Мой собеседник мог и не стать норильчанином. Еще проще было не дожить до повсеместного распространения термина, обозначающего «совокупность генов», хотя в научный обо рот термин «геном» ввели ровно 70 лет назад. Александру Баеву было шестнадцать, и законы наследственности его не интересовали.

Давно хотел встретиться с Александром Александровичем. Двадцать с лишним лет назад узнал о его «норильском» происхождении от А.Е. Воронцова, норильчанина с 1930-го, главного инженера Норильскстроя с 1935 года (это он справа с дочкой Леной на фотографии, сделанной В.Н. Лебединским в 1943 году, рядом с доктором Баевым; напротив бывшего управления комбината видна ограда стадиона, на месте которого вырос цех металлоконструкций).

Я не раз пытался застать бывшего норильского доктора в Москве — бесполезно: то в Пущине, то в Женеве. А если даже на месте, то на заседании президиума академии, или на заседании ученого совета, или на защите диссертации, или на приеме иностранцев…

Я-то, безусловно, не отличился настойчивостью, не был достаточно предприимчив. Могу объяснить почему. Впрочем, загляните в Большую Советскую Энциклопедию, и вы убедитесь: не довелось Баеву работать в Норильске, не говоря уж о Со ловецком лагере особого назначения. В Казани — да, что было, то было: окончил мединститут, там же — на кафедре биохимии… А потом переехал в столицу, где и не прерывал трудов праведных в Институте биохимии им. А.Н. Баха АН СССР ровно четверть века (1935–1959 гг.).

Не о том речь, что врет БСЭ напропалую (том 2-й вышел в 1970 году, и Норильлагу до возникновения из небытия оставалось долгих 17 лет). Речь — о другом: пойдет ли на беседу о столь горьких годах академик, чье прошлое «укрыто» умниками, считающими, что огласка повредит репутации. (Может быть, их репутации? Каким-то боком замарались лично, семейно, еще как-то?) Так или иначе, но я возобновил свои попытки встретиться с Баевым, только прочитав об изменении его статуса: член президиума АН СССР, академик — секретарь Отделения биохимии, биофизики и химии физиологически активных соединений, ушел в советники…

Тут легко было представить себе старичка в шезлонге, подстриженный газон дачи, еще какие-то соответствующие де тали. Иногда, очень редко, прибывают какие-то люди, которым старичок дает советы, а люди стоя записывают про то, как сделать активные соединения еще более активными, и на другие темы…

Простит ли меня Александр Александрович, которому банальность в мышлении совершенно чужда, за эту картинку?

Каждое утро академик, безукоризненно одетый и выбритый, сидит за рабочим столом в кабинете на четвертом этаже здания Института молекулярной биологии им. В.А. Энгельгардта, что на улице Вавилова. Вавилова, полагаю, не того, который умер в Саратовской тюрьме, а жаль. Еще и потому, что Николай Иванович был куда ближе к молекулярной биологии, нежели Сергей Иванович…

А Владимир Александрович Энгельгардт для Баева не просто имя и не только ученый, а живой человек, учитель, старший друг… Пора, однако, перейти к блокнот ной записи, слегка упорядочив ее в соответствии с ходом времени (а не беседы).

— Я родился в 1904 году, 10 января, в городе Чите, а детство прошло в Казани и в деревне на Волге, верст восемьдесят выше Казани. Старая Волга, затон, хвойные леса, песок… «Корабельную рощу» Шишкина помните? Это и есть об разы моего сознательного детства. Отец — адвокат, брат стал физиком, жив, сестра, бухгалтер, умерла.

