ВИССИНГ Нина Матвеевна.

Голландцы в России

Раннее утро 6 февраля 1938 г. На крыльце 2 солдата в серых шинелях, в комнате мама взволнованно укладывает нас (сестру — 4,5 г. и я — б лет) в свою постель и говорит, что скоро вернется... Вернулась она через 8 лет.

Мои родители, Шумахер Эвердина Вейцевна и Виссинг Матвей Генрихович, по национальности голландцы, приехали в 1930 г. в СССР по приглашению ВОКСа (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей), чтобы оказать посильную помощь молодому государству в построении социализма. Отец был архитектором, а мать — бухгалтером, актрисой, машинисткой. В 1936 г. они приняли советское гражданство. К этому времени остальные голландские семьи решили вернуться домой, не желая оставаться в этой непредсказуемой стране. Моим родителям было очень трудно без языка найти применение своим знаниям и силам в России. Отец освоил язык достаточно быстро, а мама не знала его до конца жизни — говорила по-русски очень плохо, с большим акцентом.

Арест матери совпал с ее днем рождения. Ей исполнилось тогда 46 лет. Ее обвинили в КРД и антисоветской пропаганде. Когда я прочла это в ее деле, то была удивлена до глубины души. Женщина, не знавшая русского языка, и антисоветская пропаганда — несовместимые понятия, но ее осудили по ст.58 п.6 и п. 10 на восемь лет с поражением в правах. Мы, две маленькие девочки, остались одни и (опять узнала из дела) нас целый месяц не отвозили в детдом, до тех пор, пока не приехал отец, которого тут же в марте 1938 г. арестовали. Видимо, мы играли роль приманки. Теперь у нас никого не осталось, и мы попали в детдом в городе Богучар через какой-то детприемник. Я помню большое количество детей в странном помещении: сыро, серо, нет окон, сводчатый потолок. Сколько мы там были, я не помню. Много позже я узнала от отца, что это был Даниловский детприемник. Сейчас я думаю, что матери и нам было бы лучше, если бы нас отправили вместе с ней. Все это произошло в городе Энгельсе, куда мы приехали за три месяца до этих событий. Так была сломана жизнь четырех человек.

Отца выпустили раньше матери. Он разыскал нас летом 1940 г. в детском доме в городе Богучар Воронежской области, который расположен на слиянии рек Богучар и Дона. Детдом наш находился рядом то ли с тюрьмой, то ли с сумасшедшим домом и разделялся высоким деревянным забором с щелями. Мы любили наблюдать за странными людьми за забором, хотя нам это не разрешали. Летом нас вывозили за город на берег реки, где стояли два больших плетеных сарая с воротами вместо дверей. Крыша текла, потолков не было. С конька плетеной крыши свисали голые лампочки. В таком сарае помещалось очень много детских кроватей.

Кормили нас на улице под навесом. В этом лагере мы впервые увидели! своего отца и не узнали его, убежали в «спальню» и спрятались под кроватью в самом дальнем углу. Отец приезжал к нам несколько дней подряд, брал нас на целый день для того, чтобы мы привыкли к нему. Оказалось, что за время пребывания в детдоме я совершенно забыла голландский язык, на котором говорила совершенно свободно и была даже переводчиком у своих родителей. И, наконец, настало время нашего отъезда домой в Москву.

Отец придумал для нас увлекательное путешествие на байдарке по Дону. Ночевали мы в палатке на берегу, а днем плыли дальше вниз по течению. Это было интересно, а зачастую и опасно. Иногда мы останавливались на день-два около какой-нибудь деревни. Крестьянки не могли спокойно смотреть на молодого мужчину с двумя маленькими девочками. Несли, кто что может, и денег не брали. Доброта бесконечная. Особенно запомнился день, когда нас пригласили в избу и накормили так, что я до сих пор не могу этого забыть. Деревянный некрашеный стол, деревянные лавки у стола. Хозяйка поставила на стол глиняные, коричневые кринки с квашеным молоком и варенцом, дала деревянные ложки и домашний мягкий серый хлеб. Было очень вкусно! Прошло почти 60 лет, а я все это помню. Много можно еще написать об этой поездке и о людях, встречавшихся нам на пути. Доброта и стремление помочь сопровождали нас на всем пути. В этом путешествии наш отец показал, что он заботливый, внимательный, все умеющий делать человек. На поезд Сталинград — Москва мы должны были сесть на станции Иловля, где стоянка всего три минуты. Была ночь, мы с сестрой спали, подошел поезд, и отец, посадив нас полусонных в ближайший вагон, начал уже на ходу закидывать вещи (разобранную байдарку, палатку, рюкзаки...) в проходящие вагоны, сам же вскочил в последний вагон. А потом остаток ночи собирал по вагонам вещи и нас. Так мы вернулись домой в Москву. Была осень 1940 г. Я с ужасом думаю, что было бы с нами, если бы отец не нашел нас?!

Мы жили втроем в Москве в двухэтажном деревянном доме, где родителям дали комнату. Отец был высокий, красивый молодой человек, который умел делать все: он шил нам одежду, готовил еду, стирал и т. д. Но жить было очень трудно. Его, как иностранца, не принимали на работу или разрешали работать не более шести месяцев на одном месте. Зарплата везде была минимальной. Но он не падал духом и сопротивлялся ударам судьбы как мог. В нашем доме, ни тогда, когда мы были маленькие, ни тогда, когда уже выросли, разговоры на тему случившегося (аресты, ссылки, детдом) не велись, даже когда окончательно вернулась наша мама.

Она освободилась, отбыв 8-летний срок, в 1947 г., но жить с нами Москве не имела права. Она жила в городе Александрове (101 км) и старалась, как можно чаще приезжать к нам. В 1951 г. за нарушение паспортного режима (поездка к детям), встречу с иностранцами (нашим отцом) и по совокупности с первым арестом (РКД) она была арестована второй раз и получила 10 лет каторги, которые отбывала в Казахстане, как и в первый раз. Отца второй раз не тронули. После смерти матери ее подруга по каторге рассказала нам, что они жили в бараках вместе с уголовниками, работали на погрузке угля и один раз в неделю сутки работали в детском доме, где содержались дети заключенных. Она сообщила даже, что мама чуть не умерла в лагере. Ей сделали сложнейшую операцию — трепанацию черепа. Операцию делал старый профессор из Ленинграда, тоже заключенный. Все обошлось! Кстати, этот профессор советовал всем, если будет хоть малейшая возможность, съедать две сырые картофелины в день, чтобы поддержать свое здоровье. Имя этого человека я, к сожалению, не знаю.

И вот только после смерти Сталина в 1954 г. мама была с извинениями освобождена и получила маленькую комнату в коммунальной квартире, где соседкой была бывшая заключенная. В этом доме (Ленинский пр. 68) жили почти одни зэки. Они шутили, что их так поселили, чтобы легче собрать и в третий раз отправить на каторгу.

В 1992 г. мы с сестрой обратились в МБРФ с просьбой ознакомить нас с делами отца и матери. Нам позволили познакомиться с делами матери, но до сего дня не дают дело отца. Сейчас моих родителей уже нет в живых. Мама умерла в марте 1967 г., прожив в СССР 36 лет. Она очень хотела поехать в гости к родным в Голландии, но ее так и не выпустили. Отец умер в октябре 1987 г., прожив в СССР 57 лет. Оба похоронены на Донском кладбище. Оба стойко пережили все невзгоды, выпавшие на их долю в чужой стране.