был сантиметров пятнадцать толщиной, чистый и белый, я на нем четко вырисовывались свежие следы...

Посоветовались. Решили устроить в кустах постель из веток для больного, замаскировать и оставить с Васей Мишу, самого здорового и сильного, чтоб в случае необходимости помог Васе передвигаться. Ардаш и Саша, малозаметные, маленькие ростом, пошли в разведку и на поиски пищи.

Куда там, незаметные. Вокруг - белое безмолвие, снежная

целина! Ни одного следа, кроме их.

Пошли в одну сторону - ничего не видать. Развернулись, как ходом коня в шахматы, пошли дальше - и снова никаких признаков человеческого жилья.

- Давай, хоть палками запасемся против собак, - посоветовал Саша.

- Немецкие овчарки - это тебе не дворняги. Они на человека натасканы, - сказал Ардаш, но все же подобрал увесистую дубинку. - Так увереннее... А ты запоминай дорогу - порядочно отошли, не заблудиться бы, если следы заметет. Видишь, тучку несет. Мне кажется, мы кружим. Видишь, корявое дерево? Мы уже были ... Правее берем...

Они спешили, озираясь по сторонам, поднимались на небольшие возвышенности, но и оттуда ничего не могли высмотреть.

- Да что здесь за пустыня такая? - возмущался Саша. Уже и сил нет, ноги промокли... Так и с голоду подохнем...

- Пошли дальше! Там, кажется, лес пониже, может, и люди близко...

Они шли еще долго. Наконец наткнулись на лесную дорогу, обрадовались, пошли по ней. Через час увидели полевую армейскую кухню, без колес, изуродованную взрывом снаряда и запорошенную снегом. Полгода назад здесь кашеварили красноармейцы, прячась от самолетов. Дальше дороги не было. Тупик.

- Вот и забрели на ориентир... Пошли назад, пока ноги еще держат. Возвращались они по своим же следам, по дороге, затем свернули в лес, срезали угол и снова вышли на свои следы. Дошли до двух одиноких толстых деревьев, снова срезали угол и часа через полтора, уже в сумерках, вышли на свою стоянку.

Вася по-прежнему стонал. Нога распухла. Миша предложил попытаться самим поставить вывих на место.

- А если хуже будет? - усомнился Ардаш.

- Куда уж хуже! - заскрипел зубами Вася. - Попробуйте...

Васю измучили, но ничего у них не получилось, только боль усилилась, Вася стонал, не переставая, не давая вздремнуть измученным, голодным товарищам. Утром снова решили пойти на поиски людей.

- Я пойду с Ардашем, - сказал Миша. Может, напоремся на такого, что придется кулаками помахать...

И вдруг до них донесся собачий лай. Все ухватились за палки. Из-за деревьев вышел мужчина с ружьем, в форме. С ним были обыкновенные лайки.

- Полицай вышел поохотиться, - решили, но потом разглядели на нем форму лесничего. Тоже продажная шкура, - подумали, когда человек и собаки остановились метрах в десяти от них.

- Кто вы такие и почему здесь? - спросил он.

- А вы, кто? - спросил Миша.

- Я - лесничий. Мое село в пяти километрах отсюда. Смотрю, напетляли от самой железки. Отошли от нее километров на десять...

- Взяли бы немного правее от кухни и как раз в село бы вышли.

Он снял ружье с плеча, повесил его на сук дерева и подошел вплотную:

- Здесь вам оставаться нельзя... Я по следам определил, что вас четверо, и один из вас хромает... Раненый что ли?

- Ногу вывихнул, - сказал Михаил и приблизился к лесничему, чтоб заглянуть ему в глаза и определить, что это за человек. Скажите, где мы?

- На Украине, у железки Киев-Житомир. А откуда вас везли?

- Из Джанкоя...

- Подкрепитесь, вот... - из охотничьей сумки он достал сверток с яйцами, окорок, мелко нарезанный, ломоть душистого белого хлеба, еще пахнущего русской печкой, бутыль молока - и все это передал Михаилу.

- Ешьте! - сказал, а сам подошел к Васе, осмотрел ногу, распиравшую изношенный гражданский ботинок, сшитый, видно, каким-то местным умельцем.

- Без костоправа не обойтись. Управляйтесь с едой и пойдем на край леса, поближе к селу. Пересидите там до темна, потом больного доставите в хату... Я покажу...

На окраине леса собаки лесничего залаяли на скот, оставшийся без присмотра.

Лесничего звали Дмитрием. Оставляя ребят в зарослях, из которых хорошо просматривалось село, он сказал:

- Слева, в верхнем ряду третья хата... Там моя племянница. Как стемнеет, доставьте больного туда. Сперва сходишь сам, - сказал он Мише. Увидишь молодую женщину. Скажешь, что ты от дяди Дмитрия и расскажешь о случившемся. А я приведу костоправа. С

этими словами лесничий ушел.

По дороге в соседнее село к знакомому костоправу лесничий терзал себя мыслью о том, что забыл предупредить ребят об осторожности.

Почему-то не думалось тогда, что немцы в село могут нагрянуть в любое время, а, может, пока он ходил, они уже заявились туда. "Надо поспешить, и, если что не так, предупредить ребят". С такой думкой подошел он к дому костоправа, где бывал еще до войны. Как сейчас хозяин? Можно ли довериться ему? - подумал еще раз и под лай дворового пса постучал в дверь.

Вышла хозяйка. Поздоровалась. Спросила: "Что вам надо? Узнав, пригласила его зайти. Хозяин заболел..."

- Ах, вот кто пожаловал к нам! - произнес хозяин, узнав лесничего.

- Здравствуй, здравствуй, тезка! Садись. Рассказывай, что нового у вас.

- Что у вас, то и у нас - один хрен... Кругом снег, да немцы с румынами...

- Свирепствуют... Вчера забрали Кузьму - председателя Совета... Свои науськали... Продают друг друга, выслуживаются, а германцу на руку... Сегодня одного к стенке, завтра - другого... Выходит не зря копали окопы... Нашими трупами заполняют... Вот и думай...

- Ладно, об этом потом, - сказал лесничий, заметив, что хозяйка вышла. Нужно помочь. Ногу в стопе вывихнул один из наших, двое суток прошло.

- Кто такие?

- Из Николаева, Одессы. Один в тельняшке, видно, кавказец, с усиками, глаза шустрые. Четверо их.

Фрося - жена костоправа, сообразила на стол, поставила бутылку.

- Больному нельзя пить, - напомнила мужу.

- ... Я вернусь попозже, - сказал жене, вставая из-за стола, хозяин.

Еще при свете дня они зашли к племяннице лесничего, а когда стемнело, в окно к ней постучал Михаил. На стук вышел Дмитрий. Минут через десять больной был уже в хате...

Костоправ, тоже Дмитрий, как и до войны, работал дорожным мастером. У него пропуск, и он не боится задержаться до глубокой ночи.

- Ладно, - сказал он, садясь со всеми за стол, на котором уже дымилась отварная картошка, стояли маринованные грибы, квашеная капуста, нарезанное сало и чай без сахара, но с молоком. Подкрепимся за компанию... Больному нужно набираться сил... придется терпеть...

Впервые за столько времени ребята ели по-человечески, не спеша, находясь в тепле и уюте.

Вася морщился от боли, сдержанно то ли стонал, то ли выл. Его держали, стараясь не смотреть на его измученное, потное от напряжения лицо.

- Расслабься! - приказал костоправ. Думай о картошке: она сегодня очень вкусная. Не заметил?

- Зам...ой,- побелел от боли Вася. - Фууу! - протяжно выдохнул. - Кажется встала... аж сердце зашло...

Все облегченно вздохнули, а костоправ сказал:

- Я даже слышал, как хрустнуло... Боль скоро утихнет. Поспи.

Василий, действительно, вскоре уснул, а остальные перешли в общую комнату, где ужинали. В беседе узнали, что ремеслом костоправа у Дмитрия занимается весь род - от деда до сына-подростка.

Костоправ ушел. Лесничий тоже. Договорились оставить Василия у племянницы Дмитрия, пока не спадет опухоль. Остальным переночевать и разойтись, кому куда. До пояса обмылись теплой водой. Хозяйка простирнула им рубашки, высушила, а утром, с богом, проводила ночных гостей.

Больше ребята не встречались...

Ардаш Априемович Захарьян решил идти на Перекоп, а там и Крым, своя деревня. За три месяца он преодолел полторы тысячи километров. Шел днем и ночью, ехал на попутных машинах и телегах, товарным поездом. Наконец-то дома, можно облегченно вздохнуть, но радоваться было рано - кругом немцы...

Весной 1942 года его снова арестовали. Загнали в вагон из Жигулиной Рощи и повезли с пятью другими мужчинами. Среди этой пятерки был некто Адамович. Через полгода ему посчастливилось бежать из концлагеря, что в городе Смелый, на Украине. Он добрался до Жигулиной Рощи, где жила мать Ардаша, показал ей фотографию Ардаша, на шее у него висела черная доска с номером узника 14789.

Он рассказал, что Ардаш болел тифом, как его чуть не похо-

ронили, посчитав мертвым, как он, через силу, в бреду, заговорил, попросил не хоронить его, убеждая, что он еще живой. Весил он тогда 26 килограммов. Мать плакала, отец сидел рядом, сдерживая себя, теребил платок, а Рубен не спускал глаз с рассказчика.

- Ты не тяни, - заговорила мать. - Скажи честно - Ардаш жив?

- Ардаш жив, даст бог, вернется,- заверил Адамович.

После, когда немного отлегло от сердца, мать накрыла на стол, все приступили к трапезе. Раздался стук в дверь.

Алрием Галустович встал и открыл дверь. Перед ним стоял Ваня Федченко.

- Заходи, Ваня, у меня гость с Украины от сына.

Ваня и Адамович были представлены друг другу и беседовали. Все, что узнал Ваня от Адамовича, он затем передал командованию партизан.

Весной 1943 года Ардаша с Украины этапировали в Польшу. А три месяца спустя, он был уже во Франции, в шахтах, где каторжане со всей Европы добывали уголь.

Освободили их американцы в начале 1945 года...

После Победы Ардаш с многочисленными пленными вернулся в Советский Союз...

Настали дни тщательных проверок, описаний во всех подробностях и последовательности событий каждого военного дня, проведенного в боях и мытарствах по Европе...

Его опять загнали под землю на Воркуте. Теперь он был узником № 2-Н-101. Этот номер нашили ему на фуфайку, слева на груди, на спине, на правом плече и левом рукаве...

О месте пребывания Ардаша мы узнали от Беликовых из Пролома. Дом тети Насти, Николая, Васи и Миши стал и почтовым отделением связи всех отдаленных. Они, как просил их мой отец, все поступавшие на наше имя письма направляли в места нашей ссылки... Большое спасибо за человечность!

Ардашу присудили 20 лет каторжных работ на шахте. Но настал 1953 год и он, настрадавшись в течение 8 лет, был амнистирован, вместе со всеми, наконец, вырвался из 2-го О.Л.П. В товарняке благополучно добрался до дома, но уже по новому адресу: станция Яйва, Молотовской области...

Встреча было более чем радостной. За одиннадцать лет родители не раз слышали о смерти сына. И вдруг, вот он - живой!

На второй день к ним явился представитель комендатуры, чтобы убедиться в подлинности документов об освобождении...

Ардашу выдали паспорт с красной полоской из одного угла в другой, с надписью:"Без разрешения выезд с местожительства запрещен!" В течение трех дней обязали устроиться на работу. Ардаш стал жить с родителями и работать товароведом в портняжной мастерской.

В 1954 году, через 12 лет после последней встречи, Ардаш приехал в Красновишерск погостить у нас. Разговаривали сутки напролет, жадно слушали о его мытарствах по белу свету, вспоминали живых и мертвых, радовались встрече и сокрушались потерями и тяготами жизни... Зашел разговор о женитьбе Ардаша.

- Рано еще, - засмеялся он над своей перезрелостью. - Вот заработаю, тогда...

В Красновишерске жила наша землячка Гоарик Ованесовна Погосян. Ардаш и Гоарик знали друг друга еще до войны. Но это было так давно, что пришлось знакомить их заново.

Организовали капеллу из братьев. С Ардашем мы заявились к отцу Гоарик. Отец - дядя Ованес, человек строгий. Он старше наших отцов.

А мы кто, сваты? Братишки жениха, Ваграм, Вреж, Грач, Агасер и я. Мы уже были женаты. Мы шли, но не знали, чем закончится наше сватовство. Правда, до визита в дом невесты, мы ее долго уговаривали. И в этом состоял наш козырь. Но об этом потом.

Постучали в дверь дяди Ованеса. Нас с улыбкой встретила старшая сестра Гоарик Вартануш. Это нас подбодрило - с удачной ноги входили в дом. Дядя Ованес редко когда улыбался, а тут, здороваясь с нами, во весь голос расхохотался. Теперь еще труднее стало угадывать его мысли. Мне показалось, что он подумал: "Вот так сваты, и это с вами я должен иметь дело?" Не знать причину нашего прихода он не мог. Мы как-то не решались начать разговор о сватовстве.

В конечном итоге договорились.

А через некоторое время вторично штурмовали дом дяди Ованеса, чтобы окончательно определить день свадьбы. Утрясли и этот вопрос. И свадьбу сыграли, и Ардаша с женой проводили к родителям. Там они получили квартиру, скрепили семейные узы.

Сейчас Ардаш и Гоарик живут в Белореченске Краснодарского края с сыном Арамом, дочерьми Седой и Маргаритой, с зятьями Эдиком и Тиграном, где счастливым, много пережившем в годы войны деду и бабушке досаждают внук и внучки.

ЗА ПОДВИГ - СРОК

В1944 году над городом Джанкоем был сбит наш самолет. Летчик благополучно приземлился и скрывался до тех пор, пока его не приметил житель этого района Гарюн Овакимович Овакимян. Он переодел его и скрыл от гестапо. Потом уже раздобыл для него пропуск на передвижение и помог летчику перейти линию фронта. Гарюн поступил так, как подобает патриоту Родины. Он спас жизнь бойцу, идя на смертельный риск.

Вскоре был освобожден Крым. Спустя месяц, органы арестовали Гарюна по подозрению в том, что он сдал летчика гестапо. Дали 10 лет - и в Ухту.

А спустя многие годы, летчик гражданской авиации Анатолий Федорович Алексеев, разговаривая с чернявой официанткой в свердловском ресторане, рассказал о случае, приключившемся с ним под Джанкоем. И вот, что услышал:

- А вы знаете, что Гарюн из-за вас получил десять лет?

Анатолий Федорович тут же оформил отпуск и выехал разыскивать своего спасителя, но безрезультатно. В те годы узнать за что и где посажен, жив ли арестованный, было делом не то, что невозможным, а рискованным, более того преступным..

Встретился Анатолий с Гарюном за месяц до окончания срока, в 1954 году. Он был освобождению амнистии.

Недавно я получил письмо от А.Ф.Алексеева из Черкасской области, где он сейчас проживает.

ВАГАРШ КЕШИШЯН - РАЗВЕДЧИК

Летом 42-го в селе Пролом появился молодой, высокий человек с кавказским обликом и акцентом. Поселился он у Врежа, приходясь дальним родственником по матери.

Вскоре все село уже знало Вагарша Киркоровича Кешиняня - веселого, находчивого парня, бесшабашного в своей смелости даже перед вооруженными немцами.

Мы же, подростки, замечали, что он часто куда-то уходил, так же внезапно появлялся и не в меру интересовался буквально всем. С немцами и румынами ведет беседы и даже спорит. Как бы в шутку, смеясь, показывает им спичечный коробок с надписью: "Наше дело - правое. Враг будет разбит. Победа будет - за нами!"- и опять вроде бы в шутку предлагает убрать офицеров и перейти на сторону русских.

Ни словом, ни жестом этот парень не дал повода оккупантам признать себя за побежденного.

Однажды, в присутствии нас, подростков, Вагарш вступил в спор с немецкими солдатами о том, что русский солдат обучен лучше, поэтому война ими будет проиграна. Дело дошло до того, что немцы, дали Вагаршу незаряженную винтовку, с примкнутым штыком, и выставили против него для рукопашного боя солдата-верзилу.

После нескольких выпадов из рук немца была выбита винтовка, а Вагарш, быстро развернув свою поперек тела, подскочил к опешившему немцу и прижал его голову к стене дома.

Чем бы закончилась эта схватка, неизвестно. Немцы, увидев, что самому сильному из них, приходится туго, бросились на помощь. А мы, свидетели этой схватки, возмущенные несправедливостью, кто чем мог, отвлекали их, дав Вагаршу возможность благополучно улизнуть за дом и скрыться со двора.

После это случая Вагарщем заинтересовался полицай Рак, стал расспрашивать о нем жителей. Узнав об этом, мы, пацаны, сообщили Вагаршу, что Рак заинтересовался им.

Контакты с Вагаршом мы поддерживали при крайней необходимости, ибо зря приходить к нему Вагарш запретил...

Осенью 1943 года Вагарш возвращался с очередного задания. Он два дня пробыл в армянском селе Субаши и на рассвете покинул его. На окраине села его окликнули: "Хенде хох!" Вагарш поднял руки и

заметил, что к нему приближается тщедушный солдатик с автоматом на шее. Но недаром в наших местах во время оккупации жители шутили всерьез:

Земля - крестьянам,

Лес и тропки - партизанам,

Асфальт днем - немцам,

А ночью - власть Советам!

Удар обеими руками в подбородок. Секундная борьба - и автомат в руках Вагарша.

- Хенде хох! - скомандовал Вагарш. Немец упал на колени и, плача, стал умолять о пощаде.

Из хат повыскакивали женщины, старики стали просить:

Не убивай его! Верни оружие, иначе нас всех перестреляют.

Спрячьтесь и не показывайтесь немцам. Я отпущу его, - сказал Вагарш.

Жители разошлись. Вагарш повел немца по дороге на Пролом. Шел и думал: "Как быть? Отпущу немца без оружия, его допросят и устроят экзекуцию жителям. Оружие нужно и нам. Убить, забросить в кусты? Искать будут, жителям опять не сдобровать... А, будь что будет! Ему-то нечем похвастаться. Отпущу..." - Вагарш щелкнул затвором.- Немец упал на колени, стал плакать, просить, чтоб не убивал.

Вагарш поставил рожок на место. Подошел к трясущемуся немцу, обыскал его сумку и карманы, нет ли запасных рожков. Убедившись, что нет, отошел, вынул рожок, вытащил из него патроны и бросил на дорогу, подальше от себя. Потом швырнул автомат в противоположную от рожка сторону, сказал:

- Цурик нах гаус!

Обошел вокруг немца и зашагал по дороге. Оглянулся. Немец, собрав оружие, побежал на свой пост, от которого Вагарш отвел его километра на три.

Зима 44-го была суровая. Снега навалило около полуметра. Сильный Морозный ветер гнал поземку, слепил глаза, заметал дороги. На подводах немцы передвигаться не могли. На колеса налипало и намерзало столько снега, что их не перевернуть было. Сами немцы кутались во что попало, одеялами укрывали лошадей. В эту зиму немцы разобрали все колхозные конюшни и сараи, ими топили печи в домах, где грелись самти и отогревали лошадей. Зай-

дешь в дом - в одной комнате немцы, в другой - лошади.

Мы чаще стали уходить к односельчанам, у кого на постое не было немцев. В такую погоду немцы пригоняли танки, вездеходы и накатывали дорогу, создавая обозу возможность продвигаться дальше... Не успеют дома навести порядок, глядишь, как новые "гости" снова все загадят.

Когда подожгли колхозные сараи, немцы собрали жителей и погнали их в лес пилить дрова. Сами в лес идти боялись, стояли на опушке, а мы пилили и на своем горбу носили дрова в село. Это за три-то километра.

Когда не было ни румын, ни немцев, в село под предводительством полицаев совершали набеги земляки. От немцев они отличались тем, что по ночам открывали в селе беспорядочную стрельбу и орали Под окнами, чтоб не смели выходить в комендантский час, иначе всех перестреляют. Они забирали все то, что еще оставалось после немцев.

Судьба потом свела нас с ними на Урале. Они удивлялись:

- Вас за что сослали? Мы-то и до войны, и в войну хозяйничали в Крыму! А вам что надо тут?

Что надо? Мы и сами до сих пор не знаем. Сами удивляемся, что в паспортах у южан местом рождения значится Пермская область. Урал. Отчасти за это мы должны быть благодарны нашим землякам.

В сосланных армянских семьях родилась не одна тысяча детей с позорным ярлыком. С этим ярлыком похоронили мы отцов. И до сих пор следы этих ярлыков в паспортах наших детей. Ни один руководитель страны до сих пор не задавался вопросом, за что были наказаны греки, армяне, болгары и цыгане? Зачем заставили их покинуть дома, имущество, хозяйство и нищими с позорным клеймом скитаться по стране?

Сегодня встал вопрос, и правительство позаботилось о возврате и устройстве крымских татар на Родине, им выделены миллионные ссуды. Мы рады за своих земляков, поздравляем их с новосельем. За несколько десятков предателей нация не может быть виновна. Татар я знаю с детства как трудолюбивых, честных, отзывчивых товарищей.

Нам, высланным во втором этапе: грекам, армянам, болгарам и цыганам обидно, что мы нигде не вспоминаемся. Почему мы должны

стать крайними и заброшенными?

Сегодня мало кто верит, что были высланы из Крыма греки, армяне, болгары и цыгане, потому что на съездах и в прессе не вспоминают о них.

- Демократия, слепая и немая, демократия.

Живя у Врежа, Вагарш Кешинян достаточно хорошо знал меня и Врежа. Чем могли, тем и помогали ему. Нам Он ничего не объяснял, но мы сами о многом догадывались. И вот однажды этот весельчак, неугомонный парень, вдруг загрустил. Обращаясь к нам, сказал:

- Мне, ребятки, нужно сходить в очень нужное место. Признаться, далеко и поэтому рискованно, а пропуска у меня нет.

Я выслушал его и вспомнил:

-Вагарш, в одном месте я много видел бланков пропусков.

- Чепуха! Главное - печать и подпись, - возразил он. -Подпись Тисса имеется на каждом приказе и объявлении, а печати стоят у нас в паспортах, - сказал я.

- Попробуем потренироваться, авось и выйдет.

С Врежом пошли в общину, так назывался колхоз при немцах. Вреж остался за дверью, а я вошел в кабинет.

За столом сидел Василий Кузьмин - бухгалтер.

Я хорошо знал его, так же, как и он меня. Поздоровался. Перебросились несколькими словами. Я закурил в угостил его.

- О! Сигареты! Откуда они у тебя? - спросил он.

- У немцев спер, - честно признался я.

- Молодец! Теряться нечего, - засмеялся он.

На столе за счетами я увидел бланки пропусков - целая куча аусвайсов...

- Фу ты, сволочь, - выругался я и бросил на счеты свою фуражку.

- Все время на глаза сползает,- и заложил штук восемь пропусков под подкладку околышка.

- На, вот тебе лист побольше! - предложил бухгалтер, протягивая чистый лист бумаги.

- Много будет, - отказался я, нахлобучивая фуражку на голову.

- Теперь в самый раз!

Дядя Вася засмеялся:

- Ладно! Носи на здоровье!

Конечно, он был своим человеком. Скорее всего он догадался о моей уловке, но лучше, когда тот и другой делают вид, что не

догадались о проделке собеседника. Так легче жить под пятою врага.

Вскоре я попрощался с дядей Васей и вышел. Подмигнув Врежу, мы спокойно пошли вдоль деревни. С одного из столбов незаметно отодрал горсть объявлений с подписью Тисса и орлом, державшим в когтях свастику.

Закрывшись в комнате и приняв все предосторожности, на чистом листе бумаги стали учиться подделывать подпись Тисса, и писать пропуск Вагаршу, жителю села Пролом для посещения родителей в селе Армянбарин Джанкойского района.

Пропуск должен был быть действителен по 28 февраля 1944 года с подписью Тисе (по латыни). Подпись была размашистой и сравнительно простой. И дата выдачи: 18.11.1944 г.

Исписав два листа бумаги, мы, наконец, согласились, что сойдет - не такие уж грамотеи полицейские. Заполнили один бланк пропуска» Получилось наглядно, даже красиво. Теперь подпись Тисса, после нескольких неудачных попыток она тоже стала похожей.

Труднее всего было с печатью. Чего только мы не делали - и затачивали специально нож, сделав конец лезвия острым, как шило, и вырезали более десятка сырых картошек, а латинские буквы по окружности никак не получались. Зато орел со свастикой получался на славу. Ивсеже решили орла подчернить чернилами, а латинскую надпись смазать сильнее, чтоб слилась.

Попробовав печать на чистом листе бумаги, мы остались довольны: вполне прилично. На пропуске печать получилась лучше, просматривались даже некоторые буквы.

Мы нашли Вагарша и показали пропуск. Он с удивлением смотрел то на Пропуск, тана нас и не мог поверить своим глазам.

- Когда же вы успели побывать в городе?

- У нас там в гестапо свой человек. Он и сделал, - соврали мы. На следующее утро Вагарш ушел. Мы сильно переживали за него.

Пропуск поддельный, ему бы быть поосторожнее. Но он этого не знает и может полезть на рожон.

Вагарш вернулся за день окончания срока действия пропуска. Мы бросились к нему с распросами.

- У каждого поста останавливали мотоциклисты, проверяли документы. Глянут сквозь запотевшие очки на орла и лопочут: "Гут, Гут!" Иди, мол, дальше. Так вся дорога. Сплошной зеленый свет, - засмеялся он. Тут мы рассказали всю правду.

- Значит, есть бог на свете! - сказался. А я-то вел себя уверенно, веря в подлинность пропуска. А так было даже лучше, если бы я боялся, в меня засел бы страх и неуверенность, немцы могли бы заметить.

- Поэтому мы тебя заранее и не предупредили, - смеясь заметил Вреж.

Пришел конец войне. Вернулся к своему очагу Вагарш Киркорович Кешинян. Мать и сестра радостно встретили победителя. Дальше - свадьба, дети, внуки, пенсия.

В настоящее время бывший разведчик, кавалер орденов и медалей, живет в городе Сочи в окружении детей и внуков. Встречаемся мы редко, но при каждой встрече разговор начинается с поддельного пропуска.

ДОРОГА В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Резкие толчки паровоза сбросили с верхних нар нам на головы невольных пассажиров. Кто-то заругался. Послышался плач. В душу закралась боль, стало ясно, что нас отрывают от Родины, что мы покидаем Крым. Нестерпима обида за свою жизнь, нас всех охватила тоска. Женщины не выдержали, заплакали. Дети вторили матерям. Мужчины насупились, угрюмо смотрели на проплывавшие мимо деревья, дома и заборы...

По Чонгарскому мосту проехали через Сиваш...

Украину проезжали словно по бесконечному кладбищу, завалы разбитой немецкой военной техники, стянутой к железной дороге. Людей почти не видели.

Первую неделю мы никак не могли понять, куда же нас везут? Состав останавливался на глухих разъездах или полустанках. Времени хватало лишь на то, чтобы добежать до центрального вагона и получить продовольствие.

Утром обычно выдавали по кирпичику черного хлеба на пять человек и какое-то горячее варево в бидонах. Не успевали раздать эту "баланду", как вагон дергался, и поезд набирал скорость. Нас швыряло из стороны в сторону, не до еды было. Хоть на пол ложись.

В обед давали по селедке. Хлеб съедали еще за завтраком. Соленую рыбу приходилось есть без хлеба. Нас терзала жажда, а с водой в вагоне было туго.

На ужин - снова горячая баланда.

Было начало июля 44-го года. Стояла жара. Вагоны переполнены. Смрад, духота страшная. На просьбу напоить, конвойные отвечали:

- Вы что, не знаете, куда вас везут? И без воды перебьетесь! Не на курорт едите!

Мы и сами догадывались, что не на курорт, а на север. Дорога давно уже петляла по лесу, непохожему на наши южные. Города и села попадались все реже.

Бывало, загонят состав в тупик на разъезде, сидим день, два. Иной раз несколько эшелонов с гонимыми стоят рядом. Люди бродят от вагона к вагону, ищут родственников. Составы трогались неожиданно, без предупреждений. Многие отставали, приходилось догонять свой состав в чужом, чтобы потом, в конце пути, искать, писать, разыскивать своих через комендатуры. На это могло уйти

год и больше - составы расходились в разные города и области.

Чем дальше на север, тем короче становились ночи, совсем непохожие на наши, южные. Да и комары все больше донимали на остановках.

На тринадцатые сутки мы, наконец, достигли цели. Полотно железной дороги тут обрывалось. Тупик. Эшелон замер у берега широкой реки. Нам приказали выгрузиться и ждать дальнейших распоряжений. Вдыхали лесную свежесть и бодрящий ветерок с реки. Это была Кама, мы с ненавистью и с каким-то злорадством смотрели вслед нашей тюрьме на колесах, которую увозил дымящий паровоз. Думали, что самое неприятное уже позади. Но как мы ошиблись!

Голодная ночь, проведенная нашим табором на берегу реки со злющими комарами, заставила нас по-новому, без особого оптимизма посмотреть на коше будущее. Утром узнали, что находимся в районе Соликамска.

К обеду второго дня к нашей стоянке подъехали повозки с каким-то начальством. Нас выстроили по семьям. Приехавшие чины обошли строй, придирчиво отобрали с полсотни семейств, в которых поменьше было маленьких детей, и больше трудоспособных погрузили в машины и подводы и увезли в город Соликамск.

Все остальные остались на берегу. Только к вечеру пригнали две огромные баржи и нам приказали погрузиться. Заночевали на баржах.

Утром подошли два буксира. Нашу баржу потянул пароходик "Вишхимск". Нам повезло. Дойдя до притока Камы, буксир свернул в Вишеру. Еще двое суток вдоль по реке - и мы достигли окраины города Красновишерска, где-то в районе рынка, неподалеку от села Морчаны. Вторую баржу потянули вверх по реке, километров за двести от города Красновишерска, я леспромхозы.

У места швартовки берег заметно был выше уровня воды. По длинным мосткам-трапам мы кое-как поднялись на крутой берег, от которого вглубь простиралась равнина.

Местные жители встретили нас без особого энтузиазма:

- Опять проклятую татарву привезли! - возмущались старожилы, встречавшие татар месяца два назад.

Вскоре возле лагеря появились милиционеры. Они просто прохаживались, ни с кем не заговаривали, но и не препятствовали

нашему выходу в город. Зачем их прислали, мы так и не поняли. Может, чтобы предотвратить драки между местными и проклятыми сосланными? Кто знает?

Нас разместили в здании большой школы на улице Дзержинского, рядом с пожаркой. Объявили двухнедельный карантин. Потом подвергли обыску, якобы для изъятия оружия. Ничего, конечно, не нашли...

НА НОВОМ МЕСТЕ

ОБИДА

Когда грянула молния, гром войны.

Страна оделась в броню и в щиты.

Как и многие легионы страны,

Был и Крым очагом войны.

Мы страдали, погибали, вставали.

Опять врагу в колеса палки вставляли.

Освобождение принесло оттепель, а потом метель.

Были вагоны и баржи, с нами чайки, комары.

Едем, едем по Уралу, нет конца дорог.

И грека и цыгане, армяне и болгары.

Рыбы машут плавниками, лес плывет, зима рядом, снег идет.

Арестанты. Вдруг остановили нас коменданты.

Вот вам лопаты, топоры, руби лес и вози.

Шевелись, без дела не стой,

Землянку себе или могилу рой.

Нет картошки, валенок, дровишек.

А морозы нынче сорок и выше.

Вначале было обидно, оглянулись, мы не одни.

Славяне, греки, татары, болгары, армяне.

Чечены, ингуши, немцы, цыгане, латыши,

Эстонцы, литовцы, а кто без греха?

Люди, понимая, молча кивали головой.

Никто из нас не был виноват.

Оказалось в верхах сидели двое в грехах!!!

Когда истек срок карантина, нас распределили по квартирам. Семью дяди Ованеса и нашу поселили в одном доме по улице Первая Максима Горького, N 25, напротив лесной биржи. Собственно говоря, это был не дом, а одноэтажный трехподъездный барак.

Нашу семью из восьми человек: бабушку, мать, отца, меня, братишку Шаварша, жену старшего брата Агавни с детьми Эдвардом и Нварт вселили в 12-ти метровую комнатушку.

Стены были из досок, кишевшими клопами. Эти мерзкие создания не давали покоя ночью. Особенно тяжко было мне на полу.

Перед сном вокруг постели я наливал воду, создавая нечто вроде водной преграды. Но клопов это не смущало. Опытные насекомые по стенам поднимались на потолок и оттуда пикировали на свою жертву. В комнате поставили две кровати. На них спали отец и мать. Для бабушки сколотили деревянный топчан и поставили у самой печки. Остальные укладывались на ночь прямо на полу. С наступлением холодов мы соорудили под самым потолком просторные полати. Туда забралась Агавни с детьми. Наверху, что ни говори, теплее.

Русских старожилов, коренных северян, называли чалдонами. Почему? Никто толком не мог объяснить. Потом уже из разных источников, главным образом, из побасенок, кое-что прояснилось. Сказывали, что большинство уральцев - потомки беглых крестьян с берегов рек Чала и Дона. Теперь к ним присоединили татар, болгар, немцев, цыган и армян.

В ЖКО нас предупредили, чтобы все прописались по месту жительства. А для этого нужно было представить справки с места работы и из комендатуры. Местом работы был бумажный комбинат Красновишерска. Нам так и сказали:

- Комбинат большой, работы хватит на всех! Для того вас и привезли сюда!

На следующий день с утра вытянулась длинная очередь у отдела кадров комбината. Каждый день шло оформление ссыльных на работу. Меня зачислили в электротехнический отдел. В Севастопольском ремесленном училище я учился на электрика.

Стать на учет в комендатуре оказалось сложнее. Очередь перед милицией образовалась огромная. Начиная с пятнадцати лет, на учет обязаны были стать все. На работу оформлялось народа значительно меньше. В комендатуру пропускали по двадцать чело- , век. На каждого заводилось личное дело в папке под персональным номером. Составлялись биографии, вклеивались по три фотокарточки размером 9x12. Из них две в профиль слева и справа. Это на случай побега. Записывали, имеются ли родственники за границей и в союзе, их адреса, какими языками владеешь. Вот и получилось, что тысячи людей были заняты емкой, но пустопорожней работой. Когда заканчивалось оформление личных дел очередной двадцатки, комендант, разумеется с солидным чином, строго объявил:

- Слушайте приказ Наркома внутренних дел!

Потом нудно перечислял национальности: чечено-ингуши, турки, татары, болгары, цыгане с этого дня находятся под строгим контролем комендатуры. Армян и греков в перечне не было. Каждый месяц они обязаны приходить в комендатуру отмечаться. В случае побега - двадцать лет каторжных работ. Комендант потребовал расписаться в том, что с приказом ознакомлены! Я возразил.

- Армяне в приказе Наркома не упоминаются, почему же я должен расписываться?'

От моей дерзости комендант опешил. Вновь пробежал приказ глазами и, подумав, не слишком уверенно сказал:

- Да, в приказе армян нет, но коли вас выслали, нужно подписаться.

Таким образом состоялась прописка на новом месте жительства, и мы начали работать на комбинате.

В военное лихолетье на каждого взрослого иждивенца выдавали по карточкам двести грамм в хлеба в день. На месяц полагалось мизерное количество продуктов - рыбьего жира, сахара, соли, а также спичек и еще кое-что по мелочи. Дети получали по триста граммов хлеба.

Работающим полагалось от 600 до килограмма хлеба в зависимости от профессии и результата труда.

На восемь членов нашей семьи мы получали в сутки три килограмма ржаного хлеба. Если учесть, что других продуктов у нас, как правило, не было, этого, конечно, было мало.

От старожилов мы узнали, что зима здесь суровая - морозы доходят до сорока и более градусов. Снег выпадает слоем до двух метров. Холода длятся семь-восемь месяцев в году.

Узнав об этом, отец сказал невесело:

- Чтоб пережить такую зиму, нам нужно заложить в погреб не менее трехсот ведер картошки и самое меньшее завезти три машины дров. Нужны валенки, полушубки... А у нас ничего такого нет. Привезли за пять тысяч километров в одной летней одежде - вот и живи!

Бабушка и мать с первых же дней не сидели сложа руки. Вязали носки и чулки, перчатки из овечьей шерсти. Как могли готовили семью к суровой зиме. Успокаивали всех:

- Бог нас не оставит! Живут же здесь люди...

Правда крымским была оказана кое-какая помощь. В течение

трех первых месяцев на душу дополнительно выдавали по восемь килограммов муки. Говорили, что эту помощь оказал А.И.Микоян, тогдашний нарком торговли. Мы были благодарны ему хоть за это. Хотя от него ожидали большего.

Три месяца кое-как продержались. А далыпе как жить?

В начале октября выпал снег. Ударили тридцатиградусные морозы. Как говорится, мы, южане, приняли первое крещение. Тем, кто работал, было легче. Кроме пайка, по карточкам им выдавали дополнительно талоны на обед. В ряде цехов рабочие за вредность получали молоко. Здесь действовал принцип: кто работает, тот и ест. Плохо было с одеждой и обувью. Негде купить, неоткуда получить. Больше всех страдали пожилые иждивенцы. Голод, холод и возраст, каждый по очереди и вместе, душили их, приближали конец. Иждивенцами у нас были: отец, мать, больной братишка и бабушка. Они были почти во всех семьях. Не приходится удивляться, что , первая же зима унесла в могилу почти треть наших старших. Выжили в тех семьях, где все были крепко спаяны, где стремились во всем поддержать друг друга. В те голодные я холодные годы в ссылке умерли мои землячки, средний возраст которых был девятнадцать лет. Это - Байцар и Вартануш Тиграновны Оганяны, Мак-руи Ервантовна Оганян, Шушан Мелконовна Галустян.

В первую, самую трудную зиму, в нашей семье было два работника. Отец, как и прежде, являлся главой семьи. Его слово - закон. Благодаря дисциплине, в нашей семье никто не пострадал. Был установлен такой распорядок: завтракали все вместе. В обед оставшиеся перебивались тем, что было. А работающие обедали на производстве по талонам. Мы дорожили друг другом, поэтому и выжили. Были семьи, где было иначе. Вот и похоронили рано своих родителей, а потом забыли, где их священные могилы.

Вокруг города было много болот и лесов. Летом заедали комары. Зато зимой все замерзало,и на любом транспорте в любом направлении можно было свободно передвигаться. При морозе ниже минус 40оС в лесу раздавались выстрелы - это лопались деревья. С непривычки как-то не по себе, жутко было. Зато, какая красота! Таких пушистых, одетых в белые кружева, хвойных деревьев на юге не увидишь.

А летом?! Сколько ягод в лесах и на болотах! Встречали медведей и волков. Лось в поисках пищи или потревоженный зверьем под-

ходил к жилищу человека.

Можно только удивляться приспосабливаемости человека к суровым условиям здешней жизни, его находчивости и смекалке.

Взять хотя бы зимние дороги! Станут реки, и замерзнут болота - санный путь пролегает прямо, словно струна. Это самая кратчайшая, а главное, самая исправная дорога на всю зиму. Езжай, как по асфальту!

Для расчистки дорог от снега строятся специальные приспособления - угольники шириной в шесть-восемь метров. Их буксируют тракторы, которые в снегопад и в метель, круглосуточно дежурят на дорогах. За зиму по обочинам дорог нагребаются насыпи из снега высотой в три-четыре метра.

Когда едешь на машине по такой дороге, чувствуешь себя, как в тоннеле, особенно ночью, при свете фар. Пучки света, отражаясь от снега, позволяют видеть дорогу далеко вперед. И тебе представляется, будто тебя затягивает в загадочный коридор из снега.

Был такой случай: шофер нашего бумкомбината Василий Плотский в ночную смену на своем лесовозе поехал за бревнами, в пути ему встретились три матерых волка. Он увидел их сразу, когда те бросились наутек от яркого света фар по снежной дороге-траншее. Василий нажал на газ. Волки ускорили бег, пытались вскочить на насыпь, но каждый раз сползали по крутому склону на полотно дороги и продолжали бег. Однако тщетно, Василий по очереди задавил всех троих. Собрал со своим помощником добычу, погрузил на площадку позади кабины и поехал в лес. Загрузившись, вернулся в город с трофеями. Об этом сообщила местная газета "Красная Вишера". Еще бы! По окрестным селам волки то и дело резали домашний скот. Василия наградили дубленкой, ружьем и мешком муки. В ту холодную и голодную пору это был бесценный приз.

На снежной дороге водители по ночам часто давили зайцев. Но это не вызывало сенсаций. Задавить волка - другое дело! Не зря говорят, что безвыходных положений не бывает. Так было и с нами, оказавшихся во власти уральской зимы без дров.

Через дорогу от нашего дома находилась лесобиржа с огромными штабелями дров, леса-кругляка. Дрова пожирала ТЭЦ комбината, а лес шел на выделку бумаги. После работы мы заходили на биржу, собирали щепки и кору, и так всю зиму отапливались.

Бабушка, видя, как мучаются в холоде и голоде ее внуки,

проклинала, не зная кого: "Чтоб язык отнялся у того, кто распорядился нас выслать."

Местные жители стали сочувствовать нам. По возможности помогали продовольствием, одеждой, главное - валенками! Правда, старые, подшитые, но ноги не мерзнут, значит, и сам в тепле.

Находясь в ссылке, мы убедились, что в мире больше добрых людей, чем злых. Взять хотя бы такой случай. В подсобном хозяйстве комбината работал Василий Бордаков, переселенец еще с тридцатых годов. У него четыре сына и дочь. Упорным и тяжелым трудом они содержали коров, овец, свиней, кур... Когда рабочим на подсобное хозяйство попал наш односельчанин Варган Егикян, сосланный с женой и тремя детьми, младшему из которых не было и пяти, Василий пришел на помощь. Видя, что Вартан работает не покладая рук, а семья голодает, Бордаков привел к нему дойную корову:

- Вот, брат Вартан! Бери буренку и корми семью. Иначе помрете! Пейте молоко на здоровье!

После этого они так и величали друг друга - брат.

В первую осень ссылки (1944 года) мы подбирали картошку, оставшуюся после уборки урожая на огородах. Чтоб набрать ведро, перекапывали огромные участки. Некоторые хозяева не разрешали рыться в их огородах. Но большинство местных жителей, особенно солдатки, хлебнувшие горькой доли, сочувствовали нам, зазывали в дом, кормили, давали картошки.

Потом настала голодная зима. В запасе у нас немного лесных ягод. Мы совсем отощали. Часто вспоминали юг, родину и всех родственников, оставшихся жить на Кавказе. Счастливые они -никто их не преследовал, не унижал, но, как выяснилось, и им было несладко!

Отец велел написать всем им письма, сообщить наш адрес, рассказать о нашем житье-бытье.

- Пишите в Сухуми, в Цебельду! В Краснодар Андрею Егакьяну! Всем пишите!

Вот и пришлось мне писать письма всем-всем. Отец знал, что откликнутся родичи, придет от них помощь. Может не скоро, может через год, а может и позже. Придется дождаться нового урожая. А пока, каждый день приходилось искать хоть какую-нибудь пищу. Видно не только наше упорство, но и бабушкины молитвы помогли нам.

В то тяжелое время я работал в бригаде электриков по силовым линиям. Мы как раз начали тянуть высоковольтную линию от трансформатора, стоявшего рядом с центральной почтой. На ее красной кирпичной стене я оставил свой автограф с указанием года. Прячем начальную букву в слове "год" написал по-армянски. После этого у меня вошло в привычку на всех бумагах, где требовалось указать год, ставить армянскую букву. Эту привычку переняли мои дети и пользуются ею.

Мой автограф на стене видели мои братья, с которыми я потом приезжал на место бывшей ссылки. Они образно называли помеченную мною стену почтамта "Стеной плача". Датируется - 1946 годом.

От этой "Стены плача" мы тянули линию до сел Морчаны, Митраково и Ничков. В каждом селе устанавливали трансформаторы, от которых можно было провести электричество в любой дом. Электрификация сел в наши функции не входила. А вот председатель колхоза села Ничков попросил нас провести свет в каждый дом. Мы согласились было сделать проводку в свободное время, за наличный расчет. Потом мои напарники отказались от этой затеи - не захотели после работы ходить за восемь километров. А мне деваться было некуда. Я и согласился. Хотелось хоть чем-нибудь помочь семье. Мои товарищи по работе в этом не нуждались. В основном это были местные ребята. В погребах у них хранились на зиму тонны картошки. Только немец из Поволжья Павел Штро, был из ссыльных, но и он успел жениться на местной дивчине, у которой был подвал с картошкой и корова. Павел был веселым и общительным человеком, участником городской художественной самодеятельности. Но он был немцем, хотя и советским. Был таким же, как и мы, без вины виноватым. Со мной еще работали: Владимир Лиханов, Николай Волынский, начальник Василь Иванович Капитов, Власов, Сергей Соболев.

Так или иначе я позволил председателю колхоза уговорить себя провести свет в каждый дом.

- Хозяева помогут в чем нужно. Твое дело тянуть провод, подвешивать к потолкам лампочки. Изоляторы в колхозе есть, провода тоже хватит.

За мою работу колхоз обещал тонну картошки с доставкой на дом. Я согласился. Еще бы!

В первый день сделал разбивку для столбов на улице в один ряд.

На два рада столбов не хватило. В основном я был занят установкой изоляторов, креплением проводов, а всю подготовительную и вспомогательную работу выполняли мальчишки, женщины, девчата. Они тянули провода, подавали мне на столбы все необходимое. Так что работа кипела, и за две недели я свое дело сделал.

В каждом доме, куда я подключил свет, уже стояли десять ведер картошки, килограмм сливочного масла, 50 яиц. Первая лампочка загорелась, конечно, у председателя. У остальных по мере окончания монтажных работ, во многом зависящих от расторопности хозяина и его запасливости. У большинства были припрятаны провод, изоляторы, выключатели, розетки, лампочки. Когда загорелась лампочка в последнем доме, его хозяин устроил целый пир. На столе красовались мясо, пирога с рыбой и грибами, розовая брага, настоянная на лесных ягодах.

- Выпьем, сынок, за похороны березовой лучины! - сказал постаревший хозяин дома. Теперь и у нас, как в городе, всю ночь будет светло.

Когда выпили и взялись за закуску, он спросил:

- Скажи, сынок, почему из всей бригады только ты один согласился помочь нам? Хотел добро сделать?

- Не только это, - признался я. - В городе меня ждут семь голодных душ, ждут от меня еды.

- Все равно, ты, молодец! Сделанное добро добром и возвращается.

Напоследок хозяйка набила мою котомку продуктами.

- А насчет расчетов не беспокойся, сынок. Председатель у нас человек! Когда тебе будет удобно, приходи и вези свой заработок. За четыре года я впервые произнес слово "сынок". Даже от сердца отлегло. Ведь двух моих убило где-то, - старик заплакал, обнимая меня на прощанье.

С каждым шагом сумка на моих плечах тяжелела. Я поправлял лямки, не шагал, а летел домой, как на крыльях: "Вот обрадуются гостинцам!" - думал я всю дорогу.

Дома Агавни выложила из сумки все: мясо, пироги, картошку, хлеб, бутылку розовой настойки. Угощенья хватило всем. Мы с отцом выпили по стопке, бабушка на своем топчане с аппетитом жевала разогретый пирог с рыбой. Эдварт и Нварт набили рты пирогами, танцевали от радости. Мать, трапезничая с нами, все

тревожилась:

- Ты сильно намучился, сынок?

- Ничего! Как обычно на работе. Да и люди хорошие, помогали. Мы уже заметили, что лето здесь короткое, зато дни длинные.

Ночей почти не бывает. Может, поэтому здешние овощи растут быстрее, успевают созреть. А вкусом они превосходят все южные овощи, на выращивание которых приходится тратить куда больше труда и забот. Если здесь так же тщательно обрабатывать растения, как на юге, то можно озолотиться. Вот и стал отец подумывать о том, как бы приобрести участок земли, хотя бы под картофель. А здесь и морковь, и капуста, и редька родятся превосходно! Какие только мысли не приходят в голову длинными зимними ночами, да еще на голодный желудок.

В ноябре 44-го я поступил (без отрыва от производства) на вечерние курсы шоферов при гараже целлюлозно-бумажного комбината. Так что мне некогда было участвовать в отцовских земельных проектах. Днем работал монтером, а вечером учился на курсах шоферов. Со мной училось много молодых ребят. В том числе и из переселенцев-армян: Вреж Захарьян, Агасер Егикян, Иван Асланян, Артавазд Оксузян. Было много и русских парней, это - Пуценко, Мирошниченко, Иван Иванович Иванов - чистой воды комик.

Из преподавателей на курсах особенно запомнился механик Владимир Григорьевич Рябцев. Это был наш любимец, душа многих футбольных и волейбольных соревнований.

Занятия на курсах закончились в марте следующего года. Почти все выпускники стали работать шоферами, а меня комбинат не отпустил. Я здесь нужен был как электрик. Заодно на мои плечи взвалили и аккумуляторное хозяйство. До меня за это хозяйство отвечал Леонид Григорьев, но он пересел в кабину грузовика. Напарником у меня был Юра Сытин, допризывник, парень моложе меня. Обязанность медника выполнял друг Юры Николай Пачкин вместе с дядей Сашей Овсянниковым, последний паял радиаторы.

Это были первые мои близкие знакомые из числа местных жителей. С ними я крепко подружился. После того, как Юру и Николая призвали в армию, я с ними переписывался. После демобилизации оба вернулись в гараж на прежние места. Добрые отношения с ними у меня сохранились до сегодняшних дней. Переехав на юг, я четы-

режды приезжал в Красновишерск. И всякий раз с радостью навещал друзей своей юности.

Гараж Вишерского целлюлозно-бумажного комбината (ВЦБК) строился по немецкому проекту. В нем были предусмотрены все бытовые удобства. При гараже имелись котельная, баня, теплые боксы для ремонта машин, светлые и просторные мастерские, два огромных утепленных бокса на 100 грузовиков... Такие удобства, даже по нынешним меркам, заслуживают высокой оценки.

Работы для машин хватало по горло. Лесное сырье для комбината сплавлялось летом по реке плотами. Зимой грузовики вывозили готовую продукцию - бумагу со складов комбината. Зимой же все снабжение комбината сырьем осуществлялось грузовыми машинами, доставляющими лес прямо с места вырубок. Ими же вывозилась на железнодорожную станцию г. Соликамска изготовленная бумага, обратно - продукция для города.

Гараж работал круглосуточно. День и ночь дежурили на дорогах снегоочистители - трактора с угольниками. Угольник - это громоздкое, но прочное изделие из лиственницы. Его длина достигала десяти метров, ширина восьми при высоте не ниже метра.

Такую махину легко волокли два трактора ЧТЗ. Дорога очищалась от снега до голой земли. Трактористы - мастера своего дела. Прокладывают дорогу в глубокой снежной траншее. Сложно пропустить колонны встречных машин, освобождать им дорогу. Ведь в траншее, похожей на тоннель без потолка, совершенно некуда податься с такой махиной. Поэтому третий тракторист на попутных машинах уезжает вперед километров на тридцать, останавливает встречные колонны у специальных широких площадок. Здесь встречный поток легко можно объехать. Делается это обычно ночью, когда хоть немного спадет интенсивность движения.

Однако, полного затишья на этой "тоннельной" дороге, связавшей Красновишерск с двумя соседними городами Чердынь и Нирыб, не бывает.

Встречались такие шоферы-"умники", которые объезжали остановившуюся на площадке колонну.

- Дорога-то впереди чистая! Чего стоять зря! - недоумевали они, видя перед собой не заметенный тоннель.

