Письма (август 39- декабрь 45 года).

 

 

Стучат колёса слово «никогда».

Чужая жизнь назад несётся, мимо.

 

Дымят чужие сигареты

 

Озябшими руками к печке

 

Что преходяще? Что бессмертно?

Наш старый дом с теплом и светом –

И круг волшебный вновь возник.

 

 

39 год.

12 августа 1939 года.

Помните 2 апреля 38 года, когда с маленьким чемоданчиком я ушла из того дома насовсем. Если бы мне пришлось жить ещё 100 лет, я бы не забыла эту ночь. Вечером я поздно задержалась у Оли и вы беспокоились, т.к. я никогда ведь нигде не застревала. И Юрик не спал, когда я пришла от Оли, бегал меня встречать во двор, а когда за мной пришли, говорил: «Я знал, что это будет сегодня». Я помню, как сладко, сладко потянулась Танюша и долго не могла открыть глаза – а мне надо было сообщить, что я ухожу. А Катюшка водила за мной такими серьёзными глазами. Я взяла её на руки, потом сидела с вами обнявшись на красном диване, а чужие люди рылись в книгах. Аня плакала, Юрик тоже хлюпнул сначала, говорил только: «Я не буду плакать, только скажи мне самое главное – когда ты вернёшься?» Дорогой мой! Я не могла сказать тебе самого главного и сейчас не могу. А Танюшка прижалась ко мне, насупилась и бурчала: «Ты к папе едешь?» Мама ходила из угла в угол, собирала мне какие-то вещи и всё старалась сказать что-то самое важное. Но держалась так твёрдо и хорошо.

А что было главное? Что мы любим друг друга, что должны поддерживать друг в друге бодрость и веру в будущее. Я написала вам, детки, пару слов. Чтобы вы могли читать их, когда меня не будет с вами. Вы вышли на площадку и стояли там. Я успела сказать: «Не теряйте чувства юмора!» - и меня увели.

Я села в машину, махнув вам, а вы стояли на подоконнике и махали мне.

На Лубянке я только переночевала. На слдующий день меня перевезли в Бутырки. Там пробыла два месяца. За это время получила от вас 2 передачи, а вот после приговора (20 мая) я писала домой, что мне прислать на дорогу из вещей. Другие получили, а я нет, и денег не получила. Это меня тревожило, а потом, в пересылке, встретила Смиттен, она мне сказала, мамочка, что тебя видели в какой-то шестой камере. И вот тут, первый раз за всё время, я заревела. Пять месяцев я искала твои следы и не находила, и всё же мучалась сомнениями и только в октябре получила официальное сообщение, что ребята находятся на твоём иждивении и живут по старому адресу. И после этого, хотя мои друзья уверяли меня, что могу теперь быть спокойной, я ещё не вполне поверила. И только к маю 39 года я получила вашу телеграмму, а потом письмо. Но не первое. Первые письма пропали.

Допросов никаких у меня не было, просто следователь мне заявил, что как жена я должна знать о контррев. деятельности мужа и отвечаю по статье 38-8 через 17, т.е. знала, но не донесла. На что я сказала, что знала только о революционной деятельности мужа. Разговор был типичный для всех «жён». Т.к. до вызова я сидела в Бутырках чуть ли не 2 месяца, то точно знала, что мне скажут – всем «жёнам» одно и то же.

После приговора ещё 10 дней просидела в часовой башне и была отправлена в Карагандинский лагерь, Акмолинское отделение, куда и прибыла 13 июня. На другой же день пошла с группой из нашего этапа на кирпичный завод, где возила тачку с глиной и кирпичами полтора месяца. После этого побыла недолго на всяких разных работах: потом на ферме – сперва фуражиром, потом учётчиком, потом зоотехником. Об этом я уже писала.

Сейчас надо кончать письмо. Целую всех.

Ма.

 

Вот эти слова, которые мама написала и оставила на столе для нас. Конечно, мы сохранили их и читали.

«Дорогие мои ребятки!

Приходится мне оставить вас на время, я думаю, на очень короткое время. Я знаю, что вы мои хорошие умненькие детки, и потому буду всегда думать, что вы без меня особенно будете стараться делать всё и вести себя так, как я вас просила. Очень и очень прошу вас.

Жить дружно между собой.

Хорошо учиться и вести себя в школе.

Быть ласковыми и послушными дома с бабушкой.

Помогать бабушке и Ане и Унди.

Ма».

Бабушкиным почерком приписано: писала Женя в ночь с 2го на 3ее апреля 1938 г.

Хочу привести ещё 2 письма, которые мы получили в июне 1938 года. Проезжая Свердловск, мама бросила нам крошечную записку с просьбой переслать по нашему адресу. Добрые люди подобрали эту записку и переслали. Мама пишет: «Дорогие мои мама и детки! Проезжаю Свердловск. Я здорова. Хочу скорее узнать, что с вами со всеми. Не беспокойтесь обо мне. Напишу с места. Целую всех».

Вторую записку мама бросила дальше, с дороги. Её подобрали дети и тоже отправили по адресу. Детским почерком написано: «Мы нашли эту бумажку 7 июня под городом Свердловском».

Мама пишет: «Дорогие деточки! Я здорова. Хочется знать как вы там без меня живёте все. Целую всех и обнимаю крепко. Обо мне не беспокойтесь, всё будет хорошо. Мама».

Так мы узнали, что мама едет в лагерь.

«Дорогие мои! Я, вероятно, на днях переменю адрес. Тоже буду работать по специальности, в другой точке. Не тревожьтесь, если будет заминка в письмах. Надеюсь, что посылку вашу мне перешлют. Большое, большое спасибо за неё. Она кажется мне особенно заманчивой, особенно в части валенок и сахара. Да и всё, что ты пишешь, мама, очень хорошо.

Пока целую и обнимаю. Привет всем друзьям, кто меня помнит и любит немножко. Ещё целую. Женя».

«Пусть н.г. принесёт вам много хороших вещей и исполнения самых заветных мечтаний. У меня одно желание – быть опять всем вместе. Последнему вашему письму так обрадовалась, что передать невозможно. Ведь это значит, что папа жив! Но вы должны мне ясно написать обо всём – кому писали, от кого ответ, что собираетесь делать дальше. М.б., надо послать денег – на пробу.

Последние карточки в новом доме мне очень нравятся. Особенно приятно видеть вас рядышком у Гани за столом. Юрик, мне очень нравится, как ты распорядился своим заработком. Так и надо – отдать бабушке. Насчёт твоей любви к Маяковскому – я на твоей стороне. Только зачем обижать старика Жуковского. Я, например, его вполне уважаю и никаких конфликтов с Маяковским из-за этого у меня нет. Я всё жду твоих сочинений и ты давно мне не рисовал. Если вы прочли моё письмо Павлу, вам могло показаться, что мамочка ваша тронулась. Но это не так. Вы, конечно, сами не хотите, чтобы я только ныла и вздыхала. Мне есть о чём вздыхать, детки, милые. И бывает очень тяжело, но что же делать. Надо жить и сохранять бодрость и веру в то, что все наши испытания окончатся хорошо. А пока старайтесь быть хорошими товарищами, школьниками, заботьтесь о бабушке и друг о друге и я буду немножко счастлива и горда, что у меня такие ребята.

Сейчас уже поздно, иду домой в надежде, что под подушкой найду письмо. Это чудесное ощущение, когда лезешь под подушку, а потом щупаешь, есть ли карточка и толстое ли письмо, а потом смотришь, а потом читаешь. Но так я ищу письмо 30-31 раз в месяц, а нахожу раза 3-4 всего. Ну, пока хватит нотаций.

Целую крепко всех».

«Моя дорогая мамочка! Я сейчас в пути, нахожусь на пункте, откуда получу новое назначение на работу. Точного адреса пока не знаю, но обязательно напишите хотя бы открытку на Долинское почтовое отделение, п/я 246. Перед отъездом очень удачно получила посылку. Поэтому была тепло одета и имела что поесть и сейчас ещё имею. Валенки – просто спасение, иначе даже не представляю, в каком виде доехала бы до Акмолинска, до поезда. Ведь морозы здесь 50 градусов.

Перед отъездом получила письмо от 13 января, о том, что Танюшка хорошо провела каникулы и Юркино описание, как он ехал на дачу и постепенно замерзал. А зачем это понадобилось в –34 градуса ехать на дачу без валенок? Выношу ему порицание, очевидно, не послушался бабушку. А я в это время, как читала его письмо, блаженствовала в мальчиковых валенках. Мне стало грустно от этого.

А из Акмолинска уезжать не хотелось – впереди неизвестность и жаль оставлять друзей. А в общем, если не домой, то всё безразлично. Я слышала, что здесь посылки из Москвы получать нельзя. Я об этом напишу. Что ответили детям о Валентине? Может, сходить на приём? Напишите, наконец, подробно, что делается для этого. Целую всех крепко, мои родные. Не грустите обо мне очень. Пока что я здорова, бодра, не унываю и ещё надеюсь, что буду оправдана и вернусь к человеческой жизни. Целую. Женя».

Мама, родная моя! Я пишу вам четвёртое письмо с нового места работы, от вас по этому адресу писем нет. Но я знаю, что для меня пришли ваши письма в Акмолинск и там хорошая весть о Павле. Боюсь поверить. Неужели он скоро будет с вами?! Какое было бы счастье! Мама, сразу телеграфируй на этот адрес. 246-г. Мои письма, наверное, пропали. Как томительно ждать! Работы очень много. Времени свободного совсем нет. В бытовом отношении не лучше, чем было.

Купить ничего нельзя, но и не надо. Пахнуло весной, снег тает, скорей бы уж подсохло и вообще скорей бы прошло это тяжёлое ожидание чего-то хорошего. Мамочка, в открытке ты мне указываешь №№ трамваев и троллейбусов, ждёшь меня ежедневно. Откуда это ожидание? Напиши о реальных данных. Я изверилась и немножко устала ждать.

Мама, ты спрашиваешь про посылку. Неужели мои письма не дошли? Я все посылки получила. Всё было очень кстати. Без тёплых вещей и валенок я, наверное, замёрзла бы где-нибудь в пути. И это не просто слова благодарности, а так оно и есть. Морозы были лютые (сильно ниже 40 градусов), а дорога – много часов по открытой степи. От железной дороги 40 км.

Теперь, когда я думаю, что Павел, м. быть, будет с тобой и вы все здоровы – я буду ждать терпеливо и дальше и за тебя буду спокойнее. Узнать бы хоть что-то о Валентине. Пусть ребята потребуют, чтобы им сказали, жив ли отец. Я знаю факты, когда настойчивость детей давала результаты.

Юрик, дорогой! Твой альбом просто чудный. Чем больше я его смотрю, тем больше он мне нравится. Ты особенно не заносись, мальчик, а работай над собой – может, и будет из тебя толк, а? Ты спрашиваешь критику на свои стихи. Критики нет, только твоё ли это настроение – этакая грусть, одиночество? Вообще, хорошие стихи. Ты пишешь, что стихи писать легче, чем прозу. Напиши ещё что-нибудь своей «любимой маме» - как сказано на обложке твоего альбома. Вся ваша жизнь до мельчайших подробностей меня интересует. Чем больше будете писать, тем легче мне будет переносить всё. Целую вас, мои хорошие».

Мамочка, родная моя! Меня огорчает то, что ты ещё берёшь корректуру на дом. Неужели это так необходимо, ведь ты и без того очень устаёшь? Да, ещё о посылке. Теперь так сложно всё доставать и отправлять, что надо сократиться. До зимы мне ничего не надо. Да и зимой можно обойтись. Не хочется о ней думать, хотя на этот раз зима обещает быть легче. Прошлые две были довольно тяжёлые, но это потому, что очень много приходилось бывать на воздухе при –40 градусах и ниже без валенок. Что мне очень жаль – мои соседки с их особым отношением к чужой собственности увели мои шерстяные чулки, которые так меня выручали! Правда, я их достаточно износила. Да и работа в те годы была менее приятная. Теперь я работой довольна пока. И мной как будто начальство довольно. Работаю довольно самостоятельно, временем распоряжаюсь сама. В смысле общества я по-прежнему одинока со своей работой и мыслями. Для меня важно одно – знать о вашей жизни и здоровье и, конечно, о здоровье Валентина.

Я вполне здорова. Рожа у меня красная и загорелая. Седых волос есть порядочно. Зубов повылетало много, так что особенно широко улыбаться не стоит. Но особых поводов для улыбок, да ещё широких, нет. Так что в общем всё в порядке. Сердце здорово и нуждается только в том, чтобы несколько штук дорогих сердец билось где-нибудь поближе. Только и всего».

Такую большую радость дала мне ваша телеграмма, что Павел с вами! Напишите обо всём подробно!

О том, как я рада за Павла, за всех вас и особенно за маму, говорить не приходится. Теперь всё стараюсь представить, как это чудное событие происходило. Как вы встретились. Как Павел увидел Катеньку?

Доченька, сегодня тебе исполнилось 13 лет. Детка, целую тебя крепко, расти умницей-разумницей, Тутка-малютка, как называл тебя папочка.

Пиши мне обо всех своих делах, успехах и неуспехах. Более внимательного слушателя для твоих рассказов, имей это в виду, ты никогда и нигде не найдёшь.

Неизвестность о Валентине мучает. Помните, что только ваши письма поддерживают меня. Целую вас, мои дорогие, и обнимаю.

Ваша Женя.

Вчера полдня плескалась у реки, стирала своё барахло. Между прочим, стираю и моюсь абсолютно без мыла. Купить негде и не выдают. Если можно, пришлите. При работе с животными мыться надо как следует, но здесь это не учитывают.

