ГОРЬКИЙ СКАЗ ОБ ОТЦЕ

В тот вечер отец, Варламов Семен Максимович, по обыкновению задержавшись в исполкоме, пришел поздно. Как впоследствии рассказывала моя мама, она несколько раз разогревала отцов ужин, поужинав сама в одиночестве, уже по привычке, и покормив меня, уложила спать.

На улице было тихо и чувствовалась какая-то напряженность, что ли...

Отец пришел, как всегда, неожиданно. Он улыбался, стараясь ничем не расстраивать маму, которая была на седьмом месяце беременности. Вообще отец был очень улыбчив и приветлив, редко хмурился. За ужином шутил, отвечал на вопросы мамы с усмешкой. Говорил, что на работе все идет нормально. Рассказал, что с товарищами обсуждали среди других и квартирные дела. На вопрос мамы — не пора ли и о своей квартире подумать — жили в старом ветхом деревянном доме, сказал, что есть несколько более нуждающихся семей. Потом, дескать, можно будет и о себе подумать.

Затем стал вдруг серьезным... У мамы екнуло сердце. Значит, не все так уж хорошо на работе и не безоблачно на сердце у отца. Само выдвижение его на должность председателя Баррикадского райисполкома было для мамы неожиданным. Был он классным токарем, работал на заводе «Баррикады», умел ладить с людьми,

был хорошим товарищем, любил жену и дочь, теперь вот ждал сына... Никогда отец не думал о карьере. И вдруг его выдвижение!

Когда он возглавил райисполком, в дом начали приходить новые люди. Что-то обсуждали, спорили, говорили возбужденно. Видимо, рабочего времени в те горячие, полные энтузиазма дни, не хватало.

Голос отца звучал чаще других и, как говорила потом мама, к его словам явно прислушивались. Особенно, когда он страстно возражал: «Нет, сначала сделаем Матвееву, он уже не молод. Надо человека отметить» или «Насчет распределения льгот: сначала проверим всех действительно нуждающихся».

Сам из рабочей семьи (из поселка Красный Стекловар Марийской области), отец всегда старался и умел поставить себя на место простого человека, подумать о его нуждах и заботах. Часто советовался с рабочими об их делах. По всему видно было, что люди любили отца. Видимо, был отец с кем-то чересчур откровенен. Верно, высказывал опасения или недовольство сгущающимися над страной тучами — было очень неспокойно. В верхах постоянно происходили какие-то непонятные народу перестановки. Вчерашние герои революции вдруг оказывались «врагами народа».

Многое потом вспоминала мама и горестно покачивала головой.

Когда же она высказывала свои опасения отцу, он одергивал ее: «Я знаю, что говорю. Иначе люди меня не поймут. Надо говорить правду, критиковать недостатки. Партия не осудит. Ведь Ленин и товарищ Сталин говорят о критике недостатков. Помнишь выска-

зывание товарища Ленина: «Лучший способ отпраздновать годовщину Октябрьской революции — это говорить о нерешенных проблемах ее». А как же можно решать проблемы без критики существующих недостатков?»

«Значит, была и критика...» — вспоминала потом мама.

А вот критики-то уже, оказывается, в эти годы не требовалось. Была голова, которая думала за всех и обо всех... Закусив удила, наше руководство упивалось победами первых пятилеток. Человек перестал быть основным объектом, ради которого делалось все и строилось. Он стал незаметным винтиком в государственном механизме, при необходимости можно было и просто выбросить...

В комнате, где сидели отец и мать, повисло тягостное молчание. Какой дать совет мужу? Он, видимо, ждал от мамы какого-то совета. Но какого и о чем? И куда пойти за советом? В райком? Но с секретарем райкома Костыговым с недавних пор отношения натянулись. А ведь совсем недавно бывали друг у друга семьями.

Отец никакой вины своей не чувствовал, но Костыгов стал вдруг сдержан, но и как-то странно прислушивался к словам отца и вроде бы доискивался тайного смысла в отцовых выступлениях на ответственных совещаниях.

Особенно стало это заметно, когда началась выборная кампания в Верховный Совет СССР — дело совершенно новое и незнакомое для выдвиженца из простых рабочих, каким был мой отец (кстати, в следственном деле отца в анкете какой-то судебный грамотей так и написал в графе «образование» — нисшее).

Мало помалу отец выдавил из себя главное. Сегодня, 23 апреля 1938 года, состоялся пленум РК ВКП(б). На нем выступил первый секретарь Костыгов и обвинил отца в неправильной организации выборной кампании, в умышленной неправильной организации выборов и только что не назвал отца «врагом народа». В те годы это было равносильно вынесению смертного приговора. Здесь же отец был исключен из партии...

