Здесь я рассадил свои тополя
Здесь я рассадил свои тополя
Часть 1
Глава 1
Шапку снимаю перед Вашей биографией!
Алексей Марков
Глава 1. Посвящения. Родовые корни - Мокров, Перлов, Вялов.
Начало XX века. Детство Лены. Переезды - Гороховец,
Троице-Сергиева Лавра, Ленинград.
Любимой
Елене
Слава Богу,
Я пока что собственность имею:
Квартиру, ботинки,
Горсть табака.
Я пока владею
Рукою твоею,
Любовью твоей
Владею пока.
И пускай попробует
Покуситься
На тебя
Мои недруг, друг
Иль сосед, —
Легче ему выкрасть (вырвать)
Волчат у волчицы,
Чем тебя у меня,
Мой свет, мой свет!
Ты — мое имущество,
Мое поместье,
Здесь я рассадил
Свои тополя.
Крепче всех затворов
И жестче жести
Кровью обозначено:
«Она — моя».
Жизнь моя виною,
Сердце виною,
В нем пока ведется
Все, как раньше велось,
И пускай попробуют
Идти войною
На светлую тень
Твоих волос!
Я еще нигде
Никому не говорил,
Что расстаюсь
С проклятым правом
Пить одному
Из последних сил
Губ твоих
Беспамятство
И отраву.
И пускай рванутся
От края и до края,
Песнями и пулями
Метя по нам,
Я, только клявшийся тебе,
Умирая,
Не соглашусь и скажу —
«Не отдам».
Спи, я рядом,
Собственная, живая,
Даже во сне мне
Не прекословь.
Собственности крылом
Тебя прикрывая,
Я оберегаю нашу любовь.
А завтра,
Когда рассвет в награду
Даст огня
И еще огня,
Мы встанем,
Скованные, грешные,
Рядом —
И пусть он сожжет
Тебя
И сожжет меня.
Это стихотворение Павел Николаевич Васильев написал в 1932 году. Выделенные строки, продиктованы мне Еленой Александровной примерно в 1987 году, они не вошли ни в один сборник.
Еще одно стихотворение. Находясь в 1935 году в Рязанской тюрьме, Васильев отсылает письмо, на конверте которого пишет:
Чтоб долго почтальоны не искали,
Им сообщу с предсумрачной тоской:
Москва, в Москве 4-я Тверская,
Та самая, что названа Ямской.
На ней найди дом номер 26,
В нем, горестном, квартира 10 есть.
О, почтальон, я, преклонив колени,
Молю тебя, найди сие жилье
И, улыбнувшись Вяловой Елене,
Вручи письмо печальное мое.
И еще стихотворение — «Снегири взлетают красногруды...» обращено к Елене Вяловой. Написано Павлом Николаевичем в феврале 1937 года в лубянском застенке. Это был его последний арест. Жестокие избиения, пытки, приговор «десять лет дальних лагерей без права переписки», означавший расстрел. Чудом, уцелевшие строки:
Елене
Снегири взлетают красногруды...
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом, северном краю.
Будем мы печальны, одиноки
И пахучи, словно дикий мёд.
Незаметно все приблизит сроки,
Седина нам кудри обовьёт.
Я скажу тогда тебе, подруга:
«Дни летят, как по ветру листьё.
Хорошо, что мы нашли друг друга,
В прежней жизни потерявши всё...»
Февраль 1937. Лубянка. Внутренняя тюрьма.
Еще одно. Не ей ли посвящены строки? О ее «татаро-монгольских» корнях знал. В альбоме А.Крученых Павел Васильев написал: «Елена Валиева — настоящая фамилия».
Опять вдвоем,
Но неужели,
Чужих речей вином пьяна,
Ты любишь взрытые постели,
Моя монгольская княжна!
Напрасно, очень может статься...
Я не дружу с такой судьбой,
Я целый век готов скитаться
По шатким лесенкам с тобой,
И слушать — Как ты жарко дышишь,
Забыв скрипучую кровать,
И руки, чуть локтей повыше,
Во тьме кромешной целовать.
Февраль 1934
Приведу отрывок из воспоминаний И.М.Гронского «Из прошлого...» (М.: Известия, 1991, с. 283) — в нем есть шуточное стихотворение относящееся к Елене:
«...Летом того же 1934 года мы с А.Н.Толстым как-то навестили Горького. Сели обедать. Алексей Максимович обратился ко мне:
— Вы сердитесь на меня за Павла Васильева?
— Да нет, не сержусь, но я просто поражен тем, как вы мог ли написать такую вещь. Вы, Алексей Максимович, разглядели в Васильеве только проблему бутылок, которыми он не очень-то и увлекается. А стихи вы его читали?
— Мало. Так, кое-что.
— Как можно писать о литераторе, не читая его! Это совершенно потрясающей талантливости поэт!
Мы с Горьким вступили в спор на грани ссоры, Толстой встал и ушел. Потом вернулся с пачкой журналов в руке:
— Ну, что вы ссоритесь?! Давайте-ка, я вам лучше стихи почитаю, это куда полезнее.
И Толстой, открыв журнал, начал читать. Одно стихотворением, потом другое, третье. Горький встрепенулся.
— Алексей Николаевич, кто это?
А Толстой продолжает читать.
— Кто, кто это? Что это за поэт? — басит Алексей Максимович. И Толстой, перегибаясь через стол, говорит:
— Это Павел Николаевич Васильев, которого Вы Алексей Максимович обругали.
— Быть не может!
— Вот, пожалуйста. — Толстой передал журналы. Горький взял и стал читать одно за другим стихотворения. Дочитал... Налил себе виски:
— Неловко получилось, очень неловко.
Но дело, как говорится, уже было сделано.
Статья Горького больно задела Павла Васильева, но не отняла у него оптимизма, присущей ему склонности к озорству. Алексей Максимович писал, что Васильева надо «изолировать», чтобы он не оказывал дурного влияния на молодых поэтов. В ответ на это Павел сочинил эпиграмму:
Пью за здравие Трехгорки.
Эй, жена, завесь-ка шторки,
Нас увидят, может быть,
Алексей Максимыч Горький
Приказали дома пить.
Эту эпиграмму я прочитал Горькому. Горький рассмеялся:
— Какая умница! Ведь вот одно слово — «приказали», всего-навсего одно слово. И одним словом он меня отшлепал! Не придерешься! Приказали! Ведь так говорили о своих господах: «Барин приказали!», «Барыня приказали!»
После этого Горький относился к Васильеву значительно лучше».
Поэт посвятил Елене Вяловой несколько десятков строк. Кто она? Как сплелись их судьбы? Попробую рассказать о том, чему сама была свидетелем, и о том, что узнала от нее самой. Расскажу немного о том, что я слышала о тете Лене от мамы — Лидии Александровны Тройской (до замужества Вяловой). Многое она поведала и о деде, прадеде, жизни других наших предков.
Собственные воспоминания Елены Александровны Вяловой о Павле Николаевиче Васильеве были опубликованы на
страницах павлодарской газеты «Звезда Прииртышья» и в московском журнале «Наш современник» в августовском номере за 1989 год.
* * *
Елена Александровна Вялова родилась 21 апреля по старому стилю (4 мая) 1909 года в городе Осе, Пермской губернии.
Надо ли говорить, насколько важными и определяющими в жизни любого человека являются место и обстановка, где мы родились и жили: люди, которые «пеклись» о нас и пестовали.
Дед сестер по линии матери — Иван Александрович Мокров родился на Каме, был из крепостных крестьян. Выучился на средства купца И.Г.Стахеева и стал управляющим в его имении Святой Ключ под Елабугой. Это имение Мокров не только спланировал, но и построил; были возведены господский дом, хозяйственные постройки, большая конюшня, обустроена парковая зона с цветниками и аллеями, разбит фруктовый сад. Дед пользовался большим уважением хозяина. Был он в теплых отношениях и с художником И.И.Шишкиным, приезжавшим к Стахееву в Святой Ключ. Мама говорила, будто с Шишкиным у деда было дальнее родство. Иван Иванович подарил Мокрову много своих карандашных рисунков. Моя мама видела их в дедушкиной особой папке. Их дальнейшая судьба не известна. Война, революция, гражданская война — увы, потрясения XX века, видимо, не сохранили их.
Прадед по линии отца — Александр Валиев был потомком казанских татар. Принял православие — стал Вялов. Его сын Алексей Вялов, благодаря упорному желанию выйти в люди, а также материальной поддержке купца Перлова, выучился на капитана парохода. Дочь успешного купца Германа Перлова Софья стала его женой. Перлов был богат. Алексей водил по Каме его баржи, груженые чаем и хлебом. Алексей Александрович умер довольно рано, оставив Софью с двумя детьми — Варварой и Александром — в будущем отцом Елены. Лена не застала в живых ни одного деда, но рассказы о них слышала от «бабы Сони» — яркой рассказчицей была бабушка Софья! Она помнила много интереснейших случаев и могла неутомимо рассказывать одну историю за другой.
Отец Елены — Александр Алексеевич Вялов был вольнослушателем Казанского университета. Закончил его с отличием,
стал провизором. Лекарства, продаваемые им, пользовались популярностью — многие из них Вялов изготовлял по собственным рецептурам. В Осе купил небольшую аптеку, дело продвигалось успешно. Родились три дочери — Оля, Лида, Лена.
Мать — Елизавета Ивановна Мокрова, — окончила в Казани акушерские курсы, работала в больницах Мензелинска, Елабуги, Осы. Человек одаренный — она была музыкальна, знала немецкий и французский языки, играла в любительских спектаклях, была костюмером. Немного сочиняла стихи: сохранилось несколько ее грустных стихотворений. Характер имела тихий, но сильный. В Гороховце купалась в проруби Клязьмы, обтиралась снегом. Говорили, что Лена была очень похожа на нее. Об этом рассказывала мне моя мама.
* * *
До 1913 года семья Вяловых жила в Пермской губернии — Казани, Мензелинске и Осе, рядом с большими реками и богатой, почти первозданной, природой. В 1913 году Вялов решил развить дело, которым он занимался — купил дом в Гороховце Владимирской губернии и вместе с семьей переехал туда. Гороховец — небольшой, живописный городок, раскинувшийся на судоходной Клязьме, красивейшее, благодатное место, любовь к нему не пройдет с годами.
На первом этаже старинного добротного дома располагалась аптека, на втором — квартира. Дом кирпичной кладки, с толстыми стенами, местоположение его было идеальным и для детей и для хозяина — неподалеку от реки, в центре городской площади. В базарные дни всегда был наплыв людей из сел. Дела пошли хорошо. Александр Алексеевич завел еще и магазинчик на имя жены — Елизаветы Ивановны. В нем продавали парфюмерию. Вялов имел обширные знания в биологии, зоологии, ботанике, химии. Был человеком энергичным, веселым, увлекающимся, широкой натурой. Страстно любил театр, охоту, цветоводство. Занимаясь цветами, он выписывал из Голландии луковицы тюльпанов, гиацинтов, «выгонял» их к Пасхе, удивляя всех красотой и величиной цветка. Коллекционировал бабочек. Если нужно, мог их и отреставрировать, у него были золотые руки. Любовь к труду он привил и своим дочерям.
Их было трое — Ольга, Лидия и Елена. Лена была младшей — «сердцем и отрадой мамы». Она росла слабенькой и каждую зи-
му тяжело болела. Однажды Лиду вынесли на кровати из общей с сестрой комнаты. Елизавета Ивановна едва слышно сказала: «Молись, Лида! Леночка умирает». Леночка выжила.
Семейство Вяловых не было глубоко религиозным. Однако церковные традиции соблюдали — Великий Пост, Пасха, Рождество, к ним всегда торжественно готовились. Основные молитвы знали и помнили до старости. Лидия, моя мама, до 1924 года ходила в церковь на службу. Потом, когда ее за это высмеяли, ходить перестала. Ольга до смерти посещала Новодевичий монастырь в Москве и всегда подавала записки об ушедших в мир иной.
Родители старались всесторонне развивать дочерей. Мама вспоминала — богатое впечатлениями было детство. До революции выписывали много журналов: вот несколько запомнившихся названий — «Отечественные записки», «Русское слово», «Охотничий журнал», иллюстрированный журнал «Искра», «Мир искусства». Оля была барышней, и для нее получали журнал мод, для Лидии — чудесный журнал «Золотое детство», а для Лены — «Светлячок» и приложение к нему.
Девочек учили музыке. Лена играла на фортепиано по три-четыре часа в день. «У нее была хорошая техника», — вспоминала Лидия. Средняя сестра также обучалась игре на пианино, но все-таки настоящей ее любовью была скрипка. Она даже участвовала в концертах городского оркестра, где вела партию второго альта. С концертами ездили по Владимирской области. У трех сестер были способности и к рисованию. В тридцатые годы Лидия училась в студии АХРРа (Ассоциация художников революционной России) у известных художников В.Н.Бакшеева и Б.В.Иогансона.
Вечерами у Вяловых собиралось местное разночинное общество. Елизавета Ивановна садилась за фортепьяно. Готовились к спектаклям, проходившим в Народном доме, горячо обсуждали и репетировали отдельные сцены, продумывали к ним костюмы. Родители и дочери, включая маленькую Еленку, были заняты в пьесах, которые ставились на сцене Народного дома Гороховца. Костюмы привозили из Нижнего Новгорода, но нередко их шили и своими силами — Елизавета Ивановна была отличным костюмером, старшая Ольга помогала, потом ей эта практика пригодилась. Ольга после революции играла главные роли в спектаклях полкового театра, действовавшего тогда в Коломне.
* * *
В 1923 году Елизавета Ивановна умерла. Старшие дочери уехали из дома, а тринадцатилетняя Лена осталась с отцом. Дом осиротел. Александр Алексеевич почти сразу же вновь женился. Мачеха Мария Сергеевна Палкина была на год или два старше Ольги — старшей сестры. Вскоре Вялов, по долгу службы, переехал с Леной и молодой женой в Загорск (Сергиев Посад). Вместе с сослуживцами их поселили прямо в Троице-Сергиевой Лавре, где они жили примерно год.
В 1924 году случилась беда — Мария Сергеевна сошла с ума и отравилась люминалом, оставив Александру Алексеевичу годовалого сына Лоллия. На Лену эта смерть произвела неизгладимое впечатление. Александр Алексеевич овдовел вторично, маленького Лоллия взяла к себе Юлия Палкина — сестра мачехи.
Дома пусто, голодно, холодно, неустроенно. Лена с отцом уехала в Ленинград, где они какое-то время жили на проспекте Майорова. Вскоре Вялов познакомился с Маргаритой Иосифовной Высоцкой — дочерью обрусевшего немца, известного в России цветовода. Поженились. Новая мачеха внимательно, с душевностью отнеслась к Елене, к тому времени отбившейся от рук, следила за ее учебой в школе. Елена училась в бывшей гимназии Петершуле. Школа находилась на Невском проспекте за кирхой, почти напротив Гостиного двора. Соблазнов по дороге было достаточно. Несмотря на полуголодное время, Маргарита Иосифовна заботилась, чтобы в ранце всегда было яблоко или кусок хлеба. «Купила» она Лену, как та сама потом вспоминала, вниманием и лаской. Учила немецкому языку, занималась вышиванием и другим рукоделием. Лена с большой благодарностью вспоминала терпеливую и приветливую Маргариту Иосифовну.
Окончила школу. Молодая жизнерадостная Елена занималась гимнастикой и, видимо, преуспевала, так как задумала поступать в цирковое училище. Кажется, противился такому решительному шагу в жизни отец — Александр Алексеевич. В поисках работы, вероятно году в 1927 — 1928, Елена переехала в Москву к сестре. Лидия была замужем за Иваном Михайловичем Тройским, в то время исполняющим обязанности заместителя главного редактора газеты «Известия». Лена долго искала работу, ходила на биржу труда. Наконец ее приняли коммерческим конторщиком на Октябрьскую железную дорогу. Служба там
была недолгой. Позже Иван Михайлович помог ей устроиться библиотекарем в только что организованный дом отдыха «Известий», в деревне Евлево в Спас-Клепиковском районе Мещерского края. Под дом отдыха были отданы церковь и здания причта. Лена видела, оставленные на произвол судьбы, облачения священнослужителей и церковную утварь...
Через некоторое время Елене удалось устроиться секретарем в общий отдел издательства «Федерация», располагавшийся в Доме Герцена на Тверском бульваре, 25. Сейчас в нем находится Литературный институт. В двадцатые-тридцатые годы здесь бурлила жизнь — бывали известные и неизвестные литераторы; читались стихи, кипели споры о будущем отечественной литературы. Именно здесь, как вспоминает Елена Александровна, она впервые увидела Павла Васильева. Это было в конце 1932 года.
Глава 2
Глава 2. 1932 год. Знакомство с Павлом Васильевым. Палиха и ее обитатели.
Дом Гронских. 1934 г. Поездка к родным Павла в Павлодар.
Последствия встречи у Алтаузена.
Вот как вспоминает Елена Александровна свою первую встречу и знакомство с Павлом Васильевым. («Воспоминания о Павле Васильеве». Алма-Ата. Жазушы. 1989 г. Составители С.Е.Черных, ПАТюрин):
«...В 1932 году я работала в издательстве «Советская литература» секретарем общего отдела. (Бывшее «Федерация»).
В то время издательство помещалось в Доме Герцена (Тверской бульвар, 25), где в настоящее время находится Литературный институт им. А.М.Горького.
Работа в издательстве была живая, интересная. Ежедневные встречи с литераторами, знакомство с новыми людьми, новые беседы. Каждый день обещал что-то большое, интересное, знаменательное.
Однажды в пасмурный осенний вечер мне пришлось дольше обычного задержаться на работе. Давно смолкла трескотня пишущих машинок, посетители разошлись. Ушел и главный редактор Г.Цыпин. Рабочий день кончился. Наступила необычная для этого помещения тишина. Только из подвальчика, что был под нами, доносился звон ножей и вилок, долетали смех и отрывки фраз, а порой даже стихотворные строфы.
Внизу находился маленький ресторан-столовая. Литераторы любили сходиться там после трудного дня, засиживаясь иногда до полуночи. Сколько замечательных произведений, острых шу-
ток и каламбуров можно было услышать под сводами этого небольшого, но такого уютного зала.
Мне очень хотелось спуститься вниз, но срочная сверка чьей-то рукописи приковала меня к месту. Я сидела за столом, углубившись в работу, как вдруг дверь резко распахнулась, и кто-то стремительно промчался через приемную к кабинету главного редактора. Через несколько секунд вновь послышались шаги. Подняв голову, с любопытством стала ждать запоздалого посетителя. Он вышел так же стремительно, как и вошел, но вдруг вернулся, постоял некоторое время в раздумье и снова вышел. На меня он не обратил никакого внимания, как будто настольная лампа освещала пустой стул. Но, несмотря на быстроту его появления и ухода, я успела заметить, что он выше среднего роста, строен, широкоплеч, с копной кудрявых, темно-русых, слегка золотистых волос, что у него скуластое лицо и чуть раскосые глаза.
Я недоумевала. Что-то необычное было в стремительности этого человека, в его лице и глазах...
...Прошло какое-то время. В издательстве он больше не появлялся, а возможно приходил тогда, когда меня там не было. Как-то случайно узнала, что он был поэт-сибиряк, живет в Москве и фамилия его Васильев.
Однажды вечером я зашла к Гронским — моей родной сестре и ее мужу Ивану Михайловичу. И.М.Гронский в то время работал ответственным редактором газеты «Известия» и журнала «Новыймир», являлся председателем Оргкомитета Союза советских писателей, словом, был весьма заметной в литературных кругах фигурой.
Мы сидели с сестрой в ее комнате и были так увлечены разговором, что не слышали, как вошел Иван Михайлович:
— А вы знаете, у меня сидит замечательный поэт. Он принес новую поэму и сейчас будет ее читать. Хотите послушать?
...Иван Михайлович взял с нас слово, что мы придем.
...Переступив порог, увидела того самого стремительного, скуластого человека из издательства. Нас познакомили. Я уловила острый взгляд его зеленых глаз.
— Васильев, Павел Николаевич, — опередил юношу Иван Михайлович. — Поэт-сибиряк. Я уже знаком с кое-какими произведениями Павла Николаевича, а сейчас давайте послушаем его первую большую поэму. — При этом он обнял Васильева за плечи, подвел к столу и усадил.
Я устроилась в глубоком кресле и приготовилась слушать.
За столом в ярком кругу света от низко опущенного абажура сидел Павел Васильев, немного откинувшись назад, с чуть прищуренными глазами, словно над чем-то размышляя. Перед ним не было ни тетради, ни исписанных листов — ничего. На некоторое время в комнате наступила тишина. Васильев медленно поднялся, обошел стул, положил руки на его спинку... И тут лицо его за какое-то мгновение преобразилось.
Внутренним теплом засветились глаза. Полные, резко очерченные губы мягко разомкнулись, и спокойным, четким и звонким голосом он начал читать...
Что же ты, песня моя,
Молчишь?
Что же ты, сказка моя,
Молчишь?
Натянутые струны твои —
Камыш,
Веселые волны твои,
Иртыш!
Читал он прекрасно. Голос иногда снижался до чуть слышного шепота, но слова выговаривались четко.
Мы сидели, не шелохнувшись, слушали. Сколько времени продолжалось чтение, не знаю, только мне хотелось слушать еще и еще, голос чтеца завораживал, а содержание поэмы захватывало, уносило к зеленым водам Иртыша, в горницы с крашеными полами, где ходят «песенки в соболиных шапочках».
Круг по воде и косая трава,
Выпущен селезень из рукава.
Крылья, сложив, за каменья одна
Птичьей ногой уцепилась сосна,
Клен в сапожки расписные обут,
Падают листья и рыбой плывут.
В степи волчище выводит волчат,
Кружатся совы и выпи кричат.
В красные отсветы, в пламень костра
Лебедем входит и пляшет сестра.
Дарены бусы каким молодцом?
Кованы брови каким кузнецом?
В пламень сестра моя входит и вот
Голосом чистым и звонким поет.
Чьим повеленьем, скажи, не таи,
Заколосилися косы твои?
Кто в два ручья их тебе заплетал,
Кто для них мед со цветов собирал?
Так впервые, на квартире у Гронских, в 1932 году я услышала поэму «Песня о гибели казачьего войска».
Замерло последнее слово. Павел Васильев обвел нас всех взглядом и сел за стол. Хотелось подбежать к нему, крепко пожать руку, поблагодарить за чудесные стихи, но я боялась пошевелиться.
Поэт, видимо, устал. Лицо его побледнело. Непокорные волосы немного растрепались, а глаза лукаво смотрели на нас. Они как бы говорили: «Что, здорово? То-то же, знай наших!»
Иван Михайлович первым нарушил тишину. Он встал, подошел к Васильеву и горячо пожал ему руку. Этот человек, глубоко любивший и знавший литературу, был настолько взволнован, что у него сразу и не нашлось подходящих слов.
В этот вечер мы долго засиделись за ужином. Павел Николаевич оказался на редкость остроумным рассказчиком. За столом не смолкал смех. Держался он скромно, но свободно. С интересом слушали мы его рассказы о Дальнем Востоке, о золотых приисках, о его поездках по Сибири.
Было уже далеко за полночь. Павел пошел меня провожать. Мы вышли на улицу. Ночь была изумительной. Красоту ее подчеркивало очарование только что услышанных стихов, наполненных ароматом степных трав. Было хорошо и легко. Да и у Павла, мне кажется, было такое же состояние. Проходя мимо одного из уличных фонарей, он вдруг остановился, взял меня за плечи, повернул к свету и пытливо вгляделся в мое лицо:
— Послушайте, у вас глаза русалки, маленькой речной русалки. Да и ваше лицо мне знакомо!
Я звонко рассмеялась, рассмеялась так, что он невольно смутился.
— Ну, конечно же, — ответила я. — Вы видели меня в издательстве... Эта русалка плавала среди чужих рукописей...
Я напомнила ему о нашей «первой встрече». Он наморщил лоб, долго думал, а потом сказал:
— Нет! Я помню, как однажды поздно заходил в издательство, но вас я там не видел. — Помолчал. Потом решительно добавил: — Нет, не видел.
Он проводил меня до дому. Мы попрощались, не условившись о следующей встрече. Но она состоялась на другой день.
В обеденный перерыв, как обычно, я спустилась в подвальчик. Каково же было мое удивление, когда за одним из столиков я увидела Павла Васильева. А ведь его я там никогда не встречала...»
Елена в то время жила на улице с удивительно романтическим названием — Палиха, в доме 7, квартире 158 на первом этаже. Сюда пришел Павел Васильев. Здесь остался.
Палиха была новым районом, но достаточно тихим и уютным — одинаковые пятиэтажные дома, деревянные скамейки, заросли сирени. Небольшая клумба с настурциями хороводом обрамляла гипсовый бюст Ленина. Неподалеку весело тренькал трамвай... В нескольких кварталах отсюда — Бутырская тюрьма. Именно в ней в 1938 году окажется Елена. Все рухнет. Замрет жизнь... Жизнь будет. Правда, совсем иная.
А пока на Палихе оживленно. В трехкомнатной квартире обитают еще несколько человек. Комната, в которой жили Елена и Павел, а не квартира, как ошибочно говорит в своих воспоминаниях Е.М.Туманский, небольшая. В ней постоянно собиралось много друзей, любивших здесь бывать, — поговорить, почитать стихи, обменяться новостями, поспорить. До 1931 года в этой квартире жили Гронские, пока не переехали в Дом правительства у Большого Каменного моста. Ныне этот дом больше известен как «Дом на набережной» — так его назвал Юрий Трифонов.
Жилье было простым, скромным. Но в нем было все, что требовалось Павлу для работы. У окна, выходящего на сиреневый палисад, стоял стол, за которым он работал, слева — столик Елены с овальным зеркалом и всякими туалетными принадлежностями. Справа притулился видавший виды топчан — не раз он служил местом ночлега засидевшимся собратьям по перу. Слева от входа в комнату стояла кровать. На полу разлеглась белая медвежья шкура, доставшаяся Гронским, потом Елене от летчика Бориса Чухновского. Посередине — квадратный стол, здесь не раз засиживались за нехитрой трапезой друзья и приятели Павла и Елены. Хотя, скорее — только Павла.
Он был необыкновенно ревнив, поэтому Елена приглашала только тех, к кому он не мог иметь подобных чувств. На Елену нельзя было не обратить внимания — прекрасно сложена, со светлыми длинными волосами, удивительный разрез голубых глаз, маленькие руки, изящный подъем ноги — мужчины на нее заглядывались. Елена умело и со вкусом одевалась, всегда живо принимала участие в разговоре, с удовольствием читала стихи. Без сомненья, она была артистической натурой, был в ней какой-то неуловимый блеск, изящество. И это нравилось Павлу.
Но Елене нужен был только Павел. Он — поглотил ее, растворил в себе. Лена об этом не жалела. Она самозабвенно отдалась неожиданно вошедшему в ее жизнь чувству, заполонившему до краев.
Стихи, споры, застолье иногда продолжались до утра. Однажды на рассвете округу разбудила звонкая дробь — кто-то из развеселившихся гостей вылез на крышу домовой прачечной, под окном Павла, и отбил чечетку — «вот мы какие!».
Здесь бывал Алексей Крученых — большой ценитель всевозможных автографов: он включал в свою коллекцию даже квитанции из прачечной — «тоже документ эпохи». Позже, после лагеря, в 50-е годы, Елена Александровна выкупила у Крученых такой альбом. Он был составлен из листов со стихами Павла Васильева, фотографиями, черновыми набросками. Позже Елена Александровна продала его Литературному музею А.В.Луначарского, где он находится и ныне.
Вот набросок акростиха: «Елене от Павла»:
Если б мы не встретились, возможно,
Лучше б было и тебе и мне,
Есть на свете истина — все ложно.
Но, скажи, на чем смириться можно,
Если не на водке и вине.
Отчего, ответь мне откровенно,
Ты мешаешь выпить мне, Елена,
И пускай вино сжигает жизнь мою,
А не сожжет
Ведь все равно — все ложно
Л
А
Альбом очень интересен и ценен — в нем дух времени, прикосновение эпохи. Листок с неоконченным экспромтом, сбере-
женный для нас Алексеем Елисеевичем. Кому же посвящены эти строки?
В ней нет слащавой нежности,
В ней нормы не нарушены.
То смесь фиалки с самогоном,
И губы, в кровь закушены,
То бровь с беспамятным разгоном...
И несколько строк, не вошедшие в известное произведение «Стихи в честь Натальи»:
Жизнь моя, забава удалая.
Все еще живу, не пропадаю,
Езжу в незнакомые места.
Норовлю, покуда сердце в силах,
Целовать прохладный твой затылок,
И твои румяные уста.
Все еще, покудова бедовый,
Норовлю на улице Садовой
Отыскать твое окно в свету...
И далее, известные строки —
«В наши окна, щурясь, смотрит лето,
Только жалко — занавесок нету,
Ветреных, веселых, кружевных.
Как бы они весело летали
В окнах приоткрытых у Натальи,
В окнах незатворенных твоих!
Стихотворение это он пишет в мае 1934 года в Сталинабаде, Елена в это время живет в Павлодаре у родственников Павла...
Не раз на Палиху приходил Сергей Антонович Клычков. Катя Иванова, двоюродная сестра Елены, рассказывала, как однажды, засидевшись допоздна, а вернее, даже до утра, они с Клычковым возвращались с Палихи. Шли по предрассветной Москве. Сергей Антонович жил в доме Герцена на Тверском бульваре, а Катюша неподалеку, в Кисловском переулке. Сергей Антонович, от избытка чувств и широты натуры, прямо на бульваре бухнулся перед Катей на колени и начал читать стихи.
Павел и Елена не только принимали гостей. Они любили заглянуть в писательский ресторанчик в Доме литераторов или в
кафе поэтов «Медведь», располагавшийся на углу Газетного переулка и Тверской улицы, рядом с Центральным телеграфом. Ныне на его месте стоит синестеклянный монолит «МакДоналдса». Они бывали, и даже живали, у Гронских в Доме правительства. И у Клычковых на Тверском бульваре, и у Наседкиных на Арбате, в доме с зоомагазином, и у Касаткиных на Новинском. Заходили к Клюеву в Гранатный переулок. Часто посещали Николая Асеева, Василия Казина, Евгения Забелина, Бориса Корнилова, когда тот приезжал из Ленинграда.
Павлом Николаевичем Васильевым написано четырнадцать поэм, более двухсот стихотворений. Многое — уже после 1932 года и знакомства с Еленой. Она зачастую была первым слушателем новых стихов, первым ценителем, советчиком и мягким, доброжелательным критиком. Из написанного с 1933 года вплоть до дня ареста Павла 6 февраля 1937 года, думаю, еще есть строки, посвященные Елене. Или строки, напоминающие о ней. Исследователи творчества поэта обязательно откроют их.
Павел был молод, свободолюбив, часто увлекался женщинами. Об этом свидетельствуют стихи, фотографии, письма, воспоминания. Он мог обидеть и обижал. Елена многое терпела. Многое понимала, принимала. А сколько прощала! И — ждала. Павел возвращался.
* * *
У Гронских Елена и Павел, пожалуй, бывали чаще всех, да это и понятно — любимая сестра, племянники, общительный и эрудированный шурин, очень интересный человек. Немного расскажу о нем.
Иван Михайлович Гронский (1896- 1985 гг.) до 1920 г. - Федулов — фамилия была дана при освобождении от крепостного права в 1861 году. Помещик ли, чиновник ли, или писарь, трудно теперь сказать — кто, не обратили внимания на возражения семейства, и вместо их настоящей фамилии Абросимовы дали фамилию по главе семьи Федулу, так и стали с того времени Абросимовы Федуловыми. Корни этого, когда-то мощного дерева теряются по всей России. Фамилия Гронский была подпольной у отца Ивана Михайловича, погибшего при невыясненных обстоятельствах в 1910 году. Именно поэтому позже, в 1920 году, Иван Михайлович, работая в ярославских «Известиях», в память об отце взял фамилию Гронский.
Иван Михайлович — человек от природы очень одаренный. У него аналитический ум, поразительная память, твердый характер, обширные знания — человек государственного масштаба, физически крепкий, мужественный. Он много занимался самообразованием. Мальчишкой был увлечен революционным движением, сидел в Питерских «Крестах». Во время войны 1914 — 1917 г., за проявленное личное мужество в бою, был награжден Георгиевским крестом. Он участник революции 1917 г., участник Гражданской войны 1918 — 1920 гг.
Перед войной 1914 года Гронский был знаком с И.В.Ивановым-Разумником и, благодаря ему, был введен в литературные круги, где встретился с А.А.Блоком, С.М.Городецким. Сотрудник редакции «Правда» С.В.Малышев ввел его в дом А.М.Горького. У Алексея Максимовича он увидел и познакомился со многими интереснейшими людьми того времени — Шаляпиным, поэтами и писателями. В 1925 году Иван Михайлович окончил Институт красной профессуры (ИКП), где был очень сильный преподавательский состав — Н.М.Лукин-Антонов, Н.И.Бухарин, Ш.М.Дволайцкий, А.Н.Савин, А.М.Деборин. Изучали историю, философию, политиэкономию и экономику разных стран. После окончания ИКП Гронский был направлен в экономический отдел газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК».
В конце 20-х — начале 30-х годов Гронский становится ответственным редактором газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК» и журнала «Новый мир», что соответствует ныне главному редактору. Он был знаком с очень широким кругом людей — среди них были поэты, писатели, артисты, журналисты, историки, экономисты, политики, военные, летчики, спортсмены.
Знакомство Ивана Михайловича с Павлом Васильевым состоялось в редакции газеты «Известия». Воспоминания о Васильеве были напечатаны в книге И.Гронский «Из прошлого» в 1991 г. с. 274-287.
Иван Михайлович был на тринадцать лет старше Павла. Но это не мешало их дружбе. В доме была большая хорошая библиотека, и Павел с огромным удовольствием рылся в книгах. Беседовали же они обо всем — начинали о литературе, потом переходили на историю, социологию, экономику, политику. Спорили, обсуждали писательские дела.
Здесь уместно сказать, что поэма Васильева «Синицын и К» во многом обрела профессионализм после разговоров с Грон-
ским, который глубоко, серьезно и увлекательно пересказывал то, что слышал в стенах ИКП. Он завлек Васильева в экономические «дебри», а Павел, непостижимо легко и просто, изобразил в поэме капиталистические отношения на рубеже XIX — XX веков. Одному из действующих лиц Васильев дал довольно редкое имя — Федул (от Федулова).
Е.Воронова, рязанский профессор-экономист с 50-летним стажем, так говорит: «Восхищаясь поэзией Павла Васильева, хочу особо отметить его глубокие исторические и экономические познания, выразившиеся, в частности, в художественно точном показе становления крупного капитала за Уралом в поэме «Синицын и К». Этап за этапом, с документальной точностью воссоздан в произведении этот исторически закономерный процесс...» (Газета «Рязанская глубинка» Специальный выпуск. 16.2.2005 г. «Поэма Павла Васильева «Синицын и К» глазами ученого-экономиста».)
Гронский в это время был председателем оргкомитета готовившегося Первого съезда советских писателей, литераторы были у него частыми гостями. И в редакцию «Известий», и домой приходили самые разные писатели и поэты, в том числе и из Белоруссии, Грузии, Украины, Таджикистана. Вероятно, именно здесь и произошло знакомство Васильева со многими республиканскими поэтами. В том числе с грузинскими — Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили.
В 60-е годы Нюргун Аапхакадзе прислал Елене Александровне тоненькую книжечку прижизненного издания «Соляного бунта» с дарственной надписью Павла Васильева, сделанной красными чернилами, и фотокопии с рисунков ли, фотографий, трудно сказать. Они неумелы, но интересны. Кто рисовал их? Где? При каких обстоятельствах? К сожалению, все они тронуты плохой ретушью. Нюргун утверждал, что на снимках, рядом с грузинами — Павел Васильев. Где и когда состоялась встреча? Выдумка ли это Аапхакадзе? Зачем? Может быть, нераскрытая страница в биографии Васильева? Откроются материалы арестованных поэтов — и, как знать, может быть, новые сведения прольют свет на загадочные снимки. Может быть, они еще раз обожгут душу?
Например, в поисках новых фотографий И.М.Гронского и П.Н.Васильева я обнаружила в Архиве кинофотодокументов в 1994 году ранее не публиковавшуюся фотографию Павла Васильева. Он запечатлен вместе с делегатами на I Всесоюзном съезде ра-
ботников фольклора. Как же меня обрадовала эта фотография! Васильев хорошо виден — со знакомой буйной шевелюрой и острой скулой, в элегантном костюме. Находки еще будут!
В те годы шла упорная борьба за реализм в искусстве. Формалисты громили античные слепки, а залы Третьяковской галереи были наводнены полотнами с кругами и квадратами, замысловатыми металлическими конструкциями, кем-то метко названными «рукомойниками». Тройский выступал с защитой реалистов, провозглашал «Три Р» — Рембрандт, Рубенс, Репин. Много говорил о значении творчества передвижников. Отзвуки этих горячих споров можно найти в поэме Павла Васильева «Христолюбовские ситцы».
У Гронских всегда бывало много гостей — писатели, поэты, журналисты, художники, артисты, политические деятели, летчики, военачальники. Можно назвать только некоторые имена — М.Шолохов, А.Новиков-Прибой, Г.Санников, Демьян Бедный, Г.Рыклин, Е.Кацман, П.Радимов, В.Сварог, И.Козловский, З.Райх, М.Рейзен, С.Образцов, А.Нежданова, Н.Голованов, В.Кригер, Б.Чухновский, В.Куйбышев, А.Стецкий и многие-многие другие.
Иван Михайлович вспоминал: «Аннушка, внучка Льва Николаевича Толстого, иногда приезжала с гитарой и любила, усевшись глубоко на диване, петь романсы. Однажды, на одной из больших встреч с писателями, Павел, увлекшись, громко с кем-то разговаривал, декламировал стихи.
Анна Ильинична пропела: «Как вы мне меш-а-а-ете»...
А Иван Семенович Козловский, не раз бывавший на таких сборах, многие годы спустя, с удовольствием вспоминал интересные, полные душевности вечера. Правда, он осторожно заметил, что «талантливый, красивый поэт иногда бывал несдержан и позволял себе лишнее в питие и свободе поведения».
Павел любил и уважал Гронского. Гордый и независимый, поэт никаких выгод в этой дружбе не искал. Кое в чем Павел даже подражал Ивану Михайловичу — носил русскую рубаху-косоворотку и красно-коричневые сапоги, которые ему подарил Гронский.
Иван Михайлович, в свою очередь, искренне любил и ценил талант Павла. Как мог — оберегал его. Не раз, когда Васильева арестовывали, он, рискуя не только репутацией, но даже свободой, хлопотал об освобождении Павла. Во многом был советчи-
ком, другом и, конечно же, искренним поклонником его поэзии. Важно, что Гронский не только оберегал, но и резко критиковал Павла. Критиковал, когда это, по его соображениям, было необходимо. А Павел часто давал поводы для тревог.
* * *
Вот родина! Она почти что рядом.
Остановлюсь. Переступлю порог.
И побоюсь произнести признанье.
«Автобиографические главы»
Летом 1934 года Павел с Еленой отправились на родину Васильева. Побывали в Омске, Черлаке, Павлодаре, Лебяжьем, Семипалатинске, Усть-Каменогорске, Тополевом мысе, Гусиной пристани.
Елена хорошо запомнила эту поездку: долгая дорога на поезде — неповторимые перемены пейзажа, встреча с родными Павла, знакомство с его родиной. Из черновиков Елены Вяловой:
«Первое наше лето 33 года мы провели в Москве, так как Павел работал над «Соляным бунтом», а лето 34 года мы были в Сибири. Я предложила Павлу поехать на юг и там провести лето. Павел охотно согласился, но сказал: «Поедем, обязательно поедем, но только не на юг, а в мою Сибирь». Павел безгранично любил и свою Сибирь, и свое время.
Мне пришлось выехать раньше — ранней весной, а Павел уехал в Таджикистан с группой московских литераторов, приглашенных таджикским поэтом Лахути к нему на родину. Я ехала одна, Павел приехал позднее. Я немного нервничала — ехала в чужую семью. Правда, Николая Корниловича я знала, он зимой приезжал к нам в Москву... Но все прошло как нельзя лучше. Встретили меня тепло и радушно, особенно бабушка Мария Федоровна, она крепко обняла меня и назвала «внучечкой». Братья Павла — Борис, Виктор и Левочка встретили меня не как жену брата, а как равного им товарища. Глафира Матвеевна была вначале и насторожена и суховата, но потом между нами установились самые теплые, дружеские отношения, которые могут быть только между родными людьми. Жили они на улице 5-й Армии в небольшом одноэтажном домике из двух комнат, большущей кухней, и большущей русской печью с громадными полатями, куда забирались с братьями и вели нескончаемые разговоры. Дружно было и весело.
Днем я много ходила по городу, особенно привлек меня Иртыш, в то время еще скованный льдом. Но вот однажды ночью я проснулась от грохота, шума и скрежета, который доносился даже сквозь закрытые ставни. Вошел Николай Корнилович и сказал: «Не пугайся, на Иртыше тронулся лед». А днем мы пошли все вместе на реку. Это было непередаваемое, грандиозное зрелище. Глыбы льда громоздились друг на друга со страшною силою, отрывались от берега и уносились в свободную полынью.
Можно было долго стоять и смотреть на эту разбушевавшуюся стихию. Вдруг Глафира Матвеевна сказала: «Смотри, Лева!» и указала рукою влево на видневшийся вдалеке железнодорожный мост, по которому шел поезд. «Поезд из России!» — еще раз повторила Глафира Матвеевна. Как странно мне было это слышать, как будто я находилась в другой стране.
Вскоре приехал Павел, но пробыл с родными два или три дня. Взяли билет на пароход, кажется, он назывался «Красный путь», и мы поплыли вверх по Иртышу до озера Зайсан. Дальше ехать было нельзя, там начиналась пограничная зона. Поездка эта была воистину сказочная. Я была потрясена величием Иртыша».
Павел удивлял ее знанием местного языка и обычаев. Он везде чувствовал себя хорошо: и в небольшом ауле, и в рубке капитана. Красивый, уверенный, спокойный, счастливый от встречи с родными краями.
* * *
Вот как
Исчез мятежный принц Фома.
«Принц Фома»
Тетя Лена не раз говорила о почти «абстрактном» отношении Павла к деньгам. Однажды, проснувшись, она увидела, что пол устлан купюрами. Рассмеялась.
Конечно, он знал им цену, временами раньше даже голодал, особенно в первый приезд в Москву. Позже, когда Павел уже печатался в газетах и журналах, частенько помогал собратьям по перу — получая гонорар в редакции, предлагал, нередко безвозмездную, помощь: «Вернешь словами». Об этом хорошо написано в воспоминаниях Елены Александровны в «Нашем современнике» № 8 за 1989 год. Там же описан случай с заключенными, работавшими на строительстве канала Москва — Волга. Павел
отдал пачку денег бригадиру заключенных. А деньги же предназначались для отправки матери и отцу.
У Павла было много друзей, но было и много недругов. У кого-то поэт вызывал радость и восхищение, у кого-то — раздражение и зависть. Как-то очередные интриганы зазвали Павла в дом поэта Джека Алтаузена и там спровоцировали их ссору. Васильев дал пощечину, а точнее оплеуху, хозяину дома за то, что тот позволил себе оскорбительно отозваться о Наталии Кончаловской...
Павла вызвали в суд, где припомнили-приписали все, что было и чего не было. Об этом Елена Александровна кратко упоминает в своих мемуарах. Речь идет о 1935 годе:
«Пятнадцатого июля мы с Павлом пришли в суд. Какие выступали свидетели, что они говорили — все это я еще тогда постаралась поскорее забыть. Помню только приговор: «за бесчисленные хулиганства и пьяные дебоши» — полтора года лишения свободы. Павла почему-то не арестовали в зале суда. Еще несколько дней он прожил дома. За ним приехали как-то вечером и, не дав толком собраться, увезли. Утром я позвонила на Петровку, 38, где мне любезно разрешили поговорить с мужем по телефону. Он успел сказать, что завтра его отправляют с этапом в исправительно-трудовой лагерь станция Электросталь. Потом Павла вернули в Москву — какое-то время он сидел в Таганской тюрьме. А поздней осенью его вновь этапировали. На этот раз в рязанскую тюрьму. Мне удалось передать Павлу теплые вещи. В Рязань к Павлу я ездила почти каждую неделю. Не знаю, чем было вызвано подобное расположение, но начальник тюрьмы был со мной крайне любезен. Он не только смотрел сквозь пальцы на наши частые и долгие свидания с заключенным мужем, он снабжал Павла бумагой и карандашами — давал возможность писать стихи.
Удивительно, но в тюрьме, где даже у самого жизнерадостного человека оптимизма заметно убавляется (в этом мне пришлось убедиться на собственном опыте), Павел пишет поэму «Принц Фома» — легким пушкинским слогом, полную юмора и иронии.
Павла совершенно неожиданно для меня освободили весной 1936 года».
В это время шли интенсивные аресты. Гронский фактически был заменен на посту редактора «Известий» Н.И.Бухариным. В оргкомитете Союза писателей снят с должности председателя.
Первый съезд прошел без его участия. Его влияние потеряло былую силу. И все же Гронскому кое-что, видимо, удалось сделать, облегчить условия пребывания Васильева в заключении и сократить срок пребывания в два раза.
Вот что рассказал И.М.Гронский об этом аресте Павла Васильева: «Все мои попытки добиться освобождения Васильева — я звонил, множество раз говорил с разными людьми, хлопотал — не давали результата. Однажды на банкете в Кремле я встретился с Молотовым. Он был возмущен, упрекнул меня в том, что я не вмешался. После этого появилось решение Политбюро ЦК, Павла освободили и привезли из тюрьмы ко мне домой». Васильева освободили в марте 1936 года.
Сколько же мытарств и переживаний было за эти месяцы у Елены! Тюрьмы — в Электростали, Таганская, Рязанская. А ведь каждая поездка требовала сил, мужества, умения держаться спокойно. И чтобы никаких слез! Она была сильной, эта маленькая женщина.
* * *
Река просторной родины моей,
Просторная,
Иди под непогодой,
Теки, Иртыш, выплескивай язей —
Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый.
«Иртыш»
Елене посчастливилось еще раз побывать с Павлом в Сибири. В низовьях Иртыша они оказались в августе 1936 года. Позже тетя Лена вспоминала:
«Что за непередаваемые красоты мы проплывали! Степи сменила тайга с могучими деревьями. Там, где Иртыш сливался с Обью, долго наблюдали борьбу этих двух могучих рек. Зеленый Иртыш и мутно-желтая Обь. Только на вторые сутки вода Оби победила — поглотила изумрудный Иртыш. Пароход иногда приставал к берегу набрать топливо — дрова, тогда мы спокойно ходили по тайге. Поражались могучим соснам, кедрам в несколько обхватов, у подножия валялись зрелые шишки. Но вот гудок парохода и мы спешим на него. В Тобольске простояли три часа, осмотрели город — знаменитые кремль-крепость, Строгановские палаты, кладовые, где хранились богатства.
Наступала осень. Приплыли в Салехард. Прожили в нем дней десять. Были на большом рыбном комбинате. Ходили в тундру, увидели зимние «квартиры» ненцев — ямы длиной и шириной метра три. Самих ненцев и их чумы не видали, они до осени уезжают на новые пастбища к Уралу и только к холодам возвращаются в свои зимние «квартиры», ставят чумы.
Познакомились с очень интересным человеком, неким Астровым. В Заполярье в суровых условиях он разводил в теплицах цветы и выращивал овощи. Однажды Астров пригласил нас к себе, мы шли тундрой, вдруг он говорит: «Посмотрите под ноги, мы идем по березовому лесу!» Каково же было мое изумление, когда я под ногами увидела маленькие, четверти в две, березки и на них сережки.
На пристани мы встретили знакомого капитана, он со своим пароходом уходил в последний рейс на остров Диксон. Предложил нам плыть с ним. Я уговаривала Павла уплыть и перезимовать там, но он не согласился.
Вернулись в Омск, прожили в нем несколько дней и вернулись в Москву. Это было последнее посещение Омска, последнее свидание с родными».
Елена Александровна рассказывала, что никогда не видела Павла праздным — был всегда «ежедневный труд, подчас превращающийся в изнурительную, опустошающую душевную пытку». Он и здесь, пока плыли, ехали — ловил, накапливал метафоры, записывал новые слова, ставшие впоследствии дивными строками его стихов и поэм.
На строительство шестимоторного самолета нужны были деньги, объявили подписку. Павел Васильев — широкая душа, откликнулся на этот призыв, — вложил в это предприятие весь гонорар. Самолет построили. Многих вкладчиков, в том числе и Павла Васильева с Еленой пригласили на показательный полет. Помнится, Елена Александровна рассказывала, что на полет 16 мая 1936 года они с Павлом опоздали. Самолет разбился...
На стене Ново-Девичьего кладбища раскинул крылья воздушный гигант «Максим Горький». В списке погибших немало славных имен... Случай уберег Павла и Елену — судьба им была предписана иная.
Глава 3
Глава 3. 1937 год — арест Павла. 1938 год — арест Елены. Лагерная жизнь.
Казахстан. Поселение в Актасе. Приезд сестры. 1953 год.
Возвращение Ивана Михайловича. Отъезд в Москву.
Друзья, простите за все — в чем был виноват.
Я хотел бы потеплее распрощаться с вами.
Ваши руки стаями на меня летят —
Сизыми голубицами, соколами, лебедями.
«Прощание с друзьями»
Третий, последний раз Павла Васильева арестовали в субботу 6 февраля 1937 года. Из воспоминаний Елены Александровны:
«...Мы с Павлом решили провести выходной у наших друзей — Касаткиных. Приехали к ним на Новинский бульвар накануне вечером, чтобы наутро, не теряя времени, Павел сел за работу.
С полудня начал звонить телефон. Павел просил сказать, что его нет. Звонки продолжались. Наконец я не выдержала и поинтересовалась, кто спрашивает Павла Николаевича. Звонивший оказался «доктором Филипповым». Я пошла в комнату, где работал Павел.
— Подойду. Видно, все равно не отстанет.
Разговор длился минут десять. Человек настойчиво убеждал Павла куда-то пойти, тот не менее настойчиво отказывался.
— Кто это? — спросила я, когда муж положил, наконец, трубку.
— Да, так, один... — нетерпеливо бросил Павел, снова берясь за ручку.
Вечером мы собирались навестить Гронских. Перед отъездом Павел решил сходить на Арбат, в парикмахерскую, побриться.
— Я, с тобой, — попросилась я.
— Не выдумывай. Я скоро вернусь...
Он ушел с сыном хозяина дома. Прошло томительных полчаса. Юноша вернулся один.
— Витя, где же Павел?
— Лена, я ничего не понимаю. Мы вышли из парикмахерской. Возле дверей стояла машина. Павла затолкнули на заднее сиденье и увезли.
Ни в какие гости я, конечно, не поехала. Осталась ночевать у Касаткиных. Павел не вернулся. Ждала и на другой день — тоже напрасно...»
Ехать домой было страшно, да и не было сил. Прошло несколько дней. С обыском приехали на квартиру Касаткиных, а потом и к Елене на 4-ю Тверскую-Ямскую.
Елена Александровна в черновых записях вспоминает:
«Поздно ночью ко мне пришли с обыском. Перерыли все в нашей тринадцатиметровой комнатке — стол, тумбочку, шкаф, полки... Забрали со стола незаконченные рукописи, все неопубликованное из ящиков стола, несколько книг и журналов с напечатанными стихотворениями Васильева, все фотографии, письма. Перерыв все, ушли. Оставшись одна в комнате, я опустилась на стул, бессмысленно глядя на разбросанные по комнате вещи. На другой день пошла в МУР узнать, где находится Васильев и по каким обстоятельствам он задержан. Начались мои бесконечные хождения по соответствующим учреждениям, прокуратурам, разным справочным бюро, всюду, где я могла бы узнать о судьбе Васильева. Идешь из одного подъезда в другой, длинные лабиринты коридоров, в которых притаилось тяжелое, запуганное горе осиротевших женщин и детей. Ждешь часами. В кабинетах тебя встречают наглые улыбающиеся лица и неверные сведения. Направляют из одного здания в другое. Сколько оскорблений приходилось выслушивать самой и видеть и слышать, как оскорбляют других. И так изо дня в день, неделя за неделей. Однажды мне посоветовала какая-то женщина ездить по тюрьмам и пробовать делать передачу: «Где примут — там ваш муж».
Через четыре месяца я нашла его в Лефортовской тюрьме — там у меня приняли передачу в размере пятидесяти рублей. Это было 15 июня 1937 года. Сказали, что следующая передача будет 16 июля. Я приехала в назначенный день. Дежурный сказал, что заключенный выбыл вчера, куда — неизвестно. Я сразу поехала на Кузнецкий мост, 24, где находилась прокуратура. Там давали сведения о тех, у кого следствие было закончено. На мой вопрос ответили: «Десять лет дальних лагерей без права переписки». Много позже я узнала, что это был шифр расстрела, но тогда я этого не знала».
Это было ударом по всей семье. Родственники почти перестали встречаться, боялись навлечь друг на друга еще большую беду. Состояние духа у всех было подавленное. Выхода не видел никто. Единственное, что Елену отвлекало от мрачных мыслей, — занятия в физическом кабинете техникума, где она работала. А вечером опять те же мысли о безысходности. Все стало серым и тусклым. Жизнь потеряла смысл.
В 80-е годы, в одном из разговоров с Г.А.Тюриным, И.М.Гронский рассказал: «После ареста Павла Васильева, я дважды звонил из дома по вертушке — кремлевской связи — Ежову. Я ничего не добился. Мы с ним поругались. Затем я позвонил Молотову, Калинину, Микояну. Все мы говорили со Сталиным. Сталин уперся и заявил всем нам, что Павел Васильев связан с «правыми», что он виноват и его арестовали правильно. Были арестованы лидеры правой оппозиции — Н.И.Бухарин, А.И.Рыков и другие. Литераторы выступили с письмом, подготовленным Л.З.Мехлисом, в котором они требовали смертной казни для Бухарина и других. Это письмо отказались подписать два человека — Б.Л.Пастернак и П.Н.Васильев. Письмо было напечатано в «Правде». Повторяю, организатором этого выступления являлся Мехлис. Он вызывал в редакцию «Правды» писателей и настаивал на том, чтобы они дали свои подписи под письмом, которое он состряпал. Писатели, боясь за свою жизнь, подписывали. Обвинять их в этом сейчас едва ли следует, потому что боязнь охватила буквально все общество.
Пастернак и Васильев отказались подписать это письмо. И это послужило одним из оснований для ареста и затем уничтожения Павла Васильева. Якобы бухаринцы завербовали Павла и поручили ему убить Сталина. Поэтому ему приписали террор, а
террор имел санкцию — расстрел, и его расстреляли. Когда меня арестовали 1 июля 1938 года, я сидел на правах задержанного, у меня еще не было ордера на арест. (Ордер на арест дали через два с половиной месяца! — С.Г.). Первым моим следователем был Шулешов. Он спрашивает о Павле Васильеве: «Поддерживал Васильева!? Выдвигал, поощрял, печатал!» Я говорю — пишите протокол: «Я Павла Васильева поддерживал, выдвигал, опекал всячески, больше того — он жил у меня дома на правах члена семьи. Пишите в протокол, я этот протокол подпишу без звука. Пройдет 10 — 20 лет вам придется краснеть, а я тогда с гордостью могу сослаться на протокол допроса». И больше он к Павлу Васильеву на допросах не возвращался. Шулешов порвал протокол. Он же допрашивал и Павла. Я его спросил: «Что с Павлом?» Он сказал: «Дали десять лет. Он в лагере. Жив». Он мне сказал неправду.
Говорили, что Павел у Илюшенко писал стихи на допросах. Неверно. Я проверил это. Проверил, когда вышел из заключения — виделся с начальником отделения Марком Наумовичем Матусовым. Спросил его — «Было ли это? » «Не могло быть потому, что Илюшенко был арестован сам и потом направлен в Норильск, а допрашивал Павла Николай Иванович Шулешов и кто-то еще. Матусов сказал мне, что Павел был расстрелян. Я просил Матусова дать мне адрес Шулешова, хотел узнать о Павле. Матусов сказал, что Шулешов сошел с ума.
Кампания против Васильева была направлена, чтобы ударить по мне. Я Павла поддерживал, защищал. Сыграло и то, что Горький выступил против Павла Васильева. Что писал Горький против Павла — не верьте тому. Он ударяет по Павлу Васильеву, чтобы удар пришелся по мне.
Была брошюра «Путь на Семиге» — Павел собирался выпустить собрание своих сочинений. Была верстка. Верстку эту я видел, сброшюрованная книга вот такой величины. После выступлений против Павла, книга не вышла».
* * *
Через год после ареста Павла — в понедельник 7 февраля 1938 года арестовали тетю Лену.
Вот как она рассказала об этом на страницах журнала «Наш современник»:
«Поздно ночью в дверь нашей коммуналки позвонили, а затем тихо, но настойчиво постучали в мою комнату. Я открыла. Вошли трое в форме НКВД, предъявили ордер на обыск и арест.
После прошлого визита сотрудников этого наркомата в доме почти ничего не осталось из материалов Павла, но они еще долго копались в альбомах и книгах, искали рукописи и документы. Наконец, удовлетворившись несколькими экземплярами «Соляного бунта», попросили меня «следовать за ними». Трудно было поверить, что это — арест, впереди — тюрьма».
Понятым при аресте и обыске был дворник Павел Прохорович Корольков. На тюремной фотографии Елена с длинными волосами, очень скоро их остригут. В лагере тоже стригли. Вглядитесь, какие скорбные глаза.
И дальше из черновика:
«Несколько дней продержали в НКВД, а потом перевели в Бутырскую тюрьму. Я долго дожидалась, прежде чем меня вызвали в кабинет. Там сидело человек пять или шесть мужчин. Не успела я сесть, как мне сказали: «раздевайся». Я остановилась, не понимая, что от меня хотят. Тогда один из них крикнул: «Раздевайся догола». Я стала снимать с себя одежду. Кто-то подошел ко мне и стал разглядывать тело, выискивая какие-либо приметы вроде шрамов, родинок, татуировки. Я настолько была оскорблена и унижена, что не нашлась сказать ни слова.
Потом меня увели в камеру. Обращались с нами издевательски, грубо. Недели через две вызвали на допрос. Фамилия следователя Вихнич. Я вошла и села против него, меня сразу осветили яркой лампой. Я невольно отвернулась, но он крикнул: «Смотри сюда, сволочь!» От яркого света на глаза невольно навертывались слезы. Начался допрос. В чем только он не обвинял Васильева: и в измене родине, и в покушении на Сталина, и в том, что я обо всем знала и не донесла. На один мой резкий ответ он вскочил из-за стола и со всего размаха ударил меня рукояткой нагана по лицу, выбив три зуба. Я молниеносно схватила со стола граненую чернильницу и запустила в него. К сожалению, попала только в грудь. Он сейчас же нажал звонок, вошел дежурный, и меня отвели в карцер. Карцер — это, буквально, коробка, шага четыре в длину и полтора или два в ширину. На ночь опускалась койка, как в вагоне, на день поднималась, посередине круглый табуретик, привинченный к полу. Никакой щелочки, откуда бы мог проникнуть чистый воздух. Днем и ночью горела ослепляющая лампа. Просидела я в этой камере целый месяц».
Позже, уже в 50 — 60-е годы, после реабилитации, когда снова и снова Иван Михайлович и Елена Александровна, вспоминали и обсуждали времена до ареста, они предполагали, что, если бы Елена уехала куда-нибудь подальше, не осталась бы в Москве, возможно, удалось бы избежать ареста. Как знать, может быть, она бы спаслась...
Следствие было недолгим.
Из Дела № 17331: «Выписка из протокола Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР от 21 марта 1938 г.: «Постановили Вялову Елену Александровну — как члена семьи изменника родины заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, считая срок с 7.2-38 г. Дело сдать в архив».
Там же — на крохотном бланке, сообщавшем о ее судьбе, извещалось, что «отец — владелец аптеки», что, конечно же, в биографии Елены Александровны являлось большим минусом. «Жена активного участника контрреволюционной террористической организации Васильева Павла Николаевича (литератор, работник газеты «Известия»). «Выписка направлена в Бутырскую тюрьму 2 апреля того же года. Направлена в Темлаг с/о». Это означало, что Е.А.Вялова определена в Темниковские лагеря. Что значит «с/о»? Специальный отряд? И еще «Мемор. паспорт 460392». Больше нет ни единой записи — о передвижении по тюрьмам, этапам, лагерям, поселении, освобождении. За записью от 1938 года тут же следует — 29 марта 1956 года. Это уже началась реабилитация, но об этом позже.
Елена Александровна прошла через Лубянку, Бутырскую тюрьму, Темниковские лагеря в Мордовии. Перед войной заключенных привезли в Сегежу в Карелии — между Ленинградом и Мурманском, неподалеку от Беломорско-Балтийского канала ...
В Карелии, в Сегеже, Елену направили в чертежный отдел бумажного комбината. Вот где пригодились навыки чертежника, приобретенные в техникуме.
В Темниковских лагерях Мордовии Елена и ее подруги по несчастью вышивали мужские косоворотки, женские платья, которые потом поступали в сувенирные магазины. Может быть, и мы носили такие?..
* * *
Пришла война. Заключенных стали отправлять на восток. Елена попала в Казахстан.
Опять казахстанские необозримые дали. Но не с Павлом, а с охраной оказалась она здесь. Замирало сердце, не от встречи с родными и друзьями Павла, а от горечи и безысходности. Жизнь повернулась своей страшной стороной. Лагерная действительность — ежедневная борьба за физическое выживание, она требовала мужества и стойкости, терпения к несправедливости. В новых условиях можно было потерять себя, «оскотиниться», забыть — кто ты есть и зачем пришел в этот мир. Нужно было держаться. Был реальный день, и его надо было прожить, не теряя достоинства. Подруги — Сара Вейсман, Гамарник, Вера Вонлярлярская и многие-многие другие, имен их не знаю, — они помогали друг другу, поддерживали, чем могли.
В Казахстане Елена возила на быках грузы. Разные. Светлана Кедрина, дочь известного поэта Дмитрия Кедрина, вспоминала, что Елена Александровна рассказывала ее маме Людмиле Ивановне Кедриной, как на арбе с волами пришлось перевозить трупы... Было ли такое, не знаю, мне Елена Александровна об этом не рассказывала, может быть, щадила меня?
Я помню, как она вспоминала с улыбкой: «быки сдвигались с места, либо когда им крутили хвосты, либо — понукали матом». Не знаю, как тете Лене удавалось решать эту задачу. Она ни при каких обстоятельствах не позволяла себе грубых, скабрезных, ругательных слов, а тем более мата. Но в жизни бывает всякое...
Там же, в Казахстане, вместе с другими заключенными женщинами делала из глины, навоза и соломы саманный кирпич и строила мазанки. Конечно, никакой техники не было, месили все ногами, потом укладывали в формы и высушивали на солнце. Из таких вот кирпичей и строили.
Какое-то время тетя Лена работала на животноводческом участке — поначалу пасла овец, присутствовала при осеменении маток, затем работала в родильном отделении — принимала ягнят. Животных она всегда любила, помогала им, чем могла. Крошечные, беспомощные, они вызывали жалость, нередко малышей приходилось выкармливать вручную. Лишенная возможности быть матерью, тетя Лена все нерастраченные чувства материнства отдавала овечьему потомству. От них заразилась тяжелой болезнью — бруцеллезом. Антибиотиков тогда еще не было. Болезнь изнуряла возвратом лихорадочных состояний, высокой температурой, онемением конечностей и через многие годы все равно напоминала о себе.
В лагере была иная жизнь, другие запросы. Живя за тысячи километров от «цивилизации», душа ее по-прежнему стремилась к поэзии — она с удовольствием записывала стихи любимых поэтов и тушью выполняла миниатюрные рисунки, заставки — сделала несколько таких рукописных книжечек. Одну из них, размером со спичечный коробок, чтобы легче было прятать от чужих глаз, увидел стрелок. Книжечка понравилась, ему захотелось ее иметь. Елена тут же, не раздумывая, отдала ее, чтобы избежать неприятностей.
От лагеря осталась и хранится дома, размером в половину тетрадного листа, книжечка, озаглавленная — «Лучшие». Внизу на обложке вместо названия издательства написано: «Ялта 1946 г.». Разумеется, к Крыму эта Ялта отношения имела мало — так назывался один из участков казахстанских лагерей. В книжке записаны стихи Блока, Пастернака, Лермонтова, Есенина, Ахматовой, Бунина, Асеева, Шелли и... вкраплены строки арестованного мужа. Но фамилии Васильева мы не найдем...
