Борис Эрдниевич ТЮРБЕЕВ

ТАКОЕ НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ

Красноармейцем я стал в марте 1941 года, когда призвали на срочную службу. Проходил ее в городе Буйнакске Дагестанской АССР. Здесь и застала меня весть о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну. В ноябре был откомандирован в полковую школу, по окончании которой получил назначение командиром минометного расчета находившейся

в стадии формирования 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии. В ее составе и прошла значительная часть моей фронтовой биографии. И я считаю, что мне, как и другим бойцам и командирам национальной дивизии, есть чем гордиться. Потому что, вступив в боевые действия в один из самых критических периодов Великой Отечественной войны, да еще на труднейшем участке, дивизия стойко держала оборону. Не позволила фашистам пройти с ходу через ее позиции, как им это удавалось во многих случаях до того. Расскажу об этом коротко.

В первые бои подразделения дивизии вступили в мае 1942 года, когда определили зону обороны на Дону. В этот период основные силы противника были еще далеко. Но вот в июле через наши позиции пошло массовое отступление войск Южного фронта. А это несколько армий. Фашисты захватили весь Донбасс и на волне такого успеха стремительно наступали. Наша дивизия прикрывала отход армий Южного фронта.

Сегодня больно вспоминать о том, что наша кавалерийская дивизия не имела прикрытия с воздуха, не было и танковой поддержки. Причину такого положения надо искать за пределами дивизии. Моторизованные подразделения фашистских войск наступали при мощной поддержке танков и самолетов. Авиация противника бомбила позиции дивизии, как мишени, и потери были огромные, особенно среди конского состава. А куда кавалеристу без коня? Такова была действительность. Однако дивизия не оставила своих позиций даже после распоряжения штаба фронта отойти 23 июля в резерв 37 армии и задержала фашистов еще на несколько суток.

Неожиданно 26 июля мотопехота и танки противника пошли на нас с тыла. Появлялись они то с одной, то с другой стороны, где их вовсе не должно было быть.

Но откуда они взялись и почему? Выяснился печальный факт. Наши соседи на флангах, а это две стрелковые дивизии, 25 июля оставили свои позиции и ушли с линии фронта. Фашисты беспрепятственно устремились туда и, получив незапланированное превосходство в силе и позиции, стали окружать нашу дивизию. Только благодаря умелым действиям командного состава, непрерывно маневрировавшего имеющимися силами, а также мужеству и стойкости бойцов удалось сорвать угрозу окружения. Именно в этих трудных боях на донском рубеже лишний раз подтвердилась справедливость мудрого изречения воинов-предков: "Если в согласии двое - крепость из брони, если в разладе двадцать -крепость из глины".

В этот день в районе станицы Семикаракорской меня ранило в голову. Осколок пробил каску и застрял в кости. Удалять его было некому и нечем. Не нашлось даже йода. Обработали рану народными средствами и обмотали голову. Так поступали и с другими, кроме тяжелораненых.

Только когда миновала опасность окружения, командир пулеметного эскадрона Максим Дженгуров взялся за меня. Своим спиртовым "НЗ" обработал рану и щипцы, которыми из конских копыт выдергивали подковные гвозди, примерился и извлек осколок. Меня в это время с двух сторон цепко держали крепкие ребята - сослуживцы Зула Дорджи-Горяев и Сангаджи Адашев.

Только 27 июля, когда поступило очередное распоряжение оставить позиции, дивизия начала отходить с боями на новые рубежи. С дивизией я прошел весь ее боевой путь - в дни отступления и когда несли охрану железной дороги Астрахань - Кизляр, и когда, наглухо закрыв дальнейшее продвижение фашистов на Кавказ, держали оборону севернее Моздока. А потом в составе Северной группы войск, перейдя в наступле-

ние, освобождали города и села Орджоникидзевского края, западный район республики. Наконец, вновь вступили на донские земли, теперь уже изгоняя фашистские войска. К февралю 1943 года дивизия уже была под Ростовом-на-Дону, готовая вступить в бои за освобождение города.

Но в этот момент было решено, что 110-я кавдивизия как национальное формирование свою задачу выполнила, и ее расформировали. А ее подразделения пополнили другие воинские соединения. Так я попал в Отдельный гвардейский минометный дивизион, входивший в состав 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса. Здесь меня, как и прежде, назначили командиром минометного расчета. Надо сказать, что в корпус влилась значительная часть кавалерийского состава и других подразделений 110-й кавдивизии. И пока находились в боевом строю, все мы воевали достойно.

