ПРИ СВЕТЕ ДНЯ

В конце 70-х годов к старой московской адвокатессе Гедде Германовне Леви обратились родственники молодого офицера, служившего в Подмосковье. Они просили защищать его в военном трибунале. Преступление заключалось в том, что в течение нескольких лет на политзанятиях он читал солдатам «Архипелаг ГУЛАГ». До этого она защищала в гражданском суде одного из ответственных работников министерства иностранных дел. Он был тем самым человеком, который в течение долгих лет отправлял анонимные обличительные письма руководителям партии и правительства, полные презрения к своим адресатам. За ним долго охотились и наконец вычислили. Леви встретилась с ним до суда в Лефортовской тюрьме и увидела перед собой немолодого мягкого интеллигентного человека. «Ведь вы же понимали, что это ничего не изменит, только погубит вас», - в сердцах заметила она. «Понимал, но не мог иначе - молоко в груди закипало!»

Эти рассказы из адвокатской практики вспомнились мне, когда я читал письма с Колымы Василия Кузьмича Соболева к жене. Интеллигент в первом поколении, выходец из крестьян, человек критического ума и твердых нравственных убеждений, он имел достаточно устойчивое положение в обществе. Ему доверяли. После войны он работал в Германии в специальной геологической группе.

В тюрьме и лагере он до конца понял, какое зло творится в стране и уже не мог молчать. Он писал жене правду и в то

же время, конечно, понимал, чем это грозит ему и его семье. Даже если большая часть писем пересылалась через вольнонаемных, все равно остается загадкой, как эти письма доходили до адресата. Наивно полагать, что только письма из лагеря просматривались цензурой. Почему же никто из «компетентных органов» не обратил внимания на эту крамолу? Наверняка, обратили. Остается предположить, что все это время МГБ вело разработку нового дела, по которому должны были накрыть сетью всех, кто имел отношение к письмам Соболева. Но эпоха так называемого «культа личности» заканчивалась, и разработку, в силу изменившихся обстоятельств, пришлось прекратить. Так или иначе, но письма сохранились до наших дней. Их сберегла сестра Василия Соболева Праня, крестьянка, всю жизнь помогавшая людям.

Десятилетиями в стране выкорчевывали совесть, человечность и просто здравый смысл. И преуспели в этом немало. Считали, что нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики, но дух человеческий, живое слово победить не смогли.

Вот они, эти письма...

Семен Виленский

НАША ПРАНЯ

Евпраксия Кузьминична Булычева родилась в 1904 году в крестьянской семье Соболевых в деревне Селиваново Кашинского уезда Тверской губернии. Семья жила в нищете, учиться Пране не пришлось, она так и осталась малограмотной. Зато на всю жизнь приобрела привычку к своему хозяйству, к своему, пусть малому, куску земли, который кормил.

В 1920 году родители умерли от тифа, и Праня с младшим братом Васей перебралась на окраину Кашина. Там тоже был огород, хозяйство - козы, куры… Благодаря этому и выжили в последующие тяжелые годы.

Молодая Праня возглавила коммуну, которая возникла в середине 20-х годов на кашинской окраине. Коммунары объединили имущество, завели было молокозавод и канатную мастерскую. Праня вступила в партию… Когда коммуна развалилась, ее взяли уборщицей в райком.

В те годы за ней установилась репутация защитницы справедливости, честной и смелой женщины. Казалось бы, кто она? Простая уборщица. Но Праня не могла пройти мимо чужой беды, не заступиться за обиженного.

Хотя и жили очень бедно (муж, Иван Родионович Булычев, был плотником), но в 1940 году к своим двум детям Булычевы взяли в семью шестилетнюю дочку умершей одинокой соседки и воспитывали ее до поступления в медицинский институт. В 1942 году, как только немцы отступили от Кашина, к Пране привезли нас, троих малышей, детей брата Василия. Младшей, Марине, был всего год. Отец был на фронте, мама, инженер-геолог, тоже была фактически мобилизована. Получилось, что Праня кормила и одевала целую ораву - шестерых ребят. С отчаяния пошла даже председателем колхоза в родное Селиваново. Правда, ненадолго - стали возвращаться с фронта инвалиды-мужики, один из них и стал следующим председателем.

Вернулся и муж, Иван Родионович, тоже инвалидом, работать в полную силу уже не мог; переехали опять в Кашин. Опять спасало свое хозяйство; помню, как мы, детишки, работали в огороде.

Тогда же маленькая Марина заболела дистрофией. Девочка таяла на глазах: понос, вся посинела. Лекарств тогда не было, местные медики опустили руки. Соседки твердили: некрещеная - значит, помрет! И Праня, создатель коммуны, член партии с 20-х годов, совершила очередной отчаянно смелый по тем временам поступок - пошла и окрестила девочку. Марина выжила.

Война окончилась. Жизнь вошла было в колею. И тут новая беда - арестовали брата Василия. Как водилось, без суда "дали" 8 лет - и на Колыму. Праня не могла допустить даже мысли, что брат виновен. Она писала письма в лагерь,

отправляла посылки и спрятала у себя письма брата, которые передала потом мне, как старшему сыну Василия Кузьмича.

Евпраксия Кузьминична прожила долгую трудовую жизнь, увидела многочисленных внуков и правнуков; до последних месяцев работала на огороде. Умерла она в 1990 году в любимой русской бане, легкой смертью, какую Бог, говорят, дает хорошим людям.

Олег Соболев

БИОГРАФИЯ

Василий Кузьмич Соболев (1906 - 1969), геолог.

В 1927 году поступил в 1-й МГУ на почвенно-геологическое отделение, которое в 1930 году было преобразовано в Московский Геологоразведочный институт. Вместе с Василием Кузьмичом училась Нина Васильевна Пятакова (1911-1981), его будущая жена.

Многие годы работал вместе с Ниной Васильевной во Всесоюзном тресте специального геологического картирования "Спецгео", ездил в командировки по всей стране.

Во время войны и до 1949 года Василий Кузьмич служил в военно-геологических отрядах, затем работал в Четвертом Управлении Министерства Геологии.

Арестован в начале 1950 года. Осужден Особым Совещанием при МГБ СССР на 8 лет лагерей, большую часть срока отбывал на Колыме. Реабилитирован в 1956 году.

Публикуемые письма переданы Московскому историко-литературному обществу "Возвращение" Олегом Васильевичем Соболевым.

1

28 января 1951 г.

Здравствуйте мои дорогие

Нинок, Олик, Витя и Мариночка!¹

Шлю вам второе письмо, но ответа не получил и сильно волнуюсь за вас. Пишите мне чаще: ваши письма явятся для меня огромной моральной поддержкой. Пишите все четверо и отсылайте в одном конверте после того, как прочтет мама. Письма посылайте только заказные. На мои редкие ответы не обижайтесь - я буду писать вам так часто, как возможно. Я пока здоров, только сильно ослаб. Дорогой Нинок, очень прошу продать все мои вещи и помочь мне продуктовыми посылками. Прошу высылать мне ежемесячно посылку черных сухарей (для уменьшения объема их лучше толочь) и лишь при наличии больших возможностей изредка посылать более ценные посылки нескоропортящихся продуктов (сало, сахар, плавленый сыр). В этих случаях сало лучше покупать в Кашине через Праню² - это будет дешевле. Одна такая посылка (кроме сухарей), именно сейчас, помогла бы мне сразу оправиться. Далее можно будет ограничиться только сухарями. Дорогой Нинок, если тебе это будет очень тяжело, то не высылай мне ничего кроме сухарей (для меня это основное) - я буду весьма благодарен и за это. Если же не сможешь и этого

сделать, то не надо ничего - как-нибудь проживу, лишь бы вы прожили. Независимо от посылок вещи мои все равно продайте и кормитесь - мне ничего уже не потребуется.