После окончания медицинского факультета Казанского университета год работал в клинике профессора Горяева и три — в деревне, в 120 километрах от Казани. Там, в городе Буинске, был диспансер РОККа, Российского общества Красного Креста, где я заведовал туботделением, одним из трех… До революции, да и после нее, в этих местах приходилось бороться с массовыми социальными заболеваниями — бытовым сифилисом, трахомой, туберкулезом. Подвержены им были и русские, и татары, но наиболее пораженными среди этнических групп считались, и не без основания, чуваши. Тут дело в какой-то степени в традициях: у татар никогда не позволялось входить в жилище в грязной обуви, сказывались, видимо, и ритуальные омовения…

Из Красного Креста перешел на кафедру биохимии, в аспирантуру, но с медициной расстался не сразу. После «года великого перелома» есть было нечего, и приходилось думать о хлебе насущном. Кумысолечебница на Каме, напротив Набережных Челнов, не дала пропасть — одно лето провел там даже в качестве главврача… Ну а после аспирантуры, в 1932 году, у профессора Энгельгардта начал работать на той же кафедре ассистентом. В декабре 1934-го переехал в Москву, в энгельгардтовскую лабораторию биохимии животной клетки, в академический институт.

Меня тогда занимало (в плане научных интересов), если не вдаваться в детали, клеточное дыхание. Биохимику я бы сказал так: вопросы превращения АТФ в клетке в связи с процессами дыхания. Руководил работой Энгельгардт, я продолжал его тему. По существу, в 1936 году уже в институте биохимии была готова кандидатская диссертация. У директора — основателя нашего института приближался юбилей: Алексею Николаевичу Баху, академику и, между прочим, народовольцу, революционеру, эмигранту до 1917 года, в марте 1937-го исполнилось восемьдесят лет. Так как я стал ученым секретарем института, юбилей заставил на время отложить все остальные дела. Как оказалось, надолго…

Путь в Норильск начался в ночь на 1 мая в Москве. Арестованного отправили в дорогую его сердцу Казань, а там «выяснилось», что он террорист со стажем — с 1930 года.

Мне, конечно, повезло, потому что в Казань после ареста я попал к шапочному разбору. Роли руководителей «нашей» террористической организации распределили, слава богу, без моего участия. А если бы мне досталось по их сценарию не что более существенное?.. Дальше — Лефортово. По декабрьскому закону 1934 года, как я теперь вычитал, на семерых расстрелянных приходился один оставшийся в живых.

Это я и есть. Третья ступень — Соловки. Повального произвола при мне там не было. Жестокости — да. Но если вы к режиму приспособились, то уже могли существовать. Наконец, Норильлаг. Здесь я попал в привилегированное положение как медик. На общих работах вряд ли бы… Тогда моим руководителем был Василий Николаевич Слепков, биолог и философ. Через его семинар прошли все аспиранты-биологи из университета, меди пединститута начала 30-х годов. И всех записали в террористы.

Не ищите причины ареста: здесь все ясно. Шла подготовка к процессу Бухарина. Надо было доказать, что всю страну покрыла сеть заговора. Вообще-то к Николаю Ивановичу ближе был старший Слепков, Александр Николаевич, но, конечно, и Василия Николаевича Бухарин знал. Помнится, как-то Бухарин делал доклад о Дарвине, естественно, привлек младшего Слепкова — биолог все же. Короче говоря, никогда ничего крамольного от него я не слышал, от политики я был далек, в партии не состоял, не подписал ни одного протокола — ни на следствии, ни на военной коллегии. Это ничего не меняло. Кто-то показал на себя, ему легче было показать и на других. Я оказался в списке — вполне достаточно: 10 лет… Первые из них пришлись на Соловки. После середины 1939 года, когда большинство соловецких обитателей отправили в Норильск, на наше место в Соловки, судя по всему, прибыли соратники Ежова… Мы успели разорить монастырское кладбище (буквально на костях ставился детсад), вывели под крышу тюрьму, на песчаной косе острова строили военный аэродром — приближались финские со бытия.

Мы прибыли в Дудинку августовским караваном. С чего начался для меня Норильск? Опять долбил грунт, теперь уже вечномерзлый… Какую-то канаву проходили, точнее, не знаю… Похоже, что где-то прочли мою карточку или анкету, решили использовать по специальности. Вероятно, около месяца принимал в амбулатории 3-го лаготделения. И тут вдруг: «С вещами!» «Медвежий ручей», комната в деревянном доме, потом отдельная палатка. Я один на всю шахту. Травмы, дизентерия, но дистрофиков не было: на шахту отбирали тех, кто покрепче.