А потом, преодолев один-два сугроба, натыкались на снегоочиститель-угольник, двигавшийся им навстречу. После взаимных

упреков и перебранок шоферы-"умники", кляня белый свет и настырных трактористов, вынуждены были возвращаться к колонне задним ходом. Попробуй пятитьсяЗО километров, ноги онемеют. Одной ногой стоять на подкрылке, другой давить на газ. На такое наказание ни один здравомыслящий шофер никогда не пойдет. Так трактористы приучили слишком прытких водителей к дисциплине. Недаром трактористов Григория Мок, Василия Емельянова и Володю Богатырчука знала вся зимняя трасса, почитала их выше любого начальника. Зато уж они и вкалывали. Трасса по их вине никогда не простаивала. При них постоянно находился молодой механик Минас Егикьян, быстро устранявший неполадки в моторах тракторов, он был любимчиком Якова Васильевича Баранова.

Трудно шоферить на уральских дорогах, особенно зимой. Выезжать в одиночку лучше не рисковать. Перехватит бензопитание, замерзнет радиатор. Один можешь запросто замерзнуть. Сколько было случаев, когда шоферы в таких ситуациях сжигали на кострах весь бензин и даже шины. А летом! Тоже нелегко. Каких-нибудь 120 километров по асфальту можно проскочить за 2 часа, а по проселкам будешь трястись от села до села полдня, пока доберешься до Джуланово, чтоб там в леспромхозовской столовой утолить голод. Пока ползешь до села Татарска, где арендован дом для ночлега шоферов, все кишки из тебя вытрясет. Зато, очутившись во дворе этого гостеприимного дома, можешь отремонтироваться, привести машину и себя в порядок, а потом по всем правилам отоспаться.

Хорошо помню хозяйку импровизированной гостиницы Ефимову, добродушную, приветливую женщину. Она старалась, как можно лучше обслужить нас, шоферов, уставших, голодных и грязных с дороги. А мы, обычно, принимали ее услуги, как должное: обязана, мол, дом-то в аренде. Но потом я понял, что это не так. Русская душа намного шире и благородней.

В марте 1946 года я возвращался на груженом "ЗЙСЕ" из Соликамска в Красновишерск. Ночь накрыла меня в пути, и я не чаял, как поскорее добраться до места. "Вот скоро будет село Федюкино", - думаю, а оттуда как-нибудь доеду до знакомого дома в Татарском и там заночую, расправлю косточки. Не тут-то было. Посреди села Федюкино машина моя сломалась. С помощью подъехавших товарищей машину на буксире завезли во двор первого попавшегося дома, с разрешения хозяина, конечно. Дом, как оказа-

лось, принадлежал лесничему. В доме было трое: муж, жена и сын, примерно моего возраста. К сожалению, я не запомнил их фамилию. Но эта семья, в то тяжелое время, кормила и поила меня целых десять суток. Отнеслись ко мне, словно к родному:

- Ешь, Грант, ешь, не стесняйся! На ваши карточки не очень разговеешься. А у нас все свое. Чем богаты, тем и рады. Мне было неловко, что я оказался на их иждивении, но они меня успокаивали:

- А если б наш сын попал в такой переплет? Неужели твои родители отказали бы ему в куске хлеба.

Эти простые люди обладали щедрой душой, имели чистые сердца. Они помогали попавшему в беду не по обязанности, а из сострадания. Спустя четверть века, я с братьями приехал из Сухуми на место ссылки, где прошла моя трудная молодость, где я создал семью, откуда вывез на юг своих детей.

По пути из Соликамска в Красновишерск мы, четверо братьев, остановились у дома лесничего. Вышли из такси. Мне хотелось показать братьям и самому еще раз увидеть это памятное место. Не была потеряна надежда увидеть хозяев. Увы, жили здесь уже совсем другие люди. Время оказалось неумолимым. Узнав, кто мы, новые хозяева, буквально, затащили нас в дом и угостили пивом. Я показал братьям и новым хозяевам свой автограф, оставленный в те годы на брусьях.

Из Красновишерска до Перми мы летели самолетом. Я очень сожалею, что так и не встретился с теми, кому я так обязан и кому я так благодарен за помощь.

Но вернемся в год 1945, в первую зиму ссылки на Вишере. Такой лютой зимы мы, переселенцы, больше не видели. На нашу мизерную зарплату мы могли прокормить семью неделю, от силы полторы. Ведро картошки на рынке стоило 300 рублей, ровно как и "кирпичек" черного хлеба. Спичечный коробок махорки стоил 10 рублей. Вот и по одежке - протягивай ножки! Если бы не картошка, которую я заработал, проводя в селе электричество, мы бы не пережили эту страшную зиму.

В конце марта 1945 года отец и дядя Ованес стали искать место для будущего огорода. После долгих поисков они остановились на участке старых лесозаготовок. Участок имел унылый вид. Из земли торчали трухлявые пни, обросшие мхом. Зато от участка до нашего барака было всего сорок минут ходьбы. Это обстоятельство имело

решающее значение.

Мы, шестеро мужчин и женщин из двух семей, в спешном порядке начали выкорчевывать и расчищать участок, чтобы всем было видно, что он уже занят. Пней было много, но они почти все успели подгнить. Нашей шестисильной мощи вполне хватало на то, чтоб свернуть рога любому пню, выворотить и перекатить его на край поляны. Меньше, чем за неделю, участок был освобожден от рогатых остатков деревьев, которые теперь надежно огородили его.

Потом принялись очищать участок от мха и мелкого кустарника, выносить мусор за межу. Земля к этому времени уже подтаяла, и мы легко выкопали канаву вокруг огорода на случай дождливых. весны и лета. Сворачивали, как ковры, в рулоны слои мха, клали на пни, чтоб потом сжечь и удобрить и без того жирную землю. Поднимая слой мха, Вреж заметил в торфе что-то белое. Думал камень, а это оказался череп человека. Руки наши опустились от неожиданности. Собравшись в кучу, все судили-рядили и сделали вывод, что этот человек не был здесь похоронен. Его здесь или убили, или сам умер. Болотистая местность и время сделали свое дело - прикрыли скелет тонким слоем мха, успевшего превратиться в торф. С Врежем собрали кости, завернули в мховый саван, отнесли подальше от нашего огорода и там захоронили уже поглубже, чтобы больше уже никто не беспокоил его.

Дня через два опять наткнулись на кости. Так, со всего огород» мы перезахоронили останки семи человек. Мы обратили внимание на то, что у всех черепов были целы зубы. Значит, это были молодые люди.

Наконец, был перекопан участок. Под слоем торфа лежал песок, Лопата играючи смешивала его с торфом и перегнившими корнями деревьев. Масло, а не земля! Если б такую на юге!

Боясь, что не достанем семенной картошки, мы заранее съездили в село Ночково и, израсходовав последние деньги, закупили ее на весь участок. Испытывали во всем нужду, но картошку берегли. А как хотелось нам с Врежем иной раз полакомиться испеченной в костре или сваренной в мундире картошкой!

Наконец-то нашим соблазнам пришел конец. Настало время, и мы засадили грядки. Но мы припрятали несколько картофелин и потом испекли их в костре. Нас разоблачили, но старшие снисходительно только посмеялись над нами:

- Что, вкусно было? А вот та, что вырастет, будет еще вкуснее!

Не прошло и недели, как мы стали ходить на участок и смотреть: не появилась ли ботва? Больше всего боялись, чтобы нашу семенную картошку не вырыли из земли другое.

И вот картошка взошла. Почти ежедневно мы бегали на огород, наблюдали, как она растет, ухаживали буквально за каждым кустиком.

Дядя Ованес, Вреж и я работали здесь урывками. А вот мать и отец, соскучившиеся по крестьянской работе, целыми днями пропадали на участке. Старались вырастить обильный урожай, чтобы встретить следующую зиму в достатке.

Положение семьи дяди Ованеса было намного лучше нашей. Из пяти человек у него трое работали: дядя Ованес - на лесной бирже, старшая дочь Имастуи - табельщицей в целлюлозном цехе, Вреж работал в леспромхозе. На иждивении у них были только мать-Врежа и малолетняя сестра Гехецкуи.

Еще лучше жилось семье второго дяди - Варгана, обосновавшегося в подсобном хозяйстве комбината. Все-таки село - это не город. 3 их семье из семи человек трудились пятеро. На иждивении были тетя Прап и малолетняя Валентина. Дядя Вартан с Грачем работали на огороде. Другой сын Взграм был шофером. Дочери Айган и Азган были доярками. Причем такими, что через несколько лет стали наставницами молодых, в почете и авторитете.

Это полусельская семья помогала нам, горожанам, жившим в более трудных условиях.

Жизнь в Красновишерске распределялась гудками целлюлозно-бумажного комбината. Это были наши часы, по которым мы ориентировались во времени.

Первый рев сотрясал воздух над городом в половине седьмого. Это была побудка. Два продолжительных гудка в восемь часов - начало смены. К этому времени комбинат успевал втянуть в себя через ворота всех работников, спешивших на работу по длинной и единственной улице имени Дзержинского, растянувшейся вдоль Вишеры. Третий гудок - два сигнала в двенадцать часов дня. На обед. В час гудок извещал об окончании обеда. Потом гудел в три часа. Это призыв на работу следующей смены. Два сигнала в четыре часа - это приказ новой смене приступить к работе, а предыдущей - разрешение покинуть рабочие места. Пятичасовой извещал конец

восьмичасового рабочего дня. В одиннадцать и еще два гудка в •двенадцать сотрясали округу, своего рода благословение на сон грядущий. От этих долгих гудков дребезжали стекла в окнах, они будили людей. Эта традиция шла со времен лагерей тридцатых годов. Комбинат находился в центре города, и рабочие успевали добираться до него по не мощеной летом и заснеженной зимой улице вовремя.

Три четверти населения города работало на комбинате. Гудки в ту пору были особенно нужны. У людей не было ни наручных, ни карманных часов. А гудки, словно куранты, всегда были начеку; извещая о времени.

Кроме того, в дремучих, не хоженных и незнакомых лесах не мудрено было заблудиться, потерять ориентировку.

В первую осень 1944 года мы от мала до велика ринулись в лес по грибы и ягоды - благо там их было тьма-тьмущая! Малина, черника, голубика, брусника утоляли голод, прибавляли силу. Ягоды заготавливали впрок, продавали и обменивали на продукты и вещи. В этих лесах мы бы просто затерялись. Многие блуждали по лесу, не надеясь уже выбраться, но шли на звуки гудка-спасителя, он возвращал в бараки. Гудки служили нам в то время своего рода звуковыми и временными маяками в радиусе полсотни километров.

Но несмотря на все это, рев заводского гудка был ненавистен. И только в 1977 году, когда я был в городе Красновишерске в очередной своей поездке (а их было у меня шесть, не считая первой - бесплатной) я не услышал рева заводского гудка, в городе было все тихо и спокойно.

ГОРОД ССЫЛЬНЫХ

Город Красновишерск, пожалуй, один из очень немногих, в котором не было памятника Сталину. И это удивляло. Здесь жили спецпереселенцы, раскулаченные, троцкисты, кировцы. Только с начала войны, в 41-ом году с них сняли ярлыки. Все мужчины, подлежащие мобилизации, были отправлены на фронт.

"Свято место пусто не бывает". Место ушедших на войну заняли новые ссыльные, на этот раз мы, южане. Немцы с семьями, которые оказались в оккупации, были угнаны в Германию. После падения империи этих немцев наши переслали на север. Еще призывной возраст немцев со всей страны был с нами, в наших правах были эстонцы, латыши, литовцы. Может легче сказать, а кто же не был?

Нас на воинский учет не брали. Отгремел салют Победы, многие ссыльные тридцатых годов распродали свое имущество и разъехались по всей стране. Теперь кроме нас, новых ссыльных, покупателей в городе не было. И мы приобретали сараи, дровянники, коз, коров, дома с погребами, полными картошкой.

Но это еще будет, а пока зиму 45-46 годов мы переживали уже значительно легче, чем первую. Со своего огорода мы получили обильный урожай картофеля, которого вполне хватило на две семьи. Сумели мы обзавестись теплой одеждой и обувью. Морозы уже не пугали нас. Сорок шестой год принес нам радостную весть. Мы получили письмо от Трдата. Старший брат писал, что скоро демобилизуется, но куда ехать, не знает.

"Могу поехать к вам на Урал, могу также поселиться в любом месте Союза. Посоветуйте." - писал он. Письмо я читал медленно, чтобы все поняли без повторений. Окружив меня, домашние внимательно слушали, вздыхали и покачивали головой. На лицах озабоченно-радостное выражение. Только отец сидел, опустив голову. Только губы шевелились. "Сволочи, за что сослали, за что мучаемся. За то, что один сын Аршак сложил голову в свои 29 лет под Херсоном, а другой сын Трдат, слава Богу, прошел всю войну и уцелел. За что?"

Пока отец сквозь слезы произносил свои жалобы, мы захлюпали носами, глаза наши взмокли. И наступила тишина. Горькая, поглотившая радость благой вести письма. Наконец отец поднял голову, поглядел на каждого из нас и сказал:

- Ну, хватит, поплакали и будет. Возрадуемся, что наш Трдат жив. Пиши! - обратился он ко мне. - Сюда пусть не приезжает. Тут с ним всякое может случиться. Не посмотрят ни на награды, ни на партбилет. Отберут все, и никому ничего не докажешь... Пусть в Абхазию едет. В Сухуми! В селе Цебельда живет тетя Агавни. Пусть там и устраивается на работе, женится, устраивается. И мы не вечно мыкаться будем. Восторжествует правда, поедем к нему. Так и пиши!

Следующее письмо от Трдата мы получили из Цебельды. Он сообщал подробности обо всех живших там родственниках. Особенно тепло писал брат о нашей дорогой тете Агавни.

Агавни Галустовна, единственная сестра шестерых братьев моего отца. Можно себе представить, как огорчились братья, когда узнали, что их любимую восемнадцатилетнюю сестру Агавни (что в переводе означает "голубка"!) их отец, а мой дед Галуст выдал замуж за Григора Галайджяна из села Цебельда, которое за тридцать километров от Сухуми. Горный воздух и крестьянский труд, согласие и любовь во многом способствовали укреплению и увеличению семьи. Вслед за первенцем Левоном родилась Варяг, за нею появился Арташ и снова сын - Аманяк, и снова дочь - Сирануш.

Григор Галайджян был председателем колхоза. Тетя Агавни едва поспевала присмотреть за детьми, отвести их в армянскую школу. И оглянуться не успела, как подросли дети, а тут нагрянула война. Как и вся страна, село Цебельда осталось без мужчин. Вот-вот уже должны были призвать Левона, но Левон заболел и скоропостижно скончался. Горе Агавни было неописуемо. На похоронах она теряла сознание. Едва приводили ее в чувство, как многолюдие вновь возвращало се в действительность, и с новой силой наваливалось горе. Она обнимала могилу сына, и никакие уговоры не могли сдвинуть ее с места.

- Мама! - Варяг обняла мать, стараясь оторвать от могилы. Правда, наша боль безмерна, но мы все же имеем возможность приходить сюда, выплакаться, облегчить боль сердца. А как быть тем матерям и сестрам, чьи сыны и братья погибли на фронте и гибнут еще? Каково им? Где им выплакать свое горе? У какой могилы? Да и будет ли у них своя, святая могилка?..

Время неумолимо. Она, невзирая ни на что, продвигается вперед. Со времелем, медленно зарубцовывалась рана на материнском сер-

дце. В повседневных заботах и работах отдалялось, смягчалось горе. Подраставшие дети требовали большого ухода. Они поступали и оканчивали школу, становились выпускниками институтов, начинали работать, преподавать в местной армянской школе, создавали свои семьи, на радость и заботу дарили ей внуков.

У братьев покойного Левона-Арташа и Аманяка родились сыновья. У Агавни, вместо безвременно ушедшего из жизни сына Левона, подрастают два внука, оба они Левоны.

Сыновья Агавни - Арташ и Аманяк посвятили жизнь школе. Их воспитанники стали инженерами, врачами, военнослужащими, некоторые дослужились до чина полковника. Эти люди, ставшие классными специалистами, за долгий и плодотворный труд были удостоены высокого звания "Заслуженный учитель".

Супруга Арташа - Нелли Кюльян - отменная портниха. У нее в семье, кроме сына Левона, еще две дочери - Рузанна и Анаит.

Супруга Аманяка - Розалия Бохосян, родом из Краснодара. Она тоже педагог. У нее с Аманяком трое сыновей - Левон и близнецы Сейран и Самвел.

Дочь Агавни Варяг вышла замуж за Агаджана Сетраковича Кешиняна. Жили в городе Туапсе. В довоенные, военные и послевоенные годы Агаджав работал начальником военизированной пожарной охраны. За бесстрашие во время тушения воспламенившихся цистерн на нефтебазе, подожженных немецкими зажигательными бомбами, капитан Кешинян удостоен правительственной награды. После ухода на пенсию Агаджан с семьей переехал в Гумисту, поближе к сухумским родственникам. Он прожил 73 года. После себя он оставил дочь Заруи, сына Гургена, названного так в память о погибшем брате Агаджана. На похороны Агаджаиа прибыли делегации из Туапсе, Краснодара. На одном из венков золотилась надпись: "Если бы все люди на земле были такими, как Агаджан, то не нужно было бы ни армий, ни оружия.

Младшая дочь тети Агавни Сирануш также преподавала. Замуж вышла за Мутянова из города Кисловодска.

Я, кажется, увлекся рассказом о жизни наших черноморских родственников, позабыв, что я ссыльный и мне пора вернуться на место моей ссылки и продолжить рассказ о моей жизни в местах, воистину отдаленных и суровых. Итак...

МОЯ ПРОФЕССИЯ - ШОФЕР

Часто вспоминаю город Красновишерск, где я прожил, как ссыльный, лет 12. Девять из них я проработал шофером. За эти годы на своем ЗИС-5 я исколесил все окрестные города и села. По наивности своей считал, что лучше этой машины нет и быть не может. Это патриотическое мнение продержалось до появления первых "студебеккеров" и "фордов", которых уже тогда называли королями дорог.

Я, наверно, смог бы вспомнить более сотни водителей-ассов, работавших в нашем гараже, у которых я учился шоферскому делу и перенимал северную школу. К моему большому удивлению, у нас в гараже я встретил Николая Чалышева, с которым познакомился в Проломе в 1944 году после освобождения Крыма. Теперь работаем вместе шоферами. Из моих наставников многих уже нет в живых, но их дети и внуки обязаны знать и помнить их, об их большом трудовом вкладе в дело Великой Победы и восстановления разрушенного войной.

Помню не только шоферов, но и механиков, слесарей, мотористов, сварщиков. Сколько друзей повстречал я на своем тяжелом жизненном пути! Чего только стоит один Яков Васильевич Баранов - наш главный механик. Мы его так и называли - "Рыцарь гаража!" Мы - водители считали честью для себя общаться с ним. В 1972 году Яков Васильевич с семьей гостил у меня в Сухуми. Это была встреча старых коллег по работе, наши семьи остались очень довольны этой мимолетной встречей.

Александр Иванович Тимонин - начальник гаража. Он был им и до и после войны. Сменные механики Петр Кузьмич Дайнеко, Борис Иванович Клепиков, Вячеслав Попов, Данкин. В годы оккупации Крыма в 1941-44 годах на немцев работали машины, собранные со всей Европы: итальянские, французские, чешские. Сегодня наши машины - МАЗы, КаМАЗы по дизайну напоминают их. Наше автомашиностроение на высоте. Сегодняшний водитель не боится поломки, не делает смазки рессор, не меняет кардан или сорванный редуктор, как это делали мы на ЗИСах. Нет уже стартеров "стахановок", деревянных кабин и тихого хода. Нет и шоферов в грязном и рваном облачении. Сегодня шоферы ездят с комфортом, но с повышенной бдительностью, ибо интенсивность движения повысилась, да и скорость тоже. Вот только с горючим проблема.

Нам, ссыльным, было обидно повышенное внимание к старым сослуживцам. Ведь мы работали ничуть не хуже многих. Но поощряли, как правило, их и кого-нибудь из нас, так за редким исключением. И все же с теплом вспоминаю наших диспетчеров: К. Маерова, Касаурова, Алянова, Боковикова. Это люди старой рабочей гвардии достойны самых искренних похвал.

Хочу поименно вспомнить всех, с кем делили горе и радость, кто помог мне получить шоферскую профессию. Это:

Сергей и Иван Поздняковы.

Михаил Манаков.

Василий Нестеров.

Михаил Косянов.

Иван Емельянов.

Иван Щеткин - один из самых высоких.

Анатолий Мельчаков.

Василий Федорович Школа.

Серафим Семириков.

Фома Артамокович Прудников.

Константин Красильников.

Алексей Иванович Суслов.

Николай Судницин.

Василий Сучегошов.

Аркадий и Анатолий Бутимовы.

Владимир Таравик.

Яков Васильевич Кириченко.

Иван Чебишев.

Ведерников - инспектор.

Илюша Ликов.

Иван Радов.

Федор Димитриев.

Василий Клюев.

Мария Кравченко.

Зюскина

Сергей Джуланов.

Петр Степанович Ноздрин.

Александр Поликарпович Абрамов.

Иван Иванович Федцов.

Михаил Старцев.

Иван Мырзик.

Аркадий Крючков.

Лапаницин.

Иван Жунев.

Иван Патрушев.

Семен Кичигин.

Федор Суранов.

Константин Иванов.

Иван Давидович Асланян.

Агасер Вартанович Егикян.

Александр Иванович Шмидт.

Есив и Михаил Бейтлеры.

Федор Щадрин.

Николай Фейст.

Ваграм Вартанович Захарьян.

Грант Аветисович Захарьян.

Георгай Петров.

Николай Артемов - второй по росту.

Константин Артемов.

Юрий Филимонов.

Вячеслав Худокормов.

Василий Плотский.

Исай Васильевич Бардаков.

Вячеслав Патоцкий.

Николай Чалышев.

Ира Щеткина.

Саркис Фундукян.

Александр Грибанов.

Василий Филиппов.

Иван Семенович Маринич.

Григорий Кучерявский.

Павел Алиферов.

Петр Иванов.

Иван Иванович Усанин.

Николай Деревяншенко.

Михаил Уваров.

Роман и Галина Галавановы.

Александр Сученинов.

Николай Васильевич Пачкин.

Иван Бут.

Степан Геворкович Аветиков.

Павел Пашиев.

Иван Иванович Подгорный.

Иван Грачевский.

Валентин Афанасьев.

Владимир Филиппович Молодых.

Василий Щеголев.

Келлер.

Карбус

Иван Свистунов.

Анатолий Пережогин.

Леонид Амзаев.

Илья Сапогов.

Пуценко.

Гордей и Константин Дринко.

Суханов.

Николай Гафаров.

Архипов.

Хачик Сетракович Терзиян.

Григорий Кагильев.

Тахтамишев.

Васильев.

Пронь.

Поздняков.

Захарченко.

Юзик Ливандовский.

Володя Беледский.

Василий Косолапов.

Федор Штрейск.

Андрей Баталов.

Валерий Маеров.

Мирошниченко.

Петр Сученинов.

Александр Судницин.

Харитонов.

Углицких.

Василий Кадышников.

Судницин.

Душейко.

Петр Степанович Орлов.

Родоневич.

Аппарин.

Александр Сученинов.

Левашов.

Иван Байандин.

Максюта.

Константин Шеритов.

Иван Петрович Власов.

Обслуживающий персонал гаража

Владимир Григорьевич Рябцев - механик.

Петр Кузьмич Дайненко - механик.

Борис Иванович Клепиков - механик.

Данкин - механик.

Вячеслав Попов - механик.

Денисов - мастер.

Андрей Денисов - токарь.

Андрей Бирзантьевич Егикьян - токарь.

Филипп Николаевич Молодых - зав.складом.

Юрий Петрович Сытин - электрик, гл.механик гаража.

Бернард Бекмезян - электрик.

Эдуард Овсепян - электрик.

Бахчеванов - слесарь.

Борис Давидович Асланян - слесарь.

Федор Кучувасов - слесарь.

Владимир Тертерян - моторист.

Василий Калганов - слесарь.

Андрей Петросян - электросварщик.

Александр Сученинов - кузовщик.

Сименов - кузовщик.

Александр Суранов - вулканизаторщик.

Галина Суранова - вулканизаторщик.

Галина Галаванова - автозаправщица.

Жунева - сторож.

Александр Овсянников - медник.

Конопля - дорожный мастер.

Иван Слуцкий - бухгалтер.

Ольга Слуцкая - бухгалтер.

Пережогин -

Андрей Ярмаков -

Аркадий Кочиян-

Сенька Вартанов -

С дядей Костей Маеровым я проработал более десяти лет, и за все это время между вами не было ни единой размолвки. С его лица никогда не исчезала улыбка. Он всегда спешил на помощь людям. Щедрой души был человек!

По его стопам пошли и сыновья, работавшие в гараже. Старший Виктор был диспетчером, а младший Валера - водителем.

Мне, как шоферу, часто выпадало в праздники дежурить в диспетчерской вместе с дядей Костей. Он рассказывал интересные житейские истории, не спеша подбирал нужные слова. Мне из-за его тихого вкрадчивого голоса всегда казалось, что он почему-то осторожничает, словно боится кого-то.

Однажды, когда мы были вдвоем, он тихо начал вспоминать свою трудную жизнь со времен раскулачивания, свои мытарства.

- Вам еще повезло, - говорил он, - предоставили квартиры, работу на выбор. А с нами обошлись куда круче. Привезли нас сюда тоже на баржах. Города еще не было. Выгрузили на пустом берегу. Встретили нас вооруженные конвоиры со злющими овчарками. Огромные, как телята, откормленные, с оскаленными мордами, они рвались к нам, готовые броситься на любого - женщину, ребенка, старика или молодого парня. А ведь более половины из них были больны.

Привезли нас сюда в осенний вечер тридцатого года, будь он неладен! Стали с узелками карабкаться вверх по крутому берегу, а сил нет. Конвоиры науськивают собак, подпускают их поближе к

нам, грозятся, нагоняют страх. И люди ползут, вгрызаются в землю ногтями. Еле-еле, но все же взобрались. А там, наверху, сплошной сосновый бор километра на два в глубину, а дальше - болото.

Дядя Костя приумолк, свернул цигарку. После первой затяжки продолжил:

- Ну так вот, мы кое-как провели ночь у костра, беспрестанно воюя со злющими комарами. На следующий день нас тщательно обыскали, потом переписали все семьи: сколько человек, год рождения, откуда прибыли. Потом откуда-то пригнали подводы. С них свалили лопаты, кирки, топоры, пилы, ломы, одноколесные тачки. Подводы уехали, а нас согнали в кучу и объявили: "Вы знаете, кто вы и зачем вас привезли сюда. Вот вам инструмент. Валите лес, стройте навесы, мастерите жилье. На дядюшек не надейтесь. Да поспешайте - скоро начнут кусаться белые мухи."

Ночью ударили первые заморозки. Северный ветер торопил зиму. Дожди чередовались мокрым снегом. Холодно, сыро и негде укрыться, обогреться. Мы работали, как проклятые. От нас пар валил, а чуть приостановишься - сразу коченеешь. Построили первый длинный навес. Под ним продрогшие люди жгли костры, кое-как обсушивались.

С каждый днем дисциплина становилась строже. Мы и сами старались поскорее построить навесы, потом бараки. Нас все время подгоняли конвоиры. Отлучаться из лагеря запрещалось. За это на половину уменьшали фунтовую пайку просяного хлеба. Кто не выполнял дневной нормы по валке леса, того оставляли в лесу. В лагерь ему нельзя было возвращаться. Обессиленный, голодный, иззябший бедолага всю ночь ждал наступления дня. Утром на поверке его, конечно, не было. Конвоиры решали, что сбежал. А когда приводили людей на валку леса, глядь, а он лежит у пня посиневший, встать не может. На него уже никто не обращает внимания. Ведь этого доходягу успели уже списать - не сегодня-завтра ему так или иначе суждено перейти в лучший мир. Врачей у нас не было в помине. Вот так у нас каждый день не досчитывалось по несколько человек.

Когда сколотили несколько навесов, конвоиры загнали мужчин под один навес, женщин и детей - под другой, стариков я нетрудоспособных - под третий. Теперь каждый вечер после работы тот, кто еще имел силы, мог зайти к родным и близким. Все мы страшно обкосились. На зиму, правда, всем выдали лапти, ватные брюкв,

фуфайки и шапки.

Неработающая часть ссыльных должна была своими силами обшить свои навесы, приспособив их для зимовки. А работавшие делали это после смены. И как старались! Замерзать-то никому не хотелось. Трудились через силу, спешили отгородиться от ветров и холода, чтобы встретить зиму под крышей и в натопленном бараке.

Обед нам привозили в бидонах на лошадях прямо на лесосеку - двести граммов просяного хлеба и мутная затируха с несколькими зернышками крупы, случайно попавших в миску. Там и еды-то всего на пять минут. Зато в очереди простоишь час и вместо второго блюда от конвоиров наслушаешься столько грубостей, что сыт будешь целый месяц. Они, сытые, тепло одетые, чувствовали себя хозяевами нашей жизни. Как же! Конвоиры и овчарки получали повышенный спецпаек и видели в нас врагов народа.

Однажды конвойный, уминавший на глазах у меня сало с чесноком, сказал: "Мужик, а сало-то, добрая штука! Правда? Гы-гы!" Его издевку; и презрение к нам видели все, на него смотрели сотни голодных глаз.

Конвоир, не спеша, дожевал сало, пригладил большой ладонью жирные усы, сытно отрыгнул, покряхтел, усмехнулся: "Теперь можно и табачком побаловаться!" - демонстративно похлопал по табакерке, вынутой из кармана, свернул цигарку и закурил. Один из двух оставшихся кусочков сала швырнул собаке, а другой мне, думая, что и я, как собака, брошусь к нему с собачьей жадностью. Сало лежало почти рядом, но никто к нему не прикоснулся. Только мальчишка-подросток не вынес такой пытки: "А чего добру пропадать!" - поднялся, сделал несколько шагов, но на него так энергично зашикали старшие, что он с поникшей головой вернулся на свое место.

- Потом, - вздохнул дядя Костя, - вокруг построенных нами навесов-бараков, мы же, под надзором конвоиров, построили сторожевые вышки, на которых день и ночь маячили охранники, не спускавшие с нас глаз. Все это мы потом обтянули проволокой, внутри ограды нас сторожила целая свора овчарок.

Лагерь разрастался не только по территории, но и по числу бараков. Люди все поступали - летом на баржах, зимой- пешком, этапом, по снежным и ледяным дорогам.

Бараки топили сами, кто как мог. Приносили из лесу щепу,

обломки веток - надо же было как-то обсыхать. Постелей не было. На голые нары настилали сухой мох. Каждый приносил его за пазухой. В чем работали, в том и спали. Паек был мизерный, работа каторжная. Люди истощились до крайности. Все время в холоде и голоде. Стали пухнуть. Появилась цинга. Пили хвойный отвар. Не помогало. После команды "подъем" - многие не могли подняться. В барак заходили люди в белых халатах - "врачи-выбраковщики", у которых вместо лекарств были в руках мелки. Они дергали за ногу больного. Если тот не шевелился, браковщик ставил на его одежде мелом крест и подходил к другому. Шедшие за ним с носилками люди стаскивали меченого с нар и уносили для погребения. И так было каждое утро.

Бывали случаи, когда меченый, уже стянутый с нар, начинал говорить, что он жив, зачем его уносят, но ему отвечали: "Какой же ты живой, если тебя уже пометили крестом. Не боись, пока до ямы довезем, отдашь концы". Вот, как мы начинали, дорогой Грант Батькович. Дядя Костя порой так величал меня.

Мы закурили. Дядя Костя молча жадно курил, потом растоптал окурок и снова повел свой неторопливый рассказ:

- Знаешь, сколько здесь костей под землей, в нашей округе? Тьма!

Невзирая на нечеловеческие условия, каторжане начали копать котлован под будущий бумажный комбинат. К строительной площадке почти ежедневно в роскошных санях, запряженных тройкой, подъезжали какие-то важные персоны в меховых шапках и тулупах, в дорогих валенках. Сиденья розвальней застланы коврами. Ноги начальства укутаны медвежьими и волчьими шкурами, чтоб, не дай бог, высокопоставленные ножки не заморозились. Встречали их свитами, сопровождали и провожали также. А они приедут, поглядят, что и как сделано, через переводчика бросят слово и укатят с ветерком. После этого начинается: бегают инженеры, мечутся десятники, все орут, матерятся, подгоняют старшие младших, а те - нас.

Вот так, за одиннадцать месяцев построили комбинат. На своих костях. Гляди, какую огромную территорию по берегу Вишеры пришлось нам перерыть, поднять на высотищу не ниже восемнадцатиэтажного дома! Легко сказать, сынок. Эх, ма! Вот она какая, у нас доля!

Дядя Костя тяжело вздохнул, отер глаза, словно хотел выжить из

них табачный дым от вновь закуренной цигарки.

- Слава Богу, сынок, и на том, что хоть вам чуть-чуть легче. Но поверь мне, дорогой Грант, и к вам придет признание, и вы станете людьми. Такое вечно продолжаться не может. Что-то изменится. Не может не измениться.

ПАРТИЯ - РУЛЕВОЙ

В 1982 году, готовясь к свадьбе, женил сына Аведиса, решил раздобыть кур, которых получали от братьев по демократии, в картонных коробках.

Поиски привели меня к железным, наглухо закрытым воротам холодильников. Оттуда машины выезжали с разными грузами. Я стал уточнять, какая машина выедет с курами. Наконец. Ераз, покачиваясь, выехал из ворот. Сторож моргнул мне, мол, вот Ваша долгожданная машина. Я, следуя за Еразом, подъехал к продуктовому магазину по улице Проспекта Мира. После выгрузки продукции я обратился к завмагу и высказал ему свою просьбу. Хозяин магазина с сочувствием ответил:

- Несколько кур могу отпустить, не больше.

Поняв, что я его исчерпывающий ответ принял за шутку, добавил, что кур будет распределять Горком.

К тому времени я уже знал достаточно много о преимуществах коммунистов. Если члена партии сняли с руководящей должности, как неспособного или за пьянство, то Горком побеспокоится и протолкнет его в другую лучшую организацию, еще выше рангом. Если возник спор между коммунистом и беспартийным, то последнему лучше уходить с работы, не марая трудовой книжки, и не быть смешным. Автоинспектор на трассе, заполняя бланк о наказании водителя, в одном из пунктов отмечает, член партии или нет. Думаю, комментарии излишни. Но то, что кур в магазине будет распределять Горком, меня удивило очень.

Ясно одно, что Горком не о рабочем классе думает. Он будет распределять импортные, редкие, ходовые товары. Примерно так: чешскую мебель - своему зятю, арабский кафель - брату. А теще? Теще - куры.

Вспомнил дни в ссылке, почти полвека тому назад, в 1946 году, на старом ЗИС-5, груженным бумагой в рулонах, зимней ночью двигался к городу Соликамску. В Мошьской просеке навстречу мне появился "студебеккер", за рулем сидел пьяный И.И.У. Не сбрасывая скорость, ослепил меня, как прожектор, своими лампофарами, от которых свет доходил до седьмого столба по трассе. И вдруг своим кованым кузовом выбил мой боковой борт, покатились из кузова рулоны, каждый весом по полтонны. О чем говорить с И.И.У., когда

он на ногах стоять не мог. Ни начальник гаража А.И.Тимонин оправдал его, как коммуниста, а меня, спецпереселенца, наказал, и за ремонт кузова высчитали с меня ползарплаты.

И еще, в этом же, голодном 46 году, работающие женщины (кто где работал) огородили и обработали по клочку земли, посадила картошку, чтобы накормить своих сирот. Была посажена картошка и вдоль забора нашего гаража В.Ц.Б.К. И что же? Трактор ЧТЗ, за рулем - Григорий Мок, немец из Поволжья, выехал из гаража и начал заминать забор и ботву в землю. Подоспевшие женщины начали забрасывать тракториста камнями, называть фашистом. Г.Мок остановил трактор и стал объяснять женщинам:

- Мне приказали уничтожить вашу картошку не фашисты, а коммунисты.

После этого Григорий Мок загнал трактор в гараж.

ГАРАЖ В.Ц.Б.К.

Гараж комбината стал пополняться новыми машинами. Кроме наших ЗИС-5 появились американские "студебеккеры", "форды", "шевроле". Так продолжалось до 1958 года. Комбинат и его гараж не испытывали недостатка ни в технике, ни в людях, развивались мощности, набирались сил. Работа кипела днем и ночью. На всех трассах вокруг комбината сновали груженые машины с эмблемами ВЦБК на дверках кабин с порядковыми номерами.

После 1960 года, когда ссыльные стали разъезжаться, гараж обезлюдел. К 1968 году здесь осталось примерно треть работавших. Гараж выглядел опустевшим, унылым. Теперь он превратился в филиал Соликамского ОТК - отдел транспортной конторы. Мне, бывшему шоферу, приехавшему сюда на побывку, спустя годы, было грустно смотреть на это запустение.

Но вернемся в те трудные годы, когда мы с такой надеждой рассылали ко всей нашей родне письма, на Кавказ.

Спустя некоторое время, мы получили ответ. Нас просили не падать духом и написать, в чем мы нуждаемся. И пошли в наш адрес посылочки. На нашем столе появились топленое масло, чеснок, лук, мясные консервы, семечки, сало. Сверх того - деньги, теплая одежда, шерсть для пряжи. Да и мы сами не сидели, сложа руки Летом нас кормил лес. Работая на машине, я частенько увозил своих домочадцев подальше в лес, а на обратном пути прихватывал их с ягодами и грибами в лукошках. Лесные дары на базаре мы обменивали на хлеб, сахар, американские консервы.

В 1948 году отменили карточную систему. Хлеба стало вволю. В магазинах можно было купить почти все необходимое. На радостях с братьями и друзьями устроили вечеринку на квартире нашего зятя Мирана Сергеевича и Асмик Вартановны Егикянов. Столы накрыли сравнительно скромно. Но помню, что всем хватило жареной трески, жареной картошки, отварной и пюре. А уж хлеба наелись до отвала. Наварили по этому случаю ведра три бражки по рецептам местных жителей.

Был и баянист Александр Иванович Шмидт, наш сосед. Хотя он и неважно играл, но шуму наделал много. Далеко было слышно, что у нас пир горой.

Когда разошлись взрослыми остались только мы, молодежь, на

наш веселый огонек зашли девушки тридцатиквартирного барака. Перезнакомились, веселились, танцевали во всю.

Когда смеешься не в меру, потом приходится плакать. Так было и у нас. 25 марта на 94-ом году жизни скончалась наша бабушка. Это было огромное горе для всего нашего рода. Больше всех переживали потерю мы, внуки. Так уж заведено, что бабушек у нас почитали выше родителей. Мы ее очень любили, она была нашей доброй наставницей. До последних дней мы не оставляли ее без наших забот. Даже в самые трудные годы внуки старались принести ей какой-нибудь гостинец, чем-нибудь порадовать. Она была эталоном кашей совести, наших нравственных устоев. Если что затевали, всегда спрашивали себя: как на это посмотрит бабушка? Что скажет?

Бабушку похоронили в городе Красновишерске. Оградили могилку, поставили надгробие, в голове - крест, на котором были слова: "Спасибо, что ты была".

Мы взяли участок под огород. Землю приобрели всей семьей под руководством родителей, которые, приобретенный на юге опыт, а также перенятые у местных жителей навыки, старались применить на деле. Все переселенцы - греки, армяне, болгары, немцы и татары отдавали земле все свое свободное время с первых же лет ссылки, убедившись, что здесь на севере при минимальных затратах ручного труда можно цолучить урожай куда богаче, чем на юге. В Крыму эти люди, в основном, были крестьянами. Кормились своим трудом, не надеясь на дядю. К этому времени местные жители смотрели на нас, переселенцев, уже по-другому, не так, как в первые годы. В нас они увидели трудолюбивых и честных, добрых советчиков и хороших соседей. Ярлык - "проклятые татары" был снят не только с нас, но и, с самих татар теми же людьми, которые в неразберихе военного времени навесили его на всех ссыльных.

В казенных же учреждениях, особенно в комендатуре, все оставалось по-прежнему. Клеймо отверженных продолжало давить на нас и жгло наши сердца., вызывая чувство неполноценности. Это не для тебя, а для старожилов, которых избирали и в президиум собраний, и в комиссии, и в депутаты. Мы же ежемесячно отмечались в комендатуре. За опоздание отметиться - пять суток ареста и дополнительный лист в личное дело с тяжким дисциплинарным пятном.

Помню, как-то зимой поехал я в очередной рейс с грузом бумаги,

рассчитывая к утру вернуться и отметиться точно в срок, но меня задержали на перевалочной базе Соликамска из-за отсутствия обратного груза. Опоздал я на сутки. В комендатуре старший лейтенант Собинян распорядился:

- Снимите с него пояс и оформите пять суток. За дезертирство.

- А пояс зачем снимать? - спросил я.

- Чтоб не повесился, - сурово ответил комендант, нахмурив брови.

Меня увели в каталажку...

Спустя много лет, я вновь побывал на своей второй родине. К моему удивлению, я увидел бригаду из бывших работников комендатуры, которые ремонтировали тротуары на центральной улице напротив гаража ВЦБК, по улице Дзержинского. Узнав их, я поздоровался. Узнали меня и они. Поговорили, вспомнили и плохое, и хорошее. За двенадцать лет ссыльного режима мне встречались и хорошие, человечные коменданты. Это были Александр Шишигин, Петр Матвеев и Щевцов. Они хорошо знали не только меня, но и моих родителей, не раз бывали в нашей семье. Эти люди вернулись с войны и, не в пример тыловым комендантам, не нюхавшим пороха, обладали большой человечностью. Как никак за войну успели побывать в разных странах, повидать людей, Европу, хотя и военную. За сотни посещений комендатуры нам примелькались и кабинеты, и мягкие кресла, и разноцветные телефоны, и потайные кнопки, которыми так умело пользовались с неизменно суровыми лицами работники комендатуры. Контраст был слишком разительным, чтобы не заметить разницы между ними и заменившими их фронтовиками, хотя режимные условия для переселенцев почти не изменились. Мы сразу заметили доброжелательность новых людей, хотя бы в улыбках на их лицах. Они на нас не орали, не грубили, не обзывали, не наказывали по пустякам, то, что нужно объяснить, объясняли по-человечески, а порой даже входили в положение провинившегося. Многим помогли, ходатайствуя перед областными властями о воссоединении с отставшими ох эшелона родственниками, которые уже годы жили и работали в других районах Севера. Помогали безотказно, хотя на бумажную волокиту и чиновничьи отписки порой уходили месяцы и годы.

Вздумалось как-то мне провести свой отпуск за 1951 год у дяди А приема в поселке Яйва, что неподалёку от города Александровска,

Молотовской области, жителем которой являлся и я. Обратился я с просьбой к Александру Шишигину. Он и его заместитель Петр Матвеев обнадежил меня. И, действительно, вскоре сообщили мне, чтобы я написал заявление на имя начальника комендатуры товарища Коровкина. Уже через месяц получил разрешение на выезд. Вот радости-то было! А тут еще мой двоюродный брат Габриел Геворкович Захарьян, фотограф по специальности, загорелся желанием попутешествовать со мной вместе. Пришлось вторично обратиться в комендатуру. На второй день Александр переговорил со своим начальством и внес в мой пропуск имя и фамилию брата.

Нам вдвоем удалось пройти сквозь густое сито пропускных постов, начиная от Красновишерска до самой станции Яйва, нас постоянно подозревали: а не беглецы ли мы, не подделаны ли документы?

Наши унижения окупились сторицей. После стольких лет разлуки наш приезд доставил дяде Априему, тете Зайтар, сестрам Ашхен, Арпеник и брату Рубену столько радости, что мы все оказались на верху блаженства. Ради этого стоило...

Нашу встречу дядя решил отметить пиршеством, сообразуясь, понятно, со своими возможностями. На этом пиру был свой фотограф, свой патефон с веселыми пластинками, в том числе и армянскими, присланными с Кавказа. Дядя так развеселился, что запел. У него сохранился еще приятный голос. В молодости с моим отцом они были певунами, и ни одна армянская свадьба не обходилась без них. Их приглашали заранее, и они с удовольствием шли.

В тесном кругу семьи, с вдовой дочерью Арпеник и ее двумя детьми, живших в соседней однокомнатной квартире, дядя старался развеселить нас песнями.

А сколько воспоминаний было, счастливых улыбок и восклицаний!

Дня через два, предоставив Габриелу возиться с фотографиями, дядя пригласил меня прогуляться. Мы прошлись по ровным и зеленым улицам поселка, мимо одноэтажных индивидуальных домиков с огородами, обнесенных заборчиками, мимо таких же бараков, как и тот, в котором жил дядя.

В центре поселка стояла большая двухэтажная школа, в которой дядя работал сторожем. Он зачем-то зашел в школу, а я остался на тротуаре. Мимо проходили нарядные по тому времени люди и

целые ватага парней и девушек. На меня, незнакомого» все обращали внимание. Смотрел на них и я. Я так размечтался, пораженный божественным взглядом одной из прошедших мимо девушек, что не заметил, как подошел дядя.

Мы продолжили прогулку. Дядя, как бы между прочим, спросил:

- Грант, ты еще не женат?

Дядя словно в воду глядел.

- Нет, - от неожиданности я даже вздрогнул.

Мне уже было 25 лет. Нет, пожалуй, всего лишь 25, а я ухе начал лысеть. А это дефект для жениха.

- И не собираешься? - в вопросе дяди я почувствовал настойчивость, он в упор смотрел на меня.

- Надо бы, - как-то неуверенно ответил я.

- Я знаю всех здешних ребят и девчат. Многие ходят парами. Только две девушки без парней.

И он назвал их имена. И продолжил:

- Моя соседка, особенная! Степенная, умная, красивая. Дома сидит. Я познакомлю вас.

И познакомил. Потом были прогулки, кино. Только гуляли не вдвоем, а вчетвером. С моей стороны нас сопровождала сестренка Арпеник, с ее стороны - ее сестренка Зоя.

В кино мы усаживались рядом под бдительным наблюдением двух пар ревностных глаз. При таких конвоирах и слова желанного не скажешь, а так хотелось. Срок пропуска, как на зло, кончался, хотя отпускных дней у меня еще было достаточно. Что же делать? Только и успели, что обменяться адресами, договорились переписываться. Я буду писать на ее собственный, нововыстроенный дом, она мне на мой барак.

Провожали нас с братом Габриелем вся родня и, конечно, та, кого я считал уже своей нареченной, в окружения ревностных хранительниц дедовских адатов.

На прощанье я успел снять с руки часы и надеть их ей на руку. Вот такая любовь с первого взгляда.

По приезде домой я вновь окунулся в работу, совершал рейсы, разъезжал с грузом, правда, уже на новой машине с напарником Павликом Патиевым, демобилизованным моряком, который, сколько я его помню, не расставался с тельняшкой.

Наша нежная переписка длилась полгода. Мы с Анник решили

встретиться у нее и зарегистрироваться. И вот, оформив трехдневный отпуск и пропуск, я отправился в поселок Яйву, но в ЗАГсе нам велели написать заявление и ждать два месяца, как это принято. Хорошо, что ЗАГСом заведовала женщина. Она вошла в наше положение и зарегистрировала наш брак в порядке исключения. Де-юре мы стали мужем и женой. Но чтобы стать мужем и женой де-факто, нам с Анник пришлось прождать целый год.

Нас измучило не только желание поскорее соединиться, жить нормально, как и все люди, но наша родная советская бюрократия со своими всякого рода проволочками. В комендатуре на наши просьбы выехать вместе отвечали, вот получим ваши документы, тогда и увезешь свою любимую и станет она твоя. Анник только исполнилось девятнадцать лет и она многое еще не понимала, но в том, что мы нужны друг другу была убеждена. И мы настойчиво боролись за свое счастье, за право жить вместе законными супругами.

Сколько унижений приходилось переносить всякий раз, пробираясь к ней через все кордоны и посты, быть подозрительным в глазах бдительных стражей ссыльных.

Наконец, мы сняли копию со свидетельства о браке и написали заявление в комендатуру с просьбой выдать разрешение на право жить вместе одной семьей. Комендант посёлка Яйва наши документы отправил в область, а мы по-прежнему томились, ждали, гадали, переживали.

Поток посылок с юга тем временем продолжался, Помощь родных и ближних скрашивала однообразную нашу жизнь небольшими земными радостями. Наша благодарность родственникам, и, в первую очередь, Агавни и Григору, их сыновьям Арташу, Аманяку, дочерям - Варяг и Сируш Галайджянам, Сирануш и Саркису Арутюнянам, Вартаиуш, Азнив, Нварт, Ерванду, Сурену Нерсесянам, Екатерине Дмитриевне и Андрею Егикянам была беспредельна. О помощи, оказанной ими нам, знают наши дети, которым мы завещаем помнить об этом и передать нашу любовь и благодарность своим наследникам, ко всем тем, кто протянул нам руку помощи в годину тяжкой неволи.

А вот и новая радость. Она порождена надеждой выехать. На всех братьев Захарьянов из разных табаководческих колхозов и совхозов Сухумского района пришли вызовы. Вызовы заверены райисполко-

мом. Прислал это Саркис Арутюнян, к которому в свое время обратились наши старшие с письмом. В те годы, на вполне законном основании, вели слежку за передвижением каждого человека, поэтому подобный шаг с вызовом был связан с определенным риском, тем большее спасибо Аманяку Галайджяну. Надо отдать должное и дяде Григору и Аманяку Григорьевичу Галайджанам, для которых даже кажущееся невозможное становилось возможным, когда это бывало нужным людям нуждающимся. Так было и с вызовом, которые достал Аманяк Григорьевич Калайджян.

В то время Аманяк был молодым, энергичным, стройным, высокого роста мужчиной. Работал директором школы. Имел обширный круг знакомых. Если ему приспичит, и это надо для достижения благородных целей, то на его пути нет таких преград, которые он не преодолеет. Сейчас Аманяк на заслуженном отдыхе. Мне очень хочется, чтобы сегодняшняя молодежь позаимствовала у Аманяка его энергию, доброту, человеколюбие.

- Долгих тебе лет, брат Аманяк!

Надежды. Какими же хрупкими они были у ссыльных. До сих пор еще, спустя десятки лет после войны, не решен вопрос возвращения на землю предков болгар, цыган, греков и армян, сосланных под занавес войны. Вот уже сколько лет эти несчастные не имеют возможности и не имели права побывать на могилах своих родных и близких, многие из которых сложили головы, сражаясь в тылу в годы оккупации.

Из 123 армян-бурчулинцев, сражавшихся в лесах, половина погибла, а никто не знает мест их захоронений.

Так было и с Арсеном Поладяном из деревни Субагаи. Его, раненого, оккупанты сожгли живьем на опушке леса. Кто скажет, где его могила?

А сколько невинных пострадало в те годы?

Вот пример - судьба Чалукяна. Баржа, на которой их переправляли вверх по Вишере километров этак за двести от Красновишерска, доставила в поселок Велыс на лесозаготовки. Взяв всех на учет, комендатура расселила их по баракам, в которых не было ни окон, ни дверей, все было приведено в негодность. В бараки битком набили детей и стариков и тех, кого считали рабочей силой. В первую же зиму треть детей и стариков перемерзла. Людей довели до такого состояния, что даже хоронить мертвецов было некому. Земля мерз-

лая, выкопать могилу невозможно. За гробом шли два-три человека. Часто бывало так, что только двое рабочих, сидя в санях на гробу, погоняли лошадь на кладбище. А хоронили как? Лишь бы слегка присыпать землей. Все это напоминало Ленинградскую блокаду. В этом поселке не было ни одного общественного здания. На все поселение был один ларек, в котором по утрам отпускали хлеб по карточкам. Голодный Чалукян понимал, что ему на этих работах не выдержать и не выжить с семьей из шести детей и больной жены. Физически истощенный, он упал духом, отчаялся, возмущенный несправедливостью по отношению к нему, пожилому человеку, сосланному на север. Однажды он зашел в комендатуру вместе с товарищами я, увидев потрет "вождя", со злостью сказал:

- И здесь этот садист висит?