Прилагаю письмо сестре Пране - перешлешь ей; если же его не получишь, то сообщи ей сама обо мне и передай от меня горячий привет ей и ее семье и просьбу чаще писать мне заказные письма, а иногда, (при возможности) посылать продуктов - когда-нибудь расплачусь с ней, если будем живы-здоровы. В первой посылке вышли 1 кг соли. Вещей никаких мне не посылай - я всем обеспечен и нуждаюсь только в следующих мелочах, которые прошу выслать: бумага, конверты, марки, открытки, карандаши (простые), резинка, ручка походная (как у Вити), перья, чернильница с завинчивающейся пробкой, записная книжка, бумажник клеенчатый (из-под облигаций), зубная щетка в футляре, порошок в жесткой банке, мыльница, платки носовые, носки, мочалка, ремень брючный, нитки черные и белые, пару иголок, маленький замочек для чемодана (приобрел), мешок вещевой с лямками, несколько маленьких мешочков, кастрюльку алюминиевую с крышкой, банку жестяную с крышкой. Нинок, как твое здоровье (береги себя - ты теперь одна опора и цемент семьи) и здоровье детей, как их успехи, как провели лето, где вы живете - в Пушкине или в Москве (а то я не знаю вашего адреса)? Олик и Витя, прошу вас помогать маме, как только можете, а Марину прошу хорошо учиться и слушать маму. Маму прошу не применять к детям никогда мер физического воздействия - главным образом ради Мариши. Дорогой Нинок, поздравляю тебя с днем рождения, Олика и Маришу с прошедшим, а Витю с будущим днем рождения. Передай мой привет брату Леониду¹ и его семье. Пока до свиданья. Крепко обнимаю и целую вас всех. Пришлите мне ваши теперешние фото. Страстно жду ваших писем. Пишите мне до 1 апреля

по адресу на конверте, а после: г. Караганда, Чурубай-Нуринское п/о, п/я 16/9, мне.

Любящий вас папа.

2

Адрес отправителя г. Караганда, Чурубай-Нуринское п/о, п/я 16/9 Соболев Василий Кузьмич

Здравствуйте мои дорогие! Вашу третью посылку получил. Благодарю. Вышлите зубной порошок, мыльницу, рыбий жир, синий учебник немецкого языка, общую тетрадь, глюкозу.

15.5.51 Папа.

3

Адрес отправителя г. Караганда, Чурубай-Нуринское п/о, п/я 16/9

Соболев Вас. Кузьмич

27.5.51

Здравствуйте мои дорогие!

Вашу четвертую посылку получил. Благодарю. Концентрата больше не нужно. Вышлите бутылку рыбьего жира. Высылайте по 10 пачек махорки (для друзей) в каждый месяц, 1 1/2 кг сала, 1 кг песку, 4.5 кг сухарей или манки, чесноку.

Папа

4

Воскресенье, 5 августа 1951 г.

Здравствуй, дорогой Нинок!

Наконец-то получил возможность ответить тебе на твои письма. Получается опять, к сожалению, «полугодовой отчет», но на этот раз сие от меня не зависит. За это время я получил 5 твоих писем, за которые бесконечно благодарю. Особенно обрадовало меня первое большое письмо своей теплотой и хорошими известиями о вашем материальном благополучии. После него мое психическое состояние резко

улучшилось, рассеялись многие ложные страхи за вашу судьбу; осталась лишь глубокая печаль по поводу долгой разлуки с вами. Считаю за счастье, что часто вижу вас во сне, в особенности Мариночку. Насчет реального свидания я не вижу никаких перспектив и даже не знаю, кому и куда об этом писать. Также бесперспективным пока мне кажется и прошение в Верховный Совет СССР о помиловании. Думаю написать туда после отбытия двух лет заключения, может быть после 1 мая 1952 г. Меня больше всего обрадовало, что ты и дети сохранили ко мне хорошее отношение. Это укрепляет мою волю к жизни, которая имеет для меня смысл лишь с точки зрения будущей встречи с вами. Дорогой Нинок, я очень благодарен тебе за многочисленные богатые посылки, которые, совместно с посылками Прани, поставили меня на ноги. Сейчас я совершенно здоров (каким был дома) и с успехом справляюсь с физической работой, хотя и очень устаю. На работу по специальности шансов пока мало. Всего я получил от тебя 6 посылок, которые доходят сюда (как и письма) в среднем за 2 недели и, безусловно, полностью, так как их вскрывают в моем присутствии. Глюкоза и витамины дошли отлично и я уже закончил курс внутривенного вливания. Но больше никаких медикаментов не посылай, так как их трудно реализовать для себя. За рыбий жир спасибо, но ему не повезло: погиб вместе с термосом и махоркой; остальные продукты съел, хотя и здорово пахли. Мне жаль только твоих стараний, рыбий же жир мне сейчас не нужен, так как я здоров и не нуждаюсь в таком количестве посылок, как в первые месяцы. Чувство физического и даже психического голода миновало. В дальнейшем, если сможете, присылайте мне не более одной посылки в месяц. Состав - по своему усмотрению: я за все буду благодарен, Если я раньше давал указания об этом, то это не из каприза, а в поисках наиболее дешевого и удобного для меня варианта. Дело в том, что готовить пищу после работы я не всегда в силах. Отсюда желание получать продукты, готовые к употреблению или быстро готовящиеся.

Отсюда просьба о сухарях, концентратах (не оправдавших себя!), манке (идеально!). Поскольку сухарями меня обеспечивает Праня, ты не посылай их, кроме кусков от вашего стола; специально же готовить не надо. Я буду вполне удовлетворен, если ты сможешь обеспечить меня 50 г жира (сало) и 50 г сахара в день. Остальное - что угодно (понемногу чесноку). Очень благодарен за посылаемое «от сердца». Например, три конфеты «папе от Марины» для меня были дороже всей посылки. Поцелуй ее от моего имени за это. Я их долго хранил как сувенир. Еще просьба: уговори Праню не посылать мне больше одной посылки в месяц и только черных сухарей, а то я чувствую, что она сильно расходуется на меня, в чем сейчас нет крайней необходимости. Что касается махорки, то меня интересуют только 10 пачек для уплаты старых долгов, так как первые 10 пачек погибли от рыбьего жира. Больше же можно не посылать, так как я, с удовольствием выполняя твою просьбу, сразу же начал отвыкать и сейчас уже совсем не курю, хотя желание курить еще не прошло, но я его легко подавляю, вспомнив о тебе. Тебе бы также нужно бросить курить, если еще не бросила, так как у тебя со здоровьем, по-видимому, неважно, хотя ты ничего и не пишешь. Лишь из писем детей я узнаю, что «мама чувствует себя уже вполне нормально » и о твоих теперешних обмороках. Дорогой Нинок, береги, ради детей, свое здоровье и не работай сверх своих сил. Да, прости меня, родная, за то, что я невольно обидел тебя просьбой о физических методах воспитания - клянусь, я не хотел этого; только почти болезненная любовь к Марише и воспоминание о ее страхах и слезах по поводу клякс в тетради продиктовали мне эти строки. Кроме того, под старость я стал сентиментален - это простительно. Вообще же я глубоко ценю твою воспитательную работу и в восторге от ее результатов. Нина, дорогая, не упрекай меня без нужды прежними ошибками («годовыми отчетами» и проч.) - я давно уже глубоко раскаялся в своем отношении к семье и в особенности к тебе и