Со зла ты сердце пережгла.
Со зла кольцо свое расплавила.
Недолюбила и ушла, Недоласкала и оставила.
* * *
Не говори, что верблюд некрасив —
Погляди ему в глаза.
Не говори, что девушка не хороша —
Загляни ей в душу.
* * *
Ты уходила, русская. Неверно!
Ты навсегда уходишь? Навсегда!
Ты уходила медленно и мерно,
К семье наверно, к милому наверно,
К своей стране, неведомо куда.
Открывается сборничек стихотворением Блока. Оно записано по памяти и несколько отличается от авторского текста. Названия нет. Умышленно? Не знаю. У Блока оно озаглавлено: «Перед судом».
Что же ты потупилась в смущеньи?
Погляди, как прежде, на меня.
Вот какой ты стала — в униженьи,
В резком, неподкупном свете дня!
Я и сам ведь не такой — не прежний,
Недоступный, резкий, смелый, злой
Я смотрю смелей и безнадежней
На простой и скучный путь земной.
На левой страничке крошечный рисунок тушью египетских пирамид. После возвращения в Москву в 50 — 60 годы тетя Лена тоже рисовала. Сохранилось несколько картинок: казахские мотивы с ковром, музыкальным инструментом, еще на одной — Чайковский за роялем на фоне осеннего сада.
* * *
Окончилась война. Мирная жизнь налаживалась.
Мама и я с сестрой жили в Ярославской области — мы жутко нуждались, голодали. Тетя Лена, зная про это, просила маму отдать меня ей. В это время она уже была на поселении, и ей, видимо, жилось немного легче, чем нам.
В 1947 году наша семья собралась в Советске (бывшем Тильзите) Калининградской области. Братья Игорь и Вадим женились, у них родились дети, сестра Ира училась в школе, я ходила в детский сад. Мама работала в клубе Целлюлозно-бумажного комбината.
Не было только нашего отца — Гронского Ивана Михайловича.
Он был арестован 1 июля 1938 года. Его приговорили к 15 годам заключения, из которых 11 месяцев он отсидел на Лубянке. Потом был мучительный этап в лагерь на строившуюся Воркуту — за Полярный круг. Срок Ивана Михайловича заканчивался в апреле 1953 года. Ссылку давали либо в Красноярский край, либо в Казахстан. Мама списалась с отцом и тетей Леной, все решили, что ехать надо к Елене и жить вместе — так легче. Сестры любили друг друга. У тети Лены срок заключения закончился, и она уже жила на поселении в поселке Актас в нескольких километрах от Караганды.
Из письма тети Лены к И.М.Гронскому на Воркуту:
«Дорогой Иван Михайлович!
Наконец-то мы с Лидией опять вместе. Можете себе представить, как мы с ней встретились после 13-летней разлуки. Я ее сразу узнала, как только она стала выходить из вагона, хоть и изменились мы обе изрядно.
За эти годы я отучилась плакать, но, увидев ее и ребят, чувствую, как что-то в носу защипало, вижу и у Лидии слезы на глазах, этим и кончилось наше внешнее проявление чувств. Я бесконечно счастлива, что мы снова вместе...»
Вот так и состоялось мое знакомство с тетей Леной, ей был сорок один год, а мне — семь. Детей у нее не было. О причине я никогда не спрашивала, ответ лежит на поверхности. Арестовали, когда было 28 лет, лишили главного — свободы. Лишили основного призвания женщины — быть матерью... Елена Александровна любила меня, ждала от меня тепла. Я всей душой любила ее.
Хорошо помню, какой была тетя Лена в те годы — невысокого роста, хорошо сложена, со светлыми, подвитыми волосами. Всегда красиво, опрятно одета — даже, когда занималась на дворе хозяйством. Приветлива, гостеприимна, внимательна. У нее был небольшой домик — кухня и две комнаты. На поселении тетя Лена познакомилась и жила со Львом Васильевичем Марковым. Он был моложе на одиннадцать лет. У него был легкий характер, любил шутку, отличался добротой. Тетю Лену обожал и баловал. Писал ей стихи. Сохранилась его тетрадь, исписанная, почти бисерными буквами — бумагу очень ценили. В стихах и в прозе отражены куски событий жизни. Реальной? Придуманной ли? Как они пережили весь этот кошмар 20 — 30 — 40-х годов? Но, жизнь продолжалась, и в ней бывали светлые дни...
Он пишет Елене акростих и посвящение с пожеланием: «Елочке к новому году. И чтоб вспоминала меня. Шла поскорей на свободу и не видела черного дня». Или:
Мне горько знать, что взгляд твоих раскосых глаз,
Изгиб лукавых губ, и нежные объятья рук,
Были с любовью, и не раз, обращены к кому-то...
Или такое:
Не грусти, не своди так бровей,
Мыслью в прошлом бродить не надо.
То, что скрылось за сотнями дней,
Безвозвратно исчезло из взгляда.
Не смотри же так пристально в даль,
Не пытайся найти в ней отрады.
Ты увидишь, там только печаль —
Не грусти, говорю я, не надо.
Что прошло, то исчезло навек.
Впереди суждено нам другое
И бессилен вернуть человек,
Что просил, что ему дорогое.
Путь тяжелый, тернистый, крутой
Был тобою пройден эти годы,
Ты сама тоже стала другой,
Не печалься, пройдут все невзгоды.
И не хмурь своих тонких бровей,
Не кидай безучастного взгляда.
Не вернешь, ведь, прожитых ты дней,
Не грусти, говорю я, не надо.
Лев Марков
В Актас приехали — мама, сестра Ира и я. Жили у тети Лены, всем было хорошо. Мама устроилась секретарем в заводоуправление кирпичного завода, где работали заключенные. Прошло несколько месяцев, нам дали жилье — крошечную квартиру в общежитии на окраине поселка. Мы были рады — у нас была своя кухня и две комнаты по четыре квадратных метра.
Там же в общежитии был клуб, где показывали кино. Дети устраивались на особенных местах — в первом ряду или за экраном и, задрав головы, с восторгом смотрели такие замечательные фильмы, как «Донские казаки», «Подвиг разведчика», «Молодая гвардия», «Свинарка и пастух», «Тарзан», «Свадьба с приданым», «Застава в горах». Ссыльные и поселенцы с удовольствием приходили в клуб. Телевизоров не было, радиоприемники тоже были не в каждой семье. У нас был какой-то старый небольшой радиоприемник, по которому мы с мамой даже слушали концерты из Москвы. Я хорошо помню то состояние счастья, когда мы благоговейно*«входили в консерваторию», тихо садились и с замиранием сердца слушали включенный из Москвы зал — настрой инструментов, потом тишину и божественные звуки музыки. Незабываемые вечера.
Однажды из Омска или Новосибирска приехала хоровая капелла и дала большой концерт, который на меня произвел неизгладимое впечатление.
У тети Лены был радиоприемник с проигрывателем и пластинками. Как-то она поставила черный диск с полонезом Огинского. Мелодия очаровывала. Неподалеку — на строительстве
финского домика работали заключенные, вдруг тетя Лена увидела, как один мужчина сел, обхватил голову руками и закачался. Она тут же остановила музыку...
Через дорогу от общежития, где мы жили, располагалась воинская часть — гарнизон, а сразу за ней зона — мужской лагерь с вышками по краям. В другом конце поселка были еще две зоны — мужская и женская. Серые колонны заключенных медленно двигались по степи, их отводили на работу. У нас, хотя и привыкших видеть эту печальную картину, все равно каждый раз что-то сжималось внутри. Привыкнуть было невозможно.
После школы мы были предоставлены сами себе — носились, играли, залезали в обвалившиеся шурфы с разноцветной глиной. Гуляли, где хотели, — кругом степь, необозримые дали. У меня был самокат, дядя Лева попросил его сделать кого-то в зоне — и я на нем гоняла по степи. С моим другом Васей Поповым часто сидели около нетопленой печи и делились последними сухарями. Иногда заходила к Гале Силантьевой — своей однокласснице. К тете Лене заглядывала часто. Ее домик стоял немного в стороне от школы, но я, делая небольшой крюк, шла к ней, как к себе домой. Мне нравилось бывать здесь — чистый двор, в доме опрятно, красиво, уютно. Какие-то диковинные, с завитушками, фарфоровые часы, маленькие деревянные японские счеты, радиоприемник — все эти вещи мне казались роскошью, богатством. Еще у тети Лены дома лежал необыкновенный, толстый иллюстрированный журнал — видимо, какой-то каталог одежды, белья, украшений. Напечатанный на тонкой бумаге, с красивыми фотографиями, меня — ребенка — он просто притягивал к себе.
Мама хотя и работала, но зарплату получала нищенскую — 300 рублей — поэтому всегда старалась подработать шитьем или писала плакаты и афиши. Сестра Ира училась в Караганде в горном техникуме. Жили мы, конечно же, впроголодь. За хлебом, помню, были такие огромные очереди, что однажды какой-то парень пробрался к продавцу по головам толпы. В день зарплаты мама покупала брусочек сливочного масла и пряники. Тетя Лена, когда я приходила к ней, не спрашивала — хочу ли я есть, всегда усаживала, кормила всем, что у нее было. Подавала обязательно с хлебом и в красивой тарелке.
В доме у тети Лены собирались люди общих интересов, как бы сейчас сказали — местная интеллигенция, большей частью —
ссыльные. Стахурские — учительница русского языка, затем завуч Надежда Георгиевна, ее муж инженер Анатолий Иванович, писатель Михаил Ефимович Зуев-Ордынец с женой Региной, Артур Федорович и Антонина Алексеевна Штраки — он волжский немец, она русская — милые, веселые, добропорядочные люди. Дружба с ними потом перешла на детей, мы до сих пор встречаемся и дружим. Бывали Виктор Григорьевич Шишканов, Иван Васильевич Гладышев с женой, Резновы. К дяде Леве приходили сослуживцы из стройконторы и молодые ребята с шахты.
22 апреля 1953 года произошло событие, которое мы все напряженно ждали, — вернулся Иван Михайлович. Его освободили из лагеря, но еще три недели везли через пересыльные тюрьмы. Как же тянулось время! Мы тревожились вместе с мамой: иногда бывало — проходил срок заключения, а за ним давали следующий... Воспоминания о тех волнующих днях умрут только вместе со мной.
Придя из заключения, Иван Михайлович был ошеломлен долгожданной встречей с родными — женой, дочерьми. Ире было всего четыре года, когда арестовали папу. Свои чувства к повзрослевшей 19-летней дочери Иван Михайлович высказал в стихотворении «Березка». Время было «закрытое», завуалированы, стерты горькие думы о тюрьме, лагере: «миновало время, время испытаний...»
Березка
Уходя из дому посадил березку,
Нежную березку под окном, в тени.
Дни в разлуке долги, затканы печалью,
И тревожат душу сумрачные сны.
Многое забылось, много отлетело.
Но березку в сердце, думах, я хранил...
Пробежали годы, годы огневые,
Многих на чужбине близких схоронил.
Миновало время, время испытаний,
Вновь в отчизне милой. Вновь в краю родном.
И в саду березка радостно встречает
В одеяньи пышном, сердцу дорогом.
Под весенним солнцем стройный ствол белеет,
Кроною одетый молодых ветвей,
Листьями мне машет, плачет и смеется,
И роняет слезы радости с ветвей.
Было решено торжественно отметить это семейное событие. Собрались в доме у тети Лены — у нее было просторно, чисто, уютно, была мебель, посуда. Пришли друзья. Из Петропавловска приехал с семьей Игорь, мамин сын от первого брака. У Ивана Михайловича не было различия в отношениях с детьми, Игорь был для него таким же сыном, как родной Вадим.
Накрыли красивый праздничный стол. Мне было всего десять лет, и, конечно же, многое меня удивило. Жили голодновато, всего не хватало, а в тот день на столе было изобилие и «невероятная красота». Я впервые увидела украшенную селедку — изо рта вырастали перья зеленого лука, на столе было сливочное масло — продукт в то время почти недоступный, оно было оформлено в виде розы, а не брусочка, посередине дымилась вареная картошка. Картофель к этому времени бывал только сушеный. В тот торжественный день я впервые услышала стихи Павла Васильева. Тетя Лена и отец читали их медленно, выразительно. Иногда кто-то сбивался, тогда они помогали друг другу, стихов Павла давно не читали, они были в памяти. А она у них была отличная, натренированная.
Помню, силами любителей поставили пьесу Чехова «Медведь» и сцены из спектакля Островского «Без вины виноватые». Мама, тетя Лена, дядя Лева приняли в нем самое горячее участие — тетя Лена играла Попову и Кручинину. Мама написала замечательные декорации — осенний сад с беседкой. Зал был забит до отказа, и зрители были в восторге.
Иван Михайлович был фигурой заметной, люди к нему тянулись. Он видел далеко вперед, мыслил широко, рассуждал не обывательски. Он верил, что времена изменились, и всерьез заявлял, что через год уедет в Москву. Кое-кто посмеивался над такими планами, а кто-то верил и восхищался его оптимизмом, заражался им. Людям хотелось свободно вздохнуть, изменить серую, рутинную жизнь.
Глава 4
Глава 4. Москва. Реабилитация гражданская и литературная.
Письма Гронского Симонову и Молотову
В мае 1954 года наша семья уехала в Москву. Конечно, это было событием и для нас, и для актасцев — редко кому удавалось оттуда выбраться в столицу. Отец уехал раньше. Он хлопотал о реабилитации — восстановлении честного имени, и о восстановлении в партии. Получил квартиру на улице Строителей, с трудом устроился на работу. Никаких дипломов, справок, документов на руках не было, они все были взяты при аресте и обыске. Все нужно было доказывать, искать и восстанавливать самому — что ты учился в Институте красной профессуры, был профессором — читал лекции, был ответственным редактором одной из самых крупных газет — «Известий» и не менее известного и любимого, печатавшего лучших писателей и поэтов журнала «Новый мир». Это было «в той жизни», до ареста.
В конце 1955 года Иван Михайлович написал Елене Александровне в Казахстан: «Елена, бросай все, приезжай! Времена меняются, надо ходатайствовать о реабилитации Павла». Речь шла о гражданской реабилитации — о снятии с Павла Васильева ложных обвинений, клейма «враг народа», о восстановлении чести и достоинства.
Елена быстро собралась и приехала в Москву. Жила у Гронских.
Не дожидаясь окончания знаменательного XX съезда партии, осудившего «культ личности Сталина», Гронский написал письмо Первому заместителю председателя Совета министров СССР В.М.Молотову.
«Дорогой Вячеслав Михайлович!
Едва ли нужно говорить о поэтическом творчестве Павла Васильева. Все опубликованные в печати его произведения Вы читали. Следует сказать разве только то, что кроме опубликованного, у него при аресте, произведенном в феврале 1937 года органами НКВД СССР, было взято огромное количество рукописей, в том числе множество неопубликованных, в частности, две большие поэмы «Песня о гибели казачьего войска» и «Христолюбовские ситцы».
Зная хорошо Павла Васильева, я, глубочайшим образом, убежден в его невиновности. В живых его, по-видимому, нет. Поэтому вернуть его к творческой жизни мы уже не можем. Но реабилитировать, собрать и издать его произведения мы можем. А если мы это сделаем, то тем самым мы вернем нашему народу его замечательного певца, настоящего большого поэта, с потрясающей художественной силой отразившего эпоху первой и величайшей в мире революции социалистического пролетариата».
Дата на черновике 24 февраля 1956 г. Приписка Гронского: «Через четыре дня после отсылки этого письма, из ЦК партии позвонили жене Павла Васильева и предложили ей пойти к директору Гослитиздата для заключения договора на издание сочинений Павла Васильева, что она и сделала. И.Г.»
Написала письмо В.М.Молотову и Елена Александровна:
«Мой муж поэт П.Н.Васильев в свое время мне говорил о том, что Вы не только были знакомы с его поэтическим творчеством, но и неоднократно брали его под свою защиту от несправедливых и необоснованных гонений.
В феврале 1937 года мой муж поэт Павел Васильев был арестован, а через год была арестована и я, как его жена. Со дня ареста мужа я не имею о нем никаких сведений. Хорошо зная всю его жизнь, я могу сказать о нем только одно: Павел Васильев был настоящим советским патриотом, что с достаточной определенностью выразилось во всем его поэтическом творчестве.
Будучи глубоко убеждена в его невиновности, я и решила обратиться к Вам, Вячеслав Михайлович, с ходатайством.
Во-первых, о пересмотре дела моего мужа поэта Павла Николаевича Васильева, об отмене приговора суда и о полной его реабилитации;
Во-вторых, об отмене приговора Особого совещания при НКВД СССР от 21 марта 1938 года, по которому я была осуждена к 5 годам заключения в ИТЛ только за то, что я была женой поэта Павла Васильева. Указанный срок я полностью отсидела;
В-третьих, об издании поэтических произведений Павла Васильева.
Е.Вялова
27.2.1956 г. Адрес: Москва, В-261, Боровское шоссе, корп. 24, кв. 21, тел. ВО-35-49».
3 марта пришло письмо из Управления делами Совета министров СССР от И.Лапшова, в котором сообщалось, что письмо на имя В.М.Молотова получено и им рассмотрено, а также «направлено т. Руденко и копия Вашего письма — т. Поспелову (ЦК)».
«Прошло всего лишь несколько дней, и мне позвонили из отдела печати при ЦК и предложили в Гослитиздате заключить договор на сборник произведений Васильева», — вспоминала Елена Александровна те дни, насыщенные радостными хлопотами.
Отсутствие документов заставляло быть везде просителем — надо было обращаться в архивы, к людям, которые могли быть свидетелями того или иного факта биографии двадцатилетней давности. В недоверии было нечто унизительное. Надо было доказывать, что ты жила в Москве, что ты была женой Васильева, что ты была знакома со многими известными людьми — писателями, поэтами, артистами, и что это не было вымыслом. Да, находились люди, которые не верили, что в доме Тройских они с Павлом запросто встречались с самыми известными людьми — артистами, художниками, летчиками, композиторами, государственными деятелями и, конечно же, — писателями, поэтами. Прошло почти двадцать лет. Многих уже не было в живых — одни были арестованы и расстреляны, кто-то погиб на войне... Грустные, но и радостные встречи. Жизнь продолжалась.
Через месяц, 3 апреля 1956 г. из Главной прокуратуры СССР на улице Кирова (Мясницкая), дом 41 — пришло извещение от майора юстиции Ожегова:
«Ваше дело и дело Вашего мужа Васильева П.Н. направлено для рассмотрения в Верховный суд СССР». На обороте красными чернилами написаны номера реабилитационных справок: 4н-6998/56 жена и 4н-6976/56 муж.
Елена Александровна была на приеме у Ожегова. Я слышала разговор взрослых об этой встрече. Помню главное:
«Ожегов сказал, что Васильев погиб. Он не виновен. Вышел из кабинета, дал мне прийти в себя.
Дело читать не разрешил, но оставил открытым на странице, где стояла дата 15 июля 1937 года. Я поняла, что это была дата расстрела. Именно в этот день — 15 июля я в последний раз приходила на передачу денег, мне сказали, что Васильеву дали «десять лет дальних лагерей без права переписки».
Позже стало известно, что в этот черный день свершился «суд» над Васильевым.
Прошло три мучительных месяца ожидания реабилитации. И наконец 2 июля 1956 года тетя Лена получила долгожданную справку(1). Через 30 лет, в 1988 году на наш повторный запрос о том, что было причиной ареста, гибели, и месте захоронения П.Н.Васильева мы получили другую справку(2).
Елена Александровна работала в архивах, библиотеках, восстанавливала старые знакомства. Ее время было заполнено до отказа, она торопилась, собирала материалы для сборника стихотворений. То были радостные хлопоты.
19 июля 1956 года Елена Александровна написала заявление о восстановлении П.Н.Васильева в Союзе писателей СССР (посмертно)(3).
Время шло, надеялись на благополучное решение, но Елена Александровна получила отрицательный ответ.
Встревоженный этим обстоятельством, Гронский обратился с письмом к К.М.Симонову, секретарю правления Союза писателей СССР:
«Дорогой Константин Михайлович!
Секретариат Союза советских писателей своим постановлением отказал в восстановлении в союзе поэта Павла Васильева, отказал, несмотря на то, что имел в своем распоряжении все документы о полной его реабилитации.
Военная Коллегия Верховного Суда СССР, принимая решение о реабилитации Васильева, тем самым авторитетно установила, что он абсолютно ни в чем не был виноват перед своим народом, перед советским обществом и государством. В живых, как Вы знаете, Васильева нет. Он уничтожен бандой Ежова и Берия, уничтожен в расцвете творческих сил, в расцвете своего большого и оригинального дарования.
До ареста поэта, произведенного органами НКВД СССР в феврале 1937 года, его дико травили. Собственно, его травля в какой-то мере и была причиной ареста и последующего его уничтожения. Так неужели и сейчас, после его смерти, Союз писателей не оборвет эту линию травли и не восстановит поэта во всех правах члена Союза?
Этот вопрос немаловажный и не формальный.
Это вопрос об отношении к поэту его профессиональной и творческой организации: пускает ли ССП поэта Павла Васильева в будущее с ярлыком отщепенца, чуждого советской литературе человека, или, наоборот, ССП пускает его в будущее как своего равноправного собрата по перу, по творчеству, по работе в советской социалистической литературе?
В этом суть вопроса.
Убежден, что Вы правильно поймете мою тревогу и за доброе имя погибшего поэта и за авторитет Союза писателей.
14.8.56 г. С ком.пр. Гронский»
Ответа не было — ни письменного, ни устного, а его так ждали! 5 сентября Тройский отправляет еще одно письмо К.М.Симонову, уже официальное(4).
Тем временем Елена Александровна берет направление из Союза писателей, подписанное Е.А.Долматовским, и едет в Литературный архив при МВД в селе Никольское. Она начинает собирать архив поэта, «выражающийся в рукописях, дневниках, записях, переписке и других литературных материалах, изъятых при аресте». Что конкретно ей удалось найти в Никольском, сказать не берусь, знаю одно: стихи и поэмы Павла Васильева приходилось собирать по крохам в самых разных местах. Что-то сохранили друзья поэта, что-то уцелело в журналах и газетах.
Позже Елена Александровна вспоминала:
«Главный редактор Гослитиздата Котов, если мне не изменяет память, оказался моим старым знакомым, после долгих воспоминаний прошлого, перешел к главному — изданию сборника. Котов посоветовал взять в составители сборника Павла Леонидовича Вячеславова, сказав, что у него имеется много стихов Павла. С Вячеславовым я была знакома еще до ареста. И вот встретились снова. Он рассказал — откуда у него так много печатных произведений Павла. Оказывается, в те страшные годы, когда произведения репрессированных были изъяты из библио-
тек, у него был свободный доступ в макулатурный отдел библиотеки им. Ленина. Он приходил туда, разыскивал газеты и журналы со стихами Васильева, вырывал их и уносил домой. Но так как в то время держать дома подобную литературу было опасно, то он увозил все это к матери в деревню и держал все найденное в железной банке в земле. Весь свой материал он принес ко мне и со всем, найденным мною, мы начали работать над составлением сборника. Он был быстро составлен и сдан в издательство, работали мы с большим подъемом».
Черновиков Елены Александровны по подготовке первого сборника стихов Павла Васильева не сохранилось, но кое-какие записи в ее тетради все же остались. Она искала рассыпанные по разным журналам и газетам стихи Павла. Просмотрела: «Альманах ЗиФ», «Великий перелом», «Вечернюю Москву» апрель-сентябрь 1933 г., № 225-299; «Голос рыбака» 1930-31; «Женский журнал»; «Журнал для всех»; «Звезду»; «Землю советскую» 1929 — 32 гг.; «Красную новь» 1929 — 36 гг.; «Молодую гвардию» 1929 — 35 гг., кроме 1932 г.; «Московское товарищество писателей»; «Недра» 1930, кн. 18, 19; «Новый мир» 1929 — 36 гг.; «Октябрь»; «Охотник и рыбак» (Новосибирск); «Охотник Сибири» 1926 — 29 гг.; «Прожектор» 1929 — 34 гг.; «Прожектор жизни»; «Пролетарский авангард» 1929 — 32 гг. «Промпартия» 7.7 — 25.11.1930 г.; «Сибирские огни» 1926 — 29 гг.; «Советская литература»; «30 дней» 1929 — 35 гг., кроме 1933 г.
Попутно тетя Лена хлопочет о жилье. Практика прописки была такова, что реабилитированного прописывали сначала в области, а потом, если удается получить жилье, — в Москве. Друг Ивана Михайловича — скульптор Сослан Дафаевич Тавасиев в 1954 году на целых три месяца дал приют у себя на даче большому семейству Гронских, а через два года опять выручил — прописал Елену Александровну на своей даче в Ново-Абрамцеве, в поселке Художников.
Глава 5
Глава 5. 1956 год — публикации Павла Васильева. Сбор у Гронских.
Характеристики Васильева для восстановления в членах Союза писателей.
Работа над сборником. Февраль 1957 года. Отклики на книгу.
Елена Александровна хлопотала о реабилитации Павла и своей. Искала, у кого только могла, все, что относилось к Павлу. Ее встреча с Г.А.Санниковым оказалась неожиданно счастливой — у него хранилась машинопись «Христолюбовских ситцев».
Григорий Александрович передал ее Елене Александровне. Пожелтевшие, ломкие листы прошиты суровой ниткой, текст кое-где исправлен синим карандашом, очень похоже, что это авторские пометы. Поэма была написана в 1935 — 36 годах и была сдана в «Новый мир». В связи с арестом Павла она была изъята из «портфеля редакции». Санников, секретарь редакции, взял ее и хранил у себя все эти страшные годы. Это поступок высокого гражданского мужества.
Срочным порядком поэму поместили в августовском номере журнала «Октябрь».
Это была первая публикация после двадцатилетнего замалчивания.
А вскоре — 30 сентября 1956 года вышел поэтический сборник «День поэзии». В нем были опубликованы два небольших стихотворения Павла Васильева. Всего лишь два небольших! Но мы были счастливы, и это был большой праздник. Передо мной лежит нестандартного размера большая книга, отпечатанная тиражом 30 тысяч экземпляров. Примечательно, что подписана она
в печать 15 сентября, а вышла в тираж уже 30-го! Две недели для того времени — срок рекордный!
На обложке альманаха факсимиле подписей поэтов. На странице 133 врезка: «Ниже мы печатаем два неопубликованных стихотворения поэта Павла Васильева (1910 — 1937)» и строки — «Родительница степь» и «Любимой».
На первой странице оставили автографы Лев Озеров, Павел Радимов, Евгений Евтушенко, Михаил Луконин, Людмила Кедрина, Борис Ковынев.
«Многоуважаемой Елене Александровне на добрую память о Дне Поэзии и об одной из первых публикаций Павла Васильева — Лев Озеров».
«В день поэзии с лучшими пожеланиями — Евг.Евтушенко».
«В памятный день поэзии — возрождения одного из лучших поэтов Павла Васильева — Л.Кедрина».
«Я очень люблю, дорогая Елена, более чем больше (в смысле качества) стихи Павла. Но больше этих прекрасных стихов я люблю Вашу очень большую и красивую душу — Борис Ковынев».
Павел Александрович Радимов вписал свое стихотворение «День».
В доме собрались люди. Их было не так много, но всех объединяло радостное чувство — Павел жив, поэт вернулся стихами. К портрету Павла, написанному углем Константином Ради-мовым, поставили цветы. Иван Михайлович с Лидией Александровной и Еленой Александровной встречали гостей, шутили, смеялись. Иван Михайлович показывал квартиру, полученную им после лагерей. Она была большая, просторная — казалась дворцовыми хоромами.
Присутствовали Вера Константиновна Белоконь, работавшая в 30-е годы секретарем в «Новом мире», Людмила Ивановна Кедрина, Зиновий Самойлович Паперный, Илья Игнатьевич Илюшенко — следователь Павла Васильева, гуманно отнесшийся к нему и за то пострадавший. Были приятели из «предыдущей жизни», то есть «до ареста», родственники, какие-то молодые люди — знакомые Елены Александровны, поклонники поэзии Павла Васильева. В разговорах все делилось на два жизненных отрезка, где рубежом был арест; «до ареста» и «после ареста» — говорили они. Отец часто был за столом главным, вел беседу, много рассказывал, так было и в этот раз.
Конечно, читали стихи Павла Васильева. Отец о чем-то рассказывал, а потом с чувством прочел кусочек из «Соляного бунта»:
«На Олимпиаде
Душегрейка легка,
Бархат вишенный,
Оторок куний,
Буфы шелковые
До ушка,
Вокруг бедер
Порхает тюник.
И под тюником
Охают бедра.
Ходит плавно
Дерова жена,
Будто счастьем
Полные ведра
Не спеша
Проносит она.
Будто свечи жаркие тлятся,
Изнутри освещая плоть,
И соски, сахарясь, томятся,
Шелк нагретый
Боясь проколоть.
И глаза, от истом
Обуглясь,
Чуть не спят...
Но руки не спят,
И застегнут на сотню пуговиц
Этот душный
Телесный клад».
Зримо, колоритно, сочно — отец очень любил читать про Олимпиаду, а еще, конечно, «Стихи в честь Натальи», и «Горожанку». Он упивался образами и доносил до слушателя каждое слово.
Елена Александровна вспоминала:
«Павел читал прекрасно — ровным, спокойным голосом, иногда понижал до шепота, но слова выговаривал четко. Любил читать, и дважды его не надо было просить об этом».
Выход альманаха со стихами Павла в нем, пусть даже двумя короткими, — для Елены Александровны был большой радостью.
Она выглядела очень привлекательно. После приезда из ссылки расцвела, похорошела — светлые волнистые волосы, голубое шифоновое платье простого покроя очень шло к голубым глазам и светлым волосам. Встала за стулом и начала читать. Сама была здесь, а глаза устремила далеко-далеко в пространство. Что она видела? Себя с Павлом молодыми или бескрайние степи Казахстана, где порой не надеялась выжить?
Елена Александровна чаще всего читала «Иртыш», «Песню о Серке», «Любимой», «Расставанье»:
«Ты уходила, русская! Неверно!
Ты навсегда уходишь? Навсегда!
Ты проходила медленно и мерно
К семье, наверно, к милому, наверно,
К своей заре, неведомо куда...
У пенных волн, на дальней переправе,
Все разрешив, дороги разошлись, —
Ты уходила в рыжине и славе,
Будь проклята — я возвратить не вправе, —
Будь проклята или назад вернись!..»
Много было разговоров о тридцатых годах, о молодости, много названо имен. Скольких вспомнили, а поток воспоминаний не иссякал. Уже было совсем поздно — пора расходиться, но покидать гостеприимный дом никому не хотелось. Радостное возбуждение не проходило.
Миновало несколько дней, все напряженно ждали ответа из Союза писателей о восстановлении Павла в членах Союза, но ответа не было. Тогда Гронский, пользуясь тем, что был знаком с Молотовым в 30-е, и надеясь на его помощь направил ему второе письмо(5).
Надо ли говорить, что письма «сильным мира сего» были в то время самым действенным способом решать самые важные вопросы. 18 октября Елена Александровна тоже направляет письмо Молотову(6). Она просила Вячеслава Михайловича Молотова помочь получить комнату — все ее попытки получить утерянное после ареста жилье, все обращения в различные инстанции оставались безрезультатными. Жить у Гронских ей было хорошо, но надо иметь свой дом. Видимо, Молотов ознакомился с письмом, так как через несколько дней ей сообщили, что решением Исполкома от 19 ноября 1956 года она поставлена на учет по предоставлению жилой площади.
* * *
Елена Александровна постоянно ведет поиск литературного наследия Павла Васильева — опубликованного и неопубликованного, стихов и прозы. Она частый гость в Союзе писателей, в Переделкино. Несколько раз была в доме Натальи Петровны Кончаловской, ездила к Касаткиной. Тогда же она сдружилась с Людмилой Ивановной Кедриной, вдовой большого русского поэта Дмитрия Кедрина. Людмила Ивановна близко к сердцу приняла судьбу Елены — их многое сближает, роднит. Она истовый пропагандист стихов Кедрина — тоже трагически погибшего, но при других обстоятельствах; добилась издания сборника стихов. Людмила Ивановна добрый советчик, утешитель, верный друг. Их дружба продлится всю жизнь. Она энергична, деловита, ее помощь, в том числе — в деле продвижения по лабиринтам чиновного аппарата — огромна.
Для восстановления Васильева в членах Союза писателей нужно было представить несколько характеристик от известных, уважаемых «собратьев по перу» — таков был общий порядок. Посмертному восстановлению Павла Николаевича Васильева в Союзе писателей противились многие.
И.М.Гронский вспоминал:
«Однажды я встретился на партконференции Краснопресненского района с поэтом А.Безыменским, сказал:
— Саша, я ставлю вопрос о реабилитации Павла Васильева.
— Как? Этого бандита!
— Тебе не стыдно бросаться такими словами?
— Пашка будет реабилитирован через мой труп!
Позвонил Елене Усиевич, она отреагировала:
— Иван Михайлович! Побойтесь Бога! Это же контрреволюционер, антисоветчик, а вы хотите поднять вопрос о реабилитации!
— Елена Феликсовна, нам с вами говорить больше не о чем! — я повесил трубку».
* * *
Елена Александровна уже была знакома с Наташей Васильевой, дочерью Павла и Галины Анучиной. У них сложились теплые отношения. Юная Наташа была хороша собой, все в ней — волосы и особенный разрез глаз, стремительность — напоминали Павла. Наташа училась в Авиационном институте. Бывала ле-
том у своей тети — Евгении Анучиной в дачном литературном Переделкино. Увидев Наташу, Борис Леонидович Пастернак очень высоко отозвался о поэме «Христолюбовские ситцы», только что опубликованной в журнале «Октябрь».
Елена Александровна попросила Наташу обратиться к Б.Л.Пастернаку, чтобы он написал несколько слов в защиту оклеветанного поэта. Борис Леонидович сразу же откликнулся и написал свое отношение к Павлу Васильеву, дал ему такую характеристику, которую цитируют всякий раз, когда говорят о поэте:
«В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня впечатление приблизительно того же порядка, как в свое время, раньше, при первом знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара и, безмерно много обещал, потому что в отличие от трагической взвинченности, внутренне укоротившей жизнь последних, с холодным спокойствием владел и распоряжался своими бурными задатками. У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого, в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы.
Помимо печатавшихся его вещей («Соляного бунта» и отдельных стихотворений), вероятный интерес и цену должно представлять все то, что от него осталось.
16 октября 1956 г. Б.Пастернак»
Елена Александровна письменно поблагодарила Бориса Леонидовича за отзыв(7).
Три характеристики от И.М.Гронского, Б.Л.Пастернака и Г.А.Санникова представили в Союз писателей(8). Ив середине февраля — 15 февраля 1957 года Президиум Союза писателей вынес Постановление:
«Поэта П.Н.Васильева — посмертно реабилитированного, восстановить в правах члена Союза писателей»(9,10,11). Это уже была победа!
* * *
Елена Александровна не вела дневника, но оставила отдельные записи, которые здесь уместно привести, — они освещают события тех дней.
«20 ноября 1956 г.
Встреча с художником.
Сегодня мне необходимо было быть в Гослитиздате, книга Павла уже у редактора Каляджина, отзыв о ней даст очень быстро. Остановка за вступительной статьей, которую пишет К.Зелинский. Вначале статью должен был писать Н.Н.Асеев, с которым у меня была договоренность, но ввиду того, что он плохо себя чувствует, мне пришлось обратиться к другому человеку, т.е. к Зелинскому. Корнелий Люцианович, зная прекрасно, как Павла, так и его творчество, сразу согласился писать статью к книге. Так вот, сегодня я поехала в Гослитиздат, чтобы повидаться с Каляджиным и поговорить о художнике, который будет оформлять книгу. Вместе с Каляджиным пошли в отдел художников, там я познакомилась с Буровым Константином Михайловичем зав.художественной секцией. Я показала фотографии Павла для портрета к книге, все находящиеся там заговорили в один голос, что лучше было бы дать портрет нарисованный художником с этих фотографий. Я не возражала, но сказала, если только будет хороший художник. Буров предложил Яр-Кравченко, и тут же позвонил ему по телефону.
Я слышала только отрывки, но поняла, что Яр-Кравченко хорошо знал Павла и согласен писать портрет, что он сейчас приедет в Гослитиздат и просит подождать меня. Конечно, я осталась. Через 30 — 35 минут приехал Яр-Кравченко. Встреча была самой теплой, оказывается, что Анатолий Никифорович очень давно знал Павла, что еще в детстве в Павлодаре качались на одних и тех же качелях. Потом их судьбы разошлись. Яр-Кравченко поехал, будучи уже юношей, в Москву, где и завоевал свое место одним из лучших портретистов, а Павел много скитался, бродяжничал, прежде чем завоевал имя известного поэта. Позднее, когда оба имели имя, у них произошла встреча, и при этой встрече выяснилось то, что они жили в одном городе, дружили, когда были мальчишками.
Очень долго сидела в Гослитиздате. Анатолий Никифорович показал свои зарисовки и портреты, сделанные в Польше, оттуда он только что вернулся. Прекрасные работы. После этого все поехали к нему в мастерскую смотреть последнюю его работу — картину «Встреча писателей у Горького».
Сказать по правде, на меня она не произвела большого впечатления, уж слишком близка к фотографии. Тут, правда, можно
увидеть всех наших творцов поэзии и прозы. Но как-то мертво и неинтересно. Другие вещи, особенно написанные во время пребывания в Польше — исключительны.
Анатолий Никифорович был очень любезен, на своей машине отвез меня до дома. Поднялись к нам, думали, что дома Иван — они ведь давно знакомы, дома никого не оказалось. Долго сидели, вспоминали старые времена, читали друг другу стихи, он — Клюева, которого прекрасно знает, я — Павла.
Через несколько дней приезжала в мастерскую смотреть портрет Павла. Трудно сказать, он еще не готов, достаточно несколько штрихов, чтобы портрет изменился, а этих штрихов еще не было. Посмотрю в Гослитиздате, куда его уже сдал Анатолий Никифорович».
* * *
В конце 1957 года Издательство «Художественная литература» выпустило книгу стихов Павла Васильева. В книжные магазины она поступила в конце февраля 1958 года.
Первая книга после ареста поэта! 486 страниц, включая предисловие Корнелия Зелинского и послесловие Павла Вячеславова, тираж 25 тыс. экземпляров.
П.Л.Вячеславов и Е.А.Вялова проделали огромную работу — составили и подготовили книгу в кратчайший срок. Однако в первом посмертном издании Павла Васильева «Избранные стихотворения и поэмы» «помимо многочисленных опечаток имеется большая, ничем не обоснованная, редакционная правка» — примерно так позже сказал о сборнике С.А.Поделков. Все же выход синего сборника был радостным, важным событием в посмертной судьбе поэта. Это было признание его невиновности в аресте и доступ к его творчеству.
Из письма Елены Александровны к Л.О.Повицкому от 9.3.1958 года:
«...Книга Павла разошлась мгновенно, нет слов, передать радости и полного удовлетворения в моей работе. Вы, дорогой, знаете — с каким трудом все это мне досталось. По выходе книги получаю массу теплых, замечательных писем от почитателей Павла. Сейчас работаю над более полным сборником, который думаю издать в издательстве «Советская Россия». Комиссия моя мне почти не помогает, приходится все делать самой. Завтра подаю заявление в Гослитиздат о переиздании сокращенного сбор-
ника «Библиотека Советской поэзии», не знаю, как примут. Получила письмо из Новосибирска: «Сибирские огни», журнал. Сейчас там выходит сборник критических статей о писателях сибиряках, в котором выходит и статья о Павле. Недавно договаривалась с Радиокомитетом о передаче стихов Васильева, включили в план марта или апреля. Сообщу Вам немедленно, чтоб послушали. Из Алма-Аты получила замечательное письмо от Николая Титова — поэт, прекрасно знает Павла, когда-то вместе с ним скитался по Сибири, кажется, там собираются переиздать Павла, в апреле месяце собираюсь в Омск, а потом хочу проехать в Алма-Ату, благо там у меня есть друзья, опять-таки из-за переиздания.
А теперь можете поздравить меня — получила комнату... Дают смотровую в Новые Черемушки, больше всего я боялась именно Черемушек. Смотрю комнату 12.25 метров — соглашаюсь, через три дня получаю ордер на въезд. На другой день после получения ордера еду туда заселяться, а там, оказывается, живут уже три дня. Ужасно разволновалась, приезжаю снова в Райисполком, говорю, что так обстоит дело, оказалось, два ордера выдали на одну и ту же комнату. Дают снова смотровую, прошу в Юго-Западный район, там, где живут мои родные, дают туда. И вот тут начинаются мои мытарства. Комната прекрасная — 14.5. метров, дом не доделан, не принят и неизвестно, когда будет сдан. Эту комнату боюсь пропустить, езжу в жилотдел чуть не каждый день. И так продолжалось целый месяц. Господи, сколько мне это стоило. В конце концов, вот уже вторую неделю живу в своей комнате...»
Выход сборника вызвал поток писем к Елене Александровне — ее просили выслать томик стихов, прислать фотографию; просили написать и выслать воспоминания, приехать для встречи и так далее. Часть гонорара тетя Лена взяла книгами и стала их рассылать всем, кто ее об этом просил. Она отвечала на всю многочисленную корреспонденцию. Среди писем встречались очень важные, интересные корреспонденты. Рюрик Ивнев — имажинист, это он заметил и приветствовал талантливого юного П.Васильева и Н.Титова во Владивостоке. М.И.Буянов — летел в самолете с человеком, который сидел в камере с Васильевым. М.Е.Валукин учился с Павлом на рабфаке. «Земляк по ссылке» — М.Е.Зуев. Художник-график С.В.Кукуруза из Актюбинска, нарисовал портрет поэта. Саша Лукьянов обещал написать либретто на «Песню о Серке». Донат Мечик учился с Павлом на
курсах. А. Прокофьев писал, что Васильев посвятил ему одно стихотворение — оно было набрано и сверстано, но погибло во время блокады. Из Алушты Сергеев-Ценский прислал телеграмму с благодарностью за сборник стихов. Н.И.Титов из Алма-Аты — писатель и товарищ Васильева по сибирскому периоду. Поэт Лев Черноморцев — знал Павла в 30-е годы, был арестован, как и Павел, по «сибирскому делу». Б.И.Шавкун рассказал в письме о мимолетной встрече с Павлом в Таганской тюрьме, где Павел в это время стриг прибывших заключенных...
* * *
У Елены Александровны было много деловых встреч, она знакомилась с новыми людьми, восстанавливала старые дружеские отношения — перебрасывала мостки из прошлого в настоящее.
В 1956 году ей почти сорок семь. Она энергична, мила, крепка, следит за внешностью. Около нее мужчины, которые помогают ей в работе, — это поэт П.Л.Вячеславов, критик К.Л.Зелин-ский, бывший следователь И.И.Илюшенко, физик К.П.Станюкович, поэт Г.А.Санников, директор издательства А.И.Пузиков, детский писатель А.С.Некрасов и многие другие.
К слову сказать, Андрей Сергеевич Некрасов весной 1981 года так подписал Елене Александровне свою книгу «Приключения капитана Врунгеля»: «Дорогой Елене, голосом все такой же молодой, по-прежнему любимой, от автора на память о днях ранней осени нашей, которую нам удалось превратить в чудесную весну».
Поэт Алексей Яковлевич Марков на сборнике стихотворений «Ветер в лицо» 5 апреля 1957 года написал: «Елене Александровне — шапку снимаю перед Вашей биографией! Сердечно от автора».
Время бурное. Много радостных встреч, откровенных горестных воспоминаний о лагере, о людях, прошедших лагерные испытания, и о тех, кто не вернулся...
Кто-то предложил Елене Александровне записать воспоминания о той далекой жизни, которая была до ареста. На короткое время она оказалась в писательском доме отдыха в Малеевке. Попробовала писать. Первый опыт получился, рисовал атмосферу 30-х годов. Дни молодости, встречи с интересными людьми,
события тех дней были будто спрессованы — рассказать о той жизни было непросто. Записала основные события. Конечно, позже она поняла, что надо было написать все, что было в ее жизни с Павлом. Записать каков он был, что любил, как держался, где бывал, как работал, с кем больше любил встречаться и т.д.
* * *
Еще одна запись, сделанная тетей Леной, 16 октября 1957 г:
«Выходя из Гослитиздата, встретила Марию Людвиговну Новикову-Прибой. Журила меня за то, что не звоню и не бываю у нее. Почему-то она относится ко мне с глубокой нежностью. Сегодня же зашла к Гарри, необычная обстановка — все трезвы и хорошо выглядят. Был там Михайлов, летчик, герой, совершивший перелет в Америку на ТУ-104 за 24 часа. Познакомились, исключительно милый, интересный человек и, вдобавок, очень любезный.
Как много интересного он рассказывал Алексею Гарри, который работает над его книгой, то есть пишет Гарри, а фамилия в книге будет стоять Михайлов. Бедные белые негры. Мне это непонятно в отношении Гарри, зачем он это делает. Он настолько талантлив как журналист и известен, что ему не нужно завоевывать имя в печати».
Гарри подписал Елене Александровне свою книгу «Последний караван» — «От недобитого, на память о давно, давно прошедших временах и встречах, когда еще жив был добитый. 11.2.1958 г.»
* * *
В конце 50-х к Гронским довольно часто приезжала старшая сестра Ольга. Она жила на улице с милым, ныне утраченным названием — Малые Конки, это район Лужников. Метромоста через Москву-реку еще не было. Поездка к нам, на улицу Строителей, превращалась в целое путешествие на 47 и 14 трамваях — получалось, как говорят, «ехать на Арбат через Химки». Сестры любили друг друга, потому встречи всегда были для них большой радостью. Ольга непременно привозила душистые, сладкие булочки. Ставили чай. Собирались в комнате за круглым столом под большим оранжевым абажуром. После чая, обмена новостями, сестры закуривали и начинались разговоры, темы которых, мне, подростку, были далеки. Потом, припоминая те встречи, я
поняла, как много интересного упустила. Они вспоминали деда Мокрова, который строил имение купца И.Г.Стахеева в Святом Ключе под Елабугой, о тете Наде, которая бывала в Италии, о Валериане — очень одаренном дядюшке, зарубленном «белыми», о бабушке Соне — дочери известного в свое время пароходчика Германа Перлова, занимавшегося перевозкой хлеба и чая. Три сестры вспоминали сценки детства, кто над кем подтрунивал и верховодил, и многое-многое другое. Вспоминали друзей, приятелей, вечера и вечеринки на Палихе, у Гронских в Доме правительства. Называли известные громкие имена писателей, поэтов, певцов, государственных людей, ставшие позже привычными в нашем доме. Помню, как они вспоминали и читали стихи — большими отрывками или напевали романсы.
* * *
Для получения даже крошечной пенсии в 50 рублей, тете Лене не хватало рабочего стажа — лагерный труд в стаж не засчитывался(12). Она искала работу, наконец, устроилась курьером на картонажную фабрику.
Напряженная переписка, подготовка материалов к сборнику стихов — все это требовало сил, времени. Что-то надломилось в Елене Александровне. Все пережитое — аресты, лагерь, потери переживались снова и снова. Вряд ли можно забыть все то, что случилось с Павлом и с ней самой. Слово С.Кедриной(13).
В письме от 22 апреля 1959 года к Юре Кузнецову тетя Лена пишет:
«...изменения произошли в быте моей жизни, которые, буквально, выбили меня из колеи спокойствия и жизненного равновесия. Мне сейчас очень тяжело и морально, и физически. Срочно пришлось устраиваться на работу. Устроилась, пока с испытательным сроком на один месяц. На завод, работа далека от литературы, как небо от земли, не знакомая, не интересная, не захватывает. Но другого выхода нет. Устаю безумно. Прихожу домой совершенно выхолощенная, сразу падаю на постель — и так до утра. Моральное состояние ужасное, не хочется жить. Возможно, когда немного привыкну, все войдет в свою колею, но пока так тяжело».
«...Самое возмутительное, торговая сеть ответила издательству, что на складе лежит не разошедшийся сборник Васи-
льева. А мне пишут из разных городов Сибири и Казахстана, что достать его нет возможности.
...Пишите, пожалуйста, друзья мне сейчас необходимы...» Она тревожится о распространении сборника Васильева по стране. Как будто кто-то не хотел возвращения Васильева к читателю. Об этом есть даже в книге С.Антонова «Праотцы наши и старшие» — он сказал, что это «книга, которая могла бы стать бестселлером».
Этим летом тетя Лена попала в психиатрическую больницу. Из письма к Николаю Ильичу Титову:
«...Извините, что не сразу ответила Вам. Ваше письмо одновременно получила с письмом из Казгослитиздата от Мухамеджанова. Рукопись у меня не была готова, поэтому, приходя с работы — немедленно садилась за нее. На этой неделе высылаю. Вы немножко упрекнули меня в долгом молчании, я, знаете, ведь совсем недавно вышла из больницы, пролежала все лето, с конца мая. В связи с болезнью книга не была закончена, а начала я её ещё весной...
Дорогой, хороший Николай Ильич, я Вам так благодарна за всё, за всё, за внимательное отношение ко мне, за настоящую, большую любовь к моему бедному Павлу. Я давно смирилась с его утратой, но последнее время почему-то меня охватила такая непреходящая, черная тоска о нем, наверно, это одна из причин — почему и попала в больницу...»
* * *
Еще один кусочек из записей Елены Александровны: «7 февраля 1960 года. Весь вечер провела у Гронских. Сейчас, в связи с моим поступлением на постоянную работу, бываю у них очень редко. Звонил из Омска Додик Либуркин, сообщил, что завтра Омск делает радиопередачу о жизни и творчестве Павла. К сожалению, разговор был очень коротким, обещал сообщить все подробно письмом. Успел только сказать, что кто-то из радиокомитета написал что-то вроде постановки. Будут показывать сцены из жизни Павла, играет Додик и — читка стихов.
Сегодня московское радио делало передачу «Поэзия 30-х годов». Слушала с большим интересом. Горько и незаслуженно — имя Павла упомянуто не было. Упорно Москва замалчивает о
нем. Индустриализация... А разве мало в творчестве Васильева строк, где говорится об этой новой эре».
Жизнь шла, унывать было некогда, публикации в газетах и журналах вызывали вопросы почитателей, на них нужно было отвечать.
Из письма Елены Александровны к С.В.Кукурузе 7.1.1965 г.
«...О том, какие стихи Павел любил больше всех, сказать трудно, каждое свое произведение он долго вынашивал. Прежде чем написать «Соляной бунт», он долго собирал материалы, для этого мы года два подряд ездили в Сибирь. В основе этого произведения было освободительное национальное восстание казахов в 1916 году. Оно к концу года было подавлено во всех областях, кроме Тургайской. Павел безгранично любил этот народ — забитый, загнанный во время царизма, о чем говорят все его произведения, посвященные этому краю.
Помню лето 1933 года. Мы плыли по Иртышу. Пароход подходил к пристани «Ермак». Была глубокая ночь. Мы стояли на палубе. Сброшены сходни, несколько досок, соединяющих берег с пароходом. Черная густая вода неподвижна. Сошло на берег несколько человек. И вдруг откуда-то из тьмы выскочила маленькая лошаденка с седоком казахом в остроконечной шапке-малахае. Покрутился по берегу и также стремительно, во весь опор, взобрался на кручу берега и скрылся во тьме. И тут мне Павел рассказал историю этого края, которую, правда, я уже знала. Рассказал о тех зверствах и притеснении этого униженного народа и об их попытках завоевать себе свободу, и только благодаря революции эти люди вздохнули свободно.
А «Принц Фома» и «Песня о гибели казачьего войска» — эпохи гражданской войны, или «Христолюбовские ситцы» — период индустриализации, я, например, очень люблю «Синицын и К». А «Кулаки» яркое отражение коллективизации. Нет, право, я затрудняюсь сказать, какие из своих стихов Павел любил больше...»
Глава 6
Глава 6. Переписка. 1968 год. «Библиотека поэта». «Друзья и близкие,
у которых мы бывали с Павлом». 1989 год. Сборник «Воспоминания о Павле Васильеве».
Павлодар — Первые Всесоюзные Васильевские чтения. Мемориал. Послесловие.
Елена Александровна непременно отвечала на все приходившие к ней письма. Иногда ее «голос» срывался, объяснить это можно тем, что вокруг Павла Васильева ходило много всяких выдумок, наговоров — хотелось все, не имевшее к поэту отношения, отвести.
Письмо Донату Мечику.
10.6.1965 г.
Уважаемый Донат Исаакович!
Прошу извинить меня, что не сразу ответила на Ваше письмо. Несколько дней меня не было в Москве, и бандероль пришла в мое отсутствие. Рукопись прочла. В своей записке ко мне просите поделиться моим мнением и советами. Пользуясь этим правом, объективно и честно, выскажу свое мнение.
Не будем ставить под сомнение год рождения поэта, да это и не столь важно, годом раньше, годом позднее, неоспоримо только, что развитие его и мировоззрение было много старше его возраста. Когда библиографы будут заниматься Васильевым (а это будет), может быть, они и установят точный год его рождения. Я же, как писала раньше, взяла эту дату со слов его матери Глафиры Матвеевны, да и самого Павла. Кроме того, его брат Виктор пишет и печатает сейчас свои воспоминания в Павлодарской газете «Звезда Прииртышья» и указывает эту же дату.
Буду отвечать Вам по пунктам рукописи, так мне легче не пропустить того, о чем нужно сказать.
К своим стихам Павел относился весьма самокритично, никогда он не был влюблен в них и не кичился своим талантом, которого отнять у него нельзя. Правда, некоторым своим произведениям он отдавал должное, как-то — «Стихи в честь Натальи», «Иртыш», «В черном небе волчья проседь», «Соляной бунт» и ряд других. Помню такой случай: это был год 1933 или 34. В ГИХ-ЛЕ у него был договор на книгу лирики. Присланы гранки. Павел с жаром принялся за читку. А через несколько дней эти гранки нашла глубоко засунутыми в письменный стол. Когда вернулся Павел, я спросила: «Почему ты не проверяешь гранки, ведь скоро срок сдачи?» Павел пристально посмотрел на меня, и немного помедлив, произнес. «А я не собираюсь выпускать книгу». — «Как?» — «Да так, рано ей еще выходить в свет, все это не то, что могу дать, выпущу ее тогда, когда каждое стихотворение будет достойно одно другому, пусть хоть годы пройдут». На этом разговор и кончился.
Позднее в том же ГИХЛе, в конце 1936 года все же должна была выйти книга, называлась она «Путь на Семиге», но так и не вышла из-за ареста Павла. При жизни поэта отдельным издание вышла только поэма «Соляной бунт», А в те годы, когда имя его было известно не только в столице, а далеко и за пределами ее, разве он не мог издавать сборники? Конечно, мог, только слишком требовательно относился к своим произведениям, а Вы пишете о его самовлюбленности в свои стихи и о кичливости таланта.
Нежно, трогательно и бережно относился Павел к поэзии Есенина. Об этом говорят строки из стихотворения «Другу-поэту» — (Василию Наседкину, мужу Кати Есениной):
«Как здоровье дочери и сына,
Как живет жена Екатерина,
Князя песни русския сестра? »
Подражал ли он Есенину? Возможно, в ранних стихотворениях, но это подражание или, вернее, влияние было недолгим. Вскоре в творчестве Васильева зазвучало свое яркое, своеобразное, сочное, стремительное счастливое воображение, без которого, как говорил Борис Пастернак, не может быть большой поэзии. А если о некоторых стихах Есенина Павел отзывался не всегда «доброжелательно», нет ничего удивительного, разве все произведения Есенина безупречны, такие высказывания Павла
говорят только о том, как он требовательно относился к творчеству как своему, так и других.
За все время, за все те годы, когда была рядом с Васильевым и бессчетное количество раз слушала его читку, где бы он ни читал, не помню ни разу, что б он читал по бумажке, даже большие куски из поэм. А ведь, как известно, в юности память крепче, так что не могу представить Павла с бумажкой в руках, тем более тогда-то его литературное богатство в объеме было невелико.
Вы пишете, якобы Повицкий рассказывал, что в литературную среду Есенин был введен Рюриком Ивневым, так ведь это абсолютный абсурд. Достаточно прочесть автобиографию самого Сергея Есенина, том 1. Кроме того, после Вашего письма я повидалась с Львом Осиповичем, он просто истерически хохотал над такой нелепицей. Хотела увидеться и с Рюриком, но после большого горя (похоронил жену) уехал на какое-то время из Москвы. В литературную среду Есенин был введен С.М.Городецким, А.Блоком и Клюевым. Прочтите его первый том или краткую литературную энциклопедию, том 2-й.
Искать «дружбу» Павлу не приходилось. Как мне писал Н.И.Титов, на Дальнем Востоке он вечно был окружен людьми. В Москве же, например, его крепкая, настоящая дружба была с людьми много старше его, к мнению которых он прислушивался. Сам он говорил мало, за исключением только тех случаев, когда его просили читать стихи, а делал он это всегда с большим удовольствием, не заставлял себя просить дважды. Мы часто бывали в доме Ивана Михайловича Гронского, в то время бывшего редактора «Известий» и журнала «Новый мир». На его квартире часто собирались старые большевики и политкаторжане. Частым гостем был Валериан Владимирович Куйбышев, с которым у Павла была трогательная дружба. Бывал Луначарский, с которым Павел вел долгие беседы о литературе. А.Толстой, ну, те, как сойдутся, спорят о учении Гегеля, Демьян Бедный — шумливый, громкий, заключал Павла в свои объятия и просил читать стихи и старые и новые. Басни Демьяна приводили Павла в восторг. Он находил их глубокими, как говорил: «в точку эпохе».
Скромно и, пожалуй, немного застенчиво держался Павел среди этих людей, а ведь это были люди, с которыми он постоянно встречался. С жадным любопытством слушал рассказы В.В.Куйбышева о перспективах развития России, о Ленине, о партии и героизме большевиков.
Оживали легендарные герои гражданской войны и ее чудо богатыри. Когда все расходились, Павел долго ходил по комнате и без конца твердил: «Какие люди, какие люди! Ведь они же поэты, мечтатели. И какая трогательная любовь к человечеству, какое понимание нужд народа. Вот готовые характеры новых людей, людей-гигантов. Но, Боже мой, как трудно писать о них. Эти люди страшно сложны. В них совмещается все — огромный ум и воля, реальный расчет и мечта, суровость и величайшая человечность. — И все же я напишу о них, обязательно напишу». Но в связи со сложившимися обстоятельствами, осуществить этого не удалось из-за ареста.
Под впечатлением этих встреч была задумана «Красная армия». Закончена не была, остались только фрагменты.
Вас удивляет, почему в те 20-е годы имя Павла не появлялось в дальневосточной печати. А меня это не удивляет, видимо, он не был удовлетворен своими стихами, это еще раз подтверждает то, как он критически относился к своим произведениям. Но в газете «Тихоокеанская звезда» появлялись его очерки, только он тогда печатался под фамилией «Китаев». Вам, видимо, это неизвестно.
Вы пишете, что обычно свою читку стихов во Владивостоке, а это должно быть, годы 27 — 28, Павел начинал со стихотворения:
«Почему ты снишься, Настя,
В лентах, в серьгах, в кружевах? »
Это никак не может быть. Стихотворение «Песня» («В черном небе волчья проседь»), написано много позднее, уже в Москве. Впервые было напечатано в журнале «Красная Новь» за 1933 год. А стихи его не залеживались, тем более такое прекрасное стихотворение он не стал бы держать под спудом.
И, пожалуй, последнее: Вы пишете, что после встречи в Москве, около памятника Пушкину, вы вместе с Павлом пошли в редакцию журнала «Новый мир», Павел по-хозяйски раскрыл дверь кабинета. За столом сидел человек с абсолютно знакомым лицом.
— Поэт из Владивостока — Донат Мечик, — сказал Павел, дружески обнимая меня. — А перед тобой, наш любимый поэт Борис Пастернак, доставай стихи».
Борис Пастернак приходил в редакцию «Нового мира» как обыкновенный посетитель, бывал там редко, только тогда, когда приносил стихи. Он никогда не был даже членом редколлегии
этого журнала, так что сидеть за столом в кабинете редактора он никак не мог. Видимо, Вы здесь что-то забыли. Редактором журнала был Иван Михайлович Гронский.
Павел Васильев человек большого ума, большого таланта, требовательный к себе и к другим. Критику своих стихов он выслушивал с большим, я бы сказала, напряженным вниманием, продумывал сказанное критиками, и если сказанное заслуживало внимания — исправлял, а то и перерабатывал стихи, другими словами, писал новые.
Образ молодого Васильева дан не совсем правдивый, судя со слов его близко знавших людей. Павел много говорил мне о своих дальневосточных знакомых, но Вашим именем почему-то он не обмолвился ни одним словом.
Короче говоря, Ваши воспоминания произвели на меня не совсем хорошее впечатление. Это воспоминания не друга. Печатать их в таком виде не советую, чтоб спустя какое-то время не пришлось краснеть за них, как будут краснеть за свои статьи Коваленков, Макаров и др.
Извините за резкое суждение, но иначе писать не могла.
Желаю всего хорошего».
Письмо к Сергею Алексеевичу Музалевскому, написано оно примерно в 1978 году.
«...Постараюсь ответить на Ваши вопросы.
...Взаимоотношения Павла с Б.Л.Пастернаком были самые теплые, дружеские; уважающих друг друга два больших поэта.
Любимым писателем Павла был, пожалуй, Достоевский. Помню, однажды я вошла в комнату, перед Павлом лежала книга, а на глазах его были слезы. Как бы незаметно, я запомнила страницу, а потом прочла. Это было место из «Идиота» — встреча в Швейцарии Мышкина с девушкой Мэри. Да, пожалуй, это был самый любимый писатель, ну, конечно, наши классики, как в прозе, так и в поэзии.
...Вы спрашиваете, кто были враги Павла. Не враги, а завистники его таланту, его поэтической славе, те, кто подписывался под заметками о его аресте. Перечислять не стоит даже мертвых. И еще ваш вопрос. Кто «накапал»? Дело Павла я не читала, так что знать не могу, у меня могут быть только предположения, но этот вопрос не подлежит обсуждению».
Другое письмо — адресовано Павлу Петровичу Косенко 15.5.1979 г., но перекликается по теме с предыдущим:
«...Когда в тридцатых годах мы были с Павлом в Семипалатинске, нам очень хотелось побывать в домике писателя. Улица имени Достоевского существовала, но никто из жителей нам не мог указать домика, пока один пожилой человек не подвел нас к нему. Не знаю, как сейчас, но тогда на нем не существовало мемориальной доки. На нас он произвел самое тяжелое впечатление. Полутораэтажное здание, если только его можно назвать зданием, выходило окнами на улицу. Вышли во двор. На второй этаж вела деревянная полусгнившая лестница, из-за которой, оскалив пасть и громко лая, выскочил на нас огромный пес. Из открытых дверей квартиры во весь голос орало радио на казахском языке. На лай пса в дверях появилась хозяйка-казашка. Павел попросил разрешения осмотреть квартиру. Она как-то недоверчиво посмотрела на нас, а потом пригласила войти и вдруг спросила: «А что этот дом будут сносить? » Павел объяснил, что здесь жил великий писатель и нам хотелось бы осмотреть это жилище. Она покачала головой и сказала: «Не знаю, милый, когда мы сюда переехали, тут уже никто не жил». Грустно и обидно.
Я не знаю, бывали ли Вы в Семипалатинске и в этом доме, но на меня произвела тяжелое впечатление первая комната или, вернее, передняя. Я уверена, что для квартиры Алены Ивановны в «Преступлении и наказании» Достоевским была описана именно эта комната, с теми же вделанным в стены скамьями, маленьким окошечком и дверью с левой стороны в другую комнату. Я так ясно все это вижу».
Из письма к С.А.Музалевскому, когда он работал над полотном с Павлом Васильевым. Подробнее об этом можно прочитать в письмах Сергея Алексеевича.
Без даты — конец 1979 г.
«...О наружности Павла. Во-первых, он был немного смугловат. Волосы русые с небольшим медным отливом. Глаза серо-зеленые, в гневе же, почти зеленые. Ресницы обыкновенные, темнее, чем волосы».
* * *
Васильев не дожил до 28 лет. Оставил большое и достойное наследие. Следы его жизни и творческой деятельности остались во многих местах.