Слова якобы были предназначены сопровождавшим его товарищам, но сказано было так, чтобы его услышал и комендант. Тот услышал и побледнел, представив, чем может грозить ему лично эта дерзкая непочтительность ссыльного к Сталину. В истерике он поднялся с кресла и рявкнул: "Всем, смирно!" Тут же созвал своих коллег, взял у каждого ссыльного расписку, обличающую Чалукяна. Чалукяна увели в наручниках туда, откуда не возвращаются. И еще несколько деталей из ссыльной жизни. Моя мать до конца жизни, а умерла она на девяносто шестом году, вязала без очков. Я уже упоминал, что нам с юга среди прочего присылали шерсть. На этом сырье у нас в доме работала целая фабрика; Отец прял шерсть, мать вязала теплые носки, перчатки, джемпера. Естественно, к нам заглядывали девушки, просили, чтоб мать связала им шарфы, шапки, шали с разными узорами и кисточками. Этих заказчиц мне приходилось ставить в очередь.

Весной сорок шестого мы купили пуховую козу, чтобы начесывать с нее пух, ао главное было не это. Мы задались целью иметь собственное молоко для детей моего брата Эдуарда и Нварт. Козу, в основном, кормили березовыми вешками, которые заготовляли летом в лесу и сушили впрок.

До ссылки на север я не знал, что такое русская баня. А там, узнав, как парятся и потом валяются в снегу, и снова парятся, никак не мог поверить в подобную нелепость. Потом и мне самому понравилась эта процедура, которую я впервые испытал на собственной шкуре на уборке урожая в одном из колхозов.

Нас, шоферов, часто посылали с машинами в колхозы на уборку, где мы работали до "белых мух". В глухих деревнях шоферы были в почете. На уборке работало много молодежи. Ее размещали в бараках: девчат - в одном, ребят - в другом. Молодые работы не боялись. Даже утомившись за день, каждый вечер устраивали игры, танцы и поездки в села, где крутили кино. Вот тут и набивалась цена на шоферов - в кино хочется всем, а пеше - далеко.

Напрыгавшись на танцульках после тяжелого трудового дня, ясе расходились спать, чтоб рано утром снова идти на работу. И так каждый день, каждый вечер. Зато по субботам - обязательный банный день. Глядишь, все село задымилось. Каждый топит баню, стоящую где-нибудь на склоне, в конце огорода. В любой бане находилось место и для нас, командированных.

Но какое приподнятое, праздничное настроение в этот день! В душе ощущаешь возвышенную торжественность при виде людей, снующих от дома к бане и обратно. Из бань мужчины и женщины несут завернутых в холстину маленьких детей. Причем все взрослые в белом исподнем, раскрасневшиеся от парилки, аж дымятся, идут по снегу босые и хоть бы что, не мерзнут, не простужаются в собственном облаке пара. Вот она,уральская закалка! Не даром здесь все такие краснощекие, здоровые.

В банные дни особенно хороши женщины. Они, как ангелы, в белом нижнем одеянии выпархивают из бани в парном облаке и идут степенно, щеки горят, как лепестки мака, улыбаются, а под босыми ногами тает. Кажется, стоит им повстречаться с водой, они окунутся в нее и превратятся в русалок. Словом, Уралочки!

Долго не мог понять, почему жители м ногах сел носат однозвучные с их селами фамилии. В селе Ничков - все жители Ничковы, в Метраково - Метраковы, а все объясняется легендой о том, как 300-400 лет назад, когда русскому служивому проходилось тянуть солдатскую лямку по 25 лет, находились такие отчаянные головы, которые спасались от шпицрутенов на Севере, на Урале. Забирались в такую глухомань, где их никто не найдет, и, конечно, вдвоем с той, которая ради возлюбленного готова была хоть на край света. И селились в самых пригожих для жизни местах, размножались, создавали поселение однофамильцев.

В нашем гараже работал водителем Семен Кичигин из села Кичигино. Кичигинский подъем прославился среди шоферов своей

крутизной и плохой дорогой. Там у машин не выдерживали задние мосты. У ЗИС-5 дробились зубы хвостовика и рассыпались подшипники.

Спустя много лет, под Кичигинской горой, вдоль речки Язьвы проложили дорогу. Проблема "штурма Кичигинской горы" перестала существовать.

В деревне Верхняя Язьва находился наш механизаторский штаб по уборке урожая и помощи колхозникам. Штабом руководил приятный и уважаемый шоферами человек Иван Углицких - третий секретарь райкома. Там же, в Верхней Язьве я знавал веселого связиста Сашу, которого убило зимой в лесу, когда он соединял оборванные провода.

По добрым людям остается добрая память...

А теперь немного о себе.

СВАДЬБА

Я уже говорил, сколько мытарств выпало на мою долю, когда я задумал обзавестись семьей. Говорил о препятствиях и условностях, воздвигавшихся и комендатурой, и при оформлении законного брака. Но вот настал день, когда я вернулся домой с работы, а мать, потчуя меня, озябшего с дороги, чаем, сообщила, что приходил комендант и что-то весело говорил, улыбался. Русского она не знала, но разобрала слова "скоро невеста".

Отец до этого спавший, поднялся, присел на кровати в своей излюбленной позе, накинув на плечи одеяло. Откашлялся и спросил:

- Как съездил в рейс?

- Нормально, - ответил я и посмотрел в его светлое от природы лицо. Оно было спокойным. Брови не сдвинулись на переносице, лоб был гладким, рыжеватые волосы на голове и усы не топорщились, даже не шелохнулись. Голубые глаза прямо смотрели на меня. Значит, отец мой ответ принят за исчерпывающий.

- Что им от тебя нужно было? - спокойно спросил отец.

- Мне должны вручить разрешение на соединение с Анник, чтоб жить одной семьей.

- Он сказал, что зайдет еще завтра...

- Хорошо. Постараюсь не задерживаться на работе.

На другой день из комендатуры пришли Саша и Петр. Улыбаясь, они поздравили меня и вручили долгожданное разрешение.

- Сколько ожиданий и треволнений из-за клочка бумаги, - сказал я. А теперь еще выпрашивать пропуск, чтобы съездить за женой.

- Не волнуйся, все будет в лучшем виде, - успокоили они меня. Мать накрыла стол, чем Бог послал, и пригласила гостей. Пока мать была занята по хозяйству, они перекидывались шутками с отцом и согласились сесть за стол только вместе с ним.

Шутки с отцом сводились к каламбуру, ставшим ходячим анекдотом. Однажды отец спросил начальника комендатуры: "Что это у вас за комендант, что разговаривать с людьми как следует не может?" "Какой комендант?" - спросил он. "Да есть такой, Соплякин по фамилии", - ответил отец. "Собянин", - поправил начальник. С тех пор и пошел гулять "Соплякин" не только по комендатуре. При встрече с отцом работники комендатуры не упускали случая, чтобы

подшутить над "соплякиным".

Визит Саши и Петра закончился тем, что в мой рейсовый пропуск до Соликамска они вписали заезд на станцию Яйва.

На другой день я выехал в рейс с Павликом Лаптевым. В Соликамске он пересел за руль, а я сел в поезд и за ночь добрался до Живы. Влетаю к дяде Априему и вместе с тетей Зайтар, сестренкой Апреник, братом Рубеном идем к будущим родственникам. Там договорились, что свадьбу у них в доме будем справлять в субботу Ш февраля, а через неделю, т.е. 23 февраля 1952 года (в мужской день) - у меня в Вшпере.

На свадьбу я пригласил Сашу, но он извинился за то, что из-за уймы дел на торжестве присутствовать не сможет, но затем зайдет поздравить. Зато в мой пропуск он вписал мою сестренку Асмик.

Славный парень Александр Шишигин. Его добрых дел я никогда не забуду. Да и он, я думаю, будет помнить меня. Буквально на днях, более чем через тридцать лет после моего отъезда с Урала, получил от Саши Шишигина привет. Передал его мне Иван Давидович - брат нашего товарища Аркадия Давидовича Асланяна, у которого я с семьей был на похоронах его единственного сына - инженера Гургена, погибшего в автокатастрофе.

Наконец за день до свадьбы я с сестренкой Асмик выехал в поселок Яйва. По дороге в дом невесты мой посаженный отец - дядя Алрием перечислял мне права и обязанности жениха. Заострял мое внимание на том, что жених и невеста за столом не должны пить. Обычай позволяет им только пригубить бокал. И пояснил:

- За столом десятки глаз будут следить за молодыми и замечать все негативное, ч*"о несвойственно нашим старым добрым традициям и обычаям. А потом, когда разойдутся, будут насмехаться над вами, тем более, что вы уедете отсюда, а я останусь. И все эти насмешки посыплются мне на голову. И вообще, мужчина должен быть сдержанным, зря не трепаться. О том, кто много болтает, говорят, что он хвастун, трепач, рисуется. Прежде, чем что-нибудь сказать, подумай: а сказанное мною в спешке слово не обернется ли через минуту против меня? Но слово не воробей - выпустишь, не поймаешь. И еще, когда будут произносить в вашу честь тосты, вставайте. Тем самым вы покажите свое уважение к людям.

Дядя остановился прикурить, а я, со свойственной молодым обидой в голосе, сказал:

- Да что вы, дядя, говорите со мной, словно я еще мальчик. Вам что, не нравится наше решение или поведение до сих пор?

- Нет, племянник! Я сказал тебе то, что должен был сказать. Насчет твоего выбора я не сомневаюсь. Ее родителей я знаю еще с довоенного времени. Здесь все взвесил и обдумал. До войны я работал в селе Бурлуча председателем колхоза. Меня сменил на этом посту отец Анник. Мы с ним обговорили все и остались довольны вашим выбором...

На нашей с Анник свадьбе присутствовали все сосланные бурлучинцы, съехавшиеся из трех поселков. Половина из них жили в селах База и Сафоновка на реке Яйва. Были на свадьбе соседи и сослуживцы ее отца. С моей стороны было семь человек: дядя, тетя, сестры Ашхен, Арпеник, Асмик, братишка Рубен и я - жених.

В субботу вечером сестры захлопотали вокруг меня - наряжали, как подобает жениху, во все лучшее, что я имел. Они отгладили и подправили на мне мой первый в жизни костюм, который мы с Грачем заказали в мастерской из хорошего черного сукна. Я надел хромовые сапоги, самые модные в то время. Сестры беспрестанно поправляли на мне воротничок от белой сорочки, причесывали упрямые волосы.

Для невесты мы привезли фату, диадему из белых цветов, туфли, шаль и пальто, на время взятое с плеча сестры Азгануш. Мы попытались заказать ей пальто, но приличного материала не оказалось, а сшить из чего попало не хотелось.

По обычаю мы, сторона жениха, должны были овладеть комнатой невесты силой или хитростью и подкупом, чтобы завладеть ею и передать жениху. Но в виду того, что штурмующих было мало, защитники крепости невесты снизошли до того, что сдались без боя, и мы беспрепятственно прошли в комнату новобрачной.

Очутившись рядом с Анник, я почувствовал себя победителем, но, к моему великому огорчению сестры попросили меня выйти, чтобы нарядить невесту к свадебному торжеству.

"К чему это? - возмущался я. Она и так хороша."

Но пришлось подчиниться. Через некоторое время мне милостиво разрешили подойти к невесте. Анник предстала передо мной совсем иной - нарядной и торжественной. Мы стали рядом, нас, в окружении целой свиты, препроводили в залу, где давно уже ждали нетерпеливые гости. На пороге в залу кто-то вверх дном

положил две тарелки. С этим обычаем мы были знакомы и ударом правой ноги разнесли их на кусочки. Затем под дружные аплодисменты и приветственные возгласы гостей мы торжественно вошли в залу, обошли гостей и сели во главе стола на приготовленном для нас возвышенном месте.

Я думал, что тамадой в доме невесты будет Рубен, но он почему-то отказался, и наше застолье возглавил Гегам Кешинян - мой свояк. Свадебное веселье поддерживал двоюродный брат невесты Хачик Миронович Гаджаманян, играя на аккордеоне.

Первый тост, ясно, был за молодых виновников торжества. Потом здравница за родителей. Сколько добрых слов и пожеланий было сказано в адрес родителей жениха и невесты. Тамада предоставил слово нам с Анник. Мы подняли бокалы во здравие родителей, давших нам жизнь и поднявших на ноги.

Мое положение обязывало меня быть кратким, не обещать невыполнимого, неосуществимого, ибо потом все сказанное будет проверяться жизнью и получит соответствующую оценку.

Я говорил сдержанно и просто.

Вообще в адрес наших родителей было произнесено много хороших слов и добрых пожеланий. Мы с Анник сердечно присоединялись к ним. Родители заслуживали большого внимания и любви, нашей всесторонней помощи. Мы и сегодня, оставшимся в живых, желаем долгих лет и хорошего здоровья. Спасибо им за то, что создали нас и воспитали и, да поможет им Бог, воспитать и поднять на ноги внуков!

Потом мы с Анник обменялись венчальными кольцами, и под дружные возгласы сотрапезников "Горько!" я уже готов был обнять свою нареченную, но мои земляки запротестовали. К нашему счастью, кто-то догадался прикрыть нас и погасить свет, обе стороны оказались довольны, а мы вдвойне.

К утру свадьба разошлась. Стало как-то тихо, малолюдно. Осталась только близкая родня, помогавшая убирать столы, мыть посуду, расставлять мебель по местам, словом, наводить в доме порядок.

Наблюдая за всем этим, я, подумал, что не мешало бы одну из комнат предоставить нам с Анник, новосозданной семье, осуществить их законные права, скрепленные ЗАГСом. Но увы! Пока приводили дом в порядок, Анник знакомила меня с новыми родственниками и земляками, а потом ко мне подошла моя сестра и

сказала:

- Одевайся, пошли домой.

- А Анник?

- Она остается! - строго ответила сестра.

- Да что же вы все время держите нас под конвоем? - вспылил я.

- Завтра, когда ты ее увезешь, там, у себя в доме вы будете вольны поступать, как вам вздумается.

На следующий день мы стали готовиться к отъезду. У нас был чемодан, изготовленный ее братом Левоном. В него Анник уложила все свое приданое. Но самое главное ее приданое вез конвоир, который сопроводил нас до ее нового места поселения. Этот лейтенант, подпоясанный широким ремнем, с пистолетом на правом боку, нес ответственность за доставку Анник в мой дом.

"Знать ценный груз сопровождает, коли с оружием!" - невольно улыбнулся я еврей шутке.

Мы, в сопровождении родственников, заблаговременно пошли на станцию, чтобы не опоздать на поезд Пермь-Соликамск. Лучше подождать, чем опоздать. Позади нас чинно шагал лейтенант.

Я взял три билета - для Анник, сестры и себя. Лейтенант, выполнявший оперативную работу, ехал за государственный счет. Разместились в общем вагоне, ехали всю ночь. Конвоир нам не докучал. Он держался сторонкою, стараясь не стеснять нас, видимо, понимал несуразность своей миссии.

Утром мы прибыли в Соликамск. Там нас встречал с машиной, груженной тюками сена, Павлик Пашиев. Перед отъездом я всех пригласил в привокзальный ресторан. Мы позавтракали. Поскольку конвоиру предстояло ехать в кузове машины, я преподнес ему две порции горячительного, что он с признательностью принял.

Втроем, прижавшись друг к другу, мы кое-как разместились в кабине в "елочку", чтоб не мешать Павлику вести машину.

Часов через десять, понатрясшись на ухабах, мы преодолели 120 километров и остановились перед бараком номер 25 по улице Первая Максима Горького. Там нас уже ждали родители. Павлик отогнал машину в гараж. Наши быстро накрыли стол. Все присутствующие сели, выпили за счастливое возвращение, за встречу, заодно новые наши родственники знакомились, осваивались.

Утром лейтенант тепле попрощался с нами, пожелал нам счастья и отбыл в нашу комендатуру с личным делом Анник. С ним мы

больше не встречались. Это произошло во вторник, а в субботу..., а в субботу, как и было оговорено, свадьба!

Прибыв домой, я подумал, что наши с Анник супружеские отношения тут же наладятся, но не тут-то было; Анник изолировали. В квартире дяди Ованеса для нее отвели отдельную комнату. Каждую ночь ее отводили туда ночевать, днем же она находилась у нас в доме. Меня к ней не допускали:

- После свадьбы! - говорили, будто издевались над нами.

- Сколько же можно?! - возмущался я. Вы что, все против нас?

- Не против вас, а за вас. Подумай, что скажут люди, если невеста, надевшая фату и цветы на голову, вдруг окажется не девушкой? Какие пойдут толки-перетолки? - втолковывали мне.

Мои утверждения и ссылки на мои права не возымели действия. Меня просто не хотели слушать и не слушали.

В комендатуре Анник взяли на учет. Я спросил А. Шишигина:

- Почему оставили Анник девичью фамилию?

- Для удобства розыска. Может, в Крыму она с немцами сотрудничала...

- Это в ее-то десять лет? Шпионка! - я откровенно рассмеялся.

- Сочувствую, - сказал Саша. Но закон - есть закон. Так положено.

Наконец наступила и долгожданная суббота 23 февраля 1952 года. К шести часам вечера стали сходиться приглашенные сот рудники из гаража, соседи, друзья, родственники. Народу по тем временам собралось предостаточно, поэтому нашу свадьбу можно считать многолюдной.

Музыкантами у нас на свадьбе были наши земляки - гармонист Ерванд Оганян и Дмитрий Дмитриади, игравшие еще на довоенных свадьбах. Тамадой назначили Агасера Вартаковича Егикяна.

Первым делом тамада прочел поздравительную телеграмму от брата Трдата и вручил присланные им 200 рублей. Трдат от своего имени, а также от имени Асмик и сына Врежа тепло поздравил меня и Анник с бракосочетанием, пожелал нам счастья, выразил свою радость за родителей, которым с приходом невестки, станет легче управляться по дому, и, особенно, радовался за маму, которая не говорила по-русски. Тут невестка действительно в помощь.

200 рублей он прислал на мелкие расходы, а свадебный подарок вручит как-нибудь позже, при встрече.

Свадьба перенеслась и на следующий день. Как и обещали, поздравить новенькую ссыльную, вставшую на учет, и меня пришли ребята из комендатуры - Саша и Петр.

Только поздним воскресным вечером разошлась свадьба. Наконец мы с Анник остались одни в ее комнате у дяди. Через три месяца ЖКО выделило, через дом от нас, нам с Анник двухкомнатную квартиру. В назначенный день и час у нас родилась дочь. Моя мать дала внучке имя Нварт. Подруги зовут ее Ниной.

Мои отношения с моими бывшими соседями по бараку №25 по улице Первая Максима Горького остались прежними, теплыми. Наша семья помнит и высоко ценит их помощь в те тяжелые адские годы. Бабушка, отец или кто-то еще, все спешили прийти на помощь, как скорая медицинская. И соседи, плечо которых мы ощущаем по сей день. И в первую очередь это, конечно, Таня и Дмитрий Горбоненко с детьми, Василий и Мария Емельяновы, их четыре дочери и сын. Василий и Лида Антипина с дочерью Танюшей и сыном. Набожная тетя Настя. Толик без руки. Володя Кромгнов, а имя красавицы, его жены, не помню. Это те, кто жил с нами в одном коридоре.

И еще добрые люди.

Фроня Балабанова - невестка дяди Абдулая и тети Султании. Фроня - жена Исмаила Абдулаевича. Я хочу продолжить список этой большой славной семьи Абдулая и Султании. Сыновья: Исмаил, Али, Гусейн, Осман. Дочери: Айше и муж ее Ибрагим, Асине, Анфие, Шукрие. Их родственники: Андрей и Мафрие - брат и сестра. Они работали с нами на лесной бирже. Много, очень много было у нас друзей и товарищей, с кем мы делили горе, голод, морозы я редкие радости.

Мы, молодые, много хорошего переняли у них: по совести трудиться и дружить, спешить на помощь. Порой становится даже жаль, что после освобождения мы все разъехались в разные стороны, ослабли связи, стираются ставные традиции дружбы, которые выработались и сплотили нас в тяжелые годы бесправия. Мы с Анник остались верны всему тому, что дали они нам по доброте души своей.

ДОРОГОЙ ОТЕЦ

Когда нас сослали, отцу было 56 лет. До этого особых недугов он за собой не замечал, а тут начал сдавать. Резкая перемена климата, подавленная психика, обрушившаяся несправедливость, угнетенность положения, голод, холод, ограничения, унижения - все это подействовало на него. Нервы его сдали, и он, впервые в жизни, слег на два месяца в больницу, где ни еды, ни лекарств, обхождения и того нет. Как могли мы его поддерживали. Мать все лучшее относила ему. А в больницу, ой, как трудно было попасть. В те времена больница для многих была вроде бы курортом: тепло, правда не ахти какое, но все же питание, да и лечение хоть какое-то, лежи себе - не хочу, да в потолок поплевывай. И по гудку подниматься не надо.

Из больницы отец каждый раз возвращался ослабевшим, истощенным. Дома, в окружении родных и близких, окруженный заботой и лаской, он приходил в себя, набирался сил и вновь взваливал на свои плечи обязанности главы семьи.

С рождением внучки Нварт отец и мать вроде бы воспрянули духом, получили новый стимул жизни и, как это бывает, взвалили на свои плечи новые обязанности дедушки и бабушки. Наша дочь попала под надежную опеку. А сколько радости в доме стало, когда дочурка начала лепетать, ходить, бегать, проказничать. Порой так насмешит, что и стар и млад покатываются со смеху.

Анник устроилась на работу в швейную мастерскую, а я по-прежнему вертел баранку.

Бабушка для внучки в первую очередь связала шапочку, теплые носочки, варежки. Внучка для моих родителей была не просто забавой. Они в ней души не чаяли, и это увеличивало их жизненные силы. А Ваграм и Грач, отказывая себе, приносили ей свою норму спецмолока. Грач иногда приносил сразу недельную норму в ведре. Ставил молоко на стол со словами: "Пусть быстрее подрастает наша любимица".

1953 год канул в прошлое. Чувствовалось приближение весны, оттепели. Разрывался лед на реках. Пошел ледоход, а с ним вместе потянулся с севера на юг народ, согнанный сюда злою волею. Разный по возрасту, своей судьбе, он потянулся на места, насиженные его дедами. Вся эта людская река, одетая в ватные брюки к фуфайки, двигалась вниз по Вишере снежными дорогами, сквозь сугробы. На

ночь глядя они облепляли окна и двери, просились на ночлег, хоть на полу, но в тепле. Ужинали скудно, но кипяток, картошка в мундире всегда были. Люди отогревались не только телом, но и душой, их сердца оттаивали, и в их глазах мы видели неподдельную радость увидевших свободу людей.

Отца интересовали судьбы этих счастливцев. Он слушал их, не уставая. У каждого были свои причины ссылки, свой срок отбывания, своя судьба. Кого сослали за пучок колосков, собранный в поле после жатвы в 1947 году, другого за пол-булки хлеба или кусок мяса. Такие провинности чаще всего бывали у женщин, старавшихся как-то прокормить полуголодных детей.

Редкие ночи проходили без устремившихся на юг людей. И когда гости отогревались, приходили в себя, отец неизменно спрашивал:

- Вот, ты, за что попал сюда? Сколько дали?

Большинство мужчин было сослано за проявление недовольства жизнью, несправедливостью, за анекдоты, словом - за "язычок".

Солдат, прошедший в войну пол-Европы, увидевший жизнь в побежденных странах, возвращаясь домой, не мог смириться с нищетой и насилием. Ясно, что оставаться довольным, как прежде, он не мог. Он должен был доказать свою правоту, защитить своих детей, честь своей семьи, но уберечься не мог и попадал в места "благословенные".

- Ну а ты, за что? - спрашивал отец очередного собеседника.

- За язык, папаша. Ты же знаешь, как у нас велось: со всех трибун кричали: "Мы! Мы! У нас все самое лучшее!" Привыкли к этому, а я возьми, да сболтни: "Мессеры - отличные машины!" Это я на своей собственной шкуре испытал, когда немец нас бомбил. Вот мне и влепили "десятку". Попарился на лесозаготовках...

Среди этого народа, перевидавшего в жизни все, странно было видеть молоденькую девушку лет восемнадцати. Она уже "отработала" три года за полбуханки хлеба, которую ей дала мать, работавшая в столовой. Мать упрашивала не составлять на дочку акт, она отдала ей свой паек, но это был глас вопиющего в пустыне, девушку сослали на лесозаготовки.

Эти беседы сильно расстраивали отца, и сердце его стало все чаще пошаливать. От случая к случаю могли доставать необходимые лекарства. Сердечные же приступы стали все чаще донимать его. Но поскольку они постепенно проходили, мы не очень обращали на них

внимания. Так он дотянул до 1954 года, когда ему вновь стало худо. Отца уложили в больницу. Пролежал он там месяц. Вылечить его не вылечили, но слегка подправили и выписали на поправку домой. Он часто удивлялся себе:

- Думал в трескучие морозы Урала я не протяну и года. А я не только прожил здесь десять лет, но пережил и похоронил своих и ваших врагов - врагов всех безвинно униженных. Теперь могу спокойно помереть... Не страшно. Все мы будем там...

Через месяц отцу и вовсе стало плохо. Он чувствовал, что ему уже не подняться. Он только попросил:

- Не сообщайте Трдату. Незачем ему в такую даль ехать. Потом напишите.

Отцу надо было срочно достать в областном центре лекарства, но, чтобы выхлопотать пропуск, нужно было время. Тогда жена Грача - Валентина Дмитриевна Попова на автобусе выехала в Соликамск, а оттуда на поезде добралась до Перми и привезла лекарство. И все же отцу оставалось жить недолго. 10 мая 1954 года его не стало. В 66 лет! А мог бы пожить еще, если бы не ...

Отца похоронили на городском кладбище. Поставили в изголовье большой железный крест, надгробие с фотографией и надписью:

"Вечная память. Ваше имя будет передаваться из поколения в поколение. Здесь вы свободны, дорогой отец."

И даты рождения и смерти.

Место оградили на шесть могил. В центре была могила бабушки. С нею рядом - могила отца. Потом - Якова Бабучиева, Варгана Саркисовича Егикьяна, его сына Вартана, умершего вскоре после отца в возрасте одиннадцати лет. Рядом с Вартанчиком покоился Киркор Каракян.

Вокруг нашего пантеона покоились наши земляки, преданные земле за десять лет ссылки. Когда-то они жили в Крыму, строили колхозы, поднимали свои дворы, создавали семьи, растили и воспитывали детей, а их отцы и братья защищали Родину. И вот, по воле злого рока, они лежат в чужой северной холодной земле, вдали от могил своих предков.

Немногим более двух месяцев спустя у меня родился сын Аветис. Могу только представить, как бы обрадовался отец своему внуку-тезке. Но жизнь есть жизнь. Ее законы неумолимы.

В 1956 году амнистия, наконец, достигла и наших бараков.

Унизительной ежемесячной отметки в комендатуре уже не требовалось. Мы могли брать отпуск и ехать в любую точку Советского Союза без всяких пропусков. Даже не верилось.

Жаль, очень жаль, что отец не дожил до этих дней. Мы бы его вывезли в Сухуми к Трдату. А там, как знать, может и пошел бы отец на поправку - кавказская природа, морской воздух, свобода, может быть, и совершили бы чудо, продлили дни отца.

В октябре того же года я и Ваграм провели отпуск в Сухуми. Нас встретили: тетя Агавни, дядя Киркор, Варяка, Сируш, Трдат, Арташ и Аманяк. У нас в роду прибавилось много новых родственников и своих маленьких человечков. Со всеми нам предстояло познакомиться, а заодно и с самой Абхазией...

Возвратившись из отпуска, я решил обзавестись собственным деревянным срубом, сооруженным по всем правилам северной архитектуры. Горсовет выделил мне участок в районе Сангородка. Заселяли за мостом, у дороги на Соликамск. Там уже стояли дома Черкова, Пянкова на две семьи. Третий участок выделили мне, а со мной рядом - брату Ваграму.

Но где взять сруб? И тут на помощь пришел сосед Василий Емельянов, бывший житель села Дубровки. Он подсказал, что в его деревне продается новый сруб, только что поставленный. Но дороги туда нет. Вся связь села с внешним миром осуществляется по реке.

Пришлось идти до самой Дубровки берегом реки, а это более пяти-десяти километров. По ходу осматривал, можно ли пробраться туда на машине.

Дошли. Нашли хозяина сруба. Судили-рядили, остановились на 700 рублях. Хозяин привел мастера. Тот пронумеровал бревна, чтоб на новом месте собрать в таком же порядке.

Село Дубровка стояло почти в верховье реки Язьвы. За Дубровкой, выше по Язьве, жили лесорубы. Лес сплавляли до Нижней Язьвы, оттуда уже на машинах перевозили на комбинат.

Собрал друзей - Василия Емельянова, Николая Пачкина, Сергея Позднякова, Федора Щадрина, Сашу Шмидта. Лопаты, топоры, веревки, трос, продукты и ящик водки погрузили в машину и отправились с прицепом в путь. От села Нижняя Язьва к Дубровке надо пробираться вдоль реки, по песку и илу, по местам, где никогда даже на телегах не ездили. А мы пробивались на машине, да еще с прицепом.

Колеса зарывались в песок, буксовали, проваливались в занесенные песком промоины и ямы. То и дело приходилось убирать длинные лесины, заготавливать и подкладывать под колеса ветки и сучья. Через высокие барьеры перетягивали машину "пьяным" волоком. Впереди машины находили яму и выкапывали ее на глубину полуметра, ставили в яму столб и с помощью троса, накинутого на оба крюка на буфере машины, подтягивали машину, наматывая трос с помощью бревна и петли на "пьяный ворот" - торчащий столб.

Часов через восемь добрались до Дубровки, переночевали, а утром взялись за разборку дома. На разборке дома и транспортировке бревен на берег реки участвовало человек десять, не считая ребятишек, окружавших нас. Дело в том, что в Дубровке до нашего приезда автомобиля не видели. От машины пугливо шарахались не только куры, собаки, скот, но и многие дети, и даже взрослые. Уже через час ребятишки сидели на заборах, смотрели на нас и машину спокойно и даже бегали за нами, сопровождали машину до берега и обратно. Так что помощников к концу работы у нас было хоть отбавляй. К вечеру весь дом был уже на берегу Язьвы. Нашлись мастера, которые собрали бревна в плот, укрепили их, а потом со мной вместе сплавили его до Нижней Язьвы. Николай Васильевич Пачгин в таких делах был дока. Никто не мог предугадать будет ли для нас вода чистой или напоремся на затор из леса и проторчим несколько дней. Поэтому он запасся продуктами на несколько дней, и новые Робинзоны поплыли вниз по реке. А остальные возвращались на машине, которую в обратный путь вел мой напарник Шадрин. На проторенной уже дороге им на спуске было легче.

Без особых затруднений, только постоянно воюя с комарами, мы на третьи сутки причалили к Нижней Язьве. Там техника лесной биржи легко вытащила плот на берег. Мы погрузили его на машину с прицепом и доставили на мой участок.

Мастер, пронумеровавший бревна, собрал дом, но уже на берегу Вижаихи.

Таким же образом приобрел дом и Ваграм, но его дом привезли издалека и не по реке.

26 апреля 1956 года на дверях комендатуры вывесили объявление: "Переселенцы всех национальностей! Приходите в свои комендатуры со своими личными документами и получайте чистые паспорта».

За всю свою жизнь мне ни разу не приходилось видеть такое множество ликующего народа. Люди обнимались, целовались, знакомые и незнакомые, танцевали, угощали друг друга, радуясь концу положения изгоев.

Ни днем, ни ночью не смолкали на подворьях и улицах музыка, песни, возгласы: "Спасибо Хрущеву! Да здравствует Никита Сергеевич!"

В комендатуре озабоченные, скучно-вежливые работники отбирали старые паспорта невольников, извлекали из сейфов личные дела, разросшиеся в толстые тома, рвали и бросали их в кучу мусора. Люди получали паспорта гражданина Союза ССР без помарок и особых отметок.

Комендант А.Шишигин подозвал меня и открыл мою папку:

- Смотри, Грант, кем ты был при "Соплякине" и кем стал сейчас. В моем деле значилось два ареста по пять суток "за дезертирство", и "соображения" Собянина, изложенные в записке следующего содержания:

"Будучи назначенным старшим над переселенцами на своей улице, он отказался сообщать о них необходимые данные, об их отсутствии, что они не в бегах, за что был наказан по месту работы лишением пайка (200 граммов хлеба) в течение одного квартала".

Саша Шишигин смеется:

- Прочел это, когда принял дела.

Выдумать можно все, что захочешь, тем более при наших-то правилах. Ясное дело, папка переселенца у хорошего работника должна расти и пухнуть, так считают некоторые работники. Это их хлеб.

Получив паспорта, люди стали собираться в путь, но не на старые места, чтобы избежать конфликта с переселенцами, занявшими их места в Крыму. Стали укладывать вещи и мы, тем более, что Трдат приглашал к себе всех Захарьянцев.

Первого Мая мы со всеми родственниками посетили кладбище. В городе снега уже не было, но за городом стояли еще сугробы. Пришлось расчищать могилы от снега. Посидели возле своих усопших, помянули добрым словом. А вокруг могил бегали мои дети - дочурка четырех лет и двухлетний сынишка. Им и невдомек было, что тут под землей лежат дедушка и прабабушка. Они смеялись, играли. Для них традиционно-печальные разговоры взрослых были

частью их игр и забав. В их счастливом возрасте им нужно было двигаться, резвиться.

Перед отъездом дом продал местному жителю. Получил расчет на работе. С дядей Априемом, Вартаном, Ованесом и моей семьей - матерью, Анник, Нвартом и Аветисом покинули город Красновишерск и взяли курс на юг. Мне уже исполнилось 30 лет.

10 мая 1956 года мы с братом Трдатом уже обнимались. Несмотря на все пережитое и потерянное нами, мы завещали нашим детям и внукам помнить и чтить ту землю, где покоятся их предки, знать ее историю. Плохих народов и негостеприимных земель не бывает. Но в семье, как говорится, не без урода. Так и с народами, и с землями. Но, к счастью, уродов намного меньше, чем нормальных. Их единицы, они исчадия ада, они наделены сверхвластью, прокляты народами и историей. В нашей памяти сохранились светлые образы людей, которые помогали нам в годы жесточайших испытаний. Да сохранит их Бог! Аминь.

В 1956 году открылись скрипящие ржавые ворота неволи и выпустили нас на волю, нас, невинных переселенцев из Крыма. И я вспомнил тогда слова отца, написанные Трдату:

"Когда демобилизуешься из армии, езжай к тете Агавни в Абхазию, обоснуйся там. Мы не вечно будем жить здесь. Даст Бог, настанет день, и мы приедем к вам."

Пророческие слова отца сбылись, но на это потребовалось 12 подневольных лет. Он до этого счастливого дня не дожил. Не смог. Мир праху его, покоящемуся вдали от родины.

И вот спустя 12 лет после изгнания из Крыма, нам, как бы оправдываясь, говорят:

- Вы не виноваты... Шла война... Выселяли всех ... огульно. Без этого не обойтись.

Да, когда рубят большой лес, щепы много вокруг. Так и мы, как щепа, были оторваны от ствола своей жизни и заброшены в чужие края, на чужую землю загнивать, оставив свои дома, хозяйства, сады, огороды, скот, дымящиеся чугунки в печах, так и не съев сваренный обед. И все это наше добро государство самым бесстыдным образом продало другим- переселенцам из других мест, измученным оккупацией, еле выжившими под немцем.

Говорят, что наше выселение - это ошибка. Не слишком ли часто

ошибаются те, кому ошибаться не положено? Не слишком ли дорого обходится народу каждая ошибка высокопоставленного недоросля, обреченного сверхвластью? И почему народ должен терпеть всех тех, кто лишен совести, чести? Выселили, сослали, совершили несправедливость. Ну, а кто-нибудь поднялся, произнес с трибуны извинения? Кто-нибудь заикнулся о том, чтобы компенсировать все наши потери? Государство и так часто сменяемое руководство, как в рот воды набрали. А ведь после амнистии и лет прошло немало.

Сегодня скупо, но все же что-то в этом вопросе после многолетней борьбы татар и немцев Поволжья стало проясняться, выглянула боязливо правда. Татарам разрешили вернуться в Крым, немцам предлагаются различные варианты. Выделяются спецфонды для обустройства и благоустройства поселенцев.

Мы, армяне, болгары, греки, цыгане - переселенцы (в места ссылки) второго этапа. Территориальных претензий пока не предъявляем, но требуем компенсации за все то, что мы потеряли, за все, насильственно отнятое у нас.

Хочу заметить, что всем нам, северянам, очень помогли советы и настойчивость наших отцов. Никто из нас не ловчил, не ленился, не хитрил, не перебегал с места на место. Мы держались коллективом и работали с полной отдачей, от души.

Трдат добился выделения для нас земельного участка под строительство. Тесть Трдата, Герой Социалистического Труда, бывший председатель колхоза Ованес Саакович Капикян отмерил 60 шагов в длину и 40 в ширину и велел мне забить по углам колышки.

- Вот это, Грант, твоя земля! Огораживайся и стройся. Я выкопаю у себя пять корней пятилетних мандариновых деревьев, пересажу их на твой участок, на счастье! Если что будет нужно, обращайся, помогу, - улыбаясь сказал Ованес Саакович.

Сегодня мы можем только скорбить по Ованесу Сааковичу, вспоминать его добрые дела, наставления и советы и следовать им. Они также плодоносны, как деревья, посаженные им в моем саду.

ОТЕЦ и ТРДАТ

В 1950 году из Сухуми к нам, на север, проведать родителей приехал Трдат. Я не виделся с ним девять лет, а родители и все остальные - целых десять.

Приехал он во время летних школьных каникул и пробыл в отцовском доме десять дней. За это время он успел навестить всех родственников и односельчан, познакомился с моими друзьями - с Мишей Уваровым, Сашей Шмидтом, Сергеем Поздняковым, Николаем Челышевым и даже с Яковом Васильевичем Барановым.

Отец все донимал Трдата:

- Хватит тебе ходить по друзьям Гранта! Ты лучше бы сел и рассказал о себе, начиная с первых дней войны и до последнего выстрела...

- Это очень длинная история, много времени займет, да и неинтересно, - отмахивался Трдат.

- Ничего! - не унимался отец. Думаю, твой рассказ будет короче четырех лет войны...

- Ну, раз настаиваешь, - сдался Трдат, - тогда начнем.

В тот день, когда немцы подошли к Севастополю, я с четырьмя товарищами стоял на посту у внешних оборонительных линий города. Немцы, это, видимо, был передовой отряд их дозорных, приблизились к нам на мотоциклах. Они были в касках. В каждой люльке сидел пулеметчик. У рулевых на шее висели автоматы.

Заслышав треск мотоциклов, мы изготовились к бою. Решили поближе подпустить их, но они, завидев наш шлагбаум, сходу раз вернулись и дали драпу. Мы постреляли им вслед, но далековато было, они смылись. О случившемся сообщили в штаб. Нам приказали продолжить наблюдение и быть на проводе. Вот так началась оборона Севастополя. Девять месяцев у стен города-крепости крутилась мясорубка: они уничтожали нас, мы - их. Дорого достался Севастополь.

- До нас доходили отголоски тех боев. Мы слышали взрывы. Выходит, не только они, но и вы задавали им жару, - стал рассуждать отец. Как-то немцы с Севастопольского плацдарма; отдыхающие где-то поблизости, заехали в Пролом поживиться яйцами. Ох и охочи они до куриных яиц. Куры не успевали нестись для них. Приехали одни, еще не успели раздобыть яиц, а другие уже сидят и

ждут, когда первые наберут яиц и уедут, чтоб самим потом поживиться.

Как-то заходят в комнату несколько немцев и кричат: "Яйка, яйка ком!" "Нет яйка. Твои камрады забрали", - отвечаем. Озираются, в хате ищут, чего бы прихватить, фотография матроса на стене. Один как начал орать, подскочил ко мне, схватил за грудки и кричит, как резаный: "Мархос! Севастополь! Бум, бум! Коммунист!" Этого дурака насилу оторвали от меня его же товарищи. Еле успокоили. Если бы знал, что этот матрос мой сын и, действительна, бьет их под Севастополем, меня бы пристрелили. Видать сильно досталось им от вас...

Отец умолк. Трдат продолжил рассказ. Могло показаться, что отец внимательно слушает, но неожиданно спросил:

- А почему то письмо под копирку написал? Тебе что, сон приснился? Или приболел?

- Видишь ли, отец, на войне всякое бывает, - сказал Трдат. Порой после короткой победы даже веселимся. А тогда сплошные бои шли. Устал стрелять, отбиваться и хоронить истерзанных и убитых товарищей. Знаешь, что любую минуту можешь упасть и не подняться. Так скверно становится на душе! Сердце болит и за себя, и за вас, повидать которых теряешь надежду. В такие минуты на душе такая тоска, хоть плачь. Видать доходишь до предела, сдаешь. Свалиться бы тут, отоспаться хорошенько, снять психическое напряжение, услышать доброе слово, а надо, не спавши несколько суток , отбивать атаки. То, что было со мной тогда, я бы назвал болезнью солдатского переутомления. Перед штурмом Констанцы это было. Знал, что это крепость, знал, что уготовано нам там. Почему-то мне показалось, что меня там должны обязательно убить. Надломилась, видать, душа. А может затосковал по дому. Да и обида заела, а вдруг не получите моего последнего письма. Писал по-армянски, просил цензуру по-русски не вычеркивать армянские слова...

- Понимаю, - вмешался отец. Невольно заболеешь, если столько крови увидишь, да еще товарищей таких же молодых потеряешь.

Жить хочется всем. Но такова уж солдатская доля - трудная доля. Не ты ее придумал. Видать, она уготована для мужчин сверху... Смерть на смерть идет, живые гибнут. Мы здесь каждый день писем ждали и молились, чтоб Бог сохранил вас, даровал вам силу для

победы. Спасибо, сынок, что приехал. Увиделись. А теперь расскажи, как там наши дома, в Крыму. В каком состоянии застал ты их после высылки?

- Я уже говорил, что в Пролом я вошел на третьи сутки после вашей высылки. Жутко и обидно было видеть таким село. Собственными глазами виденному не верилось. Не укладывалось в голове эта вопиющая несправедливость. Я смотрел на мертвые окна домов, на пустые подворья и вспоминал твои рассказы о бегстве из Турции. И там вы все побросали: и скот, и дома, и пожитки. Оставшиеся без хозяина собаки скулили, жаловались небу. Точно так выглядел и Пролом. Он встретил меня воем собак. По опустевшему Пролому бродил одинокий побирушка, искатель счастья на чужом несчастье. Выли и солдаты с красными погонами. А я ведь всю дорогу домой думал, что меня встретит Грант или кто другой из нашей семьи. А оно не так получилось. Меня, победителя, чуть было не арестовали. И где? В родном селе, в собственном доме! Жуткая это была побывка.

- Ну, вот, теперь и я все знаю, - сказал отец, поднимая опущенную голову. А теперь отбросим грусть-тоску. Не так уж много радостей перепадает нам в жизни. Сегодня один из таких дней.

Вспоминая этот допрос Трдата, начинаю понимать тактику отца. Он был болен, не был уверен, что ему еще раз представится случай для беседы с сыном, а ему хотелось узнать, каким человеком вернулся солдат с этой страшной бойни, достойным сыном или нет. Поэтому отец только после рассказа Трдата смело поднял голову и сказал:

- Наливайте! Выпьем за встречу с моим сыном, нашим дорогим Трдатом.

- Он с облегчением вздохнул и жестом пригласил гостей за стол. Дядя Ованес вместо тостов все время повторял:

- Молодец, племянник! Герой, Трдат!

- А мы ждали тебя не одного, - сказал отец сидящему рядом Трдату.

- Знаю, - тихо ответил Трдат. Она не смогла приехать. Ей скоро в больницу.

- Понимаю, - закивал отец седой головой. Дай Бог, вам, всего доброго.

И прикоснулся стаканом к стакану сына.

- А почему племянников не привез - сыновей Агавни? - спросил

дядя Оваиес, но Трдат не ответил,- он о чем-то тихо беседовал с отцом. Он только плечами пожал.

Что за пирушка, если нет музыки? Пока разливали по второй, Саша Шмитд заиграл на баяне, Федя Шадрин пустился в пляс. Прошелся по кругу и пригласил Митю Горбаненко и Василия Емельянова.

Разошлись поздно ночью. Дядя Вартан, Ваграм, Грач, Агасер и Мирон Сергеевич ушли чуть позже. Остались только мы - наша довоенная семья - отец, мать, брат и я. Старший брат Аршак отделился, у него был свой дом.

Мы побывали на кладбище. Посетили могилу бабушки, возложили на нее живые цветы. Припомнились мне ее слова: "Если я умру, и вы не будете приходить к моей могилке, я все равно узнаю. Мне муравьи расскажут". Это она говорила нам в детстве.

Заодно обошли могилы и наших земляков.

Каждый день пребывания Трдата в Красновишерске был строго расписан. То нужно было идти к дяде Вартану, где нас ожидал целый пир, с музыкантами и фотографом, то к Ованесу или Геворку, то к односельчанам. Так в гостях незаметно пролетело время и настал день отъезда.

На пристани было многолюдно. В ожиданий посадки до пароход беседовали. Затем на подводе подъехал Вартан Саркисович Ёгикян - названный брат Василия Бардакова. Легко соскочив с телеги, Он велел сыну сбросить с телеги мешок и разложить содержимое Ш траве.

- Прошу к зеленому столу! - провозгласил он. В сороковом мы, родители, проводили вас, Трдат, троих братьев, в армию. Двое из вас попали во флот, служили в Севастополе. Третьим был мой сын. Он оказался в Белоруссии в Брестской области. Последнее письмо он написал за день до начала войны. Больше мы о нем ничего не знаем. Выпьем за него, как за живого. Может отзовется, вернется мой Сетрак.

Сетрак не вернулся. Он погиб в первые же часы войны.

Пароход уже скрылся за излучиной реки, а отец все никак не мог оторваться своими заплаканными глазами от речной дали. Предчувствовало отцовское сердце, что другого свидания ему с сыном не дано.

ЕГИКЯНЫ

Шел 1946 род. Свирепствовал ужаснейший после войны голод. Украина, половина России были полностью разрушены и разграблены немцами. Уцелевшие после войны люди были заняты на восстановительных работах. Рабочие, служащие, учащиеся, дети получали продукты по карточкам. Заключенные были на казенной баланде, а колхозники, на освобожденных от немцев землях, обыкновенный жмых почитали за величайшее благо.

Тяжким был этот год для ссыльных.

Красновишерский целлюлозно-бумажный комбинат В.Ц.Б.К. обеспечивался продуктами из своего совхоза, расположенного в двух километрах по ту сторону речки Вижаихи.

Руководителем совхоза был Баронин Александр Михайлович. За последние десять лет там сменилось четыре директора. Каждый из них пользовался отдельно выделенным для них особняком. Баронин был из семьи раскулаченных. Сюда его привезли ссыльные родители.

Мы, ссыльные из Крыма, узнали о его существовании еще в 1944 году. Это был среднего роста, широкоплечий, плотный, краснощекий, русоволосый, круглолицый мужчина в расцвете лет. Ходил неторопливо, прихрамывая на правую ногу - отморозил пальцы на дальних участках совхоза.

Однажды, обходя свои владения, Баронин заглянул в конюшню и увидел там аортное запустение. Видать, давненько не бывал здесь конюх. Лошади стояли голодные, не поенные, в куче навоза. Оглянувшись, Баронин заметил юношу. Им оказался разнорабочий Андрей Егикян. Подозвал его и спросил:

- Конюхом, ты, сможешь работать?

- Смогу, конечно! - с готовностью ответил Андрей.

- Вот и приступай к работе. Ублажи животину. Наведи порядок.

Андрей тут же бросился: поить коней, задал корм и начал чистить, заводить порядок. Весь день работал без отдыха. Зато, когда увидел результаты своего труда, не поверил своим глазам: в конюшне стало чисто и уютно, лошади стояли и похрустывали сеном. Он прошел мимо них, и они доверчиво поворачивали к нему головы, тихо, приветливо ржали, словно благодарили за его усердие.

К вечеру на конюшню вновь зашел Александр Михайлович. Он

обошел стойла, проверил работу в остался доволен. Подозвал Андрея:

- Молодец, парень! Ты заслужил награду. Иди к кладовщику и скажи от моего имени, чтоб выдал тебе пять килограммов муки. Беги! На сегодня твой рабочий день окончен.

Кладовщик-завхоз отвесил четыре килограмма. Андрей сердито посмотрел на него и сказал:

- Баронин сказал пять, а вы отвесили четыре.

Кладовщик молча довесил. Андрей схватил торбу с мукой и побежал домой. "Вот обрадуются дома!" - подумал он, зная, что еще позавчера матери нечем было заварить мучной суп. Он радостный ворвался в дом, протянул матери торбочку с мукой и с неподдельной радостью на лице сказал:

- Мука, мама! На, вари суп!

Мать ахнула. Вместо радости по ее лицу пробежала тень испуга.

- Ты где это взял? - прошептала она. Да за эту муку сейчас человека убить могут... Украл? Говори!

Напрасными были объяснения Андрея. Мать не могла поверить - это же целое богатство:

- А ну, пошли!

Она взяла сына за руку и понесла торбочку к кладовщику. Увидев Андрея с матерью и торбочку, кладовщик с неприязнью подумал: "Чем это я им не угодил?"

- Правда, что эту муку дали моему сыну за хорошую работу? - спросила она кладовщика.

- Сущая правда, - ответил кладовщик.

- Ну, тогда спасибо! - сказала мать. Век никто в нашей семье не воровал. Заработанное с трудом - это благо! О на обняла сына, поцеловала и уже обрадованная направилась к дому.

Трудно воспитать, а еще труднее прокормить восьмерых детей, вырастить их честными. Нужен за ними глаз да глаз.

Дети Егихянов росли в честной семье. Выросли трудолюбивыми. Двое из них - сын Минас (Миша) а дочь Варсеник обзавелись семьями, остались жить в Красновишерске. Одна из дочерей Варяга Пирзантовна вышла замуж за моего двоюродного брата Рубена Априемовича. У них трое детей - Гехануш, Аржэта и Арменак. У них свои семьи живут в районе Сухуми - Сочи. Остальные дети Ешкянов - Авет, Айик. Манук и Арсен со своими семьями живут в Крас-

нодаре.

Арсен Пирзантович женат на моей дочери Нварт Грантовне. У них девочки-близнецы - Каринэ и Маринэ.

Грант Пирзантович женился на враче-уралочке, живут в Ниж. Новгородской области.

Многое в воспитании детей зависит от родителей. Уважение к старшим и соблюдение правил поведения закладываются в семье. А роль бабушки в воспитании внуков незаменима - это школа по привитию нравственности. Вряд ли ее заменит детсад.

Верим мы в Бога или нет - это дело совести каждого. Но наша бабушка воспитывала нас в уважении к издревле принятым ритуалам богослужения и поведения. Она не просто так заставляла нас молиться и учила молитвам, а постоянно внушала нам: это хорошо, это плохо, это можно, а этого делать нельзя ни при каких обстоятельствах.

Она пробудила нашу совесть, привила и заронила в наши души семена общечеловеческих ценностей.

В том же духе воспитывались дети и внуки в семье Егикянов. Слава этим бабушкам и матерям!

Став уже дедом, я часто бываю в Краснодаре и мне приятно видеть, что молодая поросль с большим почтением и уважением относится к старшим.