Письмо от Люси. «Вот Женя Л. на 2 месяца без переписки за одну оплошность. Хорошо, что она до этого как раз успела получить от родных посылку и письма.

Значит, Ундей выиграл на облигации и вы собираетесь на эти деньги соорудить свидание. Дорогие мои, о свидании не может быть и речи сейчас. Во-первых, не разрешат, во-вторых, далеко, утомительно, дорого. Из-за трёх часов так мучиться вам – я этого не хочу. Уж лучше давайте встретимся дома. Раньше 15 июля я никаких писем не получу. Но вы пишите, не ожидая ответов.

Вы спрашиваете о посылках. Я всё получила. Но, как ни жаль, обувью я абсолютно не обеспечена. Мне нужны простые свободные туфли, чулки и носки. Чинить не удаётся, нечем. В бутцах всё ужасно рвётся.

И учебники, английский и немецкий.

Ну вот, мои любимые, пока кончаю. Не огорчайтесь за меня – я пока не совсем упала духом. Главное – пишите».

20 апреля 40 г. Хорошо, что я уехала из Киргитаса. Так, по крайней мере, у меня снова будет надежда, что я вас когда-нибудь увижу, а то последнее время в Киргитасе – так назыв. моя стоянка – я уж перестала думать о встрече с вами, как о чём-то возможном. Сейчас я в ИЗО. Буду там дней 10. Пусть дядя Павел вам объяснит, что это значит. Это не имеет отношения к изобразительному искусству.

За последний месяц, что я ушла с фермы, я переменила 4 вида работ и 3 места жительства. Ни одну работу я себе не выбирала и о моём желании никто не справлялся. Я была учётчиком тракторных бригад. Там было ничего. Очень много народа жили вместе, а главное, если я справлялась с учётом работы комбайнов, то количество клопов не поддавалось учёту. В течении месяца я ни одной ночи не спала нормально. Теперь, кажется, я попала на хорошую, пятую, новую работу – в распоряжение профессора, который ведёт научную работу по овцеводству. В бытовом отношении гораздо лучше. У меня свой топчан, матрац, набитый сеном и никаких клопов! После того, что было – просто курорт! Можно купаться в речке, стирать – людей кругом никаких. Несколько раз в день хожу в изолятор, где находятся наши бараны. Моё новое начальство ведёт командировочную жизнь. Его точки – по всему Карлагу. Мамочка, ты напрасно так тревожишься о моём здоровье. Беспокоит меня только сердце в той части, которая называется душой, но это не имеет отношения к здоровью.

Сейчас мой начальник опять уехал, оставив мне задание. Как вы понимаете, я уж постараюсь сделать всё как следует. Он требовательный, но вообще ничего. Он зоолог, знает тысячу вещей и любит рассказывать. Такие занятные вещи рассказывает о заповедниках, что вы, ребятки, ушки бы развесили. Лаборатория наша очень удобная, там есть письменный стол (за ним работаю я), по стенам – бараньи портреты, диаграммы, образцы шерсти в стеклянных ящиках, микроскоп и прочие хорошие вещи.

Много книг, почти все по животноводству, генетике, математике, статистике. Современные журналы по этим вопросам.

Есть отдельная комната-кухня, где стоит примус.

И, представьте, есть уборная! Такого великолепия я не видела более двух лет.

Живу я в пяти минутах от лаборатории, в бараке, с 5 женщинами в одной комнате. Общество ужасно скучное, слово не с кем сказать, но это не имеет значения. Я целый день, допоздна, на работе.

Если уж я не могу быть с вами, лучше эта работа, чем другая. Письмами я всё ещё ограничена – могу писать и получать 1 раз в месяц.

Главное в наших условиях – мыло. Пока у меня есть то, которое вы прислали, но скоро кончится. Дело в том, что на моей работе, в те дни, когда приходится иметь дело с животными – надо очень соблюдать чистоту. Здесь она действительно – залог здоровья. Люди, которые не придают этому значения – здорово болеют – бруцеллёз и пр. и др. Так что пришлите, пожалуйста, ещё мыло – хозяйственное и туалетное. У меня, между прочим, здесь прекрасные белые халаты.

Я теперь с нашей уборщицей живу вдвоём в кухоньке при лаборатории. В прошлой жизни была певицей. Часто поёт мне всевозможные оперные арии и романсы – голос довольно приятный и молодой, хотя ей больше 60 лет. Поёт она лучше, чем моет полы. Она заменяет мне в некотором роде радио, но выключить его иногда трудно. Ну пока целую. Иду спать.

У нас со вчерашнего дня началось нечто вроде зимы. Началось с бурана. Лежит слой тающего снега. Овечки вернулись с дачи домой – мне будет меньше канители с поездками, чему я очень рада. Я люблю иногда посидеть за столом – приходится чертить – я это люблю. На стены я повесила бараньи черепа с рогами – стало совсем красиво. На столе под стеклом – табель-календарь, который я себе сделала, где отмечаю счастливые дни, когда получаю письма от вас.

Давно не писали, что у Юрика с сердцем. Бывают ли боли? Если бывают, помнишь ли, что не надо увлекаться беготнёй, дальними походами на лыжах? Вообще, сыночек, помни о сердце сам, прошу тебя.

С новым годом, с новым счастьем! Желаю вам быть здоровыми, весёлыми и счастливыми, бодрыми, не унывающими ни при каких обстоятельствах. Сама я могу похвастаться – мне это удаётся в основном; немного не получается со счастьем, но это, я надеюсь, временное.

Мои дорогие любимые детки и мамочка! Наконец-то я получила письмо от 4 декабря из Ташкента. Увидела – адрес написан маминой рукой, Юре и Тане. Значит, все трое живы. И письмо написано всего месяц назад. Ведь я с июня 41 г. ничего не знаю и только под новый год получила 5 старых писем – летних. А это – свежее. Теперь думы о Павлуше и Андрее. Хоть бы узнать, здоровы ли наши дорогие солдаты. О том, как я рада, что вы выбрались из-под бомбёжек, что держитесь все вместе, живёте в человеческих условиях и ещё собираетесь работать и учиться – передать трудно, не хватает слов. Сколько раз я представляла себе всякие ужасы и думала – хоть одного из вас когда-нибудь встретить. Настроение немного поднялось, когда газеты стали приносить радостные вести о наших победах. У нас есть карта, лазаешь пальцами по городам, которые взяты обратно и ждёшь, и ждёшь, когда же будет отнято всё.

Мамочка, родная, мы обязательно увидимся, только будь и дальше таким же молодцом. Твои бодрые письма поддерживают меня.

Четвёртый год вы растёте без меня и уж этих лет вашего роста мне не вернуть. Мне остаётся только перебирать в памяти прошлые, бесконечно милые события и эпизоды. А вы, помните ли вы, вернее, вспоминаете ли об этом? Те книги, что читали вместе? И преступлением было бы, чтобы кто-нибудь продолжал один. «Борьбу за огонь» читали с папой зимой на каникулах в Сер. Бору. «Трёх мушкетёров» - в городе. Мы сидели на диване, а вы оба так уютно притулялись ко мне. А Гека Финна мы читали, бродя по лесу, а, чтобы я не споткнулась и не разбила нос, вы вели меня под руки. А помните, какой чудесный спектакль мы устроили – про негритёнка. Один режиссёр и два актёра. И до чего папа сиял, когда Тинга со сцены, указывая на него пальцем, заявила: «Я дочь эфиопа и негритянки».

А как вас обоих усадила в шкаф на полку и вы сидели там в темноте, чтобы поразить того же папу, когда он придёт с работы и полезет в шкаф?

Детки, вы не думаете, что я маленько спятила, что так разболталась? Это всё потому, что я вся в прошлом, настоящего нет, а будущее туманно, неясно.

Обо мне писать нечего. Я на такой же работе, как раньше, но на новом месте, куда пришли со своими овцами в сентябре. Кругом сопки, всё покрыто снегом. День, два сносных. Потом 3-4, а то и более – бураны. Холод снаружи и холод внутри. Теперь будет теплее от сознания, что у меня всё же кто-то есть.

Родная моя, ты пишешь о свидании. Какое же сейчас может быть свидание? Немцев выгонят, всё утрясётся – вот тогда и свидимся. С посылкой тоже не торопись. А сейчас и нельзя. Конечно, я обносилась и обтрепалась ужасно. Единственное, что у меня хранится в целости – ваши карточки и письма. А остальное чепуха. Я здорова, работаю, питаюсь вполне терпимо. Только пишите чаще и подробнее. Сообщайте каждый раз, когда получите весточку с фронта и из Москвы.

Ваша мама и дочка.

Мои дорогие м., Ю., Т.!

Вчера получила ваше второе письмо из Ташкента от 6 декабря 41 г. Я узнала, что Павел ранен, поправляется. Верно ли то, что рана несерьёзная? Видела ли его Маруся, когда он был в Москве? Хочется думать, что он написал правду и поправляется. Когда прочла о Павлуше, даже обрадовалась. Неизвестность хуже. Я уже думала, что, наверное, никогда его не увижу. Теперь Ундей. Ну когда же наконец мы соберёмся все вместе, чтобы ничто не скребло на душе?! Я ныть не собираюсь, у меня было намерение внушить вам, что я бодра, надеюсь на скорый конец войны, на встречу с вами.

Многие говорят, что жить незачем. Это чистейшая чушь. Они чаще всего просто брешут. Очень даже хочется жить и для себя и для вас и вообще знать, что будет завтра и послезавтра, хочется работать наравне со всеми. Другой раз просто чудно. Не знаешь, где твои близкие, почти теряешь надежду их встретить, а повседневные работы и заботы берут своё – беспокоят какие-то больные ягнята, огорчают хозяйственные неполадки, радуют народившиеся представители новой породы. Не огорчайтесь обо мне очень. Я жива и хочу жить дальше. Просто чуточку постарела. Но тут уж ничего не поделаешь, просто надо реже смотреть в зеркало, чтобы не огорчаться зря.

С апреля по октябрь я не могла писать и получать ваши письма, но теперь от вас получила. Но чаще, чем раз в 3 месяца, писать не смогу.

Помните, что мама ваша ни в чём не виновата и потому твёрдо верит, что будет освобождена и реабилитирована рано или поздно. А потому особенно раскисать себе не позволяю. Живу только одной мыслью о встрече с вами.

У нас сейчас жестокая зима. Пока нет буранов, терпеть можно. Когда они бывают (а они бывают через 2 дня на третий) – то терпеть невозможно, но тем не менее терпим, т.к. больше ничего не остаётся. Можно визжать, как та свинья – я её часто вспоминаю: «Я этого не переживу, не переживу» - и в конце концов выясняется, что всё пережить можно.

Недавно я провалялась в больнице с собачьим укусом.

Если будут принимать посылки, пришлите какое-нибудь барахло. Считайте, что у меня уже ничего нет. Я жутко обносилась, а чинить нечем – ни ниток, ни даже иголки. Конечно, не надо ничего дорогого – здесь всё равно пропадёт. Простите за просьбу в такое время, но повторяю – сделайте это, когда можно будет.

Наконец, получила от вас письмо. Узнала, что Унди в госпитале и оттуда не пишет. Серьёзные ли у него раны?

Павлу и Ундику я, конечно, писать не смогу, но я так много о них думаю, так хочется скорее узнать, что они поправляются. Вы напишите от меня, что я люблю своих братьев и горжусь ими. Настанет время, когда мы все соберёмся, я верю в это! И мы будем слушать их рассказы.

Почему Павлу дали такой большой отпуск после ранения? Значит, серьёзные раны.

Тоска заедает, что в такое тяжёлое время я далеко от вас и не принимаю участия в общей работе советского человека. В такое время это тяжко. Единственное, что остаётся – работать здесь, что я и стараюсь делать возможно добросовестнее и лучше.

Теперь у нас весна. Надоели проклятые бураны. Всё зазеленело, появились цветы.

Я больше бываю в родилке. Скоро окот кончится – будет легче.

Сейчас такое тяжелое время переживает страна. Работа отвлекает. Но вчера читали ноту о зверствах фашистов. Нет слов передать возмущение.

За последний год я сильно изменилась. При встрече ребята будут сильно разочарованы. Одна надежда на тебя, мамочка.

Мои дорогие любимые детки и мама! Вчера неожиданно получила посылку от вас и письмо. Милые вы мои, я же знаю, как бабушке сейчас трудно и уверена, что вы сами не доедаете. Конечно, я ем (к чему лукавить?) с большим удовольствием. Но будьте рассудительны насчёт посылок! Не смейте мне присылать такого, что не едите сами! Я уверена, что у вас часто нет ни конфет, ни сахара. А я вполне могу обойтись!

Окот прошел хорошо – это даёт некоторое удовлетворение. Сейчас работать много легче. Кругом красиво, тепло. Можно погреться, помыться, постирать. Но всё это не радует, когда в стране война, когда вы далеко, когда душа болит за своих раненых братьев и за других братьев, когда ничего не знаешь о Валентине. Жду ваших подробных писем обо всём.

Три дня назад переехала в Учкомбинат в Долинку. Приехала как из провинции в город. Ни здесь, ни там нет душе покоя, и не стоит ломать голову, где лучше. Лучше мне будет только с вами.

Сколько горя и разрушений принёс Гитлер миру! Но этому будет конец, я твёрдо верю!

Я хочу погреться возле вас после этого холода и ужаса.

Мне порой кажется, что вы ходите по краю обрыва.

Тинга, прояви внимание и заботу к бабушке и нашему рабочему Юрику. Проследи, чтобы когда он приходит с работы усталый и грязный, он мог отдохнуть, переодеться, поесть и поспать, чтобы не опускался, ходил аккуратным. Проследи, чтобы бабушка лечилась. Будь маленькой хозяйкой.

