ХРАНИТЕЛЬ КАМЕННОЙ ЛЕТОПИСИ ¹

От редакции.

Творческая судьба Филиппа Максимовича Тольцинера необычна. Родился и получил образование в Германии, а жил и работал более шестидесяти лет в России. Воспитанник знаменитой архитектурной школы, известной своими новаторскими идеями, почти полтора десятка лет он занимался восстановлением архитектурной старины в глубине России.

Судьба надолго свела его с нашим краем. Безвинный, он много лет провел в ИТЛ Усольлага. После освобождения в 1948— 1950-х годах стал начальником проектной

мастерской главного архитектора Соликамска, занимался планировкой и застройкой Боровска.

Десять лет, с 1951 по 1961 год, был главным архитектором Пермской специализированной научно-реставрационной мастерской. Весь этот период плодотворно занимался исследованием, проектированием ремонтно-реставрационных и реставрационных работ памятников архитектуры Соликамска, исследованием и проектными предложениями по сохранению и реставрации исторической части города.

Филипп Максимович Тольцинер родился в 1906 году в Мюнхене в семье мастера по плетению мебели. Двадцати лет от роду подает документы в известную школу Баухауз. Основателем Баухауза был архитектор Вальтер Гропиус. Он объединил Веймарскую школу декоративного искусства и Академию изящных искусств и создал крупнейшую экспериментальную школу-лабораторию западно-европейского дизайна. Сыну ремесленника Филиппу Тольцинеру стали близки идеи Гропиуса, который говорил: «Искусство — высшая ступень ремесла, между художниками и ремесленниками нет коренного различия. Архитекторы, скульпторы, живописцы должны стать мастеровыми». Эти идеи не были новыми, но Вальтер Гропиус претворил их в жизнь.

Для своего детища Гропиус строит в Дессау специальное здание в стиле конструктивизма. Для руководства курсами и чтения лекций приглашаются известные художники, архитекторы, скульпторы. Среди них Василий Кандинский, Ганнес Майер, Иосиф Альберс.

В 1928 году Вальтер Гропиус уходит с поста директора и передает руководство архитектору Мисс Ван дер Роэ.

Сложная политическая обстановка в Германии сказывается и на Баухаузе — уезжают за океан и Гропиус, и Мисс Ван дер Роэ. Новый директор Ганнес Майер не стал дожидаться закрытия Баухауза фашистами (это случилось позднее, в 1933 году), вместе с группой своих учеников он выехал в Советский Союз. Свой коллектив Г. Майер и его сотрудники назвали «Рот фронт», подчеркивая этим не только интернациональный состав бригады (здесь были чех, венгр, немцы), но и солидарность с международным рабочим движением.

Работы в Советском Союзе было много. Тольцинер участвует в знаменитых архитектурных конкурсах 30-х годов, таких как проект Дворца Советов, школы Коминтерна, «Колхозного жилища». В активе архитектора осуществленные проекты учебных комбинатов для завода «Красное Сормово» в Горьком, типовые проекты школ ФЗО. По его чертежам возводятся первые дома соцгорода в Орске.

Поначалу все шло замечательно. Увлеченные работой молодые архитекторы сравнительно легко переносили бытовые неустройства, жизнь в общежитиях. И не сразу заметили изменившийся политический климат. В 1937 году многим из них отказали в продлении «вида на жительство».

Профессор Майер ранее других понял, что ему не удастся осуществить здесь свои творческие планы, и уехал с семьей в Мексику. Покинули страну и другие баухаузцы: уехал в Швейцарию Рене Менш, вернулся в Германию Конрад Пюшель.

Судьбы других членов бригады более драматичны: получив «вид на жительство», они потеряли саму жизнь. Антонин Урбан, талантливый архитектор, работал вместе с Ганне-сом Майером над проектами технических школ, а затем основал отдел жилища в Академии архитектуры. Клаус Мойман переехал в Магнитогорск, где и работал до самого ареста. Бела Шефлер был командирован в Свердловск. Все они, как и Филипп Тольцинер, были арестованы в феврале-марте 1938 года, В автобиографии этому периоду своей жизни Филипп Максимович уделяет всего две строки: «1938—1947 гг.— арест и заключение в исправительно-трудовой лагерь Усольлага Пермской области; проектирование для нужд

управления ИТЛ Усольлага и его вольнонаемного состава». Что стоит за этими строками? Теперь, после книг Солженицына, Шаламова и других, прошедших крестный путь ГУЛАГа, можно представить.