считаю тебя правой во всех наших разногласиях, вплоть до инцидента зимой 1949 г. и прошу прощения за все, что сделал тебе плохого. Нина, если тебе трудно писать мне, то я не обижусь, если ты будешь писать лишь изредка о своем здоровье и о здоровье и успехах детей. Я рад, что на них не отразилось мое несчастие. Продолжает ли кто-нибудь из них музыкальную учебу? Каковы планы твои и Олега на счет его дальнейшей учебы и будущей специальности? Письма мне посылайте лучше заказные: они быстро и наверняка доходят, чего нельзя сказать о простых. Авансом поздравляю вас всех с предстоящими днями рождения и праздниками. Сделай Марише к ее десятилетнему юбилею хороший подарок от меня. Вышли мне, пожалуйста, свою фотокарточку. Я получил две Маришиных и одну Олега с Маришей у ворот. Фото можно только женские и детские (мальчиков можно только, если снять мелким планом). Когда будут «лишние» - вышли мне рублей сто денег - здесь иногда теперь бывает ларек. Если это дело наладится, то, может быть, позднее перейти от посылок к переводам, что для тебя будет проще. Вышлите мне пожалуйста пару простых карандашей, мыльницу из пластмассы, катушку черных ниток, банку небольшую жестяную с крышкой (что у нас на кухне), зубной порошок, а к зиме - пару перчаток трикотажных, пару толстых носков и пару самого старого белого теплого нижнего белья, ночные туфли и мой меховой жилет. Больше ничего не надо. Свои личные вещи я 31 июля отправил в адрес Прани для передачи вам. Рад, что удалось отправить пальто - переделай его для себя. Специально не покупай, но если будешь случайно приобретать какие-нибудь журналы (главным образом «Огонек»), то по прочтении прошу посылать мне простой бандеролью или в посылке - я сильно соскучился по журналам. Чтобы совсем не отвыкнуть от умственного труда, я очень хотел бы заняться языками; прошу поэтому высылать мне бандеролью или в посылке ненужные детям учебники немецкого языка (словари посылать нельзя) - по учебнику каждый месяц

после моего сообщения в открытке о получении предыдущего. Если даже мне языки впоследствии и не понадобятся, то самое занятие ими отвлекает меня от мрачных мыслей. После немецкого, вероятно, займусь английским, но это в далеком будущем. Присланная тобой кастрюля очень хороша, и я ею пользуюсь все время. На лаконичность моих открыток не обижайся: иначе нельзя.

Пока до свиданья! Привет Леониду и его семье, Виталию Ильичу с семьей и Риве с семьей¹, тете Паше² (на всякий случай сообщи мне ее отчество: я забыл, поэтому и посылку пришлось посылать на Праню).

Крепко-крепко обнимаю и целую вас всех. Детям и Пране пишу отдельные письма, вложенные в этот же конверт. Будьте счастливы дорогие мои! Новый адрес смотри на конверте.

Вася.

P.S. С ларьком дело как будто налаживается: появился даже хлеб, так что, если какой месяц вам затруднительно будет собрать посылку, то можно перевести деньги. Но перейти полностью с посылок на деньги пока боюсь.

11.8.51. Вася

P.P.S. Учебники можно только советских изданий, и лучше посылать бандеролью, а не в посылках.

5

26 января 1953 г.

Здравствуйте мои дорогие! Посылаю вам отсюда уже второе письмо (первое написал 1.12.52 г.), но ответа еще не получил. Таким образом, я уже около года не имею от вас никаких вестей и очень тоскую. Нина, очень прошу тебя по получении этого письма сразу же написать мне подробно обо всем, что у нас произошло за этот год: как живете, где ты работала в прошлом году, как Олик закончил десятилетку,

поступил ли в ВУЗ и в какой, как учится Витя и ваши планы на его будущее (думает ли поступать в ВУЗ?), как дела у Мариши с учебой в школе, продолжает ли она заниматься музыкой, наблюдаются ли и далее прежние ненормальности в ее поведении, о которых ты мне писала в прошлом году и которые меня очень сильно расстроили, или же она исправилась и стала правдивой и дисциплинированной девочкой, чего я ей искренне желаю, как обстоит дело с твоим здоровьем и здоровьем детей, твои планы на это лето и так далее Чем подробнее напишешь, тем больше буду тебе благодарен. Хорошо, если дети тоже напишут мне о своих успехах и планах: я буду очень рад. Письма лучше всего направлять мне с авиапочтой - это ускорит их приход на пару месяцев. Теперь о себе: я выбыл из Караганды в начале июня, как будто бы по спецнаряду ГУЛАГа и вот уже 5 месяцев, как нахожусь здесь. Работаю пока что на общих работах, но питаю слабую надежду на то, что с весны могу быть использованным по специальности. Живу ничего, бытовые условия нормальные, культурные - тоже (есть приличная библиотека художественной литературы, все центральные и местные газеты, иногда кино), со здоровьем пока все более или менее благополучно, душевная депрессия, связанная с переводом сюда, постепенно проходит, уступая место апатии и просто привычке, с питанием до сих пор выхожу из положения частично за счет помощи друзей, в основном же за счет собственного заработка по хозрасчету (от 30 до 100 руб. в месяц). Я не уверен в твоих экономических возможностях в настоящее время, но при наличии таковых у тебя или у Прани, я буду рад иметь ежемесячную дотацию в 50 руб. (больше не нужно, так как вторые 50 руб. я сам зарабатываю в среднем в месяц, а месячный расходный лимит на дополнительное питание установлен в 100 руб., поэтому лишние деньги для меня все равно будут бесполезны). Наличие 100 руб. в месяц вполне обеспечивает нормальное питание (хлеб, вторые блюда в столовой и даже жиры). Поэтому прошу никаких продовольственных посылок мне сюда не посылать, поскольку я в них сейчас, по существу, не нуждаюсь. Если положение изменится

в худшую сторону, я напишу тебе в следующем очередном письме о желательности высылки посылок, пока же этого не требуется. Вещевых посылок пока также не надо: я всем пока обеспечен. А вот (если выкроишь для этого свободное время) я прошу тебя выслать бандеролью некоторые книги по специальности: историческую геологию Борисяка (?), минералогию Федоровского, петрографию Лучицкого и макроскопическое описание горных пород (или что-то вроде этого, может быть Ложечникова? - у нас была чужая, если я ее не отдал). Если есть в продаже, то купи, пожалуйста, книгу «Правила технической эксплуатации угольных шахт» и вышли ее мне. Ну, вот и все. В одну из книг или в письмо вложи пару конвертов, пару толстых иголок и пару перьев лодочкой. Прости за обилие просьб и выполняй их лишь при наличии свободных денег и времени.

Пока до свидания. Поздравляю тебя с предстоящим днем рождения и желаю успехов, а главное здоровья. Крепко обнимаю и целую вас всех, в особенности Маришу. Желаю всем счастья, успехов в учебе и здоровья. Жду с нетерпением ваших писем и фотографий. Мой теперешний адрес: г. Магадан, Хабаровского края, п/я 383/21. Привет всем моим друзьям.

Ввиду невозможности написать Пране отдельное письмо, прошу тебя сообщить ей о моем житье-бытье, передать мой привет и пожелание доброго здоровья ей и всей ее семье, сообщить ей мой адрес и просьбу написать мне подробно о своей жизни и о семье. Пусть не беспокоится обо мне и ничего не посылает без моей просьбы.

Вася

6

21 июня 1953 г.

Здравствуйте мои дорогие: Нина, Олик, Витя и Мариночка! Пользуюсь благоприятной возможностью написать вам подробное письмо о своем житье-бытье. Ваше последнее письмо я получил, кажется, от 25 марта 1952 г. Возможно,

что вы посылали мне письма и позднее, но они меня уже не застали в Караганде, так как 7-го июня 1952 г. меня внезапно взяли и повезли. Сначала я предполагал, что может быть в Москву на доследствие или переследствие, затем, когда нас на пересылке собралась группа специалистов, главным образом горняков и геологов, стало ясно, что собираются везти на работу по специальности, может быть даже на одну из крупных строек коммунизма. С этой отрадной мыслью ехали до Петропавловска, откуда я послал вам письмо. Но после Петропавловска выяснилось, что о стройках коммунизма не может быть и речи, поскольку мы повернули не на запад, а на восток. В каждой пересылке надеялись что приехали и где-то застрянем в западной, центральной или в восточной Сибири, пока не доехали до Дальнего Востока (порт Ванино, подле Совгавани), где выяснилось, что все мы едем по спецнаряду ГУЛАГа, как специалисты, на Колыму, но спецнаряд якобы устарел, и будут запрашивать Москву, что с нами делать: отправлять обратно или везти на Колыму. По получении ответа посадили на пароход и 23 августа привезли в Магадан. Здесь выяснилось, что по специальности мы использованы быть не можем, а предстоят опять общие (главным образом строительные) работы. Так я проработал на самых различных работах (сбор брусники в окрестностях Магадана, рубка капусты, строительство домов, земляные работы и так далее) вплоть до портновских (чинили с одним инженером-нефтяником рукавицы по ночам для работающих днем) до конца апреля с.г. Очень рад, что зиму удалось перезимовать в самом Магадане, где климат, вследствие близости моря, умеренный (не ниже 40^о мороза). Первое время настроение было отчаянное: переброска из Караганды на Колыму для меня была равносильна второму аресту: чересчур суровые климатические условия (а я плохо переношу холод), крайняя затруднительность связи с вами (письма идут по полгода) и, что самое ужасное, выявившаяся