Здесь у зятя Арсена часто собираются его братья и мои сваты. Я радуюсь, когда застаю их вместе, мне нравится, как они общаются, советуются и общими усилиями выполняют задуманное. На свадьбе одного из братьев я был тамадой, а через два десятка лет я снова был удостоен чести быть тамадой в том же доме, но на этот раз на свадьбе сына. Договорились, что через четверть века я снова возглавлю свадьбу представителя очередного поколения. Я думаю, что быть тамадой не обязательно. Важно быть на свадьбе, быть свидетелем и участником главного торжества в жизни человека, торжества зарождения новой семьи, счастья молодых.

КАРАПЕТ И АННИК ОВСЕПЯНЫ

Карапет - старший сын Киракоса Арутюновича Овсёпяна, брат моей жены Анник, родился в 1921 году. После него в 1923 году родился Арташ, затем Варсеник - в 1926, Левон - в 1928 и, наконец, Анник в 1932 году. Мать их Макруи и отец Киракос были потомственными крестьянами. Работали в колхозе и постоянно жили в Крыму, в селе Бурлуча. Отец прошел большой жизненный путь. Начал с разнорабочего, потом был бригадиром-садоводом, закончил председателем колхоза. В этой должности его и застала война.

Осенью 1940 года Карапета призвали в армию. Служить он начал в Белоруссии, в полковой школе. На седьмом месяце службы началась война. 25 июня 1941 года начальник полковой школы перед строем курсантов объявил следующее:

- На этом ваша учеба закончена. Врага надо разбить! Завтра в бой, там и сдадим экзамены!

Полковая школа, в основном, была вооружена винтовками. На взвод - один ручной пулемет. Появившиеся на вооружении автоматы выдавались лучшим из лучших.

- Я помню, как перед строем распределяли пять автоматов, - рассказывал Карапет. Когда начальник школы зачитал мою фамилию, я чуть было не рехнулся от счастья и гордости за такое доверие. А еще больше возгордился, когда меня обступили товарищи, и каждый просил дать подержать автомат, погладить его. "Вот это оружие!" - восхищались бойцы. Тогда я почувствовал очень большую ответственность перед товарищами, перед Родиной, дав шей мне столь сильное оружие. "Побольше бы уложить им немцев!" - подумал я.

Слушая Карапета, я вспомнил оккупацию. У немцев тоже не хватало автоматов. Примерно на полсотни солдат один автомат.

В январе 42-го немцы из Севастополя поспешили к Феодосии и Керчи, куда были высажены наши десанты. Ночевать немцы остановились в нашем Проломе. От холода в нашу хату набилось более тридцати солдат. Винтовки немцы поставили в угол у дверей, а единственный автомат владелец положил в закуток у печи.

Нам приказали наносить побольше дров, чтобы "гости" смогли топить печь всю ночь, обсушиться и обогреться. Мы с отцом натаскали кучу дров, а я прикрыл ими автомат, отодвинув его от стенки.

Я надеялся, что он там так и останется, когда утром немцы заторопятся уйти. Утром немцы быстро построились, только один очкарик остался, рыскает по комнате, бормочет по-своему. Я стоял у дверей, переживал и боялся смотреть на него. Возле печки еще оставалась порядочная куча дров. Солдат выбежал во двор без оружия. Старший команды, уже выходившей со двора, заорал на очкарика так, что тот влетел в хату, как очумелый, быстро раскидал дрова по комнате, добрался до автомата, схватил его и, перекрестившись, бросился вон.

- В районе Тернополя меня и еще двоих вызвали к начальству, - рассказывал Карапет. - Получаем приказ: приготовиться к ночной разведке, раздобыть языка. Мы сдали документы и стали ждать темноты. Все заняли оборону, у нас окопы, а вот где немец, то черт его знает. Молчит. Стемнело. Идем тихонько, озираемся по сторонам, прислушиваемся к каждому шороху. Страшно идти в разведку в первый раз. Идем очень осторожно, а нам кажется, что наши шаги слышны за километр. Слышно, как шуршат ветки. Только прилегли, окрик немцев: "Ду доич?" Я только этого и ждал. Даю очередь из автомата. Немцы отвечают очередью. Я перекатываюсь на другое место; а по автоматным вспышкам даю длинную очередь. Затихло. Молчат. И мы молчим. На ощупь перевязали раненую руку товарища, отползли и вернулись в часть.

Командир заменил раненого тремя новыми бойцами и приказал найти тех немцев живыми или мертвыми. Живых доставить. А может, там был всего лишь один немец, и он ранен, будьте осторожны.

Теперь нас пятеро. Начала всходить луна. Место перестрелки мы нашли легко. Осмотрелись, наткнулись на лужу крови. Следы вели на юго-запад. Пошли по следу. Через полчаса увидели фрицев. Живой нес убитого, а раненый - две винтовки и автомат. Впятером навалились на того, что был с оружием. Мертвого сбросили в кусты, а двух привели в часть...

Я слушал Карапета и вспомнил повадки "непобедимых". Немецкий солдат был самоуверен, считал, что он особенный, самый умный, самый выносливый, самый храбрый, самый точный и, наконец, он - победитель. Только ему положено раз в год покидать окопы и отбывать в отпуск. Если солдат вермахта погиб в тылу врага, то его товарищи обязаны доставить его тело в часть и похоронить с почестямии, закопать строго в ряд и на крест надеть каску. Эта цере-

мония выполнялась до декабря 1941 года. В битве под Москвой миф о непобедимости вместе со многими солдатами был похоронен.

Карапета вскоре ранило в плечо. Он попал в госпиталь в Тернополе, но в связи с отступлением фронта госпиталь эвакуировался в Сочи. После выздоровления его направили в запасной полк в город Моздок.

В боях под Ростовом его контузило и он снова попал в госпиталь, но уже в Уфе. После выздоровления - снова фронт, на этот раз Прибалтийский, под командованием И.Баграмяна.

В боях под Вильнюсом очередное ранение в голову. После недолгой госпитализации он попадает во фронтовую часть, готовившуюся к штурму Шауляя. К взятию Шауляя готовились тщательно. Разведка изучила все возможные и невозможные подступы к городу.

В жестоких боях, с большими потерями с обеих сторон, город был взят. Захвачено огромное количество боевой техники, боеприпасов и масса пленных. За успешное овладение городом всему личному составу была объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего.

Последним городом, который ему пришлось брать, был Кенигсберг. Здесь он встретил день Победы.

- Подошло время демобилизации, - продолжил рассказ Карапет. - К тому времени я знал, что в Крыму уже нет армян. Я не знал новых адресов ни родных, ни знакомых, от кого можно было бы узнать что-нибудь о родителях, сестрах Варсеник и Анник, о брате Левоне. Не долго думая, поехал в Крым.

Бурлуча жила мирной жизнью, но была населена новыми людьми. Я подошел к нашему дому, вошел во двор, лотом прошел в огород, где был колодец, поивший половину села. Смотрю, на срубе стоит знакомое с детства ведро и кружка. Достал воды, зачерпнул кружкой, пью холодную вкусную, с детства знакомую воду»

Во двор вошел незнакомец. Увидев меня, подошел, разглядел мое обмундирование и награды, поздоровался и сказал: "Ну, победитель, теперь на отдых?" Я поставил кружку рядом с ведром, ответил вопросом на вопрос: "Давно живете в этом селе?"

- С тех пор, как выслали армян, - сказал он.

- За что же их выслали и куда? - спросил я. Старик развел руками. Здесь жили армяне и несколько семей русских. Ночью армян собрали и спешно увезли на север. В правлении колхоза целая куча

писем. Там и треуголки, и похоронки, и просто письма от солдат, вести и от родителей, которые сообщают, вероятно, о новом местожительстве: с фронта, с Урала, из Казахстана и Сибири. Фамилии все армянские. Мы, когда нечего делать в правлении, просматриваем их, сортируем по фамилиям.

- За что же их сослали? - добивался я ответа.

- Послушай, солдат. Когда их выслали, нас, приезжих, подводили по очереди к каждому дому и представитель власти объявлял: вот этот дом и хозяйство стоит столько-то, а этот столько-то. Выплачивать можно постепенно. А когда мы спрашивали, где хозяева, то нам отвечали, что хозяева люди ненадежные, они сотрудничали с врагом и их выслали. У нас выхода не было. Люди поистратились в дороге, назад не вернешься, а вселяться в эти дома сердце не лежало. Как пожинать чужое добро? Срам и только. А один воронежский мужик наотрез отказался: "Я в таком доме жить не смогу. Совесть не позволит строить свое счастье на чужом несчастье! Они, небось, голодают, а я буду их картошку копать?" Поехал искать русское село. Купил там хату. Вот такие были дела.

Хозяин пригласил в дом, но мне тяжко было быть гостем в своем доме, я отказался и направился к калитке.

- А ты, сынок, из какого села, куда идешь? - спросил он меня.

- Я родом из этого дома... Пойду соберу похоронки и письма.

Старику стало неудобно, он чуть не заплакал.

Зашел в правление колхоза. Мне ли его не звать. Каким оно было, таким и осталось. Из кучи писем я выбрал корреспонденцию, своей родни. Там оказались и мои письма с фронта и письма родственников, интересовавшихся мною. Нашел одиннадцать похоронок на своих товарищей, погибших год или два назад. А там, на севере, их ждут родители, жены, дети. Я читал письма и плакал. Вдруг вижу, извещение на имя моей матери Макруи Тарасовны Овсепян: "Ваш сын Арташ Гирагосович Овсепян, 1923 года рождения, героически погиб под городом Кенигсбергом". Я зарыдал во весь голос, не мог удержаться. Из соседних комнат подошли люди. Пожилой мужчина, видно бухгалтер, говорит: "Не трогайте его, он контуженный, пусть поплачет". Женщина принесла стул и подала воду. "Кто-нибудь из близких?- спросила она, заметив в моих руках похоронку. "Младший брат. Под Кенигсбергом бок о бок воевали, а я и не знал! Ведь могли увидеться, - сказал я, немного справившись со своими

чувствами. Вот еще одиннадцать похоронок! Это все мои дяди, двоюродные братья, с которыми я жил, рос и учился здесь. Рука не поднимается разослать их. Ведь их живыми ждут." Вот те, на кого пришли похоронки:

Кешинян Амазасп Мисакович - погиб в 1945 году,

Кешинян Геворк Арутюнович - погиб в 1944 году,

Овсепян Арут Аракелович - погиб в 1944 году,

Овсепян Арташ Киракосович -погиб в 1943 году,

Симавонян Карекин Мкртичевич - погиб в 1945 году,

Симавонян Парнак Мкртичевич - погиб в 1944 году,

Симавонян Борис Мкртичевич - погиб в 1943 году,

Симавонян Арсен Мкртичевич - погиб в 1944 году,

Симавонян Вреж Мкртичевич - погиб в 1944 году,

Кешишян Андроник Джаникович - погиб в 1945 году,

Овсепян Андроник Овсепович - погиб в 1945 году...

Потом я вложил солдатские письма в новые треугольники, написал адреса, что нашел здесь, и опустил в почтовый ящик.

Я долго сидел и думал - как послать пять похоронок в один дом? Это же убийство! Но посылать нужно было. Свои письма и похоронку на Арташа я забрал с собой и покинул Бурлуча. Через девять суток я добрался до родителей, живших в поселке Яйва, Пермской области.

Мой приезд для родителей был большой неожиданностью и великой радостью. Ну, а моей радости и конца не было. Что и говорить - шесть лет не виделись. Я достал мои фронтовые письма и два письма Арташа. Прочитал их в кругу семьи. О похоронке ни слова. Молчу, мучаюсь, боюсь опечалить родителей.

Я рассказал о тех похоронках, которые отправил из Крыма. Потом к концу второго дня сказал отцу об Арташе. Отдал ему похоронку. Так через день после радостной встречи я обрушил на наш дом большое горе. Мать до конца жизни хранила письма Арташа и похоронку на него.

Дома я побыл недолго. Посоветовавшись с семьей, я уехал в Гурьев, к односельчанам. В Гурьеве я устроился на нефтяных промыслах механиком. Право на такую работу давала мне моя Фронтовая специальность – последний год я был танкистом. Я быстро

освоился с новой работой и буровиками. Полюбил работу, сжился с коллективом. Все мне там было по душе. Приглянулась и дивчина, и я задумал жениться. И вдруг мне сообщают, что меня вызывают в милицию. Я сразу догадался о причине: у меня хотят отобрать документы и выдать паспорт переселенца с ограниченными правами передвижения. Я в милицию, конечно, не пошел и продолжал работать.

Через некоторое время ко мне заявились участковый и комендант и вежливо принуждают: раз вы живете в районе переселенцев и являетесь армянином, то вы должны получить такой же паспорт, как у всех армян или выехать туда, где переселенцев нет.

Паспорт мне так или иначе получать надо было, но уезжать от невесты и от хорошей работы не хотелось, И я согласился на паспорт переселенца... под принуждением. Той же зимой я женился на учительнице Таисии Григорьевне Кесеревой. Зажили. Получили квартиру и родили двух сыновей - Вову и Аркадия.

На буровых вышках проработал сорок лет. Женил сыновей. Сейчас с женой на заслуженном отдыхе. В окружении внуков нам вовсе нескучно...

Моя жена Анник - самая младшая сестра Карапета Киракосовича Овсепяна. Хочу привести ее воспоминания:

- Мне было 12 лет. Помню, как однажды ночью, партизаны выбили из нашего села Вурлуча немцев и освободили его.

Было страшно. Стояла тихая, темная ночь. И вдруг послышались частые выстрелы. Улица осветилась ракетами. Застрочили автоматы. Послышались немецкие команды. Заухали разрывы гранат. Потом все село потонуло в сплошной трескотне выстрелов. Потом выстрелы стали редеть и, наконец, наступила тишина, прерываемая выкриками на армянском языке и русскими командами.

Отец так и сказал: "Это наши ребята из лесу вышли, немцев бьют".

До этого мы завесили окна, хотя свет от коптилок и так не просачивался наружу. Слышим, ходят по улице, переговариваются партизаны. Потом в комнату вошел человек с немецким автоматом на плече, с гранатами за поясом. Одет в фуфайку, и шапка на голове. Вошел и стал посреди комнаты перед старшей сестрой Варсеник. Стоит и смотрит ей в лицо и молчит. Лицо его в тени, нельзя понять, кто же это.

А сестра возьми и скажи: "Мне что, руки поднимать?"

Он засмеялся и выскочил за дверь. Из наших его никто не узнал, но я подумала: "Да, это же Гегам Кешишян!" Я знала, что Варсеник и Гегам давно поглядывают друг на друга, еще со школьной скамьи.

Под утро партизаны собрали жителей и предложили всем - от мала до велика покинуть село и скрыться в лесу. Немцы так или иначе вернутся, увидят убитых и перестреляют всех.

На рассвете, в спешке, кто в чем был, малые и старые - все ушли в лес. А как быть дальше? У партизан еды мало, воду носить нечем, дети плачут, просят пить и есть. Люди почти раздеты, половина босы, а ночи уже холодные. А в обед над лесом закружил немецкий самолет.

Ночью было очень холодно, а разжигать костры нельзя. Командование партизан распорядилось, чтоб все, покинувшие село, за ночь ушли в глубь леса, а те, кто владеет оружием, пусть останутся с партизанами и примут бой. Немцы обязательно станут прочесывать лес. Но люди боялись оторваться от партизан, как-никак у них оружие. Поэтому, несмотря на распоряжение и всякие доводы, люди из отряда не уходили. Так всю ночь и промучились. Подростки сбегали в село, чтоб прихватить кое-что из одежды и еды, но их обстреляли немецкие патрули, еле ноги унесли. Тут еще и от родителей досталось. На рассвете партизаны оставили нас и отошли в глубь леса, А к нам подошли трое партизан, собрали старших и стали убеждать уйти подальше в лес, так как положение очень опасное, немцы скоро начнут облаву.

- Уходите в лес, там ваше спасение. Но если немцы найдут вас, отвечайте, что партизаны силой выгнали вас из села, вот вы и спрятались в лесу. Мы будем наблюдать за вами. Но как только начнется перестрелка, вы все ложитесь на землю, а то ненароком того и гляди, заденем вас. Идите в лес.

И мы пошли. С восходом солнца туман рассеялся. Собрались на небольшой поляне и стали греться в благодатных лучах солнца. Над нами снова стал кружить немецкий самолет. Потом прилетели бомбардировщики. Низко пролетели над нами и сбросили мелкие бомбы, полили свинцом из пулеметов. В страхе, крича, мы разбежались, прячась за деревьями. Самолеты сделали несколько заходов и ушли, а в лесу не стихал крик и плач детей. Они больше плакали от страха потерять родителей, чем от взрывов бомб. Перекликаясь и призывая

своих, люди собрались на поляне. Кажется обошлось. Лица у всех грязные, все еще охвачены страхом. На глазах детей и женщин слезы. Никто не знает, что делать, куда идти. А тут послышались выстрелы и лай собак, Это шли немцы-каратели. Матери в тревоге прижали к себе детей, вновь заплакали дети.

Потом догадались собрать всех детей вместе и взрослые окружили их. Так надеялись спасти детей от разъяренных собак. Немцы цепью вошли на поляну и увидели - детей и женщин. Они окружили нас, один из них спросил:

- Где партизаны?

- Мы их не видели, - ответили старшие.

- А как вы сюда попали?

- Мы убежали в лес, когда партизаны выгнали нас из села. Испугались, что убьют нас.

- А здесь мы убьем вас, если среди вас найдем хоть одного партизана. Всем встать в одну шеренгу! - приказал офицер.

Село выстроилось. Думали стрелять начнут или собак напустят. Два немца без овчарок с обеих сторон шеренги, идя навстречу друг другу, внимательно всматривались в лица людей, принюхивались к одежде, не пахнет ли дымом, порохом...

Потом нас погнали в сторону села, вывели на дорогу, ведущую на Симферополь. К вечеру нас загнали за проволочные заграждения на окраине Симферополя. Вокруг лагеря патрулировали солдаты, а внутри полицаи, издеваясь над нами, выискивали среди нас партизан. Мама сказала одному из полицаев:

- Вы хуже немцев обращаетесь с нами.

- Скажи спасибо, что мы шли по краям немецкой облавы. Попались бы нам в лесу, всех перестреляли бы.

- И сейчас не поздно, если крови так хочется, - сказала мать.

Полицай размахнулся тонкой цепью, которую держал в руке, и ударил ею маму по лицу. Полилась кровь. Мама упала, а полицай перешагнул через нее и заругался. Молодой спросил его, что она сказала. Тот ответил. Молодой щелкнул затвором, но немец остановил его. Убивать нельзя. Их отпустят, чтоб работали.

Кормила нас овсяным супом и просяным хлебом по 150 граммов два раза в сутки.

На четвертый день детей и женщин отпустили. Через несколько дней вернулись и мужчины.

За время нашего отсутствия наши дома были разграблены. Ничего не оставили. На наших глазах последние телеги увозили оставшееся добро.

- Что вы делаете? - спрашивали грабителей.

- Спасибо скажите, что живы остались, - огрызались они.

- Что им скажешь? Разве сможешь возразить? Власть-то – фашистская.

БОРЛУЧИНЦЫ

Село Бурлуча раскинулось на склоне горы. Через него проходит дорога Белогорск-Зуя-Симферополь. От села по склонам сбегают сады и поля. На километр вверх от села начинаются леса. Бурлуча больше Пролома. Там, как и у нас, из каждого дома кто-нибудь да и ушел на фронт или подался в партизаны.

- Партизаны в наших лесах появились в конце 1942 года, - рассказывал бывший партизан Завен Фундукян, - и сразу же заявили о себе. Подростков в партизаны не брали. "Вы будете снабжать нас продуктами, наблюдать за немцами. Хватит с вас и этого", - говорили партизаны. И мы с охотой помогали им. А через год подросли и ушли в лес самовольно, группами, а кто и в одиночку. Наша группа состояла из шести человек. Это - Бохос Ашотович Терзиян, Гегам Мисакович Кешишян, Сурен Какосян, Левон Ваизян, Вреж и Хачик Годжаманяны и я, Завен Фундукян. Хачику Годжаманяну было тринадцать лет. Все мы были вооружены. Хачик Миронович был партизанским разведчиком. Его с сумой посылали по селам, и он возвращался по вечерам с продуктами и новостями.

В то время в Зуйском лесу уже насчитывались 23 партизанских отряда южного соединения Крыма.

Командиром нашего отряда был широкоплечий мужчина, вооруженный маузером, по фамилии Позывной, а комиссаром, не помню точно, не то Горюнов, не то Дегтярев. Нашей группой командовал Борис Егорович Аветян. Мы входили в отделение Андрея Овсеповича Фундукяна.

Партизанские отряды были и в Старокрымских и Белогорских лесах. Партизанили русские, армяне, болгары. Одних только армян насчитывалось более 250 человек. Был среди нас и татарин Захир. Его мы брали с собой, когда ходили к татарским селам. Вооружены для бросков в степные районы Крыма - к Джанкою, в районы Мчки, Сеитлера, Сорабуза, где проходила железная дорога. Днем скрывались в степных зарослях, а по ночам взрывали дорогу, мосты, склады, нападали на караулы и засады. Часто натыкались на полицейских и немецкие патрули. При первом же оклике "Кто идет!" расстреливали и, дай Бог, ноги от этого места.

Больше всего боялись засад. В темную ночь нетрудно наскочить на них. Уничтожая врага, мы забирали оружие, боеприпасы и, если

было, то продовольствие. Одно только отделение Фундукяна совершило подобных диверсий более сорока. И всякий раз, идя на риск, знали, что играем в прятки со смертью.

Взять хотя бы такой случай. Мы однажды уже взорвали железнодорожный мост. Немцы его восстановили, и поезда вновь пошли по нему. И вот Фундукяну Андрею Овсеповичу дают задание - взорвать мост, сорвать движение поездов. Фундукян веселый, настырный командир. Прихватил взрывчатку и все остальное и повел нас. До этого уже разведали подступы к мосту, график движения поездов и смены караулов. Знаем, что по мосту проходил линия связи, что охранники стоят по обе стороны моста.

Стемнело. Подкралась поближе. Залегли в зарослях травы, ждем. Вот прошел один состав. Нам хорошо видны часовые на обоих берегах. Следующий состав должен пройти через час. Пора. Нужно одновременно оборвать связь, убрать охрану и заложить взрывчатку. Андрей дает задание Бохосту Терзияну и Врежу Гайджаманяиу нарушить линию связи. Людей разделил так, чтобы на обоих берегах охрану моста снять одновременно. Гегам Кешинян и Левон Вайизян приготовились к минированию моста. Вскоре вернулись Бохос и Вреж и доложили, что связь оборвана. Скрываясь в бурьяне, разведчики подползли к часовым, а минеры к мосту. Видимо немцы уловили шорох и открыли огонь в ночную пустоту. А мы их тут же накрыли шквальным огнем и завладели их пулеметами. Мост заминировали быстро. Я прикрывал минеров, когда они стали отходить от моста. Тут Левон наткнулся на вражескую мину и погиб. Его изуродованное тело нашли без ног. Решили отнести в лагерь и похоронить с почестями.

Задание было выполнено, пора было возвращаться, но Андрей медлил, не отдавал приказа уходить. А ведь немцы слышали взрыв, и сейчас нагрянут, нам тогда несдобровать. Вскоре мы увидели их. Немцев было много. Вероятно, это остатки караула. Они, почти не пригибаясь, бежали по насыпи, уверенные, что наш след давно простыл. Немцы бросились искать мины под мостом. А мы пустили и дело захваченные пулеметы и автоматы. Бохоса Терзияна ранило в руку, Андрей приказал чуть-чуть отойти, прихватить с собой тело Левона. В это время мы услышали шум приближающегося поезда. Залегли в бурьяне. Наблюдаем за поездом. Он шел со скоростью не более сорока километров. Вероятно, только начал набирать ско-

рость.

От огненного взрыва мост вздыбился и осел. Что там творилось, трудно объяснить. Что-то страшное. Задние вагоны и платформы наседали с грузом на передние, вставали на дыбы, переворачивались и летели вниз, перегораживая течение реки, а потом вся эта гора металла и пламени стала взрываться. Сквозь адский шум, едва расслышали команду: "Уходим, тут и без нас разберутся!"

В кустарниках нашли подходящую жердь, подвесили к ней тело Левона и, попарно сменяясь, отправились в лагерь. Левона похоронили со всеми военными почестями. Могилу его устлали еловыми ветвями. Поставили крест, хотя он и был коммунистом. Сделали надпись: "Комсорг бригады Вайназян Левон, уроженец села Бурлуча, 1914-1944"

В ту же ночь, выполняя задание, Бохос Ашотович Терзиян в сопровождении Гегама пришел в родительский дом. Грязные, оборванные, обросшие, увешанные оружием они предстали перед своими домашними. Не удивительно, что их не узнали и с подозрением уставились на Бохоса.

- Вы что, не узнаете? - спросил партизан с перевязанной рукой.

- Вай, да это же Бохос! - закричали родные и бросились обнимать. Во дворе залаяла собака. Гегам с автоматом вышел за дверь. К дому приближались двое. Гегам узнал Врежа. Его попутчиком оказался партизанский врач-хирург Сероп Гайдцагян. Знакомясь с Бохосом, Сероп сказал:

- Орел! Здоровенный детина! А в здоровом теле и дух здоровый. Так говорил мой отец. И поцеловал Бохоса. О тебе я давно наслышан - ты самый крупный в отряде.

У раненого повысилась температура, пуля раздробила кость предплечья. Врач промыл рану, перевязал, наложил дощатую шину.

- Сколько тебе лет? - спросил он Бохоса.

- Восемнадцать, - ответил партизан.

- Не беда. До свадьбы заживет. На шутку все рассмеялись и Бохос тоже.

Мать Бохоса накрыла на стол, но партизаны отказались присесть, взяли со стола немного еды и стали расходиться,

- Автомат Бохоса оставьте, - сказал отец. Я тоже иду в лес. Сатеник, - обратился он к жене. - Если кто будет спрашивать, скажешь, в Джанкое брат заболел, я с сыном подался туда.

Бохоса родители припрятали в тайнике. Детей предупредили, чтоб ни слова не вырвалось у них, зато все, что услышат, немедленно рассказывали дома.

Бохос оставил при себе две "лимонки" и "вальтер". А отец, собрав побольше продуктов, позвал за собой Арама.

- А Арамчика зачем берешь с собой? - вмешалась мать. Четырнадцать лет ребенку. С ума сошел старый!

- Он уже мужчина и давай не вмешивайся в мужские дела.

Тут засобирался и семилетний Ампар, но отец на полном серьезе поручил ему охранять раненого. А стара не унималась:

- Совсем с ума спятил старик! О господи! - и разрыдалась. Отец с сыном, не обращая внимания на слезы, уже шагали далеко от дома, догоняли партизан. На востоке занималась заря.

Вот так в отряде появился этот еще крепкий, пожилой мужчина с сыном-подростком.

Ашот был высоким, широкоплечим под стать своему сыну Бохосу. Ладони у этого "старичка" были твердыми и широкими, как лопаты. В отряде над ним любовно посмеивалась:

- Дядя Ашот, автомат в ваших руках словно ручка ученическая. Для таких рук пулемет нужен, а то не видно, что у вас в руках.

- Ничего, - смеялся в ответ дядя Ашот. С автоматом в лесу сподручнее и бегать, и падать. Он за деревья не цепляется.

Подшучивая над дядей Ашотом, молодежь относилась к нему с большим уважением и почтением, зная, что он уже воевал с немцами с 1914 по 1920 год.

- Я их повадки хорошо знаю. Смерти боятся. Они герои - пока их берет. А прижми хорошенько, как зайцы бегут и в плен сдаются.

О мальчике и старике Ашоте узнало партизанское начальство и на очередной поверке спросило:

- Вы что же думаете, что здесь детский сад?

- А я не вашей милости и не укрытия пришел просить у вас. В любом бою постою за себя и за сына, да еще и другого прикрою. А сын мне поможет! Он показал свои широкие ладони с толстыми пальцами. Разве автоматные патроны для таких пальцев? А Арамчик быстро наполнит обоймы. Справится белка с семечками. А я буду косить немцев, как сено...

Новичков зачислили в группу разведчиков под команду хирурга Серопа Гайдцагяна, хорошо знавшего немецкий язык.

До войны Сероп жил и учился в Ереване. "Мои родители-педагоги. Мать преподавала русский, отец - немецкий. Дома мать часто со мной и с сестрой Гаяне говорила на русском, а отец - на немецком, - как-то поделился Сероп. Вот мы и овладели тремя языками."

Вначале Ашот недоумевал: зачем его, старика и сына- подростка, зачислили в разведку. Потом понял, старику и мальцу легче зайти в любое село, добраться до нужного места. Но это было потом.

Сероп задумал что-то непонятное. Перед рассветом вывел он на опушку леса 18 человек. Тринадцати он приказал переодеться в немецкое обмундирование. Переоделся в форму офицера и сам. А Ашота с сыном и еще троих оставил в гражданской одежде и без оружия. "Вы - партизаны!" - сказал он.

"Офицер" со своими ''сонатами" вывел "пленных" партизан на дорогу, поставил под охрану четырех автоматчиков. Остальные стояли и покуривали на обочине.

"Так вот почему они взяли немецкие автоматы!" - подумал Алгат.

- Для обмана: они - "немцы", а мы - "пленные".

Стало совсем светло. По дороге начали сновать машины. "Пленные" партизаны стояли, закинув руки назад. Возле них "немцы" - все, как положено. Стоят так, чтобы можно было сразу вступить в бой.

Наконец, офицер сказал:

- Приготовиться! Будем останавливать эту.

Он поднял руку. Машина остановилась. Из кабины вышел унтер-офицер, вытянулся перед "офицером". В это время "солдаты", что стояли на обочине, вскочили в кузов, туда же полезли "пленные" партизаны. В кузове обезоружили двух немцев, другие четверо были без оружия. Унтер-офицера тоже посадили в кузов, уже безоружного. К шоферу, тоже безоружному, подсел "офицер", и машина свернула в лес...

Закончились партизанские будни, люди стали возвращаться домой. Страну охватило всеобщее ликование - Победа! Свобода! И тут, из села Бурлуча, как и из всех армянских сел Крыма было сослано все население.

Семья дяди Ашота из десяти человек - мать, отец, восемь детей. Через десять суток они вышли на станции Яйва, Александровского района, Молотовской области. Оттуда этапом, на телегах и своим ходом они были пригнаны в верховья реки в поселок База, на лесо-

заготовки.

Дядя Ашот встал во главе семейной бригады, в которую вошли пять человек: сыновья Бохос и Арам, дочери Ахавни и Ася. Дома остались мать, сыновья Анпар и Левон, дочери Флора и Света - это иждивенцы. На них надо было работать.

Начался отсчет ссыльной каторжной работе в условиях двухметрового снега и тридцатиградусного мороза. А нас привезли чуть ли не в том, в чем мать родила.

На работу и с работы добирались пешими во тьме, в условиях пятичасового светового дня.

Прежде, чем свалить дерево, надо сначала проложить к нему дорогу, очистить ствол от снега, утопая в нем с головой, спилить его поперечной пилой, часто сменяя друг друга, падая от усталости. Затем каждый ствол длиной метров 12-15 надо очистить от ветвей и сучьев.

В бригаде у дяди Ашота одна молодежь - Бохосу двадцать лет, Агавни - 18, Асе - 17, Араму -15. Одеты кто во что горазд, лишь бы тепло было.

Основная одежда - ватные брюки и фуфайки. На ноги вместо валенок натягивали рукава от старых фуфаек. Так они жили.

На их счастье в 1956 году в верхах появился Никита-Освободитель. Он первым заявил, что мы, ссыльные, не враги народа, а те враги, кто сослал нас. Сколько здравниц, громких слов было сказано в его честь по обе стороны Уральского хребта.

В 1957 году большая семья Ашота, теперь уже с невестками и зятьями, и многочисленными внуками переехала в город Анапу и там на окраине города застроилась, образовав целый Армянский хутор.

Племянники Ашота Яков и Хачик Терзияны осели в Темргоке. Там и работают, пользуются уважением.

Дядя Ашот и тетя Агавни, как и положено, живут с младшим сыном Левоном и невесткой Асей, одаривших их внуками.

Ампар женился на моей племяннице Нварт Аршаковне. Имеют двоих детей - Каринэ и Артура. Все работают. Она секретарь-машинистка, он - водитель такси.

Анапа - моя тихая гавань. С удовольствием бываю там у друзей, родственников. Люблю Белоречинск и Краснодар, где в объятиях близких чувствую себя как на белом коне.

ГАЛУСТ АПРИЕМОВИЧ ЗАХАРЬЯН

Галуст родился в 1923 году. Он был средним сыном дяди Априема. Старший - Арташ, а младший - Рубен.

Среди своих сверстников Галуст вроде бы ничем не выделялся. Учился ни ахти как, не то, что его сосед по парте Аркадий Давидович, с которым читателя я уже познакомил. Но настойчивости, упрямства и целеустремленности Галусту было не занимать. В этом ему можно было только позавидовать. О его настойчивости учитель однажды даже упомянул на родительском собрании. Как-то, решая задачу, заданную на дом, Галуст незаметно просидел далеко заполночь, но добился правильного ответа и, что интересно, тут же побежал к учителю, поднял его с постели и начал объяснять ему ход своего решения под окном спальни.

- Главное не в том, правильно ли решил ученик задачу, а в том, что он проявил незаурядную настойчивость, желание добиться результата, - резюмировал поступок Галуста учитель.

Благодаря своей настойчивости и упорству Галуст в 1941 году поступил в Морозовскую летную школу Ростовской области. После окончания школы гражданской авиации его направили в полк ночных бомбардировщиков, дислоцированного в Чувашии.

Во второй половине 1943 года Галуст становится курсантом Руставской авиационной школы. В феврале 1944 года Галуст заканчивает военно-летную школу и направляется в город Кутаиси в запасной истребительный полк.

В мае 1944 года Галуст в звании старшего лейтенанта отбывает в действующую армию. Командование направляет его на Аляску для перегона американских самолетов на наши аэродромы.

- Потом летал на истребителях - наших и американских. Однажды был сбит. Выбросился на парашюте. Приземлился в нейтральной зоне. За мной начали охотиться и наши, и немцы. А я лежал раненый и не в состоянии был двигаться. И все же наши разведчики опередили немцев. Меня доставили в госпиталь, - вспоминал Галуст. - После госпиталя снова фронт, война в воздухе.

После окончания войны двадцатитрехлетний капитан, член партии, на счету которого четыре сбитых вражеских самолета, энергичный и способный офицер ВВС Галуст Априемович Захарьян направляется в Академию ВВС.

После полугодичной учебы его отчислили из Академии. Причиной послужил донос товарища, соседа по койке, которому Галуст пожаловался на тяжелое положение сосланных родителей, и дал почитать "другу" письмо. Друг тут же посетил соответствующие органы, и машина заработала. Вскоре начальник Академии вызвал Галуста к себе.

Сдержанный, волевой генерал, Герой Советского Союза вежливо и сочувственно предложил Галусту стул. Когда Галуст рассказал все, как есть, генерал сказал:

- Я хорошо знаком с вашей биографией. Она у вас отличная, туда добавить нечего... А насчет выселения стариков и детей - это... Я вас понимаю. Ни родители, ни вы в этом не виноваты. Будьте мужественны!

Уйдя в 1946-году в запас, Галуст пытался выяснить в чем же заключается вина его и родителей перед государством. Но куда бы он не обращался, даже в Министерство внутренних дел, но пробиться на прием к начальству так и не смог - повсюду или отмалчивались, или переносили время приема на другие даты, отдаляя их на месяцы. Так ни с чем Галуст и уехал на Урал к родителям.

Увидев, что семья из семи человек теснится в комнатке в шестнадцать квадратных метров и во всем терпит нужду, Галуст пошел в комендатуру. Там летчика-офицера приняли, выслушали. Вскоре сестре Арпеник с двумя детьми, отец которых погиб в Карпатах, выделили одну комнату. Привезли ей дров. На большее рассчитывать было нельзя.

- Я побыл с родителями две недели и уехал в Сухуми, к сестрам Сирануш и Майрам и тете Агавни, - сказал в заключение Галуст. Уже в Сухуми я встретился с Грдатом, прибывшим туда на месяц раньше меня. Жил у сестры Сирануш, там я познакомился с Любой Аветян. Мы поженились. У нас дочь Жанна и сын Ашот. Позже переехали в Ереван. Получили квартиру. Из военного летчика переквалифицировался в гражданского. Летал командиром на пассажирских лайнерах ИЛ-18... до ухода на пенсию.

Галуст Симонович и Устинья Захарьяны, оставшиеся в Джанкое, в селе Армянбарин, вырастили пятерых детей - Андраника, Левона, Арташа, Киркора и Ашхен. Все они закончили школу. Арташ же потом поступил в летную школу.

Вскоре началась война. На фронт ушли Андраник и Левон.

Родители с несовершеннолетними Ашхен и Киркором попали в оккупацию. Посте освобождения - дальний путь на Урал, в Свердловскую область, в ссылку Родители двух фронтовиков с мала» летними детьми на руках работать уже не могли. Можно только представить, как они жиля.

После войны Авдраник и Левой нашли своих родителей в ссылке. Их брат - Арташ Галустович дослужился до полковника ВВС, удостоился звания Героя Советского Союза. Он ушел в запас и вернулся в родной Армянбарин, куда после амнистии стали съезжаться из ссылки "преступники".

Левов Галустбвич приобрел опыт руководящего работника ещё на Урале, а потом развернул активную деятельность в Крыму. Его назначили директором совхоза в безводной степи. За короткое время совхоз прослыл передовым, о чем поведали все средства массовой информации.

Сегодня с нами нет Левона Галустовича, но дела его живут. В совхозе его именем названы детсад, улица, парк. Аккуратно убрана могила с надгробием, у подножия которого всегда лежат живые цветы от благодарных земляков. Как-то, будучи в совхозе, мы спросили проходившую мимо женщину, показав на надпись у входа в парк, кто это, и услышали:

- Это был человек, который умел руководить и дарить людям жизнь. Он из легендарной семьи Галуста Захарьяна. Сегодня из этой большой семьи в живых остался только Киркор Галустович и восемь его племянников и племянниц - Анаид и Тамара - дочери его брата; Арташ, Света и Люда - наследники Левона; жену и сына Арташа расстреляли немцы. И еще Вова, Сергей и Люда - дети Кнркора.

Значит, помнят, чтут!

Раз в год во вторую субботу августа, мы, Захарьяны, собираемся на встречу. Правда, это происходит в разных городах и в разных домах. Мы приглашаем всех желающих и ждем их с распростертыми объятиями. Всем рады!

И вновь вспоминаем, как братья Захарьяны громили врага: Седрак Галустович, Аршак Аветисович (оба погибли), Ваграм Варганович - на суше.

Трдат Аветисович, Арташ Априемович - на воде.

Арташ Галустович, летчик-истребитель, полковник, Герой Советского Союза, Галуст Априемович, летчик-истребитель, капитан

- в небе.

Захарьяны громили врага в трех родах войск.

Склоняем головы перед геройски павшими, перед их ссыльными родителями и близкими в годы репрессий мирного населения, погибших в северных районах страны. Да упокоятся их души, да снизойдет мир в наши сердца. Аминь!

ДЕД И ВНУКИ

Агавни, вдова погибшего под Херсоном моего брата, как я уже упоминал, с сыном Эдуардом и дочерью Нварт жила с нами. Ее родители, сосланные в Гурьев, Казахской ССР, выслали ей вызов, и она готовилась к отъезду. Мы привыкли друг к другу и было жаль расставаться. Одно лишь успокаивало - она уезжала в теплые края, и мы договорились, что по приезде она постарается вызвать нас. К отъезду было уже все готово, а вызова все не было. Агавни засомневалась, может быть, родители отказались от нее? Но вскоре ее вызвали в комендатуру.

- Можете ехать! - сказали ей.

Легко сказать: "Можете ехать". Расставание обернулось драмой. Отец и мать в слезах - не могут оторваться от внуков и расстаться с невесткой: увидятся ли еще? Я ходил сам не свой - было больно расставаться с живой памятью о брате. Но собрали вещи, пошли на пристань Вишеры ''Водный".

По дороге к нам присоединились дядя Вартан и тетя Прап. Я никогда не видел, чтобы отец так грустил. Видимо, его томило предчувствие, что больше с ними он не увидится. А сколько усилий приложил он, чтобы поднять семью сына на ноги и хоть как-то осчастливить ее.

Я стоял на пристани и смотрел то на родителей, то на отъезжающих, то на реку, по которой туда и сюда сновали катера, ползли буксиры. Смотрел, как по течению плыли плоты из тысячи кубометров леса, а плотоводы только и делали, что отталкивались от берега большими веслами, стараясь держаться от него подальше.

И вот наступили самые тягостные минуты. Отец обнял внуков, просил писать. Он достал свои часы и передал Эдуарду: "Храни! Меня не будет, часы напомнят обо мне, твоем деде". Мать надела на шею внучки золотой крестик, подарила варежки. "Да хранит вас Бог!" - с плачем благословляла она отъезжающих. Дядя Вартан дал булку домашнего хлеба:

- Пригодится! В дороге все пригодится, - и еще каждому дал по десятке.

Тетя Прап подала отъезжающим только что сбитое сливочное масло и молоко.

Наши родные, самые близкие - вдова моего брата и его дети-

сироты поднялись по трапу. Их снова увозили в неизвестность, на ловлю счастья. А муж и отец этих обездоленных лежит в херсонской земле, отдав свою жизнь в 29 лет за то, чтобы его дети долго носил клеймо "врага народа".

Раздался последний гудок. Убрали трап, и пароход медленно отчалил, пошел вниз по течению. И еще долго три фигурки махал нам руками, а мы сквозь затуманенные слезами глаза следили, как они, все уменьшаясь и уменьшаясь, удаляются от нас, может быть, навсегда, и тоже махали, махали...

Но вот пароход скрылся за излучиной реки, а мы, молча, в тягостном раздумье, возвратились домой. Я подумал: "Может им будет там лучше? Дай-то бог!"

После отъезда Агавни мои родители, скучая о внуках, вовсе загрустили. Я понимал их, ведь внуки постоянно напоминали о погибшем сыне, служили утешением. И мне пришла мысль о женитьбе, ведь годы идут, пора обзаводиться семьей, подарить родителям внуков, хоть как-то отвлечь от черных дум. Оказывается, они тоже думали об этом.

Жениться - это не кружку воды выпить. Для этого нужно время, а времени у молодых холостяков всегда не хватает. Ведь часто их волнует настоящее, они почти не думают о будущем: то у них работа, то веселые компании, то новые знакомства и свидания. О чем еще, да и зачем думать, когда есть мать, которая и накормит, и обстирает, и проводит, и встретит тебя? Но все это до определенного времени.

И вот пришло мое время, я познакомился с Анник. И сказал об этом дома, как они обрадовались, что я, наконец, образумился.

- Хотя бы показал нам, - сокрушались они.

- Ну а как же, обязательно покажу, - успокаивал я их, а сам думал: "Как показать? Она в Яйве, а они в Красновишерске".

Но вот однажды случилось следующее:

- Зимой, когда я на перевалочной базе Соликамска получил обратный груз, ко мне в машину администрация подсадила двух девушек до Красновишерска.

За время долгого пути разговорились. Девушки оказались сестрами. Старшая закончила институт и теперь в качестве финансиста направлялась на работу в Красновишерск. А чтобы ей не было одиноко в незнакомом городе, родители отправили с ней младшую сестру.

Доверенные мне девчата, не то Белоусовы, не то Белобородовы, были из Средней Азии. Я привез их прямо к себе домой. А куда же было их везти ночью, да еще зимой?

Родители сразу же приняли их как своих, не спросив даже, кто они, откуда? Мать напоила чаем и уложила спать, а я поехал разгружаться. Пока я был в гараже, мать и отец дожидаясь меня, гадали: которая же? Больше понравилась старшая, чернявая. "Мой выбор" был благосклонно одобрен, и теперь только ждали подтверждения.

Я возвратился утром, все уже были на ногах, сидели за завтраком и вели оживленный разговор.

Сестры были хорошо воспитаны, к старшим отнеслись с уважением. По всему видно было, что у них в семье жили по законам добра.

Был воскресный день, поэтому они пробыли у нас более суток. И только в понедельник я проводил их до госбанка, в полдень они переехали в общежитие, оно находилось почти рядом с нашим домом.

Вот это случайное дорожное знакомство и дало повод родителям подумать, что я привез на смотрины свою суженую с подругой.

Ведь они не все знали об Анник, а только то, что наше заявление с просьбой разрешить бракосочетание бродит где-то по комендатурам, а мы ждем благополучного разрешения нашего вопроса. И вдруг - на тебе! Привез девушек. Ясно, что одна из них должна быть Анник. Что же делать?

Я снова пошел в комендатуру, но там меня в очередной раз огорчили отсутствием ответа на наше прошение. Расстроенный, я случайно хлопнул дверью, и тут же кто-то позвал меня. Оглянулся, а это Петр - заместитель начальника. Завел в кабинет, а там Саша, они оба стали успокаивать меня:

- Не печалься, мы постараемся все устроить. А дверь не виновата, разносить ее не надо.

СВАДЬБА ВАГРАМА

Почти все мои друзья и братья были женаты. Сашка Шмидт женат на Терезе, Ваграм на Еве Огянян, Грач выбрал себе Валю Попову, Миран взял Нину Серебрянникову, Агасер женился на Азнив Фундуюга, Габриел привел в дом уралочку, Нину, мой будущий шурин женился на Таисии Кесеревой. В наших семейных очагах крепнет и процветает армяно-русская дружба. И тут я вспомнил, как мне приходилось вызывать на свидание невест своих друзей и братьев, идти ради этого на всякие уловки. Труднее всего было с девушками-армянками, придерживающихся строгих домашних правил. В кино они не ходили, танцплощадок не посещали, о свиданиях с кавалерами не могло быть и речи. А ведь эти девушки были нашими односельчанками или знакомыми еще по Крыму. Мы знали их родителей и всю родню. И они нас, парней, хорошо знали. Потому мы давно уже сдержанно вздыхали друг по другу и надеялись на скорый приход сватов.

Мои взаимоотношения с братом Ваграмом отличались особой теплотой. Секретов между нами не было. Зачастую я узнавал его мысли вперед и мог предугадать его желания. Для нас стало правилом делиться друг с другом всем. Чуть ли не одна биография на двоих.

Однажды Ваграм вызвал меня на мост, который проходит через речку Вижаиха, для важного разговора, как он сказал. Мы встретились в условленном месте и какое-то время вели ни к чему не обязывающий разговор. Но видно было, что Ваграм чем-то взволнован. Я решил отбросить условности и сказал: "Ну что, брат, перейдем к делу что ли?" "Давай, - сказал брат. Вот что, Грант, волнует меня - не пора ли мне жениться?" Я поддержал его мысль, и он раскрылся:

- Грант, скажи честно, какая девушка, на твой взгляд, больше всего мне подходит?

Вопрос был неожиданным и трудным. Советовать в таком вопросе, исходя из личных соображений и вкусов, было не в моих правилах. Я сказал:

- Хорошо! Я буду называть тебе девушек, а ты сразу останови меня, как только я назову ту, которая тебе больше всех нравится."

Ваграм согласился. Конечно, у него уже была на примете девуш-

ка, я догадывался, но он почему-то не хочет назвать ее сам. "Кто же она? - гадал я. Не эта ли?" И я назвал ее первой.

Ева была серьезной, образованной девушкой, ростом тоже подходила брату. Ее родители - исключительные люди. И дед ее был человек эрудированный. В хорошие времена он преподавал нашим родителям в ликбезе у нас в колхозе. "Дядя Ампар" - звало его все село. Если дед, родители и девушка - люди положительные, разве можно упустить такое редкое сочетание? К моей характеристике Евы, стоя на мосту, под колючим ветром, Ваграм добавил, что у нее еще и зуб золотой.

- Ну, все, - сказал я. Будем пробиваться к ней. Жених спросил:

- Когда?

- Давай, в субботу вечером пойдем к ним, - предложил я. На прошлой неделе я у них на квартире электричество налаживал. Зайдем на проверку.

Ты как рентген. Как все так точно угадал, кого я имел в виду? - спросил новоявленный жених, крепко сжимая меня в объятиях.

В субботу, вернувшись с работы, я увидел Ваграма, он уже ждал меня. Сбросив с себя комбинезон и резиновые сапоги, я умылся, переоделся. Мать налила нам по тарелке супа. Обжигаясь, мы съели его без хлеба и вышли. Мать догнала нас у калитки и сказала, чтоб возвращались пораньше, и нечего нам бить баклуши на ночь глядя. Но разве посвятишь родителей в сердечные тайны? Мы пообещали.

Еву мы могли встретить по дороге с работы домой, но она всегда ходила в сопровождении подруги Марии Фетцовой, а нам хотелось, чтоб все обошлось без свидетелей. Выход был один - войти в дом и вызвать Еву на улицу.

В дом я вошел один. Ваграм остался на улице. Постучался. Встретила меня тетя Гаяне - мать Евы. Она, как всегда, улыбаясь, пригласила меня войти и присесть. Я поздоровался, немного погодя спросил, как с освещением. Получив удовлетворительный ответ, я присел, вспомнив завет из армянской библии, о котором говорила бабушка: "Войдешь в дом, где есть девушка на выданье, обязательно сядь, чтобы она смогла выйти замуж, не осталась в старых девах."

Глава этой семьи Усеп Ампарович Огянян погиб в новогоднюю ночь 1942 года в Керчи, на побережье Крыма. Его сын Левон - брат

Евы, бывший партизан, где-то гулял. Ева, Кнарик и Шнорик - сестры, расположившись у печи, вязали, словно соревновались. Ответив на все вопросы тети Гаяне о здоровье моих родителей и бабушки, я собирался уже уходить, как тетя Гаяне спросила:

- Грант, может ты что-то хотел спросить?

- Да! - будто вспомнил что-то. Бели можно попрошу Еву выйти на минутку. И пошел к выходу.

Ева накинула на плечи пальто, приготовилась выслушать меня за дверью, в общем коридоре, но я кивнул на соседские квартиры и позвал на улицу. Ваграм тут же возник перед Евой, забыв даже поздороваться.

- Вот он хочет рассказать тебе свой сон, - сказал я Еве и оставил их наедине.

Минут через двадцать Ваграм догнал меня. По его шустрой походке я определил, что первое свидание состоялось, значит, будут и последующие. Мы шли через ночной город, и нам было тепло и радостно от единственного слова, которое произнесла Ева: "Подумаю!" Пройдет много лет после свадьбы и Ева скажет мне:

- А я думала тогда, что ты опять справку будешь просить по поводу твоего очередного прогула.

В том же году, весной, Ваграм и Ева сыграли свадьбу. В семье дяди Вартана к пяти работникам прибавился еще один - медик Ева.

Свадьба во время карточной системы дело непосильное, даже для такой работящей семьи, как семья дяди Вартана. На свадьбе присутствовали не только родственники жениха и невесты, но и земляки-односельчане, знакомые армяне и русские. Среди приглашенных были семьи директора совхоза Степана Петровича Елхова и А.М.Барокина, жена которого приготовила бражку на всю компанию. Почтили молодоженов своим посещением Василий Бардаков с сыновьями Исаем, Димкой, Петром и Кузьмой; Альбина Пошлых, Феня и Мария Антипины, Анфина Янкевич, Валентина Бессонова.

Музыкантом был Ерванд Оганян. Тамадой, как и положено, со стороны невесты был брат Евы Левой. Это была первая свадьба среди ссыльных, и ее плохо ли, хорошо ли, но справили. На столе стояли стаканы с салфетками из газет, разнокалиберные графины с мутной брагой, а на закуску в изобилии подавались картофельное пюре и котлеты. Хлеба не было. Вместо хлеба каждому было подано по лепешке граммов двести весом. Зато танцев и веселья было вдоволь

до самого утра.