Отсюда перевели во Второй Норильск. Весной 40-го массовые расстрелы уже прекратились — я застал только следы. Пустые бараки были предназначены для дистрофиков. Пришлось белить стены с на царапанными, начерченными именами, фамилиями, подписями типа: такого-то числа начинали выводить во столько-то. Вокруг бараков валялось множество котелков, кружек, мешков, бытовой мелочи…

Со мной находился фельдшер Шавский, а домик в отдалении занимал начальник лагпункта, довольно молодой или очень моложавый украинец, которому тоже следовало поправиться, — худоба его бросалась в глаза. Режим был почти санаторный — мои пациенты не работали, дышали чистым воздухом, никакие чины не донимали, статей не спрашивали: люди оживали за неделю-другую. Посещал нас инспектор САНО Аграновский, и ему явно не хотелось от нас уходить, тем более что питание тоже полагалось усиленным. А мне начальник позволял даже рыбалить… Нет, не удочкой, а на шнур. Метровые щуки срывались и уходили, а поменьше — добывал. До озер приходилось шлепать по тундре, по болотам, далековато…

Так это еще не все! Начальником больницы для вольнонаемных оказался мой однокурсник Владимир Родионов. Ему ли я обязан был очередным переводом, не ведаю до сих пор. Он нигде и никогда ни словом не обмолвился на этот счет. Так что скорее всего мой перевод — дело случая. Владимир Евстафьевич, очень работоспособный человек, очень толковый и удачливый хирург с жестким характером, от личный хозяин, сумел поставить себя и организовать больницу нужным образом. Питание, белье, инструментарий, медикаменты — даже трудно представить этот уровень в такой дали, да еще во время войны. В палатах всегда тепло, библиотека, врачебные справочники — образцовое медицинское учреждение! А если добавить подготовленность персонала, прежде всего врачей… Надо сказать, вольнонаемный доктор Самойлова, чувствовалось, испытывала некоторый дискомфорт: она, член партии, была единственным среди нас «другом народа», ей не позавидуешь. Хотя нe исключено, что она хорошо понимала, кто ее окружает. Заподозрить в злых намерениях, скажем, Алексея Георгиевича Гейнца, думаю, было сложно: беспредельно добродушен, контактен, улыбчив, оптимистичен — никакой даже мимолетной мрачности. Видимо, таким и должен быть невропатолог. Но вы представляете обстановку тех лет? Культивирование недоверия, постоянные напоминания о бдительности…

Вы спрашиваете, не приходили ли в голову светлые мысли… о дыхании клеток? Какие-то научные идеи? Что вы! Установка не та! Не нужно было ничего лишнего — ни почестей, ни слов похвалы, ни иной компенсации… Только выжить и чтобы выздоравливали мои больные (среди них — начальство, начальственные жены, так что благополучие мое в любой день могло оказаться призрачным). Главное — не допустить ошибки, предотвратить возможные последствия… Жил я в больнице (и за это спасибо). Свободного времени практически не было, а если появилось — всегда есть чем заняться. К примеру, электрокардиограф, самая первая модель Эйнтховена, еще далекая от электроники… Вытянул кварцевую нить, докрыл осмием… Или — пропаганда медицинских знаний… Как без этого? Вот и выступаешь по телеви… тьфу… по радио поселковому: «Радиационные ресурсы Норильска…» Но это уже после освобождения.

Или вот, посмотрите, сохранилась… «Инструкция о медицинском отборе кадров для работы на предприятиях Норильского комбината МВД СССР. Март 47-го. Составители А.А. Баев и З.И. Розенблюм. Утверждаю: генерал-майор Панюков… Как правило, на Север должны отбираться здоровые люди. Есть три группы болезней, наличие которых препятствует пребыванию на Севере…» Для музея жалко отдать. Но отдам. У меня еще есть отчет о работе больницы в 1942 году. Вот… Всем пришлось заниматься. Пожалуйста — «Борьба с летними детскими поносами».