Юрик, сынок, будь честным, прямым и правдивым. Сын, я знаю, что когда будет нужно, ты пойдёшь и на фронт и на завод и поступишь как полагается.

Завтра уезжаю на сопки, а зимой вернусь на Учкомбинат.

Сколько лет, таких важных, значительных в вашем возрасте, прошло без меня и моего влияния. И так это больно, детки, трудно передать. А когда перебираешь свою жизнь, думаешь, сколько раз была с вами резка и несправедлива, или недостаточно внимательна, делается ещё больнее.

Мы в гуртах, на летней стоянке.

Кругом степь, окаймлённая сопками. Очень красиво. Вчера, когда строили мы шалаши, всё время думала, как весело было бы строить вместе, вспоминала, как мы с отцом мечтали о путешествии вниз по Волге и жизни в лодке и шалашах. И вот я живу в шалаше в красивом месте. Но никакой радости от всего этого, потому что, во-первых, не выходит из головы эта ужасная война и во-вторых нет в моём шалаше моих милых ребят, папы и бабушки и мне так одиноко и тоскливо.

Здесь, когда садится солнце и загоняют овец и мы при луне и звёздах и, обычно, у костра, съедаем свой ужин – ничего не остаётся, как лечь спать.

От волков нас охраняют 2 собаки. Вот так-то я живу.

Встаю всегда до восхода солнца и шагаю около 1 км. до пункта искусств. осеменения. К обеду обычно возвращаюсь. С бумагами занимаюсь мало. Весёлый ветер в компании с солнцем не способствуют занятиям.

По степи хожу много и с удовольствием. Живём как на другой планете. Газеты бывают редко. Я была так благодарна Марусе, что прислала. Я получила газеты от Маруси из Москвы и от вас из Ташкента – спасибо! От вас получила письмо старое – от 28 апреля, но такое хорошее – письмо от Танюши. Несколько ласковых слов о том, что я никогда не буду для вас чужой тётей – тронули вашу старую мать до слёз. Танюша, твой план насчёт стенографии одобряю. Но даже если станешь стенографисткой, свой обычный почерк обязательно исправь, а то обидно – такие хорошие пишешь письма – обстоятельные, нежные, тёплые – а похвастать трудно, такие каракули и немало грамматических ошибок.

Юрик, сынок мой! Тебе недавно послала поздравление ко дню рождения. Прости, мальчик, за нотации.

 Из моих советов выполняйте только умные, а я ведь могу всякое написать – здесь маленько отстаёшь от жизни.

Узнала, что погибли на фронте Андрюша Зеленский и Абраша. Больно за них и за других таких же молодых и хороших. Когда кончится эта страшная война. Как бы я хотела быть там полезной, хотя бы сестрой. Но меня, видно, не надо, и это тяжело.

(В Ташкент)

Дорогие мои, хорошие мои мама и ребятки! От вас точно в день моего рождения я получила подарок – фотокарточку. Лучшего я бы не хотела. Я носила её в кармане и, несмотря на то, что была очень занята в тот день, сто раз её вытаскивала и рассматривала, а потом, чтобы мне никто не мешал, ушла с карточкой на высокую сопку. Мама на карточке выглядит неважно. Одно утешение – что она вообще редко хорошо выходила. Но, ребятки, вы не должны задаваться, на этой карточке вы мне показались особенно красивыми и хорошими, и это впервые. Обычно к карточкам вашим я придираюсь. При этом оба там удивительно похожи на Валентина, раньше у Юрика этого не было. Из записки при карточке я поняла, что Юрик работает, а Таня учится дальше. Но мне не понравилось, мальчик, что, как ты пишешь, твои товарищи по работе «шпана» из бывших беспризорных и ты с ними не дружишь. Я бы вовсе не хотела, чтобы ты дружил со шпаной, пойми меня как следует, мальчик. Достаточно, что мама твоя окружена всякого рода шпаной. Но ты не должен считать себя выше, смотреть свысока, кичиться своими знаниями. Те ребята, может быть, не имели таких возможностей, как ты, приобщиться к какой-то культуре. Я не хочу, чтобы ты с ними дружил. Но не следует держаться заносчиво, особняком. И уж конечно совсем не следует панибратски заимствовать шпанские привычки. Не сердись за мораль, мальчик.

Теперь Танюшке – я всё же довольна, что ты учишься, но если бы ты поступила в техникум или пришлось бы работать – это неплохо. Только будь здоровой девочкой – в широком смысле слова – и духом и телом. Если придётся бросить учёбу и работать – не бросай читать и немножко учиться сама.

На днях узнала, что поеду опять в Долинку, возможно, через несколько дней.

Опять займусь педагогической деятельностью.

Я была довольна своей работой и, главное, мной были довольны. Если бы вы знали, как тепло меня провожали из Долинки! Ехать хочу, особенно не хочется торчать здесь зиму. Уже несколько дней как настоящая зима со снегами и морозами. Сегодня чудесный солнечный день. В такой день пойти бы на лыжах с вами вместе, как ходили когда-то в Сер. Бору! А потом прийти в тёплую, уютную нашу хату. Помните зимние каникулы? Как часто я перебираю эти милые для меня картины. И кажется, всё у меня в прошлом. У вас-то, конечно, ребятки, вся жизнь впереди, полная и интересная. Но помните ли вы своё раннее детство, которое мне хотелось сделать таким счастливым. И так всё это глупо кончилось. Или ещё не кончилось? Нет, конечно… Я всё ещё упрямо верю, что и у меня будут ещё хорошие дни с вами, а уж у вас-то наверняка. Только бы война кончилась. Это мучает, об этом только все мысли.

Получила письмо, узнала, что мама была в больнице. Что за операция? Как она себя чувствует? Подробно напишите! Узнала, что Павел опять в армии – выписался после ранения. Унди, после госпиталя, тоже. Мне бы только знать, что Павлуша и Унди здоровы и ещё что когда-нибудь найдём и Валентина. Мысли о нём мне не дают покоя. Только бы узнать, что он жив. И если я никогда не пишу вам об этом, это только потому, что писать так трудно. Думать больно, а писать ещё больнее.

Мамочка, Юрик и Танюша, дорогие, держитесь друг за друга, сохраните друг друга.

Таня, вообще-то надо заглянуть себе внутрь и посмотреть, к чему душа лежит. Но если учиться нельзя, а надо работать – тогда другое дело, но только бегать по очередям, готовить, стирать и убирать нельзя.

Возникают всё новые, большие и маленькие осложнения на жизненном пути, а мама почему-то болтается где-то.

Боже мой, какую я развела педагогическую поэму, но вы только не обижайтесь на меня, а примите как факт, что пока мать существует и хоть как-то дышит, она должна привязываться с поучениями.

На днях мой юбилей. 2 апреля. Этот день не изгладится из памяти никогда. Так и встают перед глазами все вы и маленькая Катюшка. Я её держу на руках, а она смотрит на меня, не сводя глаз. 5 лет жизни, и впереди ещё 3, и что будет дальше – темно совсем.

В декабре 40 г. мне ответил военный прокурор из Главной Военной прокуратуры, что жалоба рассмотрена, оставлена без удовлетворения за отсутствием основания к пересмотру дела (есть №№).

Детки, мама, я не хандрю. Я бодра, как всегда. Сейчас много работаю. Читаю по 6-7 часов в сутки. Заделалась таким профессором. Недели две будут напряжёнными, а потом курсанты разойдутся на практику и станет легче.

Сейчас больше всего на свете хочу конца войны, потом узнать о папе, что он жив, а потом хочу к вам.

 

Можно было больше дать вам в смысле изучения природы, культуры, искусства. Просто я сама была недостаточно знающей в этих областях. Мало таскала вас по музеям и выставкам, в этом каюсь. Иногда, когда слушаешь, как другие вспоминают о прошлом, вижу, что мы жили наискромнейшим образом. Слушаю, разинув рот, об огромных дачах, курортах, автомобилях, бесконечных туалетах. А когда говорят об еде, мне кажется, что я вообще ничего в этом не понимала – не интересовалась. Сказать по правде, не очень это меня огорчает. Я была счастлива без всего этого.

Жалко, что не поездила с вами – не были вы у моря, в Крыму, на Кавказе – это жаль. А о том, что вы не избалованы деликатесами – это чепуха.

Валентину я раз написала длинное письмо, но не смогла написать свой обратный адрес. Напиши ему ты, Танюша, на тебя больше всех надеюсь. Напиши о вас, что вы делаете, и обо мне, что здорова, работаю, не теряю надежды на встречу с ним и это помогает мне жить и делать иногда весёлое лицо. А некоторые дураки даже считают, что я такая беззаботная острячка.

При всех ужасах войны, немецком варварстве – в жизни есть много радости – в победах, в героических поступках, в дружбе, в верности, в семье, в детях.

Сегодня уже много почек, скоро будут зеленеть. Вспоминаю, как ты, Танюша, ещё лет пяти, таскала домой всякие палки, ставила по бутылкам, и в самые невероятные сезоны появлялись листочки. И теперь мне стыдно, что я мало уделяла этому внимания. В самом деле, почему я не могла покупать тебе цветы, какие-нибудь семена, луковицы, повести в Ботанический сад. Может быть, из тебя рос какой-нибудь Бербанк или Мичурин, а мы это не поощряли. Очень жалею теперь. Я была неплохой матерью, но можно было быть ещё лучше и больше дать вам.

 

 

 

 

МОИМ РЕБЯТАМ.

Всяким друзьям, разным детишкам

Пишу я стихи, рисую книжки.

Но разве годятся глупости эти

Моим далёким любимым детям??

 

Для самых любимых, далёких, для вас –

Нет у меня ни слов, ни красок.

Писать я старалась, каюсь. Печально,

Но это кончалось… ничем буквально!

 

Ночью, бывало, когда все лягут

Я тихо покапаю на бумагу

И после бесплодно убитых часов

Усну, не найдя подходящих слов.

 

Усну я в надежде увидеть во сне

Как счастье и вы улыбаетесь мне.

 

Мама Женя. МАМИЗ Тираж 1 экз.

 

Мои хорошие, любимые, мои не знаю какие детки и мамочка! Хочу, чтобы мой живой привет пришёл к праздникам, чтобы к этому времени были ещё большие победы, чтобы это был для вас большой, большой праздник, чтобы вы почувствовали меня чуточку ближе.

Я заглянула в кусочек чужого счастья. Видела, как встречают матери своих детей, которых не видели по 5 лет. Я не завидовала, нет, поверьте, но это слишком волнует, и может быть даже причиняет боль. Я была искренне рада за них всех. На днях тут к одной художнице приехал сын 14 лет, к другой «жене» - дочка. Детей определят в школу, начнётся какая-то иная, полная забот, сложная и трудная жизнь. Некоторым, освобождённым, но это очень редко, даже разрешают ехать за детьми.

Сейчас уже много освободили «жён»-пятилеток, а восьмилетки, так называемые «любимые жёны», должны сидеть ещё. Недавно была «утка», что нам сбросят 2 года. Это, возможно, одна из тысяч уток, которые прилетели и улетели. А как странно получаются встречи – дети кажутся и своими и чужими, и матери смотрят на них так…

Что меня удивляет, у ребят так легко получается слово «мама», как будто оно было привычным эти 5 лет. А мы смотрим на это дело голодными глазами.

Я не хочу вас расстраивать. Вам обо мне расскажут. Я не кисну. Я никогда не говорю, что мне надоело жить. Наоборот, я очень хочу жить, но что же делать, если это пока получается слабо.

Жизнь, конечно, тосклива, но сказать, что её совсем нет – это будет неправда. Работа иногда даёт удовлетворение, есть люди, с которыми приятно поговорить (их очень мало), есть книги – здесь можно иногда почитать. Из другой оперы: есть неплохой обед – ежедневное удовольствие, есть баня – еженедельное, и есть сон – еженощное, за исключением ночей, когда мне приходит фантазия писать вам или стряпать свои книжечки и другие благоглупости.

Насчёт питания моего не беспокойтесь. Летом было много дополнительного – рыба, ягоды, потом помидоры, арбузы. Теперь это кончилось, но по этому поводу унывать не собираюсь.

К зиме подготовилась лучше, чем в предыдущие годы – есть бушлат, телогрейка, даже ватные брюки. Конечно, я не выгляжу элегантной, но кое-какие шаги предприняла.

Например, распорола своё пальто, бывший воротник пришила к телогрейке и уже сильно похорошела. Каким-то платьем меня обещали премировать за выпуск овцеводов, но это пока вилами по воде.

А хотите знать, как выпускались мои овцеводы, «курсанты-практиканты», как я называла их в частушках? Был вечер. «Какой обед нам подавали!» Винегрет и картошка с помидорами. А ваша мать и дочь пила какую-то бурду из свёклы и произносила тосты. Потом прочитала стихотворение «к овцеводам». Все ржали и были тронуты. Потом были игры, фанты

У меня совершенно жутко болела голова, но, за неимением других, я изображала «душу общества» в этой бабьей компании. (Мужчин всего двое – завуч, очень грамотная зануда, и один курсант – очень неграмотный, хоть и мой ученик). Потом были даже танцы – под хриплый патефон, и представляете, я танцевала! Перед этим я сделала краткое предисловие о том, что во-первых, я не танцевала почти 6 лет, а кроме того перед этим не танцевала 33 года. После такого вступления я могла делать что угодно и всё находили прекрасным. Курсанты относились ко мне очень хорошо и тепло (как и я к ним) и нельзя же было вытолкать их из «ВУЗа» без такого прощального вечера. А вы, небось, подумали: кругом война, всякие бедствия, и вот старая баба вместо того, чтобы скорбеть и страдать, думать о брошенных детях, разбитом гнезде, валяет дурака. Нет, старая баба, уж не знаю, к счастью или к несчастью, никогда не забывает и не может забыть своего разрушенного гнезда. Пожалуй, к счастью. Потому что если бы этого не было – потерялся бы смысл жизни. Мысли и беспокойство о вас – в этом моя жизнь. А что бывают и здесь всякие другие интересы и маленькие радости – это тоже да. Вот 2 дня назад была у меня такая радость. Я принесла наряд на освобождение одному мальчику, нашему курсанту. Ему лет 20, и надо было сидеть ещё года полтора. Мать за него хлопотала, и его освободили, и эту весть принесла ему я. Как он обрадовался, бедный мальчик, не сразу поверил. Он выходил с занятий, я подлетела с бумажкой, думаю, как сказать, чтобы не сразу огорошить. Говорю: «Танцуй, Володя». Так говорят, когда письмо. Он был рад, говорит: «Письмо?» Я говорю: «Лучше»… тут сказала. А как мне было приятно. Я знала, что новость хорошая. А то ведь с письмом бывает и иначе. Люди танцуют, а в письме такое страшное!