Мы, молодежь, подчеркну ссыльная, не были военнообязанными, поэтому могли жениться в любом возрасте - и в 17, и в 23, и т д. Нам необходимо было поскорее обзавестись семьей и заиметь детей, чтобы пополнить те большие потери, которые понесли в первые годы изгнания армянские семьи.

. Намного сложнее и труднее досталась нам невеста Агасера Егикяна, моего друга по ссылке - Азнив Фундукян, двоюродная сестра Евы. К ней долгое время никак не могли подступиться. Но не даром говорится; терпение - золото. Не обращая внимания на все ее капризы, мы продвигались к ней миллиметровыми шажками, приучая ее к моему другу. На пути ее ставили всякого рода ловушки, выуживали из дома с помощью ее подруг, с которыми пришлось подружиться. Наша, конечно, взяла. Агасер и Азнив в конце концов создали отличную семью, каких нам так не хватало.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШОФЕРА

Много их было за 12 лет работы на севере, но два запомнились лучше остальных.

В 1945 году мне и моему напарнику Агасеру дали дряхлую машину ЗИС-5 с гаражным номером 10. Мы возили бумагу в рулонах на перевалочную базу города Соликамска, которой заведовал Волков, человек довольно деловой.

Вначале по неопытности, без шоферского навыка, мы часто попадали впросак: то резко затормозишь, и машину занесет куда-то в бок с лыжни, вот и застреваешь и применяешь потом всевозможные ухищрения, намучаешься, стараясь вывести машину из снега на накат дороги, но тщетно, проваливаешься в снег и ждешь попутной помощи.

Наша машина в буквальном смысле слова дышала на ладан, из нее не выжмешь лишнего, дай-то Бог, доехать до цели. Все детали изношены до предела, того и гляди, что полетят к чертям, если не тяга, то подшипник или шестерня. Все в ней дребезжит, трещит, стонет, отзываясь в наших душах болью и неуверенностью, доедешь до места или нет?

Мне в ту пору было девятнадцать лет, а напарнику - 17. Но он был старшим в нашем экипаже, как прошедший практику вождения у таких опытных шоферов, как Иван Чалукиди и Сергей Джуланов.

Провожая нас в первый рейс, машину загрузили рулонами бумаги в два яруса. Завязали, закрепили, чтоб не попадали на ухабах. Известно, что новички, особенно молодежь, дорвавшись до баранки, забывают о безопасности движения, возможных авариях, наездах на невинных пешеходов. Поэтому, прежде чем научиться водить машину, нужно уметь останавливать ее.

Продвигаемся к Соликамску. Проехали километров двадцать. Дорога мерзлая, очищенная угольниками до самой земли. Болота по обочинам замерзли - не страшно. За рулем сидит старший по должности. Машина набрала скорость, по ровному идет хорошо. Напарник жмет на газ. "Учись ездить на скорости!" - Говорит он мне, а сам обливается потом от напряжения, непрерывно вращая баранку вправо- влево. Передние колеса виляют из стороны в сторону, машина вся трясется и дребезжит. «Осторожней, сбрось газ!» - Кричу я. Старший сильней нажимает на акселератор. Машина вышла из

управления, отскочила от левого снежного бруствера к правому, смяла снежный барьер, плюхнулась передком в ледяное болото, лед не выдержал, хрустнул и передок по самую кабину погрузился в него. Как мы не перевернулись, лишь Богу известно.

Пока мы выбирались из кабины, насквозь промокли валенки. Впереди ночь. Кто выручит? А мороз крепчает. Топчемся на месте, всматриваемся в дорогу, не покажется ли какая машина, но на горизонте никого. Валенки превратились в колодки, й мы прыгаем, чтоб не окоченеть.

На наше счастье подъехал обоз саней, груженный сеном для совхозного скота. Люди обступили нас, заговорили. Среди них оказался и мой братишка Грач.

- Что с вами? - спросил он.

- Видишь, - показал на машину. Замерзаем. Выход один - снимай валенки, бери мои промерзшие и зарывайся в сено. А товарищу моему пусть кто-нибудь еще одолжит свои валенки, иначе ночью отдадим Богу души.

Они уехали, оставив нам валенки, а мы на морозе 40^о притоптывали на дороге до самого утра. Утром на попутке я поехал в гараж, а Агасер остался с машиной.

В гараже диспетчер дядя Костя, увидев меня, обрадовался:

- Молодцы, быстро обернулись!

- Да нет, дядя Костя. На двадцатом километре Язвинской просеки залетели в болото, только зад кузова торчит на дороге.

Дядя Костя захохотал и повел меня к Якову Васильевичу Баранову. Главный механик выслушал меня, спросил, кто сидел за рулем? Ответил, что я. Яков Васильевич поинтересовался Егикяном.

- Остался с машиной. Всю ночь топтались на дороге. Иногда от ветра прятались в кабине. Настелили там хвои.

Главный механик засмеялся. Потом принял серьезный вид и сказал: "За рулем не надо торопиться. Не успели еще перья отрастить, а уже вздумали летать. Молодым всегда не терпится, хочется прокатиться с ветерком, да так, чтобы мимо столбы и кусты мелькали, не задумываясь о последствиях. Запомни! Быстрота нужна при ловле блох".

Яков Васильевич бывший пограничник. Был начальником погранзаставы на Дальнем Востоке. Его неторопливые и внушительные

слова запомнились мне до сегодняшнего дня.

Яков Васильевич нашел свободного шофера, велел ему завести вездеход. Мы прихватили с собой все, что надо, и с механиком отправились к нашей десятке. Рулоны с машины перекатили на вездеход, вытащили десятку на дорогу, снова загрузили, и уже осторожно продолжали рейс.

На полпути, за Кузнецовской просекой мы въехали на Мошовскую и тут, как назло, у нас рассыпались подшипники задней ступицы. Все! Застряли бесповоротно и окончательно. Машину на буксире не потащишь. Нужен ремонт, здесь на дороге, на морозе.

Возле нас останавливаются "студебеккеры", предлагают помощь, но помочь ничем не могут - подшипников у них нет. А мы стоим, прогреваем машину, жжем бензин, которым с нами охотно делятся водители. Спасибо им за все: и за бензин, и за продукты.

Мы спустили воду из радиатора, разожгли костер и грелись. Костер горел в глубоко протаявшем снегу. Прокоптились мы, как черти. Над нашим видом добродушно посмеивались проезжавшие мимо водители, сочувствовали, но увы, ничем помочь не могли. Так мимо нас проехал почти весь наш гараж - Сергей Поздняков, Серафим Семереков, Костя Красильников, Иван Давидович Асланян, Алексей Суслов, Иван Щеткин, Иван Марининин, Исай Бордаков и другие. Они всем, чем могли, поддерживали нас.

На третий день возле нас остановился санный обоз какого-то колхоза. Возчики - мужчины пожилые, солидные. С ними девчата молодые и женщины. Подошли к нам, посмотрели на нас, грязных, обросших, измученных и голодных, как на заморское чудо-юдо. Но узнав, сколько времени мы здесь загораем, пожилой мужчина сказал: "Братцы, а ну тащите, поделитесь, кто чем богат, а то помрут с голоду ребята. Когда-нибудь и они помогут нам. Нюра, обойди всех, собери все в котомку, заодно и мою целиком прихвати". Нюра обошла сани, собрала пожертвования, возвратилась с двумя торбочками. Пожилой мужчина открыл свою сумку, достал оттуда кружок, замороженный в форме мисочки, желто-белого молока, кусок хлеба, кусок отварного мяса, положил все это на сиденье в кабине. Другую торбочку Нюра передала из рук в руки: "А сумка моя, дарю вам на память", - улыбнулась она. В ответ я сказал: "Спасибо, добрые люди! Спасибо, Нюра! Это Агасер, а я - Грант", - представился я. Девушки засмеялись: "Имена какие, что и не за-

помнишь. Впервые слышим". "А я впервые слышу имя Нюра. Редкое имя", - сказал я. "Ну и редкое! - прыснула Нюра. Нюся, Нюра, Аня - это у русских все одно". Обоз двинулся в путь, но двое саней остановились около нас - это Нюра и Шура, они решили подарить нам варежки:

- Возьмите на память, а то руки поморозите! У нас другие есть! - серьезно сказали они.

- Нет, нет! - застеснялись мы. И на том спасибо, что помогли.

- Не глупите! - строго сказала Нюра. Какой невесте нужны кавалеры с обмороженными руками! До свидания.

И они, звонко смеясь, укатили.

Наконец-то, доставили подшипники. Общими усилиями мы поставили их, натопили из снега воды, залили в радиатор, завели машину и поехали дальше заканчивать наш первый неудачный рейс. Только на десятые сутки мы кое-как въехали в свой гараж на нашей музыкальной десятке. Ее тут же поставили на ремонт, а мы в ожидании, когда она снова затарахтит, околачивались в котельной гаража, благо там тепло и уютно. Да и хозяева - сварщик Андрей Петросян и Абрамов, он же Саша Великан, люди гостеприимные. Саша был огромным детиной. Про него говорили, что до войны он ездил на полуторке. Ему ничего не стоило поднять передок своей машины и переставить на другое место. "Великан" отличался покладистым характером, был очень общительным человеком. Я хорошо знал его первую жену Анну Федоровну Школа, работавшую со мной в ЭТО. Что у них произошло, не знаю, но он познакомился с другой - тоже Анной. Она работала в цеху обжига извести комбината, принимала лес, который мы привозили.

Я звал и брата Анны Федоровны - Василия. Он был настоящим изобретателем и рационализатором, в своем роде конструктором. Работал личным шофером директора завода. Он переделывал все легковые машины по своему и директорскому вкусу, доводил их комфорт и жизнеобеспечение для любых экстремальных условий, в которых мог очутиться шофер в северных условиях, до предела.

Хочу вспомнить еще одного нашего товарища, который тоже возил высоких начальников - Фому Артамоновича Прудникова. Этот водитель никогда не унывал, улыбка не сходила с его лица. Словом, это был веселый, шутливый сосед. Он возил И.Н. Абатурова - коммерческого директора ВЦБК.

Как-то шофер и шеф поссорились. Абатуров перестал даже садиться в машину к Прудникову. Фома не переживал, со словами "Не хочешь ездить - ходи пешком, посмотрим, кому будет хуже"- продолжал делать свое дело.

Шеф попробовал было сменить водителя, но не тут-то было. Фома стоял на своем и "шефу" пришлось смириться.

В одну из поездок на мою вторую родину я навестил Фому больнице. Зашел к Павлику Пашиеву и дяде Саше Некрасову, они лежали в одной палате.

Однажды случилось вот что: в зимнее утро 1947 года по заявке ОРСа ВЦБК я был направлен в распоряжение завмага дяди Саши Некрасова. Работал я тогда с Николаем Пачкиным на самосвале ЗИЛ. Нам предстояло поехать в город Чердынь, оттуда привезти в наш город машину мяса.

Дядю Сашу в городе знали все от мала до велика. Человеком он слыл хлебосольным, добрым и отзывчивым. Вместе с ним работала и его жена Анфиса.

Перед выездом из города мы заехали в продуктовый магазин. Завмаг, весом не менее 120 кг., вышел из кабины и велел мне следовать за ним. Комнатушка, которая служила продуктовым магазином, была забита людьми. Но дядя Саша пробился к прилавку:

- Клава, налей белого в банку.

Не оборачиваясь, передал мне водку через голову и сказал:

- Грант, подогрей!

Я же, получая банку, понял: подогрейся. Долго не думая, осушил банку емкостью 0,5 литра, поставил порожнюю на печь. Свидетели происшедшего стали протягивать мне корки хлеба, отламывая от своего пайка. В это время дядя Саша купил закуску. Обернувшись и увидев на печке пустую банку, недоуменно произнес:

- Ты что? Выпил все? Тогда на, закуси.

Люди, окружавшие нас, дружно засмеялись. Мой шеф, постоянно имевший красный цвет лица, еще больше побагровел и двинулся к выходу. Мне ничего другого не оставалось, как следовать за ним.

Шли годы, мы набирались жизненного опыта. Второе дорожное происшествие произошло лет через семь. Напарником у меня был мой брат Ваграм. Нас вызвал к себе начальник гаража А.Тимонин и сказал:

- Вот что, братья-армяне, нужно срочно привезти из Соликамска

деловое железо-кругляк, угольники, граненое и полосовое. Готовьте машину, прицеп и заправляйтесь. Вот вам путевка. Чтоб завтра утром были в Соликамске, а вечером - дома. Не забывайте, что послезавтра Новый год! И еще. Привезите мне и.Баранову по хорошей елочке.

Выехали мы ночью. Доехали благополучно. Шестиметровое железо погрузили на машину с прицепом. Обрадовались, что все так быстро и слажено получилось. Перед отъездом посидели, покурили, отдохнули. Предвкушая веселую встречу Нового года, поспешили выехать. На первом же подъеме мы поняли, что железо будет ходить взад-вперед. А через несколько километров убедились в этом. При спуске железо наползло на кабину, а на подъеме оно норовило сползти. Чтобы не растерять его по дороге приходилось время от времени проталкивать в кузов, закреплять.

Ну и намучались же мы за дорогу. В Жуланово были столовая и магазин. Мы там плотно поужинали, а поскольку не были уверены, что в 1951 году нам еще раз посчастливится сесть за стол, накупили в магазине разных закусок и бутылок с таким расчетом, что Новый год придется встретить где-нибудь в пути, под елкой.

Нам все реже и реже стали попадаться в пути машины. Видно, все давно уже закончили свои дневные дела и теперь готовятся к встрече нового года, А мы за 14 часов мучений с железом успели проехать всего 60 километров пути.

Дело шло к полуночи. Мы почти уже смирились со своей участью. Едем и приглядываемся к обочинам дороги, выискивая подходящее место с красивой елью, и собираясь встретить Новый год под ней. Вдруг сзади - нас осветили огни фар. Фары приближались, мигали. Мы уступили дорогу, дали возможность обогнать нас, но машина не обгоняет. Мы остановились. Встала и ехавшая сзади машина.

Ваграм сидел на месте пассажира и дремал. Я вышел и пошел к сигналившей машине. Глядь, а мне навстречу идет Исай Васильевич и смеется, поздравляет меня с Новым, наступающим 1952 годом, желает счастья и всего прочего, что, обычно, желают в такие минуты. Поздравляю его и я.

- Разъехался я с вами на Мошовской просеке, - сказал он. А то, что это были вы, я узнал на перевалочной базе в Соликамске. Вот и подумал, что ни вы, ни я к Новому году домой не поспеем. Думал было, что не догоню. Ан, нет, догнал. Теперь вместе отпразднуем...

В прошлом Ваграм и Исай жили и работали в совхозе шоферами. Теперь тоже вместе, но уже в нашем комбинатовском гараже.

- У нас к встрече все готово, - говорю я.

- И у меня кое-что припасено. Колбаса, шампанское и белоголовая. Из дому прихватил еще кусок окорока.

Разместились у него в машине, она освещается, и там просторнее. Ваграма посадили посередине, на колени ему положили кусок фанеры и на ней разложили все свои пожитки. Разлили шампанское, поздравили, пожелали, выпили, и усталость, как рукой сняло.

- А это что за ветки у вас на железе? - спросил Исай.

- Елки везем начальству. Теперь они уже ни к чему, - махнул я рукой.

Мой ответ рассмешил Исая, и он долго не мог успокоиться. Прерывая его безудержный смех, я спросил:

- Ты чего это так стараешься? Шампанское что ли ударило в голову?

Исай Васильевич сказал сквозь смех:

- Чудики, вы же пихту везете, а не ель...

Теперь настал наш черед гоготать.

На наш пир в ту новогоднюю ночь подоспели шоферы, следовавшие в города Чердынь и Нираб. Кое-с кем были представительницы прекрасного пола. Они придали нашему огоньку особую прелесть.

ЛУКЬЯН ИВАНОВИЧ

Круг спецпереселенцев из Крыма будет неполным, если не расскажу о судьбе Лукоша Ованесовича Деремяна, прозванного в Красновишерске Лукьяном Ивановичем.

Вместе с действовавшей на Кубани армией через Керчь и Феодосию пришел в Крым раненый солдат Лукош Деремян. Плечо его было в гипсе, а голова в бинтах.

Командование отпустило его на излечение в родной Пролом, домой к родственникам. На перевязку приходилось ездить в Карасубазар. А как обрадовались возвращению солдата дома. Как тепло встретили односельчане! Жена Варсеник и дочь Маргарита не знали, куда посадить его, как во всем угодить, послаще и повкуснее накормить.

Но счастье длилось недолго, вскоре было оборвано безжалостной рукой. 27 июня 1944 года Лукош должен был в очередной раз ехать в Карасубазар на перевязку. С рассветом вышел за околицу, вдыхая чистый воздух, радуясь восходящему солнцу, всему живому. Его окликнули люди в форме с красными погонами, было приказано пройти на поляну, а там - недоумевающие односельчане, плачущие женщины и дети, его семья тоже там. Лукош возмутился, потребовал объяснений, сказал, что он едет на перевязку.

- Доедете до места, там вам сделают перевязку, - последовал ответ.

Лукоша все это просто взбесило. Он потребовал к себе уважения, но, ничего не объясняя, краснопогонники сорвали с него его боевые награды, отобрали все документы. Сделали, это с такой злобой и жестокостью, что, казалось, вот-вот сдерут с него и военное обмундирование. Что им этот раненый солдат?! Попадись им летчик, Герой Советского Союза Арташ Галустович Захарьян, они и с него сорвали бы Звезду Героя, раздели бы, чтобы ничем не отличался от ссыльной массы.

Среди тридцати советских жандармов нашелся все же один порядочный человек - их лейтенант, приказавший вернуть награды, заработанные кровью.

- Ладно, забудем об этом, - сказал он Лукошу. А перевязку вам сделают на месте, как доедете.

А на месте Лукош еще целых полгода лечился в госпитале. Потом

стал работать продавцом в продуктовом магазине Красновишерска. Вскоре его назначили завмагом. Не успел еще он привыкнуть к этой должности, как уже стал заведующим центрального магазина, где быстро наладил работу, и стал лучшим работником ОРСа. Лукоша знал весь Красновишерск, его портрет висел на доске Почета. Его осыпали благодарностями, грамотами и премиями. Через восемь лет Лукьяна Ивановича назначили заведующим ОРСа. Тогда мой отец сказал: ,

- У Лукьяна Ивановича отобрали все, лишили многого, но лишить ума и трудолюбия не смогли.

Сейчас Лукош Ованесович Деремян - пенсионер. Живет в Краснодаре, растит внуков.

КГБ

В первый год кашей жизни на Урале отец написал письмо на имя Министра внутренних дел о том, что армян выслали из Крыма необоснованно, что каждая сосланная семья дала фронту мужа, отца, сына, что армяне воюют не только на фронтах, но и в партизанских отрядах, способствуя ускорению победы. Письмо отправил не по почте, а с надежным человеком.

Примерно через месяц на имя отца пришла повестка - его вызывали в КГБ..

Отец болел и вместо себя послал меня.

В милиции мне показали дверь, в которую я постучал.

- Да! - глуховатым голосом ответили за дверью.

Я вошел. Поздоровался с мужчиной средних лет, в чине капитана, круглолицым, лысеющим, сидевшим за столом, покрытым красным бархатом. На приветствие он не ответил. Подойдя ближе, я положил перед ним на стол повестку, и пока он читал ее и рылся в столе, разглядывал портрет человека в пенсне, висевшим над головой капитана. Потом обвел взглядом ряды стульев у стены и стал ждать. Найдя 1гужную бумагу, капитан с довольным видом откинулся в кресле и безразличным тоном спросил:

- Кем тебе приходится Аветис Галустович Захарьяк?

- Мой отец, - ответил я.

- Так вот что, - тем же безразличным тоном продолжил капитан, - передай ему, чтоб больше не писал. Зря переводит бумагу и загружает почту. Ответ будет всегда одинаковым. Вот он: "Армяне высланы правильно. Берия."

Он показал на портрет и добавил:

- Твой земляк.

Этим капитаном был Михаил Ефремович Болотов. С ним предстояла еще одна встреча. Через семь лет была получена вторая повестка от Болотова. На этот раз мне. Пришлось идти.

Капитан Бологое изменился, показался мне совсем другим. Его глаза смотрели не так сухо. В голосе слышались живые нотки, с элементами вежливости.

- Садитесь, - предложил он и начал знакомить меня с делом, по которому вызвал. В нашу комендатуру заявился бывший

полицейский из. Карасубазара Осман Ибрагимов. Он утверждает, что в 1943 году, будучи полицаем в Крыму, ни над кем не издевался, никого не убивал. Сказал, что это можете подтвердить и вы. Вспомните, когда вас арестовало гестапо по подозрению в связи с партизанами, и вы сидели в тюрьме, якобы он водил вас в гестапо на допросы и никаких издевательств над арестованными не чинил. Если вы опровергните его утверждения, я немедленно арестую его и возобновлю дело,

- За свои грехи он уже отсидел, - сказал я. Мне же он костей не ломал.

- Хорошо. Можете идти, если что-то вспомните, заходите.

Прошло еще два года после этой встречи. Был 1954 год. Должность Болотова сократили; он был уволен из рядов КГБ. Пережить этого он не смог и покончил с собой. Как-то в разговоре с товарищами затронули вопрос о злых людях. Один из нас так объяснил появление на свет злых людей: "Будучи детьми они мало питались грудью матери, развивались ненормально и потом становились злыми.

- Я тоже мало кормился молоком матери, но чувствую себя хорошо, - сказал я.

Тут вмешалась жена и громко сказала:

- Нет, нет, ты тот, кто вообще не питался грудью.

Ее реплика вызвала смех. Мне ничего не оставалось, как поддержать остальных.

ЗА БАРАНКУ, ШОФЕР

В один из сентябрьских дней 1956 года к дому Трдата, где я жил с семьей, подкатило такси. Из него вышли двое. Один с буденновскими усами, другой - безусый. Это были два брата Сарьяны - Епрем и Арташ Мисаковичи, которые усадили меня в машину и отвезли на улицу Чавчавадзе в дом номер 28. В этом трехэтажном здании размещалось управление промсовета Абхазии и правление артелей. Мы поднялись на верхний этаж, без стука вошли в кабинет. Тот, безусый, ввел в курс дела сидящего за столом. Я стоял перед человеком со смуглым лицом, темными волосами, если не считать проседи на висках, и суровым взглядом. Я ждал вопроса в течение минуты. За это время я словно прочитал его мысли. Осмотрев меня, он спросил тихо и спокойно: "Вы на ЗИС-5 работали?" А я, который раньше не мог просидеть и дня, а теперь неработавший уже полгода, сразу же ответил: "Я родился за баранкой ЗИС-5 и проработал на нем целых десять лет". Все это я выпалил скороговоркой и был готов пойти на все, лишь бы работать. Но мои слова, видимо, рассмешили вопрошавшего. Больше вопросов он мне не задавал, а я стоял и ждал.

Сидевший за столом был председателем артели "Детский мир" (бывший в годы войны начальником Сухумского райотдела милиции), капитан в отставке Андрей Михайлович Галустян. Помолчав, он обратился к бухгалтеру:

- Выдайте ему путевку и покажите машину. Потом добавил, обращаясь ко мне:

- Машина производству нужна как воздух, поэтому как можно скорее отремонтируйте ее.

Я пошел в бухгалтерию. Напротив двери сидела светлая солидная женщина, главный бухгалтер артели Нина Ивановна Контария. Слева от нее - заместитель главбуха Нателла Алмасхановна Маршания. По другую руку сидели кассир Тина Пруидзе и седовласая машинистка Вера Васильевна Кучеренко.

Здесь я получил свою первую путевку, это было 27 сентября 1956 года. Но выехать пока не смог. Машина была после аварии, ее передняя часть была повреждена, она требовала ремонта. Я приволок ее в село Гумиста, во двор брата. К этому времени из ссылки уже вернулись семьи дядей Априема и Ованеса. Братья Вреж, Рубен и племянник Геворк Аветян стали моими

помощниками, и за два дня машина была отремонтирована. Мой первый рейс был в латинский лес. Дорога туда была трудной и опасной, надо было ехать по богатинской скале, в условиях, когда заднее наружное колесо машины висело над пропастью глубиной метров в сто, на дне которой бурлила горная река Кодора. Распластавшись над пропастью, невольно вспомнил слова председателя артели: "А вы, на ЗИС-5 работали?" Сейчас сквозь скалу прорубили два тоннеля.

В 1957 году по решению Абхазпромсовета, который тогда возглавлял полковник запаса товарищ Цхатария, артель "Детский мир" была перепрофилирована в артель "Химик". Нам, работникам артели, предстояло демонтировать старое оборудование и монтировать новое. По окончанию монтажных работ наша артель начала производство первой продукции - охры. Горсовет выделил под строительство химзавода новую территорию рядом с железнодорожным вокзалом. Благодаря обширным связям и активной предприимчивости нашего председателя, мы сравнительно легко выбивали стройматериалы, оборудование, транспортные средства.

Мы еще поднимали стены нового цеха, а Андрей Михайлович уже успел выбить в Тбилиси новую автомашину ГАЗ-51. В те времена получить в нашей системе новенькую автомашину было сенсацией.

Машину нам, видимо, выделили как единственному химическому предприятию Абхазии, правда, пока еще строящегося. Теперь у нас уже было две машины. На второй стал работать мой брат Ваграм. В ту пору нам было по 30-31 году и мы уже обладали достаточным опытом, чтобы заранее подготовить машины для работы на следующий день. Мы познакомились с местными шоферами, и они во многом помогали нам. Это были Ишхан. (Жора) Георгий Киносяны и Андрей Рубенович Топчиян, Заур Мерцхулава.

На новом участке наша артель освоила производство олифы, масляных красок. На производство пришли новые специалисты-химики - главный инженер Амиран Ильич Сурмава, мастера - Цолак Маркарян, Рожден Почулия, Циба Кокалия, Акоп Григорян, Вондо Цоцонава, Николай Коколешвили, Гурами Адамия, Володя Лепсая, Николай Азнаурян, зав.складом Отар Пирцхулава.

Сырье получали из разных областей страны: мел для краски - из Белгорода, подсолнечное масло для олифы - из Ставрополя и Краснодара, желтую землю - из Нового Афона, Пшапи, Атароармянска

Гульрипшского района. По началу грузчиками у нас на машинах работали женщины - Полина Дубницкая, Наташа Малинина, Ася Захарьян (однофамилица), Азган Окзурян, Раиса Скрипник, Парфена Карабулат. Бригадиром у них был Аршак Сурменелян.

Наш председатель Андрей Михайлович Галустян занемог и вынужден был оставить работу. Новым руководителем артели стал Митрофан Павлович Саенко - комсомольский вожак времен революции в Абхазии. Артель расширилась, мы устанавливали новое оборудование, осваивали новые продукции. Все шло нормально, вот только не могли установить огромный барабан для сушки охры, не получалось и все, мы с ним чуть не надорвались. После бесплодных многочисленных попыток запустить его руководство артели пришло к заключению, что барабан предназначен, вероятно, не для сушки охры. И тут пришли на помощь нам знания и опыт братьев Ивана и Якова Скрипник. Яков Анифетович заинтересовался системой сушилки и вскоре ему удалось отрегулировать систему барабана и запустить его. За пуск и наладку сушилки Яков Анифетович был представлен к денежному вознаграждению. С тех пор он остался работать в лакокрасочном цехе механиком, где работает по сегодняшний день.

Более тридцати лет трудятся на химзаводе супруги, ветераны труда Раиса Алексеевна и Яков Анифатович Скрипник. А Иван Анифатович ко всему еще и ветеран войны. Отец Ивана и Якова - Анифат Яковлевич рассказал, как в 1934 году работал железнодорожным инженером у генерала Цатурова, который руководил прокладкой железной дороги от Тбилиси до Сочи, как в 1938 году бесследно исчез его двоюродный брат Николай Алексеевич Скрипник, который был революционером. Исчез, как исчезали многие делавшие революцию, занимавшие государственные посты.

День 21 сентября 1965 года начался также, как и все дни. Было южное солнечное утро. Все уже приступили к своим делам, когда, примерно, в 10 часов в цехе варки олифы раздался взрыв, от которого взлетела в воздух крыша здания, вылетели окна. Очевидцы, не успели даже добежать до места взрыва, как из охваченного пламенем цеха друг за другом стали выходить огненные фигуры. Они шли медленно, с вытянутыми или с разведенными в стороны руками. Ноги переставляли широко. Лица у них были обгоревшие. На теле висели клочья одежды, приваренные к коже. Увиденное привело

нас в ужас; мы не успели даже ни о чем подумать, понять, как вся четверка бросилась в бассейн. Только тут мы осознали всю трагедию и поспешили на помощь обгоревшим людям. Их было не узнать, испеченная кожа осталась на дне водоема, а с оголенного красного тела сочилась кровь. Наши товарищи - Карлен Карапетович Бедикян, Константин Михайлович Ажиба, Николай Иванович Азнаурян, Шота Дундуа были отправлены в больницу. Несколько часов спустя я с трудом пробился к ним в больничную палату, они лежали забинтованные с ног до головы. Они слышали и понимали меня, когда я обращался к ним. А по голосам и я узнавал, кто из них кто. Двое суток с болью в сердце сотни людей дежурили под окнами больницы. Каждый готов был дать кровь, кожу, чтобы спасти товарищей, но спасти Карлена Бедикяна и Константина Ажиба не удалось. У них была очень сильно поражена кожа, почти шестьдесят процентов. На второй день трагедии я перед цехом варки олифы подобрал часы Карлена без стекла и ремня. Стрелки замерли, было без десяти десять. Часы передал сыну. У Карлена и Константина остались дети. Есть друзья. Они не дадут зарасти тропинке, ведущей к их могилам.

Целую неделю завод был в трауре. Но жизнь есть жизнь!

Артель росла. Объем нашего производства уже не вмещался в рамки артели, поэтому нам определили новое правовое положение - статус завода и переименовали в химзавод.

Горком партии назначил нового директора, Шоту Иродионовича Меладзе. Главным инженером - Музу Львовну Молотову.

Строительство завода набирало темпы, росли объемы. Некоторые зазоды освоили новое производство - полиэтиленовое. Решили попробовать его и у нас. Для этой цели завод стал получать импортное оборудование, в основном, из ФРГ и Италии. Его устанавливали мастера фирм изготовителей. Наш завод стал одним из немногих в стране, выпускавших эту продукцию.

Разумеется, оборудование на завод поступило не по нашему заказу. Это делалось по разнарядке сверху, главным образом, по распоряжению Министра химической промышленности СССР товарища Костандова. Надо отдать должное, тем кто сумел предвидеть успех нового направления в производстве: нашим опытным экспедиторам Шота Шамеашвили, Минашу Эпремашвили, обеспечивших доставку импортного оборудования.

Теперь нужно было заручиться знаниями опытных специалистов. На наш призыв откликнулись люди, но сомневались: предприятие было молодое, не было достаточного опыта по технике безопасности, редко, но имели место несчастные случаи на производстве.

Очень хорошо помню приход мастеров Варлама Гогия, Карпо Назаретяна, Александра Бородина, Григория Шуха, Альберта Па-пазяна.

Был назначен новый директор Амиран Григорьевич Кавтарадзе. Его перевели к нам из города Гали, там раньше он работал первым секретарем райкома. Новый директор оказался строгим, но умелым руководителем. Все наши планы выполнялись в срок, а чаще досрочно,.

Но семья директора оставалась в Гали. Ему ежедневно приходилось совершать поездки Гали-Сухуми-Гали (а это 80 километров в один конец). Не спас положение и персональный "Москвич". Наш директор, оставив завод, вернулся в Гали. Временно обязанности директора стал исполнять начальник снабжения Гиви Картвелишвили. Год закончили с прежними показателями и успехом. Думали, что вакантное место - для Картвелишвили. Но, как сказал Козьма Прутков, человек предполагает, а Бог - располагает. Местные "боги" решили иначе: человек их круга был назначен на должность директора.

ИНЖЕНЕР

Кавтарадзе на завод пришел не один. В качестве главного инженера пришел молодой специалист Валерий Григорьезич Тамбия. Забегая вперед, скажу, что новый инженер будет работать с душой и долго останется на своем посту. Мы проработали с ним вместе 22 года. Он и сейчас продолжает работать с прежним огоньком. Застать его в кабинете невозможно. Он постоянно находится в цехах, с рабочими к специалистами. Главная опора инженера - механический цех. Это его дитя, там сильный коллектив из таких мастеров, как Василий Адамов, Иван и Яков Скрипники, Иван Мистокопуло, Аркадий Шларба, Эдик Анисимов, Владимир Недосскин, Евгений Лихушик.

У Валерия Григорьевича три сына. Дай Бог, чтоб это не стало пределом в их счастливой семье. Я уже говорил, что через год после ухода Кавтарадзе горком назначил нового директора - Валентина Семеновича Малия. Новая метла - по-новому метет, "новый" тут же сместил с должностей начальников цехов и назначил своих. Антагонизм между бывшими и новыми привел к трагическому финалу. "Погорели". Правда, на этот раз обошлось без жертв, но восемь человек угодили за решетку. Победила старая гвардия. На мой взгляд, Малия был человеком энергичным, не лишенным организаторских способностей, но был слишком доверчивым. Именно этой слабостью директора воспользовались те, кого он привел с собой и усадил на место опытных и преданных работников. Это и привело его к краху.

ЕКАТЕРИНА ВАСИЛЬЕВНА

В 1974 году на нашем заводе появилась новая сотрудница. Она заняла должность инженера по кадрам. Потом ее избрали секретарем первичной парторганизации. А через некоторое время на нее возложили ряд общественных нагрузок, с чем она прекрасно справлялась. Еще бы, она была человеком с высшим образованием, закончила пединститут и партшколу. И сегодня этой энергичной женщине я отдаю должное. На заводе она совершила "революцию". Навела порядок с партвзносами: у многих были задолжности по полгода и более. Конечно, без конфликтов не обошлось.

Привела в порядок все трудовые книжки. Ведь это лицо трудового человека, а иногда и судьба. В некоторых книжках не хватало листов для записи о принятии и увольнении, для отметок о заслугах и поощрениях. Екатерина Васильевна Акуленко вклеила в книжки вкладыши, заполнила их. С ее легкой руки появились списки очередности отпускников. Доску почета заполнили портретами передовиков. И, что не менее важно, администрация стала уделять внимание юбилярам. Теперь при исполнении круглой даты в приказном порядке виновникам торжества вручались поздравления и денежное вознаграждение в размере ста рублей. К моему немалому удивлению и удовольствию первым среди юбиляров оказался я в связи с исполнением 50-ти лет. Мне выдали денежную премию и грамоту. Я был занесен в заводскую Книгу почета.

За активную и плодотворную работу на химзаводе Екатерина Васильевна, как и многие другие заводчане, получила в Лечкопеновом районе города квартиру.

В 1982 году Екатерина Акуленко ушла на пенсию, переехала жить к дочери в город Чернигов, там живет и здравствует по сей день.

А завод вновь встречал нового директора - Платона Павловича Беридзе. Он был средних лет, невысокого роста, энергичный, с большим производственным опытом. И завод уже стал не тем, что был вначале - размахнулся вширь так, что соседи стали жаловаться на газы, запахи, мешающие нормальной жизни, и требовали закрыть завод. Резонно. Власти пошли навстречу требованиям жителей окрестных кварталов и предоставили нам новую территорию в

районе Лечкопа, по улице Дзержинского. За свой век я строил уже третий завод. Разумеется, что новое строительство не мешало нашим производственным планам.

Мы уже имели пять автомобилей и другую технику. Увеличиваясь количественно, рабочий класс постоянно повышал свою квалификацию. Я не экономист, не бухгалтер, но все равно могу, сказать, что за эти годы мы здорово выросли. По моим шоферским наблюдениям, нам постоянно увеличивали план. Пять лет назад в месяц мы выгружали и загружали десяток контейнеров - a сегодня - десятки вагонов, рефрижераторов, автомашин, контейнеров. Построили новый высотный жилой дом для рабочих и служащих.

Потребность в нашей продукции с каждым годом росла. Со всех концов страны шли заявки. А в 1980 году наши полиэтиленовые мешочки с Олимпийским мишкой-80 по заказу Москвы в количестве 5 миллионов штук были отправлены на Олимпиаду. Все рабочие и служащие, непосредственно имевшие дело с олимпийским заказом получили олимпийскую премию. Не обошла она и нас, водителей грузовиков. Были премированы водители Андреи Топчиян, Адамия, Гигла Кучава, Апполон Харибава и я, Грант Захарьян. Хочу отметить, что все наши достижения - это не только заслуга директора и главного инженера, а всего нашего коллектива. Считаю нужным отметить некоторых отличившихся, прежде всего, уважаемых женщин: Д.Тодуа, Р. Тедееву М. Мурусидзе, Л. Ласурия, Л. Прошенову, Л.Сальникову, Т.Челидзе, Н. Дануташвили, Н. Ласкину, Л. Лагашвили, Л.. Ригинешвили, Т. Кириченко, Л. Дзадзамия, Э. Арамян, Ж. валавадзе, А. Маркарьян, Р. Линкову, Н. Харчилава, В. Маркарян.

АНЖЕЛИКА МАКСИМИЛИАНОВНА

О некоторых сотрудниках химзавода хочу рассказать подробнее. Главный бухгалтер Нателла Алмасхановна Маршания работает с первого дня существования артели по сегодняшний день - немного немало 40 лет. Целый трудовой век.

Динара Тодуа и Лидия Салникова - руководители отделов, со своими сотрудниками вносят большой вклад в услехи завода.

А теперь о сотруднице, которая проработала у нас более четверти века, причем ряд лет после ухода на пенсию. Я имею в виду начальника планового отдела Анжелику Максимилиановну Рейснер. Приглядываюсь к этой энергичной и пунктуальной женщине, невольно прихожу к мысли, что ее никогда не покинет жажда трудиться. Ее часто можно видеть, стремительно шагающей по территории завода в поисках директора или главного инженера, или спешащей в цех выяснить интересующие данные. Анжелику Максимилиановну не увидишь ни при деле. Она словно для того и рождена, чтобы быть вечно занятой. Вспоминаю такой эпизод. В 80-х годах в летнее субботнее утро я на грузовой машине должен был доставить 25 девушек-санитарок на место соревнования по гражданской обороне. Группой руководила Е.В. Акуленко. В назначенный час три санитарки не явились. Нужно было срочно подыскать замену. Мы с Платоном Павловичем, ныне покойным, на моей легковушке, кстати сказать, купленную через наш завод, поехали искать санитарок. Подъехали к нашему жилому дому. Тщетно обращались ко многим женщинам с просьбой помочь. Директор очень огорчился. А я предложил попросить об этом Анжелику Максимилиановну - она одна может заменить троих. Мой дорогой Платон Павлович от души рассмеялся. В конечном итоге мы замену нашли. На соревнования явились в полном составе и вовремя.

К моему большому удивлению, ристалище походило на поле перед Бородинской битвой. На большом открытом месте у древнего Беслетского моста со своими знаменами, каждая группа отдельно, стояли соревнующиеся команды санитарок в формах разного цвета, вооруженные сумками с крестами и носилками. Во главе каждой дружины стоял руководитель. Все замерло. Казалось, стоит только ударить в барабан - и полки ринутся в бой. В этом изнуряющем состязании наша дружина заняла первое место. Все ее участницы -

победительницы были отмечены денежной премией. В женском списке награжденных я нашел и свою фамилию, правда, в самом конце.

Но вернемся к начальнику планового отдела. Помимо своей непосредственной работы она вела еще и кассу взаимопомощи. Во всех трудовых книжках, начиная с 1956 по 1974 год, записи сделаны рукой Анжелики Максимилиановны каллиграфическим почерком, напоминающим рукопись на древних армянских пергаментах.

Передо мной моя пожелтевшая, трудовая книжка. Ей 46 лет. Первая запись сделана 24 июля 1944 года, когда я был на высылке зачислен в ЭТО - электротехнический отдел. Потом работал шофером в ВЦБК. 18 апреля 1956 года в связи с переменой местожительства уволился после 12 лет работы на севере. Следующая запись сделана уже рукой Анжелики Максимилиановны 27 сентября 1956 года. Она свидетельствует о том, что я принят на работу в артель "Детский мир" водителем грузовика. Последняя запись сделана 1 марта 1988 года. С этого дня я ушел на пенсию после 32 лет работы на Сухумском химзаводе. Итого 44 года труда в двух организациях. В разделе "поощрения и награждения" кадровику пришлось вставлять вкладыши.

Транспорта на предприятии было уже достаточно. Обращаться к "дяде" за фондами надобности не было. У нас уже имелись шесть бортовых автомашин, бензовоз, кран-МАЗ, трактор "Беларусь" и погрузчики разных марок. В 1981 году я пригнал с Горьковского автозавода третью по счету грузовую автомашину. Немалая заслуга в этом товароведа Шоты Абрамовича Шамеашвили. Только он мог сказать, вернувшись из Москвы, что выбил новую машину или импортное оборудование.

Нам в очередной раз заменили директора. На этот раз им стал Борис Чочия. Почему-то он ненадолго задержался у нас. Его сменил Джамал Ноевич Гогия. По счету восьмой директор.

Весной 1986 года нашим заводом всерьез заинтересовались руководители города. За короткий срок на всей территории был наведен порядок: заасфальтированы все площадки, обновлены газоны, тротуары, бордюры. Побелены помещения. Караван водовозов каждое утро освежал заводскую территорию, поливая цветы и обмывая тротуары. Завод готовили, как невесту, к приходу сватов. Нам, простым смертным, стало известно, что на завод едет "алхимик" из

ФРГ. Если предприятие ему понравится, он арендует его. Химзавод в Риге не понравился. Видимо, заграничный гость не заметил разницы в климате Германии и Риги. Киев тоже не пришелся ему по душе. В день приезда зарубежного покупателя с завода изгнали все залатанные машины, рабочим посоветовали на глаза не попадаться. Обычно то, что засекречено, запрещено, вызывает повышенное любопытство.

В будний майский день на завод въехали две черные "Волги". Из них вышли "отцы" города, переводчик и гостя - двое мужчин и женщина. Не обращая внимания на обновление двора, гости поспешили в цеха. Они очень удивились, когда увидели, что вторые и третьи этажи коробок цехов пустуют наполовину. Глава делегации произнес слова, понятные всем - "зер гут". Что ж, ему приглянулся наш южный город на берегу моря. В начале пятидесятых его "отцы" тоже рвались на этот берег с этими же словами. Они свое получили. А как этот?

Кандидат на роль хозяина рассказал о своих планах. Он "обрадовал", заявив, что от всего обслуживающего персонала завода оставит лишь главбуха, главного инженера и половину рабочих. Остальные вольны искать себе другое место; перспектива из необнадеживающих заставила всех глубоко задуматься. Однако, на переговорах в Москве стороны не нашли общего языка, и сделка не состоялась. Скорее из политических побуждений. Итак, кукушке оставить свое яйцо на нашем заводе не удалось.

Весной 1988 года я в очередной раз поехал на отдых в Кисловодск, в санаторий "Химик". И, как обычно, с Омари Чантурия. С Омари я знаком лет 13-15 со дня его поступления на завод. Он - заведующий отделом, я - шофер, но наша работа взаимно связана. Но не это главное. Как говорится, друзьями не рождаются, друзьями становятся. Вот мы и подружились.

В 1986 году оформили пенсию, но с коллективом не расстался. Работать шофером становилось все труднее. На улицах и на трассе караваны машин, возросли скорости. Проблема с бензином. Проще стало в пути дать товарищу свою кровь, чем одолжить горючее.

Крутить баранку в пенсионном возрасте, в век больших скоростей - значит, тормозить общее движение. Невольно вспоминаешь молодые годы. Едешь на своем тихоходе, подлаживаешься под попутного пассажира. Едешь с крестьянином, сам делаешься им. В

кабине у тебя рабочий, так и тема бесед про нужды рабочие. Подвозишь академика, политика - мысли становятся возвышенными. Они сверху опускаются к тебе, а ты тянешься к ним. Автомобиль был единственным видом транспорта.

Он исколесил вдоль и поперек всю планету. Шофер работает в любую погоду, переносит все трудности пути и возраст тут не в счет. Помимо выносливости и смекалки шоферу необходима гибкость характера и ума. Даже при самом отвратительном настроении он обязан быть вежливым, любезным, а главное, хорошим семьянином. К сожалению, возраст и беспощадный шоферский труд делает свое дело - изнашивают человека. Поэтому, как шофер-профессионал, считаю, что если человек 25 лет проработал шофером без "приключений, ему надо уходить отдыхать, на пенсию. Это полезно как самому водителю, так и повышению безопасности движения.

Так проработал еще два года. Но вот наступил и для меня тот день, когда я подал заявление об уходе. Я полностью отдался хозяйству, саду, возился с внуками. С товарищами по работе отношений не порвал, навещаю завод, но не часто. Чтобы со временем не забыта их имена записываю: Алик Лазба, Хачик Пащян, Мамия и Митуша Вахия, Лена Кариофили, Раиса и Яша Скрипники, Роман Гвялава, Герман Папава, Джамал Данелия, Аветис Захарьян, Леван Цхета- ва, Валентина Масленникова, Коте Гогуа, Борис Бигвава, Виталий Цакадзе, Иван Кирянов, Лена и Отари Микадзе, Тигран и Вартан Манукяны, Арвелоди Габуния, Роза Кухалешвили, Афоня Попандопуло, Владимир Чехладзе, Заруи Багдасарян, Юлия Лапаткина, Отари Гварамия, Нугзар Копалияни, Вахтанг Абакелия, Коте Самушия, Юра Бебия, Бичиго Панчвидзе, Мурман Какалия, Нестор Микияни, Феня Рудик, Авто Хухулава, Гиви Шония, Роман Мирошниченко, Татьяна Николаева, Нодари Клебадзе, Вахтанг Хубуа, Роланд Какабадзе, Андраник Григорян, Авто Хонелидзе, Мурман Куправа, Гоги Сурмава, Амазасп Каракозян, Арташ Сеферян, Николай Кузьменко, Отари Хараишвили, Чичико Логуа, Гено Дгебуадзе, Роман Чочия, Отари Челидзе, Реваз Бекир-оглы, Бесо Данелия, Борис Авджян, Владимир Цикишвили, Владимир Мхитарян, Амзор Кикалешвили, Абисолон Чубардия, Тенгиз Чавчанидзе, Артур Вартанян.

Я не могу не вспомнить моих непосредственных начальников -

Гурами Амтимосовича Лобжанидзе из сбыта, Роланда Парменовича Дарцмелкя из снабжения.

Начну со старшего по возрасту. Гурами Лобжанидзе, грамотный и способный человек, начал с начальника цеха лакокрасок. Затем перешел в отдел сбыта начальником. Здесь Гурами был на месте, сумел полностью раскрыть свой талант. Забот у него на каждый день хоть отбавляй: загрузить железнодорожные вагоны, авторефрижераторы, контейнеры и отправить их в разные концы страны. А на своих машинах обеспечить доставку продукции завода по республике. Шоферы из разных областей страны знают сухумский химзавод, отдел сбыта и его руководителя Гурами Лобжанидзе.

Однажды произошел со мной такой случай: возвращался я из Воронежа, ще был в командировке, но не рассчитал и не дотянул до бензоколонки, машина остановилась на обочине. Пришлось "голосовать" долго! Времени у меня было достаточно: и я оценил два положения шофера. Первое - ты сам за рулем, чувствуешь себя сильным, смелым, словом, тебе море по колено, и ты - орел", В этот момент, к сожалению, такой "орел" часто забывает, что самый гордый "орел" иногда падает с высоты своего самомнения и просит о помощи.

А второе - каким бы гордым не был "орел", увидев другого "орла" в беде, остановится и спросит: "Чем могу помочь?" Может быть, и помочь не сможешь, но как дорога в этот момент дружеская поддержка.

Неизвестно, сколько бы я стоял на дороге и голосовал, если бы не ЗИЛ, заскрипевший тормозами. Из него вышел молодой улыбающийся человек. Протянул руку и спросил: "Откуда машина?"

- Сухумская, - ответил я.

- По номерам так и подумал, что с Кавказа. Что, бензин кончился?

Пока тонкая струйка бензина стекала в ведро, мы успели о многом переговорить. Оказалось, что ему приходилось грузиться у нас на заводе. Знает он и Гурами Антимосовича. Знает и Чичико Дзидзигури.

- Чичико, откуда знаешь?

- Какой шофер не знает Чичико! - смеясь, ответил Саша.

Я поблагодарил Сашу за оказанную помощь, и мы разъехались. Чичико Давидович - экспедитор на нашем заводе. Он много ездит

и ему, как никому другому, больше всего подходят слова из песни - "Мой адрес Советский Союз". Домой он приезжает, только в гости.

Начальником снабжения к нам прислали человека из "Сухумприбора". Обычно, когда приходит новый директор или начальник, подчиненных интересует в первую очередь, что это за человек... За время моей работы на химзаводе сменилось четыре начальника снабжения. Соломон Моисеевич Плинер, Гиви Кортвенишвили, Сергей Сергеевич Архангельский. И вот пришел четвертый - Роланд Порменович Дарцмелия. Все они непосредственные начальники шоферов. К нам относились с пониманием и уважением, поэтому и отдача была высокая, работали с душой. В кабинете начальства не было давящей атмосферы, разграничения. А для рабочего это имеет огромное значение. Значит, его принимают на равных и с таким начальником легко и приятно работать. Начальнику достаточно только попросить без приказа, и работа будет выполнена в срок и качественно. Работать нам приходилось и в воскресные, и праздничные дни. Мы были связаны с железной дорогой, поэтому водители в субботу и воскресенье до обеда дежурили в снабсбыте. Хорошему начальнику палку в колеса не вставишь. А Гурами Лобжанидзе и Роланд Дарумелия были не только хорошими руководителями, но замечательными людьми, отличными семьянинами и товарищами. Желаю им вечного солнца я сердечного тепла.

Экспедиторами у нас работали Володя Трошилов, Како Квантелиане, Чичико Дзидзигури, Шота Заркуа. Работали вместе, очень часто шофер и экспедитор сами грузили машины. Когда мне приходилось работать с Како, он любил повторять придуманную им поговорку: "Грузчик один и два - это ты да я".

Более подробно хочу рассказать о Шоте Арсентьевиче Заркуа. Однажды Шота Арсентьевиче товарищами был приглашен на свадьбу, и там его избрали заместителем тамады. Наверное, за внешний вид, ибо он был солидным, крупным мужчиной с усами. Одним словом, в этом обществе выделялся. Когда поинтересовались, кто он, то Шота представился - Ашот Захарьян. Знавшие его промолчали, зная его шутки. А те, кто только познакомился с ним, восхищались этим "армянином", прекрасно владеющим менгрельским языком. Немного погодя "Ашота" разоблачил» - шила в мешке - не утаишь. "Ашот" дорого обошелся Шота - его оштрафовали - рог вина в два

литра, "Ашот" осушил рог, но стал мокрым.

Семья Шоты Арсентьевича я Циалы Ираклиевны небольшая - сами и двое сыновей. Старший Амиран работает на производстве. Автандил - воин-интернационалист. Сейчас он - студент института субтропических культур в Сухуми. Отец, подшучивая над Автандилом, называет его "душманом", прибавляя слово "мой". Шота Арсентьевич недавно оформил пенсию, но продолжает работать, повторяя свое изречение:

"До этого я работал на авторитет, теперь авторитет работает на меня"; У Шоты еще много забот, ему надо женить и определить сыновей. Всем им я желаю счастья и успехов. Уверен, что уважаемые Шота и Циала к свадебным торжествам готовы и не забудут нас, своих товарищей. Я навещаю семью Заркуа и всякий раз Циала ставит передо мной большую тарелку мамалыга и кукмачи, зная, что ради этого блюда я готов пешком пройти полсотни километров.

