О СЕБЕ

Родилась в 1926 году в Орловской области. Покровский район. Жили бедно. Крестьяне и христиане. Хата из чураков и глины. Пол земляной. Топили по-черному.

В 1929 году раскулачили. Отняли единственную корову. Выгребли последнюю картошку. У деда с ног сняли валенки. Выгнали из хаты.

С 37-го года почти все погибли в тюрьмах и ссылке. Отец арестован в 1938-м. Без суда, решением тройки — 10 лет и на лесоповал в Свердловскую область. Брат отца Митрофан погиб в лагере, в Котласе Архангельской области.

Остались с матерью пятеро — от 13 лет до новорожденного. В 1940 году посадили мать. Работала на стройке. Таскала носилки с кирпичом и раствором на этажи. И в фартуке носила со стройки щепку разжигать печку. Дали 1 год тюремного заключения. Мы, пятеро детей, остались сиротами.

В 1944 году мы с матерью уверовали, и это дало силы страдать и терпеть.

В 1946-м отца актировали из лагеря с активной формой туберкулеза легких. Но домой не отпустили, а дали ссылку в Алтайский край. Мы всей семьей решили ехать к нему. Там нас

ожидал голод и холод. Отца приютили в сенцах добрые люди. На работу меня и мать не берут — семья врага народа. Хлебных карточек не дают. Я купила девяносто расчесок, чтобы обменять на хлеб и картошку. За это меня посадили в тюрьму — 5 лет лишения свободы и 3 года поражения в правах. И — на Колыму.

Мне еще не было 20, а уже четыре с половиной года трудового стажа и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Начальник милиции Кайдалов сказал: «Мы еще подумаем, за что тебя судить — за религиозную агитацию или спекуляцию». Отец не вынес и на третий день умер. Мать в тяжелом состоянии отвезли в больницу. Сестра Зина, 11 лет, и брат Вова, 9 лет, скитались по поселку. Кто пустит переночевать, кто даст поесть.

На Колыме, на Левом^¹, я отбыла весь срок. Освободили в 50-м. Вышла замуж за брата по вере, арестованного в 37-м году. Несмотря на реабилитацию мужа, нам не давали ни работы, ни прописки. И только в 69-м году, когда он стал инвалидом 2-й группы, мы покинули Колыму. Жили в Ягодном.

(Записано 23. I. 95 г. со слов Марии Григорьевны Ночновой по телефону из Раменского Московской области.)

ВОДОЛАЖСКИЕ

Будь верен до смерти,

и дам тебе венец жизни.

Откр. 2, 10

Водолажский Миша был арестован за веру в 1937 году. Из армии, где он проходил действительную военную службу. Прослужил полсрока, имел одни благодарности.

Ему предложили пожалеть себя, отречься, но он сказал: «За моего Спасителя — Господа Иисуса Христа, я готов умереть в любую минуту».

Военный трибунал приговорил его к восьми годам лишения свободы и трем годам поражения в правах по статье 58.10.

Этап от Чернигова до Владивостока двигался по железной дороге больше месяца. Это было в июне — июле 1938 года. Невыносимая жара. Переполненные товарные вагоны накалялись. Голод, жажда. Умирающие просили глоток воды. Спать не давали. Каждую ночь солдаты простукивали вагоны большими деревянными молотками на двухметровых ручках (во избежание побега), а заключенных перегоняли из одного угла в другой. Еда: один раз в день затирка из муки, кусок селедки, пайка хлеба, кружка воды. Далеко не все дотянули до Владивостока.

Через несколько дней тысячи заключенных погрузили в многоярусные трюмы океанского парохода, который взял курс на Магадан.

Плыли одиннадцать суток. Давали два раза в день испорченную муку, заваренную кипятком. И опять умирали заключенные.

Отбывал Миша на прииске «Туманный» Северного горнопромышленного управления. Он — хороший сапожник, и это спасло ему жизнь. Надо было шить обувь лагерному начальству и их семьям, а лучше его никто не умел. Выезда на материк после освобождения не давали, и он устроился сапожником на промкомбинат в поселке Сенокосное, в пяти километрах от районного центра Ягодное. Начальник обувного цеха — Вайнер — говорил: «Это не сапожник, а художник».

...Шел 1946 год.