Начинал с туберкулезных детей, а потом в Норильске, когда стал заведовать отделением, появились и другие задачи… Помню, с ухода за новорожденными (вводная лекция) заявил о себе мой «Университет матери по радио». А про сон и сновидения слушали, как детектив. Большой успех!

Вот еще документ — к вопросу о болезнях крови на Крайнем Севере. Январь 1944 года. Я считал, что авитаминозы (в частности, нехватка витаминов группы «В») стимулируют некоторые… неприятности.

Но я вам другое скажу. Меня должны были выпустить в 1947 году, а выпустили в 1944-м. В два приема уменьшили срок — и столь значительно. За годы пребывания в Норильске я даже защитил кандидатскую диссертацию. Получаю письмо от Энгельгардта: так, мол, и так, ваша работа цела, я ее сохранил, экспериментальную часть, понятно, надо бы подновить, а в целом никак не устарела. Ну, коли так, думаю, нельзя, чтобы рукопись пропала еще раз. В 1945-м НКВД дал разрешение на поездку в Москву. В общем, вернулся в науку. В 1947 году мне было разрешено уехать из Норильска без права проживания в крупных городах.

В 1947 году Киргизский филиал меня не взял, а Сыктывкар не отказал, в Коми-филиале много было таких, как я. Так что простились мы с Норильском… (Екатерина Владимировна, жена, по профессии геолог, заведовала машинописным бюро в управлении комбината; и не сказал я вам, что в Норильске родились у нас дочь и сын, Татьяна и Алексей). В Сыктывкаре работал до весны 49-го. Тут меня снова арестовали и постановлением Особого Совещания определили в ссылку «навечно», в случае побега — каторга. Я расписался…

И оказался на Енисее, мне уже родном. Если вы мне зададите вопрос о любимых мной пейзажах (а чувствую, мы к этому придем), то запишите сразу: средне русские и Енисей во все времена года. Семья приехала ко мне в ссылку: Красноярский край, Ярцевский район, село Нижнее Шадрино в устье реки Кас. Когда-то здесь проходил чайный путь из Китая, сохранилась система шлюзов для переправы на Обь и дальше… Село небольшое, домов тридцать, колхоз «Победа» — из коренных, чалдонов, и потомков кулаков, присланных… По Касу шла заготовка леса, занятие сугубо ссыльно-поселенческое. Много здесь было литовцев. Встречал и сына Якира… Там я заведовал больницей. После смерти Сталина подал первое и единственное свое заявление: прошу, мол, пере смотреть дело и по крайней мере освободить от ссылки, что и разрешили в 1954 году.

Вас интересует защита диссертации? Приятный вопрос. Защищался у Леона Абгаровича Орбели, в Ленинграде, в Институте физиологии АН СССР, а оппонентами были два будущих академика: профессор Евгений Михайлович Крепс и профессор Сергей Евгеньевич Северин (ныне здравствующий).

Мне оставалось одно — читать, читать, обдумывать прочитанное, заниматься кое-чем из того, что не успел сделать до 1 мая 1937-го, а чтобы стремиться к званиям, карьере — ни в коем случае, и на докторскую не хотел тратить время…

Сделал то, что наметил, и вплотную занялся изучением обмена нуклеотидов и нуклеиновых кислот. Это уже 1959 год…

Из статьи к 80-летию А.А. Баева в «Журнале Всесоюзного химического общества им. Д.И. Менделеева»:
— В 1959 г. в связи с организацией В.А. Энгельгардтом Института молекулярной биологии АН СССР (в те годы Институт радиационной и физико-химической биологии) А.А. Баев перешел в новый институт.