Раньше мужчины в шестьдесят лет выглядели стариками - в морщинах, со щетиной на лице, сгорбленные. У нашего поколения после ухода на пенсию начинается вторая жизнь, конечно, для тех, кто ее правильно понимает и себя бережет. У меня, например, день начинается рано. Утром гимнастика, туалет с бритьем электробритвой. Она и массирует кожу и бреет. После бритья подбадриваю себя словами: "Последняя надежда на молодость"- и умываюсь холодной водой. С утра чем-нибудь занимаю себя. Поработать обязательно, иначе обрастешь жирком, когда лень оседлает тебя. Я два года не выхожу на работу. Меня часто спрашивают: " А не скучно тебе сидеть дома?" Не понимаю, не могу взять в толк, как здоровый, в форме, мужчина может скучать, ведь у него много желаний и старания.

Но не это моя главная забота. Еще с молодых лет в машине я возил аккуратно завернутую тетрадь. Все, что мне приходилось услышать, все, что мне приходило в голову, я записывал. Записывать я начал лет, этак, 45 назад. Нахожу себя вправе сказать, что столько же лет я пишу. Пишу воспоминания. В этом мне помогают не только мои записи, но и фотографии. Они - целая история, энциклопедия жизней. На оборотной стороне каждого фото я, как правило, подписывал - кто, где и когда снимался. Без надписи фото асе равно, что письмо без адреса. Сейчас у меня 16 тетрадей с записями разных лет, сделанных в разных регионах страны. Правда,

от времени лет они пожелтели, но все же напоминают о том, что происходило на моем жизненном пути. Если эта книга выйдет в свет, предвижу разговоры, пересуды - да этого не может быть, чтобы шофер писал книги. Где шофер, где писатель? Заплатил, вот за него и написали. Братья его заслуженные учителя, вот они и постарались. Возможно, что по его рассказу, писатель все описал. "Не будем зря тратить время на пересуды. Уверен, что многие, прочитав книгу шофера, попробуют свои силы в словестности. И правильно сделают, если им есть, что рассказать. Я уверен, что даже маломальский факт, взятый из жизни, из собственных наблюдений, обретет общественный резонанс.

ПАМЯТЬ

Это разговор о людях, которых уже нет. Я хочу еще раз с поклоном вспомнить их и назвать их имена. Их нет с нами, но они живы в нашей памяти и будут жить, пока бьется сердце живых. Мы не можем, не имеем права забыть их, хотя бы уже потому, что они ушли из жизни безвременно. Средний возраст их составил бы где-то около 40 лет. У каждого из них своя судьба. Кого из жизни вырвала болезнь, кто-то стал жертвой несчастного случая. Но все они плечо к плечу, по кирпичику собирали на общий дом, шагали в ногу с нами не только в праздничные дни. Это наши братья и сестры, делившие с нами и радость, и горе, как и мы желавшие жить, растить и баловать внуков. Вспомним их поименно и не в последний раз:

Кишварди Матревели

Сергей Архангельский

Рафаел Рогова

Валентина Квенадзе

Ира Кансузян

Сергей Угулава

Иван Дочия

Борис Митрофанович Соенко

Маджи Ашуба

Гухуни Харбедия

Симон Мартиросян

Гиви Киладзе

Эдик Мамкин

Мурман Любовский

Цолак Маркарян

Тамйз Кикалёшвили

Амиран Сурмава

Геннадий Кучавй

Андрей Мусаелян

Бон до Цоцонава

Отари Кутелия

Нет человека, который не имел бы среди родных и близких ус-

опших и который не содержал бы могилу в порядке. Так должно быть. Могила - это священное место.

Как и многие, я принимаю участие в похоронах близких мне людей. Их могилы сегодня рассказывают кто они, чьи они, пользовались ли при жизни уважением, забыли или чтят их память живые. Могила - это компактный, скромный памятник, с фотографией жизшего человека или без нее. Она может быть с эпитафией или без, но важно, чтобы могила не заросла бурьяном, была аккуратно убрана. Мне довелось побывать во многих городах страны, на городских кладбищах и видеть не только запустение, но пьяный шабаш. Нередко могила засорена осколками бутылок, флаконов. Надгробие и фото изуродованы, они становились мишенью для опьяневших посетителей, снарядами для которых служили пустые бутылки. А вот на львовском кладбище я увидел иное. Через Львов прошла война, но на кладбище ее следов не найдешь. Нет там и битых бутылок. У холмиков усопших идеальная чистота. Возраст кладбища более века, об этом свидетельствуют даты на могильных плитах. Львовчане вправе гордиться - они не предали забвению ушедших. Я был поражен старым армянским кладбищем в Армении, где впервые встретил Хачкары, что в переводе с армянского означает "крестный камень". Что из себя представляет хачкар? Это большой блок гранита, туфа метра два и более высотой, гладко обтесанный по бокам. На лицевой стороне высечен ажурный крест, обрамленный кружевным орнаментом. Под крестом имя, фамилия покоящегося под ним, имя архитектора, да, да, архитектора, ибо хачкары причислены к малой форме архитектуры. Хачкары - уникальное явление в мире. Ни у одного народа, кроме армянского, нет таких памятников. Впервые хачкары появились в Армении после официального принятия христианства, как государственной религии. На одном из виденных мною хачкаров, который стоит с древних времен, надпись на древнем армянском языке - грабаре, которую можно перевести, примерно, так:

Остановись прохожий,

И я был тем, кем есть ты.

Но и ты станешь тем, что есть я.

Действительно в жизни все преходящее тленно. Никто и ничего

не унесет с собой из жизни, только оставит имя свое, доброе или недоброе.

В селе Цебельда, Гульрипшского района, Абхазской АССР дом тети Агавни и Григора Бохосовича Калайджанов после войны превратился в своего рода пересыльный пункт для многострадальной фамилии Захарьянцев. Первыми туда вступили воины-победители Трдат Аведисович и Галуст Априемович. Трдат Аведисович громил врага на море и на Дунае, а Галуст Априемович очищал наше небо от стервятников, долетел до дня Победы, но, как и Трдат, не найдя своих родных в отцовском доме, приземлился в семье Григора Бохосовича. В те годы на селе, даже после войны, с продуктами не было проблем. Главным продуктом была кукуруза, а это хлеб. Одежды не было, но ведь до войны мы ее не имели. Солдаты с войны вернулись а форме. Арташ и Амаяк еще до войны обзавелись костюмами, которые отец купил на талоны, за сданные сверх плана мясо, яйца и кукурузу. Когда добавились Трдат, Ардаш и Галуст и на ношение костюмов составили график, чтобы молодые люди при случае могли прилично выглядеть. К воскресному утру одежду стирали, сушили, гладили. Об этом заботилась сестра Варяга. Из этого дома к нам, на север, регулярно высылались посылки с кукурузной мукой, другими продуктами и вещами. Если бы не эта помощь, нам бы не выжить.

В этом доме, походившем на ноев ковчег, в тяжелую годину нашла приют семья погибшего в 1944 году Якова Аветяна. Вдове Якоца Арпеник Априемов не было 25 лет, дочери Варяг - шесть, сыну Геворгу - пять годков. Их преследовали только за то, что они были армянами из Крыма.

В 1957 году опять же в этом доме нашел пристанище тяжело больной дядя Вартан. К этому времени и мы успели уже переехать сюда, приложили немало усилий, чтобы продлить жизнь дяди. Его семья, приехавшая из ссылки, застала его живым. Но, у кого что на роду написано, того не изменишь. Осенью того же года дядя скончался в возрасте 66 лет.

Вартан Галустович Захарьян похоронен в селе Цебельда Гульрипшского района. На надгробии надпись: "Брат, отец, дядя, здесь Вы свободны"

ЕПРЕМ

Я начал, но не закончил рассказ о братьях Сариян. Поэтому хочу более подробно ознакомить читателя с мужчиной с буденновскими усами. Это Епрем Сариян. Епрем начал войну красноармейцем. Боевое крещение получил под Одессой. Он вспоминает:

- После очередного оборонительного боя к нам прибыл командующий фронтом Семен Буденный. По воле случая я оказался рядом с командующим. Он был бодр духом, с впечатляющими усами, глядя на него охватывала зависть, и я решил отрастить усы, такие же, как у Семена Михайловича, я - Епрем Мисакович - Захарьянов зять.

Потом он рассказал о битве под Прохоровкой, что под Курском, в 1943 году.

- Неделю мы, солдаты, не видели неба. Горят танки, дым коромыслом, пыль и копоть заслонили небо. Никогда прежде я не мог подумать, что железо может гореть. Пехота в эти дни практически не воевала. Сшибались громады танков. По данным того времени машин, участвовавших в танковых сражениях с той и другой стороны, было три тысячи. Смотришь, вся в пламени машина ревет, куда-то рвется и останавливается. Выскакивают из нее какие-то фигуры и тоже горят. Иди, определи, чей это танк, кто там горит? Только после того, как потушен горящий комбинезон, становится ясно, свой или чужой. Помню еще, что все дальше и дальше шли на запад, проходили через города и страны, а 9 Мая встретил на Эльбе. Война для многих закончилась, а нас после кратковременного отдыха погрузили в эшелоны и отправили на восток. Войну закончил после разгрома миллионной Квантунской армии. Так что и японцев успел повидать.

Сейчас Епрем уже на пенсии. Крепок, как дуб. С нашей сестрой - своей супругой, Майрам Априемовной, растит внуков.

Буденновец все еще ходит с товарищами в горы на охоту. Нередко возвращается с трофеями. Бывает, что и косолапого повстречает, и на кабана напорется. Всякое бывает. На дичь созывает друзей и начинаются воспоминания с того субботнего дня 21 июня 1941 года. В этот день в Сухуми состоялась свадьба Епрема Сарияна и Майрам Захарьян. У нас свадебные тосты еще продолжались, а немцы уже бомбили наши города.

Спустя неделю. 30 июня Епрем был призван в армию. В этом

мире все пошло вверх дном, и свадьба обручилась с войной.

И вот, спустя 50 лет, в субботний день 22 июня 1991 года состоится еще одна свадьба - золотая свадьба Епрема Мисаковича и Майрам Априемовны. Это прекрасный юбилей совместной жизни двух людей. Пожелаем же им здоровья и долгой совместной жизни с надеждой на свадьбу бриллиантовую!

НОВОСЕЛЬЕ

На новом местожительстве мы, братья с женами и старшими детьми, помогая друг другу, строили на своих участках времянки.

В ту пору Трдат уже был хозяином - имел свой дом, молодой сад. Остальные братья: Ваграм, Грач, Вреж, Рубен, Миран и я, еще в течение полутора-двух лет жили во времянках.

Мы строились по принципу - как можно скорее заиметь хоть какую-то крышу над головой, чтоб из трубы валил дым. Очаг есть очаг.

Древние армяне количество семей в селе определяли по количеству дымящихся труб.

В 1958 году в Гумисте из времянок Захарьянцев дымились семь труб.

Новоприбывшие после работы обычно собирались у Трдата, дом которого стал своего рода штаб-квартирой. Здесь мы обменивались мнениями, слушали советы старших - Априема, Вартана и Ованеса, которые в главном доме рода нашли покой и теплоту сердец.

Трдат добился разрешения на выделение под застройку моего дома земельного участка. Моя времянка была уже готова и перед тем, как вселиться туда, Трдат сказал мне:

- Грант, ты со своей семьей и матерью оставайтесь в моем доме, а я поживу во времянке. Ты достаточно намучился в оккупации и ссылке, в адских условиях содержал родителей, детей погибшего брата. Я это от чистого сердца говорю.

Я ответил:

- Послушай и ты. Во первых, на севере я имел свой дом, уже имею опыт строительства. Во-вторых, ты педагог и депутат, заслуженный и уважаемый на селе человек, но несмотря на это тебе труднее будет построить дом, чем мне, шоферу. И в-третьих, самое главное, ты выжигал коричневую чуму. Тебе досталось больше.

Уверен, любой из братьев поступил бы также. Мать, Анник, дети - Нварт и Аведис и я после года совместной жизни с братом, переехали в свою времянку, стены которой были из переплетенных прутьев, обмазанных глиной и оштукатуренных изнутри. Две комнатушки размером три на четыре метра.

Аведису было уже три года и он назвал времянку "Кошкиным домом". Вскоре после новоселья, 19октября 1957 года, в нашей семье

прибыло - родился второй сын. В память о погибшем брате его нарекли Аршаком. Наверное, в рождении моих детей вмешалась природа. Дети, родившиеся на севере, светлые, а Аршак - темный. Задолго до рождения Аршака мне приснился сон, будто на моей руке появились вторые часы с черным циферблатом. Эти вторые часы затем остановились. Я рассказал об этом сне, ставшим вещим, братьям. Они здорово посмеялись надо мной и сказали: "Ты не только узнал, что будешь иметь сына, но и цвет его определил. А то, что часы остановились об этом - никому ни слова". Сон не выходил из головы.

Меня постоянно беспокоило, почему это новые часы отказались работать?

А Аршак, как и Аведис, рос веселым, шустрым и здоровым мальчиком.

БРАТЬЯ И СЕСТРЫ

Вартануш, Азнив, Ерванд, Нварт, Сурен Нерсесяны - моя двою родные братья и сестры по материнской линии. Это они регулярно посылали нам на север посылки. Однажды, получив от Азнив очередное письмо, открываю и вдыхаю аромат духов. Значения я этому не придал. Прочел письмо - и все стало ясно и обидно - в пути письмо вскрыли и вытащили фирменный платочек.

Канули в Лету суровые дни и годы ссылки. На лицах людей появилась улыбка, люди стали ездить в гости друг к другу, смеяться, жить без оглядки. Теперь мы все, братья и сестры, живем бок о бок. И неважно, что с некоторыми познакомились уже в тридцатилетнем возрасте. Когда родился мой Аршак, Ерванд Минасович привел ко мне во двор дойную корову в подарок новорожденному. К этому подарку добавил еще и 1000 рублей. И пожелал нам успеха на новом месте. Спустя некоторое время, коров у нас стало две. Мама ухаживала за ними и поила нас свежим молоком. Позже, когда мы как будто встали на ноги, сделали попытку вернуть первую корову хозяевам, но получили категорический отказ.

На деньги Ерванда мы выкопали для поливки участка колодец. Воду получили кристально чистую, такие отношения установились между нами, братьями и сестрами, бросившим и якорь на сухумском берегу.

ЭКСПЕДИЦИЯ

Как-то братья решили с семьями поехать на нашу вторую, а для наших детей настоящую родину - на Урал,в Красновишерск. Цель поездки - справить поминки по нашим старшим - бабушке и отцу, похороненных на красновишерском кладбище. Прошло уже 20 лет, как умерла бабушка. Без малого 15 лет нет отца. Едем поправить могилы, памятники, закрепить керамические фотографии, что везем с собой. Наша поездка должна была стать актом внушения подрастающему поколению уважения к старшим, пусть уже умершим, знакомства с их родиной. И, наконец, что не менее важно, очень хотелось встретиться с товарищами. С собой мы взяли фрукты, пряную зелень, овощи, вино, лавровые венки, разные приправы. Собралась целая делегация, которую возглавил Трдат Аведисович, его супруга Асмик Ованесовна с сыновьями Врежем и Паруйром, Грант Аведисович и Анник Киракосовна с сыновьями Аведисом и Аршаком; Рубен Априемович и Варяга Лирзантовна с сыном Арменаком; Грач Вартанович и Валентина Дмитриевна с сыном Вартаном.

28 июля 1968 года наша группа взяла курс на Урал. Из Сухуми в Адлер автобусом, Адлер-Пермь-Соликамск-поездом, Соликамск-Красновишерск - на попутных грузовых машинах. Ой, как нужна этим городам железнодорожная колея. Между ними десятки сел и предприятий, которые до сих пор пользуются допетровским транспортом. Если бы началось строительство железной дороги, то я с большим удовольствием с первого же дня взял лопату в руки и приступил к работе.

В общей сложности в пути мы пробыли пятеро суток. В городе Красновишерске жили наши земляки и родственники - Аркадий и Иван Давидовичи Асланяиы, Минас (Миша) Пирзантович Егикян, Левон Усепович, Айказ Тигранович Оганяны. Мы распределились по их квартирам.

В сжатые сроки нам предстояло привести в порядок могилы и уже в воскресенье пригласить людей на поминки. В общей ограде шесть могил - бабушки и отца, Вартана и Вартанчика Егикяков, Киркора Каракяна, Якова Бабучиева. Дядя Вася Бардакоз с первого же дня предоставил в наше распоряжение легковушку ГАЗ-21 "Волга". За рулем сидел внук дяди Васи Борис - сын Исая Васильевича. Свою

помощь нам предлагали знакомые и незнакомые. Воскресный день начала августа выдался теплым. Собралось человек 50, знавших бабушку и отца. Поминки устроили на кладбище у могил. В выходные дни на кладбище, обычно, бывает многолюдно, поэтому всяк, интересовавшийся нашим застольем, приглашался к столу.

Почтить память усопших пришли фотограф Александр Шевчук с женой, дядя Бася, Дмитрий и Таня Горбаненко, Александр Шишигин, Петр Матвеев. Хочется всех перечислить, но невозможно.

Поминальный обед открыл Трдат Аведисович. Он поблагодарил присутствующих, недосчитавшихся со временем и расстоянием и откликнувшихся на приглашение. Затем тамада пожелал всем снова встретиться, но уже за радостным столом новоселья, свадьбы, крестинах, именинах.

Следующим выступил дядя Вася Бардаков. В частности он сказал:

- Для человека понимающего, какими являемся мы с вами, у кого совесть чиста и взаимосвязана с божественными чувствами, подобные обряды много значат. Люди этим сильны и дружны. Я обращаюсь к моим дорогим Захарьянцам. Хочу выразить искреннюю благодарность за их организованность, уважение и любовь к старшим. Я хорошо помню Аведиса, Вартана, Ованеса, никогда не забуду брата Вартана Егикяна, который тоже покоится здесь.

Речь дяди Васи звучала торжественно, словно проповедь в храме, а величавый вид и густой голос будто подтверждали это. Могучий телом, приятный внешностью, с густой бородой он напоминал пророка времен первых христиан. Следующим оратором был Аркадий Давидович. Он сказал:

- Товарищи, когда нас на баржах привезли сюда и выгрузили на берег реки, распределили по квартирам, вряд ли кто из местных жителей мог тогда подумать, что эти жалкие, истощенные парни спустя 24 года вновь приедут сюда, проделав пять тысяч километров с домочадцами и продуктами, и на могилах своих родственников, б их честь накроют столы. Казалось, что пережив ужасы первых лет ссылки и униженное положение всех лет, человек не захочет вновь окунуться в воспоминания о той .несправедливости, которая обрушилась на нас, которая отняла у нас дорогих нам людей. Но

земля, которая приняла прах наших родных, стала для нас священной, ее сегодня мы называем второй родиной. У нас много друзей среди местного населения, которые помогли нам преодолеть страх и голод, выжить в условиях несправедливости и сурового климата. В этом и есть сила человека.

Они приехали сами, привезли своих сыновей, чтобы те увидели и поняли, более того, продолжили традиции своих отцов.

Были и другие выступления. Смысл их сводится во здравие живых и упокоению душ усопших.

Мы еще неделю погостили в городе. За это время сняли опалубки с памятников, привели в порядок и окрасили ограду, на могильных крестах укрепили лавровые венки. Когда главную цель нашей миссии мы выполнили, у нас еще осталось время, чтобы встретиться с друзьями, товарищами, с которыми не виделись 12 лет. Радость встреч была так велика, что мы порой не замечали новых морщин на лицах друзей, обидную седину и лысину. Была и боль. Я был чрезвычайно огорчен смертью Михаила Уварова и Николая Судницина, жизнь которых оборвалась трагически.

Приятно удивляло, что знакомые и незнакомые обращались к нам, предлагая помощь, старались завести знакомство, побеседовать, всячески старались показать свое хорошее расположение к нам. Видать, люди не только высоко оценили наш поступок, но и мы, прожив в этом краю 12 лет, оставили по себе добрую память. Вспоминаю рассказ одной пожилой женщины:

- Мой племянник не вернулся с войны. Мать и сестра думали, что он погиб, так как писем после победного дня от него не было. С думой о погибшем сыне умерла мать. А потом оказалось, что он живет в Белоруссии, у него там дом. Я, что хочу сказать - есть еще люди, которые о своих живых родителях не заботятся, а вы, вон, о мертвых хлопочете.

Побывали мы в гостях у Юры Сытина, Николая Пачкина, Владимира Рябцева, Исая Васильевича Бордакова. Последний увез нас к себе домой, где нас уже ждал дядя Вася. Были у отца Василия Сученинова. Он работает на 58 участке трассы. Побывали у Яши Кириченко, Володи Таравика.

В ход повествования хочу сделать небольшую вставку. Я думаю, будет уместно вспомнить поездку к Сергею Фомичу Познякову и Ивану Ивановичу Фетцову, поселившихся в городе Лермонтове,

Ставропольского края. Много лет спустя я отдыхал в Кисловодске к Ессентуках и всякий раз заезжал навестить сперва Сережу, иногда ночевал, и всякий раз на стене его кирпичного дома оставлял свой автограф с датой посещения. Потом мы заезжали к Ивану Ивановичу. Отдыхая в очередной раз в Ессентуках, на этот раз с братом Трдатом, мы пошли навестить друзей. Пришлось отказаться от традиции: мы постучали в дверь Ивана Ивановича (Сергей Фомич был зятем Ивана Ивановича), и уже втроем пошли на могилу Сергея Фомича. Это произошло в субботний день 6 декабря 1989 года. Добрым словом помянули нашего товарища, отзывчивого, трудолюбивого, приятного человека, хорошего семьянина Сергея Фомича Познякова.

Наша поездка в город Красновишерск подошла к концу. Пора возвращаться, но обратное путешествие на пароходе или на поезде нас не устраивало, хотелось быстрее. Но уже два дня в аэропорту многолюдно - АН-2 не летают. Шансов улететь у нас практически не было, тем более, что нас было 14 человек. Пассажиры в раздумье, с унылыми лицами прислушивались - не слышится ли откуда-нибудь рокот самолета.

Нервозное напряжение вдруг нарушила женщина, показывая на нашу группу, она крикнула:

- Эти люди приехали за тридевять земель, чтобы справить поминки по родителям. Их надо отправить. С ними женщины, дети. Им в первую очередь и билеты!

И побежала к кассе. Оттуда в кабинет начальника порта. Народ, не понимая, что происходит, с любопытством поглядывал на нас. Мы и сами не успели разобраться в выкриках этой дамы. Но нам стало ясно, что весь этот шум-гам она подняла в нашу пользу. Но вот и она вышла из кабинета начальника, улыбаясь, спокойно подошла к нам, поздоровалась и, видя, что мы не очень реагируем, спросила: "Уезжаете?" Пожав плечами, мы спросили в свою очередь: "Простите, кто вы?" Наша неожиданная защитница сказала: " Я - жена фотографа Саши. Он фотографировал на поминках. А сейчас я с женщинами шла из лесу с ягодами. Проходя через аэропорт, заметила ваших чернявых ребятишек, поняла, что собираетесь лететь, но два дня не слышала гула самолетов, вот и подумала, а не смогу ли чем помочь хорошим людям? Порадую, начальник уже запросил из Перми добавочный рейс. Так что не беспокойтесь - вы улетите!"

Последнюю фразу она произнесла нарочито громко, чтобы услышали все. Надо полагать, что это сообщение порадовало не только нас, ибо в зале раздались непроизвольные аплодисменты. Мы поблагодарили Нину, а ее звали Ниной, и начальника аэропорта за заботу и доброту. И действительно, спустя некоторое время "кукурузники" атаковали летное поле.

Подытоживая поездку на север, я понял, что со временем могилы наших старших сотрутся с лица земли, так как на кладбище стал активно наступать сосновый молодняк. Пройдет немного времени и он распространится на всю территорию кладбища. Поэтому решил, что останки бабушки и отца надо будет перезахоронить на нашем сухумском кладбище. Но меня беспокоила мысль, что вероятно, в холодных северных песках тела сохранились. Это побудило меня отказаться от осуществления идеи сейчас и отложить ее на пять лет, в 25-ю годовщину смерти бабушки и 19-ю со дня смерти отца.

Во второй половине августа 1973 года я вылетел в Красновишерск, там намеревался собрать товарищей, вскрыть могилы, забрать останки и увезти их. Я обратился к Аркадию Давидовичу, он работал уже начальником ОРСа, рассказал о своих намерениях. Он посоветовал обратиться в горисполком. Вдвоем мы зашли к председателю, но он отказал, мотивируя тем, что это не в его власти. Пришлось лететь в Пермь, в облисполком. Там нас с пониманием выслушали и дали свое "добро". С документами из области явились в горисполком Красновишерска. Там удивились: зачем это мне нужно ехать в такую даль за останками, которых может быть уже и нет. Мне предложили взять с каждой могилы по горсти Земли, но я стоял на своем:

- Выкопаю могилы, если там ничего не окажется, тогда возьму по горсти земли и увезу.

В ответ на мое заявление мне было предложено подождать в коридоре - власти думать будут. Через некоторое время меня пригласили в кабинет и сказали, что могилы вскрыть разрешают, но в присутствии представителя горисполкома.

- Вот и прекрасно! - сказал я. - Заплачу ему, пусть он сам и выкопает.

Я согласовал день раскопок и вышел, подумав, что меня может быть подозревают в том, что я хочу выкопать клад.

Я попросил друзей помочь мне в воскресенье выкопать останки

дорогих мне людей, упаковать их в полиэтиленовые мешки, уложить в цинковый ящик и запаять его. На мою просьбу отозвались Аркадий и Иван Асланяны, Минас и Тоня Егикяны, Юра Сытин, Айказ Оганян, Яша Шага нов и Владимир Рябцев. Кладбищенский сторож помог достать останки из могилы. Пока мы готовились к операции, время шло, а председатель горисполкома что-то задерживался. Решили не дожидаться его и приступить к делу. Сперва раскопали бабушкину могилу. Гроб сгнил, сохранились кости, обувь и седые волосы. В могиле отца те же чистые кости. Их упаковали, сложили в ящик и запаяли. Тоня надела на ящик чехол, зашила, получился чемодан весом 16 килограммов. Во дворике у сторожа накрыли стол. Сторожу, который выполнил основную работу, я предложил 50 рублей. От денег он категорически отказался, говоря:

- Вы такое большое дело делаете, а я с вас деньги буду брать? Да ни за что на свете!

Я поблагодарил всех за помощь и на другой день вылетел в обратный путь.

Я привез свой необычный груз домой. Собрались все родственники и близкие, а их больше полусотни. Рубен Априемович из лиственницы смастерил два маленьких гробика. Останки нарядили, как подобает покойникам. Тогда еще живы были наши старшие - тетя Агавни, дядя Априем и Ованес. Это были останки их матери и брата. Два дня гробики с останками находились у меня дома. Первого сентября 1973 года наша похоронная процессия на машинах медленно въехала на сухумское кладбище на Эшерской горе. Здесь мы вторично предали земле то, что еще осталось от наших самых близких и дорогих людей, бабушки и отца.

АРШАК

Моя семья состояла из шести человек - троих мужчин и трех женщин. Мы уже жили в новом капитальном доме. Исчез "кошкин дом". Цитрусовые и фруктовые давали урожай. На заводе мне предоставили возможность приобрести автомашину марки "Жигули". Мы, старшие, были заняты каждый своей работой. Я - на производстве, Анник - на уборке чая, мать - дома по хозяйству. Дети - Нварт, Аведис и Аршак один за другим окончили школу на Маяке. Словом, жизнь нашей семьи текла и развивалась. В 1972 году вышла замуж за Арсена Егикьяна Нварт и переехала в Краснодар. Аведис отслужил в десантных войсках и поступил работать на химзавод. Вскоре завод направил его на учебу в химический институт имени Менделеева в городе Новомосковске Тульской области. После окончания института в 1981 году молодой инженер продолжил работу на химзаводе.

Аршак после окончания в 1975 году десятилетки с двоюродным братом Вартаном Грачевичем поступил в летную школу гражданкой авиации города Бугуруслана, Оренбургской области - БЛУГА. свои 18 лет Аршак обогнал в росте меня и брата - вытянулся на 183 сантиметра.

Параллельно с основной учебой в городе Бугуруслане Аршак прошел курсы шоферов и получил водительские права. В 1977 году я окончил школу гражданской авиации. Летчиком IV класса Аршак вернулся домой. Для того, чтобы летать самостоятельно, ему нужно было налетать вторым пилотом 400 часов. Аршак начал летать в экипаже с летчиком Валерием Зазировым, летавшем на АН-2 командиром. Молодой летчик летал вторым пилотом, набирался опыта на практике и не мог нарадоваться своей профессии. Каждый день после полета он приплюсовывал налетанные за день часы. Как и всем начинающим, ему не терпелось отлетать практику и повести самолет самостоятельно.

После девяти месяцев совместных полетов с Зазировым Аргаак был переведен к новому командиру Ревазу Шенгелия. Командиру было 23 года, Аршаку - 21. Маршруты были те же, на которых Аршак Захарьян налетал 360 часов. Аршаку оставалось летать вторым пилотом на маршрутах Сухуми-Поти, Местия, Батуми, Псху еще 40 часов.

16 Октября 1978 года. Понедельник. Погода с утра солнечная, безоблачная. Из сухумского аэропорта курсом на Псху вылетел самолет АН-2, командир Реваз Шенгелия. Вторым пилотом летел Аршак Захарьян. И пассажиры. Поселок Псху за перевалом Кавказского хребта. Из Псху самолет с семью пассажирами вылетел в одиннадцать утра, но в Сухуми не прилетел и в Псху не вернулся. Самолет исчез. Связь с Псху оборвалась. Хорошо налаженной связи между этими двумя аэропортами мешает перевал. И вот, черная весть - по СОС объявили, что самолет АН-2, пролетая над экспедицией, при развороте разбился и сгорел. Из Сухуми на место происшествия вылетел вертолет; доставил в порт пилотов, чтобы определить, в каком состоянии они вылетели утром из аэропорта, оказалось, что перед вылетом они выпили по чашке кофе.

На второй день нам разрешили взять покойных. Похороны назначили на субботу 21 октября, а 19 октября Аршаку должно было исполниться 21 год. Ко дню рождения Аршак готовился и ждал его. В тот день поздравить Аршака приехал из Адлера летчик Левон Данелян, а увидел его в гробу. В таком положении оказался он не один. До и после похорон поступали на имя Аршака поздравительные телеграммы с добрыми пожеланиями...

Похороны были многолюдными. Субботний день выдался теплым, ясным. Трагическая гибель молодого человека привела на похороны многих, даже тех, кто лично не знал его. Приехали товарищи по учебе - летчики, с которыми еще год назад он сдавал экзамены. Проводить Аршака в последний путь прибыли из Тбилиси, Еревана, Краснодара Пришли школьные товарищи, работники аэропорта, химзавода. Организованно, строем 1200 человек провожали Аршака. Эта цифра взята с поминальных столов, но и она неполно отражает истинное число пришедших проститься с Аршаком. За стол сели не все.

Было 64 венка от товарищей, родственников, организаций, соседей. Все прилегающие улицы были забиты людьми и машинами.

Аршака трудно было узнать, особенно в последний день. Обгоревшее тело почернело. Гроб несли закрытым.

Пять лет назад Аршак сооружал ограду на могилах своего деда и прабабушки, а сейчас сам лег между ними. Я попросил руководство аэропорта дать мне лопасти самолета, на котором погиб мой сын. Сейчас они вращаются над могилой от малейшего дуновения ветер-

ка. Лопасти и бюст моего сына напоминают каждому прохожему, что здесь покоится летчик четвертого класса. У подножия памятника всегда свежие цветы. Ребятишки приходят сюда повращать лопасти, его ровесники - поклониться праху безвременно ушедшего товарища. На постаменте скорбные слова: "Наш Аршак! Как много нашего ушло с тобой, как много твоего осталось с нами. Погиб - сгорел, сгорел - погиб"???

После похорон я разговаривал с начальством аэропорта. Я спросил: "Чему мог научиться двадцатиоднолетний курсант у двадцатитрехлетнего летчика?"

- Наставники молодежи - это старые кадры, - продолжал я.

В народе ходят разные слухи. Одни говорят, что летчики были пьяны, другие - мол, взяли лишний груз, поэтому и не смогли перелететь через перевал. Есть и другие предположения. Да, но в чем тут вина Аршака?

И вот ответ: "Аршак погиб как пассажир."

Я, Трдат и Левон Овсепян слетали потом на место катастрофы. Самолет лежал вверх колесами, кабины летчиков и пассажиров сгорели, бензобаки остались невредимыми. Рядом со сгоревшим самолетом возвышались два дуба со срезанными верхушками. Очевидец катастрофы рассказал:

- Утром мы услышали гул самолета, потом появился и, сам - "кукурузник". Он летел вниз по ущелью и почти цеплялся колесами за вершины деревьев. Когда он пролетал над нами, мы, показывая руками, кричали: "Садитесь, садитесь!" Дальше перед ними выросла скала - самолет залетел в тупик. Летчик резко взял влево. Самолет почти развернулся и готов был лечь на обратный курс, когда опущенным крылом зацепил за верхушки деревьев, перевернулся и упал. Мы - бурильщики, тут же побросали работу и побежали на помощь. До нас донеслась беспорядочная ружейная стрельба. Мы сперва подумали, что это, наверное, летчики вызывают на помощь. Когда добежали до самолета, то увидели, что он весь объят пламенем. Среди погибших пассажиров были и жители поселка Псху. В кабине пилота обнаружили труд Буровлева, работавшего в экспедиции, куда летел самолет и председателя сельсовета, у которого в кармане нашли печать. Ее обнаружили среди пепла и битого стекла. Нашли еще часы, металлические расчески, ножи перочинные, пришедшие в негодность. В кабине пилотов кто-то подобрал обру-

чальное кольцо, которое жители Псху в течение года видели на пальце Аршака. Все присутствующие единогласно подтвердили, что это кольцо Аршака. Трдат сказал: "Кольцо не принесло счастья хозяину, не принесет счастья и той, которая его подобрала и присвоила".

У древних греков есть мудрая поговорка: "Женщина испытывается золотом, золото - огнем, мужчина - должностью, женщиной и вином".

Отметили сорок дней со дня гибели Аршака. Было много народа. 40 человек мужчин, молодых и старых, в знак траура не брились все эти дни.

10 лет спустя, в 1988 году трагически погиб наш крестник Андраник Альбертович Малхасян. На его поминальном сороковом дне так же 40 человек в знак уважения к нему и его семье были небритыми.

Черная одежда, небритые лица - это древний обычай выражения горя и скорби у нашего народа, идущий от прапрадедов наших, сохранился и сегодня. Посторонний человек, идущий навстречу человеку в черном траурном одеянии, кланяется ему, показывая тем самым, что сочувствует, разделяет его горе.

В этом надо отдать должное Кавказу. Отношения между людьми здесь более искренни, согреты человеческим чувством и теплом.

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Землетрясение в Армении потрясло мировое сообщество. На трагедию армянского народа отозвались все - и люди доброй воли и наши недруга. XX век принес армянам ужасающие беды. Начавшийся в конце XIX века геноцид армян продолжился в начале XX века, в годы первой мировой войны. Если бы на этом все кончилось! Нонет! Советская власть, обещавшая армянскому народу избавление от физического уничтожения, своего слова не сдержала. Белый геноцид продолжался и в Нахичеванской автономной республике. Азербайджанские мусаватисты, прикрывшиеся флагом коммунизма, сперва отторгли от Армении армянскую Нахичеванскую провинцию, а затем в течение десятилетий, выжили из нее всех армян, уничтожили все армянские памятники культуры, распахали армянские кладбища и до того обнаглели в фальсификации исторических фактов, что заявили, что наши хачкары - это не наши крестные камни, а азербайджанские. Да поразит их Аллах за вероотступничество и за ложь. А может, действительно, идолопоклонники прошли период христианства, а мы и мировое сообщество об этом не знаем, а потом уже эти кочующие племена восприняли благодатное для себя учение Мухамеда? Но на этом не окончились беды армян. Почти семидесятилетнее рабство в системе коммунистического тоталитаризма закончилось избиением армян в Сумгаите, Гяндже, Баку. И кем? Теми, кто десятилетиями пел: "Кардаш олуб Айастан Азербайджан", под скрытое благословление Центра. В то ненастное время, когда лилась кровь невинных людей, над Арменией разразилась новая беда - землетрясение, которое снесло с лица земли Спитак, почти весь Ленинакан, Кировакан, частично Степанаван и огромное количество сел, нанеся колоссальный ущерб республике, унеся десятки тысяч жизней.

Все мировое сообщество ринулось на помощь пострадавшим армянам. Спасатели из разных стран и республик откапывали из-под развалин и обвалов людей. Открыли зеленую дорогу всем странам для доставки продуктов, медикаментов, стройматериалов, одежды, домиков для расселения десятков тысяч людей, оставшихся без крова. Доноры-добровольцы сдавали кровь, врачи-добровольцы в полевых условиях делали самые сложнейшие операции, реабилитации.

В этой связи хочу, обратить внимание читателя на первую помощь, поступившую из Грузии. Она пришла в Алаверди, Степа-

наван в первые часы катастрофы. Она пришла и в села этих районов. Были созданы в оперативном порядке палаточные городки. Налажена медицинская помощь, организовано питание. В палатках разместили не только обездоленных людей, но и госпитали, где подчас делали сложные операции. Для оказания помощи пострадавшим были задействованы все крупные специалисты Грузии и даже студенчество. Недаром у нас в народе говорят, что хороший сосед, что брат родной, а иногда лучше, скорее приходит на помощь. Именно, как братья, поступили наши грузинские соседи. В тяжелую годину они первыми оказались на месте катастрофы. Они пришли не по указанию кого-то, а по велению сердца, из чувства братской солидарности. Сбитому с ног надо протянуть руку и помочь подняться. Это и у нас, и у грузин идет от старших, от родителей, из глубины веков.

В то время, когда под обвалами домов стонали и умирали люди, в другой соседней республике проводились демонстративные шествия с песнями и плясками, под звуки зурны и даула, с транспарантами: "Аллах наказал Гяуров".

Нации и народы не состоят на сто процентов из подонков. Плохими все быть не могут. Не могут все поголовно быть виновными. На хорошие и плохие дела народ поднимают отдельные личности. Как-то одного немецкого философа спросили, кто он по нации. Он ответил: "Моя нация человек, а по прозвищу я - немец"»

Когда проезжаешь по Армении через районы землетрясения, перед тобой невольно встает весь тот кошмар утра 18 декабря 1988 года. Тогда в считанные секунды города и села сравнялись с землей, десятки тысяч были погребены заживо под обрушившимися на них зданиями. Чудом уцелевшие дома до сих пор еще стоят треснувшие, с выбитыми окнами и дверьми. А рядом идет новое строительство. Частично подняты стены, но дом заморожен, хотя его строят всем миром. Законсервирован. А индивидуальные застройщики укладывают фундамент, летом поднимают стены, осенью ставят крышу.

МОЯ АРМЕНИЯ

То поколение будет гордым и возвышенным,

Кому придется отомстить

За вековые наши страдания

От турецких паразитов.

Мы потеряли государство,

Миллионы людей.

Наши земли делили и делят,

Как находку у царей.

Еще раз о судьбе моего многострадального народа, который и сейчас гоним, как прежде, и не только мусульманами, но и христианами-оборотнями. Если из глубины веков воскресить исчезнувшие тысячелетия назад народы: скифов, парфян, кушанов и других, которые пожелают вернуться на свои земли, то народы мира устроят им торжественный прием. Состоится вселенский праздник с цветами, музыкой, хлебом-солью.

Государства, проявляя гуманность, создают для птиц и зверей заповедники, где они могут жить в естественных и безопасных условиях. Они охраняются людьми и законом. Есть такие заповедники и у нас, в СССР - для птиц и зверей, где они вольны и охраняемы. А люди, целые народы, желающие жить в условиях близких к их естеству, на это права не имеют. Их жизнь проходит в советских резервациях, где правит чудовищный закон древнего рабовладельческого Рима: "Разделяй и властвуй". Один народ натравливают на другой в угоду сохранения тирании и деспотии, эгоизма власть имущих,

В 301 году по Р.Х. царь Трдат Великий, прозванный Блаженным, объявил христианство официальной государственной религией. И уже ничто не смогло повернуть Армению вспять к язычеству или принять зародившееся через 350 лет мусульманство. Ни монголы, ни татары, ни турки, ни арабы, ни коммунисты не смогли сломить веру армян в учение Христа. Сперва армяне, а затем и грузины стали тем островком в море ислама, в борьбе с которым люди шли на плаху, принимали мученическую смерть, но веры своей не предавали. Старались жить в мире, не отступая от учений сына девы Марии. В виду своей непримиримости в вопросах веры и желания жить в мире со

своими соседями, маленькая Армения становилась жертвой завоевательских амбиций сильных соседей и пришельцев. Теряла государственность, но веры не теряла. Не раз, уповая на крест, армяне поднимались на борьбу за свою независимость, за веру, за восстановление государственности. Но не успевали армяне избавиться от одного завоевателя, как приходил другой. Шестьсот лет иноземного ига многому научили армян: искусству приспосабливаться к внешней враждебной среде, мастерству тактической борьбы. Выработался новый вид физически сильного, морально стойкого, выносливого, милосердного и участливого человека - армянина. У нашего древнего народа под влиянием многовекового гнета и бесправия выработалась еще одна особенность - искать пристанища и покровительства в других странах и далеких землях. И куда бы судьба не забрасывала армян, они на новом месте строили не только жилье, но и церкви, школы, а по надобности и типографии. Может в этом и заключается секрет живучести и верности традициям моей нации, ее жизнеспособности, стойкости. В экстремальных условиях армяне научились быстро самоорганизовываться. В дело или борьбу включались старые и малые, мужчины и женщины. Эти жизненно важные качества дали армянам возможность сохраниться как нация, где бы они ни были.

В начале пятого века персы осадили армянскую крепость. В этом неравном бою вражеская стрела вонзилась в плечо матери великого полководца Варгана Мамиконяна. Когда на помощь раненой устремились люди, она велела им не покидать место сражения и не отвлекаться по пустякам.

Султан Абдул Гамид II, самый жестокий и кровавый среди правителей Турции, решил навсегда покончить с армянским вопросом, покончить с армянами. "Не будет армян - не будет армянского вопроса". Это зловещее предсказание привело к резне 1894-96 годов. Начатые султаном погромы продолжили свергнувшие султана младотурки Они решили уничтожить всех армян, проживающих в Турции на своих исконных землях, доставшихся им от далеких предков. Под шум драки великих держав в годы первой мировой войны турки, подстрекаемые и поддерживаемые союзником в войне с Германией, в апреле 1915 гада приступили к осуществлению своего чудовищного плана - геноцида армян, поголовному уничтожению целой нации.

В апреле 1915 года в соответствии с секретным приказом новых правителей Турции - триумвирата из Энвера-паши, Талаата-паши и Джемаля-паши началась массовая резня армян и депортации их в безводные пустыни Мессопотамии, Почти два миллиона армян нашли смерть в эти кровавые годы.

Лет десять тому назад в селе Гумиста появилась нелегальная книга "Армянская община", Ее автор, участник Турецкой революции, участник боев за независимость армянской республики в 1922 году Саркис Адамян. Одним из немногих на селе, кому посчастливилось прочесть эту книгу, был и я.

К 1917 году по всей Армении - Восточной и Западной, были созданы сильные патриотические партии. Самой влиятельной была партия дашнакцутюн. Она имела боевые отряды, вооруженные западноевропейским и американским оружием.

После поражения Турции в мировой войне в стране созрели условия для переворота. Ата Тюрк - лидер революции, обратился за помощью к дашнакам, пообещав после прихода к власти предоставить Западной Армении государственную самостоятельность. Совершив государственный переворот, Ата Тюрк вынужден был сдержать слово, ибо новая власть не смогла усилить мощь армии и ей приходилось опираться на боевые отряды армян. Западная Армения самостоятельность получила, но воспользоваться ею не дали соседи.

Произошла революция в России. Новая власть предоставила самостоятельность. Польше, Финляндии, Восточной Армении, входивших до революции в состав Российской империи. Западная и Восточная Армения, наконец, спустя шестьсот лет обрели независимость. Молодое армянское государство прямо на глазах поднималось из руин, голода и экономической разрухи. Армянская диаспора пришла на помощь Родине. Многие уцелевшие беженцы стали возвращаться домой... Это было время, когда каждый житель Армении считал себя воином. Все отлично понимали, что стоило нации выжить и продлить свое существование. Западные армяне давно уже были ориентированы на Россию. Поэтому в укреплении связей и дружбы с северным соседом-единоверцем видели Западные армяне залог успеха.

Тем временем правительство Турции, со свойственным этой нации коварстиом, уже замыслило оккупацию Западной Армении,

не предоставив ей возможности основательно укрепиться. В Москву с секретной миссией выехал высокопоставленный турецкий чиновник - член правительства.

Высокий гость Москвы предложил ликвидировать армянское государство и установить в этом регионе статус кво. Советская сторона дала на это согласие. Тогда гость вносит на рассмотрение уже не предложение, а просьбу. Ссылаясь на то, что турецкая армия не в силах после революции противостоять армянским боевым силам, вооруженным современным оружием запада, во главе которых стоят талантливые полководцы, турецкая сторона просит помочь красному Ата Тюрку довооружиться, оснастить и укрепить армию, тогда обе договаривающиеся стороны поделят молодое армянское государство.

ВОЗМЕЗДИЕ

Теперь давайте попытаемся проследить, куда после разгрома Турецкой империи в первой мировой войне скрылись ее горе-руководители, погнавшие на плаху около двух миллионов армян. Высшее руководство партии Иттихад ве Тераки, члены правительства и другие высокие должностные лица государства бежали из страны. Раньше всех бежали Энвер, Талаат, Джемаль - звери в человеческом обличий, не щадившие ни детей, ни женщин, ни стариков, а тем более мужчин. Это по их указанию сажали армянских детей в лодки, вывозили в открытое море и там топили, как котят. Это была их идея вспарывать животы беременным женщинам, кто больше, это их, с позволения сказать люди, насиловали девушек перед их родителями. Дикие звери, насытившись, не трогают свои жертвы. Эти звери не насыщались человеческой кровью, грабежами, насилием.

Неудивительно, что среди предприимчивых армян нашлось немало удальцов, которые добровольно посвятили свою жизнь поискам бежавших главарей, чтобы найти и предать их суду или совершить самосуд. Их находили, с ними расправлялись в Европе, Азии. Турецкий военный трибунал заочно приговорил к смертной казни членов бывшего руководства страны, но привести приговор в исполнение в Турции Ата Тюрка не могли - преступники, как известно, скрывались от правосудия, этому способствовало и новое руководства

Энвер, Талаат, Джамаль - все были убиты Дашнакскими молодчиками в разных странах. Один из этих преступников, вдохновитель геноцида армян в Османской империи, бежал в союзную Германию - негласную участницу избиения армян. Но и там, в Берлине, он не нашел безопасности. За преступным Талаатом-пашой, приговоренным к смертной казни за преступление в войне и геноциде армян, следил армянский студент Тейлирьян Согомон.

Бежавший от возмездия преступник облюбовал прекрасный парк в центре города. Каждое утро с женой он ходил в парк пить кофе. Одевался паша по-европейски, и его трудно было отличить среди многих смуглых жителей Европы. Его странное поведение могло не привлечь внимания немецких бюргеров, но человеку восточному, выслеживающему именно его, оно бросилось в глаза. Кажется, в

таких случаях говорят: "На ловца - и зверь бежит".

И вот 15 марта 1921 года после утреннего кофе встретились "ловец и зверь". Паша выпил кофе, поблагодарил хозяина и вышел. Перед ним словно из-под земли вырос молодой человек в студенческой форме и, обращаясь по-турецки, сказал: "Мой эфенди (господин), я не хотел беспокоить вас за столом, поэтому подождал, пока вы закончите утренний кофе. У меня к вам арзуал (заявление)". Юноша левой рукой протянул аккуратно сложенный лист бумаги, другой в упор выстрелил в преступника.

Пять лет Тейлирьян искал этой встречи, и его звездный час настал. Тейлирьяна судили в Берлине и не только оправдали, но немецкая пресса потребовала расследования виновности Вангенгейма - германского посла в Турции в период геноцида и мировой войны, повинного в массовом истреблении армян.

Адвокат подсудимого тщательно изучил дело и дал отличную юридическую консультацию своему подзащитному. Он, помимо всего прочего, наставил его, как вести себя во время процесса, как отвечать на вопросы судей.

Говорят, первый вопрос обвиняемому был таков: "Расскажите, подсудимый Тейлирьян, что побудило вас убить чужестранца?"

Ответ: "Для вас он чужестранец, а для меня - палач. Он вырезал, утопил, повесил, ограбил моих родителей, бабушку, трех сестер, двух братьев и полтора миллиона моих соотечественников".

Вопрос: "Вы можете рассказать подробнее?"

Ответ: "Я родился в Западной Армении. В большом армянском селе. Мы, ребятишки, знали, что турки окружают армянские села и вырезают армян от малого до великого. В одно утро, заметив солдат, спускающихся в наше село, я побежал домой, предупредил о надвигающейся опасности. Но село уже было окружено верховыми. Буквально перед входом турков в наш дом я успел спрятаться под койкой, на которой обычно спали мы, мальчишки. Через некоторое время в эту комнату загнали всю нашу семью и вырезали. Их крики, плач я слышу и сегодня, и он напоминает мне то кошмарное утро.

Окровавленные турки ушли, видимо, к соседям. Я же лежал в луже крови. Изредка до меня доносились выстрелы. Это, наверное, кто-то пытался спастись бегством. К вечеру все стихло. Не было слышно плача детей, страшных криков матерей, не слышно было гоготания турецких палачей и выстрелов. Видимо, после

изнурительной работы басурманы пошли отдыхать. В этой могильной тишине вой подняли собаки. Бесконечно долгий вой. Только они чувствовали потерю и оплакивали своих хозяев и кормильцев.

Когда стемнело, я вылез из-под кровати. Со мною поднялся толстый пласт остывшей крови, которая за день успела впитаться в мое тело. Это кровь моей родины, моего народа, она влилась в меня и никогда не остынет в моем сердце".

Да, суд оправдал Тейлирьяна, и он прямо из зала суда попал в объятия друзей, живших, как и он, в эмиграции. На руках его понесли по улице армяне и русские с громкими возгласами "УРА!"

Последние годы своей жизни Тейлирьян провел в Югославии.

ОБОРОНА

После отступления о возмездии вернемся к антиармянскому альянсу Турция - СССР. Войска были приведены в боевую готовность и окружили республику. Армян это обстоятельство не удивило. О заговоре они знали заранее. Скажем, что условия и силы были неравные. Армянам предстояло сражаться на два фронта. Молодая республика, не успевшая после революции подняться из развалин и нищеты, воевать на два фронта против турков и большевиков не могла. Что успела произвести за два с половиной года Армения?

Основные силы обороняющихся были сосредоточены на турецком фронте. Там лилась, не остывая, кровь.

В прошлом турки и персы не могли устоять против маневрирования и тактики ведения боя армянами. Они могли добиться превосходства лишь в том случае, когда их численность превосходила армян в десять раз.

А сейчас армии двух фронтов взяли в клещи молодую республику. Большевистские и турецкие армии одновременно перешли в наступление. Обороняющиеся встретили их шквальным огнем из всех видов оружия. Противники вынуждены были с потерями отойти на исходные позиции. Овладев инициативой, армяне перешли в контрнаступление, но удивительно, из турецких окопов до них донеслись крики на русском языке: "Братья, не стреляйте, не убивайте - мы свои!"