невозможность встречи с вами даже в будущем, так как после отбытия срока заключения отсюда не посылают людей на «материк», а оставляют здесь же на поселение без указания срока, может быть фактически пожизненно, что для меня равносильно смерти, так как жить здесь одному не представляет никакого интереса и смысла. Приезд же кого-либо из вас абсолютно бессмыслен, так как здешняя жизнь тяжела и физически (зима до 9 месяцев: сейчас еще лежит снег на горах и редко бывает теплый денек, а то холодина, что руки коченеют) и морально (колючая проволока портит настроение даже живущим вне этих оград, отсутствие культуры, неизбежное пьянство и проч.), и здесь живут лишь люди, вынужденные это делать в силу какой то необходимости и лишь до тех пор, пока не представляется возможность удрать на «материк». Тяжелое моральное состояние усугублялось трудностями с питанием, так как деньги мои остались в Караганде и я их до сих пор не могу выцарапать. Позднее, когда я стал немного зарабатывать, этот момент отпал, да и сам постепенно начал привыкать к новой обстановке. Еще из Ванино я послал вам письмо. Затем разрешили послать 1 декабря и в конце января с/г. В конце апреля меня вновь взяли на этап и увезли за 800 км западнее или северо-западнее Магадана на стройку ТЭЦ. Здесь опять пришлось работать на земляных работах. Чуть было не устроился геодезистом (работать с нивелиром и, реже, с теодолитом), но вторая переброска помешала этому. Очень жалко, что не было со мною какого-либо справочника по геодезии. Поэтому я написал вам о высылке мне, имеющегося у нас в библиотеке справочника Орлова «Практика низшей геодезии" - он мне может потребоваться не сейчас, так в будущем (если я восстановлю в памяти это дело, то всегда буду иметь возможность устроиться на работу нивелировщиком). Пробыв около месяца в этом лагере, я был переброшен в соседний лагерь с кирпичным заводом и угольной шахтой. Первое время работал на кирпичном заводе. Затем выяснил, что при шахте имеется геологоразведочное бюро из вольного геолога (женщины) и двух рабочих,

вернее коллекторов, проводимых как рабочие. Лагерное начальство пошло мне навстречу и устроило встречу с начальником шахты, геологом шахты, главным геологом комбината, в результате чего я был зачислен в геологическое бюро официально на должность рабочего, а фактически на меня главный геолог комбината, по-видимому, возлагает большие надежды, что я, имея за спиной большой стаж работы по специальности, явлюсь хорошим помощником геологу шахты (молодому специалисту, кончившему лишь в прошлом году Ленинградский Горный Институт по гидрогеологической специальности). Боюсь, что я не оправдаю этих надежд, так как, во-первых, я почти все перезабыл с 1942 г., а во-вторых, шахты в геологическом отношении очень сложные, пласты перебиты обилием сбросов, эксплуатационной разведки не ведется, работают по существу вслепую: ищут пласт тогда, когда он пропал без всякого прогноза вперед. Изучение геологии и тектоники месторождения по сути дела для меня исключено, так как никаких материалов в геолбюро не имеется (нет даже отчета разведочной партии, проводившей разведку месторождения, не говоря о материалах по геологии более обширного района). Имеющиеся кой-какие свои материалы не откорректированы, часто противоречат друг другу, в особенности в области тектоники. Плюс к тому шахты многолетние, с большим количеством горных выработок на ранние пласты, в которых я как в дремучем лесу пока что (и до каких пор - неизвестно). Эти обстоятельства, обуславливающие мою временную неполноценность как специалиста, несколько отравляют радость возвращения к работе по геологии (не столько из любви к геологии, сколько ради перехода с тяжелого физического труда на более легкий, процентов на 75 умственный, кабинетный труд). Может быть, со временем и освою это дело. Для меня это важно не только с точки зрения сегодняшнего дня (основной лагерный неписаный закон, вытекающий из закона борьбы за существование Дарвина), но и в аспекте далекого будущего. Отвлекаясь от мысли о том - досижу или не досижу я до конца срока, все же после освобождения я не

пойду воровать, а буду работать, и из всех видов работы по специальности почему-то меня тянет больше всего к шахтной геологии. Может быть, потому что это проще, чем, например, на руднике, где сразу почувствовался бы мой провал по минералогии. Вероятнее всего, что если меня не отпустят с Колымы, мне придется устраиваться куда-нибудь на шахту геологом, и поэтому детальное ознакомление с этим делом сейчас явится залогом успешной работы на этом поприще в будущем, когда на мне будет лежать какая-то ответственность. Одним словом, я очень доволен своим настоящим положением и желаю лишь одного, чтобы оно продлилось как можно дольше. Последнее на воде вилами писано и от меня не зависит; лагерное счастье обычно бывает кратковременно: в любой день могут взять и отправить в другое место, где никаких шахт нет. Пока же пользуюсь благоприятным моментом для пополнения своих знаний путем чтения литературы. Здесь у геолога оказалась книга Ганеева «Твердые каустобиолиты» и «Правила технической эксплуатации угольных шахт», главный геолог комбината прислал сюда Усова «Структурную геологию» и Жемчужникова «Введение в петрографию углей» и советовал мне обязательно проработать Усова. В дальнейшем, вероятно, еще удастся добыть где-нибудь литературу еще. Желательно было бы что-нибудь по углю выслать из дому, но у нас, кажется, ничего нет. Общей литературы, пожалуй, не стоит высылать - она мне будет в тягость при перебросках. Я очень хотел бы иметь в собственность лишь две книги: Орлов "Практика низшей геодезии" и «Правила технической эксплуатации угольных шахт» (если она есть в Москве в продаже - она была бы для меня настольной книгой). А Орлов - на случай переброски в другое место.

Да, я встретил по дороге сюда некоего Зялкина Николая Ильича, который также учился в МГРИ с 1931 или 32 г. и даже был редактором стенной газеты. По институту я его не помню, хотя, безусловно, встречались. Затем позавчера мне сообщили, что в Управлении Дальугля во время разговора обо мне <выяснилось, что> один из геологов Управления

(Зальцман Виктория Борисовна) хорошо знает тебя и меня. Она говорит, что вместе с нами работала в Спецгео¹ и жила где-то в Пушкино недалеко от нас. Я абсолютно не мог вспомнить ее, хотя, наверное, знаю. Завтра она обещала приехать сюда на шахту, и тогда это выяснится. Если, действительно, это наша старая знакомая, то, может быть, она не откажется помочь мне связаться быстрее с тобой (хотя бы сообщить тебе мой адрес телеграммой). Экономические и бытовые условия здесь вполне удовлетворительные. Питание достаточное: хлеб в столовой лежит на подносах без всяких норм, кашу в обед не поедают, многие игнорируют питание в столовой, так как покупают в ларьке жиры, консервы, сахар (не всегда и с ограничениями) и так далее Можно иногда приобрести ученические тетради и карандаши. Можно также за наличный расчет приобрести в столовой дополнительное блюдо. Дней через 20 я тоже получу на руки первые деньги, заработанные в этом лагере за июнь месяц, и тогда все будет в порядке. Я буду получать минимум 100 руб. в месяц, чего мне вполне достаточно. Так что вопрос о денежных переводах и продуктовых посылках совершенно отпадает, чему я очень рад, так как знаю, что тебе самой сейчас нелегко содержать и учить детей. Что касается посылок вообще, то я бы был очень рад, если бы ты или Праня высылали мне одну посылку в год на 1-2 кг специально с витаминами «С» и, пожалуй, поливитаминами. Еще лучше, если вышлете 1-2 коробки (по 10 ампул) 5% раствора аскорбиновой кислоты для внутривенного вливания. Дело в том, что я уже месяца три, как болею цингой в ее классической форме (красная сыпь на ногах, зубы шатаются, сильно болят суставы ног, так что временами трудно ходить), а в здешних амбулаториях кроме хвойного настоя ничего не могут предложить. Иногда бывают витамины, аскорбинового же препарата нет даже в Магадане (в лагере). А говорят, что

он чудодейственно действует - цинга проходит совершенно.¹

7

13 сентября 1953 г.