На весь Ягоднинский район, включая центральный поселок Ягодное, поселки Спорное, Дебин, Оротукан, Скалистый, Рыбный, Эльген, Мылга, Таскан, прииски Бурхала, Верхний Ат-Урях, Нижний Ат-Урях (позже М. Горького), Джелгала, Штурмовой, Туманный, им. Водопьянова, Спокойный, им. Калинина, Хатыннах, Одинокий, Пятилетка, геологоразведывательный участок «Бючаннах», было семнадцать человек чудом уцелевших братьев-баптистов, освободившихся из заключения: Максимчук Павел, Янсен Владимир, Тиц Эдуард, Кнейб Иван, Шевченко Степан, Решетов Гавриил, Тимчук Иван, Литвинов Семен, Берестовой Иван, Бойко Михаил, Водолажский Михаил, Тучин Василий, Ночнов Виктор, Церкасевич Евгений, Жданов Кузьма, Зеляк Павел, Братунь Николай.

В 1953 году, когда Н. Братунь получил возможность вернуться к семье на Украину, выяснилась такая подробность: находясь на Колыме после освобождения, он в течение пяти лет каждый месяц посылал своей голодающей семье двести рублей (хотя сам экономил на хлебе), а им отдавали двадцать рублей. Виновная в мошенничестве работница почты попросила у них прощения.

В 1946 году Водолажский Миша вызвал из Харькова свою невесту, Омелаенко Пашу, и они вступили в брак. Все братья жили в общежитии, и только Мише, как семейному, дали теперь комнату (12 м²) в ветхом бараке бывшего лагеря. Полкомнаты занимала двухэтажная клетка: вверху — куры, внизу — поросенок. Так было у всех. Теперь было прибежище для всех братьев. В воскресенье и в праздники приходили к Водолажским. Молились, славили Господа.

У Ивана Николаевича Берестового сохранилось несколько листочков из Евангелия, прошедших все лагерные шмоны (если б нашли — новый срок). Эти драгоценные листочки каждый переписал.

Паша варила борщ (хотя такой, как на Украине, на Колыме не сваришь), и голодные, измученные братья, истосковавшиеся по домашнему очагу, отдыхали душой под их кровом. Бывало, старичок Янсен (немец по национальности) скажет: «Господь послал нам свою милость».

В 1948 году у Водолажских родилась дочь Люба, через полтора года — Вера. Поросенка выпускали, и он бегал по комнате (иначе визгом изживет). Люба играла с ним, садилась на спину. Миша сам шил детям платьица, одежду, обувь, шапки. Пальтишки были как деревянные, из шинели. Зарплату бывшим заключенным платили мизерную. Поражение в правах — нет северных добавок.

14 октября 1951 года. Пашу вновь отвезли в роддом. На другой день я пошла навестить ее. Мне сказали: «Полчаса назад Водолажская родила мальчика». Я знала, что они молились о сыне. Мороз 62 градуса, перехватывал дух, выжимал слезы, которые сразу превращались в лед. От Ягодного до Сенокосного пять километров. Я помчалась как на крыльях. В то время мне было двадцать четыре года. Через час была там. Миша уже уложил девочек и убирался со скотиной.

— Миша, благодари Бога. Все хорошо. Сын.

У Миши на глазах показались слезы, и мы опустились на колени.

У детей начался авитаминоз — первый признак колымской цинги, — и Водолажские решили уехать. Это было в 1952 году. Надо было успеть в период навигации, чтоб не застала зима.

Миша рассчитался, и весь поселок радовался, что Водолажские уезжают на материк (не имеющие официальной ссылки бывшие заключенные могли уехать). Водолажских на Сенокосном не только уважали — их любили. К ним шли за советом, за помощью, им доверяли, к ним приходили освободившиеся из лагеря. И они делились и хлебом, и кровом.

На Сенокосном жили человек пятьсот. Провожать Водолажских пришел почти весь поселок. Промкомбинат выделил крытую грузовую машину. Это было 10 июля 1952 года.

В кабину посадили Пашу с ребенком. Юре было девять месяцев.

Вдруг подрулила легковая машина. Выходит человек в форме и, обращаясь к Водолажскому, говорит:

— На этой машине ехать нельзя.

— А на другой?

— И на другой нельзя.

Паша в слезы. Миша побледнел и, обратившись к присутствующим, сказал:

— Дорогие мои братья, друзья, сослуживцы и соседи! Склоним наши головы и обратимся к Господу, чтобы Он дал силы все перенести.