Ребята, вот что на меня всегда болезненно действует – это дети в лагере. Я видела таких немало. За кражу, за опоздание, за хранение оружия (как этот Володя), за болтовню. Я слышала немало историй. Обычно начинается с дурных товарищей, которые втягивают в разные дела. Я встретила одну девушку, с матерью которой я была в Акмолинске. Девушка из хорошей, культурной семьи, - осталась одна, бросила учиться, связалась с какими-то бездельниками и прохвостами, и вот в лагере. А здесь таким ребятам трудно сохранить себя. Не узнав жизни на воле, они изучают её с изнанки. Вы простите меня, но признаюсь – глупые, страшные мысли приходят в голову, я гоню их, говорю, что я моими детьми ничего плохого не может случиться, но ведь бывают всякие нелепые страшные случайности. Ну, не буду писать об этом, вы, я вижу, сердитесь.

Лучше я одену свои розовые очки: я вижу вас таких милых, хороших, взволнованных моим живым приветом. Вы перебираете маленькие безделушки, которые были сложены с любовью, читаете и рассматриваете книжечки и может Тинга или бабушка незаметно, тихонько сопите носом и усиленно сморкаетесь. Вы расспрашиваете – вам рассказывают. А потом (это будет самое розовое) вы пишите мне большое письмо.

(№1) Мамочка, помнишь, ты когда-то дома подсмеивалась надо мной в раннем детстве, пророчила быть поэтессой.

Поэтесса не вышла, вышел зоотехник, но литературным творчеством я, несомненно, слегка тронута. Теперь поздно развивать эти таланты, но немножко использовать можно.

Представьте, что здесь мои стенгазетные «труды» оценены – за то что я помимо основной работы создаю всякие литературные штучки – меня премировали. Так что со мной не шутите. Вместо 35 рублей в месяц буду теперь получать 100 рублей. Это, по-здешнему, очень много. Но это и обязывает вести дополнительную работу.

Вчера возвращалась из командировки в чудесном настроении. Практика кончилась хорошо, трудности позади, погода была хорошая. Я считала километры до дома, до писем. Я была совершенно уверена, что меня ждут письма. Влетела – и оказалось, ни одного письма.

Родные мои, мне стало так погано внутри и до сегодня не могу отделаться от ужасного беспокойства. Последнее письмо было 18 сентября. Значит, не писали полтора месяца. Хочу, чтобы это была просто халатность, легкомыслие, чрезмерная занятость, фокусы почты, что угодно, только чтобы все были здоровы. Не могу отвязаться от мысли, что случилось такое, что вы не соберётесь с духом написать, а врать не хотите.

Детки, мама! Если среди вас есть ещё кто-то, кто может писать – бросьте открытку и честно напишите всё.

Я думала, вы к празднику получили мой живой привет и теперь меня холодом обдаёт при мысли, что вся эта чепуха дойдёт до вас, когда вам не до того.

Писать сейчас не могу.

Простите за такое письмо.

Ваша мама и дочь.

Я должна знать, что с вами всеми.

Всё остальное безразлично мне.

Сейчас 2 часа ночи. С Новым годом! Мои дорогие, мои хорошие! Я сижу одна, разложив 4 маленькие картинки, которые сейчас сделала и посылаю вам. Больше я ничего не могу послать, но и не могла бы вложить больше тепла в другой подарок.

Может, этот год не будет таким обманщиком, как его предшественники. Будем верить. Я хочу от него многого. Кто может запретить мне хотеть? Я хочу встречи с вами, с Валентином, братьями. Я хочу, чтобы мои близкие были здоровы и счастливы, чтобы жизнь развернулась перед вами полной, интересной, с успешной работой и учёбой, верными друзьями, а остальное приложится.

У нас третий час, у вас, значит, 12-ый. Вы, наверное, ещё не спите. Может, сидите за чаем, или слушаете радио, а может быть, вы вспоминаете меня?

А у нас тихо-тихо. Все спят. На улице второй день буран, но у нас тепло. Спокойной ночи.

Ваша м.

Ребятки, вот ещё чего я вам желаю.

Юрику:

Продолжать работать на заводе – это главное. Учиться в институте, конечно, отлично. Сохранить скромность даже в случае каких-нибудь литературных успехов и, пожалуйста, очень прошу, прости, дорогой, не превратиться в хвастуна-зазнайку.

Танюше:

Поверить в свои силы, бодро вступить в борьбу с точными науками и победить их раз и навсегда. Иметь хороших друзей, весело и интересно проводить с ними время, а дома быть милой, всеми любимой, заботливой и весёлой маленькой хозяйкой.

Бабушке:

Бодрости и здоровья, встречи с теми, кто близок и дорог. Крепко-крепко целую всех.

Я прошу всех от Галочки до Юрика заботиться о бабушке. Бабушка держит всю семью, на которую обрушились такие несчастья. Берегите бабушку, если не будете к ней внимательны – всем достанется от меня.

Я люблю эту карточку. Такие мы там бессовестно счастливые. Когда-то давно папа сказал мне: «Если бывает у меня дурное настроение, посмотрю альбом с ребячьими карточками и становится легче».

Вы были приличные детки. Вы не завидовали друг другу и не дулись, когда можно было брать в театр кого-нибудь одного. Вы, кажется, никогда не врали мне. И если, бывало, вы повздорите из-за книжки или по другому поводу – за глаза вы говорили друг о друге только хорошо. И меня радовало, что вы по-настоящему уважали друг друга и если случалось, что я рявкну на вас за что-нибудь, Валентин говорил: «Не гневи Бога. Если бы все дети были такими, это было бы хорошо».

Никогда не клянчили чего-нибудь купить. Вот большой аккуратностью вы не отличались.

Тинга, пошли деньги Валентину. Подпиши «Женя» и ваш адрес.

Здесь жизнь много культурнее, чем где-либо на точке: есть электричество, радио, кино, книги. Ведь я более 4-х лет не знала ничего этого.

Бывает ли у вас такая мысль: «А как бы на это посмотрели МА и ПА? Понравилось ли это им?»

Вот у меня это чувство всегда есть. Когда бывают неприятности или успех, я совершаю к-н поступок (плохой или хороший), я часто, почти всегда, думаю о близких, потому что я считаюсь с их мнением, хочу быть лучше в их глазах. Даже если сижу на стуле у зубного врача, стараюсь держаться с достоинством, думаю, что иначе Валентину было бы противно или стыдно на меня смотреть.

Милые мои, хорошие, со всеми вашими достоинствами и недостатками, благородными поступками и скверными шагами (что будешь делать, бывает), я всё равно люблю вас крепко-крепко.

Юра, мне всё время хотелось, чтобы ты имел какую-нибудь техническую специальность. Возможно, журналистика у тебя будет основной, но технические знания нужны тоже. Ну куда, скажи, пожалуйста, годится мужчина, не умеющий обращаться со слесарными инструментами? Не интересующийся техникой? Нет, это не годится. Что представляет собой инженер, с которым ты работаешь? Можно ли возле него поучиться? А о натянутых отношениях – что же сказать? Это обидно, меня огорчает. Постарайся не портить из-за этого настроение. Ну что же – разные люди, так меньше общайтесь, только и всего. Скоро кончится война, всё утрясётся. А в жизни столько есть тяжёлого и страшного, что хоть всяким мелочам в личных отношениях старайтесь не придавать значения.

Танюша, сейчас трудное время для тебя, чтобы учиться – болезни бабушки и Юры, напряженная обстановка дома, потому что вы не одни, много разнообразных забот. Если случится так, что надо бросить учиться и начать работать – что же, и это можно. Не страшно. Доченька моя, что страшно?

Страшно потерять близких, страшно потерять веру в себя, уважение к себе, вкус к жизни. Страшно чувствовать себя бесполезной для страны, ненужной. А разве может быть бесполезным здоровый человек с головой и двумя руками, если он хочет работать?

ВУЗ кончать совсем не обязательно. Но учиться всё равно надо и не в ВУЗах. Но я, между прочим, уверена, что ты кончишь и ВУЗ. А пока засучи рукава и как-нибудь кончай школу.

Вот сколько нагородила и всё известное – помощь от моих рассуждений невелика, правда?

И вот ещё что я хочу вам сказать, ребята: несмотря ни на что, я счастлива. Не думайте, пожалуйста, что ваша мать спятила. В твёрдой памяти, здравом уме, я повторяю – я счастлива потому, что мне есть для кого жить – не каждый может этим похвастаться. Я работаю и буду работать, я приношу пользу. Я нужна. Это – раз. А в четвёртых… нет, это в самых главных – у меня есть вы, дорогие трое, которых я так люблю, которые остались мне близкими. А может, есть у меня и больше, но боюсь надеяться… и всё же надеюсь. В мамочке я никогда не сомневалась, что она мне останется верна и близка. А вот в вас, ребятки – иногда делалось страшно – всё же надолго мы расстались и были-то вы, в сущности, маленькими.

Но я чувствую по вашим письмам (несколько редковатым, правда), что вы мои. И поэтому я счастлива.

Вы только не думайте, что я хожу, упоённая своим счастьем и ничто меня не мучает. Одно другому не мешает. Прежде всего война. Сегодня новая замечательная победа – Севастополь. Пока война не закончится, не может быть никакого покоя на душе. Всё думаю об Андрее и Павлуше. Конечно, на фронте может быть не до писем, а всё-таки, почему Андрей не может написать 2 слова? Когда я пишу, что вас у меня трое, я имею в виду, что трое относительно точно есть. А душа болит всё время за братьев и Валентина. Хорошо, что вы послали ему деньги

Юрик, родной мой мальчик! Ты на меня не обижайся. Я иногда пишу – не будь таким, не будь таким вот. Ты и сам знаешь, каким надо быть, конечно, но ты уж прости меня. Мне всё кажется, что ты ходишь по краю пропасти. Юрик, опора моя дорогая, береги мне бабушку и Танюшку и себя, конечно. Насчёт других дам – как хочешь, а для этих будь рыцарем, только не Дон-Кихотом, обещаешь маме?

Последнее время не пишете мне, что читаете. А мне очень интересно, как вы там растёте себе потихоньку и что, собственно, из вас вырастает. Пожалуйста, не думайте вообразить, что уже выросло. Ещё вырастает. Очень это обидно, не видеть, как растут мои цветы, что я посадила. Хорошо ли они поливаются, удобряются, нет ли рядышком сорняков и паразитов.

Юрик, если ты ходишь куда-нибудь по выставкам и музеям, вспоминай иногда, что у тебя есть сестра, помоги ей воспитываться, раз уж у вас такая неудача вышла с родителями. Ты же опора моя, мальчик.

Интересно, что у вас получается с огородом? В прошлом году он вам очень помог. Мы сейчас много едим помидоров, арбузов, дынь. Думаю с грустью, что вы, наверное, этого лишены.

То, что не вернулись деньги из Магадана, даёт слабую надежду, что Валентин жив.

Последнее время я превратилась в такого стихоплёта. Очень много пишу на животноводческие темы. Иногда даже получается неплохо. В глубине души есть нахальная мыслишка, что на этом поприще могла бы хлеб зарабатывать, если бы занялась этим пораньше. Вот не знаю, может ли в данном случае пригодиться поговорка «Лучше поздно, чем никогда». Или лучше подойдёт «Знай сверчок свой шесток». Вспоминаете ли вы, детки, как мы ходили вместе на лыжах, ездили на велосипедах? Будет время – ещё поездим. Мы всё мечтали, что, когда вы подрастёте, мы отправимся в дальнее путешествие. Скажем, вниз по Волге, на лодке. Возьмём с собой всякое снаряжение, будем удить рыбу, готовить на кострах. А когда выйдем на сушу, с рюкзаками, по Военно-грузинской дороге дойдём до моря, а там уж, насытившись похождениями, поживём в своё удовольствие, как порядочные, в каком-нибудь Доме отдыха. Единственный вопрос оставался – куда девать лодку. Бросать ведь жалко. И вот вы выросли, даже более чем. Мы намечали, когда вам будет 12-14. Но всё пошло кувырком. Но пока Волга вспять не повернула, есть надежда, что мы свой план когда-нибудь выполним. Так что давайте духом не падать, даже когда бывает тоскливо и тяжко. Не терять надежду, что завтра будет лучше, чем сегодня.

Дорогая моя мамочка! Всё, что тебе пришлось перенести за это время, я знаю. Что стало бы с ребятами, если бы они остались, как многие другие, предоставлены самим себе. До войны, я уверена, они жили в бытовом отношении неплохо. А вообще-то они так обижены судьбой. Счастливое детство прервалось так нелепо.