Прошли годы, к поиску поэзии и прозы П.Н.Васильева подключались новые люди. Интерес к наследию и личности заставил литераторов, исследователей просмотреть архивы многих городов. Результаты радовали — были найдены автографы, фотографии, посвящения и другие документы. По крохам восстанавливалось все, что когда-то было опубликовано по разным изданиям. Все находки бесценны!
Справедливо назвать имена самых активных, не равнодушных: Н.В.Банников, Л.Ф.Бондина, Л.Г.Бунеева, В.Н.Васильев, Н.П.Васильева-Фурман, П.С.Выходцев, Л.С.Кашина, В.Константинов, П.П.Косенко, С.С.Куняев, С.Ю.Куняев, Т.М.Мадзигон, А.А.Михайлов, СА.Музалевский, С.Н.Поварцев, СА.Поделков, В.П.Татенко, Е.М.Туманский, ГАТюрин, В.Д.Цыбин, С.Е.Черных, С.П.Шевченко и многие, многие другие. Честь и хвала каждому, кто внес свою лепту!
Обозначился характер поэта. Определился круг его друзей, недругов, взаимоотношения с ними. Жизнь Павла Васильева стала более объемной, выпуклой. Ровесников, свидетелей уже нет, остаются архивы — домашние, государственные и, конечно, газетно-журнальные публикации. К сожалению, до сих пор появляются откровенно враждебные и несправедливые публикации; в воспоминаниях встречаются не скажу «былины», но «небылицы», которые со временем надо отшелушить от настоящего облика поэта. Досадно, что они так и будут перекочевывать из одного издания в другое.
Первый и значительный вклад в дело памяти Павла Васильева на павлодарской земле, сделал павлодарский журналист С.А.Музалевский. В 60-е годы Сергей Алексеевич, большой энтузиаст и поклонник поэзии П.Н.Васильева, по подсказке Д.П.Багаева, нашел дом, в котором жили Васильевы. Он — вдохновитель и руководитель литературного объединения им. П.Васильева с конца 50-х годов. Он наладил связь с Москвой — Еленой Александровной. Пригласил ее в Павлодар, куда она приехала в 1967 году и привезла портрет Павла Васильева, после этого с Павлодаром установилась переписка.
* * *
В 1968 году в Ленинграде, в Большой серии «Библиотека поэта» вышел сборник стихотворений и поэм Павла Васильева с вариантами и комментариями, со вступительной статьей Сергея
Залыгина и биографической справкой о поэте Сергея Поделкова. Объем книги 608 страниц, тираж 25 тысяч экземпляров. К сожалению, Елена Александровна в подготовке сборника участия не принимала. С.А.Поделков этого не захотел. Отношения их расстроились. Елена Александровна получила ограниченное количество экземпляров книги(14).
* * *
Говорю Вам откровенно
В эти наши времена:
Вы — сестра нам золотая,
Русской славы — мать родная
И Поэзии жена.
1.1.1966 г. Василий Журавлев
Память о поэте сохранялась выходом сборников стихотворений в разных городах СССР и публикациям в газетах — «Литературная Россия», «Комсомольская правда», «Труд», «Звезда Прииртышья», «Рудный Алтай» и других. Были публикации в журналах «Наш современник», «Простор», «Сибирские огни».
Изредка в Москве в Доме литераторов проходили вечера памяти Павла Васильева. Комиссия по литературному наследию поэта фактически не работала.
* * *
Время шло. Елена Александровна старилась, приходили болезни. Я знала, что у нее бывали бессонницы, иногда снились кошмары — лагерь тяжелой серой завесой навсегда остался в ее памяти. Но приходил новый день и тетя Лена — творческий человек, не сидела сложа руки, — придумывала себе дело — рукодельничала. Так, например, сама обила диван и стулья. Вязала, вышивала, все делала с душой, вкладывала много выдумки. Вышила халат с японским рисунком, подушки на диванчик, красивую салфетку редкими старинными русскими швами. Навыки вышивания получила в школе и в лагере.
Переехав в Лаврушинский переулок, устроилась работать смотрителем в залы Третьяковской галереи. Этой работе отдалась всей душой — слушала экскурсоводов, наблюдала за посетителями, записывала смешные, забавные истории, читала литературу о художниках. Удлиненный рабочий день, бесконечный поток людей перед глазами утомляли, работала через день. В сво-
бодный день вставала поздно, пытаясь восстановить силы. Там же в галерее ей приходилось по утрам мыть мраморную лестницу — входило в ее обязанности смотрителя зала (!). Годы были уже не те. Ей уже было за семьдесят.
Страшно прозвучал диагноз болезни — рак гортани. Администрация, формально придравшись к чему-то, уволила тетю Лену из Третьяковской галереи «по собственному желанию». Она лишилась не только возможности иметь лишнюю копейку, но и быть рядом с любимыми полотнами. Печально. Она стала быстро терять зрение и почти ослепла. Пришлось делать операцию в клинике Федорова. Медперсонал отнесся к Елене Александровне тепло, внимательно — вдове русского поэта старались помочь из всех сил. После операции тетя Лена действительно кое-что стала видеть с очками плюс 14!
На зиму переезжала к нам, а лето проводила у себя в Лаврушинском. Последние два года жила вместе с нами. Ее уютная комната всегда была чистой, опрятной — казалось, что ждет гостей. Портреты я развесила под ее руководством. Она всегда готова была принять людей — к ней шли, звонили, писали. Отвечать на письма она уже не могла, а потому мысленно составляла их и потом диктовала мне. Иногда садилась за старенькую портативную «Эрику» и печатала вслепую. Разговоры, конечно же, вращались вокруг Павла Николаевича. По моей просьбе она пишет еще одну работу:
Друзья и близкие, в доме у которых мы бывали с Павлом
Гронский Иван Михайлович, бывший ответственный редактор газеты «Известия», редактор журнала «Новый мир», председатель оргкомитета Союза писателей.
Человек благожелательный и гостеприимный, редкий вечер, когда в их доме не бывало кого-либо из старых, добрых друзей или знакомых. Жена Ивана Михайловича Лидия Александровна — моя сестра. Жили они тогда на Палихе, дом 7/9 в трехкомнатной квартире. В конце 1930 года или в начале 1931 их семья переехала в Дом правительства на улице Серафимовича, дом 2. Квартира большая, в ней могло собираться довольно большое общество человек до 30, иногда и более. Редкий вечер, чтобы кто-нибудь не зашел. Люди интересные, примечательные, с известными именами. Вечер проходил дружно, весело. Все чувствовали
себя легко и свободно в этом гостеприимном доме. Пели, играли на пианино, рассказывали всевозможные истории, читали стихи. Нередко сюда приходили два старейших литератора — писатель Андрей Белый и поэт С.М.Городецкий, он бывал со своей красавицей женой. С них в свое время писал портрет И.Е.Репин. Бывали члены ЦК — это А.И.Микоян, А.И.Стецкий. И частым гостем, нет — не гостем, а желанным человеком в этом доме был В.В.Куйбышев, которого с И.М.Гронским связывала многолетняя, крепкая дружба. Из певцов бывали В.С.Сварог, прекрасный певец и гитарист, певцы Большого театра — И.Д.Жадан, И.С.Козловский, прекрасная певица А.В.Нежданова, ее муж Н.С.Голованов — дирижер Большого театра. Известная заслуженная балерина Большого театра В.В.Кригер, она часто приходила вместе с известным всему миру летчиком, спасавшим экспедицию Нобиле — Б.Г.Чухновским. Из писателей — А.С.Новиков-Прибой, Г.Серебрякова, Л.Сейфуллина. Из художников — И.И.Бродский, П.А.Радимов, он же и поэт. Из поэтов — П.Васильев, Б.Корнилов, Г.Санников.
Назвать все фамилии людей, кто бывал у Тройских, к великому сожалению, не могу, не помню, их было слишком много.
Клычков Сергей Антонович — прозаик, поэт и переводчик нескольких авторов, например, поэмы Плотникова «Мадур Ваза — победитель». Его жена Варвара Николаевна — тургеневед. Сергей Антонович, человек немного резкий, прямолинейный, как говорят, за словом в карман не лез. С Павлом их связывала крепкая дружба, несмотря на разницу в годах. У Павла есть четверостишье, которое относится к ним обоим. «Мы с тобой за всю неправду биты, Наши шубы стали знамениты. По Москве, гуляя до зари, Но мы с тобой, Сергей, пииты, Мы пииты, что ни говори». Оба хохотали над этими строчками. У Клычковых я неоднократно встречалась с Н.А.Клюевым, но о нем речь ниже. Жили они вначале на Тверском бульваре в доме 25, в доме Герцена. Позднее переехали, не помню как называлась улица, где-то около Кропоткинских ворот, кажется, Нащокинский переулок.
Наседкин Василий Федорович, поэт. Ему посвящено стихотворение Павла «Другу поэту». Его жена Екатерина Александровна, сестра Сергея Есенина. Оба они очень приветливые, гостеприимные. Бывать у них мне, да и Павлу, доставляло большое
удовольствие. Несколько раз встречала у них сына Сергея Есенина — Юрия Изряднова, это сын от первой жены, с которой Есенин еще юношей работал вместе в типографии у Сытина. Наседкин и Катя жили на Арбате, номер дома не помню, но в нем др сих пор еще находится зоомагазин.
Казин Василий Васильевич, поэт. С Казиным у Павла были хорошие, дружеские отношения. Он Павла, как поэта, ставил очень высоко, поэтому ему доставляло большое удовольствие, когда Павел бывал у них в доме. Жена его Аня была исключительно красивая женщина. Бывали у них часто. Обычно, как только мы приходили, накрывался стол, и начинались разговоры о всех событиях и новостях в нашей стране и за рубежом. Потом разговор переходил на литературу. Обсуждались только что появившиеся в печати стихи. Кого-то критиковали, других хвалили. Заканчивался вечер читкой стихов самого Павла. Об этом просили и Аня и Василий Васильевич. Павел не заставлял себя просить дважды. На этом заканчивалась наша встреча. Дружелюбно прощались и уходили. Жили они тогда в Марьиной роще.
Марьянова Марина Мироновна — поэтесса. У нее — по четвергам, как у Е.Ф.Никитиной по субботам, собирались в большинстве поэты, но бывали и художники и прозаики, потому бывать на этих «четвергах» было интересно. У нее бывал А.Блок, С.Есенин, Анна Ахматова. В ее архиве есть записи С.Есенина и стихи Блока. Жила она на Малой Дмитровке, теперь улица Чехова. Мы с Павлом бывали у нее году в 1933 — 34. Она посвятила два стихотворения Павлу, автограф у меня.
Перед портретом Павла Васильева
Как живой ты на портрете,
Смехом солнечным зовешь
Странно: нет тебя на свете, —
Лишь в портрете ты живешь.
Не могу я наглядеться, —
Память тянется к тебе
Дай душевно мне согреться,
Чтоб забыть о злой судьбе.
Как же так случилось, милый,
Звонкий голос твой угас,
Чтобы только песни жили
И твой плещущий экстаз.
Ты пришел ко мне с Зайсана,
Светлый, с радостной мечтой.
Ты покинул мир так рано,
Небо плачет над тобой.
Песня жизни не допета,
Как живой глядишь с портрета.
Москва 9.XI 69 г. Мальвина Марьянова
Касаткина Нина Матвеевна работала главным библиотекарем в Доме правительства. Очень часто бывали у них, встречали нас всегда очень радушно и тепло. Собиралась небольшая компания, все знакомые и старые друзья ее и ее мужа Александра Ивановича. Вечера проходили спокойно, дружно, весело. Иногда оставались у них ночевать. Так, 5 февраля 1937 года мы ночевали у них. 6-го пробыли до самого вечера и от них собирались поехать к Гронским, но перед тем как ехать, Павел с сыном Нины Матвеевны Виктором пошли в парикмахерскую на Арбат. Вскоре Виктор прибежал один и на мой вопрос: «Где Павел?», задыхаясь, ответил: «Ничего не понимаю. Мы выходили из парикмахерской, к Павлу подошли два человека, взяли под руки и буквально затолкнули в, стоявшую рядом, машину и увезли».
Это был арест.
Жили Касаткины на Новинском бульваре, ныне улица Чайковского дом 16, квартира 26.
Корнилов Борис Петрович — поэт. Большой друг Павла. Были у него в Ленинграде. Там же два раза встречались с А.Прокофьевым. Адрес не помню.
Асеев Николай Николаевич — поэт. Очень дружны были с Павлом. Павел глубоко уважал Николая Николаевича как человека, как поэта, интересного рассказчика, вспоминавшего встречи с Сергеем Есениным, Александром Блоком, о крепкой дружбе с Владимиром Маяковским. У меня в архиве, в папке вырезок под номером 97 есть копия письма Павла к Николаю Николаевичу из Салехарда, где мы были летом 1936 года. Жили Асеевы в проезде Художественного театра, в доме писателей.
«Здравствуйте, дорогой Николай Николаевич! Пишу Вам из Салехарда (б. Обдорск). На днях выезжаю в Новый порт — это за Полярным кругом.
Здесь страшно много интересного. Пишу залпами лирические стихи, ем уху из ершей, скупаю оленьи рога и меховые туфли в неограниченном количестве.
Как видите, не могу удержаться от того, чтобы не послать Вам и Ксане мои приветы и низкие поклоны. Я Вас страшно люблю и часто вспоминаю.
Пробуду на Севере, аж, до самой зимы. О Москве, покамест, слава богу, не скучаю. Как здесь хорошо и одиноко! А люди, люди! Вот уж подлинные богатыри — не мы.
За несколько недель здешняя спокойная и серьезная жизнь вдохнула в меня новые силы, здоровье и многие надежды.
Месяца через полтора увидимся, и я вновь с бо-о-льшущим удовольствием пожму Вашу хорошую золотую руку.
До свидания, дорогой Николай Николаевич!
Павел Васильев
1936
14 августа
Салехард
P.S. Привет супругам Кирсановым.
Что Вам привезти в подарок? »
Повицкий Лев Осипович — журналист. Дружба его с Павлом началась очень давно, году в 1926 — 27. Это было во Владивостоке, куда Павел приехал после окончания школы второй ступени. В то же время там был Рюрик Ивнев. Узнав, что Павел — поэт, устроили ему выступление — первую читку стихов. Как говорил Лев Осипович, успех был огромный. В Москве были частые встречи. Жил он на Никитской улице, ныне Герцена, номера дома не помню.
Усиевич Елена Феликсовна — критик, дочь Феликса Кона, жена старого большевика Усиевича. В доме у нее постоянно бывало много людей. Литераторы, партийные работники, часто бывали и мы с Павлом. Однажды я там встретилась впервые с Отто Юльевичем Шмидтом. Пишу об этом потому, что однажды Павел сообщил мне о том, что он познакомился с О.Ю.Шмидтом. Вскоре должен был отправиться в плавание «Челюскин», и Шмидт предложил Павлу плыть на этом корабле в качестве библиотекаря и журналиста. Павел с радостью принял это предложение, о чем и сообщил мне. Я спросила его: «А я?» Ответил — «Ты останешься дома». И вот я, увидев Отто Юльевича, — стала просить его, чтобы и меня
взяли в плавание в любом качестве — уборщицы, судомойки, я на все согласна. Шмидт обещал оформить меня и включить в команду. Но, к сожалению, плыть нам не удалось. Недели за две до отплытия Павла «затрепала» тропическая малярия, которой он временами страдал. Вместо него поплыл Илья Сельвинский. Жила Е.Ф.Усиевич в Доме правительства, улица Серафимовича, дом 2.
Клюев Николай Алексеевич — поэт. Очень интересный, умный человек, не менее хитрый, прикидывающийся добродушным, благожелательным простачком. Говорил елейным голоском, к кому бы ни обращался — излюбленным его обращением было «кутенька-ляля».
Как-то мы проходили с Павлом мимо Никитских ворот, и он предложил мне зайти к Клюеву. Я, конечно, охотно согласилась. Жил он в Гранатном переулке, и мы несколько раз встречались у Клычкова. Мне много рассказывали о его квартире, где бывали такие именитые люди, как С.Есенин, С.Клычков, П.Орешин и многие другие «крестьянские поэты», как их называли. Вошли во двор, повернули налево и подошли к двери, спускавшейся на две-три ступени вниз. Павел постучал, и двери моментально открыли. На пороге стоял красивый юноша в русской рубашке, постриженный в «скобку». Мне почему-то показалось, что он был в лапотках. Он вежливо попросил нас зайти, но сказал, что Николая Алексеевича нет дома.
Я вошла как в музей. Это была небольшая кухонька, слева плита, меня поразил четырехугольный, светлый самовар, стоявший на ней. Такой я видела в Оружейной палате, он принадлежал полководцу Суворову. Справа вешалка, под ней на полу валялся цилиндр, как мне сказал Павел: «В знак протеста цивилизации Клюев бросил его на пол». Потом вошли в комнату, так как она находилась в подвальном этаже, подоконники были очень высокие. Два окна. С левой стороны находилась стеклянная горка, сплошь заставленная фарфоровой посудой. Павел указал на изумительно красивые чашки и добавил — «времен Екатерины». Справа под окном — углом сходились две скамьи, между ними стол, все резной работы. Знатоки говорили, что это работа XVIII века. В самом углу — большой киот, заставленный иконами. Говорили, что у него даже есть икона работы Рублева. Между иконами большая лампада, в которую была опущена электрическая лампочка. Около скамьи небольшой столик и на нем пять-шесть
толстых, объемистых книг, это были рукописные Библии. Над столиком висел ковер, сшитый из множества вышитых цветными нитками квадратиков. Они были и светлые, радужные и темные — мрачные. Оказывается, на севере был такой обычай, перед свадьбой невеста должна вышить такой лоскут, на нем и сказывается ее настроение, как она — счастлива или нет. Когда лоскуты подобраны и сшиты, коврик подбивается рысьим мехом и дарится шаману. Откуда у Клюева этот ковер, не знаю. У входа в комнату печь, голландка, вся она рукой Клюева расписана цветными красками под изразцы в русском стиле. Потом небольшая спальня, подушки чуть не до потолка. В углу киот, также заставленный иконами. Когда мы с Павлом сидели за столом, из кухни вышел этот юноша с большим деревянным блюдом с виноградом, через обе руки было переброшено вышитое полотенце, как полагалось подавать кушанье в Древней Руси. Вскоре мы дружески простились и ушли. До сих пор до мельчайших подробностей помню эту квартиру — музей».
В последние годы жизни темы всех разговоров тети Лены со мной или с моей мамой сводились к Павлу. Лагерю. Потом опять к Павлу. Тетя Лена иногда вспоминала какие-то детали тюремной или лагерной жизни. Вспомнилась одна — в заключении табак, папиросы, спички, бумага, всегда были дефицитом, поэтому спичку расщепляли, резать было нечем, вдоль по длине, а потом аккуратно ею чиркали по серной стороне коробка. Картонку с серой тоже очень берегли, делили на две-три части. Конечно, много говорили о жизни «до ареста», Иван Михайлович обладал замечательным даром — памятью на факты, имена, даты — его воспоминания иногда превращались в полотна каких-то событий или в объемные портреты людей. Его рассказы дополняла Лидия Александровна.
Тетя Лена очень тепло относилась к моим детям — Диме и Егору. Дима, заканчивая факультет журналистики, дипломную работу посвятил теме — «Судьба поэзии Павла Васильева». Конечно, тетя Лена была рада этому. Он же помог подготовить воспоминания, опубликованные в «Нашем современнике» в 1989 году. (№8).
Глава 7
Глава 7. Сборник «Воспоминания о Павле Васильеве». 1989 год.
Павлодар — Первые Всесоюзные Васильевские чтения. Мемориал. Послесловие.
В конце 1989 года к 80-летию Павла Васильева в Алма-Ате в издательстве «Жазуши» вышел в свет сборник «Воспоминания о Павле Васильеве». Составители — Станислав Евгеньевич Черных и Геннадий Анатольевич Тюрин. Книга объемом 300 страниц, 25 фотографий, вышла, по тем временам, небольшим тиражом — 7 тысяч экземпляров. Незадолго до поездки в Павлодар Елена Александровна записала свое впечатление о нем: «Настоящая исследовательская работа, в которой досконально, до мельчайших подробностей — по годам и по датам, отражены все события в жизни и творчества поэта».
В книге три раздела, 47 авторов. К сожалению, объем сборника был ограничен, поэтому какая-то часть мемуаров осталась за его пределами. Составители надеялись позже опубликовать дополненный том Воспоминаний. Честь и хвала им! Станислав Евгеньевич Черных имел огромную переписку. Много ездил, встречался с людьми, в результате собрал уникальные документы, фотографии.
Показывал мне неизвестные до того снимки. Книгу представили во время Васильевских чтений в Павлодаре, а позже ее привезли в Москву.
В декабре 1989 года в Павлодаре устраивались Первые Всесоюзные Васильевские чтения, на них пригласили Елену Александровну. Она была слаба, ехать одна не могла, я сопроводила ее.
Мы, «московская бригада поэтов» — В.А. Устинов, А.С. Кузьмичевский, В.Г. Бояринов, Елена Александровна и я, сели в Домо-
дедово на самолет. Рейс на Павлодар совершался поздним вечером, где-то на грани суток. За бортом самолета расстилался глубокий чёрный бархат ночи, и только россыпь огней указывала на разбросанные внизу города. Несмотря на ночное время, мы все бодрствовали. В салоне шел оживленный разговор, Кузьмичевский подсел к Елене Александровне, и они увлеченно о чем-то говорили, потом присоединился Устинов. Все были оживлены, радовались предстоящей конференции, предвкушали интересные встречи.
Незаметно пролетели четыре часа, и мы уже в Павлодаре. Там — раннее утро. Приземлились, но из самолета нас не выпускают. Что случилось? Софиты, камеры, цветы. Павлодарцы позаботились о торжественной встрече и пригласили телевизионную съемочную группу.
«Московская делегация» выходит первой, я под руку с тетей Леной застреваю в проходе самолета. Нам все же удалось соблюсти торжественность момента. Приехали в гостиницу. Елене Александровне дали лучший номер из трех комнат. Успели умыться, позавтракать, и нас сразу повезли к домику Васильевых. Конференция состоялась в Педагогическом институте. Превозмогая боли и слабость, Елена Александровна провела несколько замечательных дней, посвященных памяти Павла. Она видела интерес к Павлу, хорошую пропаганду его творчества — ее это радовало и... скрасило последние дни жизни.
Сергей Алексеевич Музалевский и Лидия Григорьевна Бунеева были организаторами всех встреч в музеях, библиотеке, кафе, Дворце. Все прошло на подъеме, оживленно, во всем была четкость. Под конец устроен банкет у руководства города — в этом была большая заслуга Раисы Муратовны Ганиевой, зам.председателя областного отделения фонда культуры Павлодара. Устроители позаботились и о кино — и фотосъемке. Мы еще раз побывали в домике Васильевых, много говорили, много было сделано фотографий.
Воспоминания о замечательных встречах с людьми, о вечерах, организованных павлодарцами, согревали Елену Александровну в трудные минуты. Жить ей оставалось меньше двух месяцев.
Почти сразу же после поездки в Павлодар Елена Александровна оказалась в литфондовской больнице. Судьба уготовила ей быть в одной палате с женой критика Тарасенкова — автора злобных статей о Павле Васильеве в 30-е годы. Разговоров у них о мужьях, о критике, о поэзии, о том времени не состоялось. Еле-
на Александровна уже была тяжело больна. Навещая ее, я рассказывала о том, что могло ее интересовать. В те дни мне пришло от Кузнецова письмо из Оренбурга. Он выслал фотографию росписи Павла Васильева на томике «Толкового словаря» Владимира Даля. Показала его, рассказала, она была рада этой находке. Если не ошибаюсь, в те же дни Е.М.Туманский прислал мне экземпляр своих воспоминаний «Павел Васильев, каким его не знали». Воспоминания же Елены Александровны были названы «Таким я его знала», они были опубликованы раньше.
Тетя Лена умерла на рассвете 3 февраля 1990 года.
Проводить ее в последний путь пришли несколько человек — близкие люди — Светлана Кедрина с мужем, Ольга Забелина — дочь поэта Евгения Забелина, актриса московской филармонии Людмила Мальцева, фотограф Алексей Коряжкин, мой сын Егор и режиссер В.П.Татенко, прилетевший из Алма-Аты на съемки Елены Александровны. Увы, снимать ему пришлось уже похороны.
Урну с прахом захоронили в землю на Ново-Кунцевском кладбище на одной из главных дорожек — первом пересечении с центральной аллеей. Позже поставили камень, где на темном фоне выбит портрет Елены и силуэт Павла. Внизу строки из последнего стихотворения Павла Николаевича, написанного в тюрьме, «Снегири взлетают красногруды». Памятник делал мастер Константин Петрович Слепнев. Найти оформление памятника помог скульптор Н.А.Селиванов. А «познакомила» Селиванова с Павлом Васильевым — неутомимый, неравнодушный человек, влюбленный в поэзию Васильева, в его драматичную судьбу Лидия Григорьевна Бунеева. Она буквально зажгла Николая Александровича, дала ему мощный импульс для творчества. Образ Павла настолько захватил скульптора, что он очень быстро сделал гипсовый, а потом уже и мраморный бюст Павла Николаевича. Недавно исполнил и фигуру поэта, меньше метра. Его утверждающая поза нарушена некоторой беспокойной деталью — чемоданчиком, это творческая лаборатория поэта, всегда готового в любых условиях к работе, а также — в путь.
Дома сохраняется все, что имеет отношение к поэту и его верной подруге Елене Вяловой.
Елена Александровна и Иван Михайлович были уверены, что музей будет создан не только на родине поэта, но и в Омске,
Москве. Музей создан. Он живет на родине поэта в Павлодаре, где Павел начинал свои первые шаги, как поэт.
В Москве написаны многие лучшие произведения поэта. Увы, в городе пока нет ни мемориальной доски, ни мемориальной комнаты, где сохранялось бы все накопленное годами наследие. Нет и скульптурного изображения поэта. И все же надеюсь, что когда-нибудь мемориальная доска появится. Может быть, лучшим местом будет Палиха, где бывали радостные дружеские и творческие встречи поэтов. В сквере перед домом хорошо бы вписался небольшой памятник поэта работы Николая Александровича Селиванова.
Послесловие
После смерти Елены Александровны в конце февраля 1990 года в Москве в Большом зале Дома литераторов прошел вечер, также посвященный 80-летию Павла Васильева. В фойе была расположена выставка гравюр павлодарского художника-графика Виктора Поликарпова, названная «К поэзии Павла Васильева». На сцене установили портрет поэта работы Д.В.Нечитайло. В вечере участвовали С.А.Поделков, Л.Озеров, В.Цыбин, Л.В.Мальцева, выступили и казаки. Из Павлодара приехали гости, многие из них даже побывали у нас дома, среди них — Лидия Григорьевна Бунеева, Сергей Алексеевич Музалевский, Татьяна Окольничья.
В марте 1990 года меня разыскал человек, прибывший по поручению В.К.Завалишина из Нью-Йорка. Вячеслав Клавдиевич — потомок декабриста Завалишина. В 20-е годы Завалишин был знаком с Павлом Васильевым, знал о трагической гибели, слышал о реабилитации. К нему попадали публикации о Павле. В 80-е годы он разыскивал «Элен Вялову». Мы поговорили по телефону с молодым человеком и назначили встречу в Центральном аэровокзале. Он обещал какие-то доллары для Элен Вяловой. На пороге был 1990-й год, я доллары в глаза не видела и сомневалась — как мне быть — брать или нет доллары, я бы их обязательно передала музею, но все сомневалась, как это будет расценено нашими бдительными органами. Волнуясь, что встречусь с чело-
веком, близко знающим В.К.Завалишина, приехала в аэровокзал. Привезла фотографии, книжечку стихов Павла Васильева, еще какие-то сувениры и передала их для Завалишина. Милый молодой композитор, занятый коммерцией, денег мне не дал, я о них постеснялась спросить. Вячеслав Клавдиевич, косвенно узнав о сокрытии денег, был огорчен обманом молодого человека и больше ему уже не доверял.
От Завалишина пришло теплое письмо. Вот из него выдержка:
«Дорогая Светлана Ивановна! До слез тронут Вашим ласковым письмом, которое мне передал... Боюсь, однако, что он преувеличил мое значение и возможности. Я — литературный критик и искусствовед, бывший военнопленный II Мировой войны. С 1945 г. — в Европе, с 1952 г. — в США. Павла видел в своей жизни считанные разы. В начале 30-х годов я очутился в Москве в отчаянном положении. «Крестьянская газета» отказала мне и в авансе и в дальнейшем сотрудничестве. А я, грешный, рассчитывал на постоянную или даже на временную работу. Это позволило бы мне хлопотать о переводе с ленинградского университета в московский. И ничего из этого не получилось. В Москве я остался без денег и был вынужден ночевать то у одних знакомых, то у других. Павел дал мне денег на дорогу в Ленинград. Это означало, в фигуральном смысле, бросить спасательный круг утопающему. Такие вещи не забываются. Их надо помнить всю жизнь».
С Завалишиным наладилась переписка. Его письма были насыщены именами, фактами, вопросами о поэтах и жизни поэтической братии в 30-е годы. Он прислал несколько своих работ для возможных публикаций. Я пыталась их пристроить в журналы, но неудачно — ничто не было напечатано. Завалишин несколько раз передавал по 50 долларов. Извинялся, что мало. Конечно, это была помощь, а не возврат денег. Долг чести! Вспомнить о деньгах, величина и срок возврата которых стали почти эфемерны во времени!
Все, что он передал, я с оказией пересылала в Дом-музей Павла Васильева.
Елена Александровна родилась в 1909 году, при жизни Льва Николаевича Толстого. Умерла в 1990 году, на пятый год «перестройки». Прожила 80 лет, из них четыре года с Павлом. Отсидела за этот гражданский брак в общей сложности около 18 лет, правда, последние семь лет на поселении. С 1956 года и до конца сво-
их дней служила одному делу — восстановлению доброго имени Павла и возврату его творчества людям. Ушла с успокоенным сердцем. Маленькая женщина оказалась сильной, мужественной и целеустремленной, многого добилась в деле восстановления доброго имени гражданина и поэта Павла Васильева.
Написала воспоминания о Васильеве; написала главное. Свою эстафету передала дальше.
В Павлодаре создан Дом-музей Павла Васильева и в нем работают преданные Павлу Николаевичу Васильеву люди.
Гронский верил, был убежден, что музей обязательно будет, что его организация — это только вопрос времени. И он, и Елена Александровна обращались со своими письмами к руководству города.
Елена Александровна по своему создавала музей у себя дома: она собирала, накапливала из разных мест Советского Союза все, что могло относиться к Павлу Васильеву, — газеты со статьями, журналы, книги, фотографии, изображения поэта. Все это было передано Дому-музею П.Васильева в Павлодаре.
Низкий поклон организатору и создателю — просителю, ходоку по всем инстанциям, Лидии Григорьевне Бунеевой. Ее трепетная, неослабевающая любовь к творчеству П.Н.Васильева вела к людям, от которых зависела судьба Дома-музея. Назову лишь несколько имен, которые знаю — Борис Васильевич Исаев, Апсаликов, Лина Латышева, а их было гораздо больше, все они внесли свою лепту. Лина Латышева выкупила дом, в котором когда-то жили Васильевы. Выкупленный дом нуждался в реставрации. Сколько было исхожено кабинетов... не счесть! Важно одно — усилия многих людей слились воедино и Музей родился. Живет, объединяя всех, кто был причастен к прозе и поэзии тридцатых годов прошлого века, кто служил Чести и Слову.
Два рассказа Елены Вяловой
Два рассказа Елены Вяловой
Кесарь
Его звали Кесарь. Это был забавный и очень ласковый ягненок, как бывают ласковы все домашние животные, когда они все время находятся около человека.
Кипенно-белый с глазами светлого янтаря и длинными стрельчатыми ресницами, такими же белыми, как и он сам.
Кесарь был общим любимцем и баловнем всей овцеводческой бригады. Нельзя было смотреть без улыбки на те веселые коленца, которые он ежеминутно выкидывал. Вот, наклонив свою маленькую головку, отбегает в сторону и, склонив ее еще ниже, стремительно несется на тебя, пытаясь боднуть рожками, которых нет еще и в помине. То, далеко отскочив, боковым прыжком остановится на секунду, как вкопанный, посмотрит на тебя янтарными глазами и боком поскачет в противоположную сторону. Много радости доставлял нам Кесарь.
Кличку «Кесарь» он получил из-за своего необычного появления на свет.
В то время я работала зоотехником на одной из отдаленных овцеводческих ферм Казахстана. На летнюю стоянку — гурты в этот 1943 год вышли очень рано — в начале мая. Весна неожиданно дружная сразу наступила после холодной, вьюжной зимы.
Зазеленена степь, и склоны отдаленных сопок покрылись разноцветными ярко вспыхнувшими цветами. Желтые и лиловые анемоны, как шляпки кнопок, проткнули свежий ковер зелени.
Ответственная, напряженная пора окота, а в эту весну он ожидался массовым. Кроме того, в наши отары влилась опытная
партия редких в то время белых каракулевых овец, каждая голова которых была на особом учете.
С нетерпением и волнением ожидали первого приплода. Нелегка работа овцевода. От зари до зари, в погоду и непогоду шагают они по степи и сопкам, отмеривают километры с вверенными им отарами. Зорким должен быть глаз чабана, чтобы издали заметить приближающуюся опасность. Бич животновода — волки. Особенно страшны они в черные, длинные осенние ночи под непрерывно сеющим дождем. Летние стоянки наши в то время имели весьма жалкий вид. Несколько вырытых землянок, сверху покрытых чем придется, были жилищем обслуги. Несколько варков (небольшие загороженные площади деревянными или таловыми щитами) предназначались для самых маленьких ягнят.
Догорала заря, потянуло лиловым туманом с далеких сопок, за которыми скрылись последние лучи солнца. Лощина быстро погружалась в темноту. Пересчитанное, утомленное поголовье отдыхало, смачно пережевывая бесконечную жвачку. Только беспокойная овца долго кружила вокруг отары, не находя себе места.
Гаснут костры, смолкают разговоры и песни, и стоянка погружается в великую, безмолвную степную тишину. Только в сухих зарослях чия стрекочут неугомонные ночные кузнечики-цикады. Где-то свиснет запоздалый суслик, да слышится перекличка арбичей — «э-э-ээй» под высоким небом, усеянным голубыми звездами.
Я погасила свой светильник — небольшую бутылочку с керосином и ватным фитилем, заранее наслаждаясь наступившим отдыхом. В дверь моей кабины резко, торопливо застучали.
— Кто там? В чем дело? — спросила я и услышала взволнованный, задыхающийся голос, который бывает только лишь от быстрого бега. Это был наш ветврач Галкин. Он срочно вызывал меня в стационар. Через несколько минут я была там. Ветврач Галкин, в белом халате, взволнованно, быстрым шагом из угла в угол ходил по небольшой комнатке, с одним окном, выходящим на восток. На столе горела лампа «молния», зажигавшаяся в исключительных случаях. На низком столе для обработки овец, широко раскинув ноги, лежала белоснежная каракулевая овца.
От судорожного дыхания, вместе с дыханием вылетал какой-то свистящий, клокочущий звук. В темных глазах, уставленных в одну точку, застыла тоска ожидания и бесконечная боль.
Я знала эту овцу за номером 783 как высокопородистую, от которой с трепетом ждали приплода.
Галкин торопливо, сбивчиво объяснил, что с его стороны сделано все, чтобы спасти мать, дальше он бессилен, овцематка обречена на гибель, нужно спасать ягненка, а выход один — нож, кесарево сечение. Он ждал только моего последнего слова. Раздумывать было некогда. По затуманенным темным глазам чувствовалось быстрое приближение конца. Я махнула рукой, отошла в сторону, отвернулась и зажмурила глаза.
Галкину помогал санитар. Я не видела, как острый нож делал свое дело, только до моего слуха донесся глухой измученный вздох, да то же усиленное дыхание со свистом. Мне было очень нехорошо. Била лихорадка. Сколько я так стояла, не знаю.
— Ну, вот и все, — откуда-то издалека, словно через вату, донесся голос врача. Я подошла. На верстаке в луже крови неподвижно лежала овца, вздымавшиеся до этого бока, глубоко запали, голова с широко раскрытыми глазами далеко закинута в сторону, а на щеках резко обозначились две полоски от скатившихся слез. На руках Галкина трепетал белый клубок в крутых белых завитках.
Такой дорогой ценой появился на свет ягненок, имя которому мы дали «Кесарь».
Относился он к группе «сирот», в животноводстве применим этот термин, но рос он, конечно, не сиротой. К нему была прикреплена старая, опытная чабанка. Кормили его искусственно, через соску, или как здесь говорят — с рожка. В общий сакиман не пускали, и он был волен бегать там, где хотел, но бегал всегда ближе к людям. Он сделался совершенно ручным, хорошо знал кличку и несся на зов сломя голову. Каждая на стоянке рука была для него ласковой матерью. Она гладила его по шелковой спинке, что, кстати сказать, ему очень нравилось, та же рука бережно расчесывала щеткой запутавшуюся шерстку и нередко та же рука вешала на его шею веночек из степных цветов.
Время шло. Рос и крепчал Кесарь. И вот наступил день, когда его пустили в общую группу молодняка для выгона на пастбище. Все с нетерпением ждали возвращения сакмана Кати Бодненко, куда был помещен Кесарь. Как-то прошел его первый день?
— Ну и замучил же меня сегодня наш Кесарь, — так начала Катя свое повествование. — Сначала он все время держался око-
ло меня, все за мной бегал, дичился, а потом на него что-то нашло, начал носиться по степи, как обезумевший, и весь молодняк повел за собой. Они, молодые ягнята, делали все, что хотел он, а Кесарь, видимо, увидев такой простор, не знал — куда девать прыть своих молодых ног. Не успею забраться за ними на сопку, как они лавиной скатывают вниз, покружат и таким же галопом несутся на соседнюю, а впереди Кесарь, а потом снова в степь. И так целый день. Ох, и измучили они меня сегодня, — промолвила Катя и тяжело опустилась, на близ стоявший топчан.
Шли дни. Взрослел Кесарь и уже не доставлял столько беспокойства своему чабану. В отаре молодняка он стал вожаком.
Кончалось лето. Все короче становились дни и длиннее ночи.
Кесарь превратился в прекрасного, упитанного баранчика. Все его движения стали уверенными, спокойными, рассчитанными. Вскоре мы должны были переезжать на зимовье. Оставались считанные дни вольной жизни в широкой степи. Заметно укоротился день. Погода испортилась. Днем еще светило и пригревало солнце, но с началом сумерек начинал сеять непрерывный, колючий дождь. Мы тревожились, торопились с переездом, но еще не были готовы зимние помещения. Наступала пора волков. Правда, на отары они еще не нападали, но мы часто видели днем их косяки, мчавшиеся по сопкам.
И в тот злополучный день было все как накануне. Спокойно ушло на выгон стадо, спокойно, и целое, возвратилось назад и улеглось на свои отведенные места. Дождь начался сразу, моросящий, пронизывающий до костей, обещая тревожную ночь. Заранее были зажжены костры и нанесены кучи караганника. Дождь не прекращался. Была поставлена дополнительная охрана арбичей. В этот вечер все долго не спали, но усталость дала себя знать. Вдруг среди ночи раздался резкий, призывный крик ночных. Все, кто находился на стоянке, повскакали со своих постелей и бросились на крик.
Черное небо, черная степь, моросящий дождь и крик, зовущий на помощь! Волки. Это были они. Их фосфоресцирующие зеленые точки глаз мелькали среди отары, а обезумевшие овцы кружились на одном месте, и не было никакой силы сдвинуть их в направлении близ находящейся изгороди. Стучали в ведра, кастрюли, кричали до хрипоты, жгли факелы, смоченные в керосине, таким дорогим в то время, но ничто не отпугивало степных хозяев. Сколько их было, определить было трудно, но, видимо, це-
лый взрослый косяк. Мы только видели как в одиночку и небольшими группами уходили в степь овцы, отбитые волками. Целую ночь боролись с нахлынувшей стихией. Только когда начал брезжить серый рассвет, насытившиеся и опьяненные от крови волки стали убегать в степь. А когда рассвело настолько, что мы смогли оглядеться вокруг, плачевная картина встала перед нашими глазами. Большой доли овец как не бывало, а на вытоптанной, превращенной в месиво земле, валялись пораненные и с перерезанными горлами ягнята. Уцелевшие сбились в кучу, опустив головы, мелко дрожа и тяжело дыша, все ближе и ближе прижимались друг к другу. Пересчитали, пропустив через раскол. Не хватало 76 лучших племенных ягнят. Не было и Кесаря. Больно сжалось сердце, думая о его гибели.
Начались поиски угнанного поголовья. Было снаряжено несколько бидарок, присланных с главного участка. С утра до вечера носились мы по степи, подбирая трупы и еще живых, а то и просто остатки того, что раньше называлось ягненком. Три дня поисков. Кесаря не было. И вот на исходе третьего дня, усталые, отчаявшиеся, мы возвращались на стоянку. Переезжали пересохшую за лето речку. Показался тоненький серп луны, освещая прибрежные равнины и голубые далекие сопки. Скрипела галька под колесами бидарки, хрипела уставшая лошадь, звонко хлестали ветки тала по бокам повозки. Вдруг Тоня, санитарка, сопровождавшая меня, выхватила вожжи из моих рук и указала на что-то белевшее в густых зарослях. Быстро соскочили и бросились к белевшему предмету. Перед нами был Кесарь. Но какой Кесарь! Упитанное крепкое тельце ягненка было каким-то обмякшим, распластанным, словно оно глубоко ушло в землю. Передние ножки вытянуты вперед, и на них покоилась откинутая в сторону голова. Глаза закрыты. Задние ножки утопали в луже уже высохшей крови.
— Кесарь, Кесарь, — почему-то мы проговорили шепотом. Ягненок слабо встрепенулся, жалко шевельнул хвостиком, пытался поднять отяжелевшую голову, открыл затуманенные лиловой пленкой глаза и снова безжизненно опустил ее на вытянутые ножки.
Бережно, стараясь не причинять ему боли, перенесли в бидарку, предварительно устлав ее дно всем мягким, что только было на нас.
Долго болел Кесарь. Благодаря неустанной заботе Галкина и Кати Бодненко Кесарь остался жив. А через несколько месяцев
никто не мог бы сказать, что он побывал в зубах волков, только глубокий заросший шрам на левой ноге, напоминал об этом.
Вскоре я уехала из Казахстана.
Прошло несколько лет. По роду своей работы, мне вновь пришлось побывать в Казахстане, в одном из областных центров. Я шла по улице, направляясь к гостинице. В эту ночь я уезжала в Москву. Кто-то окликнул меня. Обернулась. Передо мной стоял знакомый журналист, приехавший в командировку. Разговорились. Оказывается, он приехал сюда еще на открытие сельскохозяйственной выставки, чтоб дать о ней очередной репортаж.
До отхода поезда времени было много. Он предложил посетить мне выставку вместе с ним. Охотно согласилась. Приехали на окраину города. Масса зелени. Перед нами огромные светлые застекленные павильоны, где размещался скот.
Мы долго бродили по выставке. Проходили ряды высокодойных коров рекордсменок. Светлые, красивые сементалки, огненно красно-степные ярославки, холмогорки. Они долго смотрели нам вослед своими большими печальными глазами, механически пережевывая жвачку. Любовались быками производителями, гладкими, с блестящей, как атлас шерстью, они косо поглядывали на нас налитыми кровью глазами. У некоторых в ноздри были продеты стальные кольца для усмирения строптивого нрава. Удивлялись мясистым герефордам, этим глыбам мяса в тонну, и больше, живого веса, красным с белыми подпалинами и с тяжелыми подшейниками, тянувшимися до самых ног.
Направились к выходу, как вдруг я увидела стрелку с надписью: Овцеводство.
— Пойдемте, пожалуйста, туда, — попросила я своего спутника. — Ведь долгое время мне пришлось работать с ними. И знаете, право, я очень люблю этих животных.
Мы прошли обширным двором, пересекли несколько аллей и, поднявшись на несколько ступеней, очутились в новом помещении — светлом и просторном.
Косые лучи заходящего солнца падали через стеклянную крышу, окрашивая в золотистый радостный свет все помещение и находившееся в нем поголовье. Перед нами потянулись загороди с молодняком. Все это живое, молодое, прыгало, скакало, не обращая на нас никакого внимания.
Метисы, мериносы, курдючные, у меня уже начало рябить в глазах. Мы медленно продвигались к выходу. «Каракулевые» — гласила вывеска.
— Вот, что мы обязательно должны посмотреть — потянула я за рукав своего спутника и быстро направилась к вывеске. Снова варки, снова отдельные загородки.
— Какие красавцы, — вырвалось у меня и, указывая на редких сур, золотистых овец. Дальше шли черные, белые, серые всех оттенков. Мое внимание привлекла отдельная клетка, в которой стоял баран, гордо и смело поглядывая на окружающих, глазами светлого янтаря. — Не может быть! — прошептала я и бросилась к клетке.
Прежде чем прочитать табличку я внимательно оглядела барана. Но как он вырос, какие прекрасные завитки, какой экстерьер. Я позвала: «Кесарь, Кесарь», — медленно повернулась голова на сильной шее. На мгновение янтарные глаза встретились с моими, а через секунду он безразлично отвел их и, высоко закинув голову, кончиком рога почесал себе спину. Я посмотрела на табличку. Она гласила: Совхоз... Казахстан. № 2813, кличка «Кесарь».
Он не узнал меня. Даже капельки воспоминаний не промелькнуло в его глазах. Мне стало грустно.
Так неожиданно произошла моя встреча, последняя, с Кесарем, нашим общим любимцем бригады.
Необыкновенная дружба
На самой окраине города, там, где старые яблони раскинули свои корявые ветви, стоит маленький домик под зеленой крышей. Своими тремя окошечками с чистенькими стеклами и резными ставнями весело и приветливо смотрит он на улицу. Живет в этом домике синеглазая шалунья Ниночка со своей мамой. Живут они вдвоем. Работы маме хватало на целый день. С большой заботой и любовью занималась она своим нехитрым хозяйством. Для каждой животинки находилось у нее доброе слово, будь то коза, курица или ленивый кот Брыська. И этому лентяю уделяла она много ласки, хотя и пользы от него не было никакой. Даже мышей не умел ловить. Как-то однажды соседские ребятишки принесли живую полевую мышь и положили ее под самый нос Брыся. Сжалась бедная мышка от страха в комочек, глазки закрыла, засунула головку меж лапок. А кот равнодушно посмот-
рел на эту зверюгу, понюхал, потрогал лапкой, два-три раза лизнул ее своим шершавым языком, а потом зевнул, неторопливо отошел, растянулся на травке, словно бы говоря: «не мешайте мне отдыхать».
Хватало забот и девочке-хлопотунье на целый день. То нужно сбегать в сад — посмотреть не поспели ли ягоды, то забежать на огород выдернуть морковку или поискать в густой зелени свежий огурчик, то цветы полить на клумбе, а то просто посидеть на крылечке со своей куклой.
Но сейчас Нина ходила озабоченная. На днях у их курочки Рябушки должны появится цыплята. Когда устраивалось гнездо, клались яйца и сажали курицу, Нина, конечно, была тут же. Заглянув в корзину, она спросила: «А где же цыплята? » — «Они будут ровно через три недели вот из этих самых яичек», — объяснила мама. С удивлением и недоверием посмотрела девочка, отошла задумчиво, но с этого дня покой ее был нарушен. Боясь пропустить появление цыплят, по несколько раз в день заглядывала она в чуланчик — тихонько на цыпочках, затаив дыхание, входила туда, где в темном уголку сидела курица. Первое время, видя подходившую непрошенную гостью, курица начинала сильно беспокоиться, зло косилась, перышки поднимались дыбом — и все норовила клюнуть девочку, если та слишком близко подсаживалась. Но вскоре к этим частым посещениям привыкла, спокойно сидела в гнезде, закрыв глаза, словно спала.
Однажды утром за завтраком Нина отодвинула от себя тарелку с вареными всмятку яйцами, которые очень любила, заявив, что есть их не будет. На обеспокоенный вопрос мамы, не больна ли она, Нина отрицательно замотала головой, сказав, что не хочет есть живых цыплят. Долго пришлось убеждать девочку, что яйцо и цыпленок это не одно и то же. «А вот скоро у Рябушки будут настоящие живые цыплята», — весело заявила мама. После этого все чаще и чаще навещался заветный чуланчик. Но там по-прежнему было тихо.
И вот однажды утром, когда Нина еще лежала в своей кроватке, вошла мама и сказала: «Что ты лежишь так долго? У Рябушки уже появились детки». Не прошло и минуты, как Нина была там. Два белых шарика копошились около курицы. Восторгу и радости девочки не было границ. Она прыгала, смеялась, визжала от удовольствия, чем привлекла внимание Брыся. Несмотря на свой ленивый характер, он моментально примчался в
чуланчик, откуда немедленно, с позором, был изгнан. Но любопытство было так велико и мучительно, и так непонятен тонкий писк, раздававшийся из темноты, что он, нет-нет, и снова подходил, заглядывал в щелку.
К вечеру вылупилось еще три цыпленка. На утро — один. Остальные одиннадцать яиц не проявляли никаких признаков жизни. За ночь еще три новых жильца появились на свет. А из двух яичек, хотя они были еще целыми, раздавался слабый стук, словно бы кто, изнутри, по скорлупке стучит маленьким молоточком.
Какая-то странная история творилась с Рябушкой, девять цыплят за три дня, да и сама Рябушка начала проявлять признаки явного беспокойства, видимо с ней такое приключилось впервые. Она заглядывала в гнездо, перекатывала яички ножками и клювом, звала их, как бы торопя покинуть скорее скорлупку. Но цыплят все не было. Вылупившихся, пришлось посадить отдельно в ящичек, предварительно для тепла подостлав туда мягких тряпочек и ваты. Но они все время жались к стенкам и жалобно пищали. Брыська не отходил от ящика, он приподнимался на лапки, заглядывая через край. Его отгоняли, видя, что кроме любопытства он не проявляет к ним никаких злостных намерений, перестали обращать на него внимание.
И вот однажды днем, забежав в кухню, Нина остолбенела в дверях. Она громко начала звать маму, работавшую в это время на огороде. Услышав крик дочери, предчувствуя какую-то беду, она быстро прибежала, и такая же пораженная остановилась в дверях.
В ящике, во всю ее длину, лежал развалясь кот, а в его длинной пушистой шерсти копошились с большим удовольствием, согретые его теплом, цыплята. Один даже забрался на широкую спину своего опекуна и, видимо, чувствовал там себя прекрасно. А кот? Кот умиленно щурил глаза и блаженно мурлыкал свою бесконечную песенку.
Только на восьмой день под курицей не осталось ни одного яйца. Все семнадцать цыплят были живы.
Долго не могли понять этой странной истории с курицей, пока случайно не узнали, что виной всему было Нинино любопытство. Ей было интересно, как это начнут появляться цыплята. Вот она в течение недели и разбивала яички, все думала там увидеть живого цыпленка, а взамен разбитых, подкладывала новые из
корзины, стоявшей на полке. Видя, что в разбитых яйцах никаких цыплят нет, перестала дотрагиваться до гнезда. Стала ждать, ведь мама же обещала, что они будут вылупляться — мама никогда не обманывает.
Когда под курицей не осталось ни одного яйца, забрали у Брыся его приемышей и подпустили к настоящей матери. Что тут было! Кот бежит к цыплятам, курица, распушив хвост и крылья, бросается на него в испуге за жизнь своих детей. Цыплята пищат. Крик, шум. Пришлось Брыся запереть дома, а клушку с цыплятами перевести в сарай. Долго Брысь не мог забыть незаслуженно нанесенной ему обиды. Долго ходил он со странно вспухшим носом. Несколько раз во дворе пытался подходить к ним, но зоркая Рябушка еще издали чувствовала приближение своего врага — снова сыпалось немалое количество ударов. Вскоре у кота пропало всякое желание подходить к цыплятам. Наоборот, даже если он где-нибудь случайно натыкался на них, поспешно, со всех ног удирал.
Так и окончилась эта необычайная дружба кота с цыплятами.
Два рассказа Павла Васильева, не публиковавшиеся с 1930 г.
Два рассказа Павла Васильева, не публиковавшиеся с 1930 г.
Та-фуин
Море вздрагивает огромным телом, пестрым от голубых и серебряных пятен. Береговые камни, от облепивших их чаек, кажутся обрызганными известью.
Эти острые камни все до одного знакомы морякам. Моряки наделил их самыми разнообразными и причудливыми названиями. От Владивостока до бухты Та-фуин их множество. «Пять пальцев», «Недотрога», «Дядя тонет».
...Крабоконсервный Та-фуинский завод Дальгосрыбтреста встал перед нами из-за зеленого крутого полуострова совершенно неожиданно, теснимый с берега кучей китайских фанз, а с моря осажденный стаями белокрылых шаланд.
Первое, что бросается в глаза на Та-фуине — это его необычайная оживленность, его деловитость.
Сезонники работают упорно, уверенно — «сдельно», и жизнь на Та-фуине лихорадочно пульсирует.
...Улов богат. Целую ночь продремавшие в море шаланды шумными стаями спешат в бухту. Они бегут охваченные попутным ветром, движимые ближайшими звонкими «юлами», их ведут, захлебывающиеся собственным дыханием, катера.
— Ребята, оставляй поденщину! Иваси везут! Живо!
На помосты пристаней ложатся тяжелые сети, полные блестящей серебряной добычи. С корзинами и ведрами спешат отцепщики, длинными лентами притягиваются носилки...
...Иваси пришла. Освобождай чаны в засольном сарае! Дроби лед! Подтаскивай соль!
...Скуластый, бронзовый от загара, носильщик берет несколько штук иваси и встряхивает их на ладони:
— Жирная, черт. Тяжелая... як печенка.
Человеческий муравейник кипит. Серебряным дождем сыплется иваси, течет десятками, сотнями тысяч на завод, в засольный:
— Завал...
Беспрерывная, неудержимая удача улова, тонущие от тяжести пойманной рыбы сети, загруженные десятками тысяч центнеров иваси шаланды, «золотая лихорадка» рыбных промыслов. Все отодвинулось на задний план, все поглощено жирной, пришедшей бесчисленными стадами, рыбой.
— Иваси идет...
Шаланды приходят с моря по несколько раз в сутки. Не хватает пристаней для причала, не хватает чанов для засола, перегружен завод. Прямо на берегу роются огромные ямы, и иваси десятками тысяч засаливаются прямо в них. Ею же наполняются старые, вытащенные на берег кунгасы, бочаги, чаны.
Завод задыхается от рыбы. Жаркий тафуинский песок перемешан с рыбьей чешуей.
В такие дни рабочие Та-фуина забывают, что такое сон. Некогда спать, рабочих рук не хватает.
— Иваси идет...
Та-фуинский завод работает в три смены: с марта по май и с сентября по январь идут «крабовые сезоны». Тогда катера и баркасы привозят с моря груды огромных неповоротливых крабов.
От всего большого паукообразного тела краба берется самая незначительная часть — крабье мясо. Желтоватые, бугорчатые панцыри отбрасываются.
Крабные сезоны — сезоны спокойные — «ленивые», как говорят рыбаки. Впрочем, ленивы они только в отношении улова. Их спокойствие часто прерывается неожиданными штормами, благодаря которым Японское море заслужило свое название: «кладбище кораблей».
...Третий сезон — ивасевый, с июня по ноябрь. Стремительный и полнокровный, он захлестывает завод по горло.
Тафуинский завод раньше принадлежал частнику. Только в 1926 году он перешел к Дальгосрыбтресту. В 1927 году Дальгосрыбтрест произвел материальное переоборудование завода. Программа завода 1927 — 28 годах исчислялась в триста тысяч рублей, а в 1928 — 29 году в один миллион сто тысяч рублей и на 1929 — 30 начисляется в полтора миллиона рублей.
Закладывается новый, утилизационный завод для выработки из отходов рыбной муки и технического рыбного жира.
...Чернобородый, побуревший от солнца и ветра рыбак налаживает парус шаланды. Он медленно отирает лицо, посеревшее от морской соли, и спрашивает:
— Издалека сюда приехали?.. А я вот из Смоленска.
Говорит раздельно, не торопясь.
В разговор вмешался рябой, узкоплечий парень в вышитой рубахе.
— А мы иркутские. Прошлый год на Лене работали.
* * *
Самое больное место Тафуинского завода — это его сезонность. Соответственно сезонами приливает и отливает рабочая сила. Сюда собираются представители всех районов Советского Союза. Здесь можно встретить и светлоголового олончанина, с неуклюже-медвежьей фигурой, и хлесткого на язык украинца, и вятича, и пермяка, и астраханца. Все они приехали на заработки, на время. Хватать деньгу и, айда, обратно к семье.
Поэтому-то и нельзя было создать здесь основного ядра квалифицированных рабочих, нельзя вести глубокую культуру работы. Нельзя было создать кадры выдвиженцев и высококвалифицированных рабочих.
А между тем переход с сезонной на постоянную работу вполне осуществим и целесообразен. Перерыв между сезонами всего каких-нибудь шесть недель. В это время рабочих можно было бы занять хозяйственными и производственными работами и, таким образом, сохранить необходимое квалифицированное ядро. Есть прямой расчет в эти шесть недель развить бешеным темпом культурно-просветительскую работу и учебу.
Ночью Та-фуин одевается в бусы туманных электрических огней. По литой поверхности моря ложится длинная, блестящая дорога в открытое море; на лукавых, воркующих волнах покачиваются рыбацкие шаланды, стерегущие великий поход иваси.
Завод охвачен клубами пара, залит ослепительным светом электричества. Стучат закаточные машины, гремит автоклав, скользят бесконечные ленты сардин.
Завод не знает отдыха. Он работает круглые сутки.
Газ. «Голос рыбака» № 3 (291) от 11.1.1930 г.
Город рыбаков Хан-Шинь-Вей
Розовые облака и чайки плывут к горизонту. Там начинается море. В туманы можно смотреть не прикрывая глаз — солнце почти упало. С набережной в море вглядываются женщины, одетые в белые платья.
Там, где набережная перекрещивается с Тигровой улицей, синие, лоснящиеся утесы сползают в остекленелые воды Амурского залива.
В красной стеклянной пыли проходят шаланды. Их бока испещрены дегтем. Это настоящие бродяги — обвеянные всеми ветрами, от зюйда до норда.
На другом берегу залива начинается Корея. Белые строения города — лепятся позади, террасами взбираясь на крутые сопки. Шторы подняты. Люди провожают закат и косые паруса безызвестных рыбаков.
Китайцы продают пучки белых и желтых цветов, предлагая их на гортанном древнем наречии Хубей.
Город охвачен туманами — напоминающими ему старинное название — Хан-Шинь-Вей — залив трепангов.
Владивосток — советский торговый порт. В бухте Золотой Рог длинные караваны кораблей, отбрасывающие черные, уголь-
ные тени. Если вглядеться, можно различить на хлопающих флагах — японское солнце, французского петуха и игрушечное небо Соединенных Штатов.
Через бухту вас перевезут на прыгающей лодке за пять копеек, управляемой юлой, — прямо к Соленой Базе.
«База» расположена у самого «горла» бухты.
Мимо нее, вспенивая воду на десятки метров кругом, проходят тяжеловесные океанские пароходы.
Пароходы идут в Хокодате, Еддо, Сидней, Сингапур — во все города мира. Рядом с ними шаланды кажутся неподвижными и до смешного маленькими.
Шаланды кружатся у Владивостокских побережий подобно чайкам. Они охотятся. Возвращаясь, они везут в трюмах груз камбалы, корюшки, иваси и других рыб, которыми изобилуют воды Японского моря.
Недалеко от Семеновского рынка сделана искусственная гавань. Влажный, серый гранит далеко врезывается в море, защищая причалившие суда от беспокойных волн.
Здесь в воздухе витает специфический запах рыбьего жира и чешуи. Серебряные полоски, упавших с носилок рыб, покачиваются у берега среди дынных корок и других отбросов. Вот подошла корейская шаланда полная мокрых, почти черных парусов и рыбы. Начинается сортировка. Высокий, полуобнаженный кореец, с волосами, завязанными на затылке пучком, просыпает в ведро блестящий дождь рыбы...
— Есь... Лыба есь…
Он быстрым движением вылавливает из сетей какую-то странную рыбу с широко расставленными глазами и начинает пинать ее ногой. Рыба надувается и делается похожей на футбольный мяч.
Вытаскивают запутанного в сетях осьминога. Прохожий матрос останавливается, глядит некоторое время и сплевывает: «Доктор». Так зовут здесь осьминога.
Едут все новые и новые шаланды. Зюйд-вест кренит их на бок, выравнивая их в длинные прямые линии.
Владивосток может по праву считаться городом рыбаков. Сюда приезжают, чтоб вновь уехать, рыбаки Та-фуина, Находки, Камчатки и всех бухт, расположенных по побережью вплоть до Сахалина.
На бесчисленных мысах и по берегам бухточек, окружающих город трепангов, расположены ловецкие селения, доставляющие сотни тысяч центнеров и тонн рыбы.
Главные базары Владивостока — Семеновский и Мантуевский — наполнены рыбой, крабами, челимсами и другой живностью моря. У кооперативных ларьков стоят бочки, полные вкуснейшей из сельдей — иваси, на бочках марка Госрыбтреста. Основная масса рыбодобычи находится в руках у государства. Расширяются масштабы ловли рыбы и работы над ней. Ширится коллективизация ловецких артелей.
Углубляется культработа.
Это особенно ярко видно на том, как прошел заем индустриализации среди рыбаков Владивостока и его бухт. Рыбаки-китайцы и корейцы — подписывались целыми артелями на заем в двойном и тройном размере оклада.
На рыбных производствах можно посмотреть длинные листы с титулом: «даем в фонд индустриализации». Внизу отмечены цифры 50, 60, 70, 100, 200 (рублей) и сбоку от них узорчатые гирлянды-подписи безызвестных Ван-Фи, Ли-Чанов, ЯнТун-Дао и др.
Но профсоюзная и культурная работа все же еще много заставляет желать. Да и в самом Владивостоке нет приличных рыбацких клубов, в которых бы морские труженики могли найти отдых, развлечения, учебу.
Очень часто русские ловцы при прибытии с производства идут в кабачки вроде «Л-ля-фуршет» или «Чокнемся, медуза», а китайцы и корейцы, в так называемые, китайские кварталы.
В китайских кварталах, по облинялым, серым стенам каменных коридоров наклеены синие и желтые объявления китайского театра и на углах вертлявые фокусники размахивают дребезжащими трезубцами.
Из раскрытых харчевен несется одуряющий запах вареных крабов, сои и пельменей. Бои у дверей зазывали гостей призывным и монотонным криком: А-о-э-э-э...
Здесь, в приземистых, темных харчевнях можно обыкновенно встретить большую часть приехавших в город отдыхать ловцов. Это плохо. Потому что вслед за харчевнями можно последовать (и часто следует) опио-курильня, хабаровская водка, настоянная на табаке, контрабанда.
Китайские и корейские профклубы должны повести решительную борьбу с отживающими свой век, подгнившими «китайскими кварталами».
— Гут бай! Вери вел...
— Чудак, ты не бормочи. Ты меня пойми. Я тебе говорю Магдональд — тьфу, дрянь! Какое он, к черту, рабочее правительство? — Провокатор, Понимаешь? Про-во-катор! Ну, нет! А вот рот-партия — это по нас. Пролетариат... Ленин... Понимаешь? Гут бай — одно слово.
— Гут бай, — повторял англичанин и улыбается. Коричневолицый, обветренный рыбак склоняется к нему.
— Нужно фронт крепить. Рот-фронт. Ты пролетарий и я — пролетарий. И точка. Вери вел.
Их трое: русский ловец, китаец и английский матрос с корабля «Индиан-Сити». Все они веселы и крепкогруды.
Русский поворачивается: «Вот никак (он тыкает шутливо в сторону англичанина) с Ваней объяснить не можем нашу пролетарскую программу». Ваня, известно, китаец, а мы — тоже люди неученые, из Иркутска.
Сквозь окно кафе видно, как движется по проспекту, залитый солнцем, человеческий поток. Летят пестрые зонты японцев. Вдали, синим фаянсом, блестит бухта.
Газ. «Голос рыбака» № 24 (313) от 30.3.1930 г.
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Следственное дело № 17331 Вяловой Елены Александровны я читала 2 июня 1998 года, до меня его никто не смотрел.