"Странно! Какие же это свои, да еще братья, коли стреляют в братьев из турецких окопов? Красные в турецких папахах оказывается!"

Об этом эпизоде рассказывали участники тех боев Карапет Рогонян и Мисак Кешишян, когда им было уже за восемьдесят. Это были здоровые и бодрые люди, горевшие желанием вновь, хоть сейчас продолжить поход с того места, где в последний раз сражались за освобождение Родины. (Ангах Айастан. "Независимая Армения").

И все же после продолжительных оборонительных боев молодая республика пала. Армения, задушенная турками и большевиками, вновь потеряла самостоятельность на неопределенное время.

Передо мною книга "Советский Союз, Армения". Издана в Москве в 1966 году. Издательство "Мысль". Страница 82-83. Цитирую: "Всего два с половиной года (1918-1920 гг.) хозяйничали дашнаки в

Восточной Армении. В стране царила хозяйственная разруха, почти вдвое сократились посевные площади, огромные потери понесло животноводство, бездействовали медные рудники, валовая продукция промышленности по сравнению с 1913 годом сократилась в 12 раз. Начался жестокий голод, эпидемия холеры унесла более 1/3 населения... Ужасающим было положение беженцев из Западной Армении. Люди ежедневно гибли сотнями. Революционным борцам пришла на помощь II Армия."

Что же получилось? Народ сделал революцию, создал себе республику, избрал своих руководителей. Большевики назвали их узурпаторами и послали II Армию "освободить" Армению? От кого? Не также ли мы, послав войска, освобождали Афганистан? Встает законный вопрос: "Кто же душман? Тот, кто ворвался в чужой дом или тот, кто защищал свой дом от непрошеного гостя с оружием в руках?'

После разгрома республики Армения и после раздела ее на Западную и Восточную, Восточная Армения была провозглашена Советской, а области, что при батюшке царе входили в Российскую империю - Каре, Ардаган, Сарикамиш и другие, не вошли в состав Советской Армении, а были переданы Турции сроком на 20 лет.

Наши сегодняшние правители в каждое посещение Турции обмениваются любезностями с турецкими руководителями и всякий раз продлевают оккупацию армянских земель еще на 20 лет. Последний раз на приятном кофепитии в 1984 году договор об оккупации был продлен до 2004 года. Очередной поклон Турции за счет чужих интересов и земель.

СЕЛО ГУМИСТА

Я родился в Крыму, в деревне Пролом, где прожил 18 лет (включая без малого три года оккупации), т.е. с 1926 по 1944 год. Следующее место моего жительства - Пермская область, город Красновишерск, где пробыл с 1944 по 1956 год. В тридцатилетнем возрасте в мае 1956 года кончились ссыльные годы, т.к. исчезли Кремлевские айсберги. И мы с семьями переехали на Кавказ, в Сухуми - Гумиста.

Село Гумиста начинается от 12 СШ, с самой окраины города. В селе, в основном, две улицы - Бзыбсхое шоссе и улица Руставели, которые, пересекаясь, образуют букву "Т". Бзыбское шоссе берет начало у городского рынка. Тянется вдоль моря семь километров через район Маяка, затем 2700 метров по селу и упирается в реку Гумиста.

Вторая улица - Руставели берет начало в центре села от Бзыбского шоссе. Пересекая железнодорожное полотно, улица 3100 метров тянется вдоль реки Гумиста и входит в село Ачадара.

Село Гумиста - многонациональное поселение. Вот как оно выглядит по национальному составу:

армяк - 540 дворов, 2300 человек.

грузин - 290 дворов, 1050 человек,

русских - 150 дворов, 500 человек,

греков - 45 дворов, 500 человек,

татар - 47 дворов, 160 человек,

украинцев - 27 дворов, 76 человек,

абхазцев - 23 двора, 75 человек,

других национальностей - 25 дворов, 5S человек.

Жители села Гумиста объединены в колхоз имени Руставели. Это большое и зажиточное хозяйство. Оно имеет цитрусовые и фруктовые сады, выращивает табак, зеленый чай. Развито животноводство. Председателем правления избран молодой специалист, бывший агроном Ншан Геворкович Трагшзонян. Главный бухгалтер - Пата Антонович Патарая, уроженец села Атара Абхазская. Директором Н.С.Ш. вот уже более сорока лет работает Мигран Трдатович Гюводян, завучем - заслуженный учитель республики Арташ Григорьевич Галайджян.

В Абхазии много долгожителей. В нашем село самым старшим по возрасту является Зораб Аманякян, друживший еще с нашими

отцами, а в настоящее время корешкует с нами, глядя на него, можно с уверенностью сказать, что ему предстоит делить застолье и с нашими сыновьями, а, может быть, и внуками. Во всяком случае, дай Бог, ему здоровья и всех благ, и чтоб, как признанный тамада, еще долго возглавлял веселье близких.

Есть у нас и знатные люди. Левон Егишевич Гаримонян окончил юридический факультет Ереванского университета. Долгие годы работал председателем нашего колхоза. Резо Еролоевич Сурмава, Трдат Аветисович Захарьян. Артавазд Амбарцумович Чолокян - штангист в легком весе. Десять раз был чемпионом Абхазии, трижды Грузии и один раз СССР.

Село дало Союзу десять Героев Социалистического Труда. Не могу обойти юного Варужана Погосовича Микаеляна, которого оторвали от учебы в институте и погнали на смерть в Афганистан. Жертву позорной войны хоронили всем районом. Буду не вправе не упомянуть безвременно ушедших из жизни, но оставивших о себе добрую память. Это:

Миран Арутюнович Боджолян, Миран Ованесович Саркисян, Альберт Ахаикович Арзуманян, Баграм Айкович Грбашян, Саша Аршакович Маркосян, Ишхан Амаякоеич Каараманян, Размик Амаяковач Караманян, Рафик Ованесович Капикян, Вреж Аведисович Малхасян, Сурен Суренович Устьян, Мартирос Мушегович Марабян, Хачо Мушегович Марабян.

Единственное двухэтажное сооружение в селе - это армянская школа десятилетка, где обучаются 500 учеников. Правда, с недавних пор город начал штурмовать село Гумиста, безжалостно, без поворота и спроса девятиэтажными домами, которые растут, как грибы.

Школа носит имя героя Советского Саюза Арутюна Хачиковича Чакряна, В 1944 году 8-9 мая молодой капитан одним из первых со

знаменем в руках поднялся на вершину Сапун-Горы и был сражен вражеской очередью. Во дворе школы ему поставлен памятник-бюст. Вокруг памятника убрано, всегда у подножия цветы.

Если бы Шота Руставели смог подняться и поглядеть сквозь века на наш сегодняшний день, то удивился бы, что его именем названы города, села, поселки и сотни улиц, вероятно, обрадовался бы, узнав, что именем его праправнука названа улица, на которой тот родился, бегал и учился. Захотел бы увидеть и улицу Героя Арутюна Чакряна. С селом Гумиста связана жизнь многих выдающихся личностей. Полковник милиции Серго Гарекинович Казарян, работающий в Сухуми, стал зятем нашего села - он взял в супруги себе Вартануш Марабян. Саркис Гарекинович в 1942 году молодым лейтенантом получил первое боевое крещение под Нальчиком. Закончил войну в звании майора в Берлине. Освобождал и Прагу. Мы с Серго не земляки, зато наши деды, отцы родились в Трабизоне, в селе Шана.

И еще. Мы, многие гумистинцы, за свое новоселье благодарны председателю к/х Хачику Гарогозяну и строителю Рафику Аветисяну. По праву они являются Героями села. Рафик Аветисян трагически погиб, но для некоторых (должников) это было радостным событием.

ЖЕНЩИНЫ

О женщинах очень много сказано, много написано, пишется и бесконечно много поется. И они, право, этого заслуживают. А главное в том, что никто не в состоянии ни подытожить, ни сказать, что женщина всесторонне изучена, понятна. Ой, как далеки мы от этого. Ой, как не понятны нам порой их желания, настроение, поведение. Отсюда, наверное, и наше стремление к прекрасному полу, к неразгаданной загадке природы. И при всем этом хочется видеть наших милых женщин свежими, здоровыми, счастливыми и нестареющими. Верно, в жизни мы думаем, творим, радуемся и грустим вместе, но все же основная тяжесть за семью возложена на нас, мужчин. И если в работе, в любви мы окажемся на высоте, то наша семья будет процветать. А если мы хотим, а хотим мы всегда, чтобы в семье был идеальный порядок и уют, нам необходимо стать Прометеями, дабы дарованным нам огнем обогреть семью и чтобы этого веселого огня хватило надолго. И женщины будут улыбаться тебе и жизни и не превратятся в вялых, скучных, грубых, преждевременных старух.

Мне хочется сказать, что многие мужчины недостаточно внимательны к девушкам. Очень часто мы "липнем" к женщине, которая пришла к нам, оставив третьего мужа, и не замечаем свежую, как лепесток розы, достойную девушку. Вот и приходят в голову мысли, а не пришло ли время, когда девушка после двадцати пяти лет получила бы право сама выбирать себе спутника жизни, создавать семью и осчастливить мужчину, чего так часто не достает многим из нас. Хочется писать и писать о прекрасных женщинах, заглядывать в их души, отвечать перед ними за свою прожитую жизнь.

МУЖЧИНЫ

Когда в семье много мальчишек, в доме шумно и весело. Когда они вместе растут, кругозор их шире и разум яснее. Особенно это заметно по мальчишкам школьного возраста, когда младшие перенимают все у старших. После школы институт, служба в армии, а там глядишь - и съехались братья в родной отцовский дом образованными, зрелыми мужчинами. В этом их сила и богатство. Говорится же: "Брат братом силен". Начинают совещаться, принимать совместные решения, приступают к их осуществлению. А там незаметно подступает пора жениться, заиметь свой очаг. Свадьба - это счастье, радость для всех от малого до старого, а для родителей более всего - сын определился. А там и внуки пойдут, которых дед любит чуточку больше, чем своих собственных детей. Не оттого ли это, что достигнув предела, мужчина постепенно начинает скользить до наклонной вниз в сторону детства? А отцы все, что получили в свое время от своих родителей в вопросе воспитания, начнут передавать своим детям. Так уж устроена живая природа - от старшего к младшему. Будь то человек, птица или зверь. Но в отличие от четвероногих человек учит своих наследников не только хорошему, но и плохому. В таком случае мы говорим: в семье не без урода. Существуют и другие уродства. Например, жили до женитьбы братья душа в душу. Переженились, отношения поостыли, а там, глядишь, и друг к другу перестали ходить, зато дорога к новым родственникам широко распахнулась. Это молодые жены, согревая бочок мужа, воспользовались их слабостью и установили в семье свой закон. Мало того, что связь между братьями обрывается, но молодые мужчины забывают, что у них имеются престарелые родители. Если не в куске хлеба, то во внимании сыновей они очень нуждаются. А жены довольны, "перетянули" мужа на свою сторону. А парень-то живет и в ус не дует, не замечает, а иногда и не желает замечать, что находится под башмачком своей жены. Вот и пришла беда, потеряно богатство - дружба, братья, забыты родители. А ведь их жизнь - пример для детей. "И вскоре скажут им: что посеял, то и пожинай".

От отцов, от дедов пришла к нам мужская мудрость - жену выслушай, но живи своим умом, не теряй родных и друзей, не забывай

родителей. Всегда и повсюду поступай по-братски. Купил себе понравившуюся вещь, подумай, а может она и брату пригодится - дари! Это должно доставить тебе радость. А если твоему поступку обрадуется еще и твоя жена, знай, у тебя полноценная семья. Не по домострою воспитывай девушку, ставшую твоей женой, а разумением и уважением к тебе, к твоим родителям и близким. Они подняли тебя на ноги, сделали человеком. Это им она обязана тем, что у нее есть муж. В свою очередь и ты уважай привязанности своей жены. Семья держится на взаимном уважении. Семейные отношения - это не канат для перетягивания. Мужчине всегда это надо помнить.

СОСЕДИ

О соседях есть очень много пословиц и поговорок - слова мудрые, из жизни взятые: "Близкий сосед лучше, чем дальний брат", "Сосед раньше солнца встает", "Дом, участок хорошие, а сосед плохой - меняй местожительство". Покупая дом, обычно спрашивают, а какие соседи? Порой в ответ слышишь - плохие. А ведь прежде, чем дать оценку соседу, оглянись на себя, сам-то ты, каков? Почему плох для тебя сосед? Или забыл, что с хорошим человеком не враждуют? Следовательно, сперва поищи вину в себе, а затем в соседе. Сосед - это тот человек, который ежедневно нужен тебе, а ты ему. "Как бы ни был ты богат, а от соседа зависим".

В соседстве, если одна сторона хороша, то мир сохранить удастся. А если обе стороны, не дай Бог, негодные, тогда бери ноги в охапку и беги - добра не будет.

А разве плохо, когда сосед все имеет? Ведь из того, что он имеет, может и тебе пригодиться? И все это взаимно. А разве соседство не богатство, когда ты готовишься к торжествам, а соседи тут как тут: и словом, и делом помогают, и шуткой перекидываются, глядишь, и все готово к приему гостей.

Локоть соседа - большая сила, особенно, когда у тебя беда. Он первый рядом с тобой и поможет, и разделит горе с тобой, и организует все, что необходимо, когда у тебя руки опустились.

На Кавказе семью, которую постигла беда, опекают соседи: поочередно дежурят, готовят обед, кормят, убирают, принимают и провожают людей.

Помню, когда погиб Аршак, нам очень помогли соседи, особенно, Альберт и Анаит Малхасяны. А когда понадобился мастер-жестянщик, чтобы обшить памятник сыну дюралью, сосед Ладо Тодуа с сыном Юрой два дня безвозмездно трудились на кладбище. Соседом надо дорожить, беречь соседа. Дружба с соседом - хороший пример для молодежи, ибо сосед - это крепкая рука друга, на которую ты можешь и должен опереться!!!

ПРИРОДА

В нашем краю, на побережье Черного моря, первыми в марте цветут мимоза и алыча. А потом уже, что ни день, то новый цвет. Самыми предусмотрительными оказались цитрусовые. Они цветут во второй половине мая, когда уже нет опасности в заморозках и тумане. Откроешь окно утром, в комнату врывается густой аромат цитрусового цвета, жужжание пчел, на фоне которого слышатся песни дрозда, постоянного жителя наших садов. Дрозды гнезда вьют в густых и колючих вершинах апельсиновых и лимонных деревьев, куда не могут добраться ни кошки, ни мальчишки.

В саду дрозды выполняют очень важную и ответственную работу, они санитары наших садов. Очищают деревья от червей, гусениц и кузнечиков, которые поедают листья цитрусовых. Эта работа не из чистых и не из легких. Им приходится рыться в земле, в густых зарослях веток и колючек, налету схватывать вредителя, а чтобы скрыть на себе следы грязной работы, они одеты в черные "халаты".

А как оценить труд цитрусовода, который ничуть не легче труда - его верного помощника-дрозда. Цитрусоводу приходится каждую зиму перекапывать корни, обрезать иссохшие и нижние ветви. С появлением плодов и до самого сбора урожая два-три раза опрыскивать, точнее, сверху до низу промывать химикатами и разными препаратами каждое дерево. Ни одно плодовое дерево такого тщательного ухода за собой не требует. Лечение нужно для очистки листьев и плодов от своеобразного рода сажи. Препараты содержат яд, который убивает вредоносных микробов, бабочек, гнездящихся на листьях и плодах.

Цитрусовые на побережье Черного моря распространены на юге: от города Батуми до Адлера и Сочи - на севере, на протяжении, примерно, 450-500 километров. Морозов здесь почти не бывает. Но, если задует из Новороссийска норд-ост или же с ледников Кавказа начнет спускаться вечный холод и охватит районы Гагры и Сухуми, то это ЧП - цитрусовые вымерзают. Они выдерживают мороз до 8-9^о. Цитрусовые за пределами республики стоят в несколько раз дороже. Это можно объяснить тем, что очень дорога перевозка за пределы республики, везде надо "дать в лапу" и немало, иначе сквозь паутину заграждений не пробиться. Будет рынок свободным, дешевле станут цитрусовые. А пока деньги покупателя через нас

поступают в грязные руки, власть имущих.

Сейчас цитрусовые поднялись еще севернее. В этом большая заслуга крестьянина-цитрусовода, сумевшего на холмах северного побережья вырастить эту теплолюбивую культуру.

А немалоизвестная хурма уже перешагнула речку Псоу и горит маленькими солнышками на склонах горы у города Туапсе.

Думаю, что это не предел продвижения светолюбивых и теплолюбивых деревьев к северу.

ВОРОНЕЖЦЫ

В1964 году на автомашинах "Победа" и "Москвич" мы совершили пробег по маршруту Сухуми-Сочи-Анапа, затем через переправу в Керчь-Феодосию-Пролом-Симферополь и обратно. Мы - это Трдат, руководитель пробега, я - владелец "Победы", Анник, Имастуи и мальчик Вреж Трдатович. Из Краснодара к нам присоединились на "Москвиче" Хачик с супругой Раисой и сыном Арсеном и еще Агасер Егикян.

После двадцатилетнего отсутствия все, что мы увидели в родных местах, показалось нам удивительно маленьким. Даже дома и горы казались меньше привычного. На юго-востоке Пролома возвышалась высокая скала-стена. Теперь она вроде бы ушла под землю: стала ниже и доступнее. Может, мы повзрослели и видели в жизни более высокие дома и горы. А, может, они в нашем детском восприятии были большими и недоступными, а взрослым и море стало по колено?

В Симферополе мы сделали остановку у фронтового друга Трдата Петра Григорьевича Пацоры, живущего на ул. Барышева, 3. Эту улицу ни один таксист не знал и не смог отыскать. После нескольких опросов встречных Трдат с большим трудом подвез нас к дому товарища. Приняли радушно, хотя нас было девять человек. Когда мы заикнулись, что нас много, Петр, улыбаясь, напомнил нам поговорку: "В тесноте, да не в обиде".

За столом долго вспоминали, кому какая досталась доля в жизни. Наш мужской разговор поддержала хозяйка, учительница Мария Игнатьевна. Вот что рассказала она в тот вечер:

- Я уроженка деревни Ярки Воронежской области. В нашем селе, да и не только в нашем, на масленицу проводились массовые гуляния. Собирались малые и старые, хороводили, организовывали игры, скачки, боролись. Нам, детворе, было очень интересно поглядеть на эти состязания. Бывало и такое, когда село шло на село в кулачном бою.

Об этом я слышал впервые и попросил Марию Игнатьевну подробнее рассказать об этих боях. И она рассказала про удивительный обычай.

- В каждом селе имеются мужчины, одаренные физически, атлетического телосложения, смелые и ловкие. В этот праздник на

меже двух сел встречаются два богатыря. По бокам их сопровождают два надежных односельчанина, чтобы обезопасить бойца с флангов. Два силача вступают в кулачный бой - кто кого собьет с ног.

Победителя приветствует село, он ликует. Ему преподносят призм, подарки, слава его распространяется по всему району. Такими силачами у нас в селе были Комовы - Игнат Тимофеевич - мой отец, и дядя Петя, его младший брат. Без призов и подарков они с ристалища не возвращались.

Отец жил в одной половине села, дядя Петя - в другой. Жители села часто задавались вопросом: какой из Комовых сильнее? Не поедут же два брата на кулачки. Вот тогда и придумали - вывести в поле сельского бугая и дать братьям померяться силами с гордостью села. Задача состояла в том, чтобы поставить бугая на колени.

Народу собралось - уйма. Пришли даже из соседних сел. Вывели быка в поле, поставили в центре круга. В носу у зверюги было продето мощное кольцо. И толпы медленно вышел отец. Шел с засученными рукавами. Подошел к быку, погладил по спине, пох лопал по могучей шее и встал у головы великана. Из толпы неслись крики, свист, улюлюканье. Но когда отец взял быка за рога, на ступила мертвая тишина. Слышно было, как отец негромко произнес: "Ну, кто кого?". И тут все услышали, как бык замычал и пал на колени. Что тут началось - надо было только видеть, а еще лучше слышать. Село в один голос орало: "Слава Игнату! Игнат - богатырь!"

Долго не могла угомониться толпа. Из нее выскочили молодые ребята, человек десять. Подняли отца, понесли на руках на возвышение. А бык вскочил на ноги, отряхнулся и смотрел на толпу, мотая головой, словно не хотел признать результата первой схатки.

Потом наступил черед дяди Пети. Он смело подошел к быку, взялся за мощные рога и, покачивая быку голову, расставил ноги пошире. Мощным рывком влево крутанул голову быка. Бык устоял, но лишился одного рога. Он остался в руке дяди Пети. Взорвалось всеобщее: "Ура!" Вновь подбежали ребята, подхватили дядю Петю, подняли над головой и с рогом в руке понесли и усадили рядом с отцом. Рог долго хранился в доме дяди Пети, как трофей за победу нал быком.

В 1944 году из областей России, Украины людей семьями перевозили на постоянное местожительство в опустевшие дома, сослан-

ных из Крыма. В ту пору мне было восемнадцать лет. Я все отчетливо помню. Нас подвезли к дому в большом армянском селе. Власти предложили нам дом, хозяйство, фруктовый сад с урожаем на деревьях. Во дворе в кучах лежала часть выкопанного картофеля. Крепкое было хозяйство. Все было в нем, не было только хозяина.

Ответственный за поселение, показывая нам дом, гордо произнес:

- Пожалуйста, заселяйтесь и живите себе в. удовольствие. Это армянское село, а армяне, как известно, народ трудолюбивый и аккуратный. У них все всегда должно находиться в полном порядке. Точно так же и у болгар, у немцев, у греков, живших в Крыму. В основном это были крестьяне, любившие и понимавшие землю, почитавшие труд. Особенно немцы. Их села всегда отличались чистотой, стандартными домами, ровными и аккуратными улицами, заборами. Насчет уплаты за дом и хозяйство: хотите, можете враз дать, а хотите - в рассрочку.

Отец на эту тираду никак не отреагировал. А тот, заметив, что переселенец никак не реагирует на его щедроты, заговорил снова:

- Вы что, недовольны? Вам так повезло! Большой особняк, колодец, сад, сарай, даже корова сохранилась. В селе остались армянки, у которых мужья русские, видимо, они ухаживают за скотиной. Да и охрана в селе на высоте.

После продолжительного молчания отец ответил:

- Вы говорите, мне повезло? Но я не собираюсь на чужом несчастье строить себе счастье. Как будут в этом доме жить мои дети? Как их воспитывать? Обретут ли они счастье и покой, если дети, родившиеся в этом доме, скитаются где-то на чужбине, в нищете и проклинают правительство и новых жильцов? Если, конечно, они еще живы. И они будут правы. Спасибо, но такого добра мне не надо.

У представителя власти видно что-то екнуло внутри. Он вновь обратился к отцу:

- Товарищ Комов, я заселил новыми жильцами сотни домов. Все остались довольны и благодарны. Свою миссию я выполняю честно. А вы удивили меня, боле того, заставили задуматься. Что же происходит? Шел четвертый год войны. Не всякий выжил под оккупацией. Смерть, как тень, следовала за каждым. Люди играли с ней в прятки, помогали партизанам, саботировали новый порядок, а когда освободились из-под немецкого сапога, радости их не было

предела. В свои семьи стали возвращаться воины. Старики, женщины, подростки приступили к уборке хлебов, фруктов, овощей. И тут, на тебе, такая надобность срочно всех выселить. Оставить веками нажитое, оставить выстраданный урожай. 20 минут на сборы! И оккупация, и высылка, и заселение домов моих земляков происходило и происходит на моих глазах. Это - предательство. Это - дикость! Страна наша самая справедливая, самая демократичная - и вдруг... Язык право не поворачивается сказать. Вот мы с вами откровенно беседуем без свидетелей. Но я боюсь, что завтра или позже, кто-то из нас исчезнет, как исчезают миллионы... Отец вплотную подошел к собеседнику, положил свою тяжелую руку ему на плечо и сказал: "Раз уж пошел разговор на откровенность, то я выскажу все, что накипело, может, разгружусь, успокоюсь. А ты знай, если со мной что-нибудь случится, то сядешь рядом со мной. Так что я тоже сомневаюсь в тебе, но хочется поговорить по душам. Раз мы думаем и говорим одинаково, значит, мы еще можем положиться друг на друга. Мы давно перестали мыслить самостоятельно и жить своим умом. В нас сидит страх. Мы выполняем то, что нам диктуют сверху. Если заберут нас, кто думаешь будет виноват? Один из нас. Так было в 1937-38 годах. Трусы, подхалимы ради того, чтобы сохранить свою шкуру шли на подлость, предавали, соседа, товарища, брата, жену, отца. Писали анонимки, стучали на всех. Их доносы становились главным документом обвинения. Сейчас дело обстоит несколько иначе. Сейчас они занимаются обманом, приписками, воруют, хитрят, лицемерят ради наживы. Мы со дня рождения не знаем, что такое совесть, честность, порядочность, мужество. У нас отобрали смысл жизни, идею, подсунули идейный суррогат. Разрушили святыню народа - церковь и заменили ее безбожными сектами, красными уголками, где проповедовали чуждые народу идеи и насилие. А церковь, которая с детства учила отличать белое от черного, нравственность от безнравственности, добро от зла была признана вне закона. И мы потеряли человеческое достоинство, уважение и доверие своих близких. Младший перестал признавать авторитет старшего. Распространилось пьянство, наркотики; хулиганство стало нашим постоянным спутником в жизни, матерщина не умолкает даже в общественно-культурных местах, матерят Бога и Христа. Чтобы восстановить то, что мы потеряли благодаря октябрю 1917 года, нам, по меньшей мере, надо три чет-

верти века, если не весь век целиком. А годы, прошедшие после Великого Октября, на календаре истории надо обрамить черной лентой. Это годы мракобесия и геноцида своего народа. Выйти из безнравственности, в которой мы утопаем, нам поможет слово Божье, проповедующее любовь к ближнему.

После такого разговора местный властитель старался уговорить отца остановиться в этом доме:

- Зачем вам, Игнат Тимофеевич, уходить? Останьтесь. Будем рядом, будем встречаться. Нам есть, о чем поговорить.

- Нет уж, помилуйте, - ответил отец. - Я уже сказал.

Мы поехали в русское село. Там отец нашел отъезжающую семью, купил у нее дом. Я жила с отцом пока не вышла замуж за Петра Григорьевича. Здесь, в Симферополе, обустроились, заимели двух сыновей, а от них четырех внуков, и живем.

Слава богу, что сохранились еще светлые души, чистые сердца. Если бы не эти островки высокой нравственности в океане зла, ой, как тошно было бы жить на этом свете.

СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ ВЕТЕРАНЫ

С 20 по 30 октября 1989 года в Севастополе проходила встреча ветеранов-севастопольцев, посвященная 45-летию освобождения города от немецких оккупантов. На встречу был приглашен и мой брат Трдат. Мне тоже захотелось поехать в город моего отрочества, в город, где застала меня эта бесчеловечная война. Трдат попросил вызов и на меня. "

В первый день встречи собралось человек 80. Потом стали прибывать чуть ли не ежечасно, а через неделю число участников удвоилось.

Среди ветеранов защитников Севастополя были разные люди - и отменные здоровяки в гражданской и военной формах, многие были в матросках, были и с тростью, и на костылях...

21 октября председатель городского Совета ветеранов капитан первого ранга Михаил Григорьевич Бойсак провел встречу прибывших ветеранов в клубе моряков. Ветеранов встретило командование флота во главе с вице-адмиралом, Все было честь по чести.

Выступавшие было много. Каждому желающему было предоставлено слово, и. каждый получил возможность поделиться воспоминаниями.

Герои, стоявшие насмерть у стен города Героя "48 лет назад, с большой неприязнью отзывались о своем тогдашнем командовании, которое в последние дни обороны на произвол судьбы бросило солдат и матросов, между морем и немцами, а само бежало на самолетах на большую землю. .

- Севастополь пал. Нас, тысячи тысяч, оставшихся без боеприпасов, пищи и воды, зажали на мысе Херсонес. Немцам ничего другого не оставалось, как добить нас артиллерией, минометами» авиацией. Завидев в море судно или макушку подлодки, мы бросались в воду и плыли, кто еще мог слыть, в надежде, что нас подберут. Но своп же проплывали мимо... Пловцами мы были не ахти какими, и поэтому на обратном пути многие пошли на дно морское, кормить рыб, утаскивая за собой отбивающихся от утопающих товарищей. Так далеко не героически закончилось наше сопротивление у стен Севастополя. Кто не утонул» не был убит - был пленен немцами, - глотая слезы, едва смог договорить старый матрос. Пленных конвоировали в большинстве случаев конные и

пешие. Наша колонна растянулась на дороге от Севастополя до Бахчисарая...

- На Херсонесе я был ранен в грудь, - говорил с трибуны другой матрос. Лежал на голой земле, как и все раненые, и вдруг появились немцы. Трое из них отделились и остановились со мною рядом. О чем-то поговорили. Третий был татарином, щелкнул затвором, но немцы отвели ствол винтовки в сторону. Я понял слова "гут арбайтен". Спасибо немцам, хоть от татарина спасли.

На трибуну вновь поднялся председатель Совета ветеранов Бой-сак. Заговорил медленно, убедительно, подбирая доходчивые слова:

- Дорогие товарищи, моряки! В войну и после войны военнопленных преследовали. Не доверяли им. Одних посадили, других загнали в лагеря, как изменников Родины. Конечно, все это было несправедливо. Вы теперь и сами знаете об этом. Перед памятью бывших товарищей с этой трибуны я заявляю: Вы - Герои! Вы выполнили свой воинский долг до конца, и вы не какие-то там предатели. Война - это страшная вещь. Без жертв и пленных войн не бывает. Об этом свидетельствует история человечества. Вы сделали все, что возможно было сделать на таком ограниченном куске суши. Многим посчастливилось выжить, снова оказаться в строю и добить врага в его берлоге.

Выступающий на минуту умолк, присматриваясь к сидящим в зале, потом сказал:

- Прошу встать тех, кто пережил плен.

Люди зашевелились, захлопали сиденьями стульев. Я оглянулся. Стоял почти весь зал.

Большая часть ветеранов, как и я, жила в гостинице "Севастополь" на улице Нахимова, а остальные в гостинице "Крым". Питались мы в ресторане при гостинице.

Дня через два по приезде я за завтраком увидел, как две дамы под руки ввели в зал ресторана пожилого мужчину, вероятно, слепого и присели за свободный столик. Ухаживая за ним, они подавали ему в руки хлеб, ложку, вилку, подставляли тарелки.

Оказалось, что мы были соседями в гостинице "Севастополь". Меня заинтересовала эта трогательная забота. Захотелось познакомиться поближе. Такая возможность вскоре предоставилась. Когда одна из дам под руки повела старого матроса на второй этаж, я поспешил ей на помощь, взяв старого матроса под руку с другой

стороны. Он сразу почувствовал незнакомую руку. Я извинился, назвал себя и сказал, что хочу помочь ему.

- Ну, спасибо! - сказал он, когда мы подошли к дверям его номера. Я пожелал им доброго здоровья и направился к себе.

В следующий раз я подошел к нему уже смело. Он узнал меня, поздоровался, протянув руку:

- А, кавказец! Здравствуй, здравствуй!

Звали его Юрием Матвеевичем Крамарем. На вид он был вполне здоровый мужчина. Если бы ему вернуть зрение, то он в свои 67 лет мог бы поспорить со многими своими сверстниками-здоровяками. Сопровождающие его дамы - дочери. Все они жители Хмельницкой области. Этот, много перенесший человек, вот что рассказал мне о себе.

Когда началась война, он был в охране аэропорта Сарабуз, поблизости от Симферополя. Когда немец прорвался через Перекоп и вошел в глубь Крыма, Юрий Матвеевич уже крепил оборону вокруг Севастополя.

- А потом в боях не расставался со станковым пулеметом "Максимом", пока меня не контузило, - рассказывал он. Подпускал немцев поближе и выбирал в первую очередь офицеров. Бил почти в упор, косил, как траву. И они падали - кто опрокидывался назад на спину, кто спотыкался и клевал носом землю, кто пластом падал вперед, кто подскакивал, будто его ошпарили кипятком. Были и такие, кто катался по земле.

В последних числах июня, когда фронта практически уже не было и командование, бросив нас, улетело из Севастополя, мы, брошенные на произвол судьбы, все еще сопротивлялись, хотя и отступали. В одном из таких боев у меня был убит второй номер. Попробуй справься один со станковым пулеметом - некому ни ленту подать, ни поправить ее. Да что там! Кто испытал это, поймет... тут каждая секунда дорога. Это не капусту на соления рубить. Ребята отходят, кричат: "Юра, отходи! Немец обходит!" А как уйдешь, если только заправил ленту и прицелился? Вот и луплю по тем, кто лезет, кого достать могу... Ты здесь? - вдруг спохватился Юрий Матвеевич.

- Здесь, здесь! И внимательно слушаю, - успокоил я его.

- Потом гляжу, а вокруг меня ни немцев, ни наших. Ну, думаю, пора догонять своих. А тут как свистнет, и вдавливает меня в землю, понял, что взрыв. Оглушило. Когда очнулся, сел и вижу, что меня с

пулеметом отбросило метров на пять. На месте, где я лежал с пулеметом - огромная воронка. Голова трещит, в ушах звон. Хватаюсь за голову, а меня мутит, не могу прийти в себя. Тут ко мне подбегают ребята и что-то говорят, а я ничего не слышу из-за гула в ушах и слабости. Поднимают меня на ноги. Гляжу на ребят, а они все без ремней и головных уборов... И повели нас в сторону Симферополя. А там, на огромном поле, огороженном колючей проволокой, на сколько хватает глаз, одни черные бушлаты, будто весь Крым перерядился в матросскую форму. Потом лагерь за лагерем. Освободили меня наши в Польше. Отмыли, подкормили, проверили. А как набрался немного сил, надели на меня солдатскую форму и погнали на Берлин. Добрался. Через год после войны демобилизовался. Приехал в село Богдановцы, Дорошянского района, Хмельницкой области. Познакомился с девушкой Машей. Теперь она Мария Афанасьевна. Построили дом, обзавелись хозяйством, живностью. Потом пошли дети. Сначала родилась дочь Анна, потом сын Василий и снова дочурка Дина. У всех у них свои семьи. Построились рядом с нами. Так и живем все рядом, можно сказать вместе. Помогаем друг другу. Василий и Ирина Александровна подарили нам внука Игоря. Ему уже 13 лет. У Анны муж Владимир Трофимович Корчевых. Работает киномехаником. Сыну Анатолию 19 лет, дочери Наташе - 16. Дина работает медиком. Замужем за Дмитрием Григорьевичем Ватычем. У них сын Роман, ему 10 лет. Вот какая большая у нас семья.

Я уже достаточно близко познакомился со старым матросом и его дочками. Приглядывался к ним, и добрая зависть появлялась в сердце, когда видел, с какой нежностью и добротой дочери относились к слепому отцу. Сколько надо Анне и Дине терпения, доброжелательности и нежности, чтобы ежеминутно предупреждать желания отца, совершать этот подвиг, на который мало кто из современных детей отважится. Поразительные люди!

- Почему же сын не поехал с вами? Ведь ему легче было бы с вами и вам удобнее? - поинтересовался я.

- Сын - мужик! Он дома по хозяйству нужен. С дочками лучше. Они уже привыкли, знают, что и когда мне нужно...

Он так уверенно и спокойно говорил, что я невольно залюбовался им.

"Сколько в нем достоинства, веры в детей и их благородство," -

подумал я и почему-то спросил:

- Вы когда-нибудь ссорились с женой?

- Из-за чего?! - удивился он. Она у меня не ревнивая, так же, как и я. Мы живем спокойно, дружно... Мы еще с молоду не придавали этому значения. Верили друг другу. Бывало на гуляньи или на свадьбе она танцует, с кем хочет, я тоже. И разговоров на эту тему у нас не возникало. Вот женись я на Нунэ - твоей землячке, ссор, наверное, не избежали бы.

Я с удивлением посмотрел на него, он продолжил:

- Давно это было. Еще в начале обороны Севастополя меня ранило в ногу. Увезли в Поти, а оттуда в Ленинакан, в госпиталь. Там я познакомился с медсестрой. Огонь - не дивчина! Вот она ревновать могла.

- Ну, разошелся, кавалер! - засмеялись дочки.

- Не смейтесь. Землячка его была прекрасна! - он потряс меня за рукав, и мы оба рассмеялись.

- Да, - сказал я, - ваши дочки совершают подвиг!

- Какой там еще подвиг! - возмутились было дочери. Отца взяли и поехали. Что тут героического?

- Подвиг, дочки, подвиг! - подтвердил отец. Без вас не смог бы приехать.

Перед отъездом я зашел к Юрию Матвеевичу. Застал его одного. Дочери пошли по магазинам купить гостинцев, если, конечно, набредут на что-нибудь подходящее. В знак внимания преподнес матросу бутылку знаменитого абхазского вина "Псоу". А для внуков "Гостинец от Зайца" - несколько оставшихся мандарин и единственную хурму.

- Больше не осталось, - извиняясь, сказал я.

- Большое спасибо! - возразил он. "Гостинец от Зайца" всегда был символом внимания и сердечности.

На этот раз я отважился и спросил не без чувства неловкости:

- С каких пор вы не видите?

- Сперва перестал видеть раненый глаз. Лет 12 назад заболел и второй. Куда только не ездил. Медицина оказалась беспомощной. Так и живу с потухшими глазами.

Я распрощался с Юрием Матвеевичем, пожелал ему и всей его большой семье доброго здоровья. Высказал пожелание увидеть его здесь и в 1991 году, когда будем отмечать пятидесятилетие обороны

Севастополя.

Еще на пути в Севастополь мы с Трдатом навестили в Симферополе боевого друга Трдата Петра Григорьевича Пацору. Его улицу мы долго искали, зато Петр Григорьевич будто ждал нас, был дома и широко раскрыл нам свои объятия. Встреча была радостной. Петр. Григорьевич говорил громко, особенно, когда возмущался. Я старался не докучать своим присутствием и по возможности оставлял их наедине.

Находясь на крыльце, я вдруг услышал его громкий, возмущенный голос, переходивший в крик. Из их объяснения я понял, что он рассказывал Трдату, что после нашего землетрясения у них собирали деньги в помощь пострадавшим в Армении.

- Каждый давал сколько мог, но не менее десятки. И вдруг один заявляет: "Почему я должен помочь армянам, если я никого из них не знаю?" "Что ты понимаешь в людях?! - возмутился я. Я воевал с армянами, с самой обороны Севастополя и всю войну! И если бы пришлось воевать снова, я бы разыскал Трдата и воевал бы только с ним, во всем доверяясь ему!"

На второй день Петр Григорьевич предложил съездить на его "Москвиче" в ваше родное село Пролом.

Нашего дома уже не было. Мы походили по бывшему нашему подворью, с грустью вспомнили, где и что раньше стояло или росло.

Мысленно мы вернулись в наше детство. Вспомнили тяжелый крестьянский труд родителей, и как они выкраивали время, чтобы уделить нам внимание, улыбнуться нам измученной улыбкой на страдальческом лице. Мы, мальчишки, внимание и ласку родителей воспринимали, как наивысшую награду. Представляю, с какими радужными мечтами строили родители дом и с каким настроением покидали его.

В развалинах дома я нашел осколок черепицы. Очистил его от земли и подумал: "Отец где-то раздобыл черепицу. Может, он держал в руках этот кусок?"

Осколок этот я тщательно, до его естественного розового цвета, оттер, завернул в платочек, привез домой и положил за стекло серванта.

Напротив нашего двора через дорогу стоял дом Давида Асланяна и тети Анюты. В доме том выросли четыре парня - Арменак, Гурген, Ваня и Бохос. Гурген был разведчиком. Погиб. О нем мог бы на-

помнить обелиск, но на нем высечен лозунг: "Вечная память проломским партизанам". И ни слова больше. Ни одного имени. Будто "проломские партизаны" - безликое существо, а не человек в отдельности, с именем, фамилией, отдавший жизнь за Родину!

Девяносто процентов, ушедших в леса из Пролома были армяне. Может, потому и нет имен на камне ни живых, ни мертвых, чтобы кому-то не стало стыдно за то, что сослали тех, кто проливал кровь в партизанах! В лес из Пролома ушли 27 армян.

Побывали мы и в Васильевке, в школе, где учились в русских классах.

Из Симферополя Трдат, Петр Григорьевич и я на электричке приехали в Севастополь на встречу ветеранов, о которой я уже рассказывал. Многие ветераны были уже преклонного возраста. Большинство после войны увиделись впервые. И, конечно, смеялись, и, конечно, лили слезы радости, вспоминали, скорбели по погибшим, рассказывали о себе.

Каждый день приносил все новые встречи с севастопольцами. Сходились, расходились, чтобы на завтра где-нибудь встретиться. И с этими и с вновь прибывшими.

Потом наступили тяжелые дни расставания. Подошел и наш с Трдатом черед.

В гостях у Марии Игнатьевны и Петра Григорьевича я побывал еще раз в мае 1990 года. Встретил их в окружении сыновей. Двух старших я знавал и раньше, правда, мальчишками. Теперь мужчин у них прибыло. Так что теперь Марию и Петра окружали шестеро мужчин. Старший сын Володя с Еленой Николаевной имеют троих сыновей - Андрея, Алексея, Александра. Леонид и Тамара Григорьевна имеют только Вячеслава.

- Наша забота - ваши внуки, - говорит Мария Игнатьевна и тут же добавляет: - А хочется еще, чтобы и внучки были, хотя бы по одной, пока мы с Петром Григорьевичем еще есть.

Петр, улыбаясь, подтвердил. На второй день Володя и Леонид всех нас повезли к себе. В дальнейшем мы перекинули мост дружбы Кавказ - Крым. Он действует и сегодня.

В ГОСТЯХ

В гостях у нас из царского града на Неве бывают Борис Андреевич и Антонина Михайловна Корнышевы. И мы бываем у них. Как-то зимой с братом Вартаном Акоповичем Нерсесяном гостили у Корнышевых. Одеты мы были по-зимнему, но только в соответствии с зимой южной - в туфлях, в плащах, внутри плащей, правда, мех, но все же не по-северному.

Термометр показывал 35 ниже нуля, когда мы на остановке ожидали автобус. Местные вели себя нормально, как ни в чем не бывало. Мы беспрестанно двигались, похлопывали руками, терли уши и носы, словом, представляли собой довольно жалкое зрелище. Видать наш вид действительно вызывал жалость, к нам подошла молодая женщина и, показывая на здание напротив, тихо сказала: "Зайдите в подъезд, иначе ваши животы примерзнут к спине".

Нам это показалось шуткой и захотелось рассмеяться, но, оказалось, что нам не до смеха.

В подъезд мы, конечно, не вошли, И в автобус не сели. Мы просто отложили нашу прогулку до более благоприятных условий. Подошел автобус. Питерцы втиснулись в него и сквозь промерзшие стекла смотрели на нас, как на инопланетян. Автобус тронулся. Мы сразу "чухнули" в лифт и дали драпу на шестой этаж. Когда немного отошли, сели у окна и смел? сквозь двойные рамы разглядывали морозную улицу.

ВСТРЕЧА ОДНОКЛАССНИКОВ

Сегодня нет ничего удивительного в том, что проводятся встречи одноклассников, однополчан, однофамильцев. В 1990 году, спустя 55 лет, выпускники школы деревни Армянбарин решили встретиться. Инициативу по организации встречи проявил Трдат Аветисович. Я спросил его, где и как он разыщет их, да и сколько их осталось? Он уверенно ответил, что большинство живет в Анапском районе. В таком случае я вызвался помочь ему. Началась переписка, назначение на местах организаторов - людей надо было ввести в курс дела. Встречу решили провести 1-5 августа 1990 года в селе Айгадзор, Анапского района, где, как заявил Трдат, живет большинство потенциальных участников встречи.

Из Сухуми мы выехали втроем. Три брата. Читатель вправе спросить, какое отношение я имею к выпускникам 1935 года? Честно говоря, мне хотелось еще раз побыть со своими братьями. Братьями я называю и родных, и двоюродных, и троюродных братьев. Трдат, я и Миран - последний из Армянбарина, выехали вместе. В Белореченске к нам присоединился Арташ.

Наша делегация на место встречи прибыла на два дня раньше назначенного срока. Вслед за нами стали съезжаться и другие участники встречи. Заключительный день встречи был назначен на 4 августа, в субботний день.

Обычно в одном классе учатся 25-30 учеников. А в Айгадзор приехали 80 наших земляков, так или иначе связанные с юбилярами. Приехали люди и из других республик, краев и областей. Это О.Б. Тополян из Крымска, А.А. Захарьян из Шевченко, Казахской ССР, Светлана и Гайк - брат и сестра Эквадосяны из Ставрополя, Трдат и Грант Захарьяны из Абхазии.

Был избран руководящий орган во главе с Трдатом. Во-первых, нам необходимо было подобрать подходящее помещение. С просьбой оказать поддержку мы обратились к директору совхоза товарищу О.М. Дурнояну. Он принял нас в кабинете, выслушал с полным пониманием и, как мне показалось, с радостью. Пригласил секретаря парткома совхоза В.П. Гусаренко. Узнав о наших намерениях, руководство села поинтересовалось, не собираемся ли мы устраивать в селе демонстрацию? Затем, убедившись в серьезности наших намерений, предоставили нам помещение сельского клуба.

Когда мы вошли в клуб для ознакомления, то увидели, что там наводят порядок – моют полы, устанавливают трибуну, проводят электричество. Поинтересовались: "К чему все это?" В ответ услышали: "Какая-то армянская делегация будет заседать. Начальство велело побыстрее подготовить помещение".

- А что это за делегация? - спросил Трдат.

- А черт их знает. Теперь их так много развелось. Кто, зачем, почему, не поймешь.

В зал внесли вазы с букетами цветов, прохладительные напитки и расставили их на столах, покрытых зеленым сукном. Тем временем во дворе клуба продолжались радостные встречи. Желающих принять участие во встрече было больше, чем самих юбиляров. Когда все оказались в сборе и сели на приготовленные места, на трибуну поднялся Трдат, а члены оргкомитета заняли места в президиуме. Это были Артем Терзиян, Пайцар Вартеванян, Лусануш и Нварт Овсепьяны, Н.А. Маркасузьян, В.П. Гусаренко, О.М. Дурноян, Хосров Поладян, Арташ Захарьян, Гурген Терзиян и Айгуш Экпшян.

Помню, что в зале заняли места Светлана и Гайк Экнадосяны, Вартан Тертерян, Олег и Таисия Экнадосяны, Гоар Поладян, Петрос Томасян, Сирануш Тертерян, Мелкой и Сердак Тополяны, В.В. Шахмеликян, Б.С. Экнадосян.

Две пары из числа юбиляров в свое время составили семейный дуэт. Это Артем Терзиян и Кнар Малхасян, а вторая пара - Хосров Полодян и Гоар Буюкян.

Приветствиями и воспоминаниями завершилась первая часть встречи. Вторая часть хоть и была завершающей, но все же была желанней и веселей. В доме Таисии и Олега был накрыт банкетный стол на 80 персон. Нужно отдать должное Таисии и Олегу и всей семье, взваливших себе на плечи всю заботу по организации банке та. Достать в наше время продукты не просто проблема. В годы перестройки это стало проблемой из проблем. Справиться с такой задачей и при этом не терять улыбку доброжелательства, оставаться хлебосольной хозяйкой, скрывая усталость - это по плечу не каждому.

Хочу поблагодарить и наших сестер Лусануш и Нварт, предоставивших нашей тройке - Трдату, Арташу и мне свой дом. Миран отделился от нас и остановился у своего друга Олега. А мы получили

не только дом, но горячие и холодные блюда в нем, приготовляемые нашими сестрами.

Теплота приема идет из глубины рода - корни нашего родства тянутся к нашей бабушке Эхсане Атомовне Поладян-Захарьян.

Не могу не поблагодарить нашу соседку, с которой нас познакомили наши сестры, уважаемую, энергичную девушку, инспектора райотдела культуры М.Ф. Маркасузян. Это благодаря ее стараниям о нашем мероприятии стало известно в районе, а наши радостные лица на фото были распространены даже за пределами района. Так ради нас постаралась фотокорреспондент М.Старкова. Но позвольте несколько слов и о банкете.

На пути из клуба в "банкетный зал" нас слегка прихватил небольшой дождик. Стало прохладнее, прибилась пыль.

За столом у каждого было свое место. Когда все расселись, Трдата избрали тамадой. Первый тост, разумеется, он поднял за погибших. Потом каждому желающему предоставили возможность поделиться воспоминаниями, рассказать кратко о пройденном пути, о перенесенных тяготах. Засиделись допоздна. Во дворе Таисии и Олега не стихали песни, танцы под аккордеон и кеманчу.

Прощаясь, выпускники 1935-года договорились встретиться через 5 лет, в 1995 году. В тот же день, на том же месте.

Трдат, Арташ и я получили приглашение Пайцар и Вагаршака Сарсуматянов. Приглашение с удовольствием было принято.

Пайцар - одноклассница моих братьев. В1938 году девушка редкой красоты побывала в нашем Проломе у родичей. Была гостем и в нашем доме. Она очень понравилась в моей матери. С тех пор мы не теряем связи.

В воскресенье мы покинули гостеприимный Айгадзор, половина жителей которого наши земляки. С тех пор считаем дни и месяцы, всячески стараемся ускорить приход радостного дня новой встречи.

Всем бывшим и будущим участникам новой встречи желаю здоровья и зеленой дороги в теплый Айгадзор.

БЕЗВИННО РАССТРЕЛЯННЫЕ

Агаджан Сетракович Кешишян - уроженец города Туапсе. Там он вырос, начал работать до войны. Дослужился до начальника военизированной пожарной охраны города Туапсе. Вот, что расска-

зал Агаджан Седракович во время одной из наших встреч:

- С соседом мы жили бок о бок со дня рождения до того трагического вечера 1938 года, когда к его воротам подъехала крытая черная машина. Мое внимание привлек громкий голос соседа и плач его супруги и детей. Подойдя ближе, я увидел его в наручниках.

Во двор вышла дочь арестованного. Заметив что-то непривычное и зловещее, она спросила: "Что здесь происходит?"

- А кто вы будете? - спросили ее.

- Это мой отец, - сказала девушка и шагнула к отцу, пытаясь обнять его, но резкие и грубые слова остановили ее:

- Ваш отец - враг народа, он арестован.

Девушка была убеждена в справедливости того, что делают органы, и поэтому подошла к отцу поближе и сказала:

- Отец, я и не подозревала, что ты - враг народа.

Отец остановился, не спеша, повернулся к дочери, и искренне произнес:

- Доченька, я и сам не подозревал.

Таким образом, сосед Агаджана Седраковича стал одним из тех, кто составил многомиллионную армию "врагов народа". Его, как и многие миллионы других, увели навсегда из родного дома, от семьи.

После революции в нашей стране была установлена диктатура, которая вконец растоптала то, что в мировой правовой практике принято называть "права человека". Вскоре в условиях всеобщей подозрительности и массового террора об этом призрачном понятии и вовсе забыли. Сейчас вроде бы все идет к лучшему. Но, как говорится, поживем увидим.

Уважаемый читатель, предлагаю Вашему вниманию отрывок из газеты "Вечерняя Казань". Автор статьи Просветов Валерий Михайлович утром спешил на работу и, проходя мимо гаражей, увидел в о, ном из них пламя. Тут же услышал крик и бросился на помощь, спасать обгоревшего человека. Он сам тоже сильно обгорел и оказался в больнице. Незнакомые доноры давали кровь, остальные - помогали чем могли. После выздоровления В.М. Просветов через печать обратился с благодарностью к добрым, сочувствующим людям, которые не жалели своей крови и времени ради спасения товарища. Мы также поблагодарим настоящего героя за оказанную помощь товарищу, который мог погибнуть в огне!