Здравствуй, Нина!

Извини за некоторое запоздание с письмом. Я так часто в последнее время перебрасывался с места на место, что не был уверен, что осел здесь надолго. Но теперь, кажется «прижился» здесь и могу сообщить вам о себе. Я жив и здоров. Были месяца два тому назад признаки начинающейся цинги, но теперь исчезли. Чувствую себя очень хорошо. Самое главное - работаю по специальности. И вообще лагерь этот исключительно хороший - питание очень неплохое и вволю. Хлеб, да по сути дела, и все остальное, без нормы. Имеется ларек, где можно купить дополнительные продукты и разные хозяйственные мелочи. Выдаваемой на руки части зарплаты вполне достаточно для покрытия моих нужд. Жилищно-бытовые условия тоже неплохие (в бараке очень чисто и светло). Имеется небольшая, но неплохая библиотека, центральные и местные газеты, довольно часто кино. В общем, лучше, чем где бы то ни было до сих пор. Следовательно, никаких посылок, денежных переводов мне абсолютно не нужно. Наоборот, я мечтаю (если, конечно, получу на это разрешение лагерной администрации) время от времени переводить вам некоторую сумму денег, а то я представляю, как тебе достается одной с тремя детьми и с твоей болезнью.

Напиши мне, как вы живете, главное как твое здоровье, как дети. Меня особенно интересует, удалось ли Вите поступить в ВУЗ или нет.

Сердечный привет Олегу, Вите, тете Паше. Поцелуй за меня Мариночку.

Желаю вам всем здоровья и успехов.

Крепко целую.

Вася.

P.S. мой теперешний адрес: Хабаровский край, г. Магадан, п/я 383/10 мне.

Письма лучше посылать простые авиапочтой, чтобы не носить на почту и чтобы скорее доходили до меня.

В.С.

7а

13 сентября 1953 г.

Здравствуй, Нина!

В конце августа получил два твоих письма: от 31.7 и 18.8 с приложением Кашинских писем. Очень благодарен тебе за подробное описание вашей жизни. Теперь я окончательно в курсе ваших дел и событий. Нина, не досадуй на то, что приходится повторяться, но ведь я не получал от вас никаких сведений с 25 марта прошлого года (дата твоего последнего письма). Ну, теперь, кажется, связь наладится, так как похоже, что я перестал прыгать и, по-видимому, надолго задержусь здесь. Меня расстроило сообщение о твоей серьезной болезни. Я, между прочим, интуитивно подозревал у тебя что-то не в порядке (иногда зимой нападала такая дикая тоска и грусть, что не знал куда деться). Нинок, а может быть, нужно действительно лечь в больницу - ведь болезни сами собой не проходят, а наоборот - прогрессируют, и позднее будет слишком поздно: даже и больница не спасет. Может быть лучше продать все, что есть лишнего (вроде пианино), чтобы смогли продержаться эти полгода (пусть скудно). Да ведь ты будешь же получать какие-то больничные по бюллетеню. Как-нибудь проживут ребята - это все же будет лучше, нежели тебя совсем лишиться. Что тогда с ними будет? Обработку материалов

могут произвести и без тебя. Продумай этот вопрос и ложись немедленно по возвращении в Москву в больницу. Эту зиму твое материальное положение, возможно, несколько улучшится: Виток, возможно, будет получать стипендию или зарплату; я не только выпадаю из твоего бюджета, но питаю надежду оказать вам посильную помощь. Дела с моей экономикой обстоят так: я сейчас получаю чистыми (после вычетов) около 300 руб. в месяц. На руки выдают 100 руб. в месяц. Следовательно, около 200 руб. ежемесячно накапливаются на лицевом счету. Лежать им там бесцельно, а существуют возможности, по разрешению начальника лагпункта, отсылать с лицевого счета семье, кажется, по 500 руб. Если мне начальник в этом не откажет, то я смогу переводить вам по 2000 руб. в год. Это хоть и немного, но все же несколько скажется. О такой возможности я страстно мечтал еще в тюремной камере, но, к сожалению, до сих пор был лишен этой радости - помочь вам хоть немного. Теперь о посылках: ради бога, не посылай мне ни одной посылки, не по экономическим соображениям, а потому, что мне действительно ничего не требуется. Питание здесь замечательное - ешь, сколько влезет. Мало порции - бери вторую. Хлеб без всяких норм - на него никто не смотрит. Кашу вываливают ведрами и не хотят есть. Ларек работает ежедневно. Можно купить жира, сахару, консервов, повидла, нитки, тетради, карандаши и проч. Выдаваемых 100 р. вполне хватает на месяц на дополнительное питание. Можно даже ничего и не прикупать, потому что, питаясь из ларька, совсем не ешь пайковое питание в столовой. Я сыт так, как и на воле, и об этом никогда и не думаю. Следовательно, ни в каких посылках не нуждаюсь. Если я писал о медикаментах, то только и нужны именно медикаменты. Праня писала, что выслала посылку с медикаментами - и все. Пока опять не попрошу - ни ты, ни Праня не высылайте ничего. Жаль пропавших посылок (насколько я понял - одна, посланная на Магадан), но, возможно еще, она найдет меня. Да, передай В.М. мою искреннюю

признательность за подарок - значит еще не все считают меня действительным «врагом народа». Это приятно! Повторю - оставь все свои планы посылать мне посылки по возвращении в Москву, иначе я всерьез обижусь на такое недоверие к моим словам. Я Праню уже поругал в письме за ее добавления в посылку сверх того, что я просил. Денег, естественно, также посылать не нужно, а то получится игра в бирюльки - вы мне, а я вам будем переводить деньги, а выгода будет только почте. Я даже не могу сообразить, сколько вы с Праней наслали денег и, значит, не могу проверить, пропали они или нет. Так что, кроме писем, ничего я от вас не прошу. А письма обязательны, хотя бы и не часто. Благодарю Олега за его ежемесячные письма, хотя я их и не получал. Да, вчера получил письмо Прани, шедшее по моим следам из Магадана (датировка 5.6.). Возможно, придут и остальные. Я не думаю, что мои письма из Петропавловска и Ванино дойдут до тебя. Любопытно! Очень жаль пропавших фото в письме Олега, но он обещал выслать мне снова. Фото сынов выслать по этому адресу можно, но лучше, если они по размеру не будут похожи на фото для удостоверений паспортов. Ведь ты понимаешь, в чем тут собака зарыта - чтобы нельзя их было использовать для поддельных документов. С этим адресом так: во избежание попадания писем «в плен» вы пишете мне по нему лишь одно ответное письмо. Если я отвечу на него - значит еще можно писать, если нет - пишите на лагерный адрес. При таком порядке может «пропасть» лишь одно письмо. Пиши, конечно, осторожно с учетом проверки цензурой. Теперь о ваших делах. Олега, конечно, очень жаль - проклятые идиоты! Но я предполагал даже худшее: что совсем не примут в ВУЗ. Меня интересует, не делал ли он попытки перехода в более любимый ВУЗ - ведь это, кажется, удается легче, чем поступить в нужный ВУЗ сразу. Пусть прощупает почву в этом отношении. Очень сильно беспокоюсь за Витю. Вероятно, дискриминация и его коснется в той же мере, и не потеряет ли зря год? Неужели в МГРИ