Единственное, за что я цепляюсь всем своим существом, это за то, что вы моя семья, то, из-за чего я живу. И если вы между собой из-за общей тяжёлой жизни иногда бываете нетерпеливы, невнимательны друг к другу – тогда мне-то как жить?

 

У меня стал явно портиться характер. Превращаюсь в сварливую тётку, не упускаю случая прочитать вам мораль. Противно или не очень? Напишите, а то я буду думать, что приятно и начну повторяться. Я пишу, а все мои товарищи уже спят. А на руках у меня сидит чертёнок – наш маленький, очень хорошенький чёрный котёнок. Только он приставала и очень плохо воспитан. Иногда хочется дать ему здоровую трёпку. Иногда, впрочем, и даю. А бывает, вспомню, какая у меня дочь кошатница и как бы ты его пожалела, в результате он остаётся безнаказанным (благодаря тебе).

У меня сейчас довольно много работы – и учебной, и общественной (по части газеты). Пишу всякую всячину для газеты – говорят, неплохо. Всё в сильно сатирическом жанре, и большая часть в стихах. Если бы я в своё время взялась за такую работу… Но, может быть, у меня ещё будет такое своё время.

На днях заела меня в воскресенье тоска и я сбежала из дома и от людей. Люди сами по себе ничего, но ими злоупотреблять нельзя – в больших дозах они действуют отравляюще. И я ушла шататься в парк. Красота природы действует на меня двояко – и хорошо, и одновременно такую тоску нагоняет – прямо щемит что-то внутри.

Ребятки, а помните, какой висел у нашего телефона «Табель срочного донесения»? Маленькая анкетка, по которой вы мне рапортовали о своих делах, когда я звонила с работы. У нас в условиях института неудобно было громко разговаривать по телефону, чтобы не мешать остальным. И вот, бывало, я наберу номер, позову кого-нибудь из вас, а вы прямо шпарите по вопросам вроде: из школы пришли давно, ничего сегодня не спрашивали, сейчас читаю, за обедом всё съел, уроки сейчас делать не хочется и т.д. Я держу трубку и долго молча слушаю. Кругом удивляются, и это ещё больше мешает работать. Вот на такие штуки надо было пускаться. А не позвонить в течение дня, не узнать, что вы там делаете – казалось дико. Если не поедешь день на дачу – не сможешь вечером увидеться - места себе не находишь. Видите ли, беспокоишься. А оказывается, можно на 7 лет оставить и ничего, и без телефонных разговоров и с очень небольшим количеством писем. До чего люди ко всему приспосабливаются. И всё же приспособиться, чтобы жить без своих собственных ребят трудно очень, трудно и обидно. Скорее бы война кончилась. А потом мы ка-а-ак встретимся.

Иногда терзаю себя мыслями о том, что вдруг мы встретимся чужими, не сойдёмся характерами, не найдём общего языка. А где-то всё же живёт, что всё должно кончиться хорошо. И встретимся, и язык найдём, и как заживём и будем учиться и работать и веселиться изо всех сил. И для этого не надо никаких материальных благ. Только голова и руки и капелька чувства юмора, чтобы обсмеивать попадающиеся на пути недостатки.

Тинга, я уже несколько раз писала – хочу, чтобы ты научилась танцевать. Это задача Юрику.

 

Вот вы не жалуетесь на жизнь, просто описываете, какая она есть и я вижу, что она нелёгкая, трудовая, что вы очень заняты, устаёте и всё же… всё же… Когда мне делается от всего этого немного грустно, я быстро одёргиваю себя и хочу и вам напомнить о том, сколько ужаса, горя и слёз перенёс народ за последние жуткие годы войны. Сколько тяжёлых страшных писем получали тут при мне… об убитых, растерзанных, угнанных, замученных. И когда всё это слышишь, разве можно скорбеть о том, что твой мальчик устаёт на заводе, а девочке приходится много времени отрывать от учёбы на очереди, уборку, приготовление еды? Ты должна быть счастлива, что твои дети живы, здоровы, что они вместе и у них есть из чего готовить. Они молоды и здоровы, должны преодолевать трудности, помогать друг другу и не вешать носы от неудач.

Дорогие мои мамочка и ребятки!

Вчера получила живой привет, первый за все эти ужасные годы. Я об этом могла только мечтать. Это было вчера… а сегодня я хожу как пьяная, я ничего не могу делать, я целый день думаю о том, какой ещё предлог придумать и как повидаться. К., конечно, очень занята и нельзя же так привязываться к человеку, который и так сделал для меня много, много. Но мне хочется говорить с ней ещё и ещё. Я даже не могла поблагодарить её толком. Какие тут могут быть слова? А посылка! Милые вы мои, хорошие (чересчур нахальные только)! Разве можно так много?! Я так боюсь за К.! Ведь она не должна была это делать. Я боюсь, что вы напишите что-нибудь неосмотрительное. Это значит за большое добро – отплатить громадным злом. Я не уверена, что вы полностью уясняете обстановку.

Теперь о посылке. Всё чудесное. Вещи более чем кстати. Резинка – чудо, о котором я давно мечтаю. Гребёнка – тоже. Словом, всё, всё замечательно. Совестно только, что по всем пересадкам К. должна была с этим таскаться. Большое спасибо за книги. Только зачем посылать конфеты? Для этого самим, конечно, надо сидеть без сладкого.

Попытаюсь насчёт писем. Часть ваших писем пропала. Не знаю, как сейчас дела у дочки в школе. Огорчают меня не твои отметки, а другое – то, что ты иногда пропускаешь без уважительных причин, опаздываешь, не можешь себя организовать. Вот это мне, право, больно.

Мне кажется, если в 9 классе дела пойдут неважно, надо бросить учиться пока и идти работать.

Захочешь потом – учиться всегда можно будет – не захочешь – дело твоё. Не обязательно всем быть инженерами и докторами.

Мне совсем другое нужно от моей доченьки: больше твёрдости, уверенности, ответственности, «собранности» - люблю это слово.

Разве можно опаздывать в школу?! Так и на работу будешь? Тинга, сейчас скажу самое страшное, что меня мучает. Сколько детей здесь я вижу (иные у нас учатся, а другие на всяких работах). Не надо думать, что они какие-то особые. Ваши ровесники и моложе: болтовня, опоздание на работу, отказ от трудфронта и пр. и др., чего не должно быть у нас, особенно в такое время. Я смотрю и меня берёт жуть – сами знаете, от чего.

Танюша, повторяю – трудно учиться – не надо. Вообще-то трудностей бояться не следует, но уж если ты стараешься и ничего не выходит – бросай и не делай из этого трагедии. Поищи работу, не бросай школу, пока не найдёшь. Сейчас нельзя болтаться без дела, разве не так? А осенью поступишь в какой-либо техникум. Надо самоопределяться. А может, я всё зря, ты уже справляешься в школе? Тогда тем лучше. Отбрось излишнее самолюбие. Оно нужно не для того, чтобы обижаться на судьбу и условия, а для того, чтобы взять себя в руки и за шиворот, встряхнуть и сказать: «Я не хуже других и потому добьюсь своего». Девочка моя дорогая, хорошая моя, мне кажется, что мой уход плохо отразился на тебе, тебе действительно меня не хватает, больше, чем Юрику. Боже мой, кому это нужно было – оторвать от детей и уродовать жизнь так бессмысленно. Тебе не хватало характера преодолевать трудности эти годы – но, детка, твоё положение лучше многих и многих девочек и девушек и нечего падать духом. Стоп, хватит нотаций. Не сердись на маму. Для равновесия пожурю Юрика.

Юрик, ты любишь меня, не сомневаюсь, ты бываешь нежен и ласков со мной. Но ты так полон собой и своими делами, успехами. Ты так мало интересуешься сестрёнкой, невнимателен, не замечаешь, что и как она делает. Бывает ли у тебя желание сделать ей и бабушке что-нибудь приятное. Ведь они так внимательны к тебе. Юрик, прости меня, родной, но я не чувствую внимания к ним с твоей стороны. Ты куришь, ты можешь выпить иногда, но не теряй ориентировку и человеческого вида. Ты ухаживаешь за девушкой и это нормально. Я знаю, у тебя хватит такта, чутья и разума, чтобы не превратиться в безнравственного ловеласа и пошляка. Так вот, это всё не пороки. Самое главное не это. Я боюсь другого.

Сын моё, родной, опора моя, любимый! Во многом я горжусь тобой, но есть червоточинка, которой я боюсь. Может, ты запарился слишком? Но… для внимания не нужно много времени. Юрик, ответь мне правдиво, что ты думаешь обо всём этом? И не считай маму занудой, которая пристала как банный лист со своими нравоучениями и выдумывает себе всякие ужасы. Дети, не думайте, что я так треплюсь. (Бывает, что треплюсь, конечно, но не сейчас). А сейчас глаза у меня мокрые, а в горле как раз такой комок, какой описывают в литературе. Да, наговорила кучу гадостей моим деткам. Но я самоуверенная дура – не верю, что вы можете на меня обидеться. Я не для того пишу, чтобы обидеть. Я, видите ли, хочу ещё воспитывать. Простите маме её слабости.

Сейчас уже очень поздно. А я ещё не успела только к бабушке пристать с нотациями. Но, во-первых, яйца курицу не учат, а во-вторых, спокойной ночи.

Хлеба теперь получаю не 550, а 750 грамм, а утром даже маленький кусочек масла. Да и обед получше. Этот отдых я получила один раз за 7 лет. Отдых уже кончается, был не очень удачным – морозы – 32-38 градусов Цельсия. Не разгуляешься.

Я уже в 4-ом отделении Карлага. Была в Акмолинске, Караджаре, Тартауле, теперь в Долинке. А Лёля всё в Акмолинске. Наша Долинка – центр Карлага.

На днях пришёл список – многим снизили срок на 9-12 месяцев. Кое-кто освобождён, после чего ещё ограничения в местах проживания.

Что бы вы не узнали о Валентине, напишите мне сейчас же.

Стали давать немного мыла.

Дорогие мои!

Повторяю: учтите, Сима не должна знать, кто привёз мне её записку. Мне её передал незнакомый мужчина, он же отвезёт это письмо вам. Понятно? Не думайте, что я чрезмерно осторожна! У меня одно желание – чтобы человеку, который сделал нам добро, не было никакой, самой маленькой неприятности от этого.

Я знаю – были случаи очень неприятные для людей, которые по доброте своей выполняли самые безобидные поручения.

Это письмо – прочтите и уничтожьте.

Если будете мне ещё посылать – ничьих писем не вкладывайте без спросу того, кто везёт. Понятно? Возможно, вам не совсем понятно, но так нужно, поверьте мне. О такого рода посылках, письмах и приветах мне не пишите.

Вот и всё пока.

Дорогие мои, любимые! Мне ужасно захотелось послать вам поздравительные карточки. Вы такие у меня большие и серьёзные. Так я вам посылаю вовсе не картинки детские, а кусочек моих самых дорогих воспоминаний. Воспоминаний о моём счастливом прошлом и о вашем счастливом детстве. Разве не так? Вот такие, примерно, вы и были…

Так с новым годом, мои хорошие! Он нас часто обманывал, правда, но ведь когда-нибудь и мы его обставим и наперекор всем стихиям будем, как здесь говорят, «обратно» счастливы!

Мы встретимся и ещё как на лыжах пробежимся, и ещё какую ёлку закатим. Не для вас – так для моих внуков, какая разница! Не теряю надежды, что н.г. принесёт мне кусочек счастья. А вам пожелаю интересной радостной жизни, наполненной… Чем наполненной? Не знаю, только всем хорошим и до краёв. Крепко, крепко целую мамочку и вас.

Ваша ма.

Мы и музыку здесь можем слушать по радио. А главнее музыки важные сообщения. Они делаются всё важнее, потому что приближается победный конец войны. Вчера форсировали Одер, сегодня будем ждать новых побед. Радио даёт много радостей. Вечером бывают такие хорошие концерты. Мы всегда слушаем Москву, редко Омск. Бываете ли вы все вместе в 7-8 часов вечера? (У нас 10-11). Я могу только повторять одно и то же – что люблю вас, хочу быть с вами, хочу знать, что вы здоровы и бодры, хочу верить, что будете счастливы, что хватит у вас твёрдости, организованности и чувства юмора, чтобы преодолевать трудности большие и маленькие и поддерживать друг друга всегда и во всём. Не всякими мыслями хочется делиться, есть что-то своё, сокровенное, и такое, что можно рассказать, но не написать. Но всё же есть и другое, которым можно поделиться даже с таким далёким другом, как я.

Юрик, если бы ты нашёл время полчаса на язык, было бы чудесно. Но если времени так мало, что нужно выбирать – язык или, скажем, каток – беги на каток, мальчик. Вот какая у тебя легкомысленная мать. Я только хочу, чтобы вы были здоровыми, бодрыми, не покрылись плесенью, не приобрели землистый цвет лица учёных или безумно ответственных деятелей.

Всему своё время.

Ты умеешь планировать своё время, быть усидчивым и трудоспособным. Целую мою опору и очень, очень боюсь потерять.

Дорогая мамочка моя!

Так больно за Андрея. А сколько погибло таких мальчиков. Просто страшно думать. Но мамочка, родная, ты должна крепиться, как все эти годы. Ты нужна нам всем. И мы тебе нужны. И что бы ни было, мамочка, мы ещё обязательно будем вместе и ещё будем счастливы.

Мне кажется, Танюшка узнала что-то о Валентине и не хотите мне писать. Ещё раз прошу, мама, самую тяжёлую правду лучше сказать. Не надо скрывать друг от друга такого. Я хочу знать, что вам ответили.

Дорогая моя, любимая мамочка. Ещё как мы встретимся и как поревём и посмеёмся вместе. Обязательно посмеёмся. Крепко целую и жду писем.

Твоя Женя.