Сейчас все и все критикуются, но нравственные ценности все-

таки были, есть и будут. Доброта, бескорыстие, отзывчивость и сострадание - все это накоплено нашим народом веками, и в проявлении этих черт люди не знают себе равных.

В той же Казани живет семья, которую хорошо знают в Гумисте, Абхазии, Сухуми, так как они частые гости в нашем селе. Вахтанг Григорьевич Аветян - инженер. Супруга - Виктория Александровна - педагог. Сыновья - Григор (Гоша) - микрохирург, Сурен - строитель. Вся семья с высшим образованием, а Гоша получил диплом с отличием. Об этой чудесной семье можно писать и писать. Но сегодня нет в живых главы семьи, которого звали в Казани и на Кавказе Вахтангом. Но у Сурена и Виты есть сын, названный в честь деда Вахтангом. Родители Виктории Александровны - фронтовики. Мать, Евгения Яковлевна Маслова, санитарка, часто вспоминает тяжелый 1941 год под Киевом, где хоронила легендарного Карпоноса, героя Финской войны. Вышли из окружения вместе с тремя десятками бойцов во главе с И.Баграмяном. Сергей Игнатьевич Антипов прошел в пехоте с автоматом до рейхстага. Мы, гумистинцы, желаем Вам всем сибирского здоровья, арцахского долголетия.

Думаю, время сравнит настоящую жизнь с прошлой, довоенной и после нее. Со дня коллективизации каждое сказанное слово и каждый шаг, если они были не обдуманны, стоили кому-то жизни. Сегодня мы можем и критиковать правительство, обсуждать, высказывать свои соображения, и проявлять недовольство вышестоящими, не остерегаясь ночного ареста, сейчас у нас демократия как на Западе, да и во всем мире. Человеку даны свобода слова и защита его прав.

Это заслуга М.С.Горбачева.

В начале девятнадцатого века Наполеон перестроил всю Европу. Правда, огнем и мечом.

А в конце двадцатого века М.С.Горбачев перестроил восточную часть Европы, правда не огнем и мечом, но крови пролито много.

Хочется сказать несколько слов по поводу самого больного в нашей стране вопроса - продовольственного, корни которого уходят в самое начало колхозной системы. С ее помощью мы сами в свои колеса вставляли палки, так как нам внушали, что так лучше и легче двигаться вперед - к "светлому будущему". А вышло все нао-

борот: у крестьянина пропало желание трудиться, потому что у него отняли не только хозяйство и землю, но и надежду на будущее.

Крестьянин - труженик честный, смышленный, добрый, здоровый мужик был вынужден приспосабливаться, без всякого желания выкраивать время на коллективные работы, жить под постоянным страхом, без паспорта. Основная масса колхозников, которая работала честно, стала бедняками. Другая часть становилась лодырями, начала хитрить, воровать свое у государства.

Но создать изобилие в стране - дело не одного года, потому что сначала нужно дать свободу крестьянину, землю в собственность, технику с гарантией, все, все, что он захочет, и не навязывать ему волю извне. Другими словами - заставить реку течь вспять.

ВОЕННЫЙ ТАЛАНТ НАРОДА

Мне очень хочется рассказать о военном таланте моего народа. Но поскольку я в этом вопросе не совсем компетентен, то, чтобы подготовить эту главу в моей книге, мне пришлось использовать статью Арамаиса Мнацаканяна "Военный талант народа", опубликованную в журнале "Литературная Армения".

- Как же мог небольшой народ, претерпевший столько невзгод, переживший столько трагедий, явить миру такие блистательные примеры воинской славы? Какие источники питали его дерзновенную душу?

Обратимся к истории армянского народа, вспомним его военные традиции.

Русский поэт и ученый Валерий Брюсов писал, что Армения представляла собой "...один из центров духовной жизни всего человечества".

Три тысячи лет назад, в одиннадцатом веке до нашей эры, на арене истории появились хаясы, армены, наирийцы и другие племена. К территории, которую они населяли, с юго-запада подступали горы Тавра, а с северо-запада - Понтийские горы, по северо-востоку ее тянулся Малый Кавказский хребет, а на востоке возвышались горы Карадага. По этой земле текли реки Араке, Ефрат и Тигр, здесь плескались озера Ван, Севан и Капутан.

Из исконных жителей этих земель сформировался народ, который назвал себя айами, а страну свою - Айастан. Соседи же называли этот народ арменами (армянами), а саму страну - Арменией.

Народное предание гласит:

"...Родоначальник армянского народа Айк, статный, рослый, быстроногий, с божественными кудрями, с крепкими мышцами, славившийся между исполинами храбростью, восстал против тирана Бэла, поселился в горной стране, близ Ванского озера. Узнав об этом. Бэл отправил Айку послов с предложением вернуться к Бэлу и быть покорным ему. Айк отверг это предложение и стал готовиться к бою. Бэл явился с несметным!» полчищами, но пал в единоборстве от стрелы Айка, а войско Бэла обратилось в бегство".

Вслед за этническим образованием последовало образование племенных союзов, а затем - создание единого государства, которое с перерывами просуществовало около тысячи лет. На протяжении

долгой своей истории армянский народ находился словно между молотом и наковальней, он подвергался жестоким на тискам с запада и востока, отбивая атаки врагов, терпел поражение, боролся за независимость родины, за ее социальное и национальное освобождение. В этой многотрудной борьбе складывались его патриотические и воинские традиции, формировалось военное искусство.

История помнит, как первые национальные войсковые соединения армян задолго до нашей эры вели упорную борьбу против Селевкидов и Ахеменидов. В то время возникли первые отряды армянских войск.

Единое армянское государство царей Арташесидов (II-I век до нашей эры) вело жестокие бои против парфян и могущественного Рима. Возглавлял эту борьбу видный государственный деятель и полководец Тигран II, прозванный "царем царей". Войска Тиграна II мерялись силами с армиями Лукулла, Помпея и Красса.

Так, римский полководец Лукулл, не сумев закрепиться в Армении, вынужден был обратиться в бегство. Его сменил Помпеи. Увидев, что война безнадежно затягивается, он заключил мир с Тиграном. Затем в Армении появился Марк Красе. К тому времени царем армянским был Артавазд. Красе потерпел поражение и был обезглавлен. В ознаменование победы над Римом по велению Артавазда в армянской столице Арташат были сыграны "Вакханки" Эврипида. Во время представления в зал внесли голову Красса. Показав ее зрителям, трагик Язон произнес: "Возвращаясь домой, мы приносим с гор только убитого оленя!" Так на берегу Аракса люди в последний раз увидели голову Красса - палача Спартака и его сподвижников.

В правление династии Аршакуни (I-IV вв. нашей эры) армянский народ выдвинул талантливых полководцев Васака и Мушега Мамиконяна. В Дзиравском сражении (371 год) Мушег Мамиконян нанес тяжелый удар захватчикам - персам. Лишь с помощью коварства удалось врагу одолеть войско Мамиконяна.

Все попытки персидского тирана Шапуха покорить Армению в открытом бою оказались безуспешными. Убедившись в этом, Шапух прибегнул к хитрости: под предлогом заключения мира он вызвал к себе Васака Мамиконяна и царя Аршака II (367 год) и приказал лишить Васака жизни, а Аршака II заключить в темницу.

По народному преданию, сохраненному историком Фавстосом Бюзандом, Шапух, издеваясь над пленным Васаком, обратился к нему со словами: "Это ты, лисица, столько лет подряд душил персов?" Васак отвечал ему: "До сей поры был я для тебя львом, а теперь в лисицу превратился? Но когда еще я был Васаком, за великана принимали меня: правой ногой стоял я на одной горе, левой - на другой. Когда упирался я правой ногой - гора справа уходила в землю, когда упирался левой - гора слева уходила в землю." На вопрос Шапуха - что это были за горы, Васак ответил: "Одной из них был ты, а другою - царь греческий".

Персы содрали с Васака кожу, набили ее сеном и повесили перед окном пленного Аршака II. Царь покончил с собой. Однако жестокость и коварство Шапуха вызвали в Армении огромное возмущение. Вместо Васака спарапетом - главнокомандующим был назначен сын его Мушег, по храбрости не уступавший отцу.

Ратный талант армянского народа, оказавшегося под чужеземным игом, с новой силой блеснул в пятом веке. То было время, когда создавалась национальная письменность, развивались науки; время, когда в полный голос заявило о себе национальное самосознание. Ширилась национально-освободительная война. Она достигла апогея в битве при Аварайре. Войско армян под предводительством Вартана Мамиконяна приняло смертельный бой. "В осознанной смерти - бессмертие" - таков девиз армян, ставший одним из священных воинских заветов нашего народа.

Перед Аварайрской битвой Вартан Мамиконян обратился к своим соратникам с речью: "Если победа будет за нами, мы уничтожим вражескую мощь, чтобы восторжествовала справедливость. Если же настало время завершить нашу жизнь в этом бою смертью праведных, примем ее с открытым сердцем. Пусть к отваге и мужеству не примешивается трусость. Страх - признак малодушных, а малодушие мы давно отвергли. Да исторгнется оно из помыслов и стремлений наших!"

В этом историческом сражении армяне нанесли персам большой урон. Но персы ввели в бой боевых слонов, и это определило исход битвы. Потерпев поражение, армяне около трехсот лет находились под чужеземным игом.

Но не угас боевой дух народа, и в IX-X веках освободительная борьба разгорелась с новой силой. Появились новые полководцы:

Ашот Багратуни - основатель династии Багратуни, Геворк Марзпетуни, Ваграм Пахлавуни, Ашот II, прозванный за храбрость Ашотом Железным. В результате долгой освободительной борьбы Армения, наконец, добилась независимости.

Но опасность вторжения никогда не ослабевала. На западе плела козни Византия, орды турок-сельджуков угрожали с востока. Вновь пало армянское независимое государство, но по-прежнему армяне продолжали бороться. Армяне вступили в военный союз с Грузией. В этом союзе во главе объединенного армяно-грузинского войска стояли спасалары Закар и Иван Закаряны, проявившие высокое искусство в деле сплочения объединенных сил двух народов.

В совместных боях армян и грузин против сельджукских эмиров прославилось много народных героев. Так, в дни осады Ани с особой силой проявилось мужество и героизм народного ополчения, в рядах которого было немало женщин. Своей неустрашимостью и самоотверженностью отличалась девушка по имени Айцемник. Раненная стрелами, она продолжала сражаться.

Подобные примеры женской отваги можно найти во всех сражениях, которые велись армянским народом на протяжении его долгой истории. Так, героиней Зейтунского восстания 1862 года была Мариам, героиней Сасуна (1895-1986 гг) - Шаке, прославилась также Соси - жена и боевая подруга гайдука Ахпара Серопа.

Иго турок-еельджуков вынудило тысячи армян покинуть родные края и переселиться в Южную Анатолию, в Киликию, где создавалось Армянское Киликийское государство. За время своего существования (XI-XV вв.) оно выдвинуло таких военных деятелей, как Смбат - гунстабль, бывший одновременно правоведом и полководцем.

Между тем, армянские земли подвергались нападению османских турок с юга, а с востока - персидской армии Сефевидов. Армянское войско вынуждено было сражаться с ними одновременно. Неравные бои привели к падению армянского государства. Страна разделилась, западная Армения оказалась во власти турок, восточная же подпала под иго персов. Враг пытался уничтожить военные силы армян, истребить их освободительный дух. Это, однако, было неосуществимо. Армянский народ сплотился, чтобы дать бой завоевателям.

Вспомним хотя бы героическую защиту Еревана от османских

турок в 1724 году.

Оборону города население взяло в свои руки. К горожанам примкнуло также многотысячное население окрестных деревень. Ереван превратился в военный лагерь. Начальниками вооруженных частей городских кварталов были - Ундибекян, кузнец, кулачный боец Нигос, Анто - сын Мариам, Бутик - сын Хатун и священник Мовсес. В сражениях особенно отличились триста стрелков из квартала Конд. Понеся тяжелые поте|>и4 турки вынуждены были отступить.

В эту эпоху выдвинулись полководцы Давид-Бек, Мхитар Спарапет и десятки других военачальников, которым удалось сплотить народную армию, победно сражавшуюся с османскими войсками.

Давид-Бек освободил Сюник и создал там независимое армянское княжество. Он стремился освободить всю Армению, но армянские военные соединения оказались не а состоянии справиться с этой задачей.

Дальновидные государственные и военные деятели Армении того времени в поисках союзников обращали свои взоры к России. Один из поборников освобождения Армении - Исраэль Ори уже в 1701 году отправился в российскую столицу, где встретился с Петром Первым, предложил ему свои услуги и попросил помощи в деле организации армянского войска и создания русско-армянского военного союза. С помощью этого союза Исраэль Ори предполагал освободить Армению. Исраэлю Ори было присвоено звание полковника. Он отправился назад в Армению для осуществления своей миссии, но внезапная смерть разрушила его планы.

Вскоре и другие деятели, следуя примеру Ори, стали формировать в русской армии армянские соединения. То были отряды конницы и пехоты, имевшие свои знаки отличия и военную форму.

Известно, что мать генералиссимуса Суворова (девичья фамилия была Манукова) по происхождению ариянка. Суворов неизменно проявлял к армянам исключительно теплое душевное отношение. Он защищал армян Крыма, Ростова, Астрахани, заботился об их переселении и размещении на новых местах, вовлекал армянских юношей в русскую армию. И командование русской армии высоко оценивало военные способности воинов-армян. Вспомним хотя бы видного генерала Мадатова, одного из любимцев

Кутузова, который участвовал в изгнании наполеоновской армии из России, и генерала Дельянова, прославившегося во время Бородинского сражения, - оба они по праву считаются народными героями Отечественной войны 1812 года. А генералы Лазарев, Алхазян, Бебутов, Шолковников, Тер-Гукасов...

Военные способности армянского народа проявились с новой силой после того, как Армения была включена в состав России. В русской армии теперь уже служили не сотни, а тысячи армянских солдат и офицеров. Армянские воины перенимали традиции замечательных русских полководцев, совершенствовали свое воинское искусство, готовясь тем самым к борьбе за освобождение родного народа.

Совсем по-другому развивались военные способности армян, оказавшихся под властью Турции. Здесь, призванные в армию христиане, в частности, не смирившиеся армяне, использовались, в основном, в качестве рядовых и как обслуживающий персонал. Армянский воин никогда не удостаивался звания генерала Османской армии. Военные способности западных армян проявлялись в народных войнах против султанской деспотии. В Турции не утихали движения гайдуков, неоднократно вспыхивали и вооруженные восстания, наиболее мощным из которых были восстания конца XIX-начала XX века.

Вспомним многократно повторяющиеся восстания зейтунцев, войны сасунцев, действия отрядов гайдуков, предводительствуемых Серопом Вартаняном, Мурадом Хримяном, Гсворком Чаушем, Андраником и другими бесстрашными народными вожаками.

Военный талант армянского народа развивался в боях за освобождение родины. История не знает такого факта, чтобы армянские воины напали на какой-то другой народ. Вся история образования и развития военных сил армянского народе есть история борьбы за освобождение родины, за защиту прав народа и его справедливых требований.

Военные силы армянского народа подвергались величайшему испытанию в годы первой мировой войны вплоть до установления Советской власти в Армении и образования Армянской ССР.

Когда вспыхнула первая мировая война, широкие массы армянского народа, в частности, его воины, веря заявлениям тогдашних правительств России, Англии, Франции и США о том, что они осво-

бодят Западную Армению от турецкого ига и соединят ее с Восточной Арменией, героически сражались на фронтах, особенно на Кавказском , где русская армия вела войну против Турции.

В начале первой мировой войны, в конце 1914-гои в начале 1915 года, в русской армии насчитывалось сто тридцать тысяч воинов-армян. Впоследствии это число достигло двухсот тысяч. Армянские воины, в основном, молодежь, записывались в добровольческие отряды, которые во главе с Гаем, Андраником и другими народными героями вышли на бой во имя освобождения Западной Армении.

Однако, война не принесла армянскому народу освобождения. Более того, она привела его, в особенности его вооруженные силы, к подлинной катастрофе.

С самого начала по приказу турецкого правительства сто тридцать тысяч армян, служивших в турецкой армии, были изолированы, обезоружены и после использования на тыловых работах истреблены. Так проявило турецкое правительство страх перед возможной вспышкой народной борьбы.

Западные армяне, число которых накануне первой мировой войны доходило до трех миллионов человек, лишились своих военных кадров. Спаслись только те солдаты и офицеры, которые перешли из турецкой армии в русскую. Однако, в недрах армянского народа все же нашлись силы, чтобы организовать самооборону в городах Ване, Шатахе, Урфе, Сасуне, на горе Муса (Муса Даг) и во многих других местах.

Одной из таких битв явилась героическая оборона Муса Дага, вдохновившая крупного австрийского писателя Франца Верфеля на создание романа "Сорок дней Муса Дага".

Так развивалось военное строительство в Армении на протяжении двух мирных десятилетий (1921-1942 гг.). Многие старые армянские кадровые военные, которым удалось уцелеть, вступили в ряды Красной Армии и стали красными командирами. Части Красной Армии и военные школы пополнились тысячами армянских юношей. Сыны армянского народа получили широкую возможность проявить свои способности в военном деле. Они водили танки, поднимали в небо самолеты, управляли артиллерией и другими видами оружия. Хотя Армения далеко от моря, многие армяне овладели сложной военно-морской техникой.

Наступил июнь 1941 года. Фашистская Германия напала на

СССР.

Армянский народ дал Советской Армии шестьсот тысяч своих сыновей, которые смогли за короткий срок овладеть сложнейшей военной техникой. Армяне служили во всех родах войск, занимали ответственные посты во всех ступенях воинской иерархии от рядового солдата до маршала. Советская Армения послала на фронт шесть национальных дивизий, которые вели в бой армянские генералы и офицеры.

Десятки тысяч воинов-армян, отлично овладев военным делом, продемонстрировали высокое воинское искусство, совершили славные подвиги. Более ста армян получили звание Героя Советского Союза. Более семидесяти тысяч - награждены боевыми орденами.

Особый интерес представляет следующее обстоятельство. По данным докладной записки Главного Политического управления Советской Армии на 1944 год об участии в войне представителей различных народов СССР (кроме русского) воины-армяне по абсолютным цифрам занимают третье место среди офицеров-авиаторов, третье место среди офицеров артиллерии, четвертое место среди офицеров бронетанковых войск.

Шестидесяти шести воинам-армянам за выдающийся военный талант и организаторские способности присвоено звание генералов. Из этих генералов тридцать семь человек получили боевую закалку в стенах Армянской школы красных командиров им. Мясникана и в частях Армянской дивизии.

Хотелось бы коротко рассказать о наиболее прославленных сычах армянского народа и оценить их вклад в дело Победы. Прежде всего, Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян, военная карьера которого началась еще в дни Сардарапатской битвы. Тогда, в 1918 году, "корнет Вано" участвовал в боях против турецких полчищ. Прошло совсем немного времени и корнет Вано" уже во главе кавалерийского соединения сражался против буржуазии, за победу Советской власти. Молодому командиру был доверен кавалерийский полк Армянской дивизии. Позднее Баграмян учился в Военной Академии и стал одним из ее преподавателей.

С первых же дней Великой Отечественной войны полковник Ованес Баграмян был начальником оперативного управления штаба Юго-Западного фронта, участвовал в героических боях за оборону Киева. Уже в первых боях Баграмян проявил свою военно-

политическую зрелость, превосходное владение воинскими науками и личное свое дарование. В августе 1941 года полковнику Баграмяну было присвоено звание генерал-майора. День за днем в тяжелых оборонительных сражениях Баграмян копил опыт, учился на уроках наших неудач. Осенью 1942 года он был одним из активных руководителей в боях за изгнание гитлеровцев в героической битве за Москву, за разгром группировок немецко-фашистской армии в районе Ельца.

В декабре 1941 года Иван Христофорович Баграмян стал генерал-лейтенантом и был назначен начальником штаба войск Юго-Западного направления.

В 1943 году Баграмян был одним из героев Орловско-Курской битвы. Шестнадцатая армия, находившаяся под его командованием, принимала участие в решающих боях, проявляя высокое мастерство и величайшее мужество. В те дни армия Баграмяна преобразуется в гвардейскую.

В августе 1943 года Советское правительство, высоко оценив исключительный талант Баграмяна и его большие заслуги, присвоило ему звание генерал-полковника, а уже в ноябре того же года Баграмян становится генералом армии. В этом звании он был назначен командующим Первого Прибалтийского фронта. До конца войны Баграмян находился на этом посту и был одним из организаторов штурма и покорения твердыни прусской военщины Кенигсберга. Но вот отгремела война. Советское правительство, подытоживая ее итоги, оценивает заслуги военачальников. В эти дни Ивану Христофоровичу Баграмяну было присвоено звание Маршала Советского Союза.

Из общевойсковых военачальников в годы Великой Отечественной войны отличился Саркис Согомонович Мартиросян. Он был командиром дивизии, а затем и корпуса. Начав войну полковником, Мартиросян закончил ее в звании генерал-лейтенанта. Участник обороны Москвы и освобождения Киева, Мартиросян штурмовал Берлин. Он - один из освободителей Праги, и благодарные пражане избрали его почетным гражданином своего города.

Командирами более двадцати дивизий были армяне. Гайк Мартиросян, один из заслуженных советских генералов, начал свою военную деятельность порученцем командующего Кавказской Красной Армии. Он был среди защитников Бакинской Коммуны, а

в Великую Отечественную стал командиром дивизии, заместителем командующего армии. Можно назвать также генерал-лейтенанта Баграта Арушаняна, Степана Кикосяна, Геворга Тер-Гаспаряна, Гайка Туманяна, Артака Вартаняна, Андраника Казаряна, Асканаза Карапетяна, Христофора Алавердяна и многих других.

Нвер Сафарян чудом спасся от турецких погромщиков в 1915 году. Осиротевший юноша оказался в приюте, учился в Ереванской военной школе, стал командиром взвода, затем командиром роты, командиром батальона. В дни войны Нвера Сафаряна назначили командиром 89-ой Армянской дивизии. Он как бы слился с солдатами своей дивизии, которых вел в бой за освобождение Новороссийска и Тамани, Керчи и Севастополя. Севастопольские полки под командованием генерал-майора Нвера Сафаряна преследовали гитлеровских оккупантов вплоть до полного их изгнания из Советской страны и участвовали в штурме Берлина.

В рядах Советской Армии оказалось много сынов Армении, которые превосходно владели артиллерийским оружием. Прежде всего, следует отметить генерал-полковника артиллерии Михаила Парсегова. Сразу же после Великой Октябрьской революции Парсегов, в то время еще юноша, записался добровольцем в Красную Армию. Уже в сражениях на Туркестанском фронте он стал артиллеристом, дрался против эмира Бухарского и басмачей. После гражданской войны он совершенствовал свои знания в военной школе и Военной Академии. Еще в 1940 году, после прорыва знаменитой линии Манненгейма Михаил Парсегов был удостоен звания Героя Советского Союза. Великую Отечественную войну генерал-лейтенант Парсегов начал командующим артиллерией Юго-Западного фронта. Он руководил действиями артиллеристов на Курском и Брянском направлениях, на Кольском полуострове и на Сахалине. В приказе Верховного Главнокомандующего по случаю победы над японскими милитаристами в ряду талантливых полководцев отмечено и имя Михаила Парсегова, которому после окончания войны было присвоено звание генерал-полковника артиллерии.

В числе других талантливых военачальников-артиллеристов отличились генерал-лейтенант Иван Вакилян, генерал-майор Парапет Ахназаряк, Оганес Ованесян, Геворк Чайлахян, Амбарцум Амбарцумян, Габриэл Калоян и др.

Сыны Армении проявили свой ратный талант и в военно-воздуш-

ных силах.

Вспомним дважды Героя Советского Союза полковника Нельсона Степаняна. Патриотическое воспитание Нельсон получил в родном Ереване среди товарищей по школе и комсомолу, а летчиком стал в Ленинграде, который он защищал до последней минуты своей жизни. Он участвовал в воздушных сражениях в небе Москвы, Одессы, Севастополя, Черноморского побережья Кавказа, Сталинграда. В его личной характеристике говорится: "Дважды Герой Советского Союза полковник Степанян водил своих орлов в ожесточенные схватки с врагом, бил его беспощадно, настойчиво учил этому своих подчиненных, и сам показывал образцы беззаветного мужества, отваги и воинского искусства. Он погиб в бою над любимой Балтикой незадолго до окончательной победы, для которой так много сделал и во имя которой пожертвовал своей жизнью".

Из армян-авиаторов отличились также генерал-лейтенант Сергей Аршакович Сардарян, генерал-майоры Александр Мхитарян, Григор Толмаджев, братья Степан и Алексей Микояны.

Маршал авиации Арменак Ханферян - он же Сергей Худяков - в юности был в числе защитников Бакинской коммуны, сражался за Астрахань и Царицын. В канун войны полковник Ханферян был командующим военно-воздушных сил Минского военного округа. В первые же месяцы войны ему было присвоено звание генерал-май'' ора авиации. Вскоре он стал одним из руководителей советской авиации. В звании генерал-лейтенанта авиации он командовал военно-воздушными силами Западного фронта, затем был казначей начальником штаба военно-воздушных сил Советской Армии. В 1944 году Ханферян становится маршалом авиации. В феврале 1945 года, когда руководители правительств Советского Союза, США, Великобритании собрались в Ялте для решения важнейших вопросов дальнейшей борьбы против фашизма, маршал авиация Армена Канферян-Худяков был среди военных экспертов конференции.

Тысячи армян стали превосходными моряками. Но первым в т ряду, бесспорно, был адмирал флота Иван Исаков (Ованес Степанович Тер-Исаакян).

В родном селе Аджикенд, Карской области Ованес был с ранних лет свидетелем страданий, выпавших на долю его страны и народа. Уже в то время он проникся верой, что раны Армении можно залечить только с помощью революционной России. В 1917 году

мичман Иван Исаков принимает активное участие в Октябрьском вооруженном восстании в Петрограде. В те дни он был избран командиром военного корабля "Изяслав". С тех пор Иван Исаков становится одним из строителей советского военно-морского флота, его крупным теоретиком. Еще до войны он был назначен начальником Главного морского штаба и первым заместителем наркома по военным делам, ему было присвоено наивысшее военное звание во флоте - адмирал флота Советского Союза. В годы Отечественной войны проявился полководческий талант адмирала Исакова. Он был одним из организаторов обороны Ленинграда, после чего руководил Черноморским флотом.

После войны адмирал флота Исаков снова назначается начальником Главного морского штаба. Он пишет ряд крупных научных трудов по военной стратегии и тактике, составляет двухтомный морской атлас, отмеченный Государственной премией, избирается членом- корреспондентом Академии наук СССР и почетным членом Академии наук Армянской ССР. Талант адмирала Исакова снискал большую любовь к нему всего нашего народа. Провожая Исакова в последний путь, главнокомандующий военно-морского флота СССР С. Горшков сказал: "Биография Исакова - это биография Советского Военно-морского флота".

Исаков никогда не порывал кровной связи с армянским народом. Он написал книгу - "Армяне-моряки в Великой Отечественной войне", где с любовью пишет о подвигах и высоком патриотизме моряков-армян, славных командирах кораблей, минерах, мотористах, радистах, подводниках. "В любой стихии, - пишет адмирал Исаков в своей книге, - в море, в воздухе и на суше, офицеры и краснофлотцы-армяне оказывались на высоте современных требований этой сложной, ожесточенной и кровопролитной войны". Он написал работу о первом армянском вице-адмирале Лазаре Серебрякове.

Необходимым условием вооружения армии является производство оружия и средств защиты. И в этой области сыны Армении находились в первых рядах. Назовем некоторых из них.

Андраник Петросянц, генерал-майор инженерно-танковых войск, председатель Государственного комитета по использованию атомной энергии, один из талантливых организаторов производства важнейших видов оружия и боеприпасов.

Амаяк Ахназарян, генерал-майор инженерно-артиллерийской

службы.

Амаяк Еолян, генерал-майор инженерно-артиллерийской службы. Правительство присвоило Еоляну звание Героя Социалистического Труда.

Артем Микоян, генерал-майор авиационной службы, генеральный конструктор, создатель самолетов-истребителей, сыгравших не последнюю роль в разгроме врага. Высоко оценивая заслуги Артема Ивановича Микояна, Советское правительство дважды присваивало ему звание Героя Социалистического Труда, а научная общественность избрала его академиком Академии наук СССР.

Выдающимися учеными являются Герои Социалистического Труда, академики Абраам Алиханов и генерал-майор технической службы, академик Оганег Кнунянц.

Способности армян щедро проявились и в военно-медицинской службе, где особенно отличились генерал-полковник медицинской службы Левон Орбелян и генерал-лейтенант Аветик Бурназян; в войсках связи, где можно упомянуть генерал-майора Рубена Тер-Саакяна; в интендантской службе генерал-майоры Борис Папиян, Родион Минасян и другие.

В заключение мне хочется сказать о наших славных танкистах, о сынах Армении, которые руководили грозными бронетанковыми средствами вооружения, управляли могучей техникой, мастерски решали сложнейшие стратегические и тактические задачи. Именно в бронетанковых войсках проходила деятельность офицера, вся жизнь которого - яркий пример возрождения военного таланта армянского народа.

Наш рассказ о маршале бронетанковых войск Амазаспе Хачатуровича Бабаджаняне.

С первых же дней Великой Отечественной войны стрелковый полк майора Бабаджаняна вступил в бой на Смоленском направлении.

Советская Армия вела тяжелые оборонительные бои. Пал Смоленск. Однажды летом 1941 года полк Бабаджаняна получил задание организовать контратаку и выбить немцев из города Ельны. Проделав ночью путь в десятки километров, полк Бабаджаняна приблизился к неприятелю и отвлек на себя его внимание на востоке. В то же время главные силы полка обошли фланг немецких позиций и нанесли у пар с запада. Враг не ожидал такой дерзости.

Так полк Бабаджаняна проник к подступам города и освободил Ельны. После этой победы полк Бабаджаняна был преобразован в гвардейский. Это был один из первых гвардейских полков, известный не только в дивизии, но и на всем Западном фронте.

Через некоторое время Бабаджанян, которому присвоено звание полковника, получил новое, еще более сложное задание. Перейдя болотистую речку, его бойцы штурмуют город Глухов. В первый день все шло благополучно. Батальоны Бабаджаняна гнали немцев, не давая им передышки. Наблюдая за передвижением бойцов, Бабаджанян обратился к комиссару Пивоварову: "Как будто дела идут, как надо!" Но вдруг по телефону передали сообщение, что немцы, обойдя фланги полка, заняли город Рыльск. Стало ясно, что немцы с обеих сторон потеснили части дивизии и двинулись на восток, а полк Бабаджаняна оказался в западне. Впереди, справа и слева - враг. Позади - болото.

В таком положении от командира требовались стойкость, способность обнадежить бойцов, умение победить врага в экстремальных ситуациях и выйти из окружения с минимальными потерями. Писатель Василий Гроссман - сотрудник газеты "Красная звезда", бывший в то время в полку Бабаджаняна, писал:

"Командир полка Бабаджанян приказал занять оборону. Бойцы приступили к рытью окопов, устройству блиндажей. Все стали серьезны и молчаливы. Люди не растерялись, не пали духом. Одиннадцать суток длился этот неравный бой. Немцы бросили против полка Бабаджаняна танки, авиацию, массированное количество минометов, артиллерию. А у Бабаджаняна имелись лишь легкие пушки, ротные минометы, пулеметы, винтовки да ручные гранаты и бутылки с горючей смесью. Бабаджанян круглые сутки проводил с бойцами в окопах. Он сам вел огонь из пулемета, отбивая немецкие атаки... Вскоре немцы оттеснили полк к болоту. Тяжелы были страдания людей, запасы продовольствия иссякли, начинался голод... Бабаджанян не обладал крепким здоровьем. И все же, хотя он тяжелее других переносил лишения, сохранял спокойствие, ясность мысли. Немцы шли в атаку шеренгой в рост, следом за первой шеренгой метрах в 150-200 шла вторая, за второй третья. Красноармейцы, лежавшие в зеленой болотной траве, среди зеленой воды, покрытые зеленой ряской, говорили, что ад, наверное, зеленого цвета. И в самом деле, эти сутки походили на ад...

Начальнику штаба перешибло нога, он заплакал, прощаясь с Бабаджаняном... Бабаджанян скомандовал отход. Людям удалось унести с собой все оставшееся имущество, вынести на руках раненых. Среди уцелевших, в том числе и среди раненых, не было комиссара Пивоварова. Бабаджанян не мог найти тело своего погибшего друга. Во время отхода у Бабаджаняна хлынула горлом кровь. Он упал на землю... В эти минуты произошло нечто удивительно странное. Бабаджанян увидел в нескольких шагах от себя шинель погибшего Пивоварова. Поднявшись на ноги, Бабаджанян прижал тяжелую набухшую шинель к груди, понес ее, точно живого человека.

На следующий день комдив Акименко вышел встречать остатки стрелкового полка, присоединившиеся к его дивизии. Великую тяжесть принял на свои плечи полк, но этот одиннадцатидневный бой позволил дивизии переправить через реку всю технику, занять и укрепить новый рубеж обороны. Акименко увидел Бабаджаняна - он шел, пошатываясь, щеки его ввалились, под глазами легла густая, темная тень. Акименко молча обнял Амазаспа и поцеловал.

Вскоре его назначили командиром танковой механизированной бригады. За короткий срок Бабаджанян детально изучил структуру танковых соединений и овладел сложнейшим искусством ведения боя с танками. И когда началась великая битва на Курской Дуге, бригада Бабаджаняна оказалась на одном из участков главного удара немецкого наступления. Шесть дней - с 5 по 11 июля бронемашины Бабаджаняна участвовали в тяжелых боях. Чтобы представить масштабы и ожесточенность этого боя, надо вспомнить, что только за один день было уничтожено 586 немецких танков. Это означало сломить хребет немецкой армии. 12 июля советские войска перешли в наступление. В их составе было 5 танковых армий, 15 танково-механизированных корпусов, среди них и бригады Бабаджаняна.

Два года руководил Бабаджанян действиями танково-механизированной бригады. Он стал мастером танкового боя. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

В начале 1944 года полковник Бабаджанян был назначен командующим гвардейского танкового корпуса. 25 ноября 1944 года II-й гвардейский танковый корпус под командованием 36-летнего полковника Амазаспа Бабаджаняна в составе Первой танковой армии

вошел в число войск Первого Белорусского фронта. В течение пяти дней корпус совершил 250-километровый марш и дошел до польского города Люблина. Настали дни Вислоградского сражения. 15 января в 13.00 раздалась долгожданная команда: "Танки, вперед!" Корпус Бабаджаняна начал решительно развивать наступление. Через три дня он получил радиограмму: "Поздравляю лично Вас и руководимые Вами войска со смелыми и успешными действиями. Выполняйте задачу и действуйте также, как действовали. Жму Вашу руку. Жуков".

В конце января танки корпуса Бабаджаняна вышли к реке Одер в районе города-крепости Кюстрин. Прорыв "Восточного вала" германского милитаризма Советскими Вооруженными Силами был выдающейся операцией, вошедшей в историю мирового военного искусства. И нам приятно отметить, что славный сын армянского народа Амазасп Бабаджанян был одним из руководителей советских войск, разгромивших военные соединения Гитлера,

16 апреля 1945 года корпус под командованием Бабаджаняна в рядах других частей Советской Армии начал Берлинское сражение. Приведем еще раз слова писателя Василия Гроссмана - военного корреспондента, свидетеля Берлинского сражения:

"Ночью огромное зарево стояло над Берлином, днем черный дым застилал весеннее небо. Танкисты Бабаджаняна шли среди развалин германской столицы к рейхстагу. Здесь, в ночь на 2 мая 1945 года, у дымящихся стен рейхстага башенные стрелки послали последние снаряды по врагу» Берлин капитулировал. Я виделся с полковником Бабаджаняном в Берлине. Я встречал Бабаджаняна в мрачные дни войны. И мне подумалось: как все изменилось и каким неизменным остался этот человек!"

В приказе Верховного Главнокомандующего от 2 мая 1945 года по поводу взятия Берлина Амазасп Бабаджанян в одиннадцатый раз отмечался в числе выдающихся советских полководцев. Вскоре ему было присвоено звание генерал-майора бронетанковых войск.

... Прошло много лет. Ныне Маршал Амазасп Бабаджанян является командующим танковых войск Советской Армии.

Нам хотелось бы в заключение вернуться к самому началу статьи - к Международной научной конференции, посвященной 25-летию победы над фашизмом.

Маршал Бабаджанян докладывал с трибуны конференции о

применении бронетанковых войск для увеличения темпов наступательных операций. Он обобщил опыт минувшей войны, доказывал несостоятельность немецкой танковой стратегии, вскрыл внутреннюю уязвимость теории Гудериана, разоблачал фальсификаторов истории войны из лагеря современных реакционных кругов США и других зарубежных стран.

Я слушал его доклад, и передо мной вставали страницы истории моей родной Армении. Мне вспоминалось, как до победы Советской власти представители Армении отправляли в европейские страны делегации с просьбой о помощи. Вспомнился Берлинский конгресс великих держав, отказавшийся принять армянскую делегацию, не пожелавший выслушать просьбу нашего народа.

В 1945 году сыны Армении пришли в Берлин не как смиренные просители - они явились в рядах армии-освободительницы, явились, как прославленные в боях воины-победители. Эта коренная перемена стала возможной лишь благодаря советскому общественно-политическому строю, обновившему мою страну, возродившему дарования ее народа.

Вот мы и подошли к концу нашего повествования. Я уверен, что читатель, узнав, что автор книги простой рабочий, воодушевится и сам возьмется за перо. И правильно сделает!

Я уже говорил, что вел нечто наподобие дневника много лет. Собрал большой фактический материал. Рассортировал его и, уйдя на пенсию, то есть с 1988 года, начал писать. Мне во многом помог Семен Захарович Волков, житель города Абинска, Краснодарского края.

Когда я уже посчитал, что набрался достаточно опыта, то приобрел пишущую машинку и целиком и полностью отдался написанию книга.

Я благодарен Семену Захаровичу за его бескорыстную помощь и желаю ему и супруге Галине долгой счастливой жизни.

В настоящее время мы живем одной семьей - я с женой Анник, сын Аветис с Ларисой и внучки Гаяне, Анник и Маргарита. А всего внучек у меня пять. Кроме этих трех еще Каринэ и Марина. Ими я живу, им я радуюсь и дышу!!!

ГЕНОЦИД ПРОДОЛЖАЕТСЯ

(Вместо послесловия)

Первая мировая война началась в 1914 году и охватила всю Европу, а также Турцию. У Турции, союзницы Германии, в этой войне были свои аланы. Не считая захвата новых территорий, населенных мусульманскими народами, создания панисламской империя, она рассчитывала воспользоваться занятостью великих держав, которые сводили между собой счеты на полях сражений, и под грохот отдаленных боев покончить с армянами, а за одно и с армянским вопросом, дамокловым мечом столетия, висевшем над ее внешней и внутренней политикой. Слова кровавого султана Абдула Гамида: "Не будет армян - не будет армянского вопроса", - младотурецкие наследники кровожадной политики решили довести до конца. Если свергнутый ими султан организовывал время от времени частичную резню христиан, и в первую очередь армян, то младотурецкий триумвират решил раз и навсегда изжить армян, провести геноцид на государственном уровне, полностью охватив все армянское население. Для выполнения этого решения была задействована не только регулярная армия, но и все отбросы общества - преступники, сидящие в тюрьмах, курды. Массовое избиение армян в широком сообществе получило оценку, как геноцид армян в Османской империи. Эта оценка принята всеми цивилизованными странами, только коммунистическая империя не хочет признать геноцид армян, ибо вслед за этим ей придется тогда признаться в геноциде собственного народа в течение всех лет существования советской власти. И если турки уничтожили около двух миллионов армян и не хотят этого признать, то как могут советские коммунисты признать убиение десятков миллионов ни в чем не повинных людей?

Да, около двух миллионов армян стали жертвой этой беспрецедентной кровавой драмы целого народа. Армян Турции, как и нас - армян из Крыма, выселяли под угрозой смерти и гнали в пустыни на медленную, голодную смерть без воды. Нас же, крымских армян, и другие народы, привыкшие к мягкому черноморскому климату, угоняли на север, на холодную смерть. Много наших погибло, но и многие выжили. Если армян по пути в Турцию уничтожали, продавали всем желающим, как рабов, то с крымскими армянами

обошлись чуть лучше - Советам на севере нужна была рабсила. Мы и стали теми рабами без прав. Единственное, на что мы имели право, так это работать в тяжелейших условиях и есть, если что будет поесть. А в остальном мы были такими же бесправными, как и турецкие армяне, приговоренные турецкими правителями к полному уничтожению. То же самое делали немцы на оккупированных территориях, но рабсилу берегли. Она им еще была нужна.

Оговорюсь и скажу, что и турки не всех уничтожали. В живых оставляли молоденьких женщин, девушек, частично детей. Они нужны были или для гарема, или для прислуживания. Но это были редкие единицы, отличавшиеся красотой, да еще и при условии, что их кто-то захочет приобрести. И чтобы не стать предметом развлечения конвоиров и не попасть в дом к мусульманину, армянские женщины прибегали к разным уловкам, скрывали свою красоту вплоть до физического изуродования.

Представители передовой мировой общественности выступили с гневным возмущением против человеконенавистнических действий турецкого правительства. Турция, подстрекаемая Германией, продолжала творить свое черное дело, став предтечей итальянского и германского фашизма, большевистского красного террора.

Еврей из Польши, юрист по образованию Р. Лёмке, автор слова и понятия "геноцид", и сам не избежал геноцида в захваченной Германией Польше.

Казалось, с советизацией Армении армянский народ должен был вздохнуть облегченно - физическое уничтожение ему не должно было угрожать, вроде бы жизнь должна была начаться по справедливости. Но не тут-то было. Молодое советское правительство, желая услужить Турции, через Сталина отрывает от Армении Нахичеваньскую область, Нагорный Карабах и передает Азербайджану. Это была первая "справедливость" советской власти по отношению к армянам.

Вторая произошла, вернее началась в 1937 году и продолжалась до конца 1940 года, когда безжалостно расправлялись с любым советским человеком. Армян по примеру младотурок высылали с насиженных мест на Алтай, в Сибирь и, как нас, крымцев - на Урал, на морозы, чтобы скорее околели. Ну, чем не турки? Те тоже ссылали в места с неблагоприятными климатическими условиями, чтобы завуалированно избавиться от неугодных.

Следующий удар по армянам нанес Азербайджан, тот самый, что пел: "Кардаш ояуб Аиастан Азербайджан". Чисто по-братски, без крови, но силовым приемом, запрещенном в цивилизованном мире, он обезармянил Нахичеван, т.е. целую армянскую автономию. Республику! Сейчас там нет армян. И, Азербайджан твердит, что их там никогда не было.

Достойные последыши Талаата - правители Азербайджана - устроили там "белый геноцид". Армянам у себя дома были созданы такие условия, что, оказавшись на грани жизни и смерти, они вынуждены были покинуть земли своих предков.

Передав Нахичеван и Карабах, а в плане был весь Зангезур, коммунистическое правительство не только услужило Турции и сделало доброе дело Азербайджану, но и создало условия для напряжения и межнациональных распрей в регионе. Проводя политику "разделяй и властвуй" центральное правительство, а для обобщения Центр, натравливает один народ на другой, обещая одному пряник, применяя по отношению другого кнут, создает смуты на местах и пытается удержать народы в своем повиновении. Тем самым отвлекает другие народы от решения их злободневных тем. Ярчайшим примером этого является проблема Нагорного Карабаха. Рассмотрим цепь событий в Карабахе в свете брошюры "События в Нагорном Карабахе".

Советская власть в Армении была установлена 29 ноября 1920 года. И уже 1 декабря 1920 года председатель Совнаркома Азербайджанской ССР на торжественном собрании Бакинского Совета от имени азербайджанского народа огласил декларацию об отказе от армянских земель Зангезура, Нахичевани и Нагорного Карабаха в пользу Армении. 2 декабря 1920 года С.Орджоникидзе информировал Ленина: "Азербайджан вчера уже декларировал в пользу Советской Армении передачу Нахичевани, Зангезура и Нагорного Карабаха". 3 июня 1921 года пленум Кавказского бюро ЦК РКП (б) в присутствии Орджоникидзе, Махарадзе, Нариманова, Мясникова и других вынес решение о передаче Нагорного Карабаха Армянской ССР. Указанное постановление Кавбюро от 19 июня 1921 года было опубликовано в газете "Советская Армения", а 22 июня - в газете "Бакинский рабочий".

В дальнейшем, почувствовав давление Турции на Советы, Нариманов потребовал вновь вернуться к вопросу о Нагорном Кара-

бахе на Кавбюро. Кавбюро в присутствии Сталина вернулось к рассмотрению вопроса о Нагорном Карабахе и большинством голосов повторно приняло решение включить нагорную часть Карабаха в состав Армянской ССР, за что проголосовали С.Орджоникидзе, А.Мясников (Мясникян), Ю.Фигантер, С.Киров. Тогда Н.Нариманов потребовал перенести данный вопрос на рассмотрение ЦК РКП (б), с чем Кавбюро согласилось. Однако на следующий день, 5 июля, по рекомендации Сталина вопрос о Нагорном Карабахе был вновь рассмотрен на заседании Кавбюро с его участием, и было принято новое решение об образовании Нагорно-Карабахской автономной области в составе Азербайджанской ССР. Решение было принято без голосования, по настоянию Сталина, который, по-видимому, руководствовался директивой из Центра.

Таким образом, правительство Азербайджана в конце 1920 года само подняло вопрос о передаче Нагорного Карабаха - исконно армянской земли - Армении, и вдруг резко изменило свое отношение к этому вопросу, видимо, почувствовав за спиной сильную поддержку Турции, которая действовала через Москву.

Читателю, думаю, понятно, что Сталин в эти дни не случайно оказался в Баку. Он был командирован своим правительством, являясь наркомом по делам национальностей. Н.Нариманов воспользовался ситуацией и поставил перед Сталиным вопрос ребром: или Карабах остается в Азербайджане, или Азербайджан отделяется и присоединяется к Турции.

Та же политика проводится и при Горбачеве. Кто нужнее Горбачеву? - Свободолюбивая Армения, показавшая пример борьбы за суверенитет или поддерживающий Горбачева коммунистический Азербайджан? Двух мнений тут быть не может. Не будь мощной поддержки мусульманского мира, Горбачев вряд ли стал бы Генсеком и, уверен, не стал бы Президентом.

И древнеримский принцип "Разделяй и властвуй" как никогда пригодился в карабахском инциденте. Оставив принцип самоопределения наций, прав человека, Центр применил здесь средневековый способ подавления неугодных - силу. На организованную резню армян в Сумгаите Центр смотрел как на эксперимент: вдруг армяне усмирятся и, запуганные, откажутся от своих прав на самоопределение? Когда этого не произошло, тогда при отвратительной игре Горбачеву ничего не оставалось, как принять оправдательную позу:

"Мы опоздали на три часа". Черт побери, каким надо быть лицемером, чтобы произнести эту открытую ложь! Погромы продолжались 27,28,29 февраля 1988 года. В эти дни в Сумгаит уже были введены войска, но войска с танками спокойно взирали на то, как мусульмане резали, сжигали, насиловали, грабили христиан. На вопрос: "Почему не встаете на защиту избиваемых," - с танков шли ответы: "Нет такого приказа".

Разве не то же произошло в печально известные январские дни? Армия действительно вступила в Баку, но тогда, когда уже азербайджанцам убивать и грабить было некого, зато, как потом заявил Язов, войска были введены, чтобы спасать советскую власть и русских.

Геноцид армян продолжается с благословения Центра и под руководством компартии Азербайджана. А исполнители - МЕД и КГБ Азербайджана и СССР.

Армения, Карабах, страны Прибалтики - это мишень для выстрела в грязной политической игре центральных властей, чтобы запугать другие республики и отвлечь их от своих насущных проблем.

Сумгаит, Баку, армянские села Карабаха - все это заранее подготовленная акция террора. Его организаторы имели мощную поддержку Центра через Алиева и Лигачева. Только верховная власть могла квалифицировать откровенный геноцид, как акции хулиганов. Хотя совершенно ясно, что это хорошо сорганизованные действия для того, чтобы "очистить" Азербайджан от армян и других христиан. Ну, чем не энверы, не талааты, джемали? В чем отличие азербайджанских коммунистов от младотурков? И цели одни, и методы те же. Да и центральные власти, и центральные средства массовой информации, за исключением очень немногих, полонили страну фальсификацией и лжеинформацией. А когда люди хотели узнать правду о событиях в Азербайджане, в местах событий двери закрывались перед всеми, даже депутатами Верховного Совета СССР и международным делегациям доступ к правде азербайджанское руководство перекрыло. До чего заврались и до чего трусливы, как и все преступники.

Совсем иная позиция и Арменией Карабаха. Там с радостью принимают делегации и депутации всех уровней, лишь бы довести правду до широких слоев населения и международного сообщества.

Жители мужественного Арцаха и весь армянский народ, настра-

давшийся за эти годы, полны решимости отстоять свою независимость, закрепиться на своей земле ради своих детей, ради будущего, ради процветания земли отцов, чьи могилы свято чтутся и охраняются с оружием в руках, когда это бывает необходимо.

Если в Нахичевани уничтожены все следы многовековой армянской жизни: армянская культура, ее памятники, культовые сооружения - церкви, соборы, даже кладбища с могильными камнями и хачкары, то арцахцы этого у себя на родине не допустят, как бы не бесновался тот, кто сегодня зарится на их землю.

А ведь когда-то наши деды и отцы, азербайджанцы и армяне, жили бок о бок, вместе работали, вместе растили детей, ходили друг к другу в гости, занимали почетное место за столом во время семейных торжеств, на праздниках. Их добрососедство могло бы стать добрым примером для подражания. И я верю, что пройдет смутное время, и соседи вновь станут теми добрыми людьми, которые были готовы прийти соседу на помощь, кутнуть с ним в дни веселья. Нет плохих народов, нет плохих наций. Как в семье не без урода, так и в нации, в народе есть люди, любящие ловить рыбу в мутной воде и поживиться на чужой крови. Я бы их не назвал умными. Наоборот, следуя мудрости восточной, поговорки о дураке, бросившем камень в воду, и о сотне умных, которые никак не могли потом вытащить его, я уподобляю их этому дураку, потому что камень, брошенный ими, привел к межнациональной ссоре. А в камне - гласит народная поговорка - имеется кровь. Но, увы, те, кого называют активистами, продолжают оглуплять народ. В этой связи, вспоминаю случай, дающий пищу для серьезных размышлений.

В марте 1988 года из Еревана перевозили в село Доми Гадрудского района тело усопшей Н.М.Хачатрян. В Кубатлинском районе автомашину с телом покойной задержали на сутки, произвели обыск, поиздевались над родственниками умершей. Даже смерть не остановила вражды. А ведь ее никто не минует.

То же повторилось и с родственниками покойного Е.Сафаряна, перевозившими усопшего из Армении в поселок Гадрут, в тот же Кубатлинский район. Не пойму, как можно издеваться над людьми, потерявшими родного человека. Ведь горе и без того огромно. Не знаю, у меня в голове не укладывается поведение этих людей. У нас при встрече с человеком в черном - значит в трауре - даже с незнакомым раскланиваются, тем самым подчеркивая свое уважение к

нему, к его горю, давая понять, что разделяешь его чувства. А тут над тобой издеваются! Уму непостижимо. Кем станут их дети? Такими же ублюдками на перекрестках больших и малых дорог. Но будем надеяться на лучшее, на здравый смысл народов, желающих жить добрыми соседями в мире и согласии. В то время, как кошка и собака едят из одной миски и ночуют в обнимку.