Номер 17331 в пятидесятые годы был перенумерован в — Р 12968 (р — реабилитация). ДЕЛО маленькое — здесь я приведу почти все. Реальность мы не представим, но пусть «погружение» в документы тоже произведет свое действие.
Опись документов, наблюдающихся в следственном деле № 17331 Вяловой Елены Александровны
1. Ордер № 580 на арест Вяловой Е.А.
2. Анкета арестованной Вяловой Е.А.
3. Протокол обыска от 7.2-38 г. у Вяловой
4. Квитанции № 13516, 13517 и 9834 на вещи и документы, изъятые у Вяловой Е.А
5. Справка на арест Вяловой Е.А.
6. Постановление о предъявлении обвинения
7. Протокол допроса обв.Вяловой Е.А.
8. Протокол об окончании следствия
9. Постановление о передаче следственного дела № 17331 на рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР
10. Пакет с личными документами Вяловой Елены Александровны
Опись составил Оперуполномоченный 4 отд.ГУГБ мл.лейтенант Госбезопасности Вихнич
16.2.38 г.
Дело проверил 14.4.48 г. (подпись неразборчиво)
Разная переписка
Протест ИВП (?)
Определение ВК
(Вся орфография сохранена — С.Г.)
Лист 1.
Ордер № 580 7 февраля 1938 г.
Выдан... Управления Государственной Безопасности НКВД Шишканову на производство ареста и обыска Вяловой Елены Александровны.
Адрес: 4-я Тверская-Ямская ул., д. 26, кв. 10.
Лист 2.
Анкета арестованного 7 февраля 1938 года:
1. Вялова
2. Елена Александровна
3. Дата рождения: 4 мая 1909 года
4. г.Оса Пермской губ.
5. Место жительства: Москва, 4я Тверская-Ямская, 26/2, кв. 10.
6. Профессия и специальность — лаборант физического ка бинета.
7. Место службы и должность — рабфак им.Кирова.
8. Паспорт МТ 606924.
9. Социальное происхождение: родители умерли.
(На допросе 15 февраля зафиксируют, что отец был владельцем аптеки, мать — фельдшерицей — С.Г.)
10. Социальное положение — служащая
а) до революции —
б) после революции — училась, потом работала
11. Образование — девятилетка
12. Состав семьи: две сестры, Лидия Александровна Гронская — Дом правительства, кв. 20. Школьникова Ольга Александровна, адрес не знаю, живет где-то около Ново-Девичьего монастыря. Чем занимается в данное время, не знаю, т.к. больше года не имею с ними никакой связи»
Лист 3.
Протокол обыска, при котором присутствовал дворник Корольков. Взяты: 1 — паспорт на имя Вяловой Е.А. № 606924.2 — разная переписка. Обыск производил Шишканов.
Примечание: запечатана одна комната 13 м.
Л и с т 4.
Квитанция № 13516 о принятии от Вяловой Е.А. денег 44 р. 71 коп.
Лист 5.
Квитанция № 13517 о приеме Государственного внутр. Заем 2-й пятилетки выпуска 4-го года на сумму 165 руб.
Лист 6.
Квитанция № 9834 на вещи и документы. Вещи — чемодан, пояс, галстук, мыльница, подушечка, кошелек, пояс с резинками.
Лист 7.
Справка.
«Вялова Елена Александровна, 1909 г.рожд., урож. Пермской обл., г.Оса, беспартийная, работает лаборанткой на рабфаке им. Кирова. Проживает г.Москва, 4-я Тверская-Ямская ул. Д.26, кв.10, телефон Д-1-13-35. Вялова Е.А. является женой активного участника контр-революционной террористической организации Васильева Павла Николаевича (литератор, работник газеты «Известия»), осужденного Военной Коллегией Верхсуда СССР 16/УП-37 к ВМН.
Вялова Е.А. детей не имеет
Пом.нач.4 отдела ГУГБ
Майор госуд.безопасности /Гатов/
4 февраля 1938 г.»
Лист 8.
Утвердил 21 февраля 1938 г Пом.нач. 4 отд. ГУГБ майор Госбезопассности Гатов.
«Постановление об избрании меры пресечения, и предъявления обвинения
Город Москва 1938 г. февраля 15 дня.
Я, мл.лейт.госбезопасности Вихнич А.Ф. оперуполномоченный Первого отд. Четвертого Главн. Управл. Госбезопасности НКВД, рассмотрев следственный материал по делу № 17331 и приняв во внимание, что гр. Вялова Е.А. изобличается в том, что она, будучи женою активного участника контрреволюционной террористической организации Васильева Павла Николаевича, зная о его контрреволюционной деятельности, не сообщила соответствующим органам Советской власти, способствуя совершению к/р преступлений, являясь его соучастницей.
Постановил:
Гр. Вялову Елену Александровну привлечь в качестве обвиняемого по ст. 17-58-8 и 58-12 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей в Бутырской тюрьме».
(Выделено мной. Не сразу и поймешь, что речь идет о карцере, в котором тетя Лена пробыла месяц, об этом факте не рассказывала, но упоминала. А вот и документы для основания наказания.)
Лист 9.
Протокол допроса 15 февраля.
Лист 10.
«Показания обвиняемого Вяловой Елены Александровны февраля 15 дня 1938 г.
Вопрос: С какого времени Вы проживали с мужем Васильевым Павлом Николаевичем?
Ответ: Со своим мужем Васильевым Павлом Николаевичем я проживала с 1933 года по день его ареста, т.е. до февраля 1937 г.
В: Ваш муж Васильев Павел Николаевич арестован как активный участник контрреволюционной террористической организации. Дайте показания о его контрреволюционной деятельности и о его соучастниках?
О: О контрреволюционной деятельности моего мужа я ничего не знаю.
В: Честные ответы надо давать следствию.
О: Я даю честные ответы, что ничего о нем не знаю.
В: Это нечестный, лживый ответ. Вы со своим мужем Васильевым П.Н. проживали совместно с 1933 года. За это время Вы были достаточно осведомлены о его контрреволюционной деятельности и напрасно Вы скрывали до В./ареста и сейчас. Следствие требует от Вас честных, правдивых показаний.
О: Повторяю о контрреволюционной деятельности моего мужа и его соучастниках я ничего не знаю.
В: Дайте показания о друзьях В/мужа и их контрреволюционной деятельности.
О: Он был дружен с Ерикеевым (имени, отчества не знаю), кажется, зовут Ахмет, работает в ГИХЛе, в отделе переводной татарской литературы, Тройский Иван Михайлович — муж моей сестры Лидии — быв.редактор газеты «Известия» и редакции «Новый мир» — об их контрреволюционной деятельности я ничего не знаю —
Записано с моих слов верно, мною лично прочитано, в чем и расписываюсь — Вялова»
Лист 11.
И опять допрос 15 февраля. Это и есть конвейерный, следующий один за другим допрос — изнурительный, изматывающий арестованного до последней степени, когда обвиняемый соглашается со всем, о чем ни спросят. Вопросы те же:
«В: Вам предъявлено постановление о привлечении В/ответственности в качестве обвиняемой по ст. 17-58-8 и 58-12 УК РСФСР за то, что Вы будучи женою активного участника контр-
революционной террористической организации Васильева Павла Николаевича, зная о его контрреволюционной деятельности, не сообщила соответствующим органам Советской власти, способствуя совершению к/р преступлений являясь его соучастницей.
Признаете Вы себя виновной в предъявленном Вам обвинении?
О: Нет, не признаю —
Записано с моих слов верно, мною лично прочитано, в чем и расписываюсь. Вялова.»
Лист 12.
Протокол об окончании следствия.
Лист 13.
Постановление от 21 февраля 1938 г.
утвержденное Пом.нач. 4 отд. Майором Госбезопасности
Гатовым
1938 года, 17 февраля. Я, оперуполномоченный 4-го отдела ГУГБ НКВД — мл.лейт. Госбезопасности Вихнич, рассмотрев следственный материал на Вялову Елену Александровну, жену активного участника контрреволюционной террористической организации Васильева Павла Николаевича (литератор), работник газеты «Известия», осужденного Военной Коллегией Верх.Суда СССР 16/УП-1937 года к В.М.Н. - {расстрел. - С.Г.)
НАШЕЛ:
Вялова Елена Александровна, 1909 года рождения, урож.города Оса Пермской губ., беспартийная, со средним образованием, дочь владельца аптеки в гор.Гороховицы, (так в оригинале) лаборант физического факультета Московского сварочного техникум и Рабфака им.Кирова, русская, гр-ка СССР. Детей не имеет.
Вялова Е.А. является женой Васильева Павла Николаевича, проживала совместно с ним с 1933 года по день его ареста, т.е. до февраля мес. 1937 года.
Лист 14.
Принимая во внимание тяжесть совершенного преступления Васильева Павла Николаевичам соучастие Вяловой Е.А. в к.-р. преступлениях своего мужа —
ПОЛАГАЛ БЫ:
Следственное дело № 17331 по обвинению Вяловой Елены Александровны направить на рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР.
Оперуполномоченный 4 отдела ГУГБ
Мл.лейтенант Госбезопасности Вихнич
«Согласен» оперуполномоченный 4 отд.ГУГБ
мл.лейтенант Госбезопасности Оршацкая»
Лист 15.
Выписка из Протокола Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР от 21 марта 1938 г.
Постановили: Вялову Елену Александровну — как члена семьи изменника родины — заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на ПЯТЬ лет, считая срок с 7/И-38 г. Дело сдать в архив. Выписка направлена Бут.т. 2/IV-1938 г. Направлена в Темлаг с/о» (Темниковские лагеря Мордовии. — С.Г.)
Лист 16.
Пустой конверт, вероятно, в нем были тюремные фотографии.
Лист 17.
«Справка по архивно-следственному делу №268865 по обвинению бывшего литератора Васильева Павла Николаевича, 1910 года рождения, уроженца г. Зайсан, Семипалатинской обл. Васильев П.Н. арестован 8 февраля 1937 г. и 15 июля 1937 г. осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР по ст.ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР к ВМН.
Главной Военной Прокуратурой по этому делу Васильева произведена проверка в порядке по ст.ст. 37377 УПК РСФСР, которой установлено, что он был осужден необоснованно.
Дело по обвинению Васильева с Заключением Главной Военной Прокуратуры направлено в Военную Коллегию Верховного Суда СССР, для прекращения по п.5 ст.4 УПК РСФСР.
Как на предварительном следствии, так и в суде Васильев виновным себя признал. По материалам дела Вялова-Маркова не проходит.
Справка составлена в связи с проверкой обоснованности осуждения Вяловой-Марковой Елены Александровны.
Военный прокурор отдела ГВП
Майор юстиции Ожегов
29 марта 1956 г.»
Лист 18.
«Особый контроль. Секретно
В Военную Коллегию Верховного Суда СССР
Протест (в порядке надзора)
По делу Вяловой Е.А.
21 марта 1938 г. Особым Совещанием при НКВД СССР заключена на 5 лет в исправительно-трудовой лагерь — Вялова Елена Александровна, 1909 г. уроженка г.Оса, Молотовской обл., беспартийная, до ареста — лаборант физкабинета Московского сварочного техникума и рабфака им.Кирова.
Основанием к аресту и осуждению Вяловой послужило то, что ее муж Васильев Павел Николаевич 15 июля 1937 года Военной Коллегией Верховного Суда осужден как участник контрреволюционной террористической организации.
Проверкой установлено, что Васильев был осужден необоснованно и дело по обвинению его с Заключением Главной Военной Прокуратуры направлено в Военную Коллегию Верховного Суда СССР для прекращения по п.5 ст.4 УПК РСФСР
Необоснованным является и осуждение Вяловой.
На основании изложенного и руководствуясь ст. 16 Закона о трудоустройстве СССР, Союзных и Автономных Республик,
Прошу:
Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 21 марта 1938 г. в отношении Вяловой Елены Александровны отменить и дело о ней прекратить за отсутствием состава преступления.
Приложение: дело в 1 т.
За зам.генерального прокурора СССР
Полковник юстиции И.Мякин(?)»
На оборотной стороне: Вялова Е.А. проживает по адресу: Москва, Боровское шоссе, д. 24, кв. 21. отп. 3 экз. 1-2 дело. 3 — НП. Исп. Ожегов Отп. Боярская 2.4.56. № от 22602 рт 774.
Лист 19.
Верховный суд Союза ССР
Определение № 4-н 06998/56
Военная Коллегия Верховного Суда СССР
В составе Председательствующего полковника юстиции Долотцева и членов: подполковников юстиции Короленко и Демидова рассмотрев в заседании 20 июня 1956 г. протест Генерального прокурора СССР на Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 21 марта 1938 г., которым Вялова Елена Алексан-
дровна, 1909 г.рождения, осуждена «как член семьи изменника родины» к заключению в ИТЛ сроком на пять лет.
Заслушав доклад тов.Демидова и заключение ст.пом. Главной Военной прокуратуры полковника юстиции Леймина (?) об удовлетворении протеста — Установила:
Вялова репрессирована в связи с тем, что ее муж Васильев Павел Николаевич 15 июля 1937 года осужден Военной Коллегией Верховного суда СССР по ст.ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР.
Генеральный прокурор СССР в своем протесте ставит вопрос об отмене постановления особого совещания в отношении Вяловой и о прекращении дела за отсутствием состава преступления, так как по материалам дела не установлено, что Вялова совершила какое-либо преступление.
Что же касается дела по обвинению ее мужа Васильева, то оно производством прекращено за отсутствием состава преступления. Военная Коллегия Верховного Суда СССР соглашаясь с протестом прокурора о необходимости осуждения Вяловой Определила:
Постановлением Особого Совещания при НКВД СССР от 21 марта 1938 года в отношении Вяловой Елены Александровны отменить и дело о ней производством прекратить за отсутствием состава преступления.
Лист 20.
21 июля 1956 г. Дело направляется на архивное хранение, «Вялова Е.А. ознакомлена с определением 2 июля 1956 г. и ей выдана справка о прекращении дела».
Председатель
Полковник юстиции Лихачев
Вот и все дело. Всего на 20 листах... Один лист — год лишения свободы, еще лист — еще год неволи: Обвиняется по ст. 17-58-8 и 58-12 УК РСФСР.
Я просила инспектора вернуть мне фотографии и документы, изъятые при обыске. Вернуть все, что возможно. Выдали три фотографии и одну бумагу, очень важную, касающуюся Павла Васильева.
Итак:
— фотографию арестованной, с неправильно подписанной фамилией — «Вядова», и две детские — фотографию сводного брата Лоллия и — фотографию племянника Вадима — сына И.М.Гронского.
Оригинал (!) Выписки из метрической книги за 1910-й год Градо Зайсанской Александро-Невской Церкви о рождении и крещении, на предмет поступления в приходское училище Павла Николаевича Васильева. Выписка за № 34 от 19 января 1913 года. Воспреемниками при крещении были — брат Николая Корни-ловича Федор Корнилович и жена инспектора городского училища Нина Владимировна Овсянникова.
На Выписке стоит штамп о прописке по Бобровому переулку 3 марта 1932 г. (на следующий день — 4 марта П.Васильев был арестован). Чернилами написаны две фразы из «Тихого Дона», и две строки стихов, написанные карандашом, почерк не П.Васильева.
* * *
В конце 2001 года я вновь написала заявление в ФСБ с просьбой выдать из Следственного дела Елены Александровны ВСЕ, что принадлежало ей до ареста, и было взято при обыске — два мешка рукописей, документов, фотографий. Мне выдали несколько листков:
Выписку о трудовой деятельности Елены Александровны.
Издательский договор № 1039, заключенный между главным редактором Детиздата Лебедевым Григорием Алексеевичем и Васильевым Павлом Николаевичем. Договор на стихи «Песня о Котельникове», размером в 200 строк. Дата договора 4 мая 1936 года и срок сдачи не позже 5 июня 1936 года. П.Васильеву аккордно выдали гонорар в 2 тысячи рублей. Он указал домашний адрес: 4-я Тверская Ямская, д.26, кв. 10.
Выдали еще один замечательный Документ — оригинал письма Павла Николаевича Васильева к женщине, фамилию которой предстоит определить.
«Татьяна, Я не имею обыкновения писать писем. За всю свою жизнь я едва написал их с десяток и то больше отцу с матерью. Но Ваша записка настолько меня покоробила, что я считаю своим долгом довести до Вашего сведения, что слова, переданные Вам Ниной Павловной*, являются чистейшим вымыслом и при этом вымыслом, не делающим ей чести.
Я допускаю, что мог в пылу волокитства похвалить ее и обругать Вас (не помню, кстати, ничего подобного), но так плохо отозваться о Вас — никогда! Это ее малярийный бред, по видимости. Ведь она больна.
Кроме всего вышеизложенного добавлю: мне право смешно, как Вы человек в общем серьезный и неглупый можете придавать значение одной из тех «милых» сплетен, которыми к сожалению живет наша уважаемая, милая, бедная Нина Павловна?
Если Вы ее не понимаете и не видите насквозь. Бросьте, к чертовой матери, ваши писанья. Даже средние беллетристы не могут быть столь близоруки.
Перечисление Ваших военных заслуг наполнило меня уважением к Вам, но причем тут Дом Герцена, Нина Павловна?.. Очнитесь, дорогая!
Если Вы будете и дальше сомневаться в нелепости переданного Вам, то мы с Вами не сможем встречаться, т.к никогда, Вас не оскорбив, я в свою очередь не желаю быть сам оскорблен подобными низкими подозрениями.
Примите мои уверения в полном к Вам уважении
5 мая 1936 г. Москва Павел Васильев»
(* Н.П.Голицына (?)
Еще один важный документ — письмо Василия Каменского, адресованное Елене Александровне:
«Дорогая Леночка, я был совершенно изумлен, потрясен, когда (сегодня, 23-го) получил Ваше письмо с такой неожиданной горестной новостью.
Что же, однако, могло произойти? Недоразумение! Вот что приходит первое в голову. Ведь ясно, что ничего серьезного нет. По крайней мере при мне Павел держал себя прекрасно и в политическом смысле был на высоте. Крепкого советского духа и рвался к большой работе.
Я вас вместе поэтому и ожидал к себе, чтобы, во-первых, глубже поговорить о работе Павла, во-вторых, здесь же, в Троице, написать что-либо замечательное, интересное, яркое.
И мне казалось, в-третьих, что на Павла я окажу свое благотворное влияние в порядке более актуального творчества, т.к. считаю Павла крупным, исключительным мастером поэтического слова.
Ну, это еще, значит, впереди. А Вам, Леночка, в таких случаях унывать не следует: ведь в жизни бывают разные огорчения и разные радости.
Праздники еще будут!
И будут великолепные поэмы бытия.
Пашу сильно путает его стихийная натура степного коня — уж очень трудно его обуздать.
Но и это со временем сгладится, уймется.
Теперь стану нестерпимо ждать Вашего письма.
Получили ли Вы мое большое письмо? Обязательно об этом сообщите.
Желаю Вам здоровья, счастья, спокойствия.
Ваш В.Каменский
Ст. Сылва. Пермской губ. Село Троица.
P.S. Письма лучше посылать заказными. В.К.»
Письмо не имеет даты, но мне думается, что оно было написано Елене Александровне в ответ на ее отчаянное письмо после ареста Павла 6 февраля 1937 года.
ПРИЛОЖЕНИЕ 2
ПРИЛОЖЕНИЕ 2
Держу миниатюрную, размером 5x8 см, телефонно-адресную книжку Елены Александровны. Она так мала, что и писать в ней что-либо не очень удобно. Невольно задаюсь вопросом — зачем, почему? Может быть, это лагерная привычка к крошечным размерам, что бы удобно быстро спрятать от чужого взгляда? Первые записи относятся к 1957 — 58 годам. Начинается стихами:
Как от сумрачной гавани
От родимой земли
В кругосветное плаванье
Отошли корабли.
Так и вы мои
Золотые года
В неизвестное
Отошли навсегда.
1909 Блок
* * *
Ты только не начинай грустить,
Будешь потом раскаиваться:
Ведь сердце стоит чуть-чуть отпустить
Не скоро оно успокаивается.
Раскрываю. Прошло почти 50 лет, многих уже нет, листаю страницу за страницей — и, кажется, мир оживает. Зыбкая даль делается реальной. Волнует имя, адрес, номер телефона. Чудится — наберешь ряд цифр и услышишь в трубке чуть надтреснутый голос — «Алло, слушаю Вас».
Смотрю букву А.
Анучина Евгения Николаевна, Б.Декабрьская (?) 21, кв. 5. Тел. Г 5-40-58. Асеев Николай Николаевич Б 9-87-38.
Белоконь Вера Константиновна, Бакулев Алексей Ильич, Барыбин Василий Павлович, Берзина Анна Абрамовна.
Вейсман Сара Григорьевна, Вонлярлярская (лагерные подруги. — С.Г.), Владыкин Григорий Иванович, Вершигора Петр Павлович, Вячеславов Павел Леонидович, Васильев Виктор Николаевич, Васильева Наташа, Воскресенская Вера.
Гарри Вера Григорьевна, Готлобер Давид Абрамович, Гришаев Василий Никитович, Гронский Иван Михайлович, Гусаров Слава, Домбровский Юрий Осипович, Егорова Нина Васильевна, Еремин Михаил Павлович, Зелинский Корнелий Люцианович, Захава Борис Евгеньевич, Зуев-Ордынец Михаил Ефимович, Илюшенко Илья Игнатьевич, Ильин Виктор Николаевич.
Конева Елена Петровна, Кедрина Людмила Ивановна, Кудрейко, Касаткина Нина Матвеевна, Клычкова Варвара Николаевна, Касаткина Надя, Казин Василий Васильевич, Каляджин Степан Юльевич, Котов Анатолий Константинович, Крюков Николай Васильевич, Котов Владимир Петрович, Крученых Алексей Елисеевич, Ковынев Борис, Квятковский Александр Павлович.
Левина Любовь Аркадьевна, Литвиненко Иван Андреевич, Луговской Владимир Александрович, Луконин.
Медведев Василий Семенович, Михалков Сергей Владимирович, Наталья Петровна, Мартынов Леонид Николаевич, Миньков Борис Алексеевич, Марков Сергей Николаевич, Марков Алексей Яковлевич.
Некрасов Андрей Сергеевич, Никитина Зоя Александровна, Наташа.
Островой Сергей Григорьевич, Ожегов Александр Иванович, Ортев Александр Иванович.
Прокофьев Александр Андреевич, Пастернак Борис Леонидович, Леонид, Панферова Вера Федоровна, Перельман Виктор Николаевич, Повицкий Лев Осипович, Перцев Виктор Осипович, Павленко Нина Павловна.
Рублева Антонина Николаевна, Редькина Шура, Радимов Павел Александрович, Резнов Владимир Евсеевич.
Симонов Константин Михайлович, Санников Григорий Александрович, Сурков Алексей Александрович, Свешникова Нина Алексеевна, Смирнов Василий Александрович, Ступникер Александр Максимович, Соболев Владимир Петрович, Станюкович Кирилл Петрович, Стрельченко.
Трегубов Андрей Лукич, Тарасенкова Мария Иосифовна, Трескина Лариса Владимировна, Титов Николай Ильич, Тиунова Татьяна Дмитриевна, Томский Николай Васильевич, Трофимов Иван Трофимович, Филиппов Борис, Цегальская Наталья Дмитриевна, Цвелев Василий Алексеевич.
ЦК Чуканов, Чухновский Борис Григорьевич, Черноморцев Лев Николаевич.
Шехтер Марк Анатолиевич, Шалфеева Екатерина Михайловна, Штраки Артур и Антонина, Шумова Ольга Семеновна, Шорин Донат Михайлович, Шарова Елена Владимировна.
Яр-Кравченко Анатолий Никифорович.
В тетради записаны слова Павла: «За все время моего сотрудничества в «Новом мире» я неизменно чувствовал постоянную поддержку и подлинное руководство. Я, как никто, обязан «Новому миру», который помог мне по-новому организовать мое поэтическое существо. Тем горячее и искреннее мой привет журналу юбиляру, журналу борцу за подлинную социалистическую литературу». По этой фразе я сужу, что Павел Николаевич ценил поддержку и заинтересованность в нем журнала «Новый мир».
Еще одна выписка Елены Александровны — из доклада Николая Ивановича Бухарина на I Съезде писателей в 1934 году:
«Упомянем еще о талантливых Луговском и Прокофьеве и чрезвычайно красочном, «нутряном», с исключительно большими поэтическими возможностями П.Васильеве, который займет почетное место в нашей поэзии, если ему удастся обломать в себе острые углы собственнической дикости и окончательно причалить к социалистическим берегам».
Перебирая архив Елены Александровны нашла Трудовую книжку, начатую 22 августа 1956 года. С 1938 — 1958 гг. 20 лет лагеря, поселения никуда не вошли — растворились, будто их и не было.
Стаж до 1935 года не зафиксирован, а Елена Александровна работала, пусть не непрерывно, но с 1927 или 1928 года.
1 — 15.8.1935 — 7.2.1938 зачислена и освобождена в связи с арестом с работы лаборанта (на основании справки Воен.Кол-
лег.Верх.Суда СССР от 2.7.1956 г. Справка о реабилитации № 4-н-06998/56.)
2 — 9.4.1959 — 1.1.1965 и еще 2 месяца — работала снабженцем-товароведом на заводе АТЭ-2.
3 — 7.6.1973 - 23.6.1977 фасовщицей.
4 — 1.10.1977 — 17.5.1985 — смотрителем в Третьяковской галерее, записано, что она уволена по собственному желанию — неверно, заболела раком гортани потому и уволили.
Справка об инвалидности 2-й группы, которую удалось оформить только 13 октября 1989 года — за три месяца до смерти.
Архив Елены Александровны составляют: журналы, письма, запросы, справки, фотографии — все, что касается Павла Васильева.
Интересна и информативна переписка Елены Александровны, свидетельство ее служения делу Павла Васильева. Бумаг личного характера почти нет. Сохранились шутливые автографы К.П.Станюковича, Зиновия Паперного, кого-то еще — удастся ли установить?
Отдельно хранятся посвящения Павлу Васильеву, большинство из них были опубликованы. Вот имена авторов: Рюрик Ивнев, Евг.Забелин, А.Ойслендер, Ник.Титов, А.Прокофьев, В.Журавлев, М.Марьянова, В.Щепотев, И.Гронский, Г.Серебрякова, А.Ионов, Л.Вышеславский, Ник.Буховецкий, Н.Трегубов, Ким Макаров, Я.Смеляков, И.Рогов (?). Есть даже поэма Вяч.Лебедева, посвященная Павлу Васильеву.
Рюрик Ивнев написал Акростих в 1926 году — будто увидел, что ожидает поэта:
Пустым похвалам ты не верь,
Ах, труден, труден путь поэта.
В окно открытое и в дверь
Льет воздух лекарь всех потерь
Ушаты солнечного света.
В глаза веселые смотрю,
Ах, все течет на этом свете,
С таким же чувством я зарю
И блеск Есенина отметил.
Льняную голову храни,
Ее не отдавай ты даром.
Вот и тебя земные дни
Уже приветствуют пожаром.
Другое стихотворение «Памяти Павла Васильева» опубликовано в «Звезде Прииртышья» в 1964 г.
Печаль веками не измерена,
Кто сможет дать ответ судьбе?
Твое послание потеряно,
Потерян мой ответ тебе.
И золотые листья осени,
В тот владивостокский час,
И акварель небесной просини, —
Давно утеряны для нас.
Но не исчезло обаяние
Стихов, гремящих, как боры,
Как бы впитавших в подсознание
Рев изумрудной Ангары.
Металась бурей необструганной
Необъяснимая душа,
И достигала звезд испуганных,
Забыв о волнах Иртыша.
Пути и перепутьи пройдены,
Оборвалась и жизни нить...
Но все народы нашей Родины
Тебя не смогут позабыть.
И еще одно стихотворение. Написано его другом Евгением Забелиным, опубликовано в газете «Голосе рыбака» от 30 июля 1930 года:
Рыбацкая молодость
Зреет марево
В мареве весеннем
Ивняковой свежестью дыша,
И плывет размеренным теченьем
Древнее раздумье Иртыша.
Здесь смола вскипает черным медом,
Пахнут лодки зноем и сосной...
Ночь прошла гремящим ледоходом,
Пеленая камни полумглой.
Солнце жжет, качаясь на ракитах
У речной расплеснутой слюды...
Костяками кораблей разбитых
На пески причаливают льды.
Тускло стынут
Мертвые осколки,
Острый блеск оттаял и погас,
И рассвет, раскинувшись в Поселке,
Синевой охватывает нас.
Перед ним, выхмуривая брови,
Над туманной проседью реки,
О ее разливах и улове
Говорят сегодня старики.
Сквозь былье,
Прошедшее недаром,
Сквозь года, — развеянные им,
Жизнь легла скитальческим загаром
К их плечам тяжелым и крутым.
До бортов добычею навьючен
Этот день
Удачи и ветров...
Пусть звончей о ржавчину уключин
Бьется всплеск
Горбатых осетров.
Даль встает развернутым миражем,
И вода затонов глубока.
Вновь хребтом сгибаются стерляжьим
У баркасов грузные бока.
Опадая брызгами по веслам,
Голубая тает чешуя.
Приставай к обрывам низкорослым
Ветровая молодость моя!
Вдовы
В огромной Москве незаметно живут
Забытых поэтов усталые вдовы.
В их комнатах спит неуютный уют,
Их праздники тусклы, их будни суровы.
Их можно в секунду по взгляду узнать:
В нем странно смятенье мольбы и отваги;
У каждой хранится большая тетрадь,
Блокноты и просто обрывки бумаги.
Они безалаберным, трудным мужьям
Давно уж былые измены простили,
И многие, по установленным дням,
Наводят порядок на скромной могиле.
Все те из друзей, кто теперь знаменит,
Вовек не бывают гостями в квартире,
И лишь неудачник порой забежит,
Не знающий отзвука треснувшей лире.
И вместе они допоздна просидят
За рюмкой вина или чашкою чая,
Грустя о прошедшем, неспешно, подряд
Все записи в старой тетради читая.
Коль вдовы пойдут — хоть бы что-то издать!
По труднодоступным для них кабинетам,
Их горькую просьбу опять и опять
Встречают стандартно унылым ответом.
Наверно, немало прекрасных стихов
В забытых квартирах поныне хранится!
Услышит ли кто о спасении зов?
Стираются строки, желтеют страницы.
В.Рогов
Я нашла эти строки, да еще два стихотворения Рогова — «Стихи в честь Натальи», «Ревность» в архиве Елены Александровны. Что-то до боли знакомое защемило душу.
Встретился листок со строками Бориса Ковынева:
Странная встреча
Раз поэта встретила гроза
Приласкала и спросила: «Кто ты?
Отчего твои глаза
Словно две осенних непогоды?»
И, не дрогнув, отвечал поэт,
Почему случается такое
«Оттого, что не было и нет
У меня покоя.
Посиди со мною, подожди,
Наклонись, коль можешь наклониться, —
Ты увидишь: грозы и дожди
У меня завернуты в страницы».
У грозы растаяло лицо,
И она, что б помнить встречу эту,
Уходя, из молнии кольцо
Подарила мрачному поэту.
На обороте: «Лене Васильевой на память»
Сколько раз до погоста
Среди белого дня
Люди среднего роста
Провожали меня.
30.1Х-56 Борис Ковынев
На талоне-пропуске на воскресные чтения в Политехнический музей Кирилл Петрович Станюкович написал:
Елене — сегодня смирной.
Какие для лектора мучения
Эти воскресные чтения
26.5.57 К.Ст.
И еще одно шутливое стихотворение молодого Зиновия Паперного:
На отъезд из Малеевки
Не нужны углекислые ванны,
Не нужны ни поля, ни леса —
Мы глядимся в Надежды Иванны (хирург)
Дорогие шальные глаза.
И запомнят литфондовы члены
И в слезах на века воспоют
И походку и голос Елены (Е.А.Вяловой),
И Людмилиной кельи уют (Л.И.Кедриной).
Только в этой людмилиной келье
Ни монах, ни отшельник не жил, —
По ночам начиналось веселье —
То буянил профессор
Кирилл (К.П.Станюкович).
Чем закончить в застенчивой оде?
Как на рифму в конце набрести?
Пожелать, разве только Володе, (водитель)
Всех живьем натощак довезти.
18 мая 1957 г. З.Паперный
А вот один опус, написанный в лагере. Кем? Не узнаем. Важно одно — его весточка дошла до нас, его вспомнили:
Едва имел я намеренье
Замкнуться в монастырский круг,
Как искушение, в мгновенье
Вновь поразило меня вдруг.
Под Новый год мне три девицы
Такого негра подарили,
Что шуткой этой, озорницы,
Покой мой несколько смутили.
Немного я отвык, признаться
От искушения такого,
Хоть не могу и не сознаться,
Что не желал бы дара я иного.
Одна — лукава, но мила,
Очарования полна,
Любого взять сумеет в плен,
Ну, словом, подлинно — Кармен.
Другая — больше, чем мила,
И даже не дурна собой,
Всегда приятно весела,
Слегка кокетлива порой.
А третья — вовсе не пуглива,
Как погляжу я на нее,
Как видно так уж шаловлива,
Хоть знаю мало я ее.
Кому же яблоко Париса
Одной из вас мне подарить?..
Боюсь, что здесь без компромисса
Задачи этой не решить.
Однако ж, если Вы смелы,
И ссориться при том не захотите,
Вы все мне, право же, милы!
Делите сами, как хотите.
5.1.1940 г. Сегежа
После выхода первого сборника письма о П.Н.Васильеве получала не только Елена Александровна, но и Иван Михайлович. Несколько писем пришло на адрес Института мировой литературы, где он работал в 50 — 60-е годы. Одно из таких: «...рискнул побеспокоить Вас своим письмом.
Моя фамилия Сидоренко. Как и тысячи моих сверстников, я осваиваю Алтай, правда, на учительском фронте, который здесь, кстати сказать, не из легких. В свободное время, мы с коллегами, занимаемся литературой, но Алтай — не Москва, книг здесь очень мало.
Скажу о себе. Пишу реферат о поэзии Павла Васильева. Есть много затруднений. Передо мной лишь книга стихов поэта с вступительной статьей К.Зелинского. И — ничего больше.
Сочту за большое счастье, если Вы, Иван Михайлович, сообщите мне (хотя бы вкратце) что-нибудь о жизни и творчестве Васильева, его стиле и об оценке его творчества при жизни.
Меня более всего интересует язык, стиль его произведений (в широком смысле этих слов). Буду рад каждой Вашей строчке. Жду Вашего ответа.
Заранее благодарю Вас. С сибирским приветом
22.4.1963 г. Александр Сидоренко».
Видимо, наладилась какая-то переписка, потому что в архиве Ивана Михайловича я нашла несколько ученических тетрадей А. Сидоренко с поэмой, посвященной Васильеву.
Вся жизнь Елены Александровны была определена, подчинена Павлу Васильеву — личности талантливой, страстной, неуемной. Ее драматичная судьба, стойкий характер, душевные качества, величайшая деликатность заслуживают уважения и внимательного отношения. Может быть, она невольно спасла, отвела беду от Галины Анучиной и их с Павлом ростком — Наталии. Она несла крест за всех.
Примечания
Примечания
1 — «Дело по обвинению ВАСИЛЬЕВА Павла Николаевича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР 20 июня 1956 года.
Приговор Военной коллегии от 15 июля 1937 года в отношении Васильева П.Н. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено.
Председательствующий судебного состава Военной Коллегии Верховного Суда СССР полковник юстиции И.Лихачев».
2 — «На Ваше заявление от 13 ноября с.г. сообщаю, что Васильев Павел Николаевич был необоснованно осужден Военной Коллегией Верховного суда СССР 15 июля 1937 года к расстрелу по ложному обвинению в том, что был, якобы, участником контрреволюционной террористической группы правых.
Сведениями о дате приведения в исполнение приговора не располагаем, но известно, что по существовавшему в то время положению та-
кие приговоры исполнялись немедленно после их вынесения. Места захоронения, осужденных к расстрелу, не фиксировались.
20 июня 1956 года Васильев П.Н. посмертно реабилитирован Военной Коллегией Верховного суда СССР.
Большими сведениями не располагаем, так как прекращенное дело Васильева П.Н. в 1956 году было направлено нами в КГБ СССР, г. Москва.
Начальник Секретариата Военной Коллегии Верховного Суда СССР А.А.Никонов
15 декабря 1988 г.»
3 — «Мой муж поэт Павел Васильев в 1935 г. на основании неправильного обвинения в хулиганстве был осужден Народным Судом и исключен из Союза писателей СССР.
По решению ЦК ВКП(б) и советских органов власти он был тогда реабилитирован и освобожден из-под стражи, но в членстве ССП, по неизвестным мне причинам, восстановлен не был.
В 1937 году мой муж был вновь арестован органами НКВД СССР и преступной бандой Берия уничтожен. По «делу» Павла Васильева были арестованы его отец Н.К.Васильев (погиб в тюрьме) и я, его жена (находилась в заключении и ссылке 19 лет).
Решением Верховного Суда СССР от 2-го июля 1956 г. мой муж и я полностью реабилитированы, как осужденные без всяких на то оснований.
Так как мой муж до последних дней своей жизни был подлинным советским патриотом и своим творчеством честно служил советскому народу, я прошу Правление Союза Советских писателей СССР посмертно восстановить моего мужа поэта Васильева Павла Николаевича в правах члена ССП СССР
19.7.1956».
4 — «Секретарю Правления Союза писателей СССР тов.Симонову К.М.
Дорогой Константин Михайлович!
В своем первом письме к Вам я просил Вас лично вмешаться в дело П.Н.Васильева и положить конец недостойной и глубоко возмутительной волоките с посмертным его восстановлением во всех правах члена Союза советских писателей.
С момента отправки письма прошло целых два месяца, а решения Союза писателей о литературной реабилитации поэта все еще нет.
Видимо, в Союзе писателей имеются какие-то весьма влиятельные силы, упорно тормозящие решение этого, казалось бы, простого и ясного вопроса. Мне передавали, что кое-кто из работников аппарата Союза упорно спекулирует на исключении Павла Васильева из Союза писателей.
Да, действительно, в 1934 — 35 годах против молодого поэта была организована целая кампания лжи, инсинуаций, травли и преследования,
закончившаяся исключением его из Союза, арестом, осуждением и тюрьмой. С материалами этой гнусной проработки Павла Васильева Вы, по — видимому, хорошо знакомы, но помимо этих материалов имеются и другие, которые, возможно, Вам и неизвестны.
Стоявшие тогда во главе Союза люди, прежде всего В.П.Ставский и А.А.Фадеев, скрыли от ЦК нашей партии факт ареста Павла Васильева, справедливо опасаясь, что их действия в этом позорном деле не только не будут одобрены Центральным Комитетом, а наоборот, будут им осуждены, как явно неправильные, идущие в разрез с политикой партии в области художественной литературы и с отношением ЦК к отдельным крупнейшим ее деятелям.
Когда руководству партии (и то случайно) стало известно о том, что Павел Васильев сидит в тюрьме, Центральный Комитет, по инициативе В.М.Молотова, дал указание о немедленном его освобождении и одновременно позаботился о создании необходимых условий для спокойной творческой работы поэта. В результате принятых Центральным Комитетом мер и поддержке поэта В.М.Молотовым, М.И.Калининым, В.В.Куйбышевым и А.И.Микояном, Павел Васильев, после выхода из тюрьмы, т.е. примерно за один год, написал и частично опубликовал целый ряд замечательных поэм и стихотворений.
Достаточно сказать, что в 1936 году им были завершены и подготовлены к печати поэмы: «Принц Фома», «Кулаки», «Фрагменты из патриотической поэмы», «Христолюбовские ситцы», «Женихи» и стихотворения «Живи, Испания», «Чкаловский маршрут», «Демьяну Бедному», «Переселенцы», «Песня германских рабочих» и многие другие, к сожалению, частью, утерянные во время ареста поэта и его жены. Сейчас вдова покойного поэта Е.А.Вялова занимается обследованием архивов журналов, газет, издательств и частных лиц, с которыми П.Васильев был связан, и, надо полагать, приведенный выше список его произведений будет значительно расширен. Но уже и то, что опубликовано и до сих пор найдено, со всей убедительностью показывает, что исключенный тогдашним руководством из Союза писателей, и подвергнутый им строгому остракизму Павел Васильев не сидел^ сложа руки, а упорно и плодотворно работал, стремясь возможно шире и художественно совершеннее отразить в своих произведениях многогранную жизнь и борьбу советского народа.
Как видите, именно в период травли поэта, исключения его из Союза писателей и ареста, чем сейчас усиленно спекулируют некоторые работники аппарата Правления, наша партия, ее Центральный Комитет и лично такие выдающиеся деятели партии и государства, как В.М.Молотов, М.И.Калинин, В.В.Куйбышев и А.И.Микоян, проявили настоящую заботу о молодом и чрезвычайно талантливом поэте, взяли его под свою защиту и сделали все возможное для его творческого развития.
Павел Васильев очень высоко ценил поддержку партии и личную заботу о нем, и внимание к его творчеству со стороны руководящих ее деятелей. На заботу партии поэт ответил творчеством, своими поэмами и стихами.
Во второй половине 1936 года П.Васильев приступил к собиранию материалов для пьесы в стихах и большой поэмы, которые намеревался закончить к двадцатой годовщине Великой октябрьской социалистической революции.
Новый арест нелепо оборвал бурное творческое развитие этого выдающегося поэта.
Его друзья и крупнейшие руководители партии, особенно В.М.Молотов, М.И.Калинин и А.И.Микоян, делали все возможное для спасения поэта, но, к сожалению, их усилия не увенчались успехом.
Павел Васильев трагически погиб в самом расцвете своих творческих сил, своего исключительного дарования.
И вот сейчас, в 1956 году, так же как и в 1935 году, Павел Васильев был полностью реабилитирован благодаря вмешательству ЦК нашей партии и лично В.М.Молотова.
По указанию ЦК, его художественные произведения в настоящее время издаются Гослитиздатом. А Правление Союза писателей, несмотря на полное разоблачение преступной деятельности шайки Ежова-Берия, несмотря на исторические решения XX съезда, по-прежнему отказывает П.Васильеву в литературной реабилитации, на этот раз посмертной.
Вдумайтесь в этот факт, Константин Михайлович, и скажите, что все это означает: недомыслие, бюрократизм или еще кое-что похуже?
Хочется верить, что Вы, как один из авторитетных руководителей Союза советских писателей, как большевик и поэт вмешаетесь в дело П.Н.Васильева, прекратите недостойную Союза писателей возню вокруг его имени и добьетесь, наконец, полной литературной его реабилитации, т.е. восстановления поэта во всех правах члена Союза советских писателей и создания комиссии по его литературному наследству.
С ком.пр. И.Гронский. 5.1Х.56 г.»
5 — «В 1935 году на банкете в Кремле Вы спросили меня: «Почему в журналах не видно произведений Павла Васильева?» Когда я сказал, что П.Васильев сидит в тюрьме, Вы резко упрекнули меня за то, что я сразу не вмешался в это дело и не поломал гнусное предприятие с его арестом и осуждением. На мое замечание о том, что, я уже не являюсь руководителем Союза писателей и поэтому не могу запретить арест того или иного литератора, хотя и вижу необоснованность и явную нелепость такого ареста, Вы ответили: «Вам достаточно было позвонить мне или Сталину
по телефону, чтоб вся эта глупая история с арестом Павла Васильева была немедленно ликвидирована».
На другой день после нашего разговора, по указанию ЦК, П.Васильев был переведен из рязанской тюрьмы, где он отбывал заключение, в Москву и через 2 — 3 дня освобожден из-под стражи. Тогда же ЦК, по Вашему предложению, были даны указания о создании надлежащих условий для нормальной работы поэта.
В 1937 году, после второго ареста Васильева*, я дважды разговаривал с Ежовым и потребовал от него освобождения поэта, заявив ему, что я абсолютно не верю в какую-либо причастность Васильева к антисоветским организациям. Ежов отказал мне в его освобождении, даже под мое поручительство.
Более того, сославшись на известное решение ЦК, он советовал мне не вмешиваться в действия НКВД СССР. После второго разговора с Ежовым, я обратился к М.И.Калинину. Он мне рассказал, что Вы вступились за П.Васильева и пытались добиться его освобождения, но безрезультатно.
По моему настоянию, М.И.Калинин звонил по вертушке Ежову и просил его внимательно разобраться в деле Павла Васильева. Потом М.И. передал трубку телефона мне. Но и мой последний разговор с Ежовым о П.Васильеве, не дал результатов, кроме одного — мы с ним поругались.
В 1956 году, благодаря Вашему вмешательству, П.Васильев и его жена были полностью реабилитированы. Доброе имя П.Васильева, как советского поэта, было посмертно восстановлено. Его произведения в настоящее время печатаются.
Но есть одно но. Союз писателей никак не хочет восстановить Павла Васильева в правах члена Союза, т.е. отказывает в посмертной литературной реабилитации этого крупнейшего советского поэта.
Считая поведение Союза писателей в деле Павла Васильева более чем позорным, я направил К.Симонову два письма. Первое письмо осталось без ответа. Боюсь, что и второе постигнет такая же участь. Мне очень не хотелось Вас тревожить и отрывать от работы. Но поскольку Вы все время поддерживали поэта Павла Васильева и в сильнейшей степени способствовали его творческому развитию, думаю, что и сейчас, на последнем этапе борьбы за его литературную реабилитацию, Вы не откажетесь дать указание руководству Союза писателей о необходимости устранения, в проводимой им линии, пережитков прошлого, давным-давно, осужденных партией, но, к сожалению, все еще процветающих в практике Союза писателей, что так наглядно проявилось в деле восстановления П.Васильева в правах члена этой творческой организации.
С ком.пр. И.Гронский
Посылаю для сведения два моих письма, адресованные секретарю правления Союза писателей СССР К.М.Симонову. 6.Х.56 г. И.Г.»
* Первый арест был в 1932 г, второй — в 1935, в 1937 году - третий.
6 — «Благодаря Вашему вмешательству мой муж и я полностью реабилитированы: произведения печатаются. Гослитиздатом принята его книга избранных произведений, которую мне удалось собрать, но, к сожалению, это далеко не все, что им было написано. В журнале «Октябрь» № 8 впервые напечатана его поэма «Христолюбовские ситцы», ко дню поэзии в литературном альманахе впервые опубликованы два его стихотворения, а 30-го сентября состоялась большая радиопередача стихов Васильева, журналом «Молодая гвардия» приняты к печати неопубликованные стихи, найденные мной в лит.архиве — «Демьяну Бедному», «Расставанье с милой» и небольшая поэма «Женихи».
Собрать все это стоило больших трудов, ведь весь литературный архив поэта был уничтожен при его аресте, остальное погибло тогда, когда была арестована я. Собирать приходилось буквально по крупицам, где в журналах, где в архивах, а где у частных лиц, с которыми когда-то были знакомы. Работа эта мною сейчас только начата, она потребует больших усилий и длительного времени. Этой работе я решила посвятить всю свою жизнь, ибо это мой долг перед покойным мужем Павлом Васильевым и перед советским народом».
7 — «Бесконечно благодарна за Ваше письмо с такой блестящей оценкой мастерства поэта Павла Васильева. Получить такой отзыв от Вас, великого мастера, — это величайшая честь. Павла в живых нет, поэтому еще раз глубоко благодарю Вас.
Наташа передала письмо мне, которое я вместе с отзывом Гронского И.М., Санникова Г.А. передам в Союз писателей.
К сожалению, есть еще недоброжелатели даже у мертвого Павла, которые до сих пор отказывают ему в посмертной литературной реабилитации. Очень горько, что, несмотря на полную гражданскую реабилитацию, в Союзе писателей с таким трудом приходится восстанавливать его имя, хотя его произведения уже появляются в печати.
Только в марте этого года мне удалось вернуться в Москву, после 19-ти летних мытарств (тюрьма, лагерь, ссылка) сразу же начала хлопотать о полной реабилитации Павла, о его переиздании и попутно о своей реабилитации, как жены. Весь этот процесс восстановления прошел сравнительно быстро, мы оба полностью реабилитированы, и еще не имея на руках официальных справок, мне позвонили из ЦК с предложе-
нием связаться с тов.Котовым из Гослитиздата и договориться об издании Васильева.
Книга сдана, в план 1957 г. она включена, думаю, выйдет в начале года, во всяком случае, прикладываю все усилия к этому. Откровенно говоря, собирать пришлось с большим трудом, ведь весь литературный архив мужа погиб, частью при его аресте, остальное — погибло, когда была арестована я.
Буквально по крохам пришлось собирать его произведения: искала в архивах, в журналах, и даже у частных лиц. Так, благодаря Г.А.Санникову сохранилась поэма «Христолюбовские ситцы», напечатанная в № 8 «Октябрь». Книга выйдет размером 14 — 15 тысяч строк.
Все крупные произведения — поэмы найдены, но из мелких стихотворений, к сожалению, еще собрана малая доля того, что было написано поэтом.
Последнее время работала в Лит.архиве (Село Никольское), личного архива Павла нет, но кое-что нашла из неопубликованных вещей в архивах журналов. Все это включила в книгу и сдала часть в журналы.
Работа по восстановлению архива Павла мной только начата, безусловно, она потребует больших усилий и длительного времени, ей я решила посвятить всю свою жизнь, так как это мой долг перед покойным мужем и перед народом, которому я должна вернуть его поэта.
Еще раз благодарю Вас, Борис Леонидович, за письмо, за то, что не отказались помочь в восстановлении имени Павла.
С глубоким уважением Наташа говорила, что в Лит.институте должна состоятся Ваша лекция о творчестве Павла, мне бы очень хотелось присутствовать, если только это возможно.
Москва В-261 Боровское шоссе, корп. 24, кв.21 Вялова-Васильева Елена Александровна, тел. В-0-35-49.
26.10.1956 г.»
8 — Григорий Александрович Санников написал для реабилитации такую справку:
«К письмам И.М.Гронского и Б.Л.Пастернака о советском поэте Павле Васильеве и я присоединяю свой голос. Мне тоже кажется странным, что наша писательская организация, несмотря на состоявшееся решение органов прокуратуры о полной (посмертной) реабилитации Павла Васильева, не восстанавливает его в членстве по СП.
Павел Васильев был исключен из членов СП в 1935 году. Насколько я помню, мера эта была временной и являлась следствием нездоровой обстановки, сложившейся в те годы вокруг незаурядного молодого талантливого поэта. При всем своем критическом отношении к некоторым проявлениям темперамента поэта (например, случай с Алтаузеном)
я не могу считать нормальным, что на основе этого случая некоторыми литераторами собирались в то время подписи под письмом о необходимости изолировать поэта Павла Васильева. В результате Васильев был не только исключен из членов союза, но и изолирован.
Проведя в заключении несколько месяцев, он вернулся с новыми произведениями («Принц Фома» и др.) и деятельно творчески работал вплоть до 1937 года, надеясь, что в СП заметят его работу и восстановят в членстве Союза.
Он, безусловно, был этого достоин, как по своей выдающейся поэтической деятельности, так и по своему поведению. Но в начале 1937 года он вновь был изолирован и уже не вернулся.
По поводу этой изоляции уже высказалась прокуратура. Мне кажется, что и нашей писательской организации необходимо высказаться в этом же духе, т.е. восстановить талантливейшего советского поэта Павла Васильева в членстве по СП.
17 ноября 1956 г. Санников Г.А.»
9 — Из Постановления секретариата Союза писателей СССР от 13 сентября 1956 года:
«В связи с посмертной реабилитацией писателя Васильева Павла Николаевича, поручить Литфонду СССР выдать жене писателя — Вяловой Е.А. и дочери — Васильевой Н.П. единовременное пособие в размере /2000/ двух тысяч рублей каждой».
10 — 24 декабря 1956 года Елена Александровна и Наташа были введены в права наследования на авторское право.
Тем временем возникли формальные осложнения с договором в издательстве. Дело в том, что право литературного наследования длится 15 лет после смерти писателя. На справке, выданной Елене Александровне, дата смерти Павла Васильева указана 1940 годом, что вообще неверно, но и по ней права наследования закончились. За эти годы ничего и не издавалось. Гослитиздат отказался заключать договор и отказался выплатить гонорар. Елена Александровна узнала, что в Совете министров находится проект постановления, устанавливающий дату 15 лет наследования со дня реабилитации, а не со дня смерти. Елена Александровна опять обратилась в Совет министров к Первому заместителю председателя В.М.Молотову, к секретарю Союза писателей А.А.Суркову, и к председателю Совета министров Булганину.
А.А.Суркову (без даты):
«В 1937 году поэт Васильев Павел Николаевич был арестован органами НКВД и погиб. Вскоре после его ареста была арестована я — Вялова Е.А., как жена поэта. В результате полной реабилитации в 1956 году
после 19-ти летнего отсутствия (тюрьма, лагерь, ссылка) я вернулась в Москву и решением соответствующих советских органов я, и дочь Васильева утверждены наследниками поэта. Но этими правами воспользоваться мы не можем, поскольку по существующему закону право наследования теряет свою силу по истечении 15 лет со дня смерти писателя.
Этот закон исходит из нормальных условий, совершенно не учитывая особые условия, которые возникали в связи с реабилитацией литераторов погибших в заключении, к которым, как Вы знаете, относится и П.Н.Васильев. В этих случаях срок лит.наследия должен исчисляться не со дня смерти литератора, а со дня его реабилитации.
Насколько нам известно, этот вопрос решается Советом министров СССР в каждом отдельном случае.
Исходя из сказанного, мы просим Вас помочь нам добиться этого решения Совета министров СССР.
Просим Вас оказать нам помощь в вопросе об установлении нашего права литературного наследия».
«Председателю Совета Министров СССР тов.Булганину от вдовы поэта Васильева Павла Николаевича — Вяловой Елены Александровны и дочери Васильевой Натальи Павловны
Заявление (черновик)
Мой муж поэт Павел Николаевич Васильев в 1937 году был арестован органами НКВД и погиб в заключении. Вскоре после его ареста была арестована и я, как его жена. В марте 1956 года после 19-ти летнего отсутствия (тюрьма, лагерь, ссылка) я вернулась в Москву и начала хлопотать о посмертной реабилитации мужа, о переиздании его произведений и попутно о своей реабилитации. В июле 56 года Военной Коллегией Верховного Суда мы оба полностью реабилитированы. Еще не имея на руках официальных справок о реабилитации, мне позвонили из ЦК, сказав, что я должна связаться с Гослитиздатом в отношении переиздания вещей моего мужа. Я принялась за розыски произведений Васильева, ведь весь литературный архив мужа был взят, когда был арестован он, остальное — погибло, когда была арестована я. Собирать пришлось буквально по крупицам в архивах, в библиотеках, у частных лиц. В результате книга собрана и сдана мной в мае 56 года, размером 18 авторских листов, принята, одобрена и включена в план выхода в свет в 57 г.
Но это, к сожалению, далеко не все, что когда-то было написано моим мужем. Предстоит большая напряженная работа в архивах журналов, газет, издательств, переписка с частными лицами, у которых я смогу найти вещи Васильева. Эта работа мной начата и она, безусловно, потребует длительного времени и большого напряжения, это мой долг перед покойным мужем, перед нашим народом, которому я должна вернуть его замечательного певца, чью жизнь и борьбу он так вдохновенно воспевал.
Сейчас всеми инстанциями я и дочь Васильева введены в Орава литературного наследия поэта, но воспользоваться этими правами мы не можем по чисто формальной причине. Нормально литературное наследие продолжается 15 лет после смерти писателя, судя по выданной мне справке, Васильев погиб в 1940 году, следовательно, после его смерти прошло более 15 лет, и на этом основании издательства не заключают со мной договора и на этом же основании мне и его дочери отказываются выплачивать, полагающийся по закону, авторский гонорар за напечатанные его произведения в 56 году, и переведенный в Охрану Авторских Прав.
Все права наследия реабилитированных на имущество считаются со дня реабилитации, а не со дня смерти, кроме литературного наследия. При жизни Васильева, т.е. до 37 года вышла только одна его книга отдельным изданием — поэма «Соляной бунт» в 34 г. ГИХЛ, остальных отдельных изданий не было.
Я прошу СОВЕТ МИНИСТРОВ восстановить наши права наследия, которые, по независящим от нас причинам, нами использованы не были. Считать эти права не со дня смерти поэта, а со дня его реабилитации, т.е. от 2-го июля 1956 года, справка № 4Н-06976/56 г.
Е.Вялова
Н.Васильева
Прошу сообщить по адресу: Москва В-261, Боровское шоссе, корп. 24, кв.21, тел. 130-35 - 49
6 февраля 1957 года».
10 мая 1957 года из Министерства культуры пришел приказ о продлении действия авторского права на произведения поэта П.Н.Васильева со дня реабилитации 2 июля 1956 года на 15 лет.
11 — 11 апреля, по заявлению Елены Александровны, была образована Комиссия по литературному наследию П.Н.Васильева, в ее состав вошли: В.А.Луговской — председатель, С.А.Поделков, Я.З.Шведов, П.Л.Вячеславов, Е.А.Вялова.
12 — В архиве тети Лены, с которым я познакомилась после ее смерти, лежит повторное свидетельство о рождении, выданное Осинским загсом 12.11.1949 года. В связи с арестом, произведенным 07.02.1938 года, никаких документов на руках у тети Лены не оставалось. Все было изъято при аресте и обыске. Запрос свидетельства, видимо, был сделан в связи с ее выходом из лагеря Джоман-Джола на поселение в поселок Актас.
Тетя Лена отбыла в лагерях пятилетний срок, потом его продлили еще на несколько лет — до окончания войны. В 1945 году долгожданное освобождение опять отсрочили: до «особого распоряжения». Освободившись из лагеря, Елена Александровна стала «вольной» — так на суконном энкаведистском языке называли «вечных поселенцев». Факти-
чески же она оставалась ссыльной — выезд за пределы поселка не разрешался — каждые десять дней ей приходилось отмечаться в комендатуре. После смерти Сталина в марте 1953 года положение ссыльных изменилось — Елене Александровне был разрешен выезд из Караганды.
22 апреля 1964 года Елена Александровна пишет Нач.Отд.мест заключения УООП Исполкома Карагандинского облховета:
«Прошу выслать мне справку для предоставления в Райсобес: подтверждающую мою работу в Карлаге по вольному найму после освобождения из лагеря. В 1938 году 7 февраля была арестована и 21 марта 1938 года была осуждена Особым Совещанием при НКВД СССР по статье, как член семьи изменника Родины с заключением в ИТЛ сроком на пять лет, считая начало срока с 7 февраля 38 года.
Из Бутырской тюрьмы была направлена в Темниковские лагеря, позднее в Сегежский лагерь на Бумажный комбинат, а с началом войны была направлена в Карлаг, Долинка, Чурбай-Нуринское отделение, где на участке Гранитном отбывала свой срок. В 1943 году из лагеря была освобождена, на что у меня имеется справка за № 203497 (номер моего личного дела). После «освобождения» была снова направлена в Чурбай-Нуринское отд. на участок Джаман-Джол, как «ограниченка», без права выезда, на работу учетчиком животноводства. Потом меня перевели на участок Ялту, позднее, на участок Кула-Айгир и вновь на Джаман-Джол, откуда в 1949 году с разрешения руководства уехала в поселок Ак-Тас Карагандинской области в 3-е Стройуправление Шахтосгроения, где работала нормировщиком. В 1956 году Военной Коллегией Верховного Суда была полностью реабилитирована от 2 июля 1956 года, справка № 4н-06996/56».
13 — Вот как вспоминает Елену Александровну тех дней Светлана Дмитриевна Кедрина.
«Я познакомилась с Еленой Александровной Васильевой в середине пятидесятых годов. Моя мама — Людмила Ивановна Кедрина — очень быстро с ней подружилась, они стали часто встречаться, вместе отдыхали в доме творчества в Малеевке.
Елена Александровна поразила меня своей внешностью — она в то время была необыкновенно привлекательна: светлые волосы, ясные голубые глаза, необыкновенно обаятельная улыбка, голос, вся какая-то удивительно складная, женственная — она многих умела очаровать. А если начинала читать стихи Васильева, и особенно, посвященные ей: «Ты — мое имущество, мое поместье, здесь я рассадил свои тополя», — голос ее приобретал особую силу, вероятно, она могла стать актрисой, сложись ее жизнь иначе.
Я любовалась ею, когда она выходила из реки в Малеевке, мне она казалась Афродитой, восхищалась тем, как она читает стихи Васильева,
ужасалась, слушая ее бесконечные рассказы о мытарствах, выпавших на ее долю — за любовь к замечательному поэту Павлу Васильеву, за преданность ему, за то, что она не захотела отказаться и последовала по своему страшному мученическому пути. Я тогда была студенткой, разумеется, мне было известно содержание (закрытого) письма ЦК о злодеяниях, совершенных сталинской кликой в тридцатые годы, но все казалось очень далеким, почти историей, как нашим детям сейчас представляется Великая отечественная война. И вот из уст прекрасной женщины, которую я боготворю, перед которой преклоняюсь, я слышу рассказы о том, что она пережила в Бутырской тюрьме, где ее пытали — ставили голыми коленками на мокрую соль, таскали ее за косы и делали с ней более страшные вещи, о которых не поднимается рука писать.
Мы просиживали целые вечера, слушая с мамой о том, как ее и многих других жен «врагов народа» привезли в голую степь, высадили, показали на огромный, полуразвалившийся сарай с худой крышей, и сказали: «Тут вы будете жить». И как женщины, в основном жены ответственных работников, профессоров, писателей, входили в старый сарай и, положив свою жалкую поклажу на пол, обессилено опускались на нее. Всех охватило глубокое отчаяние. И тогда Елена Александровна, поняв, что сейчас, немедленно нужно переломить это состояние оцепенения и безнадежности, иначе — смерть, вскочила и закричала: «Мы должны выжить, мы должны найти дрова и истопить, мы должны двигаться, иначе нас ждет смерть!» Стояла зима, в степи кое-где валялись какие-то бодылья, корни — это все и стали собирать, измученные долгой дорогой, несчастные женщины. Вскоре каким-то образом удалось растопить печь-развалюху, вскипятить чайник, напиться кипятку. Началась новая, трудная жизнь, полная борьбы и унижения, желания выстоять и не согнуться.
Елена Александровна никогда не отличалась покладистым характером, проявился он и тут. Ее частенько наказывали. Однажды заставили на лошади перевозить трупы заключенных из одного лагеря в другой. Трупы вповалку, как дрова, лежали на телеге, к ноге каждого прикреплена бирка. Елена Александровна кое-как уместилась на телеге и стала дергать вожжи. Лошадь медленно тронулась с места. Была зима, мороз. Лошадь медленно двигалась по пустынной степи и вдруг остановилась. Как Елена Александровна ни понукала ее, как ни упрашивала — лошадь ни с места. С огромным трудом она довезла свою страшную поклажу до места и там узнала, что лошадь понимает лишь одну команду — отборный мат, ничем другим на нее воздействовать невозможно.
Жизнь продолжалась. И Елена Александровна и моя мама старели, реже встречались, чаще перезванивались. Мы знали, что Елена Александровна пошла работать смотрителем в Третьяковскую галерею, искусство захватило ее, она сама была натурой творческой — прекрасно
шила, вышивала, все с большим вкусом и умением. Елена Александровна очень интересно рассказывала мне по телефону о том, как люди по-разному смотрят на картины, по-разному их понимают, трактуют, много говорила о работе экскурсоводов. Наблюдения ее были тонки, интересны, она начала вести записи.
Потом мы с мамой однажды встретили ее возле поликлиники литфонда. Она очень постарела, плохо стали видеть глаза. Но Елена Александровна продолжала заниматься наследием Павла Васильева, часто советовалась с мамой по тому или иному вопросу. Начали выходить книги Васильева. Я вспомнила, как после возвращения из ссылки моя мама выступала свидетелем на суде - доказывала, что Елена Александровна была женой Павла Васильева.
Я вспомнила, как мама мне однажды рассказывала, что мои отец, вернувшись как-то из Москвы в подмосковный поселок Черкизово, где мы тогда жили, сказал: «Знаешь, Милочка, запомни имя Павла Васильева. Это огромный талант, сродни лермонтовскому».
За несколько месяцев до смерти, уже тяжело больная, собравшись с последними силами, Елена Александровна поехала на торжеству связанные с юбилейными днями мужа, в Павлодар, где чтят память Павла Васильева и гордятся им.
Последний раз я видела Елену Александровну на вечере Павла Васильева, устроенном в одном из научно-исследовательских институтов Москвы. Она была очень слаба, молчалива, сидела в первом ряду тихая и маленькая, а я смотрела на нее и вспоминала ее красоту, ее мученическую жизнь, дружбу с мамой, которая умерла летом 1987 года, и думала о том, что Елена Александровна сполна выполнила долг перед памятью мужа - замечательного поэта Павла Васильева.