ему нет доступа? Может быть, в МГУ на геологический факультет приняли бы? Хотя теперь там такие райские условия для студентов, что принимают по особому отбору, только «элитэ». Как узнаешь результаты - сообщи мне, пожалуйста. Что он без велосипеда, конечно, ему обидно, но, учитывая твои долги и необходимость лечения, уговори его подождать и не обижаться. Что Маришу взяла из музыкальной школы - по-моему вполне правильно сделала: пианисткой ей быть ни к чему, а на основных занятиях в школе это не могло не отразиться, хотя я ее успехами очень доволен. Да и здоровье действительно нужно поберечь - пусть лучше больше бывает на улице. Приучи ее хоть понемногу зимой кататься на лыжах. Меня она еще, по-видимому, не совсем забыла: из Кашина прислала мне два хороших теплых письма, чему я очень рад. Дети прислали открытку с цветами, чтобы меня порадовать. Люблю я ее, по-видимому, так же, как ты! Что касается твоих личных дел, то я сильно опечален отсутствием у тебя даже зимнего пальто, но что делать - не знаю. Родная моя, если бы ты знала, как сильно я хочу тебе помочь, но что же я сделаю. На всякий случай напиши мне сразу же по лагерному адресу письмо с подробным описанием болезни и необходимости лечь на полгода в больницу. Его, может быть, придется показать начальнику, чтобы разрешить сделать тебе перевод с моего счета. Насчет ослабления памяти вследствие сильного потрясения - мы с тобой кажется в одинаковом положении: у меня после ареста и следствия ужасно ослабла память. Сейчас становится несколько лучше с этим, но еще плохо. А насчет потрясения ты, если это тебе не очень тяжело вспомнить, напиши, что с тобой было, как ты и дети переживали этот момент, как протекали события после моего увода из дома.

О себе писать нечего: работаю по-старому. Шахту все еще не изучил: хожу раз в месяц. Занимаюсь пока составлением планов и профилей по месторождению. До сих пор ничего толком оформлено не было. Только сейчас с приходом нового, очень дельного, геолога все решили заводить «с

Адама». Конечно моя «спецгеовская» точность вопиет против массы неточностей и противоречий в фактических материалах, особенно, когда видишь, что это ошибки разночтения на карте и разрезах. В общем, как всегда, недоволен чужими материалами и ругаю в душе коллекторов и геологов разведки. Свободного времени больше не стало, кроме выходных, когда, если не пишу письма, занимаюсь самообразованием. Проработал основательно Иогансона «Подсчет запасов полезных ископаемых», Усова «Структурную геологию». Есть здесь Жемчужников "Введение в петрографию углей", Обручев и Вебер "Полевые геологии", и еще что-то, менее нужное. Книг мне не покупай никаких, кроме как по шахтной геологии. Мой коллега просил прислать Наливкина "Учение о фациях" (оно у нас, кажется есть). А нет - так и не надо. Какие попадутся по шахтной геологии и геологии - вышлешь бандеролью, а не посылкой - это дешевле и быстрее. Но много не надо: жаль денег и времени у меня нет столько свободного. Иногда хочется почитать и беллетристику (если попадается хорошая книга). Мой пессимизм, вызванный переводом на Колыму, почти прошел (привык к мысли, что я на Колыме!), но оптимистом я, по-видимому, никогда не буду, особенно когда подумаю о твоей болезни, о болезни Прани, о ваших материальных затруднениях, о дискриминации детей и проч. и проч. Я уже не жду от судьбы ничего, кроме свидания со всеми вами в будущем. Это - верх моих мечтаний, лишь бы они не остались только мечтаниями. Будем надеяться на лучшее! Последнее: если зайдет к тебе Федор Иванович, то сообщи ему, что Николай Павлович (он знает) работает здесь со мной на шахте. Виктория Борисовна¹ переезжает с мужем в другое место на Алдан. Встретил здесь товарища по несчастью - бывшего

начальника шахты на Воркуте при нас с тобой Ивана Александровича Корнеева. Вспомнили Воркуту и старых знакомых. По возвращении в Москву справься в справочном бюро об адресе Павла Федоровича Мельникова¹: мне нужно лишь знать проживает ли он еще в Москве. Адрес не нужен - самый факт его благополучия важен. Сообщи об этом позднее мне.

Здесь уже начались предзимние холода. Скоро выпадет снег и начнется семимесячная зима с морозами до 55^о. Хорошо, если удастся перезимовать в кабинете.

Узнал из письма, что на твое заявление о пересмотре моего дела получен отказ. Иначе и быть не могло, хотя все же лучше, что ты убедилась в этом сама. Только я что-то не понял, почему ты пишешь «да это и лишнее, если у вас есть газеты». По-моему, газеты подтверждают лишь бесполезность всех такого рода попыток. Думаю, что это касается не только просьб о пересмотре, но и прошений о помиловании. Чтобы успокоиться самому, и, самое главное, успокоить тебя, я решил написать в Верховный Совет прошение о помиловании и сделаю это не позднее следующего воскресенья. До сих пор не писал по следующим причинам: 1) говорят (из опыта), что, не отсидев полсрока, бесполезно писать о помиловании, 2) в прошении о помиловании нужно сказать: «простите, больше не буду», а что «не буду», мне самому не ясно, 3) рассчитывать на благоприятный результат можно бы было, если бы Ворошилов сам прочел прошение, но ведь у него нет времени читать все наши прошения, а оно пойдет обратно в МВД и окажется формальной отпиской. Я не хочу тебя отягощать своей просьбой, но иногда мне кажется, что единственный

надежный вариант облегчения моего положения - это тебе самой сходить на прием к Клименту Ефремовичу и попросту изложить свое тяжелое положение (большая семья, тяжелая болезнь), и на основании этого просить смягчить участь мужа (или снять часть срока или хотя бы заменить его ссылкой в более близкий район, чем Колыма, куда бы вы могли приехать, и где бы я мог найти работу по специальности, следовательно, поддерживать семью материально). При этом пришлось бы вкратце изложить и сущность моего дела, о чем я и хочу написать тебе. Формальное обвинительное заключение очень страшное (я почти не поверил, что это меня касается, а не кого-либо другого). Тут и «принадлежность к к/р троцкистской организации», и "участие в антисоветской демонстрации», и «восхваление врага народа Троцкого, и «систематическая антисоветская агитация», и «клевета на партию и правительство», и »восхваление заграничной техники», «квартирных условий в Германии», и «клевета на советскую действительность». Не надо меня знать так хорошо, как знаешь ты, чтобы сделать вывод, что все это чепуха. Недаром же я был лишен передач за неподписанное обвинительное заключение. В процессе следствия все эти страшные вещи свелись к не столь страшным фактам: прочтение в 1927 г. злосчастной платформы оппозиции, присутствие при похоронах Иоффе¹ на Ново-Девичьем кладбище, заявление, что Троцкий хороший оратор, заявление в частном разговоре о дефектах избирательной системы, заявление на нашем коллективном огороде (помнишь вначале были попытки обрабатывать его коллективно), что из этого колхоза ничего не выйдет, клеветнически распространенные на всю колхозную систему в целом, жалобы на

квартирные условия, якобы восхваление счетных машин в Германии (понятия не имею каких!) и, вероятно, рассказы о том, что мы жили там в хороших квартирных условиях. Что касается «клеветы на партию и правительство», то я так и не узнал, в чем она выражалась (по-видимому, если это и клевета, то на меня). Хотели еще пришить мне измену Родине (пришить к делу Пилипенко) и что то вроде шпионажа (по клеветническому доносу М.Ф.¹ о мифическом разговоре с пленным венгерским полковником), но, видимо, тут уж и сам следователь сообразил, что хватил через край и больше не возвращался к этим обвинениям. В результате следствия, видя полную беспомощность дальнейшей борьбы, пришлось подписать многое не в тех формулировках, которые бы соответствовали истине и были бы желательны. Да что говорить - дело «врачей-отравителей» лучше меня сказало тебе, как и что делалось в бывшем МГБ. Мои седые виски говорят сами за себя. Вывод - несколько частных разговоров критического характера, но ни в коем случае не носивших характера преднамеренной антисоветской агитации, переданы услужливыми собеседниками в преднамеренно извращенном или даже клеветническом виде в органы. Для меня ясно одно, что не будь я арестован, я до конца дней своих не принес бы советской власти абсолютно никакого вреда. Более того, после всего пережитого я все же остаюсь принципиальным сторонником социалистического строя и советской власти, ни в коем случае не переношу свою личную обиду на следственный необъективный аппарат на советскую власть в целом. О величине моей вины говорит и тот факт, что суд отказался рассматривать мое дело, в силу чего оно пошло в ОСО², и я ведь без всякого суда получил в