Какой же надо было обладать силой воли, чтобы после всего этого, придя домой, шутить и улыбаться!?

Отец не успел договорить обо всем, что было на пленуме. Послышался шум мотора. У матери замерло сердце. В дверь требовательно постучали. Нетвердой походкой она подошла к двери. Отперла. Вошли трое в штатском.

«Варламов Семен Максимович? Вы арестованы. Распишитесь в ордере. Собирайтесь!»

(В деле отца подшит этот ордер, на обороте которого стоит твердая подпись арестованного).

Интересно, что ордер на арест был заготовлен еще 22 апреля, за день до пленума и исключения отца из партии. Не зря прислушивался к выступлениям отца, слегка наклонив голову, Костыгов.

Он верно рассчитал удар, вовремя подстраховался (или его подстраховали?..)

Мама рассказывала, что отец не чувствовал за собой никакой вины. Думал, что это ошибка — ведь надежда умирает последней. Уходя, он обнял жену, подмигнул, сказал, чтобы она берегла себя, не расстраивалась (легко сказать: «не расстраивалась...»).

Больше они никогда не виделись, прожив вместе всего четыре года.

Да, поистине все черные дела совершаются ночью... На следующий день, 24 апреля 1938 года, в нашей квартире был произведен обыск в присутствии понятого Соснина А. А. — человека случайного и почти неграмотного (его неразборчивая подпись карандашом стоит в протоколе обыска). В протоколе сказано, что при обыске присутствовал и мой отец. На самом деле отец уже был во внутренней тюрьме УНКВД. В протоколе была записана явная ложь, но это, видимо, не смущало следователей.

Согласно протоколу были изъяты паспорт отца, его военный билет, профсоюзный билет и какие-то личные записи.

Родился отец 14 сентября 1905 года в поселке Красный Стекловар Марийской республики в семье рабочего стекольного завода Максима Варламова, у которого было четверо детей: сыновья — Модест, Павел, Семен и дочь Агафья.

Образование мой отец получил лишь начальное — некогда было, т. к. рано пошел работать, да и денег в семье лишних не было.

Революцию семья встретила с надеждой на лучшее. А в 1927 году отец был призван в Красную Армию и по 1929 год служил в кавалерии. Уволен в запас с хорошими характеристиками в звании младшего начсостава 85-й категории и в поселок уже не вернулся. Поехал в Сталинград, как-тогда поступали многие. Город рос, строились новые заводы. Выучившись на токаря, он стал кадровым рабочим на заводе «почтовый ящик 221», как тогда назывался завод «Баррикады». В 1931 году был принят в партию. В те годы в партию без разбора не принимали. Принимали только лучших...

Шли годы. Появилась веселая добрая женщина. Звали ее Лизой. В 1934 году мои родители поженились. В 1935 году родилась я. Как молодоженам выделили им двухкомнатную квартиру в деревянном доме над Волгой по улице Урицкого, 17. Не шикарная, но теплая и стараниями мамы — уютная. Как недолго мы прожили в центре нашего любимого города. Еще в 1933 году отец был назначен помощником начальника цеха № 3 завода «Баррикады». А в 1936 году был единодушно избран рабочими парторгом этого же цеха. Этой чести в те годы удостаивались действительно лучшие.

Следующей ступенью невольной «карьеры» отца было его членство в парткоме завода, откуда его рекомендовали на должность председателя Баррикадского райисполкома.

Думаю, что если бы отец знал, чем кончится его «карьера», то взял бы самоотвод. Но он верил в людей, в партию, был честен и доверчив, не принимал лжи и обмана, и шел туда, куда его посылала партия.

В 1936 году на «Баррикадах» был арестован Демиховский, обвиненный в соучастии троцкистско-зиновьевской оппозиции.

В тот год этот арест прошел как-то незамеченным. Посчитали, что это ошибка. Люди тогда горели революционными идеями, были как никогда патриотами, верили в счастливый завтрашний день.

Однако Демиховского никто больше никогда не видел...

В 1937 году были арестованы сразу парторг цеха № 12 Говя-шов, а по его показаниям — Чегодаев Кузьма Дементьевич — мастер цеха № 2, Баринов Яков Александрович — заведующий индпошивом.

Машина репрессий набирала обороты.