12 апреля 1991 года».
14 - Из письма Елены Александровны к Павлу Петровичу Косенко:
« Вас удивляет, что ни в одном из последних изданий я не принимаю участия... Составитель всех этих сборников... С.АЛоделков, делающий себе имя на Павле Васильеве, на неоднократные просьбы с моей стороны привлечь меня в новое издание Павла, категорически заявил, что все составления будет делать только он один. В свое время я допустила большую глупость, передала ему все, что у меня было опубликованное и неопубликованное, так что понятно, теперь у него нет необходимости в моей помощи Архив, имеющийся у меня, я весь сдала в Литературный музеи, а он надеялся, что он будет передан ему, это его и взбесило. А держать дома архив дальше я побоялась, так как из него пропало несколько документов. Вхожими же в мой дом были только, как будто, друзья, которым я верила и не могла допустить никакой мысли об их честности…»
Часть 2
Письма к Е.А.Вяловой
Письма к Е.А. Вяловой
Аапхакадзе Николай Эрнестович
Тбилиси-12, ул. Тельмана, 5 24.11.1965 г.
Здравствуйте уважаемая Лена Александровна!
Я знал и дружил с Вашим мужем еще в 1934 году, когда впервые приехал в Москву, чтобы устроиться в Институте красной профессуры. Потом зимой 34 — 35 годов, кажется, он несколько раз имел встречи со мной и моими друзьями по Горьковским курсам в Малеевке. Там, помню, были наши общие товарищи Дмитрий Кедрин, Аркадий Кулешов, Александр Яшин, Ваня Рогов, Марат Чуваш, чех Илья Борт, азербайджанцы Натик и Дилбази, из грузинских русских, вернее русин, — я и др. Я, разумеется, мог бы много рассказать Вам о том периоде и о Павлуше, нашем друге, но думаю, слова излишни, ибо Вы все это, чую, знаете не хуже меня.
Тот черный кровавый режим горийского кровопийцы и пожираний диктатурой талантливейших сынов народов Советского Союза вырвал из жизни многих моих закадычных друзей, рожденных для больших дел и громких творческих созиданий. Среди этого всеобщего бедствия я, подобно вещему пушкинскому Ариону, чудом спасся почти один-одинешенек, видимо потому, что был менее даровит или малоспособен.
Я хотел писать к Вам, как только первая статья Людмилы Бондиной появилась в «Литературной России», но задержал потому, что я помнил, в моем архиве где-то находились рукописи или переводы Павла и захотел переслать Вам. Впоследствии я нашел даже когда-то мне собственноручно подаренную Павкой
(да Вы извините меня, мы тогда так по-мальчишески грубовато-ласково звали друг-друга, были такие времена отрочества, меня тоже звали тогда Уркой!). Кажется, эта первоизданная поэма Павла «Соляной бунт», она у меня сохранилась поныне. В связи с этим я вспомнил, что тогда еще я, будучи совсем начинающим, но диковато-задирчивым, очень импонировал Павлу, а когда при чтении стихов кое-кому захотелось осмеять меня, Павлу это послужило причиной написать длинное программное стихотворение в защиту пастуха-песнопевца что ли*. Как жаль, что я не нашел того стихотворения у себя. Зато я нашел мое стихотворение, где в счет взаимной любезности защитником правопорядка вывел нашего друга Павла Васильева. Нашел я также перевод, сделанный Павлом на стихотворение чешского молодого поэта Ильи Борта. Думаю, что они представят для Вас интерес как реликвии, и высылаю Вам. Где-то у меня еще хранятся бумаги, связанные с тем периодом и там находится, как помню, еще кое-что из-под пера Павла. Коль скоро они Вам будут интересны, как только я их найду, перепечатаю и вышлю Вам. Да я бы выслал Вам «Соляной бунт», но поскольку она подарена мне, я бы хотел хотя бы вместо него заиметь новую книгу стихов моего друга. Но, увы, они не поступали в Тбилиси и вообще в Закавказье, где я проживаю. Эти кровавые бюрократы-книготорговцы продолжают и после гроба мстить моим товарищам. Впрочем, в центральную печать я послал письмо гнева по этому поводу. Как явствует, эти подлые сухари даже в бибколлекторы не послали книги Павла**. Так, в республиканской библиотеке, например, в Тбилиси и в Сухуми я справлялся самолично. Вот что показывают каталоги: П.Васильев автор книг по колхозу-миллионеру, по рисункам, пишет о машиностроителях пятой пятилетки, комсомольцах штурмующих бескультурье, о лесоразведении в степи, о планировании труда, технормах, рабкорах, об экономике... ладожских рыбаках, о таджикистанском хлопке, химзаводах, тралении и о десятках всякой всячины. А где поэт Павел Васильев? Где его поэмы? Этого не знают закавказские книготорговцы и библиотекари. Вот какое бездушие и недоразумение!
Да, как ни затруднительно для меня, чувствую, должен сознаться, я бы остался Вашим вечным должником, если бы Вы отважились прислать мне новую книгу Павла. Не говоря уже о том, что в случае, если Вам нужно первоиздание «Соляного бунта» — я, не задумываясь, моментально вышлю Вам моего
алтерего, какое было бы Ваше поручение, чтоб я не сумел его выполнить!
Итак, желаю Вам всего хорошего. Как говорится, прошу заведомо не обессудить нас, если в этом письмеце кое-что не так, как принято у досужих, и если побываете, по велению провидения, в наших краях, не обходите нашего порога — милости просим — гостьей любезной будете! А пока прошу передать привет нашей альма-матери Москве!
С уважением Н.Аапхакадзе
* Автор письма считает, что стихотворение «В защиту пастуха-поэта» посвящено ему.
** Тираж сборника стихов П.Васильева 1957 года, по непонятным обстоятельствам, был задержан на книжном складе.
* * *
Н.Э.Аапхакадзе 28.12.1965 г.
Я получил, Вами посланную, бандероль с книгой и письмом. Прежде всего, весьма и весьма благодарен Вам за то, что исполнили мою бесцеремонную просьбу насчет книги Павла Николаевича. Догадываюсь, что это одна из 2500 экземпляров книг Вашего мужа, которые томились в заключении на складе Союзкниги. Представляю, какие хлопоты Вам доставила моя несуразная просьба и простить не могу себе — как это я сразу не отважился переслать Вам «Соляного бунта».
Конечно, правильно и достойно одобрения Ваши заботы собрать все, связанное с именем и творчеством мужа, это вполне по-грузински приятно звучит. На днях я вышлю Вам книгу «Соляной бунт» и не копии, а оригиналы, которые у меня ныне на руках; остальные попозже, как только найду, тоже вышлю Вам. Да и постараюсь подробнее описать наши былые встречи с Павлом в Москве и Малеевке, раз Вас это интересует. Постараюсь все выполнить как возможно быстрее, по военному.
Да, чуть было не забыл, Нюргун это по-русски неудобовыговариваемое имя, потому ребята звали меня то Ураганом, когда я еще был сыном полка, то Юркой и просто Уркой, когда учился в Москве, а документально меня пишут Николаем Эрнестовичем. Вы же, прошу не стесняться, назовите меня, как Вам сподручнее.
Желаю Вам всего хорошего
С уважением Н.Аапхакадзе
* * *
Н.Э.Аапхакадзе
3.3.1966 г.
Поздравляем Вас с праздником 8 марта!
Шлем наши наилучшие пожелания, а также давно обещанное письмо, фотокарточки, переводы, поэму «Соляной бунт». На днях получите все.
С уважением — Ваш корреспондент Нюргун.
* * *
Анов Николай Иванович (1891 — 1980 гг.). Прозаик. Познакомился с П.Васильевым в декабре 1927 г. Н.К.Анову посвящено стихотворение П.Васильева
Н.И.Анов
Алма-Ата, просп. Сталина, 129, кв. 4
4.2.1959 г.
Милая Елена Александровна!
Не думайте, что я забыл свое обещание. Но я вернулся в Алма-Ату в конце января. Задержала болезнь жены. Пришлось Любовь Григорьевну оставить в Москве. Сейчас она находится в Центральном институте туберкулеза Академии медицинских наук (платформа Яуза, Сев.ж.д. — в 5 мин. ходьбы от станции).
С 1 марта я буду жить в Доме творчества писателей в Переделкино (путевка в кармане), комната № 34. Разумеется, мы с Вами встретимся. Стихи привезу. Издать стихи Павла Васильева в Казахстане обязательно нужно, и я, чем могу, постараюсь Вам помочь. Отбирайте казахстанскую тематику. Но сейчас время не совсем благоприятное — во время декады растранжирили бумагу, и сейчас беспощадно режут планы. Придется несколько обождать.
Я хочу поговорить с Мухтаром Ауэзовым, (он очень влиятельный человек), но сейчас он улетел в Египет. Видимо увижу его только в Москве. А после этого предварительного разговора, если он окажется положительным, Вы к нему обратитесь официально с письмом или лично, как подскажет обстановка. Это самый короткий и верный путь.
Примите мой искренний привет. Я послал Вам свой роман.
Ваш Н.Анов
* * *
Н.И.Анов
Цхалтубо
1.2.1960 г.
Примите мой привет с Кавказа. Я нахожусь сейчас в санатории, лечу свои больные ноги. Надо было приехать сюда осенью, но тяжело болела моя жена, оставить её я не мог. 19 декабря она умерла от туберкулеза легких. Я с нею прожил всего четыре с половиной года. Это был замечательный человек, большого сердца и редкой душевной красоты. О покойниках всегда говорят только — хорошее. Но на самом деле это так. Спасти ее было невозможно. Она болела 12 лет, и я ничего не смог сделать. Возил ее два раза в год на курорты, обращался к светилам науки. Когда мы поженились, у неё был открытый процесс. Я думал, что сумею ее вытянуть, но было уже поздно. Если бы я её встретил года на два-три раньше!.. Все могло бы быть иначе. И не был бы я сейчас так страшно одинок.
Как Ваши дела? Что Вам ответил Каратаев по поводу сборника Павла? В план 1961 года его включили.
Что Вы делаете в связи с 50-летием поэта, которое исполняется в этом году. Принимаете какие-либо меры?
Может быть, напишете мне, если найдете время и будет желание. Только учтите, что я здесь лишь до 15 февраля.
Всего Вам доброго. Ваш Н.Анов.
* * *
Н.И.Анов
6.4.1963 г.
Вчера был редсовет Казгослитиздата. Я вновь поставил вопрос об издании сборника стихов Павла Васильева. Меня очень поддержал Иван Шухов. Книгу включили в план на 1964 год.
Пишу Вам об этом, зная, что эта весточка Вам, конечно, приятна.
Как Вы живете? Как Ваше здоровье? Я крепко болел год назад. Были спазмы сосудов головного мозга. Сейчас прошло. Работать разрешили только два часа в день. Я потихоньку работаю четыре.
Примите мой душевный привет, а также от моей жены Юзефы Ивановны.
В июне-июле мы будем в Переделкине.
Целую Ваши руки.
Ваш Н.Анов.
* * *
Н.И.Анов
31.5.1963 г.
Я думаю, Вам будет приятно прочитать приложенную газетную вырезку из «Казахстанской правды». Стараюсь сделать все, чтобы привлечь внимание общественности к творчеству Павла Васильева. Это поможет потолще выпустить его сборник. В нашем журнале пойдут три его стихотворения, одно — Вы знаете — он посвятил мне.
В июне мы с женой думали быть в Переделкине, но меня подвела болезнь. Если буду здоров — приедем в июле.
Как идет Ваша жизнь?
Примите мой душевный привет
Жена Вам кланяется — ее зовут Юзефа Ивановна.
Ваш Н.Анов
* * *
Н.И.Анов
480100 Алма-Ата-100, просп. Ленина, 40, кв.
17 16.3.1973 г.
Простите, что с опозданием отвечаю на Ваше письмо. У меня произошел рецидив после операции. По неведению я нарушил постельный режим. Меня предупредили, что нельзя ничего острого, соленого, копченого, жирного, жареного. Но не сказали, что нельзя сливочного масла и сыра. А я ел бутерброды. В результате снова уложили в постель.
Сейчас живу на голодной диете. Питаюсь манной кашей, творогом и сухарями. Если жена сумеет достать на базаре курицу — тогда позволяется куриный бульон, который мне не противопоказан.
Вы пишете, что у Вас есть фотография, на которой изображен Павел и я, в группе писателей сибиряков. У меня такой фотографии нет. Когда-то, вероятно, была, когда я жил в Кашире. Там у меня пропала часть архива и альбом с фотоснимками. Сейчас у меня нет ни одной фотографии Павла, ни Вашей. Буду бесконечно благодарен, если выручите меня.
Целую Ваши руки.
Ваш Н.Анов.
* * *
Н.И.Анов
6.4.1978 г.
Простите меня, что я так долго не отвечал на Ваше письмо. Крепко болел.
Если не поздно — я мог бы написать воспоминания о Павле Васильеве и Николае Титове, как они поехали с «синего востока на багряный запад» (кажется так?) Об этом в вышедшем сборнике Павла Васильева есть стихи:
«Н.И.Анову — ты предлагаешь нам странствовать»...
Еще раз прошу извинения.
Юзефа Ивановна кланяется, а я целую Ваши руки
Ваш Н.Анов.
* * *
Н.И.Анов
6.11.1979 г.
Я сейчас думаю над очерком о Павле Васильеве для сборника «На литературных перекрестках».
К сожалению, я знаю о Павле далеко не выигрышные истории, о которых писал Максим Горький в «Литературных забавах».
Меня эти забавы не интересуют!
Мне хочется использовать положительный материал.
Вот почему я посылаю Вам газетную вырезку из павлодарской газеты.
Милая Елена Александровна, я писал о Павле в журнале «Простор», в № 6 за 1963 год.
Повторятся мне не хочется.
Вот если бы Вы дали заметку о погибшем муже, я бы сделал интересный очерк!
Извините меня, что я беспокою Вас своей просьбой!
Ваш Н.Анов
* * *
Г.П.Болотов
330032 Запорожье, просп. Ленина, 216, кв.
82 7.7.1980 г.
По просьбе Павла Петровича Косенко направляю Вам мое письмо, адресованное ему... знак моего глубочайшего уважения к памяти великолепного поэта Павла Васильева, который так много обещал и, увы, так мало успел сделать. Однако и это сделанное им, поставило его в ряды крупнейших, своеобразных мастеров советской поэзии. Просьбу маститого критика и литературоведа я выполняю с тем большим удовольствием, что нынешний год — год 70-летия поэта.
...Встреча с настоящей поэзией — всегда праздник. Читаешь хорошие стихи, и перед тобой возникает образ поэта. Он живет в
тебе, волнует и согревает, как живой человек. Когда поэт почему-либо умолкает на долгие годы, остается болезненное ощущение утраты. Такие примерно чувства пережил я, когда в начале тридцатых годов в нашей поэзии ярко вспыхнула, а потом внезапно закатилась поэтическая звезда Павла Васильева
Помню лето 1934 года. Я учусь в Верхисетском металлургическом техникуме. Время трудное, еще не отменены карточки. Ежедневно я хожу обедать в техникумовскую столовую, куда мы студенты сами же возим пищу с фабрики-кухни в больших термосах. По пути в техникум я регулярно захожу в книжный магазин, расположенный в ветхой хибарке на берегу у моста через реку Исеть, покупаю газеты. В Москве открылся Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Я с интересом читаю доклады, выступления делегатов, интересных гостей, очерки, стихи. Наш преподаватель русского языка и литературы Е.Н.Осипова, с которой мы во время каникул иногда встречаемся, находится в приподнято-радостном настроении. Она говорит нам: «Съезд — это праздник советской литературы. Собирайте материалы о нем, они нам пригодятся на занятиях». Вот я и собираю.
Мой повышенный интерес к работе съезда имеет и другую подоплеку. Уже несколько лет, как я пишу стихи. Одним они нравятся, другим нет, но пишутся удивительно легко, по любому поводу. Кроме того, я посещаю литературный кружок под редакцией журнала «Штурм», который тогда издавался в Свердловске. На занятиях кружка обсуждаются рассказы, как опубликованные, так и совсем свежие. Выступают приезжие писатели, поэты, артисты. В центре внимания повесть молодого магнитогорца А.Авдеенко «Я люблю». В общем, литературная жизнь бьет ключом.
У зам. редактора журнала И.Бахтамова, живущего в гостинице «Большой Урал», хорошая библиотека. Я беру у него поэтические книжки и запоем читаю их. Особенно привлекают новые имена, которых не было тогда в школьной программе. Это Тихонов, Асеев, Пастернак, Сельвинский, Саянов, Багрицкий. Моим кумиром был Маяковский, он мне нравился больше всех, исключая, может быть, некоторых классиков. Множество стихов я знаю наизусть, они осели в памяти без особых усилий. Это я говорю для того, чтобы подчеркнуть, что несмотря на юный возраст, я был уже поэтически «подкованным» человеком, мог отличить хорошие стихи от плохих.
И вот в один из жарких июльских дней я сделал целое открытие. В газете «Известия» было опубликовано стихотворение не-
известного мне Павла Васильева. Называлось оно «Иртыш» или «На Иртыше», точно уже не помню. Прочел я его, и оно запомнилось с первого чтения. Меня поразила цветистая поэтика, почти зримая образность, внутренняя сила, которых, увы, не было в моих виршах. На очередном занятии кружка я прочел это стихотворение вслух и спросил руководителя, кто такой Васильев. Мне объяснили: «Московский поэт, печатается в «Новом мире». Между прочим, совсем еще молодой парень».
С этого дня я, как теперь говорят, заболел «Павлом Васильевым». С волнением просматривал каждый раз газеты и журналы, искал, не появится ли любимое имя. Однажды, известный в то время мастер художественного слова Каленый, выступая у нас, прочитал целый цикл стихотворений Васильева и отрывок из поэмы. Стихи были добротные, крепко сбитые, в них встречались прямо-таки ошеломляющие образы и метафоры. Если в стихах была обычная для поэта красочность и удаль, то отрывок из поэмы поразил меня разнообразием и богатством элементов фольклора. От полнокровных, запоминающихся описаний природы и быта поэт с завидной легкостью переходил к частушкам, прибауткам, начинал писать отличным белым стихом. Причем делал это так органично, что поэтическая речь как бы лилась сплошной многоцветной рекой.
Через некоторое время я достал те номера «Нового мира», в которых была опубликована поэма «Соляной бунт». Поэма в целом поразила меня зрелым мастерством. С тех пор Павел Васильев утвердился в моем сознании, как яркий, многообещающий талант, которому еще предстояло раскрыться в полную силу. Кроме способности создавать выпуклые поэтические образы, меня подкупала в нем какая-то одержимость, что ли, умение придавать стихам живую, плотскую силу. Он никогда не писал бесстрастно, за каждым образом у него пульсировала горячая человеческая кровь. Его стихи можно было любить и не любить, но при чтении их нельзя было оставаться равнодушным. Так я думал тогда и радовался, когда кто-либо высказывал точку зрения, сходную с моей. Особенно укрепил меня в этом один случай.
Как-то приехал к нам в город известный имажинист Вадим Шершеневич. Мы, конечно, слабо представляли, что он за поэт, но история с его книжкой стихов под названием «Лошадь», которая по чьему-то недосмотру или шутливому умыслу попала в раздел специальных книг по коневодству, многие из нас слышали. Знали мы и то, что Шершеневич одно время был близок к Есени-
ну. На занятие нашего кружка Шершеневич пришел с рукописью воспоминаний о Есенине, которая, помнится, называлась «Без розовых очков». Были ли они когда-нибудь опубликованы, неизвестно. В них он довольно оригинально, если не сказать резче, описывал историю своей дружбы и совместной работы с Есениным. Акцент был сделан на разные похождения фривольного характера и весьма далекие от литературы. Мы слушали Шершеневича с раскрытыми ртами. Еще бы, ведь перед нами выступал бывший соратник Есенина и при этом развенчивал его в пух и прах. При чтении случайно присутствовал московский поэт Николай Дементьев, который затем выступил и так разделал бывшего имажиниста, что тот вынужден был признать, что отрывок для чтения его рукописи он выбрал явно неудачный.
В ходе встречи Шершеневичу был задан вопрос, кого из ныне пишущих поэтов он считает самыми крупными. Шершеневич подумал, потом назвал Пастернака, Асеева и, сославшись на чей-то авторитет для подкрепления своего мнения, — Павла Васильева. Поскольку большинство присутствовавших о Васильеве не имело никакого представления, посыпались вопросы о нем: кто он? Откуда? Чем прославился? На них Шершеневич обстоятельно ответил, и, в конце концов, сказал, что при всех богатейших задатках Васильева есть опасность, что он может сорваться. Тут он напомнил статью М.Горького «Литературные забавы», критику великого писателя в адрес молодого поэта. Чтобы рассеять нашу тревогу, он заключил беседу заявлением о том, что, судя по последним данным, Васильев взялся за ум, свидетельством чего является превосходная поэма «Соляной бунт» и очень хорошие стихи, опубликованные в периодике.
От этой беседы у меня осталось двойственное впечатление. С одной стороны, было приятно, что открытый мной молодой поэт действительно много обещающая, интересная величина, не зря его ставят вровень с такими авторитетами, как Пастернак и Асеев, а с другой стороны, было страшно и тревожно, что этот молодой парень может «сорваться», не сделал того, на что он способен. Я искренне досадовал на тех людей, которые окружали поэта. Неужели они не видят, не понимают, какой у него талант? А если видят и понимают, почему же не берегут, не ограждают от разных соблазнов и опасностей? То, что при всем этом главное зависит от самого поэта, мне почему-то даже в голову не приходило.
Впрочем, прочитав несколько отличных стихотворений Павла Васильева в очередных номерах «Нового мира», я успокоился.
Такие стихи, на мой тогдашний взгляд, мог писать только зрелый, верящий в свои силы и понимающий свою ответственность человек. Ядреные, полновесные стихи никак не вязались с тем, немного легкомысленным обликом поэта, который можно было представить по статье Максима Горького. С интересом прочитал в «Новом мире» отчет о творческом вечере П.Васильева, проведенном редакцией. Радовали сочувственные слова, сказанные в его адрес гл. редактором И.Гронским. Солидно прозвучало заключительное выступление самого поэта. Он сказал, что принято говорить в таких случаях: поблагодарил присутствующих за внимание и потом решительно отверг упреки в том, что он, якобы, подражает Есенину, эпигонствует.
Упреки Васильева в эпигонстве мне уже приходилось слышать, и мне было стыдно от такой произвольной и недружелюбной оценки его творчества. То, что Есенин кулацкий поэт, тут сомнений не могло быть, это была официальная точка зрения, ее вдалбливали в нас в школах. Но при чем тут Васильев? Что у него общего с Есениным? Где, когда он оплакивал старое отжившее? Где, наконец, он защищал кулаков? Подобные мысли не давали мне покоя. Поэтому в совершенное уныние повергло меня появление в том же «Новом мире» новой поэмы П.Васильева «Кулаки». Ну, зачем ты лезешь на рожон? — хотелось мне спросить автора. Разве мало других тем, более достойных твоего таланта? Поэма «Кулаки» мне не понравилась, несмотря на обычную для Васильева яркую метафоричность языка, умение находить точные детали и лепить сильные характеры. Больше всего претил этот вызывающий тон. Вы зовете меня кулацким поэтом, как бы говорил поэт оппонентам, вот вам, пожалуйста, поэма о кулаках. Милая моему сердцу тема!
Конечно, никакого сочувствия кулакам непредубежденный читатель вынести из чтения поэмы не мог. Но что из того? Отрицательные персонажи выглядели ярче, убедительней, чем положительные. А раз так, значит, автор сочувствует им — вот и вся недолга! Для тогдашней критики важно было — не как человек пишет, а о чем пишет. Помните Маяковского: «То ли дело наш приятель Степа (забыл, к сожалению, фамилию и отчество!) у него в стихах коммунизма топот. Вот это пролетарское творчество!» Словом, любя Павла Васильева за редкий поэтический дар, я не на шутку стал опасаться за его судьбу. Зачем браться за скользкие темы, зачем дразнить недоброжелателей? И опять я думал о тех, кто окружал поэта. Ведь у всех еще в памяти был трагический конец Есенина. О, как бы я хотел помочь поэту!
Никаких практических шагов к «спасению» Васильева я, разумеется, не сделал. Другие заботы отвлекли меня. Я заканчивал техникум, готовил дипломный проект, редко посещал литературный кружок. А потом, уже начав работать на заводе, вообще оторвался от литературной жизни. Но П.Васильева я помнил и любил.
Летом 1938 года по командировке обкома партии я в качестве агитатора ездил в Чернушинский район Свердловской области (теперь этот район в Пермской области). Здесь мы с учителями местной школы однажды организовали литературно-художественный вечер, на котором я читал поэму «Соляной бунт». Мое выступление прошло с успехом. Учителя благодарили меня за то, что я открыл им такого блестящего поэта.
Осенью того же года я ушел в армию и окончательно порвал связи с уральской литературной общественностью. Служил на Дальнем Востоке в Приморье, в местах, овеянных славой недавних хасанских боев, среди живых участников сражений. В нашем артиллерийском полку была неплохая самодеятельность, в которую я немедленно включился. Читал для товарищей Маяковского и, конечно, П.Васильева, не раз занимал призовые места. Даже оказался в числе победителей на корпусном смотре, получил право выступать на армейском смотре, который проводился в г. Ворошилове-Уссурийском. Однако туда я почему-то не поехал. Другие ребята ездили, а меня не послали. В армии не спрашивают, как да почему, начальству виднее. Так это огорчение и забылось. Лишь почти год спустя, работая в политотделе корпуса, в старых бумагах я случайно обнаружил репертуарный список участников корпусного смотра. Моя фамилия была подчеркнута красной чертой, а против слов: «Отрывки из поэмы «Соляной бунт» П.Васильева» стоял жирный вопросительный знак. Недоброе предчувствие кольнуло сердце. Я пошел в библиотеку, перерыл все толсты! журналы, подшивку «Известий», но не нашел даже упоминания о П.Васильеве. Спросить было не у кого, в нашу даль даже газеты приходили с опозданием на неделю. Библиотекарем был наш брат-солдат.
Так, не встречая имени П.Васильева в печати, я с горечью пришел к выводу, что сбылись самые мрачные предсказания: Васильев «сорвался». Между тем его стихи, его неповторимые образы жили во мне, время от времени напоминая о себе, как больной зуб. Однако где-то в подсознании все-таки тлела надежда. Я ждал чего-то, как ждут чуда...
Перед самой войной, учась в Смоленском военно-политехническом училище пропагандистов Красной Армии, я чуть не обалдел от радости. Проезжая на трамвае по Советской улице, я из окна поймал афишу, извещавшую о литературном вечере в Доме Красной Армии. Среди участников вечера мелькнула фамилия: Васильев. Я даже толкнул локтем стоявшего рядом гражданина, прося подтвердить, Васильев на афише или нет. И услышал в ответ: «Да, какой-то виршеплет Васильев, мало ли их». Вечером, выпросив увольнительную, я побежал в ДК, подошел к афише и прикусил губу с досады. Рядом с именами Евгения Долматовского и Джека Алтаузена значился Сергей Васильев. Как говорится, «Федот, да не тот».
На вечере я послал на сцену записку с вопросом, где сейчас Павел Васильев, на нее не ответили. В перерыве я подошел к Джеку Алтаузену и задал ему тот же вопрос. Алтаузен подозрительно посмотрел на меня, ответил невнятно: «Не знаю, я отвечаю только за себя!» «Может быть, ваши товарищи знают?» — продолжал допытываться я. Алтаузен насторожился, потряс своей большой кудлатой головой. «И они отвечают только за себя!» — был его ответ. Так я ничего и не добился.
В декабре 1941 года, находясь раненным в госпитале, я узнал правду от младшего лейтенанта Киктева, в прошлом преподавателя одного из Куйбышевских курсов. Значит, Васильев сорвался, так и не мог выбраться из хитро расставленных кулацких сетей, думал я, и получил по заслугам. Жалко было не человека, а замечательного поэта. Ведь Павел Васильев настолько удивительное явление в нашей поэзии, что выкинуть его стихи из нее — значило нанести ей непоправимый урон. Врагов не жалеют, в то время выкидывали и не такие ценности. Пришлось смириться с реальностью. Правда, на деле это оказалось не просто. Стихи, вошедшие в сердце, нельзя выбросить по чьему-то указанию, как мусор. Поэзия П.Васильева продолжала жить нелегально, подспудно, хотя ее творца уже не было в живых. И так продолжалось до тех самых дней, когда над страной прошумел очистительный ветер известных решений партии.
В числе других репрессированных писателей был реабилитирован и Павел Васильев. Имя его замелькало на страницах периодической печати. Вышел в свет сборник избранных стихов и поэм в издании «Гослитиздата». В нашем городе этот сборник разошелся в мгновение ока, мне не удалось его купить. Пришлось
выпрашивать у знакомых на время. Я не читал, а упивался. Пробовал читать и вслух, спрашивал мнение товарищей, ждал восторженных откликов. Но что это? Большинство моих нынешних знакомых о Васильеве никогда не слышало, и моих восторгов не разделяло. Меня спрашивали: к чему такой экстаз? Поэт как поэт, ничего особенного. Вот если бы достать книжку стихов Евгения Евтушенко! Напрасно я повторял когда-то пленившие меня строки. Мои слушатели, отдавая должное таланту, мастерству поэта, оставались равнодушными. Темы Гражданской войны, коллективизации их не волновали. Передо мной во всей трагической обнаженности возникла истина: с того времени, когда жил и творил Павел Васильев прошла целая историческая эпоха! За это время мы пережили немало душевных потрясений, не раз менялись наши оценки людей и событий. Чему же удивляться, если новое поколение принимает Васильева без восторгов, как исторический факт, и только? Ну а нам, людям старшего поколения, он дорог по-другому — как наше прошлое, как часть нашей биографии. Я, например, горжусь тем, что в сумятице мнений и чувств сохранил былую привязанность к стихам крупного поэта. Более того, как человеку, воспитанному комсомолом и партией, убежденному коммунисту мне временами бывает горько и стыдно за то, что у нас возможны такие вещи. По инерции мы склонны их приписывать злой воле отдельных личностей, но все равно какая-то часть вины и ответственности ложится и на нас, на массу.
Оказывается, не все забыли Павла Васильева. Мне нравится читать объективные статьи и отзывы о нем, приятно, когда, хорошее получает достойную оценку, пусть даже задним числом. Но в общем хоре иногда слышатся и диссонансы, недоброжелательные, брюзгливые голоса. И самое странное тут в том, что критикуется, пачкается дегтем не поэт, не его произведения, а человек. Больше всего в этом неблагородном и неблагодарном деле усердствует московский поэт Александр Коваленков, взявший на себя роль этакой классной дамы от поэзии. Он, видите ли, боится, что Васильев может оказать вредное влияние на современную молодежь. Так и хочется сказать новоявленному наставнику: не туда заехали, уважаемый! Если поэзия Павла Васильева не оказала пагубного влияния на молодежь тридцатых годов, то за нынешнюю вам опасаться нечего. Не то время и не та молодежь!
На днях, купив газету «Литературная Россия», с удовольствием узнал, что за первым гослитовским изданием «Избранного» П.Васильева вышло и второе — в Новосибирске. Есть, оказывает-
ся, люди, которые занимаются изучением творческой биографии поэта, стремятся донести до нынешнего читателя красоту и мощь его поэзии. Горячо приветствую благородный труд таких людей и, прежде всего П.Косенко, выпустившего в Алмаатинском издательстве «Жазуши» книгу о творчестве Павла Васильева. Спасибо ему за эту книгу, хотя я еще не читал ее! Кто такой П.Косенко, я не знаю. В аннотации читаем: «Известный исследователь творчества поэта». Отлично, мне как раз такой человек и нужен. Посоветуйте, пожалуйста, как с ним познакомиться, и если есть возможность, передайте ему это письмо. И еще одна просьба: как раздобыть книжку П.Косенко? Казахстанские издания к нам на Украину не попадают...
...Такое письмо в адрес издательства «Жазуши» я написал в конце 60-х годов в расчете на то, что работники издательства передадут его П.Косенко. А послал его уже самому П.Косенко зимой этого года. Павел Косенко любезно ответил мне, прислал свою книжку «Свеча Дон-Кихота», в которой в числе других литературоведческих трудов, помещен материал о П.Васильеве. Из него я почерпнул кое-какую библиографию, названия других работ о Васильеве, но где их достать?
Статья П.Косенко — толковая, добросовестная работа. К сожалению, в ней много недоговоренностей и конец скомкан. Один лист (страницы 25 — 26) даже вырван, очевидно, там содержалось что-то не вполне обоснованное (издание старое — 1973 года). Однако и на том спасибо. По-видимому, к 70-летию Павла Васильева готовится новое издание «Избранного? А может быть, собрание сочинений? Как было бы хорошо! Извините, что оторвал Вас от дела, у Вас, наверное, хлопот хватает.
* * *
Брылева Лариса — писем примерно такого содержания приходило довольно много. Нередки были и письма из заключения — просили выслать книгу или фотографию, а то просто рассказывали о себе, задетые за живое какой-нибудь публикацией о судьбе Павла Васильева.
«...Не удивляйтесь, что обращаюсь к Вам со словом «дорогая». Я не знаю Вас, но Вы могли бы быть моей матерью: я родилась в тридцать седьмом, в тот самый год, когда так безвременно погиб замечательный поэт и замечательный человек Павел Васильев.
Ему было бы сейчас за пятьдесят. Но в нашей памяти герои не стареют... Погибшие всегда остаются молодыми.
И Павел Васильев особенно.
Я узнала его стихи зимой. Совсем случайно... Был вечер... Немного клонило ко сну... Лениво взяла в руки страницу «Литературной России». Лениво пробежала глазами рифмованные строки: «А-а, еще один новоявленный поэт...»
И вдруг... кидаются, выпрыгивают из газетных строк и лезут прямо в глаза, нет, не в глаза — в сердце:
«Я, детеныш пшеницы и ржи,
Верю в неслыханное счастье.
Ну-ка, попробуй, жизнь, отвяжи
Руки мои От своих запястий!»
Что это, Кто это такой?! Наверное, совсем молодой... так сочетать есенинскую музыкальность с силой и мужественностью Маяковского!.. Кто он? Павел Васильев?.. Да что ж это, откуда он взялся?.. Не литературная ли это мистификация?.. Погиб в годы культа... в 37-м... Так вот оно что!!!
И читаю... читаю!.. И разговоров — на всю ночь!..
Я — ленинградка, но сейчас мы с мужем живем далеко от столицы. Так далеко, что это и представить себе трудно. Зимой из-за сильных ветров мы часто ходим на четвереньках. Нет у нас ни телевидения, ни театра и вся цивилизация доходит до нас только по волнам радиоприемника.
Весь 64-й — 65-й год прошел у нас с мужем под знаком Павла Васильева... Как могло случиться, что люди ничего не знают о нем?! Мы просто заболели им... Мы нажимали на все педали, мы рассылали всем знакомым и родным письма — достаньте нам что-нибудь о Павле Васильеве. Мы просто не могли спокойно жить, пока не расскажем всем, работающим рядом с нами, о талантливом человеке по имени П.Васильев. Но никто не мог нам помочь. Даже мама, у которой были какие-то связи в Ленинграде, и та написала: «Милые мои детки! Потерпите, пожалуйста. Я стараюсь, но пока ничего не могу достать».
Наступило и прошло лето. Я прилетела в Ленинград, сдала экзамены в институте (учусь заочно), прилетел и муж, и скоро мы вместе поедем отдыхать. Но мысль рассказать людям о Павле Васильеве не прошла.
Мы с мужем, чтобы сделать жизнь нашу и наших товарищей интереснее, пишем на общественных началах (с помощью
других людей) сценарии и ставим тематические вечера, посвященные какому-нибудь замечательному событию или человеку. Мы собрали материалы о Ленине, Маяковском, Карбышеве, о событиях к 20-летию победы и писали композиции, которые затем в течение нескольких месяцев отрабатывались и репетировались. (Синтез всех видов искусств и театральное действие; и музыкальное оформление — магнитофонная запись, местные солисты, самодеятельность, хор и оркестр; и пантомима, и кинокадры, но, конечно, на 1-м месте оставалось само живое слово.)
И вот сейчас я снова прочитала в «Литературной России», что Вы помните и бережёте наследие мужа.
Дорогая Елена Александровна! Если можно, помогите нам, пожалуйста, дайте возможность рассказать людям о замечательном человеке и поэте, о Вашем муже Павле Васильеве! (Возможно, уже существуют какие-то материалы о нем, стихи.) Если это потребует материальных затрат, я сразу вышлю деньги. Ну, а если Вы не сможете, если слишком многие обращаются к Вам с аналогичными просьбами, и у Вас уже не осталось ничего лишнего, ну что ж, тогда пусть в этом письме Вы прочтёте любовь нашего поколения к погибшим отцам.
Мы любим стихи Павла Васильева! Мы любим стихи Вашего мужа, хотя совсем мало знаем их (разве можно назвать знанием те куцые отрывки, что печатались в газете?). Любим за широту и смелость, за богатство и щедрость души, даже за его, по-человечески понятные, «завихрения».
Ваш Павел для нас не абстрактная фигура восседающего на Парнасе поэта, а живой, неуёмный человек, чьё горячее сердце мы всегда слышим рядом с собой! И мы верим, что стихи Васильева будут изучать и в школе, наряду со стихами Есенина и Маяковского!..
Дорогая Елена Александровна! Я знаю, Вам, наверное, было очень трудно эти годы (я догадываюсь об этом!).
И все же — Вы счастливая! По-человечески, по-женски, я завидую Вашей нелегкой, но почетной судьбе!
Мне очень жаль, что я бываю в Москве только пролетом... Но когда-нибудь все же выберусь в столицу. И тогда разрешите зайти к Вам и пожать Вашу мужественную и любящую руку.
Целую Вас в обе щечки, дорогая Елена Александровна.
Ваша Лариса Брылева
* * *
Бунеева Лидия Григорьевна — филолог. Энтузиаст, пропагандист поэзии П.Васильева. Первый директор дома-музея П.Н.Васильева в Павлодаре (Казахстан). Ныне живет в России в г. Гвардейске Калининградской области.
Л.Г.Бунеева
637000 Павлодар, ул. 1 мая, д. 32, кв. 80
13.12.1977 г.
Пишет Вам руководитель КИДА железнодорожного училища г. Павлодара.
Именем Павла Васильева названа улица нашего города. И вот мы начали собирать материал о нашем известном земляке, разбирать и учить его стихи. Мы искренне, всей душой полюбили стихи Павла Васильева. Отсюда появилось желание подробнее узнать о его жизни, творчестве. Мы собрали весь материал, который имеется в нашем краеведческом музее, а этого очень мало, только самые общие сведения о жизни. Мы узнали, что наше экскурсионное бюро проводит экскурсию «Павлодар литературный», в которой, конечно, рассказывают о нашем знаменитом земляке Павле Васильеве. Мы совершили эту экскурсию. Был чудесный теплый день. Снег падал крупными хлопьями, когда наш экскурсионный автобус подъехал к домику, где жил Павел Николаевич Васильев. Задумчиво и зачарованно смотрели на этот дом. Грустно и горько, что на этом доме нет даже мемориальной доски. От дома мы вышли на берег Иртыша, который был сказочным в этот день. Все, мне кажется, мысленно соприкоснулись с озорным мальчишкой Павлом Васильевым, который сбегал, а может быть, кубарем катился в такой же зимний день с берега Иртыша.
Наш экскурсовод узнала, что мы готовимся к вечеру, посвященному творчеству Павла Николаевича Васильева, на который пригласили нашего местного поэта и краеведа Сергея Алексеевича Музалевского, захотела побывать на нем, чтоб узнать побольше о Васильеве.
Вечер удался. Многое рассказал нам Сергей Алексеевич о Павле Васильеве, но нас не устраивает уже и это, мы хотим знать все, собрать все, что написано о нем, завязать переписку с людьми, знавшими Павла Васильева или работающими сейчас по его творчеству. Мы мечтаем создать у себя музей Павла Васильева и бороться за присвоение нашему КИДу имени Павла Васильева. В своих поездках по области и стране мы будем выступать с лекцией и стихами Павла Васильева...
Мы очень надеемся, что вы поможете нам в сборе материала о Вашем муже, в организации музея. Я сама лично хотела бы встретиться с Вами, поговорить о Павле Васильеве. 25 декабря по делам КИДа я буду в Москве (в день рождения поэта).
* * *
В архиве Елены Александровны находится письмо Л.Г.Бунеевой, адресованное Агнии Львовне Барто с просьбой поделиться воспоминаниями о Павле Васильеве. Воспоминаний Агния Львовна не написала. Кажется, любви к П.Васильеву и его творчеству она не питала.
16.1.1978 г.
Здравствуйте дорогая, горячо любимая с детства всеми нами, Агния Львовна!
Пишет Вам руководитель КИДа железнодорожного училища г. Павлодара.
Мы собираем материал о нашем знаменитом земляке, поэте Павле Николаевиче Васильеве, мечтаем создать музей, боремся за присвоение звания нашему училищу имени Павла Васильева.
В декабре мы провели торжественный вечер, посвященный творчеству Павла Васильева, на который приглашали представителей общественности, наших поэтов, журналистов.
Мы хотим, как можно больше узнать о жизни нашего чудесного поэта, земляка Павла Васильева!
Дорогая Агния Львовна!
Помогите нам, пожалуйста, в сборе материала о Павле Васильеве, поделитесь своими впечатлениями о встрече с ним. Для нас это будет бесценный материал. Помогите нам в создании музея, посоветуйте.
С волнением и надеждой жду от Вас ответ.
* * *
Л.Г.Бунеева
16.1.1981 г.
Здравствуйте, дорогая, незабываемая Елена Александровна!
...все, что связано с именем Павла Васильева для меня свято и навсегда вошло в мою жизнь. Я делаю все, что в моих маленьких силах, чтоб как можно большее число людей прикоснулось сердцем к поэзии великого поэта, полюбило ее, чтоб павлодарцы гордились и чтили память своего знаменитого земляка. Со своей литературной композицией выступаем в школах, перед молодежью. 25 января пригласили к себе и ждем на день поэзии, посвя-
щенный Павлу Васильеву, ребят из городов Павлодарской области: г. Экибастуза, г. Ермака и колхоза «30 лет Казахстана». 27 января по нашему телевидению будет передача о Павле Васильеве, в которой пригласили принять участие С.Музалевского и меня. В этой передаче будут использованы фрагменты записи беседы с Вами, Ив.М.Гронским, С.А.Поделковым. В конце этой передачи я обращусь ко всем жителям Павлодарской области, к комсомольско-молодежным бригадам за помощью в сборе средств на памятник Павлу Васильеву и от имени юных интернационалистов внесу первый вклад — 200 руб., собранных, вернее, заработанных детьми.
Я уверена, что пройдет еще немного времени и память о Павле Васильеве будет увековечена в Павлодаре.
Очень горько мне, что «Литературка» не отметила юбилей поэта. Считаю это непростительным. Рада за «Комсомолку». Высылаю Вам нашу газету...
* * *
Л.Г.Бунеева
без даты
...Сейчас мы снова с моими ребятами готовим большую программу — литературный вечер, посвященный творчеству П.Васильева. Поем на его стихи две песни — «Бухту» и «Песню», имеется музыка на его лирические стихи. Ездим в села, выступаем в клубе. Много горя мне было, до слез, то, что ничего не выходит с памятником...
* * *
Л.Г.Бунеева
7.3.1981 г.
...Вашу жизнь не назовешь легкой, но молодость была прекрасной, прошла рядом с таким человеком!
Часто мне приходится выступать, рассказывать о творчестве П.Васильева. За январь и февраль было 13 выступлений, в том числе большая передача по телевидению, где мы выступали с Музалевским, перед экскурсоводами городского бюро путешествий.
...Памятник мечтаем воздвигнуть на берегу Иртыша, где он жил. Тот район весь будет сноситься и застраиваться высотными домами. Собрать нам надо 100 000 руб., думаю, что к 75-летию город увидит этот памятник. 11 и 18 марта мы проводим День по-
эзии, посвященный творчеству П.Васильева во Дворце пионеров в зале на 500 мест для старшеклассников города.
21 марта по 30 я еду со своими ребятами на фестиваль юных интернационалистов в г. Ашхабад Туркменской ССР, на два дня сделаем остановку в Ташкенте.
Мои сыновья учатся один в 9 классе, а малыш в 1 классе. Заботы с ними хватает...
* * *
Л.Г.Бунеева
2.2.1983 г.
Простите меня великодушно за долгое молчание. Мне хотелось написать Вам о конкретных существенных результатах по созданию музея, памятника. Но только вчера смогла добиться встречи с Наумовой. Она, может быть, даже и не рада уже, что связалась со мной, но при встрече с ней я этого не почувствовала, она доброжелательно относится и к созданию музея, и к строительству памятника. Но... прошел месяц, а дело ни с места. Я уже заволновалась. Валентина Ивановна убедила меня в том, что к весне жильцам дома будет предоставлена квартира, и начнутся работы по ремонту и оформлению. Так что надежды есть. По созданию памятника сказала, что на днях пригласит архитекторов, будет вести разговор, пригласит меня. В общем, опять нужно ждать.
Я со своей стороны составляю программу выступления, собственно у меня уже почти все готово, я попросила, чтобы через наше общество «Знание» и отдел культуры планово и организованно проводить встречи на предприятиях, в учебных заведениях, знакомить с жизнью и творчеством Павла Васильева.
25 декабря прошел вечер поэзии, посвященный Павлу Васильеву. Зачитали Вашу телеграмму. На этот вечер приходила Наумова. Выступал Музалевский. Вы уже знаете, что он теперь работает в районной газете. Мне он сказал, что Вам он написал письмо и выслал новый небольшой сборник поэм омского издательства. Я такой же сборник послала Ивану Михайловичу. Я очень переживаю за здоровье Ивана Михайловича и, если бы могла, то молилась, чтоб он пожил до 100 лет. Я так надеюсь на Вашу и его помощь по созданию музея, на ваши советы, рекомендации...
* * *
Л.Г.Бунеева
без даты — декабрь 1984 г.
...А теперь все окончательно решено. Есть постановление горисполкома, что в I квартале начать работы по реставрации дома Васильевых, где будет размещен музей поэта. Сейчас начаты работы по сбору материалов, касающихся жизни и творчества П.Н.Васильева, для этого отведены 2 зала в краеведческом музее, в январе они должны быть открыты. Все, что у меня есть, я передала в музей. Дорогая Елена Александровна, я надеюсь на Вашу помощь в создании музея.
* * *
Л.Г.Бунеева
4.7.1985 г.
Получила Ваше письмо. Очень, очень переживаю за Вас, до слез. И даже чувствую за собой вину, что ничем не могу помочь Вам из такого далека, я постараюсь сделать все, что в моих силах.
Получилось так, что в один и тот же день получила письмо от Людмилы Ивановны Кедриной. Она тоже беспокоится о судьбе музея Павла Васильева. Она пишет мне из больницы. Я бесконечно благодарна ей за живое участие в деле увековечения памяти замечательного поэта с несчастной судьбой. -
Получив ваши письма, я добилась приема в горисполкоме, сейчас только пришла от Скворцовой В.Ф. (зам. предисполкома, которая занимается вопросом музея П.Васильева). Она слегка выразила неудовольствие тем, что, мол, только обещают, а ничего не присылают, ничего не дают для музея. Откроем мы, говорит, дом, а что в нем будет — одни стены. Я, конечно, убедила ее, что есть вы и остальные москвичи, что имеют и что могут, все передадут, но для этого должно быть официальное и определенное решение вопроса.
Дорогая Елена Александровна!
15 июля на исполкоме будет поставлен этот вопрос, будут заслушивать меня и окончательно будут расставлены все точки. Скворцова сказала, что меня командируют в Москву по сбору материалов для музея. Официальное и торжественное открытие его будет к юбилею поэта. Это уже не за горами и окончательно.
Милая Елена Александровна! Учитывая Ваше материальное положение, я бы хотела, чтобы за все те реликвии, которые Вы
передадите музею, Вам заплатили. Но я ничего не понимаю и не знаю в этих делах. Очень прошу Вас помочь мне, подсказать, чтоб я смогла на исполкоме поставить этот вопрос.
Что Вы передадите музею?
Что Иван Михайлович? Я очень переживаю за его здоровье, мечтаю еще хотя бы несколько минут побыть с ним...
* * *
Л.Г.Бунеева
март 1986 г (?)
...Я так надеюсь на успех нашего дела, на создание музея. Руководство нашего города говорило по этому вопросу с министром культуры нашей республики. Он согласен, но требует представить информацию, что есть, какой материал уже накоплен для открытия музея, и каковы резервы для его пополнения. Очень хорошо, что Вы передали со мной многое, иначе нечего было бы и говорить. Тот перечень материалов, переданный Вами, пойдет к министру. Я очень надеюсь на помощь О.Сулейменова, он сейчас на съезде в Москве, должен приехать к нам в Павлодар, и я уверена, окажет содействие...
* * *
Л.Г.Бунеева
8.6.1986 г.
...наши власти понимают необходимость создания музея. И очень хорошо, что вы передали ценные материалы для музея... Сейчас этим вопросом занимается уже зам. председателя облисполкома Валентина Васильевна Шершнева. Она недавно на этом посту. На нее я возлагаю большие надежды, так как она умный человек, деятельный и слов на ветер не бросает. Я ходила к ней со С.Е.Черных, Вы его знаете. Она очень внимательно выслушала и взяла все под свой контроль...
Музей обязательно будет! Не сомневайтесь в этом, дорогая Елена Александровна. Я не писала Вам, потому что, боялась, как бы в моих письмах не прозвучала неуверенность или пессимизм, обида. Это дело очень большое, государственное, можно сказать историческое, и потому не может быть личных обид. Уйдем из жизни мы и все те, от кого сейчас зависит открытие музея, а Павел Васильев, его дом, его музей будут всегда...
Черных и Тюрин пишут книгу о Павле Васильеве. Они тоже хлопочут о скорейшем открытии музея. Все собранное ими тоже будет в музее.
Я очень надеюсь на помощь Олжаса Сулейменова. Напишите ему, напомните...
* * *
Л.Г.Бунеева
3.12.1987 г.
...1 января я с группой детей (6 учащихся старших классов) буду проездом в Москве. В 11 утра наш самолет приземлится в Домодедово. Летим мы в Тернополь на фестиваль юных интернационалистов. Из Москвы вылетаем 2-го, т.к. не успеваем на самолет в этот день. В Москве у нас будет время. Я очень хотела бы встретиться с Вами, но детей бросить не могу, и они мечтают встретиться с самым близким и дорогим человеком Павла Васильева. Я Вам уже писала, что мы поем на стихи Павла Васильева «Бухту» и «Песню». Хотели бы спеть их Вам, как бы Вы оценили наше творчество...
* * *
Л.Г.Бунеева
26.12.1987 г.
...Сегодня, 26 декабря состоялось торжественное открытие доски мемориальной с барельефом П.Васильева на педучилище. Все прошло очень торжественно, было телевидение, радио. Затем в актовом зале была торжественная часть, посвященная поэту, начать поручили мне. Я читала поэму «Одна ночь», «Прощание с друзьями», «Снегири...»*, посвященное Вам.
Выступали члены литобъединения, актеры театра, С.А.Музалевский, М.Г.Диперштейн, он читал «Любимой» — Елене, рассказал о Вашем приезде в Павлодар.
Всем очень понравился вечер. Была зав. предисполкома (теперь уже другая, Саморукова), обещала мне командировку в Москву, я просила ее, олень хочу к Вам, увидеться с Вами и продолжить дело по сбору материала для музея...
* «Снегири взлетают красногруды...»
* * *
В архиве Е.А.Вяловой хранится письмо от М.И.Буянова.
Оно написано в виде статьи и, возможно, предназначалось для печати. К сожалению, не известно, состоялась ли встреча Елены Александровны и Михаила Ивановича.
Буянов Михаил Иванович
Москва А-80 Волоколамское шоссе, д. 166, кв. 106 13 марта 1965 г. (Письмо начинается с 6-й стр.)
Павел Васильев оставил после себя громадное, необычайно интересное и удивительно зрелое, для столь молодого еще человека, литературное наследство, до конца еще не собранное и, конечно, не обработанное.
При жизни поэта была издана (малюсеньким к тому же тиражом) лишь поэма «Соляной бунт», да еще издательство «Физкультура и спорт» выпустило две книжки путевых заметок «Люди в тайге» и «В золотой разведке» (кстати, тогда Павлу Васильеву было лишь 19 — 20 лет).
При его жизни о поэте или молчали или писали гнусные статьи-доносы типа неуемной и подлой статьи, в общем-то, тонкого и большого ценителя поэзии, как А.Тарасенков, «Мнимый талант» в «Литгазете». При жизни его не замечали так же, как не замечают и спустя много лет после его трагической гибели. Много лет пройдет, пока люди в полной степени оценят творчество этого выдающегося поэта («...большое видится на расстоянии...»).
Я очень люблю этого буйного, богатого, полного жажды жизни во всех ее проявлениях, большого мастера слова, большого своеобразного поэта. И часто я воспринимал его не как чужого незнакомого человека, а как очень близкого, все понимающего так же как я, думающего о том же и так же, друга. Его стихи органически вплетались в мою жизнь, в мое восприятие окружающей природы, людей, в мои мысли о жизни. И это было не только со мной, так — стихи Павла Васильева близки, дороги, понятны, любимы бесконечному множеству самых разнообразных людей, стремящихся познать себя и красоту мира, выраженных в поэтическом слове.
Часто во время моих сибирских странствий я вспоминал Павла Васильева. Я хорошо помню старый город Семи Палат, который, в общем-то, так и не сделали новым (предсказания поэта не оправдались, как не оправдались и надежды того прекрасного и так трагически закончившего свое феерическое существование поколения советских людей, сформированных в послеоктябрьские дни). Это поколение — часть физически, а большая часть духовно было уничтожено в эпоху сталинского термидора. Я был в этом неповторимом городе и поздней осенью, когда отцветающая степь, покрытая пылью, безжизненна и мрачна, и в те тяжеловесные июльские полдни, столь великолепно описан-
ные поэтом. В один из таких изнуряющих, беспросветно жарких дней июля 1963 г. я сидел на берегу Иртыша, где-то далеко были предгорья Алтая, а кругом под неподвижным синим куполом лежала пустыня. Было тихо и величественно, все вызывало размышления... Казалось, что жизнь остановилась, застыла здесь в своем непонятном и странном величии, какое вообще характерно для азиатского пейзажа. Лишь изредка над Иртышом проносились с воинственным шепотом какие-то птицы и исчезали где-то в синей безоблачной бездне раскаленного неба. Все это было необыкновенно знакомо по многим стихам П.Васильева, все это было прочувствованно и дорого, но сейчас это стало близко и ясно до боли...
«Скажи, не могло ль все это присниться?
Кто кочевал по этим местам?
Товарищ, скажи мне, какие птицы
С добычей в клюве взлетают там?»
И в памяти возникали многие другие его стихи, я читал их одно за другим в каком-то сладостном упоении, какое всегда бывает, когда соприкасаешься с истинной поэзией. Вечером я плыл по желтому, мутному Иртышу и думал о том, о чем всегда думает человек вечером, глядя на эту бескрайнюю степь, на безжизненные берега этой реки, вспоминая все легенды и истории, связанные с этими местами, думая о том, о чем человек не может не думать: о жизни, о людях, о прожитом... И как-то вдруг я почувствовал себя каким-то просветленным, понявшим что-то такое, что раньше мне было неизвестно. И это необыкновенное состояние как-то автоматически выразилось в строках о том, «чтобы Иртыш, меж рек иных скиталец, смыл тяжкий груз накопленной вины, чтоб вместо слез на лицах оставались лишь яростные брызги от волны».
А в июле 1964 г. я летел из Новосибирска в Омск. «ТУ-104» ревел в облаках, а внизу далеко была земля, та земля, которая родила этого замечательного поэта. Сидевший со мной рядом пассажир средних лет, заметив, вероятно, с каким вниманием я читаю синенький томик стихов Павла Васильева, обратился ко мне с расспросами, имею ли я к этому поэту какое-либо отношение, родственное, профессиональное или просто дружеское. Я, естественно, ответил отрицательно. Попутчик замолчал, но через некоторое время, ни к кому не обращаясь, сказал:
«Мой отец сидел в одной камере с Павлом Васильевым летом 1937 г. В одной из московских тюрем. Отца реабилитировали после двадцатилетней каторги, его выпустили из тюрьмы совершенно искалеченного, больного и нравственно изуродованного. Он умер летом 1958 г., недолго прожив на свободе. В тюрьмах, лагерях он встречал массу выдающихся людей, имена которых наши потомки будут произносить с благоговеньем. Среди этих людей был и этот поэт. Отец рассказывал мне о столь ужасной встрече с ним, которая произошла при следующих обстоятельствах: однажды к ним в камеру под вечер втолкнули молодого окровавленного мужчину, он не держался на ногах, он стонал. Его подхватили, дали воды. Заключенный открыл опухшие глаза и, увидев с каким состраданием смотрят на него эти измученные люди, сказал: «Я не подписал, ...чуть не убили... выйдете на волю, отомстите...». Утром этого человека уволокли на следующий допрос. Больше мы его не видели. Через несколько дней моего отца вызвали к следователю. Следователь бил его рукояткой револьвера по лицу и кричал: «Я тебя заставлю подписать! Мы из тебя сделаем то же самое, что из этого поэтишки! Его расстреляли и тебя расстреляем!..» Отец ничего не подписал. Через несколько дней он узнал, кто был тот избитый заключенный. То был поэт Павел Васильев. По слухам он или умер во время допроса или был, полуживой, расстрелян».
Мой попутчик замолчал. Через несколько минут самолет приземлился в Омске, я вышел и уехал в город. Больше никогда я не встречал этого улетевшего в Москву моего спутника. Потом я долго бродил по Омску, по городу, где все напоминает мне о Павле Васильеве. Там совершенно случайно я попал на свадьбу, к тогда мне мало знакомым людям. Все состязались в произнесении тостов и пожеланий новобрачным. Встал молодой архитектор и, чуть заикаясь, прочитал несколько отрывков из «Стихов в честь Натальи». Кто-то из гостей спросил — «Это Пушкин?» А какая-то девушка уверенно ответила — «Нет, это Пастернак». Спросили у архитектора. Имя Васильева никому ничего не говорило: его мало знали, да и узнать его было неоткуда, вокруг него был заговор молчания.
Павел Васильев был, безусловно, самым выдающимся поэтом тех лет. Он был, конечно, самым «сибирским» из всех писавших о Сибири. «Сибирский цикл» Андрея Вознесенского — это слабое подражание (хотя, в общем-то, и талантливое) Васильеву. Не издаваемый, малоизвестный, сознательно замалчивав-
мый его врагами, завистниками, плагиаторами, которые сейчас занимают те же посты, что и в те недобрые времена, когда они свободно писали доносы и гробили всех, кто не считал их идеалом, Павел Васильев продолжает оказывать большое влияние на современную русскую поэзию, на современную литературную молодежь. И чем больше времени будет проходить со дня его ужасного конца, тем большим влиянием он будет пользоваться, как один из самых выдающихся поэтов России. Не слишком много времени надо, чтобы Россия поняла, какого своего великого сына она так легко отдала всепожирающему Молоху сталинской трагедии.
В 1931 г. ОПТУ арестовало Леонида Мартынова, Павла Васильева, Евг.Забелина, Сергея Маркова и еще нескольких, ставших потом известными, сибирских литераторов. Их без всякого основания обвинили в контрреволюционной деятельности. Но Менжинский, узнав постфактум об их аресте, вызвал к себе пострадавших, выяснил, в чем дело и, разумеется, отпустил всех на свободу. Но спустя шесть лет Менжинского уже не было. Были бериевские выродки. Они жестоко отомстили России за ее Революцию, за ее светлые надежды, за ее прекрасных сынов и дочерей, за ее великий народ. Час отмщенья еще не наступил, но рано или поздно он придет. Россия еще отомстит сталинизму за свой позор, за горе, за кровь и муки лучшей и самой благородной идеи в мире — идеи коммунизма. И лучшим мщением будут — искоренение последствий культа, а это, наверное, уже практически невозможно, во всяком случае, при жизни этого поколения. Но надо вечно помнить эту самую ужасную ни с чем не сравнимую трагедию, не имеющую прецедента в истории, ибо те, кто не помнит прошлого, обречены на то, что бы пережить его вновь в еще более страшной форме.
Когда в 1957 г. вдова поэта хлопотала о реабилитации мужа, ей издали показали фотографию бритого изможденного Павла Васильева и приговор, написанный рукой А.Вышинского: «Расстрелять». «Дело» было очень толстым: следователь объяснил, что в деле много доносов и «свидетельских» показаний, на основании которых поэт и был приговорен «сталинской тройкой» к смерти. «Дело» хранится очень строго. Конечно, все тайное всегда узнается, и когда-нибудь мы узнаем имена его убийц, но это не принесет нам особого удовольствия, хотя и восстановит историческую правду. К сожалению, справедливость это тот поезд, который всегда немного опаздывает.
Чем больше развивается человеческое общество, тем более жестоко оно относится к талантливой личности. Происходит массовое избиение, уничтожение талантов, и чем дальше, тем более жестоко, мучительно, оскорбительно, в более массовых масштабах. Общество тщательно скрывает свою выраженную антиинтеллигенсткую сущность массовым производством интеллигенции; принцип здесь один — чем их больше, тем им будет хуже. И строки М.Ю.Лермонтова, обращенные к убийцам Пушкина, сейчас звучат не менее актуально. Они обращены к убийцам всех талантов. Они обращены к тем, кто довел Маяковского до рокового конца, кто вложил Мартынову в руки револьвер, кто мучил Пастернака, кто свел с ума Гоголя, кто застрелил Гумилева, кто избивал его жену, кто уничтожил великого Мандельштама, Бабеля. Эту мысль прекрасно выразил Е.Евтушенко в своей «Балладе о...» Лермонтов жил на земле 26 лет и 285 дней. Павел Васильев — 26 лет и 200 дней*. На одиннадцать дней больше предыдущего жил Шандор Петрович, сын серба и словачки, ставший под именем Петёфи самым великим венгерским поэтом; славянин, выразивший мадьярский дух лучше, чем его стопроцентные венгры вместе взятые. Есть слишком много общего в судьбе этих трех, безмерно любимых, мною поэтов, много общего и в смерти и, к сожалению, в жизни. Лермонтова убила извечная враждебность обывательского общества таланту, Петёфи убила политика на поле брани, Васильева убило государство, за идеи которого он готов был отдать свою жизнь. История учит, что общество извечно враждебно таланту, оно не может простить личности её необыкновенности, оно не терпит долго великих духом: лишь обыкновенные люди могут спокойно жить. Им ничто не угрожает.
С другой стороны, самая талантливая личность не может в силу своих особенностей мирно сосуществовать с обществом: талант всегда фрондёр, оппозиционер, нонконформист. Он не умещается в тех узких рамках, которые навязывает ему общество. Он постоянно нарушает те, на его взгляд, нелепые античеловечные и глупые законы, которыми общество ограничивает человеческие инстинкты. Поэтому законы и обычаи общества находятся в неразрешимом, всегда заканчивающемся трагически для одаренной личности, конфликте с талантом. Так было во все времена, у всех народов, при всех общественно-экономических формациях. Так будет всегда. Таланты, как ночные бабочки, устремляются к безжалостному костру жизни, они гибнут в этом пламени. Иначе, наверное, они не могут. Это обычно происходит
где-то в 37 — 38 лет, как у Байрона, Рембо, Пушкина, Ван Гога, Хлебникова, Маяковского, Багрицкого, Рафаэля, Белинского и многих других. К этому возрасту их настигает или пуля, или болезнь, или сумасшедший дом. Так приходит конец. Так появляются «скучно жить на этом свете, господа» или
«Прощай, размах крыла, расправленный,
Полета вольного упорство,
И образ мира в слове явленный,
И творчество и чудотворство».
* П.Н..Васильев родился 23.12.1909 г. по старому стилю, расстрелян 16.7.1937 г. Жизнь его длилась 27 лет 204 дня.
* * *
Валукин Михаил Емельянович
Пенза, 2 ул. Богданова 1/6, кв. 8 13.2.1965 г.
Уважаемая Елена Александровна!
В разное время я читал статьи и заметки о Павле Васильеве. Ни в одной из них не упоминается Рабфак искусств. А я, например, знал Павла по рабфаку.
