Я был арестован органами КГБ 12 марта 1971 г. за антисоветскую агитацию и пропаганду. По решению закрытого суда, на который меня не вызывали, я был направлен в спецпсихбольницу на излечение. Пребывал в различных психбольницах Советского Союза непрерывно 17,5 лет, пока, наконец, в августе 1988 г. не оказался на свободе.

Я предлагаю читателям несколько фрагментов моего непрерывного «лечения». Описанные события имели место в моей жизни, главным образом, в спецпсихбольнице г. Днепропетровска, в первой половине 80-х годов. Имена и фамилии упоминаемых лиц изменены.

Данный экскурс в недавнюю историю не претендует на всеобъемлющий охват этой грандиозной темы.

Раннее утро. Сквозь сон слышу голос старшего санитара смены: «Подъем! Генеральная уборка!» В нашем отделении всегда все утренние уборки — генеральные, и начинаются они примерно в 3 часа 30 минут. Такой порядок ввел старший санитар Саша, молодой, энергичный человек 24-х лет, высокого роста, на свободе работал шофером на бензовозе. Жизнь его круто изменилась после того, как однажды он, врезавшись своим автомобилем в трамвай, сжег вагон и еще 15 человек. Ему дали большой срок.

Обычно санитарами в психушке работали зэки по первой судимости. Со своей работы они уходили на «гражданку» по «половинке» — день у нас шел за два. Особо усердным удавалось идти по варианту: 1/3. День работы шел за три зачетных. Саше нужна была свобода. А кому она не нужна? Однако, в отличие от большинства других людей, он хорошо знал, чего именно он хочет и как этого можно достичь. Своей цели он добивался всегда. Саша говорил: «Мне не нужно, чтобы меня любили или уважали. Мне нужно, чтобы меня понимали». «Старший» из кожи вон лез. чтобы отделение в больнице было образцовым. Выглядеть рачительным хозяином в глазах начальства что-нибудь да значит! К тому же и стимул хороший был: на одном из свиданий с ним расписалась невеста. Так Саша за два года, в мою бытность, и ушел на волю-вольную.

...Итак, уборка. Делать нечего, «пациенты» без энтузиазма, но с необходимой проворностью принимаются за уборку. Отмечу, что в обиходе никто из больных не говорил «палата», все говорили «камера». Врачи, наедине со мной, еще говорили «клетка», что подразумевало как «палату», так и вообще пребывание в самой спецбольнице. Да и как же иначе? Дверь «палаты» запирается на ключ, в ней смотровой глазок для «ментов» — сотрудников ВВ (внутренних войск — ред.) или санитаров. Свободно из «палаты» не выйдешь — только по вызову. Когда открываете дверь, все ждут чего-то недоброго, — может, поведут на процедуры, а может, намнут бока санитары. Против двери — зарешеченное окно, в больших камерах по два. За ним видны высокий забор с сигнальной системой, вышки автоматчики на них. Дважды в сутки люди из ВВ пересчитывают контингент.

Но вернемся к работе. Каждое утро мы всей камере — 9-12 человек — драим полы и стены водой с хлоркой, выносим в коридор двухъярусные кровати и их протираем. Наконец «генералка» подходит к концу. Теперь ждем «оправку», ведь чистоту навели еще задолго до официальной побудки. У меня сразу после подъема портится настроение. За долгие годы я так и не смог привыкнуть к сверхранней побудке. Да и многие другие пассивно выражали свое недовольство режимом, бросая злые косые взгляды на мучителей-санитаров.

Подходит время идти в туалет на «оправку». В течение суток на решение этой естественной проблемы организма

отводится шесть посещений, в строго определенное время, строем. Психбольных с заболеваниями органов пищеварения, с урологическими нарушениями, конечно, такой режим не устраивает. Природе больного организма не навяжешь режим! Поэтому те, у кого иногда случался понос, «душили» сокамерников. Другие справляли малую нужду в полиэтиленовые пакеты и швыряли в окно «ментам» на голову, что иногда и происходило в натуре, поскольку маршрут наружного обхода людьми из ВВ пролегал как раз вдоль стен больницы.