административном порядке» 8 лет. Уже сам срок (8 лет) говорит о величине «преступлений» (я кажется один из лагеря имею столь малый срок). Подоплека некоторых доносов (Шуры, Марьи Федоровны) мне ясна - месть за личную обиду, вызванную моим чересчур добросовестным отношением к вопросам производства, с риском нанести подлинно личную обиду; в других случаях нелепа и объясняется, по-видимому, просто подлостью характера (Н.И.К и С.А.О.). Вот и все. Очень жаль, что 8, а не 5, иначе сейчас был бы с вами. После амнистии были радужные надежды на пересмотр дел, на новый кодекс, но время постепенно погасило их, и сейчас питаю в душе лишь одну надежду - когда-нибудь свидеться с вами. С учетом зачетов рабочих дней я освобожусь через 3 примерно года, но дальнейшая судьба не ясна. Повторяю - будем надеяться на лучшее. При возможном разговоре с К.Е.¹ ты изложи из этого письма лишь «суть», не приводя фактов (которые тебе не могли быть известны!). Учти, что это только для тебя. Во всяких суждениях о моей виновности будь крайне осторожна и предупреди о том же и детей. Я не хочу быть виновником несчастья и кого-нибудь из вас. Лучшая формула: не знаю! Ну, вот и все, что я тебе давно хотел написать. Пока до свиданья! Привет всем, кто не считает меня «врагом народа». Передай привет В.М. и Луценко².

Крепко обнимаю и целую тебя.

Вася.

P.S. О получении письма обязательно сообщи, а его лучше уничтожь.

ВС.

P.P.S. Сообщи, как поживает тетя Вера.

Я тебе послал через Праню короткое письмо на 1 листочке, очень важное. Сообщи, получила ли ты его?

8

15 мая 1954 г.

Здравствуй Нина!

Мне трудно решить, почему от тебя нет никаких писем с прошлого года: пропадают в пути, еще не дошли (письма от Олега и Прани шли около четырех месяцев) или вообще не писались. Но, так или иначе, для меня это очень грустно, так как я совсем перестал получать сведения о вашей жизни. Только в письме Прани она немного пишет о своем посещении Пушкина в середине января, о том, что вы все здоровы, и что ты собираешься в этом году остаться в Москве.

Если отсутствие твоих писем до сих пор было вызвано нежеланием писать, то напиши мне по получении этого письма о своей жизни и планах на ближайшее будущее и жизни детей. Писать лучше по адресу, который я дал в письме к Олегу (без указания обратного). Посмотри на всякий случай, хотя сейчас с перепиской вообще стало значительно свободнее (разрешили два письма в месяц). Наряду с этим даны еще кое-какие льготы (на 1 час сокращен рабочий день, сняты номера и тому подобное). Люди взбудоражены и ожидают более серьезного улучшения своей участи, но, к сожалению, я только что на днях получил официальное доказательство обратного (отрицательный ответ К.Е. на мое прошлогоднее прошение), а так как аналогичные же ответы получены и другими (всеми без исключения) писавшими, то это знаменует принципиальное отношение к нам подобным и не дает права надеяться на лучшее. Праня пишет, что ты собиралась писать куда то обо мне: мне кажется все это бесцельным и потому ненужным .

О себе писать почти нечего. Чувствую себя сносно. Вопрос питания вообще перестал быть вопросом. Заработка хватает и на ларек и еще остается, поэтому одновременно с этим письмом я отправляю тебе еще 500 рублей (первые 500 выслал в феврале и, судя по телеграфному

подтверждению, они дошли до адресата). Поверь, что я посылаю не потому что думаю, что вы плохо живете, а потому, что они у меня лишние. В посылках, естественно, я больше не нуждаюсь. Кой-какие мелочи, нужные в обиходе, можно приобрести в ларьке, а чего нет там - на днях выпишу через Союзпосылторг - это гораздо ближе и дешевле, чем посылать из Москвы. Книги теперь разрешено выписывать через «Книгу-почтой», так что все потребности могут быть удовлетворены на месте.

Ну, вот и все мои весенние новости.

Пока до свидания! Жду ответа. Привет Олегу, Вите, Марише и тете Паше.

В.

9

Воскресенье, 4 июля 1954 г.

Здравствуй, Нинок!

После длительного перерыва, позавчера получил твое первое (после декабрьского) письмо, притом хорошее, чем был очень обрадован и спешу ответить. Я ведь предполагал, что твое молчание могло быть вызвано обидой на мое ответное письмо на твое прошлогоднее письмо. Правда, я, прежде чем ответить на него, сделал большую выдержку (недели три) именно для того, чтобы улеглось горькое чувство, и я мог бы избежать резкостей, но все же там было высказано несколько горьких истин, касающихся не тебя, а общего положения вещей. Этим, вероятно, и объясняется то, что письмо не дошло до тебя, а, скорее всего, пополнило мое досье, так как твой адрес, несомненно, под наблюдением. Это предположение подтверждается и другими фактами. До Прани не дошло в прошлом году именно то мое письмо, в котором я вложил листочек для тебя (надеясь таким образом обойти стороной твой адрес) с некоторым нужным для тебя сообщением. Полагаю, что оно подшито там же. Поэтому

писать что-либо вторично по существу твоего прошлогоднего письма нахожу бесполезным, так как пробить фильтр можно лишь с помощью какого-либо Нукуса¹ или квартиры хороших друзей. Да это и к лучшему, так как твое прошлогоднее письмо уже забылось, и я уверен, что его содержание не соответствует твоим действительным убеждениям. Между прочим, неправоту твоих выводов о моей виновности уже полуофициально подтверждают даже чекисты: так, на днях из уст одного ответственного работника лагерей мы услышали заявление о том, что «ОСО ликвидировано как незаконный судебный орган, с помощью которого прохвост Берия бросал в лагеря невинных советских людей с целью восстановить их и их родственников против Советской власти"; что "все осовские дела сейчас пересматриваются и, мол, если не все, то большинство осужденных Особым совещанием будут реабилитированы». Это заявление я цитирую тебе лишь в качестве ответа на твое письмо, и этого вполне достаточно, чтобы в дальнейшем никогда не касаться в нашей переписке этой темы. Практических же последствий этого заявления, я, как человек скептически настроенный и умудренный жизненным опытом, очень хорошо понимающий, что «от слов до дел дистанция огромного размера» и помнящий фразу Владимира Ильича: «Кто в политике верит на слово, тот безнадежный идиот», не ожидаю, во всяком случае не ожидаю в ближайшем будущем. Непреложные факты говорят о том, что жертвы «ежовщины» сидят в лагерях до сих пор, несмотря на все красивые декларации о намеренном «избиении интеллигенции» Ежовым; чем же лучше их жертвы «бериевщины»? Да и факты современной действительности говорят о том же. Финал дела о «врачах-отравителях», показавший «как» МГБ фабриковало «преступников», вскрывший «методику» проведения следствия, в результате которой люди подписываются в совершении несовершенных