До 30-х годов был в Москве Рабфак искусств им. Луначарского (ранее он назывался — Единый художественный рабфак при ВХУТЕМАСе). Рабфак имел 4 отделения — изобразительное, музыкальное, театральное и литературное. По тем временам — изо-, музо-, тео- и лито-. Помещался он на Мясницкой, 21, а точнее по Боброву (Юшкову) переулку. Позднее в этом здании был редакционно-издательский техникум.
Осенью 1927 года я поступил на изо-отделение рабфака и временно, с сентября 1927 года по февраль — март 1928, жил в студенческом приемнике Главпрорабро (?) на Гальяновской улице — в этом пристанище всех бездомных студентов, именуемом в обиходе «Гальяновкой».
Наша комната номер 8 на втором этаже была огромной казармой, и жило в ней больше 90 человек.
Там я впервые увидел Павла Васильева. Койка его была неподалеку от моей. Часто по утрам, стоя на койке, он начинал своим зычным голосом читать стихи. Читал он громко и долго. Одни с удовольствием слушали (рабфаковцы любили стихи), а другие, кому это мешало заниматься, сердились, кричали на него, ругались. Потом с разных сторон в него летели разные предметы — тапки,
подушки, которые он ловко ловил или отбивал и, веселый, раззадоренный, продолжал читать стихи. Остановить его никому не удавалось.
— Пашка Васильев, сибирский поэт — говорили про него.
Какое-то время я часто встречал его на рабфаке — в коридорах, курилке — и мы считали его студентом литературного отделения рабфака.
Был он студентом рабфака или нет — утверждать не берусь, но повторяю, что мы, студенты других отделений, буквально все знали Пашку Васильева — сибирского поэта и считали его рабфаковцем.
Вероятно, это можно установить по архивным документам Рабфака — должны же они где-то храниться.
Кроме того, на Рабфаке некоторое время учились Сергей Швецов («крокодилец») и Яков Шведов. По-моему, они должны были знать Павла по Рабфаку, если уж мы, студенты других отделений, знали его.
На Рабфаке издавался рукописный литературный журнал «Опыты». Но были ли там стихи Павла — не помню; дело древнее.
Близко знаком с Павлом я не был. Просто при встречах здоровались, да иногда перебрасывались незначительными фразами.
Последний раз я видел Павла летом, наверно, 1936 года. Мы встретились случайно на площадке трамвая у Пушкинской площади. Он говорил, что готовится к печати сборник его стихов, и предложил мне зайти в издательство к В.Казину насчет обложки. Но я с 1934 года уже не жил в Москве и работа над обложкой представляла известные неудобства и для издательства и для меня.
У меня сохранилось десятка два стихов рабфаковцев, но стихов Павла, к сожалению, среди них нет.
Основное, ради чего писалось это письмо — вопрос: был ли Павел Васильев студентом литературного отделения Рабфака искусств.
Извините за непрошенное вмешательство.
С уважением к Вам
Валукин
* * *
Васильев Виктор Николаевич (р. 1919 г.) — младший брат П.Н.Васильева. Познакомился с Е.А.Вяловой в 1934 году во время ее поездки в Павлодар. В дальнейшем его судьба повторила историю страны — фронт, заключение, поиск работы, реабилитация. В зрелые годы публикует воспоминания о брате, лагере, пишет стихи.
В.Н Васильев
Омск, ул. Стачечная, 13-6
24.4.1956 г.
Дорогая Лена!
Совершенно неожиданно получил твое письмо и, почему-то очень разволновался. Столько лет прошло! Подумать только.
Печально, что нет Павла, хотя я с этой мыслью уже свыкся, так же, как и с мыслью, что у меня вообще никого нет. В живых ведь нет, кроме меня, никого. Лева, вероятно погиб на фронте в 1942 г. Мы даже от него не получили никакого письма. Мать после ареста отца совсем поседела, и в 1943 г. 23 апреля она умерла. Это известие я получил на фронте от нашей знакомой Л.Поваляевой. Ну, а об остальных ты знаешь сама. У меня лично тоже было большое несчастье, но об этом не буду писать. Сейчас я жив, здоров, имею жену и сына 16 лет. Жену зовут Ниной, а сына — Валерий. Живем в Омске вчетвером — сын, я, теща и жена.
Как жаль все-таки Павла. Такой талант и погиб... Но ты, Лена, молодец — такая же энергичная, как и была. Я ведь тебя очень хорошо помню. Только почему-то ты пишешься Марковой. Мне помниться, что твоя фамилия другой была. Да, издать Павла было бы неплохо, даже очень! Но я что-то сомневаюсь в этом — не разрешат. Во всяком случае, дай Бог, как говорят. Рукописей Павла у меня нет, фотографий тоже, хотя я и видел года два тому назад одну фотографию у бабушки моей жены. Помнишь, где он с Клычковым заснят. Попытаюсь разыскать и перефотографировать. Здесь живет старый друг нашей семьи Гусельников В.А. — ты его должна знать. Он не только уважал, но и любил Павла. Я у него часто бываю, и он почти всегда вспоминает о брате. Из стихов Павла мы с ним знаем только «Бухту», «Коня», да «Лето» и не полностью еще кое-что. Вот и все.
Лена, мне бы очень хотелось увидеть тебя, моя дорогая, и, может быть, мы увидимся когда-нибудь. Сколько ты, бедная, пережила, один ужас!
О себе подробно писать не могу — бумаги не хватит. Удовольствуйся пока тем, о чем написал. Я бы сейчас с удовольствием почитал что-нибудь из Павла. Лично я многих его вещей не знаю — у нас он бывал редко, да и много осталось вне печати.
Где Наташа я не знаю, но попытаюсь узнать через адресный стол Новосибирска, она может быть там и ей уже лет 25.
Вот пока все, дорогая!
Обнимаю крепко. Виктор
Пиши мне обо всем подробно и обязательно, пищи и о себе. Привет от Гусельникова. Я у него был сразу же с твоим письмом, и мы многое вспоминали.
* * *
В.Н.Васильев
19.9.1956 г.
Здравствуй, дорогая Лена!
Получил присланный тобой журнал «Октябрь». Очень благодарен тебе, дорогая! Поэму Павла читал весь вечер — перечитал несколько раз. Ты прямо так, Лена, молодчина.
Дорогая Лена! Я тебе давно не писал, прости. Такие сложились обстоятельства.
Я тебе не писал много о себе. Дело в том, что я тоже находился в заключении с 1943 по 1953 (август м-ц). 11 лет я был на Северном Урале, пилил лес. 3 лишь года назад я освободился. В 1942 г., когда я уходил на фронт, у меня осталась жена и сын полутора лет. Прошло с тех пор 11 лет (до 1953 г) и я, освободившись, и приехав в Омск, застал жену не замужем и 13-летнего сына Валерия. Вот так-то. Сейчас с ними и живу. За что я сидел, тебе, по-моему, нечего говорить... Долгое время я не мог устроиться на работу. С 1953 по 55 г. работал грузчиком в здешнем порту. Смотрели, понимаешь, косо все. Потом устроился агентом в фотографию, но в этом году по сокращению штата меня уволили, и я сейчас нигде пока не работаю. Несмотря на все это, мы, слава Богу, живем помаленьку. Жена работает ст. контролером в Энергосбыте, сын — монтёр и тёща тоже работает. Квартира у нас в центре. Вот и все о себе.
Как твоё здоровье? Пиши, как живешь, что предвидится в дальнейшем насчет издания Павла. Я как вспомню его, у меня сжимается сердце. Подумай — ведь вся семья погибла: Лева на фронте, Борис и Павел. Когда я уезжал на фронт, мать была совершенно седая. Так я её больше и не видел. Хорошо было бы встретиться как-нибудь с тобой. Поговорить. Вспомнить.
Сейчас иду к Виссариону Александровичу* читать «Христолюбовские ситцы». Посылаю тебе единственное фото Павла. У меня ничего не остается. Если сможешь, вышли какое-нибудь его фото. Посылаю и свои фотографии (1953 г.)
Целую тебя, Лена, привет от всей семьи моей. Привет от Виссариона Александровича. Виктор.
* В.А.Гусельников
* * *
В.Н.Васильев
29.9.1956 г.
Дорогая Лена!
Получил твое большое письмо и был очень обрадован, т.к. ты единственный человек, который дорог мне как память о брате, о семье. Лена, я очень поражен тем, что у тебя плохое здоровье. Наследство наследством, но сильно себя не перегружай. У тебя, наверное, плохо с сердцем — ты им страдала, как я помню еще давно. Я лично здоров — никогда ничем не болею. В лагере я где только не был и что не пережил и ко мне никакие болезни не пристают. Посылаю тебе два стихотворения Павла «Бухту» и «Коня». «Бухта» — настоящий оригинал, но у «Коня» три последние четверостишия по-моему не совсем точны, но остальное — абсолютно точно. Конец стиха мы вспоминали с Виссарионом Александровичем с трудом.
Неужели ты видела Наташу? Вот это здорово! Мне бы очень хотелось ее увидеть, поговорить, я ее помню хорошо.
Лена, если будет меньше работы, то приезжай. Отдохнешь, да и поговорить надо о многом. В семье уже все здоровы и все пока что благополучно, кроме того, разве, что у меня не ладится с работой. Ведь я сам преподаватель истории, а мне этим не разрешают заниматься. Да и преподавателей сейчас как чертей в аду.
Хочу писать в Москву просьбу о снятии судимости и поражения. Это бы немного помогло. Сын у меня здоровый детина. Работает, но очень живой — весь в меня.
С нетерпением ожидаем произведений Павла. Альманах достану через Висе. Александровича. Между прочим, он замечательно читает «Бухту» — не хуже самого Павла и — «Коня».
Лена, если у тебя есть «Наталья»* пришли — очень хочется прочесть.
Отрывков из его вещей я помню много, но не до конца. Очень нравится мне «Принц Фома» и «Лето». На карточке Павел как живой, только темный.
Вот и все, Леночка. Желаю тебе успеха в работе и если тебе чего надо — ни в чем не откажу. Береги здоровье.
Целую. Виктор. Привет от жены. Карточку с себя, жены и сына вышлю позднее.
Привет от Виссариона Александровича.
* «Стихи в честь Натальи»
* * *
В.Н.Васильев
Омск, ул. Каинская, 14, кв. 1
13.12.1956 г.
Здравствуй, дорогая Лена!
Получил твою бандероль со стихами. Большое спасибо. Я уже прочитал несколько раз, особенно «Гибель...»*.
Ты спрашиваешь точно, за что я сидел? Изволь. Я сидел по ст. 58-10«б» — антисоветская агитация, а точнее я поднял листовку — вот и все. Конечно, на следствии вспомнили и Павла и отца. Было у меня 3 года поражения в правах (1953 — 56 гг.), но уже истекли, и я сейчас полноправный член общества — ха, ха, ха.
Полтора года (с 1953 г.) работал грузчиком в Омском порту, потом в фотоартели, а сейчас пока нигде. Ведь я сам преподаватель истории и географии, а преподавателей сейчас уйма — так что я то? Да, кроме того, сидел. Короче — я не могу, как следует устроить жизнь. Кроме того, мне вредит мой характер — он у нас, вероятно, у всех Васильевых такой.
С семьей у меня тоже не ладится (виноват я), но подробно, Лена, я тебе пока не пишу. Потом как-нибудь. А вообще-то всё опротивело, а почему — ты должна понимать...
...Мне очень хочется видеть тебя. Очень, Лена. Ну, ничего, увидимся еще. Здоровье мое пока что ничего, даже хорошее — прямо удивительно. Ведь я и лес пилил, и торф добывал и т.д., был в воде, грязи, словом, сама знаешь — и ничего.
Омск сейчас большой город. Я его даже не узнал, когда приехал. Сейчас стоят небольшие сибирские морозы, Лена, а вообще было бы неплохо, если бы ты выслала справку о Павле, да и вообще бы надо написать и мне просьбу о снятии судимости и восстановлении стажа (ведь у меня 10 лет вычеркнуто из трудовой книжки).
Высылаю свое фото. Снимался недавно. Хотя бы ты свое послала. Пиши, если будет время.
Целую. Виктор
* Поэма «Песня о гибели казачьего войска».
* * *
В.Н.Васильев
27.2.1957 г.
Здравствуй, дорогая Лена!
Дорогая, я получил твое письмо. Очень благодарен. Справку о Павле тоже. Жизнь у меня понемногу улучшается — устроил-
ся на работу. Здесь, в Омске, я встретил несколько местных поэтов: Журавлева, Шевчука, Дядова. Они все почитатели Павла, но все еще чего-то боятся. Мы выпивали у писателя Полторанина, и я читал «Бухту». Журавлев здесь — начальник Облита. Обещает устроить меня корреспондентом в местную газету. Но мне что-то, по совести, неохота браться за это дело. Лена, мне все-таки очень хочется повидаться с тобой. Летом, может быть, мы с женой поедем в Горький и я заеду в Москву. Все время читаю «Лит.газету» — не появится ли что о Павле. Меня удивляет то обстоятельство, что по наследию многих поэтов и писателей организуются комиссии, а вот в отношении Павла — нет.
Мне очень жаль тебя. Столько ты мучилась и опять мученья! Хотя бы тебе дали право на наследство. Это обеспечило бы тебя немного. Как у тебя идут дела? Что нового?
Я ведь, Лена, тоже писал, начиная с 1944 г., а потом бросил (лагерь). Сейчас это я считаю делать бесполезным. Но все-таки иногда пишу для радиокомитета (информации) — от нечего делать. Ты права, что никому нет дела до Павла — каждый заботится о себе.
В семье у меня все в порядке. Погода здесь сносная и довольно тепло. Ждем с Виссарионом Александровичем произведений Павла. Часто читаю один, «Гибель» — хорошая все-таки вещь!..
Леночка, не забывай — пиши.
Целую крепко. Виктор
* * *
В.Н.Васильев
19.1.1958 г.
Дорогая Лена!
Получил твою посылку — книгу Павла. Несказанно рад. Читал почти целый день. Как все-таки это хорошо!
Подумай, даже «Гибель» поместили. Вообще здорово. Конечно, я не преминул и похвастаться перед здешними «виршиниками», был в местном издательстве. Каждый хочет приобрести Павла. У меня книгу хватали из рук, буквально. Очень просили, чтобы ты прислала еще несколько экземпляров. Лена, если сможешь, пришли штуки 3 — 4. Был у Виссариона Александровича. Выпили и даже всплакнули, вспоминая Павла. Читали друг другу по очереди его стихи. Он ведь меня чтит, как сына. В книге кое-чего нет, но и то, что там есть, для меня дорого. Все удивляются сходством Павла (портрет) со мной.
Лена, дорогая, ты должна обязательно приехать ко мне. Теперь ты относительно свободна от дел. Может быть, здесь тоже кое-что из Павла удастся издать. Подумай. Более 20 лет мы с тобой не виделись. Приезжай обязательно. Пиши. Целую, Виктор. Привет от Виссариона Гусельникова. Посылаю тебе снимок выставки сибирских поэтов.
* * *
В.Н.Васильев
Омск, Успенского, 14, кв. 1.
9.7.1962 г.
Здравствуй, дорогая Лена!
Сколько времени прошло, как мы не переписывались? Почему? Я уже думал, что с тобой что-нибудь случилось, и вот, совсем недавно, работник здешнего музея Шухов сообщил твой адрес. Я живу по-прежнему в Омске и работаю при Центр.исполкоме инспектором. Но это все ерунда. Главное — Павел. Я видел бюст его — он выставлен в музее. Получилось, по-моему, неплохо. Я долго стоял перед ним и вспоминал, вспоминал. Все было так давно и все так близко. Здесь у меня есть связи с литераторами города — Полтораниным, Карякиным, в облиздательстве и проч. Но это — твердая стена, которую едва ли можно пробить, и все мои попытки в отношении печатания Павла — тщетны. Правда, все-таки здесь решают отметить 25 лет со дня смерти брата и готовят даже целую страницу в газете «Молодой сибиряк», но не знаю, что получится. Хотят напечатать его стихи «Гаданье», «Шаманская пляска» и «Живи, Испания». Там же я видел «Коня».
Далее, Лена. Я пишу воспоминания о Павле, и больше половины написал. Давал читать Полторанину, Карякину и ко мне приезжал из Вологды писатель Светозаров — тоже одобрил. Я писал, главным образом, о детстве Павла, которое я частью помню, частью же воспроизвожу из рассказов родных и близких нашей семьи, каковые и по сей день (некоторые) живут в Омске. Редакция местной областной газеты обещает вскоре напечатать отрывок из этих воспоминаний.
Лена, ты, вероятно, помнишь, что я тоже писал стихи. Я писал их много лет, даже в лагере, хотя меня и предупреждало НКВД, чтобы я не занимался стихами. Я читал их на местном литобъединении и они, кажется, понравились. Это звучит довольно странно, не правда ли? Хотя ведь и Борис писал, и Левка. Я не знаю только московский отрезок жизни Павла. Очень жаль.
Знаю совсем немного, а так же дальневосточный — только по его рассказам.
Живу я средне, у меня есть мой сын. Его я назвал Борисом, и ему 1 год 8 месяцев. Забавный парень, я вижу — вылитый дед Николай.
Я тоже хотел бы посмотреть на тебя и поговорить с тобой. Очень. Напиши, Лена, мне и обязательно. У меня есть твоя фотокарточка, которую дал мне недавно Шухов. Виделся я и с Сучковым*.
Здесь часто по радио бывают передачи о Павле, сделанные при моем участии. И все-таки как я ни стараюсь, действительность в них коверкают, в ущерб памяти Павла, лишь бы самим была польза, вплетая в них комсомольцев, кулаков и даже считают, что Павел был комсомольцем. Вот здорово!
Вот, Леночка, пока все. Напишу больше, только получив твое письмо.
Целую. Виктор
* Федот Федотович Сучков — скульптор, в это время работал над бюстом П.Н.Васильева.
* * *
В.Н.Васильев
27.3.1966 г.
Дорогая Лена!
Прости, что долго не писал. Дело в том, что мне не дали в данное время полностью отпуска и приехать я сейчас не могу. Вообще, черт знает, как все складывается нехорошо. А дни идут и годы идут. Я прозевал передачу о Павле (когда выступала Г.Серебрякова). Такая досада, хотя мне о ней мне и подробно рассказали. Местные литераторы мало интересуются Павлом, а обивать пороги телестудий, радио и журналов я не хочу...
Лена! Не лучше ли тебе приехать к нам. В любое время. Все мы будем очень рады. А?
Валерику я передал то, о чем ты просила.
Все мы здоровы, а вот ты по рассказам сына, сдаешь. Держись, ибо ты одна много делаешь для мертвого поэта. В этом я преклоняюсь перед тобой — я знал, что ты всегда была энергичной и беспокойной женщиной, и твои усилия не пропадут даром.
Целую В.Васильев
* * *
В.Н.Васильев
10.5.1966 г.
Лена, здравствуй!
...ты во многом права, но, отнюдь, не во всем. Я не знал, может быть, жизни Павла в Москве в полной мере, но я знал его характер, словом, как о брате я имел, о нем полное представление. Но мы не будем затевать спора, ибо это ни к чему не приведет. Лучше поговорим о деле. Я был у Вилор Н.А. Она очень хорошо меня приняла, и мы долго беседовали с ней. Она пишет диссертацию докторскую на лирику Павла, причем очень широко охватывает ее. Она восторгалась Павлом и говорила, что Павла она может только сравнить с Есениным, более ни с кем. Нинель Афанасьевна популяризирует Павла в институте, знакомит с его творчеством заочников.
Она просила, если можно, переслать ей что-нибудь неопубликованное из стихов Павла. Кроме того, тебе — большой привет. Она сказала мне, что не так давно она написала для «Сиб. огней» большую литературоведческую статью о творчестве Павла, но почему-то журнал (Яновский!) не стал ее печатать. Вилор мне сказала, что, якобы, подготавливается издание полного собр. сочинений Павла с вступительной статьей критика Михайлова. Это для меня новость! Правда ли это?
Я пишу сценарий для передачи по местному телевидению (литературно-музыкальный). Я уже писал тебе, что некто Христофоров написал две песни на стихи Павла («Бухта» и «Песня»), В этой передаче примет участие и Вилор (она — с удовольствием) и еще кое-кто. Не можешь ли ты, Лена, послать мне кое-что о Павле (дубликат). Это было бы хорошо, и передача была бы насыщеннее...
Лена, еще просьба: не можешь ли ты мне переслать сборник Павла (1957 г.) и алма-атинский. Позор, но у меня его нет.
Я сам пишу помаленьку рассказы о культе. Получается хорошо. Когда-нибудь пригодятся. Я их написал уже 27.
В семье все в порядке. Вероятно, нам скоро дадут новую квартиру (жене), а я, дурак, не хлопотал раньше — сейчас неохота, кланяться разной сволочи. Еще просьба — приезжай, пожалуйста, в августе или сентябре, как сможешь. Это моя и Машина просьба. Большой привет от нас всех — Маши, меня, сыновей.
Писать я — большой лодырь. Целую. Виктор
Не писал долго — ждал встречи с Вилор.
В.Н.Васильев
* * *
В.Н.Васильев
12.4.1968 г.
Дорогая Лена!
Я получил твою последнюю телеграмму и решил ответить письмом.
Наша семья никогда не жила в Верхне-Нарымске. Это вранье. Павел никогда там в 1921 г. не мог быть. Отец окончил семинарию в Семипалатинске и женился на Гл. Матвеевне в Павлодаре, а потом наша семья переехала в Атбасар, оттуда — в Петропавловск и снова, в 1919 г., в Павлодар, где Павел жил до 1926 г. пока не сбежал в Омск, а потом на Д.Восток. Мы же переехали в Омск летом 1928 г. Павел родился в Зайсане в декабре 1910 г.*, когда мать гостила там в семье брата отца — Федора (ее перед родами отправил туда отец).
Вот вкратце и все. Подробности узнаешь из повести. Здесь живут многие сверстники Павла. Это Меркушев Борис, я с ним встречаюсь (его жена работает с Машей), Гришина Катя, Михайлова Анна и еще кое-кто. Они мне порассказали про Павла уйму интересного, да и я сам многое знаю: ведь мама, которая в Павле души не чаяла, часто рассказывала о нем, особенно после его смерти. Когда мне было 6 — 7 лет я его тоже хорошо помнил, все — и повадки, и улыбки, и его «фортели» — так отец называл выходки старшего сына.
Целую. Виктор.
** Павел родился 23 декабря 1909 г.
* * *
В.Н.Васильев
3.5.1968 г.
Дорогая Лена!
Сперва разреши поздравить тебя я прошедшим праздником, хотя я то признаю только православные, русские праздники. Теперь за дело. Отец 1886 г. рождения, на матери женился в Павлодаре в 1907 г. Первенцем был Володя, который умер шестимесячным от скарлатины. Вторым был Павел, потом Борис (1916 г.). Борис умер от туберкулеза в 1939 г. Он тоже писал стихи и даже печатался в «Рабочем пути» (Омская газета). У меня есть стихотворение «Туча», напечатанное в «Омском альманахе» за 1939 г. Лева — 1922 года — самый младший. Осенью 1941 г. он был взят в
Омске в стройбат, копал землю, голодовал и мы с матерью носили ему передачи. Он был тогда весь опухшим, истощенным. В начале 1942 г. его отправили на фронт, и он, вероятно, погиб. Вестей мы больше от него не получали. Глафира Матвеевна 1889 г. рождения. Выслали из города в 1941 г., она умерла 23 апреля 1943 г. в с. Екатеринославке, Щербакульского р-на Омской области. Отец умер в Юргинских лагерях (ст. Юрга Новосибирской обл.) К нам домой в 1940 г. зашел один освобожденный, оборванный и голодный. Он то нам и сообщил о смерти отца. Видимо, отец перед смертью наказал ему посетить родных.
Я 1919 г. рождения 25 июня. На фронт пошел в июне 1942, а до того, как учителя, меня не трогали. В 1943 г. под Харьковом меня неожиданно арестовал контрразведка «Смерш» 57 армии Юго-Западного фронта. Мне предъявили обвинение в антисоветской агитации, разложении армии и работы в пользу противника. Начались допросы, а ты знаешь, что это такое. Приговор: 10 лет лишения свободы, 5 лет выслан (?), 3 года поражения в правах. Срок я отбывал на лесоповале в отдельном лагере — Усольлаге на различных таежных лагерных пунктах и жив остался случайно. Из 788 человек заключенных этапированных в августе 1943 г. из Валуйской тюрьмы (г. Валуйки) десятилетний срок выдержали из нас только семеро. Остальные все погибли. Да и после освобождения еще в августе 1953 г. я много натерпелся. Словом, обо всем не напишешь. Теперь о повести. Она готова и перепечатана. Но машинистка, молоденькая девчонка, наделала много ошибок и допустила, черт знает что, в тексте. Приходится исправлять. К 10 мая я повесть тебе вышлю, ты уж постарайся в ней разобраться, я надеюсь на тебя.
Лена, для тебя я еще вышлю вместе с повестью и два рассказа. Прочтешь и отошлешь обратно мне, ибо это единственное перепечатанное на машинке. В рукописях у меня рассказов более 20. Помаленьку начал писать большую повесть о том, что я видел и что пережил — «Никто не забыт и ничто не забыто». Ее, конечно, не напечатаешь, но ее надо написать. Обязательно. Я так хочу...
Павел гораздо сильнее и глубже Есенина, особенно его эпос...
* * *
В.Н.Васильев
17.3.1969 г.
Дорогая Лена!
Живали ты? Мы опять потеряли всякую связь. Конечно, виноват я и только я. Такой уж у меня чертовский характер. Не
люблю писать письма — и только. Ведь в письме всего не скажешь, всего не выразишь, но писать их надо. Поэтому я — дурак! Прости меня, пожалуйста.
О себе. Я жив и здоров абсолютно. Маша, Валерик и Борька — тоже. Валерик ведь рассказывал о твоем плохом здоровье, и я потому так начал письмо.
Дорогая Лена, дело в том, что я написал повесть о детстве Павла «Сын Прииртышья». Триста рукописных страниц. Я ее писал около года. Здесь ведь живут сверстники Павла, друзья его детства. Всеволод Золотарев, Екатерина Гришина, Борис Меркушев и особенно мать Бориса Екатерина Степановна Меркушева, которая почти всю жизнь прожила в Павлодаре и отлично знала нашу семью и Павла. Она, да и все остальные, да и я кое-что помню, хотя бы даже рассказы Глафиры Матвеевны о Павле, рассказы бабушки. Словом, Лена, я написал повесть. И я считаю, что написал неплохо. Она художественна, некоторые имена и фамилии изменены, но всё в ней максимально приближено к действительности. Екатерина Степановна, хотя уже и старая, живо и здорово поведала мне о многом. Как Павел и его друг Юрка Асанов отрезали хвосты у Янковских лошадей, о том, как без денег, без всего бежал Павел из Павлодара. Плыл на пароходе, спрятавшись среди пустых бочек и мешков, многое другое я узнал о детстве Павла (вплоть до 1926 г., когда он окончил школу). Вот я и написал. Ведь о нем многие пишут, ничего не зная о поэте, о его жизни. Многие просто врут, искажают. И я решил сделать свой вклад. Только не знаю, что из этого выйдет!
Одновременно с этим письмом я пишу И.П.Щухову в «Простор».
Лена! У меня 4 экземпляра рукописи (машинописи). Может, послать тебе. Ведь и у тебя есть какие-то связи среди литераторов, и, если повесть хорошо написана, ею могут заинтересоваться, а?
У меня ведь написано много рассказов (27) о ТОЙ поре и кто их читал из литераторов — восторгаются. Это, например, Рощин — зав. отд. прозы «Нового мира». Я когда-то ему отослал 3 рассказа. Но печатать их было нельзя с точки зрения идеологической. Но повесть надо постараться напечатать. Это дело со стороны Васильевых — принципиальное. Мы Павла любыми путями должны доносить до народа.
Живу я и все мои сродники на половинку — ни худо, ни бедно. Словом, Лена, еще раз прости меня за молчание и напиши мне обо всем, что знаешь.
Недавно 8 марта, слушал стихи Павла по радио. По заказу какой-то гражданки. Вот и все, Лена.
Желаю тебе искренне здоровья и успехов в жизни. Целую В.Васильев
* * *
Выходцев Петр Созонтович — литератор. Одна из работ о П.Васильеве — в книге «Новаторство. Традиции. Мастерство». Изд-во «Советский писатель», 1973 г., в разделе, посвященном поэтам советского периода.
П.С.Выходцев
8.2.1988 г.
...Что-то, как видите, в современной перестройке снова мутные волны пошли. О Павле Васильеве этим перестройщикам не хочется говорить. А уж вытаскивают на свет белый всякую, извините, шваль.
Вот я подумал. А не вернуться ли нам (Вам) к трагедии его судьбы. Помниться, Вы говорили, что по Вашему возвращению из ссылки, Вам в органах КГБ показывали дело Павла Васильева. Надо бы сделать запрос и опубликовать документы — доносы, письма и пр. Кстати, сохранились ли у вас его письма?
Может, С.А.Поделков взялся бы? Поговорите с ним. А если уж не найдется никого, я готов взяться за это дело, несмотря на крайнюю занятость.
Черкните мне хотя бы кратенько...
* * *
Вышеславский Леонид Николаевич (р. 1914 г.). Поэт, литературовед.
Л.Н.Вышеславский Киев, просп. Ленина, 68, кв. 1 12.5.1958 г.
Глубокоуважаемая, дорогая Елена Александровна!
Приношу вам огромную благодарность за драгоценный для моего сердца подарок: том избранных стихотворений и поэм Павла Васильева. Точно такой же том давно уже лежит на моем столе. Я поспешил приобрести его, потому что выход стихов моего любимейшего поэта был для меня большим праздником. Но этот, присланный Вами том — для меня вдвойне дорог: на нем Ваша дарственная надпись, и мне кажется, будто сам Павел Васильев подарил мне свою книгу.
С Вашим мужем я не был знаком лично, но стихи его вошли в мою душу с тех дней, когда мы, поэты, входившие в литературу к середине тридцатых годов, буквально «жили стихом». Мы могли сутками напролет читать стихи, совершенно не думая о том, что стихами можно заработать деньги. По отношению к стихам мы были вроде алкоголиков. И из множества стихов множества поэтов, я по сей день помню наизусть «Не смущаясь месяцем раскосым» (второе стихотворение)*, «Стихи в честь Натальи», «Иртыш». Жил я тогда в Харькове, делал свои первые робкие шаги в поэзии и, затая дыхание, следил, как бушует в Москве Павел. Сила его стихов, его неслыханная образная мощь, буквально, потрясали меня.
И вот, однажды, с маминого благословения я выбрался в Москву. Пришел в редакцию «Нового мира». Был летний, жаркий день. Редакция помещалась в самом здании «Известий» и состояла, кажется, всего из двух комнат. Первая из них была приемной. Когда я туда вошел, вдоль стен уже сидели «маститые» (или они мне такими показались). Присел и я, дожидаясь прихода редактора. Вошел Иван Михайлович, с каждым, в том числе и со мной, поздоровался за руку. Прошел в свой кабинет, где я и поговорил с ним, дождавшись своей очереди. Редактор очень хорошо отнесся ко мне, выбрал из пачки принесенных стихотворений два или три, из которых одно он потом и напечатал в своем журнале. Я был, конечно, счастлив, и радость моя усугублялась еще и тем, что стихи мои были напечатаны в одном номере со стихами Павла Васильева. Так я косвенно встретился с ним на страницах журнала. Это была 12-ая книга «Нового мира» за 1934 год, где были напечатаны стихи Павла «Другу-поэту», «Горожанка», «Клятва на чаше», «В защиту пастуха-поэта». Мое же стихотворение называлось «Песня о варениках с вишнями». Стихотворение, не ахти какое, я его не включил в посланный Вам сборник.
Прошло 24 года. Четверть века. Целая эпоха. Эпоха необычайных потрясений, тяжелая, трагическая. От Милы Кедриной узнаю, что Иван Михайлович в Москве. «Выглядит молодцом, не боится простуд, ходит без шапки». Звоню по данному ею телефону. В трубке голос моего первого редактора. Он как бы доходит до меня из-за двадцати четырех лет... Метро до Киевского вокзала. Дождь. Автобус. Темная Москва-река. Тлеющий в небе университет. Новая Москва. Красный дом в конце пути. Лифт. И — человек с добрым, давно знакомым лицом. Я привез ему книжку, в которой собраны вещи, написанные мною за 24 года — ровно столько, сколько мы не виделись.
Для меня эти годы — работа, фронты Отечественной войны, многочисленные поездки. Я благодарен судьбе, что голос истинной поэзии, в том числе и голос поэзии Павла не умолкал в моей душе, и я всячески старался поддерживать в себе это звучание. Хорошо помню, как однажды в Днепропетровске я долго говорил с местным литератором (Науменко) о Павле Васильеве. Он восторженно читал наизусть целые куски из «Соляного бунта», я отвечал стихами. И это было тогда, когда само имя Павла было под запретом. А стихи его жили. Стихи его никогда не умирали и никогда не умрут, потому что Поэзия — бессмертна.
Из украинских поэтов читал мне однажды стихи Павла (опять таки наизусть!) Григорий Плоткин. Читал «Иртыш» и говорил, что это стихотворение он даже пытался в свое время перевести на украинский язык. Вот с ним-то я и думаю поговорить теперь на этот счет. Кроме Плоткина, стихи Павла на украинский, может, я думаю, хорошо перевести Петро Дорошоко (славный поэт и путешественник), Евген. Дробязко (прекрасный поэт-переводчик, лучший переводчик Маяковского), хороший поэт-переводчик Иван Иванович Пучко и молодая, но отменная украинская поэтесса Лина Костенко, влюбленная в Павла Васильева. Короче говоря, создание украинского Павла Васильева я беру на себя. Надеюсь в недалеком будущем прислать Вам стихи Павла на украинской мови.
Кроме этого я еще хочу кое-что сделать, но что — пока секрет. Сообщу, если удастся.
Елена Александровна! Вы сделали великое, святое дело, организовав издание однотомника изумительного советского поэта. Это — его второе рождение. Это — один из тех алмазов, которыми так варварски разбрасывались. Благодарю Вас от всей души за Ваш подвиг и за Ваш подарок. Сердечный привет Ивану Михайловичу. Привет Миле Кедриной.
Всегда Ваш Л.Вышеславский
* Стихотворение «Анастасия», «Не смущайся месяцем раскосым».
* * *
Л.Н.Вышеславский
27.12.1960 г.
Милая Елена Александровна!
Большое спасибо за хорошую статью и неизвестные стихи Павла. Я отобрал из присланной Вами пачки весьма многое, кро-
ме тех, которые возвращаю: они мало характерны для Павла и значительно уступают качеством. Теперь, отобранное, я хочу показать членам редколлегии, в первую голову Николаю Ушакову. Послушаем, что скажут умные люди, а там, даст Бог, и напечатаем с Вашей глубокой и отлично написанной статьей. Стихи о Ново-Девичьем монастыре*, «Хладнокровие», и об уходящей России, — великолепны. На меня так и подуло свежайшим ветром поэзии.
Спешу изо всех сил поздравить Вас, дорогая женщина, с наступающим 1961 годом. Да будет он годом мира, добра, творчества! Привет Ивану Михайловичу и лучшие новогодние пожелания ему. С наслаждением вспоминаю нашу встречу и Ваши вселенские глаза.
Целую руку.
Ваш Л.Вышеславский
* «На посещение Ново-Девичьего монастыря».
* * *
Л.Н.Вышеславский
5.5.1961 г.
Милая Елена Александровна,
если болезнь — оправдание, то Вы меня простите за долгое молчание. Вчера сдал Ваше предисловие и стихи Павла в набор для 6-го номера. Раньше сделать этого никак не мог: шли юбилейные материалы о Т.Шевченко. Пошли все стихи, кроме тех, которые Вы недавно опубликовали в «Литературе и жизни» и «Литературной газете», Ушаков и др. члены редколлегии одобрили. Будем надеяться, что всё будет благополучно и 6-ой номер выйдет со стихами, столь дорогими нашему сердцу.
Вы уж на меня не сердитесь.
Обидно, что мы в Москве встретились всего один раз. Жизнь-то ведь коротка, и нельзя скупиться на встречи друзей, и вообще на все доброе и хорошее.
Недавно читал несколько лекций о советской поэзии молодым литераторам. Много говорил им о Павле и читал им его стихи, от которых они все были в неописуемом восторге. Вот был поэтище!
Прошу Вас передать самый сердечный привет Ивану Михайловичу и Милочке Кедриной.
Крепко жму и целую Вашу руку.
Ваш Леонид Вышеславский.
* * *
Л.Н.Вышеславский
8.3.1962 г.
От всей души спешу поздравить Вас, дорогая Елена Александровна, с Днем Женщин, Украшающих Этот Мир! В самом деле, — не будь с нами женщин — мир превратился бы в грязную казарму и нам, поэтам, нечего было б делать. Только Вы, женщины, делаете его подлинно поэтическим!
А я пред чудом женских рук,
и плеч, и губ, и шеи —
опять с привязанностью слуг
и впрямь благоговею...
(Пастернак)
Опять хочется повидаться с Вами, посидеть в Вашей комнатке, как ТОГДА... Помните? И читать, читать стихи, как тогда... И что б нам никто не мешал...
Я недели две был при смерти. Спасся чудом, радуюсь жизни, как чуду. В Киеве свирепствует неслыханная эпидемия гриппа. Все лежат вповалку. Захватила эта круговерть и меня.
Постепенно прихожу к жизни и собираюсь в Матушку-Москву. Думаю, что это будет совсем скоро. Итак, до скорой встречи! Вечно Ваш Леонид Вышеславский.
* * *
Л.Н.Вышеславский
8.4.1963 г.
Это письмо переписываю дважды, потому что никак не могу сказать того, что хотел бы сказать Вам, дорогая Елена Александровна.
Сегодня еду в метро и слышу: «Станция «Университет». Да, «Университет», но не тот. Не тот, до которого я проводил Вас тогда. Простить себе не могу, что не проводил Вас до самого дома. Впрочем, я многого себе не могу простить.
Об одном только прошу Вас: постарайтесь понять меня и простите меня, если можно.
Вы теперь для меня — душа Москвы. Той самой Москвы, огнями которой мы любовались из окна в Тот Вечер.
Всякий раз жизнь меня наглядно учит своей мудрости. Вот о встрече с Вами я мечтал множество дней. Тысячи раз рисовал эту встречу в своем воображении. А вот все же не мог себе никогда
представить, что встреча будет такой, какой она оказалась на самом деле. Дело в том, что жизнь это такая штука, что ее невозможно заранее предугадать. Обязательно будет не так, как воображалось.
Мне кажется, что в таком отношении и жизни нам — более проявилась сила Льва Толстого. В большинстве случаев судьбы его героев предвидеть невозможно. Вот, скажем, встреча Наташи с Андреем Болконским после оставления Москвы. Читаешь, все время ждешь этой встречи, а её все нет и нет. И, наконец, она происходит тогда, когда читатель меньше всего ее ожидает.
Такая верность жизни — вершина реалии, по-моему.
Стараюсь представить себе Вашу жизнь и — не могу. Слишком мало Вас знаю.
А я, возвратившись домой, сразу нырнул в заботы, главным образом, по присмотру за внуком, потому что жена сломала руку, а дочка в Ленинграде. Внук — существо солнечное, изумительное, но времени отнимает бездну.
В Киеве уже жарко ходить в пальто. Снег весь вылинял. Но Днепр еще не вскрылся. Сегодня я взглянул на него, возвращаясь с совещания по идеологии.
Сердечно обнимаю Вас и больше всего хочу, чтоб Вам было хорошо.
Вечно Ваш Леонид.
* * *
Л.Н.Вышеславский
23.10.1966 г.
Сердечное спасибо Вам, дорогая Елена Александровна, за столь дорогой мне подарок. Я рад за Павла, рад за Вас, а больше всего, рад за нашу русскую поэзию. Павел — это Лермонтов нашего сурового времени. Я не перестаю удивляться, как чуду: как можно было в 26 лет сделать СТОЛЬКО и ТАК!? Вот снова и снова, на этот раз по вышедшему в Сибири тому, перечитываю знакомые, великолепные, сильнейшие страницы, и не перестаю удивляться. Все мне кажется невероятным. Это не талант, а талантище. Кажется: поэтическая энергия в миллионы вольт струится по строкам его поэм и стихов. Я давно порываюсь написать нечто вроде критического этюда о его поэзии. И обязательно сделаю это. Вас я прошу — когда будет удобная минута — переписать отзыв Б.Пастернака, который Вы мне однажды прочли, и прислать мне. Он мне нужен для задуманного этюда.
Читал в «Литературной газете» сообщение о вечере памяти книгоиздателя Сытина. Нашел и фамилию И.М.Гронского. Еще раз — сердечное спасибо за книжку.
Вечно Ваш.
Леонид.
* * *
Л.Н.Вышеславский
2.9.1969 г.
Дорогая Елена Александровна,
давно собираюсь послать Вам стихи, посвященные Павлу. Примите их как дар моего сердца.
Считанные встречи с ним в далеких тридцатых годах — жемчужины моей памяти, моей юности.
Как живете? Не видел Вас и не имел от Вас никаких вестей целую вечность. Черкните пару слов.
Всегда Ваш Л.Вышеславский
Леонид Вышеславский Памяти Павла Васильева
Совсем как степь, облитая рассветом, из края в край поэзия твоя исходит соком, запахами, цветом, неистощимой силой бытия.
С самой судьбой ты был запанибрата,
шумел у всей столицы на виду
и пировал под крышами Арбата
в кругу друзей, пророчащих беду.
В разгуле улиц, лившихся под нами,
ты, помню, вытер губы рукавом
и — точно кровь солеными словами —
поведал нам о бунте соляном.
Среди пустой литературной пыли
ты не смирял свой первозданный пыл,
а над страной, сгущаясь, тучи плыли,
жестокий век в водоворотах плыл.
И пронеслась, сверкнув звездой падучей,
в степном краю взращенная душа...
Мятежный, не прирученный, могучий,
ощеренный детёныш Иртыша!
* * *
Л.Н.Вышеславский
29.4.1978 г.
Дорогая Елена Александровна!
Я нередко думал о странном явлении, происходящем между людьми. Люди общаются, дружат, находят между собой много общего, а потом вдруг волны житейского моря разъединяют их без видимой на то причины, разбрасывают в разные стороны... Отчего бы это?
Все эти годы я никогда не забывал о Вас. Думал о Вас безотносительно моего пристрастия к поэзии Павла, которая, собственно, и сдружила нас когда-то. Вы навсегда остались в моей душе светлым, чарующим человеком.
И вот Вы объявились. Спасибо Вам огромное, за Ваше внимание к моим стихам, за добрые слова. Уж этим одним оправдано мое радиовыступление!..
Не помню, посылал ли я Вам свою книгу «лоно», где напечатано мое стихотворение, посвященное Павлу.
На всякий случай выписываю его здесь. Буду очень рад, если вы напишете о себе, о своей жизни и своих думах.
Прошу передать мой сердечный привет Ивану Михайловичу.
Близится Первомай. Поздравляю с весенним праздником и желаю большого добра.
Еще раз, огромное спасибо.
Всегда Ваш Леонид Вышеславский.
ДРУГУ
Памяти Павла Васильева
Как степь в медвяном зареве рассвета, —
из края в край поэзия твоя
исходит соком, запахами, цветом —
неистощимой силой бытия.
Ты был с самой судьбой запанибрата,
был неуемней ветра и воды,
и пировал над грохотом Арбата
в кругу друзей,
не ведавших беды. Ты нам прочел,
в свой дикий край влюбленный,
за здравье в честь Натальи,
а потом,
замешанную на крови соленой
поэмищу о бунте соляном.
И пронеслась,
Сверкнув звездой падучей,
в степной глуши взращенная душа...
Мятежный, не прирученный, могучий,
неистовый детеныш Иртыша!
Вячеславов Павел Леонидович. Литератор. Вместе с Еленой Александровной были составителями первого сборника стихотворений и поэм П.Н.Васильева в 1957 году. В 1956 году он подготовил текст и комментарии к собранию сочинений И.А.Бунина.
* * *
П.Л.Вячеславов
15.3.1966 г.
Здравствуйте, дорогая Елена Александровна, пишу Вам на третьей неделе своего солнечногорского бытия. Вчера последние анализы подтвердили (тонограмма), что легкие мне лечить не нужно, в них все в порядке, но я предельно утомлен, истощен умственно и физически, что было установлено с первых же дней, почему меня и колют тремя сортами витаминов, прилично кормят, а сонными таблетками заставляют спать три раза в сутки. Тем не менее, уже с 1 марта я дважды перечитал обе книги, выписал собственные имена, строчки, которые, может быть, нужно будет комментировать, разнес слова из словаря в гослитовском томе по тем произведениям, в которых они встречаются впервые. Получилась тетрадка, которая будет неким спутником в дальнейшей работе. Что нового у Вас?
Живу я как в гостинице: отдельный номер на двоих, собственная уборная, больничная обстановка почти не чувствуется. Большинство — изрядно выпивает, даже мой сосед, которому 86-й год. Он очень интересен и настолько бодр, что переписывается с невестой (на седьмом десятке) из Бирюлева и на днях выписывается, уезжая к ней — жениться! Вовек не видал людей такого возраста, собирающихся в ЗАГС. Я — после проводов в Москве — ни разу не выпивал здесь, заметно, по словам врача, окреп и уже поправился. Мне, как говорят, надо ежегодно отдыхать месяца два, а я свыше трех лет не пользовался этим благом. Отдых — отдыхом, а деловые соображения уже дают себя знать.
Я писал в редакцию нового журнала (орган телевидения), где в № 1 обещали напечатать моего Бунина. Если он не выпадет из первого номера, то я просил гонорар перевести сюда. Ответа нет, и я не знаю, получено ли письмо (адрес я мог и перепутать). Позвоните Николаю Николаевичу Митрофанову: по домашнему телефону до 9.20 утра (Б-8-45-39) или по редакционному (В-3-73-40), спросите, получил ли он письмо. Если нет — повторите мою просьбу: Если Бунин напечатан (№1 журнала «РТ-66» должен выйти 15 марта), пусть в ведомости укажут мой адрес: г. Солнечногорск-3 (обязательно указать тройку), Моск. области. туббольница 11. корпус 2. отделение 8. палата 35 — и переведут гонорар.
2. Позвоните Дробот: Как она решила поступить с материалами Бунина.
3. Узнайте, пожалуйста, адрес бухгалтерии Литфонда: Беговая, 3 дома?? В начале апреля я должен буду послать ценное письмо с бюллетенем, а в одну из сред, когда платят, выехать из больницы к ним за деньгами и, не заезжая домой, возвратиться.
4. Для достижения, так сказать, всех этих целей, мне надо будет иметь рубля два. Здешние обитатели делают это таким образом: просят москвичей вложить рубль или два в заказное письмо. Хотя Вы и не богаты, но постарайтесь сделать то же самое: потом я расскажу, почему ни к кому другому с такой просьбой я не обращаюсь, желая быть вполне независимым, не принимающим «услуг» от тех, кто мне неприятен. Сейчас я «зарабатываю» на бюллетене вполне прилично, что в дополнение к гонорару обеспечит мою работу для Ленинграда.
5. Из казахстанцев, я надеюсь, пожалуй, больше всего на Павла Косенко, и вот, по какому делу: надо будет, как я думаю, указать в примечаниях, что написание некоторых слов послу жили Павлу действительные события, например: когда и какой пущен завод в Павлодаре (стихи о Павлодаре), кто такой Серафим Дагаев, «роль» 5-й армии, именем которой названа улица; что и когда устроено на реке Кульдже (электростанция?); что это за «дорога на Семиге», когда проложен путь, о каком «замке Тамары» идет речь в стихах «Строителю Стэнман»??? Если будете писать Косенко, я в другой раз сообщу и другие вопросы к нему.
Желаю Вам всех благ и жду письма. Ваш Павел.
* * *
Гапон М.К.
Павлодарский областной историко-
краеведческий музей им. Г.Н.Потанина
28.1.1985 г.
В ноябре 1984 г. в музей пришло письмо от бывшей одноклассницы Павла Николаевича Бартули (Смирновой) Клавдии Игнатьевны. В своем письме она сообщила, что имеет фотографию Павла Васильева. Он изображен среди выпускников школы водного транспорта. Снимок сделан в мае 1924 г. Эту фотографию Клавдия Игнатьевна передала в музей. Мы высылаем Вам фотокопию.
Директор музея
* * *
Грезина Лидия Максимовна
27.4.1987 г.
637000 Каз. ССР, Павлодар,
ул. Ленина, 129 Историко-краеведческий музей
Сейчас в стадии завершения находится экспозиция литературного отдела. Собран материал о писателях и поэтах Павлодарского Прииртышья. В ней мы объемно представляем жизнь и творчество Павла Васильева. Собираемся открыться к 50-летию со дня смерти поэта. К этому времени должны быть изготовлены две мемориальные доски (одна будет установлена на домике, где он жил по ул. Чернышевского, и на здании педучилища, где он учился).
Собираем материал, так — получили воспоминания от Завьялова Федора Петровича. Он учился вместе с Павлом Васильевым. В настоящее время он живет в Москве по адресу ул. Расплетина, д. 4, кв. 44, тел. 157-91-71...
Сейчас добиваемся приобретения копии телефильма «Родительница степь»...
* * *
Л.М.Грезина
31.10.1988 г.
На открытии доски были — Виктор Николаевич Васильев, Ираида Федоровна Пшеницына, Борис Вячеславович Голубцов. Народу было много всех возрастов, хорошая погода; много читалось стихов. Выступал Виктор Васильев, Лидия Бунеева, члены лит. объединения (С.Музалевский, М.Диперштейн и др.). Были гости из Омского драматического театра, Денисов читал «Соляной бунт».
* * *
Григорьев Григорий Прокофьевич — украинский писатель. Возможно, в его следственном деле могут быть два письма П.Васильева.
Г.П.Григорьев
Киев-42, бульвар Лихачева, 6, кв.
22 9.6.1965 г.
Уважаемая Елена Александровна!
С большим опозданием, только сегодня, я прочел статью Л.Бондиной в № 50 «Литературной России» за 1964 г. Нашел там же и Ваш адрес. Очень захотелось немного с Вами побеседовать.
Статья произвела на меня потрясающее впечатление и напомнила о многом забытом.
В 1934 году в Москве мой хороший знакомый Артем Веселый познакомил меня (кажется в Литературном институте) с Павлом Николаевичем. Артем Иванович высоко оценивал самобытный язык поэзии Васильева. Знакомство моё можно было бы назвать случайным — таким, что быстро улетучивается из памяти, если бы не одно обстоятельство. Павел Николаевич в общей беседе сказал, что решил основательно изучить творчество русских поэтов конца XIX — начала XX столетия, таких особенно, как Сологуб, Бальмонт, Вяч.Иванов, А.Блок.
Если произведения Блока можно было найти легко, они печатались после 1917 г., то других названных поэтов изучить оказалось не так просто. Они печатались небольшими тиражами до революции.
Я заметил, что надо знать и их предшественников и современников — Иннокентия Анненского, Мережковского, Зинаиду Гиппиус, Брюсова, А.Белого. Как раз я неплохо их изучил и для себя выписал все лучшие их стихотворения из многих, редких теперь, изданий. Павел Николаевич обладал способностью загораться, увлекаться... Мы специально встретились, чтобы еще раз поговорить об интересующих его поэтах. Условились, что, если он не сможет раздобыть в Москве все нужные сборники, я смогу кое-что ему выслать, а многое перепечатать на машинке.
Условились также, что будем переписываться. Я получил от него два письма. На мое письмо, посланное в январе 1937 года, он не ответил.
Я понял, в чем дело. Тогда же исчез А.Веселый.
А в декабре забрали и меня. Я более или менее хорошо запомнил все подробности своего ареста, допросов, пребывания на Колыме, потом в Сибири.
Но статья Бондиной напомнила о письмах Павла Николаевича. Я совсем забыл, что они фигурировали в моем деле, как доказательство моей близкой связи с «контрреволюционером Васильевым».
У меня забрали и четыре письма А.В.Луначарского. Они тоже служили. Мне пояснили: «если бы Луначарский был жив, его сейчас бы посадили».
Так вот о его письмах я помнил хорошо, а о письмах Васильева забыл. Теперь только вспомнил об их авторе с большой душевной болью.
Я старый украинский писатель. Уцелел случайно, можно сказать — чудом.
Мне очень дорога память о Павле Николаевиче. А если так, то я не могу быть безразличным и равнодушным к Вам — его ближайшему любимому другу.
Я бы очень хотел узнать, как Вы прожили те страшные годы. Не забрали ли и Вас, как жену осужденного? Это тогда было в моде. Как Вам живется теперь? Есть ли кто у Вас из близких людей?
Меня очень угнетает, что нет возможности писать и печатать правду о 1937 и последующих годах. То, что проскользнуло в печать, относится к послевоенным годам. А о 1937 годе, и последующих, почти ничего не сказано.
Желаю Вам крепкого здоровья и многих спокойных счастливых дней.
Ваш Г.Григорьев
* * *
Г.П.Григорьев
24.6.1965 г.
Дорогая Елена Александровна!
Очень был рад получить от Вас такое хорошее душевное письмо. Многообразная срочная работа не давала мне возможности сосредоточиться, чтобы написать Вам обстоятельный ответ. Писать же немного, общими словами, как говорят, «для приличия», не хотелось. Сегодня имею возможность поговорить с Вами по душам.
Я знал о том, что и Вы натерпелись достаточно, как жена крамольного поэта. Когда спрашивал о том, как прошли у Вас все годы, меня интересовало, остались ли у Вас верные друзья, не вышли ли Вы замуж, кто Вас сейчас окружает. Ведь, например, Га-
лина Серебрякова возвратилась в Москву с лагерным мужем. Подумал сначала, что это могло статься с Вами. Но, судя по письму, убеждаюсь, что ошибался в своих прогнозах в отношении Вас. Конечно, ничего страшного не было бы в том, что бы Вы нашли хорошего друга, ведь прошлого не вернуть, приходится жить, как все люди. Но, как видно, память о Васильеве крепко засела в Вашу душу.
Для меня было неожиданной новостью, что Тройский — Ваш зять. Я помню, какой это был замечательный редактор, сколько хорошего дал «Новый мир» под его руководством. Для меня было очень тяжело узнать о его печальной судьбе. Хорошо хотя, что он уцелел, а не погиб, как это случилось с его знакомыми (моими тоже) Воронским, Бабелем и Артемом Веселым. Вот только не пойму, почему он приходится Вам зятем. Если у Вас была дочь от Павла, то она была совсем маленькой в те предгрозовые годы. Может быть, родство у Вас по какой-то другой линии. Я хотел бы услышать от Вас, как он себя чувствует, не занимается ли литературным трудом. Мне кажется, он мог бы написать превосходные воспоминания. Видел и знал он многих выдающихся наших писателей и политических деятелей.
То, что Вы рассказали о своих испытаниях, меня поразило. Я видел много ужасов, но не представлял, что жены арестованных подвергались утонченным пыткам, вроде прожектора или недоступного графина с водой. Когда от меня требовали признаться в своей к.р. деятельности, а я ничего о ней не мог сказать, меня в Киевском республиканском госполитуправлении (в здании теперешнего Октябрьского дворца культуры) водили «на экскурсию» по коридорам. Всюду комнаты следователей, на манер номеров в большой гостинице. Я написал в своей книге воспоминаний главу под названием «Годы испытаний». Рассказал только чистую правду. Но о многом пришлось умолчать, слишком уж тяжелые были эпизоды, просто неудобные для печати. Вот один из таких фрагментов. Во время «экскурсии» со следователем я слышал крики истязаемых. Одна дверь была полураскрыта. Мне разрешили понаблюдать за тем, что творится в комнате. За столом сидел следователь, внимательно смотрел на подопечную. Я увидел красивую совершенно голую женщину. Возле нее стояли два молодца. У каждого по тоненькой розге в руках. Они по очереди, равномерно-ритмично стегали ее по животу и ниже. Женщина, как видно, обладала крепкой волей, сносила издевательства молча, без слез и стонов, хотя розги были окро-
вавлены. А в комнате, как и в коридоре, висел портрет Сталина с модным в то время лозунгом: «Спасибо товарищу Сталину за хорошую жизнь»,
Я, когда прочел ряд произведений о тюрьмах и лагерях сталинских времен, убедился, что в печать просочилась только часть правды. Порядки 1937 — 1938 годов, а частично и последующих, были очень похожи на гестаповские. И только патриотизмом потерпевших можно объяснить, что оклеветанные, измученные, униженные советские люди твердо верили в будущее торжество правды и своей работой вносили долю в общую пользу дорогой Родины.
Мне, признаться, очень неприятно было читать в «Литературной газете» выступление секретаря Московского горкома партии Егорычева, где он советовал писателям Российской Федерации, присутствующим на съезде, избегать писать о временах культа личности. Это, мол, вызывает нездоровые настроения у молодежи, и она все прошлые достижения зачеркивает, видит только темные стороны того времени. А между тем в библиотеках всё ещё существует очередь на журналы, где напечатаны воспоминания Б.Дьякова, генерала Горбатова, повести Солженицына и других, писавших о лагерях. Это и неудивительно. У нас часто вспоминают об огромных жертвах, понесенных народом в годы последней войны. Совершенно справедливо указывается, что нет в Советском Союзе ни одной семьи, у которой не пострадал бы кто-то из близких в военные годы.
Мой номер дела в колымских лагерях превышал цифру один миллион семьсот тысяч. А сколько еще существовало лагерей, кроме зловещей Колымы. Есть полное основание сказать: нет ни одной семьи у нас, в которой не был бы репрессирован кто-то из близких или хороших друзей и знакомых. По осторожным подсчетам сведущих лиц, количество погибших в лагерях и тюрьмах у нас можно определить цифрой тридцать миллионов. Цифра очень солидная. Мне пришлось после освобождения десять лет проработать в школе, где училось много детей работников органов. Познакомился с родителями, из категории тех, что в свое время сажали и допрашивали таких, как я. После XX съезда, когда обстановка переменилась, один из более или менее порядочных работников КГБ назвал мне упомянутую цифру погибших. Ему можно верить — был начальником одного из отделов Управления.
Не знаю, как у меня получится с главой о лагерях. Положение довольно сложное. В 1961 году на украинском языке вышла
моя книга воспоминаний «В старом Киеве», где я рассказал о впечатлениях детства и ранней юности, о событиях с начала XX века до 1920 года, когда умер старый Киев.
В новой книге «Видел, что было» рассказываю о событиях с 1921 года по последнее время. Но пишу о себе. Поэтому нельзя обойти молча годы разгула ежовщины и других похожих на Ежова героев. Очень жалею, что умер М.Рыльский. Он мне посоветовал написать всю правду о себе. А там будет видно. Он дал предисловие к моей первой книге. Не успел написать ко второй. Может быть, это сделает друг Рыльского Ю.Смолич. Он читает сейчас рукопись. Но издательские работники полагают, что мою «страшную» главу Главлит не пропустит. В то же время произошел такой необыкновенный случай. Писатель В.Гжицкий после 14 лет лагерей возвратился в родной Львов. Его очень интересный роман «Черное озеро» был издан на русском языке «Советским писателем» в Москве несколько лет назад. Гжицкий написал потрясающий автобиографический роман о себе. Хотел издать в Киеве в местном издательстве писателей. Рукопись отклонили. Сказали, что не пропустит Главлит. Это было в прошлом году. А сейчас «Ночь и день» напечатал Львовский журнал «Жовтень» в 3, 4, 5 номерах. Читают с повышенным интересом этот роман все у нас, даже те, что плохо разбираются в украинском языке. Как видно, во Львове более разумные цензоры сидят в Обллите. Меня очень интересует, напечатают ли роман отдельным изданием.
Книг Павла Васильева — московской и алма-атинской у меня нет. Московская была раскуплена в наших магазинах мгновенно, за каких-то три часа. В нашей лавке писателей брали стихи Васильева даже те, кто вообще мало интересуется поэзией. Так что буду очень рад, если Вы сможете мне подарить ценные для меня книги. Не сомневаюсь, что издаваться они будут не раз. Павел Васильев законно признан нашим выдающимся поэтом. Таково общее мнение критики. Почетное место ему будет отведено и в подготовляющейся сейчас «Антологии советской поэзии» в 4 томах.
Пишите, как себя чувствуете, как проходят Ваши дни. Я после испытаний, как будто, закалился основательно. Но личная жизнь была разрушена тоже основательно. Живу один, настоящей подруги не довелось встретить, а с кем-либо связываться нет охоты. Пишите о себе.
Ваш Г.Григорьев.
* * *
Жукова Вера Ивановна
Павлодар, школа № 24
19.1.1965 г.
Вчера я была на вечере в нашем пединституте, посвященном Павлу Васильеву.
Я потрясена!! Не могу не поделиться с Вами. Вечер, организованный преподавателями и студентами института, на котором были и члены Литературного объединения нашего города, был изумителен. Со сцены на нас глядел Павел Васильев, он говорил: «И вот я вновь Нашел в тебе приют, Мой Павлодар, мой город ястребиный».
Хороши доклады, выступления, читка стихов, но меня больше всего взволновала судьба Павла Николаевича, Ваша судьба.
Судьба моего отца одинакова с судьбой Павла Николаевича. Ему шел тридцать второй год, он тоже писал, он тоже мечтал о том, что своими книгами будет говорить правду.
Но он ничего не успел сказать. В 1937 году отец был арестован. Мама осталась с нами, а нас было трое, да четвертый родился через месяц. Так мы не дождались отца. Мама всем нам дала образование, все мы работаем сейчас; об отце в 1957 г. сообщили, что он в 1945 году погиб от инфаркта миокарда.
Не рассказать, сколько пришлось горького на наш век.
Правда, милая мама наша сумела не только вырастить нас, дать образование, но и заставить нас чувствовать людское горе и радости, научила нас любить жизнь и людей. Может быть, поэтому мне так близки слова Васильева:
«Я говорю тебе, жизнь: нипочем
Не разлюблю твои жесткие руки!»
Я горячий поклонник Вашего мужа, преклоняюсь и перед Вами и перед его жизнью, личностью и поэзией.
Я преподаю литературу, веду литературно-краеведческий кружок и очень хочу, чтобы о нем, нашем замечательном земляке, знали дети. Если Вам не обременительно, пишите нам, а мы будем Вам сообщать о нашей работе, будем писать о нашем городе. Он расцветает с каждым днем «мой город ястребиный», «Мой город стоэтажный» (как пишет С.А.Музалевский). Я очень люблю свой город, радуюсь всему хорошему, что есть у нас, очень нравятся мне люди, с гордостью говорю: немало замечательных людей вышло отсюда. И один из них Ваш муж был. Его нет в живых, а поэзия с нами.
Я слышала о Васильеве давно, очень давно, когда стихов еще не печаталось, говорили об этом полушепотом, поэтому очень рада, что познакомилась с ним.
Преклоняюсь и перед тем, что Вы могли сохранить и стихи его, и фотокарточки, и светлые воспоминания.
Мы с мамой тоже часто вспоминали отца, но кроме 2-х фото от него ничего не сохранилось.
Былая в МВД, мне сказали, рукописи не сохранились, видно, уничтожены, а людей, которые с ним были, я не знаю, с чего начать поиски — тоже не знаю. Фамилия моего отца Жуков Иван Федорович 1905 г.
Все это очень прискорбно, как начнешь вспоминать, а помнить об этом нужно, чтобы не повторить этого, чтобы люди знали правду. Я всегда маме говорю: правда — победит. Желаю Вам здоровья.
С горячим приветом.
Учительница школы № 24. Павлодара. Извините, может, несколько сумбурно.
* * *
Залыгин Сергей Павлович — писатель, главный редактор журнала «Новый мир»
15.10.1986 г.
По поводу интересующего Вас вопроса мы обратились в ЦГАЛИ. Научный сотрудник института тов. Волкова Н.Б. (тел. 455-73-81) сообщила, что фонда «Нового мира» за 1934 году них нет. Фонды журнала начинаются только с 1940 года.
Ею также были наведены справки по «Известиям» в Центральном государственном архиве Октябрьской революции. И там, к сожалению, ничего не оказалось по «Новому миру» за 1934 год.
Единственный, на наш взгляд, выход — обратиться к личным архивам тех, кто участвовал в творческом вечере Павла Васильева 3 апреля 1933 года в редакции журнала.
Очень сожалеем, что не смогли Вам помочь.
Всего Вам доброго.