Моя дальнейшая фронтовая судьба складывалась благополучно до середины апреля 1944 года. В составе минометного дивизиона в первой декаде февраля 1943 года я принял участие в боях под Ростовом-на-Дону, а потом и в его освобождении. 14 февраля фашистские войска полностью были изгнаны из города. Развивая наступление, мы преследовали войска противника. Он быстро отходил на рубеж обороны, созданный на правом берегу реки Миус. Примерно 20 февраля мы достигли этого рубежа. Но здесь немцы имели такие силы и средства защиты, что выбить их отсюда никак не могли. Для нас в эти дни сложилось неблагоприятное стечение обстоятельств. Наступило раннее и резкое потепление, из-за чего началась распутица, река вспухла. Больше в наступление мы не шли, обус-троились на этом рубеже и до лета сидели в обороне,

постоянно обмениваясь с противником боями местного значения.

До середины августа нас усиленно готовили к наступлению и, помимо чисто боевой подготовки, всем нам подробно разъясняли, какую роль играет разгром фашистских сил на этом рубеже для освобождения остающейся еще у фашистов части территории Ростовской области, а самое главное богатых углем и хлебом областей Украины. Нам говорили, что гитлеровцы этот рубеж обороны называют "Миус-фронт", начинили его огромным количеством оборонительных сооружений и огневых точек, проволочных заграждений и минных полей, противотанковых рвов. Кажется, мы могли закрыть глаза и легко вообразить себе это немыслимое нагромождение всего того, что обязаны были вскоре уничтожить.

Примерно 20 августа утром (точная дата уже забылась) началось наступление. Первое слово за артподготовкой. Стреляли из всех видов орудий, и плотность огня была невиданная. По крайней мере, я другого такого случая не помню. На каждом километре фронта было сосредоточено не меньше двухсот орудий. Грохот стоял невероятной силы. И он не ослабевал больше часа. Бои за "Миус-фронт" продолжались почти до начала сентября. Фашисты каждый метр рубежа защищали яростно и постоянно контратаковали, нередко восстанавливая утраченную позицию.

В один из тяжелых дней при очередной контратаке противника мы получили задание сорвать ее. В первую очередь мотопехота фашистов не должна была пройти к нашим, позициям. В соответствии с боевой задачей мы поставили заградительный огонь. Интенсивность и продолжительность его были такие, что стволы минометов раскалялись докрасна. Сами же мы про-

сто оглохли и едва держались на ногах. В конце концов задачу выполнили: врага не только не пропустили к нашим позициям, но после этого боя он уже не нашел резервов для очередного контрнаступления. Мы его погнали дальше. За этот бой меня представили к ордену Красной Звезды.

Впоследствии я участвовал в освобождении южных областей Украины и дошел до Одессы. Каждый бой, будь то большой или малый, был по-своему трудным. Судьба была ко мне милостива. Я отделался лишь одной контузией. Благополучно закончились для меня и бои за освобождение Одессы, которые завершились 10 апреля 1944 года. В последующие несколько дней мы продолжали преследовать отступающие войска фашистов и дней через пять-шесть прекратили преследование. Получили приказ переходить к обороне для подготовки к летнему наступлению. Практически с конца декабря 1943 года мы постоянно были в боях и очень обрадовались предстоящей передышке.

Но вот 22 апреля меня вызвали в штаб корпуса и выдали предписание отправляться в Уральский военный округ. Объяснили, что там создается национальное формирование, а меня посылают обучать новое пополнение. Вот так я оказался в Кунгуре и только здесь понял, что меня, как и других, прибывших сюда, самым циничным образом обманули. Здесь нам стала известна судьба нашего народа, всех наших родных. Стала понятна и причина их молчания в последние месяцы. Если даже письма и были отправлены, то цензура их изымала из почты и они до адресата не доходили. Многие ребята очень сожалели, что при нас не было оружия. А то смогли бы постоять за свою красноармейскую честь, за право воевать с врагом и за доброе имя своих близких. Каждый из нас столько раз видел смерть и был сам на волосок от нее, что давно отбоялся... Во

всяком случае мы рисковали собственной жизнью на поле боя не для того, чтобы оказаться в лагере для уголовников. Вот так я и стал одним из почти пяти тысяч воинов-калмыков, загнанных в Широклаг.

