«…мне довелось читать столько исповедей…»
«…мне довелось читать столько исповедей…»
Вачаева В.П. «…мне довелось читать столько исповедей…» // О времени, о Норильске, о себе… : Воспоминания. Кн. 9 / ред.-сост. Г. И. Касабова. – М. : ПолиМЕдиа, 2007. – С. 53–62 : портр., ил.
За 20 лет работы в Музее освоения и развития Норильского промышленного района мне довелось читать столько исповедей, которые потрясали, удивляли, ужасали и восхищали. Поразительно мужество Человека в нечеловеческих условиях...
В 1989 году в норильском музее состоялся вечер, который назывался «Свеча милосердия», а посвящен он был медикам Норильлага. Зигурд Генрихович Людвиг, Серафим Васильевич Знаменский и Игорь Борисович Паншин не только поделились воспоминаниями о работе в Центральной больнице лагеря, но и каждый из них поведал историю своей жизни, насколько это было возможно за 30-40 минут.
Они очень разные, эти люди, и по-разному говорят о прошлом: доктор Людвиг — с глубокой болью, доктор Знаменский — с налетом философии, доктор Паншин — с элементом самоиронии. Их объединяет то, что они были, есть и будут, пользуясь выражением Игоря Борисовича, людьми определенного морального уровня. Часто от них зависела жизнь и судьба товарищей по несчастью. В «Медицинской газете» Давид Кугультинов вспомнил еще одного лагерного доктора, Антона Иосифовича Янулявичуса, интеллигента и умницу, добившегося, чтобы Кугультинова перевели в лагерную больницу, и тем спасшего жизнь поэту.
Вчитайтесь в три исповеди, общим действующим лицом которых стала Центральная больница норильского лагеря, организованная 14 декабря 1939 года.
ПРИКАЗ № 430
В целях улучшения лечебной работы... и обеспечения заключенным специализированной медицинской помощи приказываю:
организовать Центральную больницу в составе трех отделений — терапевтического, хирургического и инфекционного;
передать под Центральную больницу стационары 3-го я 4-го лаготделений и дом № 14 на Заводской ул.
Начальником Центральной больницы назначить врача вольнонаемную Слепцову Александру Ивановну.
Старшим ординатором терапевтического отделения назначить врача заключенного Розенблюма Захара Ильича.
Волохов
14 декабря 1939 г.
пос.Норильск
Зигурд Людвиг: "... я был осуждён и этапирован в Норильск... к моему счастью"
Родом я из Брянска, учился в 1-м Московском медицинском институте. С началом войны, будучи студентом 5-го курса, был выслан вместе с семьей, работал в колхозе, потом была мобилизация в трудовую армию: Челябинск, Бакалстрой, медсанчасть... Затем решением Особого Совещания я был осужден и этапирован в Норильск... к моему счастью. Я это говорю совершенно серьезно, потому что, если бы я не попал в Норильск, может быть, я и не жил бы сейчас. Пусть мне простят мой дрожащий голос, потому что старость и склероз выражаются в повышенной чувствительности, а мне 70 лет.
Центральная больница лагеря, в которой я имел честь работать, для меня началась в Красноярской пересылке, на станции Енисей. Туда приехали Сергей Михайлович Смирнов, зам. начальника санитарного отдела, и Вера Ивановна Грязнева, врач, произвести отбор, чтобы не везти в Норильск тех, кто к Северу негоден. Медикам пересылки Смирнов прочел доклад о кишечных заболеваниях, а Грязнева рассказала об организации лечебного дела в Норильлаге.
По моей просьбе хирург Виктор Алексеевич Кузнецов, такой же зэк, как и я, в процессе вскрытия трупов обучил меня тонкостям некоторых неотложных операций. Но учил меня не только он...
Уголовники учили «бескорыстию»: подходили группой к политическому, предлагали снять хорошую одежду, обувь. Тех, кто цеплялся за свое имущество, забивали до смерти досками, оторванными от нар. В результате «пожертвований» я стал ходить в кальсонах, выкрашенных химическим карандашом, в изношенном полупальто, в шапочке, связанной мною из ниток, выдернутых из старого одеяла. Тощий, небритый, я казался стариком, и когда пришел на доклад Смирнова бритым, он не узнал меня: «А где старичок в синих штанах?»
Перед отправкой очередного этапа в Норильск появилась масса симулянтов и членовредителей. Заключенные засыпали себе в глаза порошок, сделанный из химического карандаша (и часто слепли), пили «химию», курили разные смеси из лекарств и снадобий, полученных за проволокой, чтобы вызвать болезненные явления. Медики были между двух огней, ибо начальник хотел побольше отправить этапом на Север.