И кто знает, может быть, и сгинул бы Тольцинер в недрах ГУЛАГа, но ему повезло. Приехавшему для лечения стоматологу понадобилось зубоврачебное кресло. Иначе женщина-врач отказывалась лечить граждан архипелага. Тольцинер набросал эскиз. В его архиве сохранился этот чертеж. Думаю, он сделал бы честь любому дизайнеру, здесь сказалось и мастерство ремесленника-отца, и практика Баухауза. На архитектора-зэка обратили внимание, перевели его с лесоповала в проектную мастерскую.

Так начался новый период творчества архитектора — в ГУЛАГе. Самое поразительное, что автор сохранил свои произведения. На этот уникальный архив претендовали три учреждения — музей архитектуры им. Щусева в Москве, Баухауз-архив в Берлине и Пермский областной краеведческий музей. Архитектор отдал предпочтение Берлину и Перми...

Из ГУЛАГа Тольцинер перешел на работу в проектную мастерскую при главном архитекторе Соликамска. Здесь началась не только новая строка его биографии, но и совсем иная грань творчества.

Случай Тольцинера, на мой взгляд, самый невероятный. Питомец Баухауза, испытавший на себе влияние всех трех директоров (он поступает при Гропиусе, учится при Майере, а диплом ему подписывает Мисс Ван дер Роэ), после работы в Москве, после десяти лет «университетов» ГУЛАГа оказывается лицом к лицу с проблемой реставрации памятников древнерусского зодчества в далеком Соликамске.

Архитектурное наследие этого уральского города давно привлекало внимание как местных, так и столичных искусствоведов. Не случайно здесь была создана одна из первых в стране реставрационных организаций...

Архитектор Тольцинер впервые поставил вопрос о градостроительной ценности всего архитектурного наследия Соликамска, об охране не только отдельных памятников, но и всех ансамблей, а также сохранении исторической среды, того фона, без которого немыслимы древние здания.

На основании многолетнего изучения планировки города и его ансамблей он выдвинул конкретные, научно обоснованные предложения, направленные на сохранение древней планировки, реставрацию памятников и определение достойного места для них в современном городе и его завтрашнем дне. Эти предложения вошли в согласованный проект охранных зон с предложениями по использованию заповедных зон в исторической части города. Они сыграли решающую роль в возведении Соликамска в ранг исторического города.

Замечу, что проекты Филиппа Максимовича очень часто даже коллегам казались утопическими «прожектами», настолько обгоняли привычные представления, кое в чем они даже предвосхитили положения Венецианской хартии и других международных актов, направленных на сохранение памятников.

Многие достижения Филиппа Максимовича можно связать с его личными качествами, чертами характера — эрудит и в то же время не зазнайка, требователен в работе и по-хорошему демократичен. Заботится о людях, умеет организовать не только работу, но и отдых.

Как-то он поразил собеседника: показав только что выложенные простенки арочного проема, признался, что и сам не знает, как его завершить.

— Что же делать?

— Я решил довериться опыту каменщика, ведь он уже сделал целый ряд подобных проемов по моим чертежам, а теперь пусть он сам, его голова и руки найдут верное решение.

Нужно сказать, что речь шла об опытном реставраторе, работавшем с Филиппом Максимовичем почти десять лет, и что архитектор не просто наблюдал, а участвовал в этом сотворчестве, готовый всегда поправить или остановить.

В проектной практике Тольцинер не позволял домысла. Тщательный обмер здания, анализ пропорций портала — и для каждого подлинного кирпича (даже, если он обнаружен в земле) находится свое изначальное место. Здесь сказалось уже знакомство с российской школой архитектурной реставрации, ведущей начало от Покрышкина и Суслова, а продолженной Петром Барановским. Поразительно, что, находясь вдалеке не только от европейских, но и от местных научных центров, все, что сделал Тольцинер в Соликамске, выполнено на высоком научном уровне, без скидок на отсутствие информации или провинциальность...

Кроме работ в Соликамске Ф.М. Тольцинер проводил обследования и обмеры памятников в Усолье, Пянтеге, Верх-Боровой и других местах Прикамья. Его трудолюбие, оптимизм и научная добросовестность всегда вдохновляли молодых коллег. Некоторые из них стали известными реставраторами: Генрих Лукьянович Кацко стал главным архитектором Пермской научно-реставрационной мастерской, Вениамин Иванович Зыков много лет руководил реставрационными работами в Усолье и Бурятии...