С уважением С.Залыгин.
* * *
Зуев Михаил Ефимович. Писатель. Елена Александровна знакома с ним по карагандинскому периоду — 1940 — 50-х годов.
М.Е.Зуев
Караганда, 28, .
21 кварт., д. 6, кв. 4
29.7.1956 г.
Уважаемая и дорогая Елена Александровна, привет!
Я не дождался от Вас ответа на свое письмо. Но не обижаюсь. Вы имеете право выдержать такую же паузу, как и я, отвечая на Ваше письмо. Бессовестную паузу, откровенно говоря.
Есть у меня новости. Я реабилитирован! Можете поздравлять! Интересная подробность. В один день с моим делом Воен. Трибунал ЛенВО пересмотрел дело моего приятеля, писателя С.Колбасьева. Вместе с решением по моему делу мне дали по ошибке прочитать и его решение. Сергей тоже реабилитирован, но... Это мертвому банки. Он расстрелян. Какая-то сволочь, некая Паулинь, ославившая его в 1937 году финским шпионом, теперь в 1955 году, видите ли, почувствовала укоры совести и отказалась от своих показаний. Ой, надо бы и ее, сволочь, к стенке!
Растрогали и взволновали меня мои бывшие друзья, ленинградские братья-писатели: В.Друзин, В.Саянов, О.Берггольц, А.Прокофьев, А.Решетов, А.Чуркин и др. Запрошенное о моем «политическом лице», они дали самый блестящий отзыв. Спасибо ребятам!
Мною отправлено заявление о восстановлении меня в членстве Союза писателей.
А иных новостей у нас нет. Я понемножку болею и понемножку пишу и печатаюсь. Регинка помногу работает и пухнет от жары. А жара у нас жуткая, вот уже месяц 33 — 35 градусов в тени, 45 — 46 — на солнце. Африка актасская!
Леночка, у меня к Вам маленькая просьба. Если вздумаете писать нам, не откажите, научите меня, куда обратиться по поводу двухмесячного оклада реабилитированным? Должно платить то учреждение или предприятие, где работал до ареста. Но у нас, писателей, было столько учреждений и предприятий, сколько издательств и редакций. Даже министерства у нас нет.
Вы, наверное, уже пробовали узнать по этому поводу, т.к. в случае смерти реабилитированного выплачивается семье. Не знает ли об этом что-нибудь Иван Михайлович?
Буду очень-очень благодарен!
...Подумал-подумал, что еще Вам написать? Нечего! Житье-бытие наше Вам известно! А как Ваши дела? Здоровье? Бруцеллез, он же мальтийская лихорадка? Надо же было Вам подхватить такую экзотическую хворобу!
Как дело с изданием Павла? Внимательно слежу за «Литературной газетой», но пока ничего не вижу.
Регинка просит передать Вам большущий и горячий привет. Лежит, бедолага, с распухшими ногами, руками, физиономией, и пыхтит. Ее утешает Гришка. Все по старому!!!
Передайте наш искренний привет Ивану Михайловичу, Лидии Александровне, и домочадцам.
С искренним уважением Мих. Зуев
* * *
М.Е.Зуев
6.11.1956 г.
Дорогая Елена Александровна!
Горячее спасибо за «Октябрь», за поэму Павла. Сегодня-завтра разгружусь от спешных дел и начну читать медленно, с толком. Не нравится мне, что редакция в своем коротеньком предисловии не сказала о его трагической судьбе, а ограничилась только датами, 1910 — 1937, как на могильном кресте. А надо, надо бы! Всё еще боятся говорить всю правду, трусы поганые!
А очень понравилось мне, что литературный народ крепко помнит ещё Павла. А его портрет, убранный цветами, взволновал меня. Врет древняя латинская пословица, не проходит слава веков, gloria mundi. Настоящая слава встанет и из могилы!
О себе написать мало что могу. По-моему всё хорошо. С СП утряслось, как будто бы. Жду билет и... презренный металл. В этом году много печатаюсь. Жаксы!
Завидую Вашей способности писать по несколько тиражных страниц. Впрочем, Вы в Москве, Вам есть, чем писать. А затем — Вы упражняетесь на машинке. Заметны большие успехи. «Промежду протчим» я тоже выписываю машинку. Надо использовать случай, пока идут жирные гонорары.
Не знаю, стоит ли говорить Вам, что Л.В.* приводит другую версию московских телефонных звонков. Какую, не трудно догадаться. Впрочем, будем придерживаться тезисов Бандунгской конференции — не вмешиваться в чужие дела и в чужую жизнь.
Еще раз спасибо, спасибо! Мой искренний привет Ивану Михайловичу и Лидии Александровне.
Пишите, не забывайте.
Крепко жму Вашу руку. Мих. Зуев.
И особое, отдельное спасибо за надпись на журнале. Поверьте, мы ценим это.
24.11.1956 г.
Дорогая Лена!
Виновата, виновата, что задержала отправку письма, затаскала в сумке. Меня тоже можете поздравить со вторичным рождением: 2 ноября получила и я извещение о реабилитации. У меня все это очень быстро получилось. Написала заявление 29 июля, а 17 октября все уже было закончено.
Благодарю и я за присылку журнала. Не сердитесь, дорогая, за наши короткие и бестолковые письма. Пишите нам почаще, таким образом, и мы будем хоть немножко приобщаться к московской жизни и московским интересам. Актасскую жизнь Вы хорошо знаете и поэтому, конечно, понимаете, что писать о ней нечего.
Удалось ли Вам поехать отдохнуть, как собирались? Как живет и что поделывает Лидия Александровна? Большой привет ей и Ивану Михайловичу.
Хотелось бы еще когда-нибудь в жизни встретиться со всеми вами.
Пишите о себе. Целую крепко. Ваша Регина.
* Л.В.Марков
* * *
М.Е.Зуев
21.4.1957 г.
Дорогая Елена Александровна, привет, привет!
Ну, конечно, были друзьями и останемся. А если иногда Вы, или мы затянем ответ — не всякое лыко в строку. Вот так!
Спасибо за интерес, чувствую искренний, к нашей жизни и нашим делам. СП выслал мне 6000 рублей, точно, как Вы писали. Восстановили в Союзе с 1934 года. Потерял два года — кандидатских. Печатался в прошлом году хорошо, много, так хорошо, что обругали в «Литературной газете». Не читали? Обругали на столько не заслуженно, что редакция «Нашего современника» прислала мне соболезнование, просьбу не расстраиваться и слать им в будущем мои вещи. Словом, раз начали ругать, значит, я вошел в литературу по-настоящему.
У Регины дела по-прежнему — много работы, мало здоровья и еще меньше отдыха. Впрочем, она от себя собирается что-то Вам припечатать.
Вы правы, что надо выбираться из актасских ям. Прочитал Ваши строки об этом и очень расстроился. Так потянуло в настоящую жизнь! Но... и рад бы в рай, да дверь не нахожу. Здоровье, ту-
ды его! Родные зовут на дачу под Москву, не могу поехать, боюсь расклеиться от московского лета. А так хотелось бы, и фестиваль посмотрел бы! Какая Вы счастливая, что увидите эту феерию!
Кстати, мы с Региной надеемся, что Вы пришлете нам хоть парочку фестивальных сувениров. Уговорили?
С печатанием Павла дела, как будто, у Вас не плохо. Будем ловить книгу. Просьба — сообщите заблаговременно, чтобы дать заказ «Книга-почтой». Библиотечку «Огонька» получу — мы подписчики. Но, Елена Александровна, голубчик, печатайте Павла осторожнее, со строгим отбором. Печатать всё — оказывать плохую услугу памяти Павла. В частности, мне лично кажется такой плохой услугой напечатанные «Ситцы»*. Это «социальный заказ» в самом плохом конъюнктурном понимании этого слова.
И завидую и рад Вашему отдыху в Ялте. Эх! За жасмин спасибо. Чем могу отплатить? Положить в это письмо ветку еще не расцветшего караганника? Ну, его к дьяволу, караганник! Наш терновый венец.
Сообщаю о «семье»**. Басмача увезли на МЖС. Пришлось отдать из-за новой квартиры. Гриша на днях пропал, ушел и не вернулся. Регина дважды поплакала.
Кажется на все анкетные Ваши вопросы отвечено, и даже без прочерков.
Письмо это печатает Регинка. Не судите её строго. Только что выписали машинку, и вот они мучают друг друга — Регина и машинка.
Привет искренний Ивану Михайловичу и Лидии Александровне.
Отвечайте, не забывайте друзей.
Целую Ваши ручки. Мих. Зуев.
...Дорогая Леночка, просьба! Умоляю, не откажите! Сейчас принесли письмо из «Сибирских огней». Редактор пишет, что в «Знамени» и в «Москве» есть рецензии на «Сибирские огни», а, следовательно, надо полагать, и — на меня. «Знамя» я просмотрю здесь, а «Москвы» здесь нет. Умоляю, посмотрите «Москву», Вам, кстати, бегать по библиотекам. Вышло её номера два-три, журнал новый. И если будет обо мне, умоляю приобрести этот номер. А если никак невозможно, то перепишите то место, где обо мне.
Дорогой друг, не откажите! Жду!
М.З.
* Поэма «Христолюбовские ситцы»
** Поросенок Басмач и кот Гришка
* * *
Ивнев Рюрик — псевдоним, настоящая фамилия Ковалев Михаил Александрович (р. 1891 — 1981 гг.). Поэт, прозаик. Один из первых приветствовал и оказал поддержку во Владивостоке юному Павлу Васильеву. Р.Ивнев
Москва Д-167 2-ая Аэропортовская ул. 7/15, кв. 26 23.9.1959 г.
Глубокоуважаемая Елена Александровна!
Я звонил по старому телефону и мне сообщили, что у Вас на новой квартире пока нет телефона, поэтому пишу Вам эту записку с просьбой позвонить мне по тел. Д-7-11-00 в любой час, за исключением утра до 11, т.к. я ложусь поздно и встаю поздно, а телефон так расположен, что я не услышу звонок, когда дверь моей комнаты закрыта, а дома сейчас никого нет, все в отъезде. Очень хотел бы Вас повидать и узнать о дальнейшем издании стихов Павла.
Примите мой сердечный привет. Ваш Рюрик Ивнев.
P.S. Я на дела (?) приехал из Тбилиси.
* * *
Р.Ивнев
Москва, ул. Чехова, 8, кв. 22.
Марьянова М.М. для Р.Ивнева
Дата на конверте — 25.1.1961 г.
Дорогая Елена Александровна!
Я вспомнил еще несколько лиц, которые лично знали Павла и высоко ценили его огромный талант. Думаю, что им тоже необходимо послать приглашение на вечер Павла 31 января.
Вот адреса:
1). Анатолий Яковлевич Бондаревский (с женой) — 2 бил. Москва, Кривоколенный пер., 14, кв. 32.
2). Давид Кириллович Богумилтский (с женой) — 2 бил. Москва, Рождественский бульвар, 17, кв. 10.
3). Владимир Константинович Покровский (с женой) — 2 бил.
Москва Г-99 Рещиков пер., 2, кв. 11.
4). Людмила Кирилловна Куванова (2 бил.)
Москва, ул. Воровского, тел. Б.8-87-85. Институт мировой литературы им. Горького, отдел рукописей.
А может быть, лучше прислать прямо в Институт мировой литературы несколько билетов ...хорошо бы позвонить по указанным
выше телефонам, вызвать Куванову... Она лично обязательно пришла бы... я потерял ее домашний адрес).
5). Минц Семен Вениаминович (с женой) 2 бил. Москва Г-69. Большая Молчановка, 24, кв. 17.
6). Каморский Владимир Евгеньевич (2 билета) Москва, Малый Козихинский пер. 12, кв. 12.
7). Ольга Порфирьевна Воронова (с мужем) 2 бил. Москва, Главный почтамт. До востребования. Она только что переехала на новую квартиру и первое время (неразб...) получает все письма на «до востребования».
Боюсь, что чтение этого списка Вас утомит и вообще может не оказаться такого количества билетов, но мною в данном случае руководит только одно желание, чтобы на вечере Павла было бы меньше манекенов и больше живых людей.
Примите мой сердечный привет. Ваш Рюрик Ивнев
24 января 61 г. Москва
Через несколько дней еще раз позвоню Вам по телефону.
Что касается меня, то я хотел бы иметь в своем распоряжении 2 билета, посланные по адресу ул. Чехова, 8, кв. 22. М.М.Марьяновой.
Мал. Мар. мне их вручит
Р.И.
* * *
Казаков Сергей Васильевич (1907 — 1975 гг.) — омский литератор. Его воспоминания о П.Васильеве опубликованы в сборнике составителей С.Е.Черных, Г.А.Тюрина.
С.В.Казаков
Омск, Лобкова, д. 17, кв. 69
19.6.1962 г.
Елена Александровна!
13 июня я получил Ваше письмо, а 18 июня ко мне пришел Иван Семенович Коровкин.
Мы долго говорили с ним. И вот, я вспомнил, что в былые годы мы с ним встречались несколько раз на собраниях литературной группы в Омске. Тогда еще не было филиала Союза Советских писателей.
По его просьбе я сегодня посылаю ему балладу Павла Васильева*, которую я посылал т. Поделкову... Странно, почему т. Поделков так поздно передал Вам балладу, ведь я выслал ее очень давно. Но хорошо то, что она попала к Вам.
Елена Александровна! Я не смог вчера как следует принять Ивана Семеновича (он пришел прямо на службу), но мы условились, что по моем приезде с курорта, мы встретимся у меня на квартире. Я приеду из Крыма в конце июля, и у нас будет много разговоров о прошлых днях, связанных с Павлом. Вот и Вам сейчас я пишу кратко из-за неимения времени. Подробнее напишу позднее, по возвращении...
Прошу извинить за спешность, но я должен готовиться к отъезду...
С уважением к Вам. Казаков.
* «Баллада о Джоне» написана П.Васильевым до мая 1928 г. и подарена им С.В.Казакову при встрече 30 сентября 1930 г.
* * *
С.В.Казаков
13.4.1967 г.
Только теперь я выполнил свой обет — написал воспоминания о Павле...
Я просил Сергея Александровича* определить, где их можно (можно ли?) использовать: в «Литературной России» или во Всесоюзном радио? В последнем случае я мог бы выслать магнитофонную запись, куда также записать и «Балладу о Джоне» — я помню, как ее читал Павел. Вы с ним поговорите.
...Мне трудно было восстанавливать все в памяти, однако мое литературное досье помогло.
Я теперь спрашиваю себя, чем заслужил я такого большого счастья, что я стал не только современником очень больших писателей и поэтов, но и будучи лично знакомым с ними?
Я позволю себе заметить также, что моим знакомством они не тяготились, а может быть искали его. Видимо в то время я, как и они, тоже был интересной личностью, со своим творческим горением.
Но поэта из меня не вышло, к чему были причины...
Большинство из мною написанного, я храню как приятную память о том горении, в котором находились мы, люди творческие.
Вот они мои современники, лично знавшие меня: Павел Васильев, Иван Шухов, Борис Ручьев, Леонид Мартынов, Антон Сорокин (за исключением А.Сорокина Вы знаете всех).
Знайте же, Елена Александровна, больше всех я любил и люблю Павла!..
Находясь в больнице, я 15 марта получил письмо С.А.Поделкова и его книгу «Ступени». Он сообщил мне, что готовит сборник (полное собрание стихов и поэм) Павла, его интересовала история «Баллады о Джоне». Я забыл его спросить, когда появится книга. Мне хочется еще раз подержать в руках и прочесть не однажды, вспомнить кое-что.
Елена Александровна! Я не мог достать его книгу избранных стихов и поэм от 1957 года под редакцией Зелинского. Обращался в магазин «Книга почтой» ничего не получилось, нет у них. Не сумеете ли Вы мне выслать?
...В своих воспоминаниях о Павле я упустил одну важную деталь. Вот она:
С 1935 годы я зачастил по служебным делам в Москву.
Вспоминаю афишу: «В МГУ встреча московских и лениградских поэтов. Я купил билет, в надежде встретиться с Павлом Васильевым, заодно послушать состязания поэтов. Но, увы! Павла не было.
Выступали московские: Безыменский, Кирсанов.
Ленинградские — Корнилов, Решетов, Прокофьев (указываю тех, кого запомнил). Когда в президиум поступила записка, Безыменский тут же зачитал ее: «Почему на встрече не присутствует московский поэт Павел Васильев?» И тут же с издевкой ответил:
«У нас нет московских, ленинградских поэтов, у нас есть поэты советские». В это время раздался резкий свист. Ну, а мне было тяжело смотреть на Безыменского. Так и хотелось выкрикнуть:
«И ты... Безыменский?!!»
Желаю Вам всего доброго, Елена Александровна.
* С.А.Поделков
* * *
С.В.Казаков
Омск-20, просп. Маркса, 82-а, кв. 6
8.12.1967 г.
Уважаемая Елена Александровна!
Отвечаю на письмо Ваше с замечаниями.
Все, что я цитировал, — по памяти, которая за 30 с лишним лет могла изменить мне.
Приобретя в июле сего года издание произведений Павла, в «библиотеке сибирской поэзии» (Зап.-Сиб.книжное издательство, 1966) я теперь убежден, что Ваши замечания, по сути произведений, верны.
Имея под рукой необходимые тексты и даты, я произвел исправления в «Воспоминаниях» и теперь все приведено в порядок.
Елена Александровна! Когда я писал о Павле, что его тонкие губы, как бы впивались в слова, то я ведь имел в виду 1929 год. В то время это было так. Ну, а если позднее не так — можно опустить.
Вы пишете: «Ни Евгений Забелин, ни Павел Васильев никогда не были литературными сотрудниками «Известий». Когда я писал, что они были литсотрудниками, то основанием служил упоминаемый фельетон, напечатанный в Омской газете «Рабочий путь».
Я упоминаю «Голос текстилей». Вы — «Голос рыбака»... Основанием для меня является «фирменный» бланк, на котором Павел написал мне письмо: «Сижу в редакции, строчу свое послание...»
В отношении поэмы «Кулаки», набиравшейся дважды... Об этом были сообщения в центральных газетах (не помню в «Известиях» или в «Лит.газете»).
Исправляя «Воспоминания» я опустил четверостишье: «Со щого, гришь, со щого, Ходит баба волком? Мой миленок коммунист, А я комсомолка».
И предыдущее, касательно власти, которая «раздела и разула»...
Воспоминания свои исправленные и дополненные не высылаю, поскольку в них нет надобности, и не проявляется к ним общественного интереса — сужу по письму Сергея Александровича.
Желаю Вам всего хорошего. С уважением. — С.Казаков
* * *
С.В.Казаков
30.12.1968 г.
Добрый день, Елена Александровна!
Ваше письмо получил 24 декабря 1968 года. Был в Книготорге и узнал, что они заказывали книгу Павла в количестве 350 экз. Полностью получили. Книга идет бойко.
Я получил действительно ответы Сергея Александровича, но он почему-то упорно молчит о цикле моих стихов «Казахские мотивы», который я ему послал давным-давно. Если стихи не понравились, не пойдут, автору нужен и такой ответ, а он почему-то никак не реагирует...
Мне тоже не понравилась статья С.П.Залыгина, предпосланная изданию произведений Павла, но дело не в ней. Кто имеет голову — по достоинству оценит и автора и его творчество. На меня, например, эта статья не подействует разоружающе, я знаю творчество, и самого Павла знал, и какие мнения у меня сложились, такие и останутся. Нет, «останутся» не то слово, так как в связи с изданием его новых, неизвестных вещей, мнения у меня еще более улучшились, и их идентично выразил в своей речи П.Хузангай, опубликованной в еженедельнике «Литературная Россия» от 27 декабря 1968 года.
Елена Александровна! Я Сергею Александровичу задал вопрос и повторю его Вам: имеется ли магнитофонная запись голоса Павла. Особенно чтение им своих стихов? Где эта (или эти) запись и нельзя ли снять копию?
Его чтение хорошо сохранилось у меня в памяти, но память ведь не лента...
И еще Елена Александровна, Вы не ответили мне на мой вопрос, обращенный к Вам — где Евг.Забелин?
Желаю Вам всего доброго. С уважением к Вам. Сергей Казаков.
* * *
Карандашова Тамара Васильевна — журналист, сотрудник Павлодарского радио и телевидения. Автор публикаций о П.Н.Васильеве. Записала интервью с Еленой Александровной.
Т.М.Карандашова
15.4.1986 г.
...Была я, Елена Александровна, у Омарова, секретаря горкома партии по поводу домика и музея Павла Васильева. Очень долго мы с ним говорили. И разговор был достаточно заинтересованный. Я ему сказала об Олжасе Сулейменове, его заботах по отношению к Павлу Васильеву. Именно Олжас очень многим может помочь. Он, мало того, что возглавляет Союз писателей республики, он депутат Верховного Совета СССР, делегат 27-го съезда партии, в общем, влиятельная общественная фигура.
Мои поиски портрета пока безуспешны. И остановились, как Вы и полагали, на Павлове...
Я недавно была (специально ходила) у домика Павла Васильева. Пока там все по-прежнему. Но хорошо, что сносить дома в этом районе не будут, как предполагалось прежде, и судьбой домика занялся теперь облисполком...
* * *
Кедрина Людмила Ивановна (1910 — 1987 гг.) — вдова поэта Д.Кедрина, литератор, переводчик. С Еленой Александровной были в дружеских, теплых отношениях долгие годы.
Л.И.Кедрина
Москва, Б-82, Малый Гавриков пер., д. 31, кв.
1 19.5.1956 г.
...Я и Мария Людвиговна Новикова¹ весь вечер 17 мая ждали Вас в Доме литераторов...
Посылаю Вам список писателей, с которыми был знаком Павел Николаевич, может быть, они смогут написать Вам что-нибудь интересное о Вашем муже.
Я тоже собираю воспоминания о моем муже, которые зачастую бывают интересными и нужными при составлении сборника его стихов.
Поэты с нетерпением ждут книгу стихов Вашего мужа. Вы увидите — какой успех она будет иметь.
Вам необходимо будет купить как можно больше его книг, т.к. Вас будут осаждать просьбами подарить сборник стихов Павла Васильева. Я на собственном опыте убедилась в этом. Сначала я дарила отдельным лицам, а потом — одну книгу на целую группу студентов МГУ или студийцев МХАТ.
* * *
Л.И.Кедрина
26.5.1956 г.
...Ваш привет Марии Людвиговне передам, мы с ней встретимся в Тарасовской, где у нее чудесная дача, в которой Алексей Силыч писал «Цусиму».
Книга Павла Николаевича в 10 тысяч строк — очень солидная. Не верится, что это поэт, погибший так рано, написал такое огромное количество стихотворений и поэм. Его поэтическая жизнь только начинается, а это — главное.
* * *
Л.И.Кедрина
21.3.1957 г.
Прошло пять дней после вечера, а я никак не могу засесть за письма — очевидно, все силы ушли на вечер.
¹ М.Л.Новикова — вдова А.С.Новикова-Прибоя.
Кратко напишу о нем: вечер был блестящий; хотя в зале я почти не видела поэтов, не более 10 — 12 человек, но пришли почитатели кедринского таланта. Уж тут их было много: был занят весь балкон, люди стояли.
Я не буду говорить Вам, что сказали в своих воспоминаниях поэты о Дмитрии, приедете — прочтете стенограмму. Многие выступления потрясли тех, кто был в зале.
Художественная часть прошла прекрасно: много читали стихов — студенты и актеры. Были Лукьянов, и Аксенов, и Зимин. Блестяще сыграли одну из сцен «Рембрандта» — играли в гриме, в костюмах. Многие плакали, глядя на молодых артистов, игравших в «Рембрандте».
Наш милый Саша — был красив на сцене, он умело вел программу, сам читал стихи. Когда Лукьянов прочитал последнюю сцену из «Рембрандта» — я не могла удержаться на месте, подбежала к нему, пожала ему руку. Он галантно поцеловал ее, весь зал аплодировал. Многие сцены засняты фотокорреспондентом, которого пригласил Саша...
Ваших не было: Иван Михайлович прислал письмо, что водворяли новорожденного внука в дом. Причина весьма уважительная. Был Повицкий, хотя ему и не послала билета, которых у меня было мало, и для него не хватило.
Но вспомнил старик! —
Вас мне не хватало на вечере.
Все эти дни много работаю над архивом в Ленинке, т.к. хочется, как можно больше, разыскать ранних стихов мужа. Со мной еще не заключили окончательного договора на книгу, кажется, хотят за многие стихи платить по 7 руб., так мне сказала Злата Константиновна.
Книга оформлена плохо, а портрет Яра-Кравченко испортил ее окончательно...
* * *
Л.И.Кедрина
30.3.1959 г.
Сейчас сижу в ЦГАЛИ, дала заявку и жду, когда принесут материалы. На днях в библиотеке ЦДЛ перелистывала сборник со стенографическими речами разных деятелей на I съезде писателей в 1934 г.
Совершенно случайно наткнулась на имя Павла Васильева и переписала для Вас то, что прочитала в речи Бухарина и в вы-
ступлении Безыменского. Думаю, что Вам следовало бы более тщательно перелистать этот сборник, где, наверное, не раз упоминается о Павле. (Сборник находится в читальном зале.)
Как Ваши дела в Ленинке, что нового еще нашли?
...Не чаю, когда буду жить в человеческих условиях. К нам неожиданно пришел Кирилл — конечно, сильно под «мухой». Лез целоваться, сыпал остроты, выпросил 10 руб., а на второй день прислал телеграмму со стихами. Бугаевский шлет Вам низкий поклон, видела его в ЦДЛ. Заканчиваю свою работу в архиве, хочу в мае отдыхать на даче, ничего не делать, поправляться. Гослит заключил со мной договор, за строку платят по 4 руб. 20 коп, а на Вашу долю, значит, 2 р. 10 коп. Не густо!
Хочется встретиться с Вами. Когда? Черкните. Как дела с дипломной работой о Павле в Ленинграде?
Бухарин в своем докладе на 1-ом съезде писателей сказал: «Упомянем еще о талантливых Луговском и Прокофьеве и чрезвычайно красочном, «нутряном», с исключительно большими поэтическими возможностями П.Васильеве, который займет почетное место в нашей поэзии, если ему удастся обломать в себе острые углы собственнической дикости и окончательно причалить к социалистическом берегам» (аплодисменты).
Безыменский о П.Васильеве.
«Стихи П.Васильева в большинстве своем поднимают и красочно живописуют образы кулаков, что особенно выделяется при явном худосочии образов людей из нашего лагеря. Неубедительная ругань по адресу кулака больше напоминает попрек. А сами образы симпатичны из-за дикой силы, которой автор их наделяет.
И Заболоцкий и Васильев не безнадежны»...
«...Перевоспитывающая мощь социализма беспредельна. Но не говорить совершенно о Заболоцком и ограничиваться упоминанием и восхищением талантливости и «нутром» Васильева невозможно»...
«...Он подвергается не только влиянию богемно-хулиганского образа жизни, образцы которого дает П.Васильев и которые так мощно заклеймены в замечательной статье Горького «О литературных забавах» («От хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа»), но и вредным творческим влиянием.
Стр. 550 ЦГАЛИ
Ф.602 (Красная новь), оп. 1, № 360. Васильев П. «Товарищ Джурбай», «Джут», «Конь». Машинопись.
* * *
Л.И.Кедрина
5.2.1960 г.
Очень хочется видеть Вас: 11 февраля я до 7 часов вечера буду на Гавриковом, потом уезжаю в Черкизово. Если можете — зайдите. Покажу Вам письмо от видного литератора, в котором он пишет о Павле Васильеве.
* * *
Комитет по телевидению и радиовещанию Ямало-Ненецкого окрисполкома
8.12.1986 г.
Обращаемся к Вам за помощью.
В журнале «Вопросы литературы» № 8 1986 года было опубликовано письмо Павла Васильева Н.А.Асееву, написанное им из Салехарда в 1936 году. В письме он писал о северных впечатлениях, о том, что стихи он здесь пишет «залпами». Но никто, к сожалению, не может подсказать нам, какие именно стихи написаны им на Обском Севере.
Уважаемая Елена Александровна! Мы познакомили радиослушателей краеведческого альманаха «Под полярной звездой» с этим письмом. Но вот стихи, написанные здесь, у нас, в Салехарде, на севере Западной Сибири, где их можно найти?
Мы были бы Вам очень признательны за помощь
Редактор альманаха Кочнева Наталья Вячеславовна
* * *
Коровкин Иван Семёнович — учитель, краевед. Организатор литературного отдела в музее краеведения в селе. Проявил большую инициативу в поисках стихов, фотографий и воспоминаний о П.Васильеве среди литераторов Омска. Энтузиаст, на каких часто и держится музейное дело. Организатор и руководитель народного хора.
И.С.Коровкин
Омская обл., Любинский р-н, село Большое-Могильное 18.1.1962 г.
Передо мной сборник стихов Павла Николаевича, я его читаю и перечитываю, и мне хочется знать о поэте многое-многое...
Прежде всего, к Вам вот какая просьба. В Омске организуется Лит. музей. Большое место в нем будет отведено Ф.М.Достоев-
скому. Отдельные стенды расскажут о творчестве Вс. Иванова, П.Драверта, А.Сорокина и др. Очень хочется, как можно больше иметь экспонатов о жизни и творчестве Павла Николаевича. Конечно, экспонаты будут приобретаться постепенно, но кое-что необходимо иметь сейчас. Пожалуйста, пришлите нам книгу Павла Николаевича с Вашей дарственной надписью музею, несколько фотографий, фоторукопись его стихов, фотографии его родителей и еще что-нибудь. Будем очень благодарны Вам.
Часть экспонатов для музея уже приобретена, но о Павле Николаевиче пока ничего у нас нет. Книги, фотографии для музея пришлют В.Г.Лидин, З.Н.Сейфуллина-Шапиро, вдова В.Я.Шишкова и другие.
Сообщите, пожалуйста, есть ли в Омске родные Павла Николаевича, где они живут. У кого еще можно достать что-нибудь о Павле Николаевиче — для музея? В Омске живет учительница Жданович Евгения Николаевна, она знала Павла Николаевича в годы его учебы в Омске, но у нее ничего нет о нем. В какой школе и в каком вузе в Омске работал преподавателем Николай Корнилович? Есть ли в Омске те, кто работал вместе с ним, где их найти?
В Омске и у себя в с. Большое-Могильное мы отметим 25 лет со дня смерти поэта. Когда, какого числа и месяца он скончался? Где похоронен?
Очень хочется знать о судьбе литературного наследства Павла Николаевича. Где надо искать автографы его стихов (в Сибири)? Сохранился ли полностью его архив? Мне говорили, что в Омске живут его братья, знаете ли Вы их адрес?
Как же я рад Вашему письму! Очень хочется знать и о Вас, о Вашей семье. Книгу, фотографии и пр. присылайте на мой адрес: Омская обл., Любинский район, село Большое-Могильное, Коровкину Ивану Семеновичу.
* * *
И.С.Коровкин
17.2.1962 г.
Как я рад, что отыскал Вас! Пожалуйста, напишите мне и присылайте материалы для музея. Автограф Павла Николаевича пока не посылайте, вот фотокопию автографа какого-нибудь стихотворения пришлите. Может быть, есть афиша о литературном вечере, посвященном 50-летию со дня рождения поэта (в Москве). Хорошо бы иметь её в музее, а фотоснимки с этого ве-
чера есть ли? Хочется знать, кто делал доклад на этом вечере, кто из друзей Павла Николаевича выступал.
В первый же приезд в Омск пойду к брату Павла Николаевича, поищу в Омске тех, кто знал поэта. Где же все-таки искать не опубликованные произведения? С кем из писателей, из друзей, живущих ныне в Сибири, переписывался Павел Николаевич? Сохранилось ли хоть несколько его писем, писем к нему? Где искать его письма?
В 10 кл. у меня будет 2 урока на тему «Писатели Сибири», значительное место на них я отведу творчеству П.Л.Драверта и Павла Николаевича Хотелось бы и мне лично иметь хоть одну фотографию поэта (переснимок, конечно). 25-летие со дня смерти Павла Николаевича мы отметим и в Омске и в селе Большое-Могильное (в школе и в клубе, в школе — в апреле или в сентябре).
Пушкинские дни у нас прошли неплохо. В школе был вечер, конкурс на лучшего исполнителя произведений Пушкина, конкурс на лучший рисунок к произведениям поэта. В клубе тоже был вечер. В соседнем селе Малое-Могильное я сделал доклад о Пушкине, затем мы дали там концерт.
У меня здесь организован хор старух и стариков, пожилых людей. Исполняем сибирские народные песни. Вчера и сегодня — репетиции. Хотят показать нас по телевизору.
Не сообщите ли Вы мне адрес Кл.Мих.Шишковой. Надо написать ей.
Сейчас подумал: нет ли стихов и писем Павла Николаевича в архиве Драверта? Узнал. Архив Драверта находится в Омском краеведческом музее.
У нас удивительно тепло. Настоящая весна.
Пришлите мне и с себя фотокарточку, обязательно.
Читали ли Вы воспоминания Еф.Пермитина о Л.Н.Сейфуллиной в книге «Сейфуллина в воспоминаниях современников»? Там он (на стр. 152 — 153) пишет о Павле Николаевиче и о М.А.Шолохове.
Примите мой самый сердечный привет. Глубоко уважающий Вас. И.Коровкин
Очень рад за удачную работу Ф.Сучкова¹. Литературный музей приобрел бюст Вс.Иванова его работы, но многим здесь этот бюст не нравится.
Ответил ли Вам Мих.Иван.Агеев (директор Омского краеведческого музея)?
¹ Федот Федотович Сучков — автор бюста П.Н.Васильева.
* * *
И.С.Коровкин
8.4.1962 г.
Пожалуйста, простите меня за то, что не сразу отвечаю на Ваше письмо. Весенние каникулы я провел в Омске, а сейчас все прихварываю, с больной головой и письмо трудно написать.
В кабинете директора краеведческого музея я видел бюст Павла Николаевича. Хороший. Спасибо Ф.Ф.Сучкову. Видел все, что прислали вы и Наталья Павловна. Как я рад, что Павел Николаевич был в самых дружеских отношениях с Василием Казиным! Какое это светлое, родное имя для меня! Со студенческих лет люблю я стихи Казина. Своим десятиклассникам с любовью рассказываю о нем. Если у Вас есть лишний переснимок с фотографии, где Павел Николаевич, Казин и Я.Смеляков, пожалуйста, пришлите мне. А за присланный снимок — большое Вам спасибо. Очень хочется и с Вас иметь фотографию. Если можно, пришлите. Пишите мне и о Казине, буду очень рад. От Викт.Фед.Бокова имею подарок-книгу «Яр-хмель». Имена Г.Санникова, С.Городецкого, С.Поделкова также дороги мне. Люблю и стихи Я.Смелякова. А самые родные из этих имен — имена Казина и Орешина.
Под музей нам отводят две больших комнаты (два зала) в здании музея изобразительных искусств. Пусть Вас это не огорчает. Места, конечно, маловато, зато — в здании музея, посетителей будет порядочно (тут же, во дворе, и краеведческий музей). Посетители непременно побывают в литературном музее. Да и экспонатов у нас пока не так много. Позже будем просить бывший дом писателя А.С.Сорокина. Как только музей откроется, сразу пришлю Вам телеграмму!
У Виктора Николаевича был Юрий Иннокентьевич Шухов, председатель оргсовета музея. Кроме нескольких фотографий, у него ничего нет о Павле Николаевиче. А мне кажется, для музея кое-что можно найти у него (из вещей, например). Адрес Виктора Николаевича — Омск, ул. Декабристов, 70, кв. 1.
Я непременно буду у него.
Пожалуйста, напишите, выйдут ли стихи Павла Николаевича в серии «Библиотека советской поэзии», когда. О юбилее Павла Николаевича буду говорить с председателем Омского лит. объединения (с Ю.И.Шуховым говорил).
Какие же стихи Павла Николаевича дать в обл. газету «Омская правда» и в молодежную газету «Молодой сибиряк»? Надо заранее подумать. А снимок?
Недавно получил письмо от М.В.Исаковского, пишет: «Прочесть книжку самостоятельно я уже не могу. Писать немного могу, но опять-таки прочесть то, что я написал, мне уже трудно, а то и совсем невозможно. Все это, конечно, очень мешает работе и как-то даже угнетает психологически». Как все-таки мало радостного в жизни многих людей!
Посылаю вам фотоснимок группы моего хора народной песни (крайний слева — я); всего в хоре 15 чел. Сняты мы после выступления в Любинском районном Доме культуры.
* * *
И.С.Коровкин
10.7.1962 г.
...Присланные Вами стихи передал в редакцию областной молодежной газеты «Молодой сибиряк» (молодому поэту, поклоннику творчества Павла — В.Попову). Напечатаны будут два (а может быть, три) стихотворения, небольшая статейка о творчестве П.Н. и его портрет. Каким получится этот уголок газеты, трудно сказать, особенно боюсь за портрет: отдал нечеткий переснимок (а из имеющихся — самый четкий), художник будет в ответе за качество снимка. Попову я дал Ваш адрес, Вам пришлют эти газеты и гонорар. Вырезку из газеты и я пошлю Вам. В «Омской правде» должна быть напечатана моя заметка «Новые материалы о Павле Васильеве».
По радио было две передачи о Павле Николаевиче. С.В.Казаков говорит, что в передаче допущены некоторые ошибки, и это вполне понятно: автор передачи располагал, видимо, весьма скудным материалом о жизни и творчестве поэта. Однако в целом передача была хорошей, Виктору Николаевичу она понравилась. Я не слышал, т.к. в Б.-Могильном сейчас проводят новую линию, провода сняли, ремонтируют все лето.
С.В.Казакова я видел один раз, беседовали с ним на месте его работы, я кое-что записал, но самые интересные беседы с ним — впереди. Он помнит многие стихи Павла Николаевича наизусть, причем такими, какими они были написаны, он говорит, что в печати некоторые стихи Павла «исправлены»; и мы с ним хотим пройтись по всему сборнику и записать первоначальный текст исправленных мест. Это будет бесценным материалом для примечаний и прочего. «Балладу о Джоне» Сергей Васильевич записал по памяти. К сожалению, ни рукописей, ни фотографий Павла Николаевича у Сергея Васильевича не было, и нет. Я не
утерпел и упрекнул Сергея Васильевича за то, что он никогда не сфотографировался с другом. Сейчас Казаков на курорте, у него очень плохое здоровье.
У Викт.Никол. был дважды. Он передал 3 фотографии (два — переснимки с них посылаю Вам), рассказал кое-что о Павле, о родителях) все это я напишу Вам. Я передал ему один из переснимков нашей фотографии (где вы) и напомнил о том, чтобы он написал Вам. Виктор Николаевич сам пишет стихи, но печатать их никуда не отдавал.
Простите за столь несвязанное письмо. Пригласили в район. пионерский лагерь, завтра утром ехать, а еще не собирался.
В Викторе Николаевиче мне нравится его сила, талантливая натура, но слегка отталкивает грубость и нежелание пропагандировать творчество брата — «что я пойду им кланяться: «Напечатайте, пожалуйста» — говорит он, подразумевая «им» редакции газет, работников областное книжного издательства и пр. Точно такую же фразу я слышал в семье омского писателя И.С.Голошубина. Это большое счастье, что на свете были и есть люди, подобные Мар.Павл.Чеховой, Зое Никол.Сейфуллиной, подобные Вам, дорогая Елена Александровна.
Рукописей Павла у Виктора Николаевича нет, напрасно мы надеялись. Сохранились два фотопортрета с матерью отца Павла. Мы их тоже переснимем.
Горько мне писать Вам о том, что и в семье Николая Корниловича много было взято рукописей Павла. По словам С.В.Казакова, бумаги свои Павел в Омске хранил небрежно: большим ворохом они лежали на полу, в углу. И это выражение «большим ворохом» еще раз больно ранит сердце: как же много пропало!
Пишите мне, пожалуйста. Шлите все, что обещали.
Сегодня получил письмо от Нат.Ал.Окуловой, посылает нам книгу и 2 фотографии отца. У них тоже все пропало.
* * *
И.С.Коровкин
22.9.1962 г.
Сегодня получил Ваше письмо, очень рад ему. Спасибо за то, что не обижаетесь на мое молчание, за то, что на две открытки ответили хоть коротеньким, но письмом. Мой друг Н.Ф.Черноков открытки не признает и на них не отвечает мне, а я люблю их посылать (между делом сел и написал) и получать (иная открытка дороже нескольких писем). Помню, сколько радости прино-
сили мне открытки поэтов Л.Н.Мартынова (сейчас в Москве), Н.Семеновского (Иваново). П.Л.Драверта (Омск), О.Л.Книппер-Чеховой и др.
Вот зиму я и думаю «отделываться» от многих открытками, а письма писать только по «торжественным дням».
Рад я Вашему письму чертовски, хотя содержание его нерадостное. Знаете, мне очень хочется иметь фотографию Павла Николаевича в юношеском возрасте, когда ему было лет 17 — 19, конечно, такой фотографии, наверное, ни у кого не сохранилось. И очень, очень хочется найти письма его. А может быть, удастся найти! Будем верить в это!
Я послал экземпляр «Мол. сиб.» Казину, Поделкову и Санникову и ни от кого не получил ответа. Казина я, кроме того, просил прислать для музея хоть одну какую-нибудь фотографию (с Павлом) или еще что-нибудь. Ничего у него, наверное, не осталось...
* * *
И.С.Коровкин
5.8.1963 г.
Наконец-то пишу Вам, высылаю стихи. Почти все лето не был дома. Долгое время жил в Омске, ходил по книжным магазинам, бывал у книголюбов, на репетициях Омского хора, в кино, на пляже. Работал в архиве П.Л.Дравета, надеялся найти там хоть одно письмо Павла Николаевича, но не оказалось. А ведь Павел бывал в Омске на квартире Петра Людвиговича, читал ему свои стихи. Может быть, письма Павла находятся среди бумаг, переданных Петром Людвиговичем в Гослитмузей еще при жизни Бонч-Бруевича, с начала организации литмузея? Туда он, конечно, передал самое ценное. Сейчас же в архиве имеется всего лишь несколько писем литераторов (Бухштаба, С.Маркова, одно письмо И.Шишкова, письмо Г.Суворова).
Видел Виктора Николаевича. Вторую часть своих воспоминаний о Павле он обещал дать мне прочитать, как только перепечатает на машинке. Приглашал прийти послушать свои рассказы о жизни в заключении, он написал 3 рассказа. Меня всегда удивляет, почему он ничего не делает для пропаганды творчества Павла. У него постоянно такие разговоры: — «Что я пойду к ним кланяться: «Напечатайте, пожалуйста». Надо им — сами придут. К Павлу ходили...
Получил письмо от Наталии Павловны с двумя фотографиями: «П.Васильев с женой Галиной Николаевны Анучиной в дека-
бре 1932 г. г. Омск» (переснимок) и фотографию Наталии Павловны.
Гляжу на первую фотографию, и на душе тяжело, тяжело. Павел Николаевич стоит — высокий, плечистый, в зимнем пальто, в шапке. Лицо нежное, улыбающееся. Как могуче талантлив был этот человек и сколько бы еще прекрасного создал он! И за вас всех тяжело, все вы мне близкие, родные.
Радиопередачу они слушали, я им сообщал заранее.
Вы мне так и не написали, посылал ли Вам Ю.И.Шухов просимые копии фотографии или нет. Я ему очень наказывал послать. В музее плохой фотограф и выполняет заказы медленно. Вообще работа в музее при Агееве поставлена плохо. Агеев — человек, которому работа музея, краеведческая работа абсолютно чужда. Недавно в музей приезжали директор и сотрудник Павлодарского музея, он принял их исключительно холодно, в Омске они с трудом нашли ночлег. Я, к сожалению, узнал об их приезде уже после того, как они, обиженные, ничего не добившиеся, уехали обратно домой. Как бы хотелось поговорить с ними!
Стихи Павла Николаевича я не послал Вам зимой потому, что на вырезках не было даты напечатано и названия газеты. Летом я просмотрел подшивки «Рабоч.пути» за 1927 и 28 гг. и нашел эти стихи. В 1929 г. стихи Павла в «Рабоч.пути» не печатались.
* * *
И.С.Коровкин
25.6.1964 г.
...Позади уйма сделанного: выпускные экзамены, выпускной вечер (8 класс, где я классный руководитель), годовой отчет, выступление в телестудии, лекции в институте усовершенствования учителей, работа в школьном музее...
О выступлении по телевидению. Передача называлась «Собиратель сибирского фольклора Иван Коровкин». Была она 17 июля в 7 ч. вечера, я, отвечая на вопросы ведущего, рассказал о себе, о собранном мною фольклоре, о занятиях краеведением. Много было иллюстративного материала: фотографий, книг, рукописей. Со мной выступала песенница из нашего села Матрена Федоровна Абучина.
С 19 по 22 июня я читал лекции по краеведению для учителей разных районов области, которые съехались учиться в институт усовершенствования учителей. Читал с увлечением. В расписании уроков было написано «литературное краеведение», всего
было 6 часов в каждой группе (две группы словесников — 12 часов). Пролетели эти часы незаметно. Много рассказывал о Павле Николаевиче, читал его стихи, рассказывал о Вас, читал Ваше письмо, где вы пишете, как искали Павла Николаевича, в какой тюрьме он находится. Все слушали, затаив дыхание. Показывал фотографии Павла Николаевича и Вашу. А в перерыве (во второй группе) подходит ко мне учительница из Знаменского района Лидия Павловна Крашнякова и говорит, что она училась в школе Омска, где директором (или заведующим ?) был Николай Корнилович, и что у ее подруги в Омске есть фотография, где ученики 1-го класса сняты вместе с Николаем Корниловичем. На другой день она принесла эту фотографию (не очень четкую, но хорошо сохранившуюся). На ней 35 четвероклассников, одна учительница, Николай Корнилович с сынишком (маленьким), видимо, Анатолием (? — С.Г.), и, наверное, школьная уборщица. (Все это я выясню.) На обороте список сфотографировавшихся и дата «1928 г. 5/III»¹.
Как же я рад этой фотографии и встрече с Лидией Павловной! Всё у ней расспрошу и запишу. А фотографию переснимем, может быть, что-нибудь получится.
Школьному музею подарил свою фотографию М.В.Исаковский, а свои книги — омский поэт Игорь Викт.Листов. Для уголка, посвященного Павлу Николаевичу, нет главного — фотопортрета, который бы висел во главе этого небольшого раздела. Ведь у меня все фотографии-переснимки, а с переснимков переснимать (да еще увеличивать), дело нестоящее. Может быть, Вы, Елена Александровна, сделаете такой фотопортрет и пришлете нам. Книгу Павла Николаевича тоже надо (свой экземпляр мне не хочется отдавать, хотя для музея я почти ничего не жалею, особенно свои деньги). Я два раза писал в Алма-Ату «Книга-почтой», на днях мне ответили оттуда: выслать не могут, все экземпляры распроданы. Я рад и не рад этому известию. Слава поэту! Но где достать книгу, хотя бы только для музея? (А я ведь сразу после Вашего письма написал и просил прислать 5 экз.) И вот теперь обращаюсь с просьбой к Вам: если можно, пришлите экз. для нашего музея (чем я только буду расплачиваться с Вами за всё присланное мне?!).
Познакомился я также с преподавательницей института усовершенствования учителей, которая знала семью Васильевых. О ней напишу в следующем письме...²
* * *
И.С.Коровкин
8.9.1964 г.
...Наконец-то я побывал в доме у С.В.Казакова. Он начал писать, воспоминания о Павле Николаевиче, но куда-то положил их и не мог найти. Обещал найти и продолжать. С нетерпением хочу увидеть их. А воспоминания Виктора Николаевича Вы читали? Они написаны очень хорошо. Спасибо Вам за вырезку из «Лит.России», за бесценный автограф Павла, за фотографии. Посылаю Вам свою статейку, в которой упоминаю об этом Вашем даре.
С.В.Казаков рассказывал мне о Павле Николаевиче, о его друге — поэте Евг.Забелине. Знакомо ли Вам имя Забелина? Я хочу достать его фотографию, собрать о нем биографические данные. Ведь он был большим другом Павла Николаевича.
У Казакова сохранились вырезки старых газет, касающиеся литературной жизни Омска, редкая фотография сибирских писателей (Павла Николаевича и Забелина на ней нет).
Был я и у Евг. Никол. Жданович (девичья фамилия её — Власенко). И опять говорили о Павле. Надо сфотографировать дом поэтессы Зин.Корнеевой, где часто бывал Павел и многие другие из друзей и знакомых.
Из лета в лето я собираюсь сфотографировать дома и всё никак не соберусь. Фотографию, которую дала мне учительница, Л.И.Шороха переснял, но не успел сделать, т.к. Омский хор уехал на гастроли в Австралию и Новую Зеландию...
Очень хочется иметь с Вас еще одну фотографию, где бы Вы были вместе с писателями, близкими Павлу Николаевичу (Поделковым, Казиным и др.)...
Открыли ли музей в Павлодаре?
* * *
И.С.Коровкин
6.10.1964 г.
Если бы Вы знали, что в наш музей идут и едут, вы бы порадовались с нами. 28 сентября приезжали корреспондент «Литературной России» Е.Г.Раппопорт, омский писатель П.Н.Ребрин и главный редактор газеты «Мол.сибиряк» В.Свинников. Дали очень хорошие отзывы. 29 сент. были студенты омского транспортного института, а 4 окт. — 25 учащихся 9 в класса 125 школы г. Омска. Беседую со всеми полтора-два часа, и всегда много говорю о Павле Николаевиче. Получили ли мое письмо? Пишите!
* * *
И.С.Коровкин
3.8.1965 г.
... Мы пересняли все фотографии, которые имеются в музее. Из них не посылаю Вам: 1) фотокопию письма Павла Николаевича к Г.Н.Анучиной, 2) фотокопию конвертов писем, адресованных ей же.
Все остальные фотографии посылаю, но ведь все они у Вас и есть. Так что порадовать Вас нечем. А как бы хотелось порадовать! Позже пришлю Вам фотоснимок с Николая Корниловича и его учеников.
Все фотоснимки мы отпечатали в 6 экз. (для Боль.-Могиль.музея, для Виктора Николаевича, Ник.Федор.Чернакова). Сегодня несколько фотографий пошлю Евгении Николаевне Жданович, которая знала Павла Николаевича.
Виктор Николаевич обещал сфотографировать в Омске дома, в которых жили Васильевы. Снимки пришлю Вам.
Хочется найти родных Евгения Забелина, нет ли у них что-нибудь о Павле. Да и о самом Забелине, друге Павла Николаевича, надо собрать материал. Виктор Николаевич не знает Забелина.
В музее будем оформлять большой стенд, посвященный Павлу...
Художник Б.А.Скорников работает над картиной, посвященной П.Л.Драверту. Может быть, в будущем он напишет Павла Николаевича. Это талантливый человек, я с ним поговорю о Павле.
* * *
И.С.Коровкин
23.8.1965 г.
...Наконец-то Л.И.Шороха переснял просимые Вами фотографии, и скоро я пришлю их Вам (только, кажется, не все). Ждите!
Был у Виктора Николаевича. Он работает в спецпрофтехучилище (СПТУ), где находятся малолетние преступники. Занят в день 5 часов. Работа, конечно, нелегкая. Но зато остается много времени для того, чтобы писать.
Жена его — Мария Ивановна — милейший человек.
Виктор Николаевич рассказывал мне, что после ареста Павла Николаевича у них в доме взяли полный мешок его бумаг (рукописи стихов, письма и пр.)
В Омске живет друг Николая Корниловича — Гусельников Виссарион Александрович. Павел любил слушать, как они вдво-
ем пели «Галю», «Ревела буря», «Блоху», романсы Глинки и Чайковского.
Мой сборник сказок будет оформлять омский худ. Б.А.Скорников...
* * *
И.С.Коровкин
23.10.1966 г.
...Очень рад Вашему сообщению о Забелине, Вашему желанию хлопотать о его реабилитации, хотя он, видимо, уже реабилитирован. Вот что писал мне недавно о Забелине поэт Сергей Николаевич Марков:
«В 1937 году его арестовали, в числе ряда местных журналистов (Вологды), и он очутился на Колыме. Недавно умерший казахский писатель Зеин Шашкин в свое время рассказывал, что Забелин очень опустился, оголодал, был очень истощен. Шашкин, получавший посылки в лагерь, помогал Забелину. Он подлежал «актированью», увозу с Колымы, но почему-то был оставлен на берегу, и Шашкин в последний раз увидел Забелина у парохода... Н.И.Анов, З.Шашкин, Н.Титов и я написали заявление-просьбу о посмертной реабилитации Забелина. Просьба, по-видимому, была удовлетворена, потому что потом вологодские писатели и издательские работники рассказывали мне, что у них собирали сведения о Забелине».
Точно узнать, реабилитирован ли Забелин, пока не знаю у кого. В Омске, при жизни здесь Евгения Николаевича (в 20-е годы), жила его сестра — Лидия Николаевна Савкина, мы искали её в Омске — не нашли, будем искать в других местах. А Вам, может быть можно поискать её в Москве.
Очень хочется найти стих Забелина «Полынь, полынь, смиренная вдовица».
Виктора Николаевича давно не видал. Он обещал сфотографировать дома, где жила семья Васильевых.
С нетерпением жду новосибирский сборник Павла Николаевича.
* * *
И.С.Коровкин
28.4.1968 г.
Давным то давно не писал Вам. Причиной этому было мое очень тяжелое душевное состояние, когда никому не хочется писать. Да и здоровье неважное, очень устаю.
Книжка моя «Сказки Омской области» до сих пор не печатается, хотя гонорар за нее я получил полностью. «Нет бумаги», объясняют. Начал я несколько новых работ, но писать некогда. Надеюсь на лето...
Сделали ли Вы что-нибудь по Забелину? Я не могу найти его стих. «Полынь», напишу Сергею Маркову.
Омский художник Борис Ал.Скорников не оставляет надежды написать картину о Павле Николаевиче. Я передал ему фотографию Павла Николаевича и другое.
О Викторе Николаевиче ничего не знаю, давно у них не был; в Омске бываю редко...
* * *
И.С.Коровкин
6.10.1969 г.
Давно, очень давно не писал я Вам. Стыдно мне. Сейчас пишу из больницы, где лежу уже две недели. Скоро выпишут.
Для музея дают нам большой старинный дом, а на оборудование выделяют всего 20 руб. Дров нет, уборщицы нет. Однако надо принимать и оборудовать. Сделаем постоянный раздел, посвященный Павлу Николаевичу. Я потом напишу Вам об этом, понадобится Ваша помощь.
Мне хочется послать Вам № 8 журнала «Сибирские огни» за этот год, где опубликованы письма П.Л.Драверта ко мне. Может быть, у Вас уже есть экз. этого журнала? Хотелось бы послать и свою книгу «Сказки Омской области», но её очень быстро раскупили, и я многим не успел подарить...
Находятся ли письма Павла Николаевича? Напишите, пожалуйста. Семья Забелиных живет в Москве, но где, не знаю. Подбирали ли Вы стихи Забелина?
Есть фотография, на которой Павел Николаевич и Ян Озолин. Если удастся достать, сделаю копию и пришлю Вам. Говорил мне об этой фотографии Вильям Озолин. Он очень хорошо относится ко мне и поможет достать эту фотографию...
Недавно Л.Н.Мартынов прислал мне свою новую книгу.
* * *
И.С.Коровкин
2.12.1974 г.
На днях из Омска послал Вам книгу Виктор Николаевич «Детство Павла Васильева». Сообщите о получении и, пожалуйста, напишите о себе.
Я тяжело болен: парализовало всю левую сторону тела. Долго лежал и опять лежу в больнице. Как Ваше здоровье? Что делаете? Сердечный привет! Писать трудно. С гл.ув. Ваш И.Коровкин
* * *
Косенко Павел Петрович — журналист, редактор, автор работы «Павел Васильев: Повесть о жизни поэта» 1967 г.
П.П.Косенко
Алма-Ата Главпочтамт, до востребования
20.4.1958 г.
Уважаемая тов. Вялова-Васильева!
Вы можете представить, как я рад получить одобрение своей скромной статье от человека, близкого Павлу Васильеву. Разумеется, в газетной рецензии не скажешь и тысячной доли того, что можно сказать о его творчестве, но я доволен, что хоть таким путем сумел выразить свое восхищение огромным талантом Павла Васильева.
В Казахстане я недавно, до этого жил в Омске. Там память о Васильеве хранилась все годы, но произведения его было, конечно, так же тяжело достать, как и везде. К стыду своему, и я многое впервые прочел в подготовленном Вами сборнике. За его выпуск Вам благодарны тысячи читателей. В Алма-Ате его теперь уже не достать.
В июне я буду в Москве. Если Вы позволите навестить Вас, буду очень рад.
* * *
П.П.Косенко
16.2.1964 г.
Дорогая Елена Александровна!
Посылаю в двух конвертах 2 номера газеты с Вашими воспоминаниями. В ноябре Вам вышлю гонорар.
О журнале не беспокойтесь. Домбровский Вам его передаст, просто он завяз у нас в Алма-Ате, но к праздникам в Москве будет непременно. Кстати, читали Вы его повесть о 37 годе «Хранитель древностей» («Новый мир» №№ 7 — 8)? Интереснейшая штука.
Всего Вам доброго. П.Косенко
Кстати, в статье нашего секретаря ЦК Н.Джандикольдина (?) «Рукопожатия двух братских культур» («Правда», 20.10) упомянуто имя Павла.
* * *
П.П.Косенко
5.8.1964 г.
Только что передали Ваше письмо, немедленно посылаю газету. В типографии — без меня — статью сократили строк на 20, в том числе фразу о том, что в неполноте казлитиздательского сборника виноваты «не составители книги С.А.Поделков и вдова поэта Е.А.Вялова-Васильева, а местные перестраховщики». Мне было очень жаль этой фразы. Впрочем, потом мне в издательстве показали гранки с «правкой» Поделкова, и я убедился, что есть и его доля вины. Нельзя же так корежить текст. (И этого, кстати, никто, как будто, не требовал.)
На днях выходит 7 № «Простора» (знаете, что теперь так именуется быв. «Советский Казахстан»?). Там моя рецензия на казлитиздатовский сборник. Как журнал выйдет, я сейчас же вышлю Вам. В рецензии, между прочим, использован отзыв о Павле Б.Пастернака, который Вы когда-то передали мне.
Николай Иванович¹ сейчас в Малеевке, со здоровьем у него неважно.
Как Вы? Где работаете?
Очень интересны материалы, собранные Вами.
Всего Вам доброго. П.Косенко
* * *
П.П.Косенко
29.12.1964 г.
Сегодня получил Ваше письмо со списком литературы. Большое спасибо за него, после Нового года займусь им. Сейчас трудно сказать, что можно достать в Алма-Ате, а чего нет.
Поздравляю с 1965-м, пусть все в нем будет у Вас хорошо. Не знаю, как для Вас, а для меня уходящий год был тяжелым, неприятным — високосным, Будем ждать лучшего от наступающего.
Вчера познакомился с Т.Мадзигон. Приятное впечатление.
Теперь о «вранье». Это, конечно, в кавычках, так как в целом очерк хороший, и я искренне поздравил с ним Бондину телеграммой. Но познакомились Васильев и Титов все-таки в Новосибирске. Тому есть свидетели — Н.И.Анов, С.Н.Марков, да и покойник мне об этом говорил. Вместе они поехали во Владивосток. Очерк же — мистификация, Титов никогда не был моряком. В это время он уже кончил с профессией жокея и был просто начинающим поэтом.
¹ Н.И.Анов.
Сценарий я Вам пришлю, если студия все же соберется его ставить.
В «Звезде Прииртышья» я видел Ваши воспоминания.
Если Вы еще не встретили Домбровского (что он не ..., странно, разве уехал, куда в Дом творчества), то попробуйте найти его по телефону И-1-81-15. Это не его квартира, но половину времени он живет там.
Еще раз поздравляю Вас и желаю всего самого лучшего.
* * *
П.П.Косенко
28.2.1965 г.
Поздравляю Вас с днем 8 марта и желаю Вам всего, что только можно пожелать.
У меня дела так себе. Все не могу выбрать времени вплотную сесть за работу, так как газета съедает время и силы — после дня работы в редакции плодотворно заниматься уже нельзя. Буду, видимо, писать, в основном, во время отпуска.
Сценарий для телевидения так и не пошел (?).
Был я в командировке в Зайсане (Вы, кажется, в нем не бывали?). Никаких следов не нашел, архив там только что создали, но сам городишко забавный и кое-что дает для понимания поэзии Павла. Купеческих особняков осталось там еще много — ярмарки в свое время там бывали знаменитые. Сейчас городок тишайший, умирающий.
Последние месяцы у нас, в Алма-Ате, несколько раз появлялись переводы и публикации Вячеславова. Видели ли Вы его?
Еще раз всего Вам доброго.
* * *
П.П.Косенко
4.8.1965 г.
В сентябре я собираюсь поехать по следам Павла, побывать в Семипалатинске, Омске, возможно, Новосибирске, порыться там в архивах, подшивках старых газет и т.п. Числа 15 — 20 сентября, побываю в Москве. Застану ли я Вас в это время? Напишите мне, пожалуйста.
Виктора Васильева я нашел, он прислал мне рукопись своих воспоминаний (интересно о детстве, а дальше очень недостоверно) и несколько фотографий.
Всего Вам доброго.
* * *
П.П.Косенко
30.8.1965 г.
Писать мне, с кем следует встретиться, уже поздно — послезавтра я выезжаю в Семипалатинск, затем в Павлодар. В Семипалатинске побываю в архиве, хотя особенно на него не надеюсь. Хочу также посмотреть областную газету за 1934 год.
В Павлодаре встречусь с Павловым, рекомендовали мне также одного человека из музея — И.В.Лагутина.
Ну, в Омске встречусь с Виктором Николаевичем, если попаду в Омск.
Очень сочувствую Вашим несчастьям.
Будьте здоровы.
* * *
П.П.Косенко
Без даты
Не перестаю жалеть, что не застал Вас в Москве. Куда вы хоть ездили-то?
Сим сообщаю Вам, что разделался с газетой и вплотную сажусь за творческую биографию П.Васильева. Вместе с одним переводом казахской книги это будет моим основным занятием в течение минимум 3 — 4-х ближайших месяцев. Разумеется, я очень и очень рассчитываю на Вашу помощь.
Просить и Вас буду о многом. На первый же раз о таком:
1) нет ли у Вас лишнего экземпляра — полного — Ваших воспоминаний? Конечно, если нужно, я, прочитав, верну их Вам. И напишите, когда они печатались в Павлодаре.
2) Самое деликатное. Прозы Васильева в Алма-Ате нет. Не сможете ли Вы какими-нибудь сверхзаказными бандеролями вы слать мне эти две книжки на самый краткий срок? Я их с такими же предосторожностями потом перешлю Вам. И очерк «Николай с моря» нужен мне (что это мистификация я не сомневаюсь).
Я собираюсь писать не литературоведческую монографию (это дело Тамары Мадзигон), а литературный портрет типа серии «Жизнь замечательных людей». Конечно меньше по объему, хотя во второй части биографии придется сокращать за счет творчества, ибо в биографии все сказать сейчас все-таки невозможно. Что делается в Москве в этом направлении? Пишет ли что-нибудь Бондина? Корнилова-то вот и в «Библиотеке поэта» собрались издавать и в «Библиотечке избранной лирики».
В Павлодаре я ничего интересного не нашел. В Омске я познакомился с Виктором Николаевичем. Возобновили ли Вы с ним переписку? Он очень жалел о ее прекращении.
Как здоровье Ваше? Я в ноябре сломал в гололедь ногу и полтора месяца пролежал в гипсе. Во время лежания мне и пришло в голову, что хватит, пожалуй, газетой заниматься, а то ничего мало-мальски стоящего сделать не успеешь.
Напомните, пожалуйста, номер Вашего телефона, нигде что-то не могу его найти, а вдруг понадобиться позвонить. У меня 9-67-43. И есть ли у Вас моя книжка со статьей «Павел Васильев — поэт Прииртышья»?
Всего Вам доброго. Жду ответа. П.Косенко
Пишите мне по домашнему адресу: Алма-Ата, ул. Дзержинского, № 79, кв. 6.
* * *
П.П.Косенко
14.8.1966 г.
Спасибо за письмо, из которого я узнал главное для себя — моя работа не параллельна работе Михайлова. Свою — я закончу через месяц-полтора (оптимальный вариант, случиться, конечно, может всякое). Почти месяц я с большой группой казахстанских и русских писателей ездил по Прииртышью — от Усть-Каменогорска до Павлодара. Во время поездки напечатал в павлодарской газете первую главу «Повести о Павле». Посылаю ее Вам — она дает представление хотя бы о стилистике «Повести». Только учтите, что для газеты глава сокращена наполовину.