К лету 1945 года я до такой степени исхудал, что меня актировали по категории "истощение". Словно скотину, которую подобным образом отбраковывали и отправляли на мыловарение. Разница только в том, что мне дали предписание следовать в Новосибирскую область на спецпоселение.

В Сузунском районе я нашел своего дядю Очир-Гаряева Эрдя Гришкиевича, единственного оставшегося в живых из всех моих близких. Он рассказал о печальной участи родных. Оказалось, что первоначально они попали на лесоучасток № 66 в Томской области. Мой отец, Эркчиев Тюрбя Дензенович, 1875 года рождения, вскоре после прибытия умер. Мой старший брат Бадма рыбачил в военизированном морском дивизионе, выслали его с моря. Куда попал и где умер - осталось для нас тайной. Его жена Цаган, оказавшись на лесоучастке, вынуждена была отдать единственного четырехлетнего сына в детский приют, поскольку негде и не с кем было его оставлять. Он умер. Мать дяди Эрды, Тюлмджи, тоже умерла на лесоучастке № 66. Его брат Ким, воевавший на Сталинградском фронте, не вернулся. Вот так одних отняла война, других сгубила жестокая и несправедливая сибирская ссылка.

Дядя Эрдя жил в тайге. Работал на лесоучастке № 5 авиационного завода имени Чкалова. Калмыки жили здесь в землянках, которые напоминали дзоты: четыре столба по углам ямы, крыша накатом, вход по ступенькам вниз и одно крохотное отверстие - окошко. Скудные вещи держали в мешках, ежедневно ожидая известия о возвращении домой. Проходили годы, а

эта мечта так и жила в душе каждого калмыка и служила ему опорой в трудные минуты.

Первоначально меня приняли рабочим на лесоучасток № 5, а вообще за годы жизни в Сибири, несмотря на ограничения в правах, я часто находил понимание и поддержку со стороны разных должностных лиц. В моральном отношении это все-таки приносило облегчение.

В постановке на воинский учет отказали, как будто я не фронтовик. Зато сразу взяли на спецучет и втолковали все ограничения, которые должен неукоснительно соблюдать. Преступник да и только!

Несмотря на это, я обратился к военному комиссару района полковнику Блинкину за содействием. Попросил его помочь выяснить, по какой причине мне не вручен орден Красной Звезды. Он оказался не только исключительно честным, но и глубоко порядочным человеком и офицером. Признался, что есть строгое указание спецпереселенцев никуда не допускать, за них в вышестоящие инстанции не писать и не хлопотать. Но заверил, что как фронтовик фронтовику он мне поможет.

Долго не было вестей, и я уже стал подумывать, что, наверное, не дождусь ни ответа, ни ордена. К счастью, я ошибался, орден выслали в адрес военкомата, и мне его вручили. Я был очень благодарен полковнику Блинкину. Признаться, он и сам был рад тому, что смог мне помочь.

Директором лесоучастка № 5 работал бывший начальник военной кафедры академии имени Фрунзе, полковник Циммерман А. А. Сюда он попал из-за своего немецкого» происхождения, тоже был репрессированным и к нам относился с пониманием, старался поддержать в разных ситуациях, в работе в том числе. Меня, рядового рабочего, назначил начальником по-

жарно-сторожевой охраны лесоучастка. Я понимал, что он рискует, принимая такое решение, поэтому согласился не сразу. Александр Александрович успокоил, заявив, что он мне полностью доверяет, а моя обязанность не подвести его. Тут уж меня, что называется, подстегивать не требовалось: сам старался, чтобы не обмануть ожидания поверившего в меня человека.

В 1948 году я решил поступать на заочное отделение Новосибирского строительного института, потому что чувствовал необходимость в учебе. Высказал свое желание спецкоменданту, чтобы он поддержал мою просьбу перед своим начальством. Но я получил отказ от комендатуры. Меня это очень задело. Поразмышляв некоторое время, решился написать Калинину. Дошло письмо до него или перехватили - не знаю. Через некоторое время приехал на лесоучасток комендант и вызвал меня в кабинет начальника. И в его присутствии накинулся на меня, словно коршун на цыпленка. Кричал, что своим письмом я нарушил спецрежим, поскольку мне не положено куда-либо писать, жаловаться и так далее. Грозился, что может меня посадить. Уже, собственно, готов был оформить документы на арест.