В конце сентября 1943 года с последним этапом меня на «Серго Орджоникидзе» отправили в Дудинку. Охрана отобрала у нас, двух медиков, во избежание нарушений все инструменты, а в трюме находился больной с распухшей щекой, изнемогающий от зубной боли и лихорадки. В Китае народные лекари рвут зубы пальцами, которые упражняют с детства. Соображаю: «У всех авитаминоз, зубы держатся слабее, чем у здоровых. Значит, только чтобы не укусил!»
Принял меры — и зуб у меня в руках! Больной сплевывает гной с кровью и шепчет: «Как хорошо!»
В Дудинке нас всех гоняли на лесобиржу, чтобы вытаскивать бревна из воды и подавать к подъемнику. Возвращались мокрые. Едва хватало сил подняться на обледенелый крутой берег.
В Норильске меня отправили на рудник открытых работ (РOР), в 10-е лаготделение. Я получил барак стационарных больных. Вел амбулаторный прием вечером после работы и утром перед разводом с хирургом Угаровым и терапевтом Бернфельдом (из Польши). Главными заболеваниями были переохлаждение и пневмония. В холодную погоду поступало по восемь-двенадцать больных, двое-трое к утру умирали.
Переохлажденным кроме всего прочего внутривенно вводили раствор глюкозы-фруктозы, который готовили в бактериологической лаборатории санэпидемстанции. А для лечения цинги применяли густой хвойный экстракт и напиток из дрожжей и отрубей. Эти средства получал каждый заключенный. СЭС строго следила за содержанием витаминов в «квасе». Вскоре тяжелые формы цинги, пеллагры, бери-бери и других авитаминозов практически перестали встречаться.
В стационарах давали импортную аскорбиновую кислоту, но она полностью не излечивала, а только ослабляла цинготные явления. Секрет успеха хвои и весенних ольховых листьев — в сочетании необходимых факторов.
Помню, как медиков РОРа и других лаготделений собирали на конференции. Доклады читали врачи ЦБЛ Леонард Бернгардович Мардна, Захар Ильич Розенблюм и др.
Однажды я стал жертвой коварства. Врач кислородной станции привез на санях и спихнул мне больных с фальшивыми диагнозами. Чтобы разместить их в переполненном стационаре, пришлось делать внеплановую выписку. Один из выписанных в белье при сорокаградусном морозе побежал через все лаготделение к начальнику Шошкину, который люто ненавидел медиков, и тот, не вникая в суть дела, приказал водворить меня в штрафной изолятор на 10 суток. Штрафников водили строить дорогу за горой Шмидта. Норма на день: накайлить 50 тачек грунта и вывезти на расстояние свыше 50 метров. Я выбился из сил и на обратном пути не поспевал за бригадой. Меня оставили одного. Я шел и внушал себе: «Если упадешь — умрешь». Когда доплелся до вахты, то увидел всю бригаду: ее не пускали в зону без меня. Накинулись, избили...
После ШИЗО меня перевели в 7-е лаготделение, обслуживавшее промплощадку никелевого завода. Начальником санчасти была юная В.П.Проходная, ставшая впоследствии Рознатовской. Здесь же я познакомился с прибалтийскими медиками. Санчасть была хорошо оснащена, уровень обслуживания больных много выше, чем на РОРе.
В связи с эпидемией венерических заболеваний и нехваткой специалистов меня отправили на стажировку. Поликлиника вольнонаемных и ЦБЛ на улице Заводской соединялись галереей. Рядом находилось 5-е лаготделение. В одном из его бараков я и жил. При отделении была поликлиника, в которой принимали больных и врачи ЦБЛ. Они жили в улучшенном бараке, а ведущие медики (Л.Б.Мардна, В.А.Кузнецов, П.Е.Никишин) — в комнате при морге. Морг был научным центром со своим анатомическим музеем. После работы в морге собирались, чтобы почитать, поиграть в шахматы, побеседовать за вязанием веревочных шапочек для продажи.
Здесь же работали курсы для средних медработников. Павел Евдокимович Никишин, заведующий моргом, организовал занятия на очень высоком уровне. Кстати сказать, освобождавшиеся из лагеря медики жили при морге месяцами, ночуя на столах вскрытия, а потом уже расходились по найденным местам обитания: балкам, баракам, производственным помещениям.