На такой неприятный факт «менты» мгновенно реагировали следующим «ритуальным» действием. Они врывались наугад в любую палату (спецбольница — высокое здание старой постройки, несколько этажей, поди разберись, с какого этажа был выброшен «подарок») с матерным криком: «Это сделали вы!!!» Затем начинали вместе с санитарами наводить «шмон» в «палате», предварительно выведя всех в коридор. Для «ментов» этот спектакль был спасением от безделья. Но у нас разного рода унизительные, почти ежедневные обыски вызывали тяжелые душевные потрясения и держали нас в постоянном напряжении. Ведь всегда кто-нибудь прятал какие-то немудреные, но дорогие ему вещи: зубную щетку (хотя запретов на них не было), импортное душистое мыло (на мыло запрета не было тоже), фотографии, письма, книги и т.д. Конечно, было там и курево. Но таких серьезных вещей, как спиртное, наркотики или хотя бы чай — не бывало никогда.

Умывались мы в закрытом санитарами туалете. Здесь стояла большая бочка, а над ней кран с надетым шлангом. Если кто хотел умываться, то, нагнувшись над клозетом, лил на себя воду. При любой температуре в помещении горячей воды не было. Затем санитар отмыкал туалет и мы строем, в сопровождении других санитаров спешили в «палату». И так — «палата» за «палатой». Правда, к концу моего пребывания в Днепропетровске в туалете наконец появились умывальники. Что касается такой мелочи, как чистка зубов, то этот процесс возможен был только чисто теоретически. Щетки и принадлежности негде было сохранять. Больные пытались время от времени их держать под подушкой. Но во время обысков санитары все, как правило, «выметали». По моим наблюдениям, многим личная гигиена не была знакома вовсе. Они годами, обитая в камерах, не только не чистили зубы, но и не умывались и не мыли ноги.

Тему гигиены закончу описанием банного представления, которое санитары давали нам два раза в месяц. Собственно, для них это были дни сущего и притом легального развлечения. Когда очередную партию больных запускали в душевую, то как-то помыться могло не более четверти из всех присутствующих, а остальные едва успевали намочить тело водой. Душевые не были оборудованы необходимым количеством стояков, да и людей было набито как в бочке. Однако и самые ленивые, несмотря на тесноту, пытались как-то намочиться. Сухие ребра будут обязательно биты санитарами, — мол, не ценишь заботу родины о тебе. Ноте, на кого сейчас льется вода, тоже пребывают в постоянном напряжении, потому как они находятся в эпицентре других событий: на них в любую секунду может хлынуть кипяток либо ледяная вода. Все зависело от прихоти санитаров. Толком вымыться почти никому не удается, впрочем, как и расслабиться душой, как это было в бане на гражданке. Скорее, наоборот.

Наконец подходит время завтрака, когда мы строем по 3-4 камеры в смену (всего смен столько же: три-четыре) бежим в столовую. Больными часто поднимается вопрос: «Куда девается мясо?» Дело в том, что, бывая на прогулочном дворике, мы все через решетку видели такую картину: два раза в неделю, во вторник и пятницу, рефрижераторы регулярно привозят мясо. Потные грузчики — кухонные рабочие из больных — изрядно устают, пока носят туши мяса в пищеблок...

Вбегая в столовую, больные бросаются к столам и лавкам и начинают хватать миски с едой. Сразу возникают мелкие стычки за право выхватить ту миску, где на предвзятый взгляд больного больше пищи. И вот теперь, когда садимся за стол, мы твердо знаем, что ни у кого в миске не будет и ниточки мяса. Хотя, нет, почему же? Мясо иногда бывает — тухлая курятина (ух и воняет!). Но за нее дрались. Бывала и рыбка с «душком» — и тоже в драку! Но то мясо, с рефрижераторов, иногда «всплывает». Санитары, свободные от смены, на кухне отваривают куски мяса и отоваривают тех больных, у кого есть деньги, курево или какие-либо продукты. Хлеб ели черный, спецвыпечки — возьмешь в ладонь, сожмешь рукой — течет водица. Иногда давали серый хлеб. На первое в обед — капуста, отваренная в воде. На второе бывали каши. Например, такой диетический продукт, как овсянка, но сколько в ней было мусора! На третье положено было масло, — но мы его почти не видели,— а также компот из чернослива. Поскольку, в отличие от молока, которое было всего лишь подкрашенной белой водичкой, компот имел настоящий сладкий вкус, я, так и не привыкший есть ничего, кроме десерта, менял свою биомассу на сладкий напиток других едоков.

В столовой санитары более или менее поддерживали общий порядок. На моей памяти в соседнем отделении они забили до смерти психбольного за то, что он сел не на то место, которое ему было указано. Хотя, скажем, мелкие стычки у «амбразуры» (окна выдачи пойла) за добавку, конечно, за спиной санитаров, были довольно часто...

Макеевка