В том же 1937 году были арестованы директор завода Будняк (реабилитирован 14 апреля 1962 года), Макаров — секретарь завкома ВКП(б), Укконэ — председатель завкома союза завода, Иванов — директор дома культуры, Смоляк — фрезеровщик цеха № 3, Сальников — новый директор з-да «Баррикады», Голованчик — начальник цеха № 6, Михалев — начальник мартеновского цеха, Арсентьев — начальник цеха № 15, Микшун — новый председатель завкома профсоюза, Станг — председатель бюро секции ИТР, Слободчиков — начальник ОТК, Романов — начальник термического цеха, Яцовский — начальник химлаборатории, Шеньян — начальник механического цеха, Щукина — секретарь бюро ИТР, Шембик — инженер электроцеха, Карасев — начальник цеха № 3, а также Турянский, Дудин, Овечкин, должности которых в протоколах не указаны.

Завод был, таким образом, обезглавлен.

В начале 1938 года были арестованы после допроса Укконэ (протокол от 21 февраля 1938 года), Мартинковский, Соболь В. С., Елистратов С. А., Лысенко П. Д., МухинаЛ., Сапрыкин Н., Стонек Арон — секретарь комсомольской организации.

Характерно, что в протоколах полностью не указаны ни имена, ни отчества, ни должности взятых под стражу. Впечатление такое, что людей брали скопом, без разбора.

Среди арестованных был некто Дубровин, который показал, что на заводе был заговор против жизней Молотова, Ворошилова, Жданова и Орджоникидзе.

С целью реализации заговора в Москву организовывались командировки разных работников завода.

Мой же отец ни в одной командировке не участвовал и никогда не говорил с мамой о каких-то заговорах, хотя ни в чем от нее не таился.

Только Говяшов в одном из протоколов допроса показал, что отец как-то сказал ему: «Сколько рабочий ни работает и план выполняет, а жрать все равно скоро будет нечего!!»

Неужели эта фраза поставила его жизнь на карту?..

Первый допрос сняли с отца 25 апреля 1938 г. во внутренней тюрьме УГБУ НКВД Сталинградской области, которая находилась над Волгой между мельницей Гергардта и бывшим пивзаводом. Ныне здесь улица Чуйкова и стоят шикарные дома — дома на крови жертв политических репрессий...

На первом допросе младшим лейтенантом Г. Б. Ковалевым была заполнена анкета на Варламова С. М., где в графе «партийность» значится, что он состоял в партии с 1931 по 1938 годы и исключен из партии 22 апреля 1938 года. Между тем, пленум бюро райкома и исключение отца из партии состоялось 23 апреля 1938 года, а 22 апреля того же года был заранее заготовлен ордер на арест отца. Что это? Очень, видимо, торопились товарищи из НКВД.

И кому надо было именно накануне тяжелейшей войны развертывать в стране уничтожение честных, преданных Родине работников?

Всего по делу отца было проведено 5 допросов: 25 апреля, 29 апреля — 2 допроса, 10 мая, 11 мая 1938 года.

Отец провел в тюрьме долгих 97 дней. Между жизнью и смертью.

Мать даже не знала, где находится отец, и регулярно носила передачи в тюрьму на Голубинской. Передачи брали, ни слова не говоря. И лишь однажды передали ей «обратно» какую-то окровавленную рубашку и туфли, которых у отца никогда не было.

Какое издевательство над женщиной, к тому же беременной!..

29 июля 1938 года отец был судим «тройкой» и приговорен к расстрелу.

Из протоколов допросов так и не ясно, какое же предъявили отцу обвинение и каких «признаний» от него добивались.

Имущество, естественно, конфисковали.

Тройку составляли Орлов, Колпаков, Климин. «Суд» продолжался 15 минут.

Ночью того же дня приговор был приведен в исполнение...

В одном из документов дела отца по обвинению по ст. 58 п. 8— 11 сказано «Вещественных доказательств по делу нет». И подпись: Поль. Значит и в те годы, по тем делам, были честные люди, которые хотели разобраться в следствии. Но их, видимо, было очень мало. Обвинители Попов и Сак подписали свое согласие с приговором.

В папке имеется еще один документ, подтверждающий фальсификацию всего дела. Это справка от 22 января 1962 года за подписью старшего помощника прокурора области Якименко, где сказано: «За нарушение соцзаконности и фальсификацию следственных материалов приговором военного трибунала войск НКВД Сев-Кавказского военного округа от 21—23 августа 1939 года Сак А. В. осужден на 7 лет ИТЛ». В той же справке указано, что был расстрелян и Шаров Н. Д. — начальник УНКВД по Сталинградской области...