Он принимал самое активное участие в организации работы института. Именно в это время, в начале 60-х годов, А.А. Баев приступает к расшифровке первичной структуры транспортных нуклеиновых кислот — задача, возможность решения которой многими исследователями ставилась под сомнение. В отечественной наукене было прецедентов…

Что интересовало? Жизнь как таковая… Через три года отдельные работы вылились в направление… В нашей группе были Татьяна Владимировна Венкстерн, Андрей Дарьевич Мирзабеков, мой аспирант, ныне академик, директор института им. Энгельгардта, а также Аксельрод, Татарская и другие аспиранты или стажеры. В 1967 году мы расшифровали первичную структуру одной из РНК вторыми или третьими в мире. От американца Роберта Холли так или иначе мы немножко отстали, он с Ниренбергом и Кораной получил Нобелевскую премию 1968 года, а мы — Государственную 1969 года (первую вообще по молекулярной биологии). Это была эпоха изучения химического строения транспортных РНК.

…Постепенно отошел от РНК и занялся ДНК. Первое совещание по генетической инженерии я провел в мае 1972 года — это и было началом генной инженерии в СССР. А развитие биотехнологии пришлось на 1980-е годы.

Из характеристики: «Академик А.А. Баев, обладая удиви тельным свойством научного предвидения… поставил перед советскими молекулярными биологами задачу создания в СССР научной базы для работ по генетической инженерии… которая в свою очередь создала базу для новой биотехнологической промышленности в нашей стране… Более 400 трудов экспериментальной, общественной и философской направленности… Герой Социалистического Труда… Член шести иностранных академий, почетный член Американского биохимического общества, в 1970-х годах — президент Международного биохимического союза».

Генная инженерия стала универсальным методом. Без нее не обходится ни одно направление генетики и молекулярной биологии… Из моей лаборатории вышли крупные ученые… Некоторых я не могу назвать учениками в полном смысле, но какой-то импульс они получили, можно предположить, и от меня.

Корр.: Главным вашим делом с недавних пор стала программа «Геном человека». Удастся нам познакомить читателя хотя бы с основными ее положениями и задачами?

А.А.Б.: Это зависит все же от подготовленности читателей, но, думаю, нет ничего сверхсложного вот здесь, в брошюре, подготовленной, в частности, для ознакомления депутатов Верховного Совета СCCP…

Что такое наследственность, известно каждому. Человеческое дитя воспринимает от родите лей свойственные им черты. То же происходит с животными, растениями, бактериями, вирусами. Но наследственность существует и в менее очевидных формах, на молекулярном уровне. Если воспользоваться терминами информатики… Это чуть сложнее…

Все знают, что информация передается бук вами, радиоволнами, звуками различной тональности и силы (по телефону), азбукой Морзе… Природа избрала иной путь: наследственная информация передается химическими символами: ее носителем у человека является дезоксирибонуклеиновая кис лота (ДНК). Молекула ДНК образована двумя нитями, скрученными в двойную спираль…

ДНК — уникальное явление. Именно она реализует непрерывность и преемственность, стабильность и изменчивость жизни. Лишь она обладает свойствами самовоспроизведения — и воссоздает все формы жизни. Безжизненная, не способная к самостоятельному существованию, эта молекула в клеточном окружении создает свое окружение, наделенное свойствами жизни и обеспечивающее ее собственное существование. Не подумайте, что ДНК передает из поколения в поколение знакомые всем признаки, вроде цвета волос и глаз или черт характера. Наследственная информация содержит лишь программы синтеза белков организма и ничего более… Белки, сами по себе не способные передаваться по наследству и порождать себе подобных, создают индивидуальный организм.

Вопрос о том, как запрограммирован в ДНК синтез белков, имеет ключевое значение для понимания основ жизнедеятельности.