Показав себя опытным ученым-реставратором, Филипп Максимович вновь вернулся к современному проектированию, участвовал в разработке типовых проектов жилых домов, в создании эталона (!) проектного здания жилого микрорайона.

Став пенсионером, Филипп Максимович не изменил себе, не почил на лаврах. По заданиям Министерства культуры России он консультирует проектировщиков, занятых будущим исторического города, пермских реставраторов, заканчивает вместе с помощниками обработку материалов личного архива. И, как всегда,— дневник каждый день. Многие его страницы посвящены Соликамску. Ведь главным делом жизни стала для него охрана архитектурного наследия древнего города.

УЗНИК УСОЛЬЛАГА ¹

Это было страшное время. Почти каждый день я узнавал, что кто-либо из моих знакомых или члены их семьи арестованы.

В середине февраля 1938 года около двух часов ночи раздался стук в дверь моей комнаты. Я открыл дверь и увидел двух мужчин, которые наставили на меня свои пистолеты. Они вошли в комнату, потребовали, чтобы я сел на стул, а сами начали обыск в комнате. Закрытый чемодан одного голландского кинооператора они вскрыли с помощью топора. Затем наполнили портфель, подаренный мне предприятием за хорошую работу, моими документами, которые нашли при обыске, и вывели меня из комнаты. Арест был для меня непонятен, так как дверь в комнату они не опечатали. Впрочем, это было сделано позднее. Меня посадили в автомобиль и доставили на Лубянку, где начал допрос один из сопровождавших меня. Я был удивлен тем, что он обо мне ничего не знал, и ответил честно на все

вопросы. Мне показалось, что допрашивающий был очень усталый, так как он несколько раз засыпал. После допроса он вывел меня из своей комнаты, посадил на стул и зашел в комнату, по-видимому, своего руководителя. Я остался без всякой охраны. Не прошло и часа, он вернулся и затем доставил меня в одну из московских тюрем. Я был помещен в одиночную камеру, в которой уже находилось более 10 человек.

Уже на первом допросе я заметил, что следователь был совершенно не обучен. Он мне сказал: «Ты шпион, расскажи о своей деятельности». Конечно, об этом я не мог ему ничего сказать. Я понял, что допрос имел определенный регламент, так как на всех последующих допросах мы сидели друг против друга и ни о чем не говорили.

Условия в камере были такими, что я заболел, моя голова покрылась нарывами, и меня перевели в тюремную больницу. Там я увидел арестованных в очень плачевном состоянии в результате допросов. Когда я вылечился, то опять был отведен в свою камеру, и снова начались допросы.

На один из допросов пришли двое следователей, один из которых (прежний) с большой сумкой «инструментов». В комнате допросов стоял металлический лежак. Мне приказали лечь, и начали обрабатывать принесенными «инструментами». Теперь я уже знал, чем заканчиваются подобные допросы. Чтобы избежать непредсказуемых последствий, я сказал: «Хватит». Следователь перестал меня бить, я «признался», что в городе Орске «собирал шпионские сведения» и передал их своему коллеге, который несколько лет назад вернулся в Германию. Что это были за сведения, меня не спросили, и допросы закончились.

Меня отвели в камеру и впоследствии уже не допрашивали. Через некоторое время я признался, что хотел бы сообщить подробности. Мне дали бумагу, и я написал, что дал ложные показания для избежания дальнейшей экзекуции, что я никогда не занимался шпионской деятельностью. Тогда я не предполагал, что эти мои показания были просто уничтожены.

Осенью 1938 года меня доставили к одному служащему НКВД, который сказал мне: «Садитесь»,— с тех пор я чувствую себя нехорошо, когда мне предлагают садиться. Он прочитал мне, что за контрреволюционную деятельность я приговорен к 10 годам тюрьмы. В чем эта деятельность заключалась, мне никто не сказал, и, естественно, я тоже не знал.

Когда я стал искать причины моего ареста, то пришел к выводу, что возможной причиной было мое выступление в июле 1938 года на собрании коллектива Горстройпроект, на котором я критиковал решение руководства проектного института о командировании проектировщиков на место сооружения объектов по их проектам. После собрания ко мне подошел один из сотрудников этого института (я знал, что он был представителем Министерства внутренних дел) и попросил передать ему критические заметки для руководства института. Я предполагаю, что был арестован как немецкий специалист, который критикует советские порядки, но который не принадлежал к антигосударственной группе, и потому мое дело не было передано в центральные органы НКВД. Думаю, это мое предположение достоверно, потому что я остался живым, тогда как все члены Баухаузбригады были уничтожены. В большой камере, в которую меня перевели после вынесения приговора, было много заключенных. Почти все они были образованными людьми, их разговоры и дискуссии мне были очень интересны. Я познакомился с Николаем Ульрихом, ученым по сельскому хозяйству, мы условились, по возможности, держаться вместе.