Безжалостная система тасовала людей, как колоду карт, уничтожая одних руками других, а затем уничтожая и исполнителей.

Террор начался после покрытого тайной убийства С. М. Кирова.

1 декабря 1934 года было принято Постановление ЦИК СССР о борьбе с троцкистско-зиновьевской оппозицией. Оно вызвало волну разоблачений «врагов народа», сформулировало само понятие «враг народа», открыло путь к сведению счетов между людьми, стало началом шествия ВКП(б) к авторитаризму. С демократией было покончено. Советы стали простой символикой.

Арест отца произвел потрясающее впечатление на маму. (На всю жизнь она как-то замкнулась и очень неохотно говорила на эту тему).

17 июля 1938 г. у нее произошли очень тяжелые роды, после чего она ослепла на какое-то время.

В начале августа 1938 года к ней явились «люди в штатском» и произвели новый обыск, но ничего не нашли. Скорее всего это было обычное в те годы запугивание родственников репрессированных.

Составили протокол, что мама ослепла после родов и имеет на руках двух дочерей — 3 лет и новорожденную, что у нее есть подтверждающий болезнь бюллетень от врача.

Но в октябре 1938 года ее вызвали в УНКВД и предложили выехать из Сталинграда в один из районов области в 24 часа.

Так началась ее двухлетняя ссылка в Арчеду (с 15 ноября 1938 г. по 10 ноября 1940 г.) под гласным надзором НКВД, с ярлыком «жена врага народа». Имущество было конфисковано, и у мамы оставалось только кое-что из носильных вещей.

Летом 1963 года мы с мамой ехали в трамвае в центр города. Вдруг к нам подошел незнакомый пожилой мужчина, который до того долго к ней присматривался. Они тихо заговорили о чем-то, после чего мы изменили свой маршрут и оказались на центральном кладбище.

Как я потом узнала от мамы, это был бывший работник НКВД. Кто знает, чем он в те годы занимался?..

Он показал нам место, где зарывали расстрелянных «врагов народа».

Может, совесть заговорила в нем в тот час.

Неподалеку копались могильщики. Рыли кому-то вечное обиталище. Из земли время от времени выбрасывались то череп, то челюсть, то еще какая-нибудь человеческая кость. Это, видимо, кости тех, кто по сей день не имеет пристанища в нашей исстрадавшейся грешной русской земле. Кто не погребен и уже не будет погребен по-человечески никогда. К кому родственники никогда не придут на могилку.

Сколько их на Руси, таких безымянных могил?..

Немало лет прошло с тех тревожных пор. Рухнул тоталитарный режим. Справедливость вроде бы восторжествовала. Кто-то из прежних исполнителей умер, кого-то постигла справедливая кара. Смерть примирила всех — и палачей, и их жертвы.

Но спокойно ли сейчас в нашей стране? Нет. И сейчас льется кровь на окраинах и в центре России. Людей убивают прямо на улице, в подъезде, в собственной квартире. И конца этому не видно. И погибают чаще всего хорошие, законопослушные люди. Развернут настоящий террор против журналистов, против просто честных людей. Гибнут люди, которых знает не только Россия, но и весь мир: Александр Мень, Дмитрий Холодов, Владислав Листьев. Кто следующий?

И когда наше правительство, провозгласившее создание правового государства, возьмется, наконец, за наведение порядка в стране? И возьмется ли вообще? Будет ли положен террору конец в России?..

Скажи мне, Россия, как можешь ты жить

В крови до сих пор и в терроре?

Как можешь в крови сыновей ты растить

На русском великом просторе?

Ужели простор для того тебе дан,

Чтоб в страхе народ задыхался?

Чтоб кто-то казнил без суда и обман,

Как черный туман, расползался?

Ужель твои дети родятся на свет,

Чтоб биться в руках изуверов?

Шептать про себя: «Значит правды-то нет

В России — стране маловеров?..»

И ложью властей предержащих уста

Пропитаны злом и обманом,

А люди со страхом все шепчут: «Не та,

Россия, ты вся под дурманом...»

Когда же вздохнешь ты свободно от пут,

Тюремные цепи развеешь?

Ведь годы так быстро вперед нас несут,

Что вдруг ты опять не успеешь?

Опять не успеешь за тем, кто вперед

Стремится из мрака на волю.

И вновь твой покорный и робкий народ

Погрузится в темную долю?

Иль снова диктатор, народ обманув

Своими речами, обманом

Взберется на трон и, личину стряхнув,

Обычным предстанет тираном?..