Дорогая, хорошая моя девочка! Количество лет, разделяющих нас, растёт, переходит в качество. Вы становитесь качественно иными. Я всё думаю, Тингиш, что ты девочка, а ты уже совсем взрослая. В твоём возрасте многие живут самостоятельно, работают, воюют, обзаводятся семьёй, детьми, попадают в лагерь и мало ли что ещё бывает! А я всё воображаю, что ты маленькая моя девочка, которой я ещё могу быть очень и очень нужна, которая ещё путём не знает, чего хочет от жизни, у которой ещё не всегда хватает силы и энергии, чтобы бороться с трудностями.

Трудно будет заполнить эту громадную брешь, которая образовалась за эти годы между нами, но мы попробуем, а пока? Пока надо набраться мужества и встречать твёрдо и весело трудности и неприятности, что попадаются на пути. У тебя есть достаточно качеств, чтобы выходить победительницей. Когда ты получаешь какую-нибудь двойку, тебе кажется, что носик твой разбит. А ведь это неважно. Важно, чтобы ты сама себя не роняла, не считала хуже других, а поднимала носик кверху . Сумей не ныть, когда трудно и не завидовать девочкам, которым легче живётся, не страдать от того, что у тебя нет тряпок. Умей подбодрить и помочь бабушке. Доставить ей и Юрику удовольствие, найти время для отдыха и провести его интересно.

Жизнь-то всё-таки хороша! Да у тебя впереди ещё столько радостей и неприятностей тоже полно, конечно, что уж тут глаза закрывать. Но счастья и радостей, конечно, больше у тех, кто сами хорошие. Вот такая у меня философия выработалась. Очень хорошая философия, удобная и спокойная. Я уверила себя, что я счастливая и никто меня с этой позиции не спихнёт, чего и вам желаю. Поверьте, что вы счастливы, что это зависит от вас всецело, и так оно и будет. А как же если случается горе? Война, другие бедствия. Они приносят столько горя, мы видим, сколько слёз кругом, теряем близких. Да, это так. А рядом есть другое – есть мужество и сила, радость, дети и весна.

Вот я тебе расскажу. У нас почти уже началась весна. Несколько дней ходили с мокрыми ногами, всё потекло. А вчера вдруг буран, да такой свирепый. Я возвращалась с практики со своими студентами. Расстояние 1-2 км против ветра одолели с большим трудом. Домой пришли замёрзшие, промокшие, голодные, усталые. Я думала, не пойду потом заниматься. А потом обогрелась, поела, часок и того меньше отдохнула и ещё как занималась. Бывает, кажется, трудно что-то сделать, а возьмёшь себя в руки и силы найдутся. И смеёшься этому бурану в лицо. Сегодня уже мороз с ветром. Вчера было 0 градусов Цельсия, сегодня – минус 22. Такие перепады.

Как видишь, из поздравления ничего не вышло. Ты не получишь ничего к своему дню рождения – ни писем, ни подарка. Но ты же знаешь, девочка, родная моя, что мы с тобой, пока мы с папой живы – самое сильное наше желание только чтобы вы были счастливы, чтобы жизнь ваша была полной и интересной. Я так уверенно пишу «мы». Да, пока мы живы, это так.

А живы ли мы? Почему вы мне ничего не пишите о Валентине? Почему? Танюша, ты моя умница и должна писать мне правду.

Получила живой привет от Танюшки, и так обрадовалась. А потом важное сообщение. Да какое! Наши войска соединились с союзниками! Мы слушали речь Сталина и Черчиля. Сколько радости общей, громадной. Я так ясно представляю ваши радостные лица и заплаканную мамочку. Какое будет замечательное победное 1 мая! Вот опять приказ Жукову! Нет, сегодня писать письмо очень трудно. Что же это? Когда грустно на душе – писать трудно. Когда радость – опять трудно. Спрашивается, когда же писать?

И Павлуша скоро вернётся с фронта. Сколько он вам порасскажет. На фото он очень худой. Вам надо за него взяться и подкормить, поправить.

Жду громадных подробных писем обо всём. Мама о себе очень давно не пишет. Почему?

Пока я собиралась написать вам образцово-показательное письмо, произошли этакие события, что это стало невозможно.

8 мая мне сообщили, что я освобождаюсь. А назавтра был такой большой общий Праздник Победы, что моё личное счастье в нём капельку затерялось. Вам я сразу послала открытку и телеграмму – не знаю, получили ли вы. Напишите, как вы это узнали. А может, вы знали всё уже раньше меня?

Пока я не имею вызова, я не могу ехать из Карлага, жить имею право только в его пределах в Казахстане. Я еду в Степняк, где живёт сестра Виктории, мне будет, где пока приткнуться. Мы знаем друг друга по письмам. Через 2 дня я еду туда и буду ожидать вашего вызова в Москву или под Москву. Это нелегко, я знаю, меня отсюда вызволить. Надо поискать мне работу. Я могу работать преподавателем в школах крестьянской молодёжи, в сельхозтехникумах. Но это будет непросто устроиться – никаких документов об окончании ВУЗа у меня нет. Зоотехником на производство тоже можно, на худой конец. Можно идти на конторскую работу, а лучше всего в детское учреждение воспитателем или нянькой в госпиталь. Надо поискать. А работы я не боюсь. Я знаю, многие попали в Москву или под Москву. Я мечтаю о том же.

Если ничего не получится с вызовом, могли бы и вы ко мне приехать. Теперь наша встреча зависит только от вашей напористости. Мне предлагают остаться здесь до вашего вызова. Но я боюсь, что это меня закрепит. Все советуют, что лучше ехать в любую неизвестность.

Вы бы видели, в каком сумбуре прошли у меня эти дни. Мои друзья меня «собирали» - штопали мои дыры, шили, перешивали и пр. А у меня всё валилось из рук. Но в общем, экипирована я неплохо.

Очень страшно получить надежду увидеть вас и потерять её. Теперь буду писать часто – имею полное право.

 

Среди маминых бумаг я нашла письма, которые мама получила после своего отъезда из Долинки в Степняк.

Я думаю, они точно характеризуют отношения, которые сложились у мамы в Учкомбинате в Долинке, и потому привожу выдержки из некоторых писем:

«Мы все выражаем безграничную радость – что вы свободны.»

Л. (подпись)

«Бесконечно приятно знать и думать, что наш лучший, самый чуткий товарищ, воспитатель и руководитель находится на вольной волюшке – это главное.

Второстепенное – весьма чувствительно Ваше отсутствие, просто нехватает Вас и, вероятно, этот пробел так и останется.

Наш новый педагог лежит в больнице с бруцеллёзом.

«Дорогая Женечка Абрамовна, я так рада за Вас, что Вы уже свободны, моя любимая. Всё, что чувствует наш класс за ваше отсутствие уже пишет Анна Ивановна, я повторять не буду – ясно, как мы без Вас себя чувствуем.

Я ехала к Вам как к родной сестре – поделиться – и вдруг я, и мы все, остались без нашего руководителя и ближе.

Это так чувствуется на учёбе и на всём, всём. Даже Костырин говорит, если бы Евгения Абрамовна была, а теперь мне всё равно учёба не нужна.

Пожелаю Вам от всей души лучших пожеланий, встречи с семьёй. Ну не забывайте нас, а уж я вас не скоро позабуду. Целую вас, мою любимую Женечку.

 

Дорогая мамочка! Ты пишешь, как тебе трудно, здоровье сдаёт, сердце устало. Как я всё это понимаю, мне надо скорее к тебе, дать тебе отдых – рукам, голове и дорогому сердцу.

Так Тинга и не написала, дали ли какую-нибудь справку о Валентине.

Кончила я в марте 31 года Молочное отделение Мясо-молочного Института им. Молотова, который в том же году образовался из Академии вместе с другими Институтами.

Мне так хочется домой, передать не могу, но жду, тем не менее, терпеливо и относительно спокойно. Через 1,5 месяца мне обменяют паспорт. Если вызов придёт в начале сентября – было бы чудесно.

Насчёт приезда Танюши. Мне так хочется обнять вас всех скорее, но ехать сюда с риском застрять… Здесь жуткие пересадки. Отсюда невозможно сесть в прямой вагон. Может задержаться, опоздать к сроку – на работу. Измучается, а не отдохнёт, истратит кучу денег.

А здесь… ведь живу же я не дома всё-таки. Танюша, ты должна понять, что для меня значит встретить тебя, но я никак не желаю так эгоистично поступать в отношении тебя.

Приложить все усилия, чтобы меня перетащить ближе к Москве, а там я уж вас всех перевидаю.

Пропуск в Москву и Московскую область Степняк не даёт, надо ехать в Акмолинск. Справка, на основании которой выдано моё временное удостоверение, действует три месяца, через которые оно должно быть переменено.

Справка: №257938. Выдана Е.А.Лурье-Трифоновой, что она осуждена по делу НКВД как ЧСИР 16 мая 38 года, отбывала наказание со 2 апреля 38 года по 12 мая 45 года и по постановлению особого совещания при НКВД от 24 марта 45 года срок наказания снижен до фактически отбытого с освобождением 12 мая.

Ограничение не указано.

Мамочка моя, ты очень за меня волнуешься. У меня хватило терпения на многое, и теперь ещё на многое хватит.

Я была в клубе на постановке Карагандинского театра «Свадебное путешествие». Всё же получила удовольствие, ржала вовсю. Но ещё острее почувствовала, как хорошо бы пойти в человеческий театр с вами. Смеяться надо с кем-то. Хорошо, когда есть с кем поговорить, и м.б. помолчать и поплакать, а я всё-таки одна. И вот полного удовольствия не могу получить ни от красот Борового, ни от весёлой комедии, ни от хорошей книжки, ни от вкусного пирога, допустим. Удовольствие полным может быть только когда его делишь с близкими. Боже, до чего умные вещи я говорю и какие делаю (из №30) необычные открытия, вы не находите? Да, и всё-таки я иду на комедию и ржу там как одинокая лошадь, и всё-таки ещё раз прокатилась бы в Боровое, а что касается пирогов – ни в каких случаях не отказываюсь, а даже наоборот – чем хуже настроение, тем больше могу съесть. Это обстоятельство учтите на случай, если я всё же к вам приеду. В последней мамочкиной открытке она пишет, что может быть в конце месяца хлопоты о пропуске увенчаются успехом. Пожалуйста, только пишите чаще, будет это конец этого месяца или какого-нибудь другого, пишите бесперебойно. Меня не нужно успокаивать из серии «бодритесь, крепитесь», но мне необходимо знать, что у вас делается со здоровьем, учёбой, работой.

Я всегда бодрюсь, креплюсь, держу нос кверху, и все окружающие уверены, что я счастливейшая из смертных. Впрочем, и я того же мнения. Прошу не принимать в расчёт кислых слов, которые иногда прорываются откуда-то.

Я продолжаю «стараться» на прииске. И мне нравится «выбирать шкварец», сортировать породу, таскать носилки. При этом слушаешь постоянную бабью болтовню, истории из прежней вольготной жизни старателей. До войны они хорошо зарабатывали и снабжались. Это азартная работа. Она затягивает. Надеюсь, что меня не затянет особенно далеко и вы не дадите надолго. А когда ношу носилки – хорошо думать о вас, что я и делаю.

Впрочем, на этой работе особенно задумываться нельзя, надо прислушиваться к голосу «бойтесь». Это означает, что по отвалу летят большие куски породы и вовсе неприятно, если они попадут по голове, даже если содержат высокий процент золота. Так и «погибнуть за металл» недолго. Кстати, мои «старанья» пока не дали никаких результатов.

Детки, не думайте, что приедет старая мегера и начнёт пилить и воспитывать за все семь лет. Нет, ребятки, этого нет в плане. Немного привязываться к вам всё-таки буду. Вот Тинга сама набивалась, чтобы я ей исправила почерк. Найдётся, наверное, ещё что исправить. Не знаю только, окажусь ли я на высоте. И достаточно ли сама исправлена.

Где-то глубоко живёт надежда, что я могу быть вам полезным товарищем.

И, наконец, если вы ничего не узнали о Валентине – я буду узнавать. Разве я могу жить дальше, ничего не зная?!

Крепко целую вас, мои хорошие (может быть, и не такие уж хорошие). Но для меня – самые хорошие и единственные во всём большом и холодном мировом пространстве. Без вас я была бы до того одна – подумать жутко.

Ма.

Дорогой мой, любимый мальчик! Отвечаю на твою открытку. Я так много, постоянно думаю о встрече с вами. Иногда здравый рассудок (такой у меня тоже есть, м.б. не в большом количестве) говорит мне, что всё это пустое, что годы прожитые вместе не могли пройти даром для вас и мы найдём очень скоро общий язык, если захотим понять друг друга. Мы с тобой хорошо понимаем друг друга уже давно. В самом прямом смысле я понимала тебя с полуслова, когда ты пуговицу запросто называл «пу», а собаку «ава». За последние 19 лет твой лексикон заметно расширился, а я тоже стала понимать больше, чем понимала. Так было бы странно, если бы мы не сумели договориться. Так я утешаю себя. Это необходимо, потому что если бы на самом деле я вдруг почувствовала, что я для вас чужая – мне стало бы так холодно и одиноко на этом свете. Да, я, наверное, съёжилась бы от холода, но о другом свете, вероятно, не подумала бы – в этом отношении у меня установка очень твёрдая. Время тянется медленно. Подумайте, я 5 месяцев в Степняке! В городе, который мне совершенно ни к чему. Вынужденная посадка затянулась.