Каждое утро конвой отводил заключенных на работу в поликлинику, а вечером приводил обратно в ЦБЛ.
В венерологическом кабинете работала Анна Родионовна Зубкова, научившая меня диагностике сифилиса, но еще больше показала, каким высоконравственным человеком должен быть венеролог. В минуты затишья я уходил к Илье Захаровичу Шишкину, который позволял мне выполнять некоторые лечебные процедуры самостоятельно. Вечерами заглядывал в палаты к Станиславу Игнатьевичу Туминасу, специалисту по различным осложнениям, особенно связанным с плохой переносимостью мышьяка и ртути. Антибиотиков тогда Норильск не получал.
После стажировки мне выделили два барака амбулаторных больных и два дизентерийных барака, поручили делать осмотр всех прибывающих с этапом, периодические проверки женских зон. Спустя годы я с удовлетворением узнавал, что мои больные, прошедшие полный курс лечения, выздоровели и имели здоровых детей.
Осенью 1945 года меня назначили начальником санчасти на рудник 3/6. Стационар там вел врач С.В.Знаменский, так что мы с ним знакомы 44 года, а с биологом И.Б.Паншиным — 43, со времени моей службы в санэпидемстанции, где я участвовал в организации бактериологических анализов и анализов крови на наличие венерических заболеваний. В СЭС работали очень сильные специалисты: химик А.К.Пиккат, бактериолог А.И.Душин...
После ухода в вольный сектор С.И.Туминаса меня перевели на его место в ЦБЛ, где я получил несколько палат в главном корпусе и несколько коек в бараках для терапевтических больных. В.И.Грязнева прилагала много усилий для развития ЦБЛ. Начальник САНО А.А.Золотарский, его заместитель С.М.Смирнов полностью поддерживали Грязневу. Кроме Веры Ивановны начальниками ЦБЛ работали Е.И.Урванцева, О.И.Атарова, Г.А.Попов...
При больнице были подсобные хозяйства: теплица, свинарник, мастерские, прачечная, пошивочная, был здесь и свой конференц-зал. В 1948 году ЦБЛ с улицы Заводской переехала в новую зону, под рудник 3/6, сейчас засыпанную отвалами «Медвежки». На новом месте фонд коек возрос до 500.
В ЦБЛ поражал подбор кадров: ни одной санитарки без образования! Кочегаром в котельной работал эстонец (В.Вяли? А.Нео? — Ред. ), бронзовый призер Олимпийских игр 1936 года по борьбе. Санитаром в морге работал В.Н.Дмоховский, в прошлом, до революции, офицер, а после лагеря преподаватель физики в старших классах норильской школы. (Его дочь Мария Владимировна в 1949 году стала окулистом в ЦБЛ и в больнице для вольнонаемных.) Медсестра Е.А.Керсновская, агроном и художница, знала одиннадцать европейских языков.
Врачи, отбывшие заключение, то оставались работать в системе лагеря, то переходили в вольный сектор, поэтому четкой границы между больницей лагеря и больницей поселка не было.
Большинство врачей ЦБЛ читали медицинскую литературу на иностранных языках, при больнице поселка была хорошая библиотека, которой пользовались и врачи-заключенные. Ведущие врачи охотно делились знаниями с менее опытными коллегами. Окулист Альфред Янович Дзенитис разрешил мне помогать на его приемах, а потом привлек к участию в глазных операциях. У него же учились В.И.Грязнева и М.В.Дмоховская. Ф.М.Даугирдас прошел курс у Н.Н.Сухорукова, а потом передал мне практические приемы обследования и лечения лорзаболеваний. Позднее нашли пособие «Пур пратисьен» («Для практиков») и через полгода беспощадного обучения у Е.А.Керсновской я стал свободно читать французские тексты и говорить почему-то с гасконским акцентом.
Упражнения на трупах у добрейшего П.Е.Никишина сделали меня уверенным в своих силах. Позднее пришли книги русских специалистов, и я стал делать ювелирные операции. Например, восстановил голоса двум женщинам подсадкой кусочка реберного хряща под парализованную голосовую связку. Они заговорили прямо на операционном столе. Голос я им настраивал, как музыкальный инструмент, меняя длину вводимого кусочка.
В.А.Кузнецов научил меня пользоваться интроскопами, я извлекал кости из пищевода, куски провода из мочевого пузыря и др. Виктор Алексеевич включал меня в графики своих дежурств, назначал ассистентом на полостные операции — так я стал разносторонним хирургом.