После молитвы братья запели:

Страшно бушует житейское море,

Сильные волны качают ладью,

В ужасе смертном, в отчаянном горе,

Боже, мой Боже! к Тебе вопию!

Сжалься над мною, спаси и помилуй!

С первых дней жизни я страшно борюсь!

Больше бороться уж мне не под силу,

Боже, помилуй! Тебе я молюсь!

К пристани тихой Твоих повелений

Путь мой направь и меня успокой!

И из пучины житейских волнений

К берегу выведи, Боже благой!

Многие плакали.

В ту же ночь Мишу арестовали. Через три дня арестовали Сеню Литвинова. Он работал на «Бурхале» электриком. Все остальные братья понесли к Паше свои пожитки. Она сокрушалась: «А меня-то они не тронут? Тогда куда же дети?»

Начальник МГБ Ягоднинского района Жалков свирепствовал. Без конца арестовывали бывших заключенных и давали новые сроки. Все делалось по сценарию 1937 года.

Я работала медсестрой в детсаду поселка Ягодное. В мою группу водил свою дочь председатель трибунала Житенко. Я обратилась к нему:

— Товарищ Житенко! Как же так? Ни за что арестовали людей — Водолажского и Литвинова.

— Будьте довольны, что вас не забрали.

— А это равносильно тому, что нас.

Секретарь трибунала Нина Шугаева тоже водила двух своих девочек в мою группу.

Я говорю ей:

— Скоро будете судить Водолажского и Литвинова. А ведь они ни в чем не виноваты.

— Как не виноваты? У них нашли Библию.

Каждую ночь мы были готовы к аресту. А утром, до работы, шли узнавать — все ли уцелели. Замучили ночные обыски. Мы занимали комнату в бывшем лагерном бараке (в авто

городке), шесть квадратных метров. В комнате: железная печка, бочка с водой, ящик с углем и дровами, по углам — снег. Натопить при таком морозе и ветхости жилища было невозможно. Кэгебэшник всякий раз лез в тумбочку и пересыпал крупу. Соседки шутили: «Манька, неси крупу к нам на ночь». Жили в таком напряжении, что не поймешь — в тюрьме или на свободе.

В это время я готовилась стать матерью. Родился ребенок с нарушением нервной системы.

Судил Мишу и Сеню Военный трибунал. Это было в августе или сентябре 1952 года. Председатель — Житенко. Прокурор — Тетерин. Секретари — Полина Викторова и Нина Шугаева. Статья 58.10-11. Свидетелями обвинения были два человека. Первый — Анатолий Стельмах. Он появился в Ягодном в начале 1952 года, выдавал себя за брата, освободившегося из лагеря, но по его виду и по его рукам было ясно, что в забое он не был. И об Евангелии имел смутное представление. Верующие насторожились. Он часто приходил к нам, когда мы после работы торопились в магазин. А он с удовольствием оставался один в комнате. И вдруг у нас исчезла фотопленка (фотографировались на Рождество у Водолажских). Эта пленка фигурировала на суде в качестве вещественного доказательства: «Вот они, собираются нелегально». Стельмах лжесвидетельствовал: «Они ругают советскую власть, хвалят Америку. (Кстати, о других странах мы десятилетиями ничего не слыхали. Они были для нас другой планетой.) Они говорят: «Как Иудифь отрубила голову Олоферну, так будет повержена безбожная коммунистическая система». После суда этого Стельмаха из Ягодного как ветром сдуло.

Вторым лжесвидетелем был Николай Цецура. Он выдавал себя за православного священника, иногда ходил по поселку в рясе. Работал стекольщиком в Ягоднинском стройуправлении. Часто был нетрезвый. Как-то стою в регистратуре (работала медсестрой в поликлинике), заходит врач-отоларинголог Галина Дмитриевна Зинченко и говорит: «Кто хочет послушать, как Николай Цецура матерится, зайдите в мой кабинет». Он пришел на прием по поводу простудного заболевания и рассказывал, какие сквозняки у него на работе.