Тут решительно заступился Александр Александрович. Обращаясь к коменданту, сказал, что Тюрбеев, хоть и спецпереселенец, но как всякий советский гражданин может обращаться в любую инстанцию. Одним словом, инцидент он уладил, а меня спас от несправедливого ареста.

По работе я нареканий не имел. Напротив, получал поощрения, так как не только по нашему лесоучастку, но и по всей системе лесхоза мы оказывались в числе лучших. По этой причине мной заинтересовалось вышестоящее начальство. И в 1949 году меня назначили мастером участка. Вопрос этот решался персо-

нально директором "Химлесхоза" Соболевым. Оказалось, что должность мастера участка в районном масштабе номенклатурная, а я спецпереселенец, поэтому вокруг этого назначения и моей персоны разгорелся очередной сыр-бор.

Начальник райотдела НКВД пожаловался на Соболева в райком партии. На бюро РК ВКП(б) вынесли персональное дело коммуниста Соболева. Поставили в вину то, что он якшается с предателем, продвигает его на ответственную должность, за что и должен ответить. Соболев был не из робких, к тому же честным и принципиальным. И за производство болел всей душой. Поэтому в своем выступлении он объяснил, чем продиктован его выбор. Но, понимая, что чисто производственные доводы на членов бюро не подействуют, подпустил и политику. И закончил свою речь так: "Да, я отвечу. Вот я русский. Не предатель, а фронтовик. Даже ранен, но ордена у меня нет. Не наградили. А его, предателя, наградили. И еще каким орденом! Высшая власть наградила. Значит Тюрбеев, хоть вы и говорите, что он предатель, принес на войне пользу Родине и заслужил награду. Он и сегодня приносит пользу, за что я его и назначил мастером. Вот таков мой ответ".

Такого поворота члены бюро, видимо, не ожидали. Произошла заминка, так как аргументов против слов Соболева не находили. Тогда первый секретарь поспешил свернуть вопрос и предложил ограничиться предупреждением, хотя первоначально собирались наказать Соболева по всей строгости, да и меня наверняка турнули бы с должности. А так я проработал мастером до середины 1954 года...

После избрания Н. С. Хрущева первым секретарем ЦК КПСС я вспомнил фронтовой эпизод, когда он, член Военного Совета фронта, приезжал в нашу часть.

Видел его с близкого расстояния. Воспользовался этим обстоятельством и написал ему письмо, в котором рассказал, какие мы терпим притеснения, в том числе и участники войны. Было это уже в начале 1954 года. Через некоторое время получил уведомление, что письмо доставлено по адресу. Уведомление я хранил до последнего времени, а потом сдал в республиканский краеведческий музей. А тогда оно вызвало в районе переполох. Оказалось, что одновременно в область, а оттуда в район поступило указание снять меня и мою семью со спецучета и разрешить мне выезд в любое место для дальнейшего проживания. Торопили нас с супругой сфотографироваться на паспорт. Пока мы выбирались со своего лесоучастка к фотографу, да потом еще ждали свои фотокарточки, паспорта нам, оказывается, выписали заочно. Так что оставалось только наклеить фотографии и поставить печать. Те же должностные лица, которые вчера оскорбляли нас, называя предателями, сегодня готовы были оказать любую услугу.

Я не собирался отрываться от земляков и уезжать за пределы района. Поэтому, когда на работе начальство сказало: "Хватит сидеть тебе в тайге, выбирайся", - дал согласие на переезд в большое село Мереть, что на Оби. Здесь стал работать в леспромхозе. В моральном плане я чувствовал себя раскованным. Не надо было каждый месяц проходить унизительную процедуру контроля, я получил свободу передвижения и так далее.

Как только в 1956 году послабление спецрежима сделали для всех калмыков и некоторые начали уезжать, я поднял семью и переехал в Гурьев. Перебрался ближе к родным местам.

Сибирская ссылка отняла у меня самых дорогих и близких людей, лишила возможности получить обра-

зование и многих радостей молодости. Это забыть невозможно. Остались добрые воспоминания о замечательных людях сибирского края - простых и при должности, без человеческого внимания и поддержки которых та ссыльная жизнь была бы куда более мрачной и невыносимой.