Осенью 1938 года нас доставили поездом в Соликамск Пермской области. В Соликамске находилось Управление исправительно-трудового лагеря «Усольлаг». Нас разместили в бараках в зоне пересылочного пункта, который находился за высоким деревянным забором. Двухэтажные нары были в большинстве заняты криминальными заключенными.

Когда в Управлении лагерями узнали, что я по специальности архитектор, меня решили дальше не отправлять, а использовать в Управлении. Однако в связи с тем, что мы договорились с Ульрихом быть вместе, я ответил отказом.

Когда вечером вышел из барака, перед глазами была следующая картина: ночь, много снега, при лунном свете темная фигура. Это был мой друг Дамериус, руководитель центральной агитбригады коммунистической партии Германии, который тоже оказался арестованным. На следующее утро все вновь прибывшие из Москвы заключенные были сформированы в одну колонну и предупреждены: «Шаг вправо или влево стоит вам жизни». Колонна маршировала на север. Справа и слева нас сопровождала вооруженная охрана с собаками. Мы шли несколько дней, пока не пришли в «командировку» — Булатово-лагпункт.

Высокие моральные и человеческие качества заключенных сформированной колонны подтверждает следующее: когда было необходимо во время марша разгрузить баржу, нам предложили сделать это по желанию, и все стали разгружать баржу, несмотря на усталость и неопределенность их положения.

Территория «командировки» № 2 Булатовского лагпункта находилась среди гигантского лесного массива и была обнесена высоким деревянным забором и ограждением из колючей проволоки. На четырех углах стояли деревянные вышки с вооруженной охраной. Все строения: бараки, дома для охраны, строения лагерного руководства были деревянными. Руководство и служащие лагерного управления были из вольнонаемных или принудительно направленных. Нам сразу объяснили, что мы прибыли сюда валить лес и все наши жалобы и претензии в отношении ареста и работы бессмысленны и поэтому не принимаются. Нам выдали топоры и пилы и послали в лес без всяких объяснений, как работать. Многие осужденные погибли от холода и потому что не знали, как валят лес.

Я работал в паре с Ульрихом и нарисовал две карикатуры по этому случаю. Наш мастер видел, что я неплохо валю деревья, и ожидал от меня рекордной работы. Но из этого ничего не могло получиться, так как расход энергии моего тела не компенсировался достаточным питанием, которое мы получали. Чтобы получить дополнительное питание, надо было валить много леса, и мы практиковали специальные методы увеличения выработки: отпиливали у сваленных, маркированных и уже принятых деревьев тонкие шайбы и прятали их в снегу и еще раз сдавали эти деревья мастеру. В результате летом после схода снега лес был завален такими шайбами. Мы с Ульрихом сделали несколько рационализаторских предложений.

Теплой одежды и соответствующей обуви не хватало для всех вальщиков. Лично я ходил на работу в ватных чулках и галошах и в результате обморозил пальцы на ногах. Поэтому остался в бараке. Я лежал на нарах и получал кроме обычного питания 400 г хлеба. Возможно, поэтому я и остался жив.

В один из дней я пришел к зубному врачу, естественно, в нашей «командировке» не было ни соответствующего кабинета, ни зубоврачебного кресла. И я решил сконструировать кресло из подручных материалов. Мой проект выполнили, и зубной врач могла выполнять свои задачи, она была удивлена и, вероятно, доложила начальнику лагпункта о моих способностях. Меня перевели в лагерное Управление и назначали инженером по строительству. К этому времени Ульрих работал уже как инженер-механик. Я начал проектировать приспособления для нужд заключенных и для выпуска продукции: например, жилые бараки, бани, строения для переработки овощей. Все эти проекты должен был утвердить руководитель всех лагерей в Соликамске. Думаю, лагерное руководство оценило качество моих проектов, и меня перевели архитектором-проектировщиком в проектную мастерскую Соликамского Управления лагерей.

Я разработал следующие проекты:

— одно- и двухэтажные деревянные блочные дома для одной или двух семей и двухэтажный блочный деревянный дом на восемь квартир для вольнонаемных работников лагеря;

— перестройка кирпичного склада в виллу для начальника лагеря;

— амбулаторию для вольнонаемных сотрудников (на территории лагеря);

— доски объявлений и доски почета для Управления Усольлага и для городских организаций;

— контору для работников Рябининского рейда;

— транспортный комплекс Усольлага, включая автобусную станцию;

— мебель и различные приспособления.