Как священника его всерьез не принимали. Баба Дуня, одинокая православная старушка с Заводской улицы, говорила, сильно шепелявя: «Туфтовый поп, туфтовый». Она пользовалась авторитетом в поселке, каждый старался, чем мог, облегчить ее участь. Пенсии у нее не было (колхозный и лагерный стаж не считался). Кто мешок угля подбросит, кто комбикор

ма. Жила она вместе с курами, звала их по имени, вместе выходили на прогулку. Она любила рассказывать о тех, кто ей помогает. Говорила она по-волжски, на «о». «А Николай Михалыч-то какой хороший! «Скорую помощь» за мной присылает. В баню возит». (Это о главвраче Немчинове.)

Так вот, этот «туфтовый поп», который ни разу не ступил на порог ни к кому из нас, говорил на суде, что он привозил с Эльгена женщин и Водолажский вербовал их в свою веру. Это была наглая ложь.

Был в Ягодном и настоящий православный священник — Иван Андреевич Астафуров. Его уважал весь поселок. И наши отношения были прекрасные. Он отбыл длительный срок за веру, вызвал к себе в ссылку семью — жену и трех дочерей. Работал в УРСе прорабом (прораб он был знающий). Атеистическая власть не спускала с него глаз. Без конца печатали статьи в газетах, как это начальство УРСа допускает на руководящую должность Астафурова — человека чуждой идеологии. Камин, Вихман, Седов, Казакевич всячески защищали его — хорошего прораба и кристальной души человека. Но наступило время, когда они вынуждены были его снять и поставить грузчиком. А ему было уже под шестьдесят, да и выглядел он не лучше каторжника. Все было отбито еще в тюрьме. Однажды при разгрузке пианино священник упал, потеряв сознание. Поломал ребра. Долгое время лежал в больнице. Жители поселка навещали его, сочувствовали:

— Батюшка, а безбожники, видать, не дадут вам умереть своей смертью.

— Да простит им Господь. Я молюсь за них. Первым христианам было не легче.

В своей обвинительной речи на суде прокурор сказал: «Водолажский — антисоветчик-рецидивист. Он уже отбыл длительный срок за свое мракобесие, но на путь исправления не встал. Его чуждая социалистическому обществу идеология является враждебной, буржуазной. Она калечит мышление и препятствует построению коммунизма в нашей стране. Литвинов полностью разделяет его взгляды. А посему тот и другой заслуживают самую суровую кару». Трибунал приговорил Мишу и Сеню к десяти годам лишения свободы каждого, с отбытием в лагерях строгого режима и последующим поражением в правах сроком на пять лет.

Они сидели в Ягодном, на Нагорной улице.

Начальник тюрьмы Шнеерсон вызвал Водолажского и сказал: «Вот что, Михаил Николаевич, в одну камеру с Семеном я вас поместить не могу (однодельцы), а передач и свиданий — сколько угодно».

Мы почти каждый день варили ведро каши, брали буханок десять хлеба и несли в тюрьму: «Всем, кто с вами».

Жители поселка Сенокосное, где жили Водолажские, на его арест отреагировали так: начальник промкомбината Пикус Григорий Абрамович, его жена Роза Соломоновна, начальники цехов Пурер, Вайнер, Абрамович, Мальцура, Чебонян, Доманович, Вера Поповченко, Катя Григорьева объявили сбор средств в помощь осиротевшей семье. Помогли хорошо. И морально, и материально. Знали — людей терзают ни за что. И знали, чем рискуют сами — отбывшие по десять лет, жертвы 1937 года.

Когда Миша и Сеня сидели под следствием, мы надеялись, что на суде разберутся и их освободят. Но им дали по десять лет, Паша на нервной почве слегла. Почти парализовало. Не могла подняться с постели. Целый месяц пролежала в местной больнице. Лечение не помогло, и ее отправили за четыреста с лишним километров, на «Талую». Путевку купили в складчину, всем поселком. К этому времени к Ивану Николаевичу Берестовому в ссылку приехала семья, и они забрали детей Водолажских: Любу, Веру и Юру.

«Талая» — чудо природы. В Хасынском районе Колымы в вечной мерзлоте из земли бьет горячий источник, почти кипящий. Его открыли в девятнадцатом веке. Первые упоминания об источнике относятся к 1895 — 96 годам. В одной записи говорится, что купцом Афанасием Бушуевым открыт горячий источник. До 1941 года у источника стоял деревянный крест, поставленный еще в 1863 году. Местные жители знали об источнике ранее. Ходили легенды о его исцеляющих свойствах.