Дорогие вы мои, не мешало бы нам по каким-нибудь признакам узнать друг друга, если вы придёте меня встречать. Как вы будете одеты и что у вас будет в руках. А я буду вот какая: небольшого роста, но солидной толщины. На голове бабушкин выцветший коричневый берет, в коричневом пальто, в бутцах, с рюкзаком за спиной, с деревянным чемоданом. Вероятно, с беспокойным взглядом. В некоторых документах было сказано, что глаза серые и особых примет нет.

Вчера отправила вам письмо (34). Мои хорошие, дорогие мамочка, Танюша и Юрик! Мне кажется, я разучилась писать. Гвоздём сидит в голове одна мысль, а в сердце одно желание и все мои песни на один лад, без конца об одном канючу.

Сегодня день моего рождения, 41 год (1904-1945).

Я приготовилась к тому, что не увижу вас ещё 2-3 месяца. Только очень больно, что вся эта канитель с пропуском всей своей муторной тяжестью ложится на плечи моей бедной мамочки. Столько горя, беспокойства, затрат сил, нервов и денег. Я чувствую себя глубоко виноватой и совершенно бессильной что-либо изменить. Мамочка, родная моя, только не огорчайся, не переживай так за меня. Ну, допустим, я проживу в этом Степняке ещё сколько-то времени. Я живу в семье, где меня считают совсем своей, работаю, ко мне хорошо относятся, я вполне сыта, одета, обута, а сердце я крепко сжала (зубами?) и могу ждать ещё долго. Главное, получать частые от вас письма, подробные, обо всей вашей жизни. Тогда я чувствую себя ближе к вам, и мне настолько легче, что и передать не могу. Пока я буду иметь письма часто, ничто мне не страшно, даже эта волокита с пропуском. Мне кажется, что вы далеко-далеко, как на другой планете, но не теряю бодрости духа и верю, доберусь до вас.

Дорогие мои, хорошие ребятки и мамочка! Вы все трое кажетесь мне маленькими, всех троих хочется как-то приласкать и окружить заботой, потому что знаю очень хорошо, что жизнь ваша все эти годы была суровой, но пока от меня только волнения и хлопоты, я это знаю. Мне бы хотелось, чтобы кроме вас для начала никого не было, когда я приеду, ни на вокзале, ни дома. Есть люди, которых я очень люблю и хочу видеть – но потом. Целую крепко и нежно, как люблю.

Сколько уже денег на меня уложили, я так себя и называю - «дорогая мама». Теперь, пожалуйста, ничего не присылайте.

От мамы и Павла получила 500 и 300 рублей, это мне хватит на дорогу.

Мне не хватает дня, чтобы думать о вас, и часто я часами лежу ночью не смыкая глаз. Я стараюсь представить себе, какие вы есть и всё равно ничего у меня не получается. Иногда стараюсь отбросить эти мысли, потому что от них поднимается комок в горле, и думаю только о технике переезда, что взять, что выкинуть, какой избрать путь переезда, что делать на пересадках, как удобнее уложиться и прочее, прочее. Рассчитаться ли совсем с работой в Степняке.

Вчера спускалась в шахту по работе – инвентаризация медпункта. 300 метров под землёй. Побыла там какой-то час, и у меня от перемены давления так застучало в ушах и весь вечер кружилась голова. Так что подземная работа мне не годится (что,  сущности, мне безразлично).

Сегодня, наконец, получила приглашение в Акмолинск за пропуском. Уррра! От вас телеграммы пока нет, где-то на пути она уже спотыкается. Это письмо к вам, пожалуй, опередит меня всего на несколько дней, а может, мы с ним наперегонки поиграем.

Мои девушки в бухгалтерии повесили носы, и я, выкинув начисто из головы Москву, Акмолинск и Макинку, сдавала «дела» допоздна.

Теперь пишу вам, а потом буду собираться с мыслями – как ехать – через Акмолинск или через Боровое. Всё равно, много пересадок.

 

 

Когда мама подъезжала к Москве, произошло событие, которое могло кончиться для неё трагически.

В купе, кроме мамы, была одна старая женщина и двое мужчин. Один, напившись, крепко спал на верхней полке. Другой был среднего возраста, в военной форме. Мама не знала его чина. Он был тоже на верхней полке, всё время читал.

Мама очень волновалась. Очевидно, этим объясняется, что, доставая свой чемодан, она нечаянно сорвала стоп-кран. Поезд остановился. Мама была в ужасе. Известно, чем бы это кончилось для неё.

Через какое-то время в купе вошёл проводник и два милиционера и обнаружили сорванный стоп-кран.

Военный спустился вниз, предъявил свои документы и сказал, что это он сорвал стоп-кран, когда доставал свой чемодан. Он сказал, что тормозная ручка была плохо закреплена, не по инструкции, и объяснил, как именно.

Он обратился к маме: «Вы ведь этого не видели, так как вышли в туалет. А вы оба спали.»- сказал он двум другим попутчикам. Очевидно, этот человек был в большом чине. Милиционеры козырнули ему и ушли.

Мама не могла даже его поблагодарить. По маминому виду он, конечно, понял, откуда она едет.

Этот благородный человек заключает собой список людей, которые помогли маме выжить в лагере, рискуя собственным благополучием. За неофициальную связь с заключёнными полагался срок – до 10 лет. При этом неважно, что за связь – передаёшь ты письмо или необходимые вещи, лекарства или приветы из далёкого дома, или, конечно, берёшь на себя вину зэка.

Прежде всего вспоминается Екатерина Савельевна Можаева – молодая бесстрашная женщина, научный сотрудник кафедры генетики МГУ им. Ломоносова. На кафедре разработали метод повышения плодовитости овец, который проверялся на больших отарах овец в Карлаге. Екатерина Савельевна регулярно инспектировала хозяйства. При этом привозила заключённым посылки, забирала почту. Такая связь буквально возвращала заключённых и их семьи к жизни. Конспирация была строжайшая. В письмах Екатерина Савельевна называлась «Костя» или «К.».

Однажды зав. кафедрой академик М.М.Завадовский сказал: «Милая Катя, а знаете ли вы, чем это для вас пахнет?» «Знаю, Михаил Михайлович. За связь с заключёнными положено 10 лет. У меня 23 опекаемых». Другие сотрудники этой кафедры, фамилий которых я не знаю, тоже привозили письма и посылки.

На одной из точек, в Карабасе, мама познакомилась с заключённой Люсей (уголовницей). Мама была лишена переписки, и Люся дала маме свой адрес. Мама писала как бы от Люси. Мы получали и отправляли письма Люсе. Люся рисковала увеличением срока, а ведь у неё была трёхлетняя дочка.

Или те люди, которые подобрали и послали по адресу письма, выкинутые из поезда в Свердловске.

Они знали, что в поезде заключённые, что может начаться расследование и будут крупные неприятности. Но сделали это.

В России издавна жалели людей, попавших в тюрьму. Даже настоящих преступников.

Но в 20-30 годы в Советской России томились в тюрьмах и лагерях миллионы людей, посаженных по заведомо ложным обвинениям. Целью этих действий власти было запугать население и создать бесплатную рабочую силу для «великих» строек. Сажали и высылали по социальному или национальному признакам, или для демонстрации собственной бдительности, а заодно, чтобы убрать соперников и завладеть их имуществом…

Поводов было множество, как и людей, выполнявших эти изуверские действия.

Почти в каждой семье были расстрелянные, или заключённые, или высланные. Родные точно знали, что их матери, отцы, мужья, братья, дети ни в чём не виноваты.

Как ни обманывали, ни запугивали наших людей, как ни убивали в них человеческие качества, многие понимали, что сажают, в основном, безвинных.

И находили в себе силу и мужество помогать, чем могут. 

 

 

 

 

 

 

 

 

(под псевдонимом Е.Таюрина –

от имён детей: Таня, Юра).

1.     Рассказ «За маму- за папу». Детское питание, М.,1958 г.

2.     «Контрольная работа». Питание школьника,М.,1959 г.

3.     «На передних местах», М., Советская женщина, 1962г., №10.

4.     «Про любовь». М., Советская женщина, 1963 г., №2.

5.     «Закулисные дела». М., Семья и школа, 1967 г., №2.

6.     Рассказы: «Градусник», «2+1=?», «Мамины задачи» в сборнике «Поговорим о наших детях», М., 1967 г.

С начала 60-х годов известная актриса Рина Зелёная читала с эстрады и по всесоюзному радио рассказы Е.Таюриной: «Прозрачный бульон», «Морская история», «Про Вовкину школу», «Подарок бабушке», «Говорит одна знакомая», «Про любовь», «Чистая монета».

Начиная с 1962 по 1967 год по Всесоюзному радио в передаче «Педагогические чтения» разными актёрами прочитаны её рассказы: «Шутя и играя», «Наперекор», «Взрослые у песочницы», «Для кого важно», «Сто тысяч вопросов», «Тяжёлое сердце», «Бабушкин спутник», «Вокруг лампы», «Прямые столбики», «Градусник», «Магазин».
 

7. А.П.Шитов. «Юрий Трифонов. Хроника жизни и творчества». Екатеринбург.Издательство Уральского университета. 1997 г.,стр.77, 691.

8. А.П.Шитов, В.Д.Поликарпов. «Юрий Трифонов и советская эпоха». М., издательство «Собрание», 2006 г., стр. 247, 248, 262, 263.

9. В книге: Юлий Ким, Алина Ким «О нашей маме, Нине Всесвятской, учительнице». М., об-во «Мемориал» - издательство «Звенья», 2007г., стр.106.

Татьяна Александровна Словатинская (1879 – 1957 гг.)

Родилась в г.Вильно (Вильнюс) в семье плотовщика. С раннего детства проявляла большие музыкальные способности. Семья была бедная, особенно после смерти отца. Поэтому удалось закончить только два класса музыкальной школы. При этом, с 13 лет, приходилось зарабатывать – давать уроки отстающим, помогать матери, вышивая по заказу бисером наряды для невест, делать разную семейную работу. Однако, 17-ти лет, в 1896 году, была принята в Петербургскую консерваторию по классу фортепиано.

В 1898 году занялась подпольной революционной работой и оставила консерваторию. Выполняла разные партийные поручения: посещала попавших в тюрьму товарищей, помогала им, была хозяйкой конспиративной квартиры, где бывали Ленин, Сталин, Калинин, Молотов и другие лидеры партии. Больше всего занималась технической работой – организацией печатания и распространения прокламаций. Член партии большевиков с 1905 года.

В гражданскую войну была зам.начальника политотдела разных фронтов. После войны – недолго – работала в ЦККРКП(б). Какие бы должности не занимала бабушка во время и после Гражданской войны, она всегда выполняла сугубо техническую работу – была секретарём, вела хозяйство, выполняла поручения, чаще всего касающиеся отдельных просителей.

С 1921 по 1937 г. была дежурным секретарём политбюро ЦК партии, заведующей приёмом секретариата ЦК ВКП(б). С 1937 по 1948 г., после ареста зятя, В.А.Трифонова, сына и дочери была уволена, затем устроилась работать корректором во Всесоюзном управлении по охране авторских прав.

Была замужем за А.П.Лурье, инженером-химиком. У них было двое детей – сын Павел (1902 г/р) и дочь Евгения (1904 г/р). В 1921 году, во время голода в Поволжье, усыновила 4-летнего осиротевшего мальчика из Чувашии, который стал носить её фамилию – Андрей Словатинский.

 

 

Бабушка наша была смелым человеком. Она не боялась за себя ни в юности, занимаясь подпольной работой, ни позже.

В романе «Исчезновение» Юра описал случай, который действительно был, когда мы жили в Ташкенте. Наш посёлок отделялся от города глубоким ущельем, по дну которого, среди валунов, неслась река Босзу. Над ущельем, соединяя оба берега, был проложен желоб для арычной воды: «…некоторые смельчаки, кому лень спускаться вниз к мосту, перебирались через реку по желобу. И вот дождливой зимой Игорь бежит из школы и видит: по желобу ползёт бабушка. В её руке бидон. Она ходила за молоком. Она переступает по балке очень медленно, едва-едва. Дождавшись, когда, наконец, она благополучно добирается до берега, он кричит в ярости: «Что ты делаешь? С ума сошла! Не смей этого делать никогда больше!» Бабушка сконфужена, она бормочет насчёт мокрой погоды, скользких ступенек и того, что с её сердцем подниматься по ступенькам трудно».

Бесстрашной бабушке оказалось легче пройти по желобу. Бабушка много чего не боялась – не боялась жить одна глубокой осенью на даче. С трудом нам удавалось уговорить её переехать в город. Не боялась долгих вечерних прогулок по лесу, не боялась грозы и лихих людей.

Но жила она в постоянном страхе.

Я помню, мы идём с бабушкой по улице. Мне, наверное лет одиннадцать. Бабушка держит меня за руку, у неё сильные пальцы, она идёт очень быстро. Мне немножко больно и не нравится, что она волочит меня, как маленькую. Я стараюсь освободиться, но она цепко держит меня. Бабушка говорит: «Если за мной придут, запомни главное: где бы вы ни жили, вам с Юрой нельзя разлучаться. Ты должна на память знать адреса Жени и Павла…» Я понимаю, так бабушка хочет нас защитить. До сих пор помню эти длинные цифры: почтовый ящик 246/Д-257938. Так эфемерна защита. Так хрупко благополучие.

Бабушка никогда ничего не рассказывала о своей работе заведующей приёмом в секретариате ЦК, о людях и событиях, происходивших рядом с ней.

Она говорила: «Чем меньше вы будете знать, тем лучше для вас». Если я уж очень приставала, она терпеливо объясняла: «Я расскажу тебе, ты ведь не удержишься, ляпнешь где-нибудь. А дальше – сама знаешь». Я, действительно, знала.