Вообще, поездка прошла во многом под знаком Павла. В Павлодаре торжественным кортежем из четырех машин подъезжали к домику Павла, вызвав недоумение и даже некоторый страх у сопровождавших нас представителей местных казахских властей. Мы пригрозили им, что через десять лет в этом доме будет музей — следите, дескать, за его сохранностью. Десятки раз упоминали имя Павла на наших вечерах в клубах. Мой старый друг Александр Скворцов написал о нем отличные, на мой взгляд, стихи, читал их не раз на вечерах по семипалатинскому радио.
Вячеславова очень жаль. Я знал о его смерти, но не знал лишь, какая это смерть. Года два назад художник Гилев, вернувшись из Москвы, передал мне записку Вячеславова, нацарапанную пьяным почерком. Приблизительно так: «Милый Павлик,
приезжай быстрее, выпьем, давно не пили вместе». Потом я прочитал в газете его перевод, и по этому поводу мы обменялись вполне трезвыми и дружескими письмами.
Как Вам статья Залыгина в № 6 «Сибирских огней»? Я от Сергея Павловича ожидал большего. Кое-что определено правильно — художник же все-таки, но много наивного, а подчас и нелепого, а главное — к чему этот извиняющийся и извиняющийся тон? Принимайте Васильева таким, какой он был, не приукрашивайте, не оправдывайте, не прощайте — зачем это все сейчас?
Всего Вам доброго.
* * *
П.П.Косенко
23.1.1967 г.
На свое последнее письмо — кажется, в сентябре, — не получил ответа. Надеюсь, все же, что Вы благополучны.
Посылаю Вам одновременно с этим письмом бандероль с двумя книжками январского «Простора», где опубликована моя «Повесть о Павле Васильеве». Не надписываю их, так как через несколько месяцев должно быть отдельное издание.
Все-таки хотелось бы знать как Вам «Повесть»¹ покажется.
Всего Вам доброго.
* * *
П.П.Косенко
31.10.1968 г.
Дело не в «обиде». Я, было, написал Вам большой ответ, но потом не послал его. Подумалось, что со временем Вы, вероятно, лучше поймете, в чем я прав, а я пойму, в чем был не прав.
Кстати, «рысий взгляд» в отдельном издании — после Вашего письма — объяснен, точнее, объяснено, что его не было (в конце главы «Расчет»), и «сотняжка» выброшена и кое-что еще. Насколько мог я «критику учел».
За книжку же большое спасибо. К нам она вообще не дошла, хотя о ее издании я слышал, конечно, давно.
Сейчас в нашем издательстве «Жазуши» (где я зам.глав.редактора) выходит книга И.Шухова «Родина и чужбина», куда включена и новая его поэма, посвященная «Памяти Павла Васильева». Прислать ее Вам?
Всего Вам доброго. П.Косенко
¹ «Павел Васильев. Повесть о жизни поэта».
* * *
П.П.Косенко
19.11.1968 г.
Вот предельно кратко — мое мнение о новом издании. Могу добавить, что сейчас оно дошло до нас, и разбирают — буквально рвут из рук — у нас в книжных магазинах его мгновенно.
Шухова, к сожалению, придется послать попозже. В магазины он еще не поступил, а полагающийся мне издательский экземпляр — как я обнаружил, получив Ваше письмо — у меня стащили. Извините.
Всего доброго Вам. П.Косенко
* * *
П.П.Косенко
480091 Алма-Ата,
Коммунистич. пр-т, 105.
Редакция «Простор»
14.1.1974 г.
Спасибо за пожелания и — от всего сердца — всего доброго Вам в наступившем году.
Очень удивлен. Никакого письма с ответом на «Свечу Дон-Кихота» я НЕ ПОЛУЧАЛ. На какой адрес Вы посылали? Наоборот, я решил — не получал Вашего ответа — что Вы опять на что-нибудь в книге обиделись — и, зная, по опыту, что через какое-то время это пройдет — решил пока больше не писать. Досадно это, прежде всего, потому, что в октябре я прожил полмесяца в Москве — но по этим причинам не стал звонить Вам (думая, что обиженному человеку звонить еще рано). Просто страшно досадно.
Может быть, у Вас сохранилась копия того письма?
По существу же Вашего мнения — как оно высказано в этом письме (т.е. 8.1.) и в давнем — по поводу 1-го издания трудно полюбить идеального героя, особенно, если это реальная личность. Любовь к нему — т.е. реальному герою книги — начинается с того, что читатель видит его, в частностях, чем-то близким себе — видит его недостатки, видит его живым человеком.
Это твердое мое убеждение как писателя биографического жанра. О нем я помнил и когда писал другие свои книги этого жанра — о Достоевском, об Антоне Сорокине. Разумеется, в литературоведческой книге это не нужно и было бы странно, если бы П.Выходцев следовал этому принципу в своей будущей книге (во-
обще-то Выходцев мне не нравится, но, коли, собирается писать книгу, то Бог с ним).
Все сказанное, естественно, не исключает, что в книге моей, конкретные вещи — в этом смысле — не всегда на месте и, возможно, кое в чем, стоило бы умолчать (хотя, как Вы видите, переделана повесть весьма сильно). Тем более хотел бы я познакомиться с Вашими замечаниями.
Искренне Ваш. П.Косенко
* * *
П.П.Косенко
19.1.1975 г.
Рад узнать, что Вы здоровы и работаете (где?). Хотелось бы повидаться с Вами да вот в прошлом году ни разу не довелось побывать в Москве (в Ленинграде вот был...)
У нас в «Просторе» перемены. Шухова «ушли». Новый редактор, собственно, не писатель, до этого редактировал вечернюю газету.
Книжку Виктора Николаевича не только не читал, но и не знал о том, что она вышла. Попрошу знакомых в Новосибирске прислать. Я давно читал его рукопись, она наверно весьма отличается от изданного. Я помню, там говорилось о крутости нрава и самодурстве Николая Корниловича, но в целом создавалось впечатление образа человека незаурядного, более крупного и привлекательного, чем, скажем, отец Пушкина — так, как он изображается в научной и художественной литературе.
Я сейчас пишу о Вс.Иванове и в связи с этим прошу Вас ответить на такой вопрос. Вс. Иванов был председателем гос. экзаменационной комиссии в Литературном институте. Председательствовал он и в день, когда я защищал диплом — сборник статей, куда входила и моя статья 1959 г. «Павел Васильев — поэт Прииртышья». Так вот, насколько мне помнится, говоря о ней, Иванов назвал Павла Николаевича своим «земляком и другом». Первое естественно, а вот какие-нибудь личные отношения — были? Я нигде не слышал и не читал об этом, но помниться — сказано было именно так. Не помните ли Вы что-либо об их отношениях?
Н.И.Анову недавно пошел 84-й год. С трудом ходит по комнате, но работает. Недавно вышла книга воспоминаний его, а в февральском номере мы печатаем его новый роман. Слабый, правда, но все-таки...
Всего доброго Вам. Ваш П.Косенко
* * *
П.П.Косенко
штемпель 9.11.1977 г.
Очень был рад получить от Вас письмо — к сожалению, слишком короткое (впрочем, я понимаю — Вы же не могли твердо знать в «Просторе» ли я сейчас). Все-таки непонятно — Вы говорите, что давно оторвались от литературы, а переехали в писательский дом, там же только о литературе и говорят. Какой у Вас подъезд? Я бывал в квартире Вс.Иванова. Вы незнакомы с его вдовой? Что-то давно я о ней ничего не слышал.
И разве при издании новых книг Павла Васильева к Вам не обращаются? А ведь их выходит немало. Издание «Современника» я даже не видел.
И чем Вы занимаетесь? Как здоровье?
В «Жазушы» шел разговор — начал его директор издательства, «Жазуши» — это наше изд.худ.лит-ры, а Жумабаев — об издании двухтомника Павла Васильева (включая прозу). Пока, насколько я знаю, оно отложено до 1979 г. Может быть, перенесут и на 80-й, но, в конце концов, мне кажется, оно осуществится.
Я последние годы работал над книгой Вс.Иванова. В журнале она была напечатана, но последняя ее часть — времена культа — кому-то наверху очень не понравилась, и отдельным изданием эта работа не пошла. Сейчас сижу, приспосабливаю, так сказать. Четыре месяца весной и летом просидел, почти не отрываясь, над переводом с казахского. Один старый большевик Сабир Шарипов, погибший в «те годы». Переводилось с интересом, поэтому удалось сделать редкое — за четыре месяца перевести 20 п.л.
И.П.Шухов умер полгода назад, Вы, наверно, слышали. Умер внезапно, в такси. Н.И.Анов жив, но весьма плох. Уже несколько лет не выходит из квартиры, да и по ней ходит с величайшим трудом. Ему уже 86.
Очень жду более обстоятельного ответа. В Москве бываю крайне редко, последние годы, только проездом.
Всего самого доброго Вам. Ваш П.К.
* * *
П.П.Косенко
31.5.1979 г.
В Семипалатинске я бывал не раз. В середине 60-х гг. там был открыт Дом-музей Ф.М.Достоевского. В том самом домике — усилиями тогдашнего директора, настоящей энтузиастки
(потом, когда главное было сделано, ее, конечно, отправили на пенсию, а посадили кого-то, кому нужно было «место») была собрана очень хорошая библиотека по Достоевскому. Я там не один раз работал. Последний раз я был в 75-м. К домику пристроили (сзади) большое здание ультрасовременной архитектуры с кинозалом, лекционным залом и пр. Оно было еще закрыто. Говорят, да и пишут, напр., Гранин в «Лит.газете»), что оно очень здорово художественно оформлено. Гранин писал, что оно само создает облик Достоевского. Но я еще не видел его внутри.
Очень рад, что моя повесть о Достоевском Вам понравилась. Вообще книгу восприняли неплохо, помимо печатных откликов, успел получить уже несколько писем от читателей.
В «На земле...» я внес несколько довольно мелких поправок — и поставил новую последнюю точку.
Здоровья и бодрости Вам. Ваш П.Косенко
* * *
Кузнецов Юрий Афиногенович — первый дипломник по творчеству П.Н.Васильева. Работа получила высокую оценку специалистов. Он помог отыскать ряд стихотворений в старой прессе. В дальнейшем Ю.А.Кузнецов, по ряду обстоятельств, оставил литературную работу.
Ю.А.Кузнецов
Ленинград, М-84,
Московский просп. 100, кв. 155
22.1.1959 г.
Вам пишет студент-дипломант ЛГУ им. Жданова. Я занимаюсь на филологическом факультете и в этом году его кончаю. Дипломную работу я пишу по творчеству Павла Николаевича Васильева. Очевидно, Вам понятно моё к Вам обращение. Тему я выбрал сам (в предложенном кафедрой списке ее не было), но она уже утверждена и работу я пишу.
Елена Александровна! Я думаю, Вы не откажетесь поделиться со мной, чем возможно о Павле Николаевиче и его творчестве.
Поверьте искренности совершенно незнакомому для Вас человеку, но работа над дипломом меня настолько захватила и взволновала, что теперь большинство стихов Павла Николаевича я не могу читать, не помня и не думая о нем самом.
Найти что-либо о П.Н.Васильеве очень трудно. Сегодняшние выступления о нём в критике меня больше, чем волнуют, но даже противоречия этих статей для меня служат ценным материалом.
Ваш адрес я узнал через свою знакомую, которая в прошлом году писала диплом о творчестве Д.Кедрина. Она переписывается с Кедриной...
Два слова о себе. Зовут меня Юрий Афиногенович, возраст — скоро 30; университет кончаю заочно, работаю.
* * *
Ю.А.Кузнецов
17.2.1959 г.
...мне очень хотелось в ответном письме к Вам сообщить о «Прожекторе», и с пропуском в научные залы был перебой. Журнал (№ 20 — 21 за 31 год) смотрел. Там действительно напечатано стихотворение «Уборочная». Если его у Вас нет, то я в следующем письме обязательно вышлю. Для сведения пока сообщаю лишь начало и конец его (всего 41 строка).
«В сплошном черноморьи земли
Колосьев литые штыки
Приготовились к новой атаке!
И вот через зелени
Пенную накипь
Тяжелые танки комбайнов пошли.
(и конец стихотворения)
И жизнь поднимается трактором,
Вышками силосных башен,
Простая и четкая,
Как директива вождя
И огневая, как песня
И молодость наша!»
Просматривая «Вечернюю Москву», я нашёл еще одно стихотворение Павла (о нем вы мне не писали и, может быть, его у Вас нет). Это «Ледовый корабль» (Шмидту); газета от 5 июня 34 года.
И ещё: в «Голосе рыбака» очеркового материала оказалось очень много (т.е. больше, чем вы мне сообщили).
Обратите внимание на заметку Павла «За генеральную линию партии» — «Голос рыбака», 31 год, № 3 (388) (на первой странице). И далее два очерка в №№ 12 и 14 (31 год) — «Астраханские письма» (особенно «В кулацких сетях» (!)). А «Та-фуин» мне очень понравился.
В отношении же сигнала книги (или в гранках) я на днях все возможное узнаю.
Теперь просьба к Вам.
Уточните «координаты» статьи В.Катаняна, «Богатство поэта» в «Вечерней Москве». Вы сообщили: «Вечерняя Москва, август 1934», но за весь 34 год я почему-то этой статьи не нашел...
Где бы вы посоветовали еще смотреть о творчестве Павла? В «Голосе рыбака» за другие годы (кроме 30 и 31-го) есть смысл искать?
...Я послал Федору Ивановичу Панферову письмо с предложением прислать подготовленную мною статью для публикации в «Октябре» (дерзко?). Жду от него ответ.
* * *
Ю.Л.Кузнецов
20.2.1959 г.
Примите от меня большую благодарность не только за подарок — книгу и фото Вашего мужа Павла Васильева — что стало для меня дорогой и вещественной памятью, но и за внимание, а главное, за Ваше доверие ко мне.
...Я как-то упустил из виду, что страдали и семьи ныне реабилитированных. Прочитав о тех 19 годах, я проникся... уважением к Вам за Ваше мужество и стойкость, за все те лишения и невзгоды, которые Вы перенесли в тяжелых испытаниях...
...присланный Вами материал во многом помог мне. Спасибо. Прежде всего, был рад автобиографическим данным, особенно сообщению о «ночном». Ведь я как-то должен был следовать за предисловием К.Зелинского.
...Вот несколько произведений, которые есть у меня, помимо присланного вами списка. Вероятно, Вы о них знаете, но все же сообщаю: «Сдача сабли» (1931, «Молодая гвардия» № 15 — 16), «Сталинский маршрут», «Живи Испания», «Убийцы» (1936 г. «Новый мир», № 10), плюс «Верблюд» и «Лето» (есть в сборнике), а главное «Песнь о хладнокровьи» («Вечерняя Москва» от 12.6.33 г. Последнее стихотворение, мне кажется, чрезвычайно ценно для анализа и понимания противоречий творчества П.Васильева. Когда я нашел, то это было для меня радостной находкой; в дипломе на него я буду обращать особенное внимание. (О том, что оно написано вскоре после вечера, посвященного творчеству П.Васильева, редакцией «Нового мира» — я помню.)
...Как вы знаете, критика (Е.Усиевич и др.), разбирая «Соляной бунт», говорит о том, что у него в предшествующих стихах было выражение реакционных тенденций, кулацкой идеологии
и т.д. Что они имеют в виду? Кстати и А.Макаров подчёркивает («Знамя» № 4 — 1958) избранность сборника 57 года; я же хочу говорить в дипломе, что всё то, что и не вошло в сборник, говорит за П.Васильева, а не против... мне надо быть ко всему готовым, как говорится, знать, в чем сила противника.
Теперь о критике. За присланное — спасибо. Статей Н.Степанова, Л.Повицкого и О.Ворониной у меня не было. Елена Александровна! Я еще знаю статью О.Бескина о «Соляном бунте» — «На новую дорогу». Вы знаете о ней?
С письмом к М.Горькому я знаком по «Литературной газете», но за присланное — благодарю.
...Вы пишете, что успех моего диплома касается Вас и не мало. Это меня уже ко многому обязывает... В настоящее время заканчиваю нечто вроде ответа на статью А.Коваленкова («Знамя» № 7, 1957 г.) и А.Макарова («Знамя» № 4, 1958 г.). В них много противоречий и заметен слишком пристрастный подход (у Коваленкова) и необъективность (у Макарова). Но сумею ли куда поместить — не знаю.
Что Вы думаете на этот счет?
Вы обратили внимание на статью Панферова «Кому нужен этот окрик» («Октябрь» № 5, 1958 г.), где он в конце замечает, что редакция и впредь будет печатать всё положительное, что касается этих писателей? Если бы мне удалось что-то поместить в печать (обратное упомянутым мною статьям) — это было бы неизмеримо значительнее отличной защиты диплома и в этом случае я считал бы свой долг по настоящему выполненным.
Елена Александровна! Может быть, Вас интересует какой-либо материал, и в Москве его почему-либо нет, то сообщите мне — я с большой охотой отыщу его; (допуск к литературе 20 — 30-х годов в нашу публичную библиотеку у меня есть, если будет надо, то смогу обратиться и к библиотеке Академии Наук).
* * *
Ю.А.Кузнецов
19.4.1959 г.
...Диплом кончаю; на днях сдаю на машинку печатать... Обильность «материала», всего невысказанного, меня немного давят. Времени не хватило; несколько дней взял за счет академического отпуска. В работе теперь уже не три, а четыре главы.
Тема Павла Васильева — это неисчерпаемый источник для критических и литературоведческих работ. Чем больше читаю
Павла, тем больше поражаюсь силе его таланта. Иногда даже думаю: если бы не случилось с ним трагедии, остался бы он жить, то насколько бы времени еще хватило такого яркого творческого горения...
* * *
Ю.А.Кузнецов
22.5.1959 г.
...Диплом получился на 84 листах, вроде небольшой... Своего оппонента, признаюсь, немного боялся. Боялся в том отношении, что думал — не разберется, недопоймет, недооценит. Но она — Рождественская Ирина Сергеевна — оказалась женщиной справедливой, принципиальной, а главное, очень умной, толковой и глубоко понимающей поэзию, свое дело.
Защита происходила в понедельник 18 мая в 6 часов вечера. Я защищался вторым.
Дорогая, милая Елена Александровна! Своим чувством радости я делюсь с Вами как с хорошим и близким другом...
...Я думал защитить на 5, но все превзошло мои ожидания. Рождественская назвала работу талантливой. Такой оценки я не ожидал. Отмечалась большая литературоведческая эрудиция, отметила, что работа заслуживает самого серьезного одобрения и т.д. Сказала и о недостатках частного характера. Руководитель (Выходцев Петр Созонтович) высказал мысль, что моя дипломная работа недалека от кандидатской диссертации... Председательствующий комиссии сказал, что кафедра особо отмечает мою дипломную работу... В этом и Ваша заслуга. Я еще и еще раз благодарю вас за помощь и внимание ко мне.
Несколько позже я пришлю вам экземпляр своей дипломной работы...
* * *
Ю.А.Кузнецов
29.7.1959 г.
На днях получил Ваше письмо — спасибо. Уже сомневался — куда писать: в больницу или на дом. Рад, что выходите из больницы...
Одновременно с письмом высылаю вам свою дипломную работу... как я писал, работу высоко оценили, но жалею, что спешил, неравномерно работал — многое, очень интересное по творчеству Павла Васильева, так и не успел развить, включить в
свое сочинение. Не знаю, как будут складываться мои дела, но при возможности я обязательно буду работать над Васильевым и дальше.
...От Вас я хочу услышать замечания по работе. Именно Вам, а не кому-нибудь другому, легче всего понять, что верного в моей работе..., что получило неверное освещение...
P.S. Снимался на Фонтанке, у Большого драматического театра им.Горького. А Вашу школу я обязательно сфотографирую и Вам вышлю¹. Хорошо?
* * *
Ю.А.Кузнецов
22.2(?) 1960 г.
Я, безусловно, виноват, что долго не писал Вам, но зачем же такая категоричность в отношении фотографий? Ведь я же не знал, что они вам срочно нужны, и Вы же мне писали: «Ради Бога, не торопитесь...» и т.д. А со временем у меня действительно очень плохо. Десятки различных мелких дел для матери, которая едва передвигает ноги, лежат на мне. При этом надо было подготовиться к новой работе, одновременно писать новое и заканчивать начатое и т.д. Я уже забыл, когда ходил в кино, не говоря уже о бане...
Как получились репродукции? Если судить по вашей репродукции, где Вы с Павлом, то у меня получилось получше. Однако, я не доволен... Если Вам будут нужны еще экземпляры каких-либо фотографий, обязательно сообщите — я вышлю.
...А на меня не сердитесь: нужда загнала меня в этот «храм Божий»² и поедает много сил и времени — пишу же я сейчас, как и когда-то, главным образом, по ночам.
* * *
Ю.А.Кузнецов
6.4.1960 г.
Посылаю Вам несколько фотокарточек, как-то ночью не утерпел и сел попечатать. Отпечатал далеко не все. Остальные опробовал на обрезках — очень много хороших...
¹ К сожалению, такой фотографии в архиве Е.А.Вяловой нет.
² Ю.А.Кузнецов некоторое время работал в Исаакиевском соборе — делал какие-то замеры с маятником, приспособленным под куполом храма, для научных изысканий.
За литературный портрет еще не брался. На очереди срочная работа для «Невы» по рассказам мартовских журналов. Елена Александровна! Не забывайте сообщать мне все, что только будет о Павле в печати. Сейчас я не могу успеть просматривать всю литературу.
* * *
Ю.Л.Кузнецов
10.5.1960 г.
...Пишу литературный портрет Павла. Очень жаль, что мы не побывали (в мою бытность у Вас) у Сурова. К Вам просьба: или срочно пришлите его адрес, или зайдите к нему — хотелось бы получить от него воспоминания о жизни, знакомствах и работе Павла в Москве. Вот у меня несколько (Ваших) фотографий: Павел с Орешиным, с Казиным, со Смеляковым. Насколько они были близко знакомы, где, когда, как встречались в литературной Москве 30-х годов? Все это нужно для того, чтобы Павел Васильев в литпортрете был теснее связан с литературной жизнью своего времени. Может быть, и Сергей Александрович что-нибудь по этому вопросу. А Тройский! Передайте ему (И.М.) мою просьбу. Но Суров не исключается... Посылаю еще несколько фотографий. Не обижайтесь, что мало — те, что хуже — посылать не хотелось.
Мое финансовое благополучие так крепко ухватило меня за горло, что сейчас я спешу заполучить возможность давать летом экскурсии. В связи с этим «грызу» от фундамента до купола Исаакиевский собор. Работы моей будет кошмарно много, но зато, кажется, фрак мне будет обеспечен.
...Сообщайте все новое о Павле...
* * *
Ю.А.Кузнецов
6.1.1963 г.
Рад, что Вы вспомнили обо мне. Немного о себе. Я всё ожидаю полосу удач, но она пока не наступает. Комитет (изобретений) вынес решение выдать мне авторское свидетельство, но почему-то не присылает. Это первое. Потом — статья в «Технике молодежи» должна быть в январе-феврале... Может быть, в феврале свершится для меня необычное, почти чудо — заключу с издательством договор на книгу (о Фуко и своем изобретении).
...Кажется, в декабрьском номере «Молодой гвардии» стихи Павла не опубликовали...
* * *
Ю.А.Кузнецов
10.4.1964 г.
На днях нашёл негатив и поспешил сделать отпечатки дома, где вы жили с Павлом на Палихе. Увеличение я сделал покрупнее. Отпечатки не все одинаково хороши.
* * *
Ю.А.Кузнецов
20.4.1964 г.
Поздравляю Вас с новой книгой Павла. Наконец-то они издали, но каким тиражом!
За книгу вам спасибо, спасибо и ещё раз спасибо. Сборником я очень доволен. Рад, что и моего труда частица вошла в издание; это в отношении фотографии...
...Вы ничего не написали о диссертантке¹ из Алма-Аты. При случае, если будут новости, черкните. Ещё о фотографиях. Может быть, нужны другие отпечатки? (Павел со Смеляковым, Казиным...)? Вы же знаете, у меня есть негативы...
* * *
Кукуруза Сергей Васильевич — казахстанский художник-гравер.
С.В.Кукуруза
Каз.ССР. г.Актюбинск,
Вокзальная пл., ж/д, д. 78, кв.
12 3.1.1965 г.
Просматривая «Литературную Россию» прочитал о Павле Васильеве — моем любимом поэте. К тому и судьба моя тоже была печальной. Но я выжил. В прошлом я москвич — художник. Сейчас живу в Казахстане. Ближе познакомил меня с Павлом Косенко. В моем творческом плане сделать несколько иллюстраций к произведениям Павла.
Начал с портрета. Кто-то из друзей актюбинцев прислал Вам портрет Павла моей работы. Посылаю Вам лично от себя 12 штук. Один — 13-й экземпляр попрошу — пришлите мне обратно, но с Вашей подписью. Мне это будет дорогой памятью, как от самого близкого друга Павла.
Буду очень благодарен Вам, если Вы проконсультируете меня. Какие стихи Павел больше всех любил из того, что им напи-
¹ Т.М.Мадзигон.
сано. К ним я сделаю иллюстрации. Если возможно, сделайте мне снимок с фотографии, где он больше всего похож — характерен, и я сделаю новый вариант портрета. Посылаемые Вам оттиски гравюр — портрета, используйте, как хотите, если надо будет — и в печати.
На моих встречах я лично раздал молодежи оттиски с портрета Павла.
Буду рад и благодарен за весточку от Вас.
С уважением С.Кукуруза
* * *
Куприн Владимир Андреевич
637021 Павлодар,
ул. 1 мая, 40, кв. 55
декабрь 1982 г.
...считаю долгом своим сообщить Вам некоторые скромные результаты своих поисков.
Не штатно, в качестве общественника, я сотрудничаю с нарождающимся, делающим первые шаги историко-литературным отделом областного краеведческого музея. Об этом отделе Вам, вероятно, уже сообщили чуть раньше, — он неофициальный, но крайне необходимый, само время заставило выделить его. Суть и цель наших сегодняшних усилий — открыть дом-музей. Многим в Павлодаре представляется удачным вариант с домом, находящимся по ул. Фрунзе на пересечении с ул. Красноармейцев. В этом доме до революции была частная типография, в которой работал юный Всеволод Иванов.
Не менее удачен вариант самостоятельного дома-музея Павла Васильева. В день рождения Павла Николаевича, 25 декабря 1982 г., я побывал в гостях у нынешних владельцев домика — Алексеевых. Чудом сохранились у них два важнейших документа — акт купли-продажи, заключенный 7 февраля 1898 года между фельдфебельшей Л.В.Кириловой и дедом Павла Николаевича, временно, 2-й гильдии купцом М.В.Ржанниковым; и завещание, сделанное М.В.Ржанниковым 13 августа 1926 года в нотариальной конторе в пользу второй его жены Марии Васильевны.
Документы эти окончательно устранили сомнения в принадлежности дома семье Ржанниковых-Васильевых и сняло официальные, юридические препятствия для оформления охранных документов на дом и организации в нем дома-музея...
* * *
Кухно Александр
Новосибирск
ул. Коммунистическая, 33 а.
Редакция журнала «Сибирские огни»
После 7.8.1958 г.
Дорогая Елена Александровна!
Умышленно не отвечал Вам несколько дней, ждал очередного заседания Правления Н-ского отделения СП. Вчера оно состоялось. Я ставил вопрос о переиздании в Новосибирске сборника стихов П.Васильева. Некоторые товарищи настроены прямо враждебно, большинство за то, чтобы издать, но переждав некоторое время. Аргументируют тем, что книга Васильева вышла совсем недавно в 1957 г., а появилась в продаже в 1958 г. и сейчас только расходится по восточным областям, а вот других видных писателей и поэтов-сибиряков, погибших так же как Павел, еще нигде ни разу не издали. (И.Гольдберг, В.Итин, Вяткин и др.). Поскольку издание большого сборника стихов (ну, например, такого, каким вышел Павел Васильев в Москве) почти не по силам областным издательствам, слишком убыточно по гонорару, то, естественно, обл.издатели всячески упираются и отказываются от этого дела, пока! — кроме целого ряда других причин, пытаясь переждать пятилетний срок платежа по наследству. О переиздании в 1959 году сейчас не может быть и речи. Издательские планы уже составлены и из реабилитированных в Новосибирске будут издаваться М.Ошаров — Избранное, И.Гольдберг — «Поэма о фарфоровой чашке» — повесть и роман В.Зазубрина «Два мира». Для областного издательства это много. Вспомните, много ли было подобных переизданий в этом году в Москве? Павла Васильева здесь намечают издать в 1961 году. Это, конечно, далеко. Но мне кажется вполне реальным выпуск здесь в Новосибирске большой книги избранного (не меньше, чем московская книга), может быть, немного по-другому составленной, в 1960 году. Для этого нужно где-то в середине будущего года написать Вам письмо в новосибирское отделение союза писателей с ходатайством, в котором следует напомнить, что Павел Васильев родился и сформировался как поэт в Сибири, что печататься он начал в Новосибирске, в «Сибирских огнях» и пр. и пр. Это нужно сделать в апреле-мае, не раньше. Было бы очень хорошо, если бы в это время в журналах появилась одна-две публикации не печатавше-
гося прежде. Тут я могу Вам помочь непосредственно. Я Вам писал уже, что надеюсь на Ваше доверие ко мне, дорогая «Елочка»¹, и намерен в 1959 году опубликовать подборку стихов Павла в «Сибирских огнях», конечно, при условии, если я получу рукописи. Меня очень интересует всё, что найдено Вами из неопубликованного. Если бы я смог сейчас быть у Вас и читать, читать! Ведь я тогда за вечер так мало прочел. При первом же удобном случае буду в Москве и обязательно стану ходить к Вам. Я знаю, что вы много хлопочете об издании Павла, но, к сожалению, не знаю подробностей. Бывали ли вы в Оргкомитете? Нельзя ли сделать так, что бы кто-то из Оргкомитета или из Правления Союза (Г.Марков, Архангельский или кто еще) написали в Новосибирское отделение письмо с предложением издать в области нужную нам книгу? Мне думается такую попытку сделать надо и такого человека, так сказать, гранд-персону для сибиряков подыскать стоит. Ну вот, кажется, все, дорогая Елена Александровна, что я могу Вам сообщить на сегодня. Да, о гонораре. Я проверил бухгалтера. Вышлют немедленно, если уже не выслали.
Меня несколько огорчило Ваше тяжелое состояние духа. Неужели кто-нибудь посмел Вас обидеть? Мне бы этого обидчика, я б ему съездил! Реакционные элементы, о которых Вы пишете, конечно, существовали и существуют. Но надо все-таки верить в добрые начала, в настоящих людей, а их, конечно, много больше, чем негодяев. В ваше время негодяев, вероятно, было меньше, но они были сильны, а теперь всякого рода попутчиков, подленьких обывателей, забывших как далась Советская власть и как на костях через мучеников и преступников осваивался и строился восток, — развелось куда как много! Только смелее надо шагать через эти кучки мусора, не обращать внимания, когда они начинают смердить, или расправляться с ними кайлой и совковой лопатой. Время все-таки служит людям, а не подлецам! В общем, я чего-то зарассуждался. Не к лицу мне это, зеленому — перед Вами. Только Вы, дорогая Елена Александровна, не расстраивайтесь, все будет хорошо, все должно быть хорошо! Почему же Вы не устроились на работу? Неужели болеете? Напишите, пожалуйста.
С уважением. Саша.
Пишите мне по адресу на конверте. В редакции распечатывают.
¹ Так называл Елену Павел Васильев.
* * *
Либуркин Д.
Омск
11.3.1960 г.
Дорогая Елена Александровна!
Я очень благодарен Вам и за письмо, и за чудесный, так дорогой мне, подарок. С каждым годом, чем больше я узнаю стихи Павла, тем вернее и горячее люблю их — и одно из самых больших моих желаний читать их как можно чаще... Прошедшая передача наша — один из первых шагов... Мы добились своей цели, ибо все, кто говорил со мной или с другими участниками постановки — начинали с того: «какой хороший поэт Павел Васильев, а мы даже не знали его». Над передачей работала группа энтузиастов — автор её омский журналист, окончивший МГУ — Николай Комар, истый редактор её — тоже выпускница МГУ, Тамара Муренец (?), ставил главный режиссер Омского радио Евгений Иванович Агеев, я играл самого Павла и читал его стихи... На будущее я собираюсь сделать чтецкую программу в 2-х отделениях из произведений Павла. В первую думаю включить «Песню о гибели...»¹, а во вторую — стихи. Дело это огромное и труднейшее и займет, вероятно, не меньше года времени... Насколько я знаю, о Павле не написано еще ничего, кроме статьи Зелинского, которая, по словам Виктора Николаевича, во многом неточна, когда речь идет о детстве и самой ранней юности Павла. Виктора Николаевича я видел один раз, когда мы готовили передачу... во время нашей беседы мы говорили, в основном, о Павле.
Я задержал письмо, так как долго собирался прислать для Вас текст передачи, но в сумятице дней откладывал со дня на день, и я решил послать Вам её в том виде, в каком она сохранилась после работы — текст там оставлен целиком, какой был в передаче. Страницы 33 и 34 выброшены. Вставка, связанная со «Стихами в честь Натальи», относится к 31 стр.
* * *
Мадзигон Тамара Михайловна — филолог, исследователь поэзии Павла Васильева.
21.3.1964 г.
Алма-Ата, 62, 5-й микр., д. 5, кв. 25
Так хорошо всё вышло с книгой — явилась вовремя, когда на складе книготорга еще оставалось 200 экземпляров.
¹ «Песня о гибели казачьего войска».
Они с удовольствием приняли заказ, и в понедельник «книга-почтой» все книжки оправятся по Вашему адресу. Я горжусь тем, что «дело», как мне кажется, сделано правильно и своевременно.
Как ни смешно, сама я еще не держала в руках это издание. Магазины (не все) начнут продавать эту долгожданную «брошюру» со следующей недели.
Елена Александровна, 1 апреля у нас в университете состоится традиционный День Поэзии. Мы, студенты (!), любим свой день поэзии, хотя событие это имеет, конечно, весьма местное значение. Обычно наши поэты-старики присылают к нему свои стихи по нашей просьбе (Сельвинский, Ахматова). Решено в этот раз читать неопубликованные стихи П.Васильева. Что, если прочесть «Бахча под Семипалатинском» и «Затерян след...»?
Это, безусловно, не столь уж важное сообщение, но все-таки сообщение, правда? К тому же, если у Вас есть возражения, Вы, конечно, напишите. А, если нет, то Елена Александровна, может быть, Вы просто посоветуете что-нибудь другое?
Хочется скорее увидеть сборник стихов. Я намереваюсь написать небольшую рецензию в «Ленинскую смену». Если это пройдет, будет отлично, я думаю. Конечно, рецензия должна быть написана со знанием дела. (Кстати, я не забыла, где нужно посмотреть «Лен.смену». Не знаю только, за какие годы, если Вы знаете, точно, то мои поиски будут относиться к годам примерно с 30-го по 35-ый. Раньше, и позже — искать, по-видимому, нет смысла).
Как Вы прореагировали на статью «Запасы счастья»? Что Вы думаете обо мне после всего этого? Почему-то у меня не проходит чувство неловкости. Кажется, что статья совсем не удалась.
Елена Александровна, как Ваше здоровье? Ведь Вы не могли им похвастаться зимой. Сказать по правде, зима в Москве еще и не прошла. Я сейчас совсем одна здесь. Ребенок отрывает от друзей, и от старых привычек. Поэтому появляется чувство неуверенности. Не уверена даже в том, что письмо мое Вам интересно дочитать до конца. Вот видите, как по-разному влияет на людей материнство — кто обретает почву под ногами, а кто теряет её. Последнее, конечно, не совсем серьезно, не думайте, что я хнычу.
Ответьте мне, Елена Александровна, чувствую себя Вашим детенышем, нуждаюсь в добром слове.
Тамара.
* * *
Т.М.Мадзигон
лето 1964 г.
Ведь думала написать Вам скорее, но не было ясности. Ясности в тех вопросах, которые нас с Вами интересуют, прежде всего. Теперь прорезалось, а кое-что даже неожиданно «проклюнулось». Прорезалось вот что: сб. «Филологич.наука» со статьей о «Соляном бунте» скоро-скоро выйдет сигнальным экземпляром, числа 15-го сего месяца; 2) Публикация в «Просторе» состоится в августовском номере (№ 8), уже оформлен номер и Павел включен. А вот неожиданно «Каз.правда» устроила страничку «Простор» у нас в гостях», и Павел попал туда, а с ним и я. Посылаю Вам это. Вот и состоялась первая публикация «Пролога». Я почему-то считаю этот отрывок весьма важным, он мне очень родной, очень нужный у Павла.
Хватит про дела. Ведь ничего делового во мне сейчас нет, пузо голое, загораю на балкончике, не считаясь с невинностью сотен глаз, способных меня узреть. Ведь лето, а мы без своего сада, на третьем этаже, далеко от земли и от неба, впрочем, тоже.
Здесь у нас, в микрорайоне такая жара, что хочется без парашюта прыгнуть с этого самого сверхбетонного балкона.
Нужно трудиться, все завершать, а мне хочется плавать, шагать по прохладным горам, беситься. Стоит ли укрощать свои 25 лет? Может, здоровее будет пойти на поводу естественных желаний?
Чем заняты Вы, где Вы, дома ли? Дела с книгой, конечно, ждут свободного времени у Поделкова и Михайлова? Мысль о книге так меня возбуждает всегда: скоро ли, как сделают, не зарежут ли, не исказят? И, конечно, жаль, что не принимаю в ней непосредственного участия.
Чувствую, что круг моих увлечений страшно сузился. Только Павел, Павел, Павел. Прямо иго какое-то, сумасшествие. Надо поднять восстание, пока еще отдаю отчет, что такое свобода и что — рабство. Это я неуклюже шучу.
Вот уехала недавно, а хочется спросить и про здоровье, и про Ивана Михайловича, и про исполнение замыслов (посещение Казахстана и Сибири). Напишите, Елена Александровна.
Ваш друг и вечная павлухина челядь — Т.М.
P.S. Елена Александровна, если у Вас есть отпечатанный лишний экз. «Самокладок киргизских» (помните, Вы не нашли их в последнее мое посещение?) я очень прошу переслать мне его на время работы.
* * *
Т.М.Мадзигон
23.8.1964 г.
Вот вышел «Простор»! Радость омрачена — две ошибки в стихах. Спрашивала, почему не дают авторам вычитывать гранки, говорят, что хлопотно, что у них достаточно корректоров. Главное, что слово «дутым» выпустили где-то в последний момент, ведь запятая стоит!
Вот я, с места в карьер! Сразу о том, что на уме.
Я, Елена Александровна, побывала в бухгалтерии «Каз.правды». Там Вас в списках не нашли. Выяснить этот вопрос до конца тогда же не успела — с 1-го уезжали всей семьей на Иссык-Куль. А вот теперь была в редакции, сказали, что за эту публикацию гонорара не будет.
Я занимаюсь сейчас понемногу, но работа, сказать честно, стоит. Не знаю даже, стоит ли ехать в Москву при таком обороте дела.
От Вас я писем больше не получала. Не обиделись ли Вы на мое молчание?
«Фил.науки» еще пока на складе. Не могу выслать Вам сразу. Ничего, важно, что журнал уж существует, что его «не зарезали». Этот 5 выпуск, пожалуй, был последним. Теперь такого журнала не будет.
Как дела, Елена Александровна, с Поделковым? Взялся ли он за работу?
Сейчас вот уже вышел Мандельштам. Купим, посмотрим, как сделан он.
Интересно, получили ли Вы что-нибудь от Владо Глошки? Он сейчас сидел в своих Татрах, закопался в свой труд о Белом. Иван Михайлович тогда дал ему очень важное — пояснил направление, в котором следует искать истину о Белом.
У меня что-то Едена Александровна, испортилось в рабочем механизме. Боюсь браться за перо, какое-то недоверие ко всему, что сделала, что должна ещё сделать. Это должно было наступить позже, после всего, а вот свалилось на полпути.
Здоровы ли Вы? Вот читаю «Великое никогда» Э.Триоле, приходится вместе с нею думать о краткости человеческой жизни, об окаянной мизерности того, что нам отпущено.
Черкните мне несколько слов, Елена Александровна, пожалуйста. У Вас это так славно выходит, так ласково, что возвращаются оптимизм и вера.
* * *
Т.М.Мадзигон
26.9.1964 г.
Мне повезло: через несколько дней я буду относительно свободна, мое маленькое несчастное дите принимают в детские ясли. Говорят, что не самая горькая судьба для современного младенца, но жаль его заранее, жаль безотчетно.
Итак, распорядок моей беспорядочной жизни с событием этим совершенно изменится. Поэтому решила сразу браться за дело. В акад.отпуске я до января. Практически это означает три месяца свободного времени. На нашей кафедре (т.е. на кафедре советской литературы в МГПИ) должен в ближайший месяц комплектоваться научный сборник. Моя статья включена, остается лишь... написать ее. Как вы уже догадались, я хочу успеть сделать это, находясь еще в Алма-Ате.
Статья по моим планам будет следующего содержания: «Народнопоэтические истоки поэзии П.Васильева». Отсюда в моей работе должен будет начаться разговор об образной системе всей поэзии, т.е. статья для меня не какая-то поделка, а принципиально важная деталь в предстоящей работе над всем творчеством последовательно. Я уже начала обкладываться необходимыми книгами. Все это сообщаю Вам не просто так, а с деловым вопросом: не знаете ли, не помните ли каких-нибудь фольклорных источников, с которыми имел дело Павел (читал, цитировал, любил, просто-напросто имел и т.д.), не знаете ли, была у матери Павла библиотека, где имелись бы сборники народных песен, преданий, заговоров или работы фольклористов Шейна, Соболевского и т.д. Лично я очень сомневаюсь в этом последнем, мне кажется, что знакомство Павла с казачьим фольклором, с традиционными русскими фольклорными жанрами было непосредственным, изустным. И все же, может, есть возможность узнать какие-нибудь факты: какие песни пел он сам, не вспоминал ли, что пелось в доме, в детстве. Для меня все это и важно, и интересно. А, может, можно написать в Омск, брату его? Как Вы думаете?
Елена Александровна, как вы относитесь к такой форме общения между нами, не против беспардонных натисков? Вот видите, перешла на самое обычное — Вы, думаю, наконец, Ваше радушие при наших встречах разрешает мне это.
Что нового у вас, Елена Александровна, я уже задавала этот вопрос в предыдущем письме-записке, но оно еще в дороге, где-нибудь уже рядом. Напишите что-нибудь про московскую осень (вот я и узнаю что-нибудь о Вашем настроении), про планы на ближайшие десятилетия (узнаю — оптимистичны ли Вы).
О «Дне поэзии» читала в «Литературной газете». Уведомляют читателя о том, что в новом сборнике есть неопубликованные стихотворения нескольких авторов. Среди них Васильев П. Жаль, что он не выходит в сентябре, как обещала редколлегия весной. В той же «Литературной газете».
Могу похвалиться, а может и порадовать Вас: скоро выйдет сборник «Филологические науки» (Изд-во Каз.Мин-ва), в котором помещена моя статья о «Песне о гибели»), помните я читала ее Вам? Сразу пошлю Вам этот том, пусть только выходит скорее, верстку я уже выверяла полтора месяца назад.
Вам, Елена Александровна, хочется, конечно, чтобы о Павле писали хотя бы так, как Зелинский, так, как Серебрякова (видела ее в киножурнале, она показалась мне очень странной)? Научные опусы о Павле оскорбляют что-то в Вашем личном отношении к нему, я ошибаюсь? Если это так, то Вы все равно мне не сознавайтесь и поддерживайте меня своей добротой.
Вот и все, Елена Александровна. До Вашего письма. А если Юрий Афанасьевич¹ помнит неопытного исследователя, передайте ему самый алмаатинский привет.
Тамара
* * *
Т.М.Мадзигон
Осень 1964 г.
...Моя статья о «Соляном бунте» теперь окончательно подготовлена для публикации в том же самом сборнике «Филологич.науки». Она уже отрецензирована, одобрена. Придется отстаивать ее размеры — у меня более 30 страниц, а допустимо лишь 17. Каждая страница в этом сборнике на вес золота, материалов, присланных для опубликования, хватит на целых пять книг... Сократить я ее не могу, уже пробовала.
Позавчера была передача по алма-атинскому телевидению о Павле. Я не знала о ней, мне сказали друзья, что в ней даже инсценированы отрывки из «Кулаков». По-видимому, этот монтаж сделан П.Косенко...
* * *
Т.М.Мадзигон
27.11.1964 г.
...К 1-му апреля, т.е. к традиционному дню поэзии, наш Союз писателей выпускает сборник «День поэзии» (всего 3 печ.листа). Я сходила к ответст.редактору Л.Кривощекову, предложила им
¹ Ю.А.Саенко.
напечатать что-нибудь П.Васильева. Возражений не было. Я просмотрела стихи, которые еще не опубликованы в сборниках, и не нашла ничего лучше «На посещение Ново-Девичьего монастыря» и «Сказки» («У тебя на каждый вечер...». Впрочем, оно, кажется, называется «Старая Москва»... Кривощеков одобрил, сказал, что пойдут оба, причем взял и мою небольшую статью о Павле. Статью он еще не читал, что-нибудь придется переделать или сократить. Это еще не ясно пока. Главное — что Павлу они рады, стихи читали с удивлением и интересом...
Знаете ли вы, что Косенко пишет книгу о Васильеве?.. Он, по-моему, может написать книгу-очерк вполне грамотно и интересно для широкого читателя. Так что пусть пишет и горит вдохновением. Перед отъездом в Москву обязательно зайду к Анову и Шухову. Может, что-нибудь передать им, спросить? А в «Ленинской смене» стихи Павла, действительно, печатались. Я это узнала в редакции.
* * *
Т.М.Мадзигон
24.12.1964 г.
...Посылаю Вам номер, вернее, всего лишь страницу, «Ленинской смены» с полосой о Павле. Полоса эта — дело моих рук и мне очень хотелось бы, что бы Вам понравилось — тогда я считала бы, что по-своему поздравила вас с новым годом.
Посылаю и полосу «Голоса молодых», где помещены три моих стихотворения. «Расстрел» должен быть с посвящением П.Васильеву, но редакция посвящение сняла — не прошло бы...
23 декабря была передача о Павле на радио. На 16 минут, озвученная музыкой. Эту передачу я сделала по редакции «Молодость», вышло как-то особенно удачно...
Очерк Л.Бондиной мне очень понравился. Она интересно собрала самые разные факты и сумела объединить их в одном таком материале. И стихи новые разыскала. По-моему, Пшеницына ее даже поблагодарила.
В «Просторе» мне сообщили, находится рисунок (!) Павла. Они хотят его опубликовать с каким-нибудь интересным материалом. Завтра я узнаю, что это за рисунок, откуда он...
* * *
Т.М.Мадзигон
29.7.1966 г.
...Прочла Ваше письмо не просто с интересом, но с жаждой — вросла я в дело Павла. И, прежде всего, ревниво обрадова-
лась за Светлану. Молодец, новые стихи — это самое интересное, что лично для меня может быть. Завидую Вам, что Вы уже прочли. ...нашлись они, как раз в период составления самой ответственной Васильевской книги. Какого они времени? 32 — 34 гг.?? ...мы с ребятами из лит.редакции устроили передачу на радио, пленку в этот раз обещали сохранить.
В «Простор» же окончательно приняты: «Полисад», «Пролог», «Москва»¹. «Я боюсь, чтобы...», «Посвящение», «Глазами рыбьими поверья...». А «Акростих», посвященный Островому, они не взяли...
«Фил.науки» дал уже четыре сигнальных экземпляра, но тираж еще не вышел. В этот раз моя статья опять стоит первой, прямо-таки почет Васильеву, а с ним и Т.М. Напечатано, по моему, в этот раз без ошибок. Недаром трудилась и я, и мой Сергей. Корректора, ведь, платного у этого сборника нет, в других статьях очень много не выправленных описок и ошибок.
Подготовила статью о лирич.поэмах Васильева в «Простор»... спасибо за «шпаргалку» и стихи Павла. Я Вас больше всего уважаю за доброту...
А о Михайлове и Поделкове сказать мне нечего. Знаю только то, что все это не то. Вот сейчас купила книгу этого же издательства об Андрее Белом. Вот это том! Вот это работа! Разве месяц или два делаются эти вещи? Это Поделкову не «Ступени». В общем, Елена Александровна, боюсь я халтуры, она унизит Павла...
* * *
Т.М.Мадзигон
Февраль 1967 г.
Это опять к Вам — я. Едва успела отправить письмо, как появился в киосках нужный номер «Простора»¹. Вот она, повесть. Прочтите и, будьте добры, напишите, что Вы о ней думаете... О поэзии говорится мало и не все верно. А, в общем, я это принимаю. Жаль только, что ощущается упрощение некое, но, видно, таков массовый читатель, Косенко работает на него. Хочу написать рецензию и послать Поздняеву. Сейчас сяду за это.
И еще одно событие: получила письмо от Наташи и Оли Забелиных. Они так рады нашему знакомству, так обнадежены возможностью начать дело восстановления литературного имени отца!.. Стихи Забелина у меня очень хорошие. Есть и «По-
¹ «Старая Москва».
¹ П.Косенко «Павел Васильев. Повесть о жизни поэта» напечатана в «Просторе» № 1 1967 г.
лынь, полынь» и гораздо интереснее. Публикация «Васильев — Забелин» будет очень серьезной.
Пишите, пишите мне скорее и больше. Я люблю слышать Ваш голос...
* * *
Т.М.Мадзигон
23.3.1981 г.
Ценю Ваши деловые качества, сама постараюсь быть такой же.
Да, издательство планирует переиздать и очерки поэта. Заявку по просьбе издательства еще в 1976 году, летом, на 2-х томник писала я, в заявке очерки назывались. Что будет, когда дойдет до дела, сейчас трудно предположить. Эту работу я сделаю любовно, если не помешают. К Павлу я возвращалась часто, посылаю Вам последние статьи — к 70-летию, которое почему-то не отметили никак «толстые» журналы и «Литературка».
Портрет Павла исчез у меня из дома, висел он на двери в мою комнату, потом вдруг его не стало.
Ваша помощь, конечно, понадобится. Будьте здоровы.
* * *
Марков Алексей Яковлевич — поэт. Москва, Ломоносовский просп., 15
15.8.1958 г.
Дорогая Елена Александровна!
Очень прошу извинить меня. Никак не мог вырвать времени. Но я все время помню о Васильевых (не Сергее). А сейчас опять уезжаю в командировку от «Огонька» на месяц. Очевидно, теперь уже по возвращении... Не думайте, что я равнодушный, но так складываются обстоятельства. Рад бы в рай, да стихи не пускают. Желаю Вам радостей. А.Марков.
* * *
Мечик Донат Исаакович (1909 — 1995 гг.)
Поэт. Литератор. Знакомство с П.Н.Васильевым состоялось во Владивостоке. Воспоминания о поэте опубликованы в сборнике С.Е.Черных и Г.А.Тюрина.
Возможно, в деле отца Доната Мечика в Саранском спецучереждении находятся — фотография Павла владивостокского периода и автографы писем и стихотворений. В 1990-е годы Д.Мечик жил в Нью-Йорке.
Д.И.Мечик
Ленинград, Д-11 Невский пр. Л.О. ВУОАП
зам.предс.Профкома драматургов
12.11.1964 г.
Уважаемая Елена Александровна!
Я давно мечтаю о фотографии Павла. Прочитал последний номер «Литературной России» и я понял, что многие, очень многие просят у Вас его фотографии. И все же хочу верить, что Вы мне не откажете.
Может быть, Вы даже меня знаете чуть-чуть. В июле 1929 г. я встречался с Павлом в Москве, проездом из Владивостока в Ленинград. Первое время мы переписывались и посылали друг другу стихи. А наши добрые отношения завязались во Владивостоке то ли в 1927, то ли в 1928 г. В Приморском отд.Сибирского Союза писателей. Если мне не изменяет память, то при нашей встрече в Москве Павел мне говорил о намерении жениться. И тогда он не мог не вспоминать меня в Ваших разговорах. Только я в юные годы подписывался глупым псевдонимом Донат Весенний, — и так продолжал он меня называть.
В этом году в журнале «Дальний восток» (Хабаровск) будут опубликованы мои воспоминания о Павле (страниц 20 на машинке). Я как раз описываю период наших личных встреч с Рюриком Ивневым, с Львом Повицким, с Павлом Далецким... Воспоминания я написал по заказу редакции журнала.
К великому огорчению в октябре 1937 года был арестован, по доносу, мой отец, у которого находился весь мой архив (я в этом году был художественным руководителем Мордовского республиканского театра в Саранске). Там лежали и письма, и стихи Павла, и наша общая фотография владивостокского периода. У меня ничего не сохранилось. Из встреч с Далецким и разговоров о Павле предполагаю, что у него в владивостокском архиве должны быть стихи Павла. Он мне показывал тетрадь моих (не сохранившихся у меня) стихов того времени. А ведь Павел Далецкий был председателем Приморского отделения Сибирского Союза писателей, куда вступали мы с Павлом почти одновременно. И все мы давали Далецкому копии своих стихов.
В 1928 году осенью или весной 1929 года в «Тихоокеанской звезде» была напечатана заметка под названием «Кого мы читаем?». Это рецензия на выступление Павла Васильева в Хабаровске с докладом о владивостокских поэтах. Выступал он, возвращаясь из Новосибирска во Владивосток. В частности, мне он приписал чужие стихи (у него на руках не было моих) и меня выругали, как кулацкого поэта, — хотя я ни строчки о деревне не писал. (Я запрашивал редакцию «Тихоокеанской звезды», но у них нет архива и они не могут найти. Может быть, Вам найдут этот номер газеты в московских архивах, люди, которые заняты отысканием наследия Павла. Не помню, не допускаю, что в Хабаровске в те дни в газете «Набат молодежи» я напечатал в ней много стихов в тот период, потому что у газеты была еженедельная литерат.страница) — могли быть напечатаны новые стихи Павла. Когда мы встретились во Владивостоке, по приезде Павла из Хабаровска, он прочитал тут же несколько великолепных стихотворений, чего раньше не встречалось в его стихах. И он не мог не сделать попытку напечататься в Хабаровске.
Должен сказать, что я довольно подробно описал характер молодого, совсем юного Павла, и эпизоды встреч, которые были не редкими. Никогда, ни разу не возникал разговор о выпивке, не было сделано ни одной попытки... Павел был трудным, с ним приходилось быть «на стороже» все время... И вместе с тем добрым, отзывчивым, обязательным в назначенных встречах и в переписке. У меня сохранилось такое ощущение, что это был человек в поисках дружбы. Только этим я объясняю наши добрые отношения в то время.
В воспоминаниях я беру под сомнение дату его рождения — 20 дек. 1910 г. Неужели это так? Он же был старше меня чуть- чуть, взрослее... А я родился 9 июня 1909 года, получается, что я старше на полтора года. Пожалуйста, ответьте мне на этот вопрос. Я в недоумении. 12.11.64.
В ожидании ответа. Донат Мечик
* * *
Д.И.Мечик
Ленинград Д-14, ул. Восстания, 22, кв. 22
Штемпель 11.3.1965 г.
Я тысячу раз виноват перед Вами, что задержал ответ. Еще в большей степени виноват, хотя бы потому что я в переписке обычно аккуратен и задерживать ответ не в моем характере. Причин для задержки переписки не бывает. А если бывает, то — единственная: душевное состояние.
Большое, большое спасибо за фотографию Павла. Мой двадцатитрехлетний сын, взглянув на фото, почти первый раз в жизни попросил меня: «Эту фотографию завещай мне!»¹. Я же часто смотрю на карточку и вспоминаю нашу молодость.
Мои воспоминания о Павле должны выйти в этом году. Так обещает ответ.секретарь журнала «Дальний восток» тов.Агишев, которого знаю только по переписке. Но журнал выходит раз в два месяца, и дальневосточники атакуют его рукописями. Прислать я не смогу, но когда буду просить редакцию выслать мне экземпляр журнала, обязательно попрошу за Вас и сообщу адрес. А Вы обещайте, прочитав мои воспоминания, написать мне Ваши впечатления.
К сожалению, к горькому сожалению, Павел Леонидович Далецкий скончался год назад. Как будто пока еще нет комиссии по его наследству. А когда ее создадут, то, скорее всего в нее войдет близкий ему по литературным делам писатель Геннадий Гор, дядя моей супруги, с которым мы регулярно встречаемся на даче в Комарове. Я обязательно установлю контакт. Тем более что во Владивостокском архиве я смогу оказаться полезным.
Если бы я знал в Мордовии, что мы на одной земле, я бы нашел возможность оказаться полезным².
Еще раз спасибо, спасибо за фотографии, за добрые слова и внимание. Буду в Москве, постараюсь повидать Вас. С добрым сердечным приветом Донат Мечик
* * *
Д.И.Мечик
Без даты (1965 г.?)
Я с благодарностью прочитал Ваше подробное и содержательное письмо. И если буду публиковать воспоминания, обязательно пересмотрю отдельные места.
1. Если я беру под сомнение названный Вами год рождения Васильева, то только для того, чтобы подчеркнуть впечатление о раннем душевном и общем формировании поэта. Вы пишете: «...развитие его и мировоззрение было много старше его возраста».
У меня написано:
¹ Сын Доната Мечика — в будущем — писатель Сергей Довлатов.
² Е.А.Вялова в это время находилась в заключении в Темниковских лагерях.
«...мужественный облик, но и внутренний склад души Павла, сохранившийся в моей памяти, могут быть объяснимы тем, что он удивительно рано созрел и сформировался. Тут, по всей вероятности, сказалось непомерно глубокое и богатое восприятие окружавших его с детства людей, природы, мира, революционных событий».
Я не усматриваю расхождения в смысле ваших и моих слов.
2. В тот период Васильев по-юношески покорялся своими стихами. Он был обидчив и самолюбив. Трудно выслушивал любую критику и замечания. Я не запомнил Титова, а тем более его появлений в литературной организации, где мы и познакомились с Павлом. Но ведь еще живы и Николай Толпегин, и Борис Глушаков, очевидно, и Вяч.Афанасьев и некоторые другие, которые не могли не запомнить этой стороны характера Павла Васильева в те годы. Думаю, что Ивнев и Повицкий могут Вам рассказать о юношеском пристрастии к своим стихам, о щепетильности при критике его стихов.
Другое дело, когда вы говорите о высокой взыскательности художника. Перечитывая теперь ранние стихи Павла нельзя не усмотреть его гениальный поэтический голос. Но ведь какое тогда было время?! И какой опыт и понимание могли быть у меня, чтоб разгадать в близко знакомом юноше его высокий дар?!
Как я понимаю, Васильев приехал в Москву с тревожным волнением решить поэтическую судьбу, подкрепленный признанием известных, профессионально опытных литераторов Новосибирска с поддержкой Ивнева и Повицкого.
Подкупающая сила его таланта не могла быть не замеченной квалифицированной средой писателей Москвы.
Тем не менее, постараюсь отредактировать это место воспоминаний.
4. Да! И тогда Васильев читал все свои стихи наизусть. Но я хорошо помню, как однажды утром я пришел к нему в комнату, которую он, видимо, снимал... Это было в стороне от центра города (противоположная сторона той, на которой находился вокзал, «Золотой рог», городской сад). Где-то там левее сада Невельского. Павел прочитал два-три свеженьких стихотворения, написанных ночью или ранним утром. Он читал их по бумажке. Одно из них порвал. По содержанию, да и в самом изложении, оно очень напоминало есенинское «Ах, как хочется мне с балкона...» Эти стихи и вызвали мои нарекания. Павел злился... и все же порвал стихи. Помню встречу на улице... Мы ушли в сад Завойко,
поднялись наверх, уселись на одну их свободных скамеек... И Павел тоже читал стихи по бумаге.
А вот, когда он читал стихи в литературном объединении, в среде литераторов, в гостинице «Золотой рог» в номере Ивнева, он всегда читал наизусть. Читал стихи, которые много раз каждый из нас слышал и любил.
5. В моей памяти могли сместиться во времени строки о Насте, которые я привел и мог запомнить по публикациям... Но я хорошо помню, что у него были любимые, непременно читаемые стихи о Насте. Этого не могут не помнить другие. Слишком уж имя Настя не встречаемое в поэзии! И, тем не менее, я вымараю в воспоминаниях эти строчки. Думаю, что брат Павла мог знать Настю, что лицо это не вымышленное и не позже встреченное Павлом...¹
6. О том, что Повицкий рассказывал, что Есенин был введен Ивневым в литер.среду Петрограда. Тут возможно мне изменяет память. Но то ли Ивнев, то ли, действительно, Повицкий рассказывали нам о литературной опеке Есенина Ивневым. Я хорошо запомнил, что в том же разговоре было сказано, что Ивнев до появления Есенина в Петрограде, был признанным поэтом, и в подтверждение этого говорилось, что Ивнев был принят императрицей и читал ей свои стихи.
Допускаю, что я тут что-то путаю, и что это рассказывал не Повицкий, не Ивнев, а кто-то другой из старших товарищей. Эти очерки я вымараю. Но должен Вам сказать, что во многих рассказах Ивнева (да и Повицкого) об Есенине, звучала нота об их опеке и добром покровительстве. Это неизгладимо осталось в памяти.
7. Я вымараю место о «поисках дружбы». Но какие же сомнения могут быть в том, что в московский период, когда Васильев был принят и признан, когда писатели столицы с любопытством, с любовью, с заинтересованностью потянулись к стихам, да и к самому поэту, — ему приходилось искать дружбу. Может быть действительно смысл слова: ДРУЖБА — слишком большой, и не соответствует нашим отношениям. Но я ведь его употребил, как характер отношения двух молодых (подчеркиваю, молодых). Мне кажется, что в контексте явствует, что наши отношения почти ограничивались стихами. Я пишу, что у меня утрачены письма Павла. Это были письма о его и моих стихах, новые стихи Павла. В тех письмах я чувствовал и доброту, и своеобразную приверженность.
¹ Вероятно, Д.Мечик говорит о стихотворении П.Васильева «Анастасия».
8. Ваши слова о том, что почему-то Павел ни разу ни одним словом не обмолвился обо мне, прозвучали, как желание в чем-то взять меня под подозрение. Это обидно. Вы встретитесь с Ивневым, с Повицким, возможно с Толпегиным, Глушаковым, с кем-то другим... Они не могут не помнить, что мы не раз бывали вместе.
9. Встреча у памятника Пушкина описана мной точно. В дальнейшем я не искал встреч с Павлом Васильевым, хотя знал по печати его стихи, о широкой его славе. В конце 1931 года я уехал на Урал (Рабочий театр, быв.филиал молодого театра Радлова) и вернулся в Ленинград в конце 1934 года. У меня не было возможности встретиться с Васильевым. Позже я был весь в театральных интересах. А если уж быть до конца откровенным, то должен сказать, что привязан долголетней дружбой ко многим актерам мирового имени. И теперь, когда я отошел от театра, я занялся снова литературой, я в силу характера, не ищу встреч ни с кем из самых мне близких и дорогих друзей по театру.
10. О встрече с Пастернаком. Я не помню, где она была. «Но вый мир* называю, потому что мне так запомнилось. Помню хорошо, что в редакцию журнала мы зашли, она встретилась нам на пути.
Почему Вы решили, что я представлял себе Пастернака редактором журнала. Просто он сидел в одной из комнат. Что он делал, не знаю. Но он сидел за столом. Павел открывал двери нескольких кабинетов и комнат. С кем-то он обменивался репликами. Встреча с Пастернаком мне представляется случайной. И если Пастернак был не по делам своих стихов, то в лучшем случае, он приходил на предмет консультации.
10. Фамилию Тройского Павел упоминал у памятника, но как доброжелательно относившегося к нему то ли редактора «Известий», то ли издательства ЗИФ, о котором тоже что-то он рассказывал. Возможно, ЗИФ он вспомнил в связи с той прозаической книгой, о которой он рассказывал и которую я упоминаю в конце своих мемуаров.
11. Ради Бога, простите меня. Я не знаю, когда вы встретились с Павлом. Но если это было в тридцатом году, когда мы переписывались (с осени 1929), то вам могли встречаться мои письма и Вы не могли не знать об его ответах. Если вы встретились позже, то Васильев мог и не вспомнить обо мне. Я не с