Евгений Данилович Омельчук, окончивший медицинский факультет в Праге, уступая Виктору Алексеевичу в технике операций, превосходил его в методике обследования, в логике обоснования диагноза. Быстро набирались опыта выпускники мединститутов Н.В.Горбунова, М.И.Морозова, К.Н.Чернявцева и др.
Медикам приходилось сражаться сразу на двух фронтах. Некоторые оперуполномоченные и начальники лаготделений вмешивались в решения врачей: отменяли освобождения от работы, запрещали направлять в ЦБЛ с острыми заболеваниями. Итогами таких мер были инвалидность и смерть. Жертвами чаще становились женщины, особенно молодые, красивые.
Уголовники, ненавидевшие труд, придумали целую систему симуляции и членовредительства, методы искусственного истощения. Вызывали заболевания кожи, лихорадку, сердечную недостаточность. На штрафном лагпункте Каларгон была такса за «услуги»: отрубить палец — одна пайка хлеба, отрубить руку — три пайки хлеба. И «клиенты» находились.
Врачам неоднократно угрожали расправой и оперуполномоченные, и уголовники. Несколько медиков пытались покончить с собой. Не удалось спасти Угарова, Макарса, зубного врача Люцию Францевну. Врача Миткуса зарезали на кислородной станции. Были случаи резни между уголовниками даже в ЦБЛ.
Естественно, я упускаю много интересного, например, как доктор Кавтеладзе устраивал претендентам на место хирурга в ЦБЛ проверку боем. Приглашал ассистировать при операции, потом внезапно командовал: «Дальше оперируйте сами!» Некоторые расписывались в своей непригодности к большой хирургии. Кузнецов же такую проверку выдержал блестяще, и Кавтеладзе уступил ему свое место.
Виктор Алексеевич виртуозно выполнял сложнейшие операции по созданию искусственного пищевода из тонкой кишки у женщин, пытавшихся отравиться едкой щелочью из аккумуляторов (пищевод и входная часть желудка оказывались тяжело обожженными и подлежали удалению). Он подготовил и защитил кандидатскую диссертацию на тему из проктологии, где было рассмотрено около ста способов операции и предложено два своих способа. Переводы с иностранных языков (даже с португальского) для диссертации сделала Е.А.Керсновская, она же выполнила часть рисунков, а другую часть — больная О.Е.Бенуа, из рода известного русского художника.
Туберкулезное отделение вел эстонец Реймасте. Это был внешне очень сдержанный, но чуткий врач. В сложных случаях А.В.Миллер на консилиум предпочитал вызывать именно его. Даже в условиях Норильлага Реймасте удавалось излечивать больных с кавернами легких.
Большой популярностью у вольнонаемных и заключенных пользовался психиатр Алексей Георгиевич Гейнц. Он успешно отсеивал истинных больных от симулянтов, считавших, что чем больше глупостей они сотворят, тем скорее специалисты поверят, что они больные. Психических больных вели также врачи Арканов и Семенченко, фронтовик.
Отлично работала «скорая». Врач перед выездом из лаготделения обязательно звонил в ЦБЛ, чтобы персонал мог приготовиться. В мое дежурство главврач «Скорой помощи» Иллария Арсентьевна Шиляева сообщила, что привезет раненного ножом в сердце и живот. Через 20 минут больного прямо из машины подняли на операционный стол. Наркоз давал А.Я.Дзенитис, ассистировал терапевт Х.М.Давудов. Я наложил четыре шва на рану сердца. Кровь из грудной полости была собрана, процежена и внутривенно введена больному, были также наложены швы на желудок и печень. Через неделю больной Микашвили самовольно встал с постели.
В октябре 1952 года меня освободили из лагеря, определив пожизненную ссылку — поселок Норильск. В Горлare полковник на меня кричал, называл фашистом и угрожал расправой за то, что я, спасая жизни людей, делал это без диплома... А с известием о процессе над кремлевскими врачами началось шельмование медиков и в Норильске.
Я жил в морге и подыскивал себе работу. От приглашений в Дудинку и в Игарку пришлось отказаться: диплом! По протекции бывшего моего больного, спасенного от горловой чахотки при наличии каверн в обоих легких, я стал монтером в цехе связи комбината.
В 1955 году, когда я отвозил жену рожать, в Москве зашел к директору своего института: не допустит ли к сдаче экзаменов экстерном? Не примет ли на последний курс?
Он ответил вежливым отказом...
В 1956 году я поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт и в возрасте 45 лет получил диплом инженера-электромеханика.