В одной из них говорится, что много лет назад кочевала здесь семья охотника. Больного отца сыновья оставили зимой у источника, а сами отправились на охоту. Старик замерз и полез греться в горячую воду. Он грелся до прихода сыновей. Когда они вернулись, то увидели бодро идущего им навстречу отца. Слава о целебном источнике распространилась по всей Колыме.

В сороковых годах двадцатого века здесь был организован курорт «Талая». Свое название он получил от ручья Талого, от талого снега в его окрестностях. Горячую воду стали использовать для технических и бытовых целей.

Итак, Паша, никогда не разлучавшаяся со своей се- мьей, оказалась одна, далеко от дома, на больничной койке. Любе в то время было четыре года, Вере — два с половиной, Юре — около года.

Болезнь не отступала, лечение не помогало. И еще три месяца она была прикована к постели. Больные, узнавшие ситуацию, собрали деньги и купили ей еще три путевки.

После суда Мишу и Сеню отправили в лагерь. Сеню угнали далеко, а Миша оказался на прииске «Кадыкчан» Сусуманского района. Это километров двести от Ягодного. И я поехала его навестить, с попутной машиной. Мороз 60 градусов, туман, как молоко — в двух шагах ничего не видно. Машины днем ехали с зажженными фарами. Водитель переживал, что кончается бензин, а надо дотянуть до Сусумана.

Вдруг машина остановилась... Остановиться в пути в такой мороз — смерть неминуемая. Трагические случаи были очень часты. Машина без обогрева остывает за несколько минут. Я про себя молюсь (дома двухмесячный ребенок). Вдруг водитель выскочил из кабины, поднял руки и что есть мочи закричал: «Господи, помоги!» Прошло минут пять, и в морозном тумане мы увидали слабый свет приближающихся фар. Подошел «студебеккер», поделился горючим. Мой водитель перекрестился: «Слава Тебе, Господи! Не зря «Живые помо

щи» всегда с собой». Приехали поздно вечером. На вахте в лагере сказали: «Водолажский здесь, но свидания и передачи только утром. Нужно разрешение начальника».

Куда идти ночью? Зашла в соседний барак. Мужское общежитие. Бывшие заключенные, ссыльные, спецпоселенцы. Многим ехать было некуда, если б и разрешили. Семьи разбиты. Одних членов семьи посадили, другие под давлением властей отреклись от своих отцов — «врагов народа», третьи попали в психбольницу, многие покончили самоубийством. В бараке скученность. Дым, грязь. Узнав, что я приехала на свидание в лагерь, они встретили меня как родную: человек лег на пол, а мне уступил койку. Принесли угля, подшуровали печку. Побежали к якутам — принесли строганины. Расспросили: когда посадили, в чем обвинили, сколько дали, какая семья. Видя этих замученных каторжников, полных сострадания, я думала: «Как бы ни выбивали из людей человечность, как бы ни натравливали друг на друга безбожники-коммунисты, ничего не получилось!»

Наутро пошла в лагерь. Когда привели Мишу, я узнала его с трудом: иссохший скелет, еле держится на ногах, обморожен, на лохмотьях — номер (в то время 58-ю статью использовали только в забое). Ему можно было дать шестьдесят с лишним, а было в то время тридцать восемь лет.

Видя, с каким трудом он передвигается, я спросила:

— Миша, а что с ногами?

— Цинготные язвы замучили.

Сразу стал расспрашивать про семью: про жену, про детей. Я не смогла сказать ему, что Паша уже несколько месяцев не поднимается с больничной койки, что дети их у людей, а хатка на замке.

Это было в 1953 году в январе. В марте 1953 года умер Сталин, но Миша и Сеня продолжали сидеть еще три года. Сеня заболел в лагере открытой формой туберкулеза, Миша тоже вернулся инвалидом. При освобождении их спросили: «Ну что, и дальше будете веровать?» — «Доколе жив», — ответил каждый.

После реабилитировали.

Прошли годы. Немногие, выжившие из нас, состарились. Земная жизнь подошла к концу.

Недавно нам вновь посчастливилось навестить Мишу и Пашу. Возможно, в последний раз. Они живут в городе Люботине Харьковской области. И как во дни молодости, любовь Христа озаряет их души и свет ее льется на окружающих.

Теперь уже их дети и внуки трудятся на ниве Господней, и жатва близится с каждым днем.

И как сорок лет назад, в их хижине висит текст Священного Писания: «Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит» (псалом 36, 5).