Бабушка была строга к себе, своим детям и внукам. Во всём, что касалось еды, посуды, одежды бабушка придерживалась крайней простоты. Она любили готовить нам «так, как делала моя мама» - и её печёная картошка с крупной солью, ржаные коржики без сдобы, «медовые» пироги без мёда, но с жжёным сахаром казались нам очень вкусными. К бабушке постоянно приходили люди, за которых она хлопотала. Когда мы остались без родителей, бабушке пришлось подрабатывать – она брала на дом корректуру, заказы на вязание сетей, печатала на машинке. Эти работы стали нашим общим домашним трудом, мы помогали бабушке все годы. Хорошая пианистка, бабушка играла для себя и для нас до глубокой старости, когда уже почти лишилась зрения.

Бабушкиного приёмного сына Андрея дома звали «Унди», «Ундик» - как он называл себя в детстве, производя это имя от чувашского Ундри. Он был старше Юры на восемь, меня – на десять лет и служил для нас недосягаемым примером аккуратности и собранности. Он много читал и серьёзно занимался в конькобежной секции. Свои коллекции монет и марок, которые он потом отдал Юре, содержал в идеальном порядке. Его комната была наполнена разными поделками – он собирал радиоприёмники, на столе стоял сделанный им очень красивый макет белого дворца в парке. Он любил симфоническую музыку и часто ходил в наушниках. С ним бабушка занималась музыкой и считала, что только у него в нашем доме хороший слух. Помню, как они играли в четыре руки сложные вещи и как довольна была бабушка.

И по его жизни история страны прошлась своим тяжёлым колесом. Гибель от голода его крестьянской семьи из чувашской деревни Синьяч в 1921 году. Чудом остался жив (голод в Поволжье), был усыновлён нашей бабушкой и стал носить её фамилию. Разрушение второй, московской семьи, где стал любимым сыном и нашим с Юрой младшим дядей. Чудом не брошен в тюрьму как ЧСИР (член семьи изменников родины), хотя был старше сакраментальных 14 лет. После окончания школы работал химиком-лаборантом на московском заводе «Каучук». Был призван на «незнаменитую» финскую войну, где, опять же, чудом остался жив и не попал в число сотен тысяч убитых, обмороженных или умерших от ран. После окончания военного училища лейтенантом в 1941 году направлен на фронт. Погиб в 1942 году при бомбёжке Ленинградского госпиталя, где находился после тяжёлого ранения. Было ему тогда 25 лет. Андрей был серьёзным и разносторонним человеком, мечтал работать в химии.

До своих последних дней бабушка надеялась на возвращение Ундика, хотя после извещения о его смерти прошло полтора десятка лет.

Она говорила: «Всё бывает. Может быть, попал в плен, находился в другой стране… Если меня уже не будет, а ты будешь жить своей семьёй, с мужем и детьми, и вдруг приедет Унди – ты должна будешь найти ему место в своём доме». Я её уверяла, что так и сделаю. Но она требовала: «Нет, ты дай мне слово!»

Уже после смерти бабушки мама передала запрос об Ундике в общественную организацию, созданную Агнией Барто для поиска людей, воинов и гражданских, пропавших без вести в войну или послевоенные годы. Эта организация была связана с аналогичными комитетами в странах Европы и Америки. Им удалось найти очень много людей с удивительными судьбами. Об этой своей работе А.Барто вела передачи по Московскому радио. Через пару лет мама получила от них сообщение, что найти следы Андрея Словатинского не удалось.

Когда детям стали давать сведения о репрессированных родителях, бабушка твёрдо сказала: «Запрос об отце должна подписать Таня. Она младше и она девочка. Для Юры это слишком опасно». Через несколько лет понадобились уточнения, Юра тоже обращался на Петровку. Но тогда, в сорок четвёртом году, бабушка смертельно боялась и спорить с ней было невозможно.

В ноябре сорок первого года мы (бабушка, Юра и я) были эвакуированы в Ташкент. Весной того же года бабушке сделали операцию по поводу грыжи. Операция была неудачная, бабушка чувствовала себя плохо. Поэтому мы уехали не летом, когда эвакуировали старых большевиков, а в ноябре с учреждением, где бабушка работала корректором.

Юре на его работе в пожарной команде дали отпуск. Он должен был отвезти нас и вернуться в Москву. Дорога была очень тяжёлая. Мы добирались до Ташкента 28 суток. Первые четверо суток стояли под Москвой, так как наш состав попал под бомбёжку. В Ташкенте, на территории дома отдыха «Медсантруд», жили приехавшие раньше бабушкины друзья: А.А.Сольц с приёмным сыном Женей, Екатерина Евгеньевна Фрумкина с внучкой Синичкой (вдова и внучка М.И.Фрумкина, ветерана Коммунистической партии).

Сразу же выяснилось, что вернуться в Москву Юре невозможно – пропускали лишь военные эшелоны и людей с вызовами от учреждений. К тому же нас сразу мобилизовали на трудовой фронт – школьников девятых-десятых классов (и Юру) на строительство Чирчикского канала, школьников седьмых-восьмых классов (и меня) – на работу в совхозы Янгиюльского района. Юра был в бригаде, которую использовали также по Юриной «специальности» - они тушили пожары.

На один такой пожар, - когда я была недолго дома, между уборкой помидоров и хлопка, - я увязалась с Юрой. Горели два вагона товарного состава, недалеко от нашего посёлка. Мы вытаскивали из вагонов мешки и ящики и передавали по цепочке воду из арыка.

В Ташкенте было не до учения. Учились очень мало, но всё же получили справки об окончании: Юра – десятого, я – седьмого классов.

Весной 1942 года шестнадцатилетнему Юре было полтора года до призыва, и он подал документы в Ташкентское специальное военное училище. Медкомиссия его не пропустила из-за близорукости (минус семь) и неполадок с сердцем, и в начале июля он начал работать на Ташкентском заводе. Уехать в Москву ему удалось лишь в ноябре, завербовавшись на авиационный завод.

Бабушка очень беспокоилась за Юру, сразу начала хлопотать о вызове в Москву. Помню, Екатерина Евгеньевна пыталась отговорить бабушку от нашего возвращения в Москву: «Парню 17 лет, живёт у родных, работает. Здесь вы можете не заботиться о продуктах, питании, жилье. Посмотри на себя – ты еле ходишь. Поедете позже, организованно, со всеми нами». Бабушка была непреклонна. Она говорила: «У Маруси никогда не было детей. Она считает Юру взрослым. А он растёт, ему нужно питаться. Он может проспать на работу – и попадёт под Указ». Последнее бабушку очень пугало. Она повторяла фразу, которую мы слышали от неё много раз: «Я обещала Женечке и Валентину, что сохраню детей».

Имелось в виду, что в день ареста отца, в июне 37 года, когда в московской квартире закончили обыск, ушли и поехали на дачу, где был отец, бабушке удалось позвонить на дачу. Она хотела, чтобы их приезд не был для отца неожиданным. Вот тогда она обещала отцу, что «сохранит детей». Бабушка рассказывала, что отец хмыкнул и сказал: «если сама уцелеешь».

Бабушка уцелела, как, впрочем, многие наши знакомые – например, Екатерина Евгеньевна Фрумкина, тоже старая большевичка, у которой расстреляли мужа. Или старики Самсоновы, у которых расстреляли четырёх сыновей и жену одного из них, а остальных жён сослали. Бессмысленно было искать логику в этих репрессивных действиях.

Наш отъезд осложнялся тем, что нельзя было оставлять в Ташкенте А.А.Сольца. Он был совсем плох. Помимо вызова из ВУОАПА, нужно было разрешение на его поездку с нами. Оформление всего этого задержало наш отъезд. Мы ехали вчетвером: бабушка, А.А.Сольц с сыном и я. Приехали в Москву в начале марта 1943 года. Началась трудная жизнь в военной Москве, но мы были опять вместе.

В «Исчезновении» Юра изображает родных, у которых герой романа Игорь жил в сорок втором году. Юра, действительно, зимой 1942-43 года недолго жил в семье бабушкиной сестры и её дочери Маруси. Но, похоже, «прототипом» была, скорее, ситуация, чем люди. Наша тётя Маруся жила со своей матерью и никакой дочери Марины у неё не было. Их характеры и отношения отличны от изображенных в романе.

Юрий Трифонов, как всегда, создал своих героев из нескольких различных людей, многое домыслил.

Например, бабушка Вера, героиня романа, рассказывает Игорю про свою сестру: «Это не человек, это какой-то железный шкаф».

Наша настоящая бабушка была сильным человеком, но не была «шкафом». Я видела её в радости, - она преображалась, молодела, сияла, - когда получала письма и когда вернулись её дети. Я видела её в горе. Помню, как она плакала, когда хоронили дядю Евгения. Это было в декабре 1937 года, после ареста нашего отца и дяди Павла. В беспамятстве бабушка бросалась на гроб, кричала одно слово: «Уходит, уходит!» С Евгением уходила и её жизнь – та жизнь, где была вера в справедливость и нужность её дела.

Когда умер Сталин, я пошла с бабушкой в Колонный зал. В страшной давку, через ряды милиции, нас пропустили по её партбилету 1905 года. Когда мы вышли, порядок был как-то нарушен, нам не удалось пробиться к метро, толпа понесла нас и втиснула в подгоняемый милицией поток, который быстро двигался к Колонному залу. Мы не смогли вырваться и прошли ещё раз. Дома у нас оказался мой друг – киевский поэт и переводчик Риталий Заславский. Узнав о смерти Сталина, он сел в поезд в Киеве – без билета, без денег, без пальто – и приехал в Москву. «Умер единственный человек, которому я мог сказать правду». Бабушке пришлось ещё раз пойти в Дом Союзов – провести Риталия.

Так бабушка прощалась со своим прошлым. Цену Сталину и его режиму она знала.

В 1956 году бабушка написала воспоминания о подпольной работе, о годах, когда она была полна сил и надежд и всё было понятно. Конечно, бабушка, технический работник партии, не могла знать всего того, что постепенно становилось известно и осмысливалось нами, когда её уже не было. Но главное всё же не в этом.

В документальной повести «Отблеск костра» Юра приводит из этих воспоминаний часть о Сталине. Сталинский режим разрушил семью бабушки. «Но и отзвука всей этой боли нельзя найти в воспоминаниях Т.А.Словатинской. Что же это: непонимание истории, слепая вера или полувековая привычка к конспирации, заставляющая конспирировать самую страшную боль? Это загадка, которая стоит многих загадок. Когда-нибудь ей найдут решение, и всё, вероятно, окажется очень просто».

Он написал эти слова более тридцати лет назад. Но и теперь нас пугает возможность возвращения подобия сталинского режима. Чудовищная машина оказалась очень живучей. Очевидно, эта живучесть была ясна бабушке. Тем более, что свои воспоминания она писала всего через три года после смерти Сталина. Привычный страх не оставлял её: не сказать и не написать ничего, что могла бы повредить детям. Юра был прав – всё, действительно, было очень просто.

Бабушка была человеком с прямым и твёрдым характером. Это сочеталось у неё с редкой душевностью, вниманием к людям, умением и постоянной готовностью помочь.

Бабушка никогда не рассказывала, как она помогала разным людям, считая это естественным. Мы узнавали об этом случайно, часто после смерти бабушки. Два случая я приведу. Один ещё при жизни бабушки.

В ноябре 1941 года мы приехали в Ташкент. Выгрузились на вокзале. Сразу в нос ударил запах хлеба и фруктов. Мы были очень голодны. У нас был большой тяжёлый чемодан и несколько вещей поменьше. Нас никто не встречал, а надо было добраться до дома отдыха «Медсантруд» на окраине города. Стали искать такси. Скоро поняли, что это бессмысленно – таких денег, что запрашивали, у нас не было. Вдруг к нам подошёл мужчина средних лет, русский. Он внимательно посмотрел на бабушку и спросил – Вы не Словатинская? – Да. – Это вы были с Сольцем в комиссии по обследованию здешних тюрем в 22 году? – Я.

-         Я Вас узнал, потому что двадцать лет помню, что благодаря Вам жив. Вы меня узнаёте?

-         Нет. Очень многие здесь были осуждены несправедливо.

-         Я сейчас, не уходите, - сказал мужчина и скоро вернулся с булочками и яблоками, на которые мы набросились.

-         Я помогу Вам. Вы говорите, Сольц тоже там? Я хочу ему поклониться.

Он донёс наши вещи до трамвая. Потом с чемоданом и сумкой влез в трамвай и уехал. А мы не смогли влезть. Он крикнул нам: «До конца!» Мы влезли всё-таки в какой-то третий трамвай и доехали до последней остановки. Он ждал нас там, сидел страшно сердитый на нашем чемодане. Потом добрались до «Медсантруда» и он увидел Сольца. Сольц был уже тяжело болен. Бабушку, правда, он узнал. Но нашего попутчика – нет. Тот был очень огорчён состоянием Сольца. Он говорил, что у него есть знакомый врач-узбек, который лечит старыми восточными методами, он может помочь. Но из этого ничего не вышло, потому что лечить Сольца врачу-узбеку не разрешили.

В идею создания справедливого общества, идею коммунизма , бабушка поверила с ранней юности и осталась ей верна. Бабушка, конечно, видела, что происходит вокруг, но объясняла это тем, что для партийных руководителей главное – построить социализм. Как живут при этом, страдают и гибнут миллионы людей в стране – неважно. Одобрить это изуверское отношение к людям бабушка, конечно, не могла. Она говорила мне: «Если бы ты знала, как они все изменились, как испортила их власть!» Бабушке, техническому работнику, были неизвестны документы, рассекреченные в наше время.

Я думаю, что это и хорошо. Для неё многое было бы мучительно, непереносимо.

 

Ею опубликовано:

Т.А.Словатинская. «Из воспоминаний» М., «Прометей», 1967 г., стр. 206-225.