…Далее можно объяснить, как записана программа жизни, как пришли к мысли о необходимости изучения молекулярного строения генома человека. И речь здесь идет не только о фундаментальных проблемах биологии, но и о молекулярных основах наследственных болезней, их диагностики и профилактике; о генотерапии; об аллергиях, нарушениях иммунитета, предрасположениях к сердечно-сосудистым, психическим, эндокринным болезням; о таком недуге, как рак (болезнь генома!). Иными словами, практический аспект программы очень широкий. Наше предложение на общем собрании АН СССР в феврале 1988 года было поддержано правительством. В 1989 году «Геном человека» вошел в число 14 государственных научно-технических программ. Пока мы даже общего числа генов человека не знаем: 30? 60? 100 тысяч?.. С каждым днем крепнут надежды на интернационализацию исследований генома. По существу программа является международной, и с этим согласились делегаты конференции в Валенсии, двух консультативных встреч в Москве (в июне 1989 года ее провел Ф. Майор, генеральный секретарь ЮНЕСКО).

Вспоминаю ли я Норильск? Какая там чистота воздуха! По весне краски — ярче любой палитры… Но с пуском Большого металлургического завода деревья стали чахнуть. Когда появилась возможность ходить на лыжах, это бросилось в глаза. Когда-то у меня был период ежевоскресных лыжных хождений.

Потом — экскурсий и пеших прогулок. А теперь веду образ жизни, близкий к неподвижности… Одну книжку я не умею читать. Так что лежит целая стопа, штук пятнадцать. Последние дни отдаю должное «Другим берегам» Набокова и повествованию Станислава Рассадина о Сухово-Кобылине. Одно время увлекся прототипами героев «Тихого Дона». Вы знаете, что они еще недавно были живы? Павел Кудинов, хорунжий из Вешек, глава казацкого восстания, его жена, княгиня; десять лет он провел на лесоповале в Сибири… Я мечтал встретиться с Шолоховым, но так и не удалось…

Честно говоря, плохо представляю сегодняшних жителей Норильска. Я же знал совсем других людей… Не забыть прибалтов, которые очень трудно привыкали к новому месту, — стали вымирать. Дискриминации не было, но сочетание сурового климата, физической работы и невысокой калорийности пищи на них отражалось буквально пагубным образом. Меня, между прочим, ввели в комиссию по расследованию причин их переутомляемости и вымирания. Помню гла за — «Я хочу есть». Помню моего рентгенотехника, бывшего офицера, несчастного Чакстыньша.

Мало общего у тех и сегодняшних жителей Норильска. Хотя, возможно, больше, чем кажется. И тех поддерживала мысль о полезности их труда, и эти живут в условиях необычных и трудных…

P.S. Интервью с академиком Александром Александровичем Баевым было опубликовано в «Заполярной правде» в 1990 году. Накануне он прислал мне это письмо:

Прошло 20 лет…

Давно пересчитано число человеческих генов. Давно город Норильск вошел в «десятку ужасов мира», в которую лучше бы не входил (хотя я долго доказывал вслед за другими «патриотами», что сера в организме не накапливается и в тысячах тонн выбросов ничего страшного нет; так не хотелось признавать очевидное). Про комбинат постепенно забывают, сочетание слов «Норильский никель» и последние сводки с Лондонской биржи металлов отодвинули в прошлое отслужившие понятия, среди которых, естественно, и Норильлаг. Но, если мы не хотим, чтобы он воскрес, имеем ли право не возвращаться памятью к судьбам наших предшественников?

Конечно, жизнь Баева рядовой не назовешь, как и ее результаты. Подумайте, однако, сколько потеряли все мы (и наши внуки), когда злая сила, отключив этот могучий мозг от великих дел, на долгие годы, возможно, отдалила прорыв человечества к свету…

Скольких учеников лишили Баева лагерь и ссылка! Сколько, не исключено, Нобелевских премий недосчиталась Россия? Сколько детей и стариков еще умрет от до сих пор смертельных болезней? Пафос, правда, приходится умерить, когда вспоминаешь, что те же самые открытия Баева и его коллег (как достижения физиков-атомщиков) могут быть использованы и во зло…

Только при чем тут Александр Александрович, великий норильский доктор, мечтавший избавить землян от самых ужасных недугов! Он не художник, но веселыми красками расписал коридор больницы на улице Заводской…