Я жил в мастерской художников вместе с известным карикатуристом Константином Ротовым, другом знаменитых Кукрыниксов. Художники рисовали копии картин известных художников для украшений помещений и для подарков руководства лагерей.

Конечно, наша жизнь была лучше, чем жизнь обыкновенных заключенных, мы имели возможность готовить себе еду, могли улучшать свой рацион. Периодически нас посылали разгружать на железнодорожную станцию вагоны с продуктами. Иногда нам разрешали собирать рассыпанную на полу вагонов муку или треснувшие банки с консервами фруктов и овощей. Нам удавалось иногда обмануть вахтеров: например, наполняли ведро хорошей мукой, а сверху насыпали грязной. Или кто-то бил стеклянные банки, чтобы взять их с собой. Однако я всегда помнил, что такая относительно сносная жизнь по разным причинам могла в любой день закончиться, и меня могли отправить снова на заготовку леса. Одной из причин могло стать недовольство начальства качеством моей работы.

Однажды меня вызвали на допрос в следственный отдел лагеря и спросили, почему я не доложил об антисоветском разговоре, который состоялся в нашей комнате. Было совершенно ясно, если бы следственный отдел не знал меня по моей работе, меня бы обвинили и наказали.

В результате нашего поражения на фронте руководство лагеря решило осужденных ^немцев из лагеря убрать. В списки штрафников был внесен и я. Так как в лагере я числился не немцем, а евреем, меня вычеркнули из этого списка. Хотя и были большие сложности, пока по указанию главного инженера лагеря я был исключен из списка.

Интересно, что за длительный срок заключения изменилась наша психология. Наше добросовестное и творческое отношение к труду имело свои последствия. Нам стали доверять. Помню, руководитель лагеря повез меня и Ротова в своей автомашине для консультаций далеко от лагеря. На обратном пути он сказал нам: «Идите обратно в лагерь». Он повторил это несколько раз, потому что мы оставались сидеть. Мы и представить себе не могли, что можем самостоятельно без охраны идти. В конце концов, мы вышли из автомобиля, а когда прибыли в лагерь, охрана нас не впускала, так как существовало предписание, что осужденные без охраны, находящиеся вне лагеря,— это беглецы. Только после соответствующих указаний лагерной администрации нас впустили в лагерь.

Как и другие заключенные, я получал небольшие карманные деньги, имевшие для меня большое значение, так как в Советском Союзе у меня не было родственников, и соответственно я не получал никакие посылки. У меня был авторитет у администрации лагеря, и в последние два года я имел удостоверение, позволявшее мне в любое время покидать лагерь и возвращаться.

В последний год моего заключения в пересылочный лагерь прибыл Гельмут Датериис, которого я встретил в/1938 г., в первый день моего прибытия в Соликамский лагерь. Срок

его заключения был собственно только 5 лет, но, по всей видимости, в связи с войной и тяжелым послевоенным временем его освободили только в 1947 г. Обычно освобожденным не давали хорошую одежду, но я имел возможность помочь ему с одеждой и деньгами. Гельмуту удалось уехать в Москву и благодаря связям с Германией (тогда уже ГДР) он смог возвратиться на родину, а прежние заслуги дали ему возможность там жить и работать.

Летом 1947 г. мне объявили, что в результате моего хорошего отношения к труду кончается срок моего заключения. Но так как я не закончил целый ряд своих работ, я попросил разрешения пожить еще в лагере и закончить работу. Одновременно очень хорошие лагерные врачи должны были сделать мне необходимую операцию на глазах.

Я был освобожден из лагеря 2 декабря 1947 года. У меня была возможность посетить после освобождения одну из областей Советского Союза. Однако после долгих раздумий я решил остаться в Соликамске, где начал работать в проектном бюро главного архитектора города и стал главным проектировщиком. Хочу заметить, что в лагере осталось много друзей, и я уже привык к лагерной жизни, мне удалось встречаться с моими друзьями по заключению.

Работая в проектном бюро главного архитектора г. Соликамска, я разработал три проекта:

— реконструкция большого склада соли в жилой дом;

— реконструкция и расширение амбулатории калийного комбината;

— планировка и разработка отдельных объектов поселка бумажного комбината. Кроме этих главных работ мною были разработаны проекты пионерского лагеря, стадион и др.