ими преступлений, казалось бы, логически должен повлечь за собой поголовный пересмотр всех дел без исключения и массовое освобождение невинно осужденных советских людей, но... все остается по-прежнему. Хотя нет, кое-что произошло: амнистировали воров, растратчиков, хулиганов, насильников и прочую сволочь. Вы на свободе, вероятно, сразу почувствовали результаты этого «милосердия». Даже в газеты стали проникать заметки «из зала суда» о новых подвигах «помилованных» бандитов. А что не сообщается в газетах, и о чем вы не знаете, но зато я знаю очень хорошо! А какой смысл амнистировать, например, меня? Толку от меня не будет явно никакого: я никого не зарежу, не ограблю, не изнасилую, даже не растрачу вверенных мне (к примеру, как начальнику партии) государственных средств, а буду обычным честным и скромным «работягой». Это, конечно, ирония, но зато какая горькая ирония! Уж очень, по-видимому, мы «страшные» люди, что к нам с явной неохотой применяют даже те указы, которые нас касаются. Так, распоряжение правительства о пресечении преступного произвола в отношении политзаключенных со стороны лагерной администрации (фактов произвола я тебе сообщать не рискую, боясь испортить твой сон, основной же принцип был нам изложен при встрече в карагандинском лагере: после команды «повернуть хоботы налево» нам было сказано: «вы знаете, куда вы попали? Вы попали в спецлаг, а это значит, что при малейшем протесте убьем и концы в воду и ... кто узнает!» Я цитирую дословно, кроме матерщины, которой это пересыпалось), вырванное ценой крови наших Норильских товарищей по несчастью (в результате 100 000-й забастовки рабов) еще в мае 1953 г., до нас дошло лишь в этом году. В результате этого с нас сняли позорящее человека, позорящее вместе с тем и страну и ХХ век скотское тавро (номера: по восьми номеров на одном человеке - преступное изобретение немецких фашистов для оккупированного

русского населения во время войны, с той разницей, что они вешали на шею один номер), сняли железные решетки с окон в бараках, перестали запирать бараки на ночь на замок, разрешили писать два письма в месяц (вместо двух в год) и повели политику показного либерализма: не стали за всякие пустяки бросать в карцер, перестали лаяться матом, постепенно отвыкают «тыкать» (хотя это им очень тяжело дается), несколько улучшили питание. Кое-что добились и сами - отказались называть на разводе статью, пункт, срок наказания (что раньше в качестве морального унижения требовалось ежедневно), перестали во время перехода из лагеря на работу браться под руки или брать руки назад, вставать при входе начальства и так далее В результате настойчивых требований добились улучшения ларькового снабжения (в ларьке появилось сливочное масло, сахар, различные консервы и прочее, о чем раньше не могли и мечтать). Меня все эти реформы (сверху и снизу) радуют не вследствие улучшения условий жизни (ибо тюрьма остается тюрьмой как ее не украшай розами; кроме того нет гарантии, что розы на увянут через некоторое время и из под осыпавшихся лепестков не обнаружатся шипы), а, главным образом, потому, что на моих глазах люди из бессловесных рабов превращаются в людей, у которых пробуждается чувство собственного достоинства.

Второй пример: еще 24 апреля Верховным Советом был издан указ (надо полагать, из скромности не доведенный до сведения всего населения через газеты и радио) об освобождении малолетних преступников, то есть ребятишек-подростков. С месячным опозданием нам все же зачитали этот указ, поскольку он касается и политических младенцев, но до сегодняшнего дня еще ни один из малолетков не выпущен из лагеря, хотя мы уже имеем достоверные сведения о том, что малолетние воры и прочие из общих уголовных лагерей уже освобождены. Из этого факта можно уже видеть, сколь страшен даже 16-летний «потрясатель основ и краеугольных

камней», что его рука не поднимается отпустить домой к маме, несмотря на указ Верховного Совета.

Через ту же лагерную администрацию просачиваются слухи о том, что этот указ является не единственным, что вслед за освобождением малолетних будут объявлены какие-то указы, касающиеся заключенных более почтенного возраста, что все дела пересматриваются, что никто 25 лет сидеть не будет, что сроки будут снижаться с 25 до 15-10-5 лет и так далее, но, поскольку все эти мероприятия осуществляются методом «тайной дипломатии», то одни верят, другие полагают, что все эти слухи носят «утешительный» и «успокоительный» характер. Говорят также о возможной расколонизации заключенных (освобождения из-под стражи с обязательством оставаться на работе на том же предприятии до конца срока в качестве вольнонаемного, как это практиковалось на Воркуте при нас), но опять ничего определенного нельзя установить.

Остается лишь ждать дальнейшего развития событий: что будет, то и будет. Меня, во всяком случае, спасет от жестоких разочарований мой скептицизм, подкрепляемый некоторыми обстоятельствами личного порядка. Дело в том, что мое состояние здоровья не позволяет мне надеяться дождаться благополучно до конца срока (3 года 9 месяцев). Месяца два тому назад у меня появились первые признаки желудочного заболевания: боль после еды. Опытным путем установил, что боль возникает главным образом после черного хлеба и кислой пищи. Во время 10-дневной диеты болей почти не ощущалось, а после начались снова. На мою просьбу о продлении диетического питания врач ответила, что она, мол, сама знает, что мне нужна диета, что мне нельзя есть черного хлеба, в особенности такого (полусырого), какой выдают в лагере, но ничего сделать не может, так как на 700 человек ей выдается лишь 14 диетических

пайков, а желудочников у нее 50 человек. Она даже не может (или не хочет) установить, что у меня за болезнь (конечно, для правильного диагноза нужно исследование желудочного сока, а это в наших условиях невозможно). В результате я обречен на голодовку, так как черный хлеб есть боюсь, а он является основой нашего питания. Спасает положение только ларек: теперь я имею возможность приобрести сливочное масло и сахар; кроме того, по вечерам кухня готовит рисовую кашу за наличный расчет (от ларька). В такие дни я совсем хорошо себя чувствую (к сожалению, это бывает не ежедневно). Но дело то, в конце концов, даже не в этом, я пока кое-как смогу выкручиваться с питанием, а <в том, что>болезнь не будет стоять на месте, а будет прогрессировать. Я полагаю, что, может быть, пока ничего особо страшного и нет (вероятно катар в начальной стадии), и в условиях Москвы или другого культурного центра, установив правильный диагноз и выдержав строгую молочную диету, я бы через два месяца был вылечен, но в здешних условиях это медленно, но верно поведет меня к гибели и, таким образом, мой «детский» срок превратится в приговор о сметной казни. Такова диалектика жизни!

Сократить свой срок путем зачетов рабочих дней мне, по-видимому, тоже не суждено. Несмотря на все инструкции о зачетах и на «отличную» оценку моей работы, и на безупречное лагерное поведение, мне за IV квартал прошлого года и за I квартал этого года не дали ни одного дня зачетов, причем без всякого объяснения причин. На четыре поданых мною заявления по этому поводу до сих пор не находят нужным даже ответить. Кому и зачем будешь жаловаться? Трудно добиться справедливости от людей, на каждом шагу попирающих собственные законы. А дотянуть свой срок без зачетов (да, вероятно, и с зачетами), я чувствую, что мне вряд ли удастся. А так бы хотелось еще вернуться домой и повидаться с вами, а не

умереть в этой проклятой стране холода и бандитизма. Решительно не хочу даже, чтобы мой труп лежал в этом проклятом богом краю.

Будем надеяться, что до этого, может быть, дело и не дойдет, и когда-нибудь удастся увидеться с вами. Только находиться в лагере с каждым днем становится все тяжелее, особенно когда видишь, что жизнь приближается к финишу, и когда тебе твои же товарищи говорят, что ты и сидишь-то, похоже, ни за что. Страшно хочется свободы, тепла (самой жары), культуры и хоть немного радости. Прочитал твое письмо о встрече со старыми друзьями, и вспомнилось прошлое, которое уже задергивается туманной дымкой. За частые письма благодарю (хотя и не получаю их), в особенности за это. Очень жалею, что не получил твои ташкентские письма с фотографией. Олег тоже пишет, что посылает мне письма чаще, чем одно в месяц, но я получил только январское и последнее (недели две назад). Обещанных фотографий тоже не получил - вероятно, пропали вместе с письмами. Вести о благополучии семьи меня радуют; огорчает только твое состояние здоровья: судя по письму, лечиться всерьез ты не собираешься, а жаль, так как восстановление твоего здоровья окупило бы для семьи все связанные с твоим пребыванием в больнице лишения. Дети уже достаточно взрослые - поживут и без тебя некоторое время, зарплаты ты не лишаешься.

Письмо Мариши прочел с удовольствием. Это очень хорошо, что ты отправила ее в лагерь - пусть привыкает к некоторой самостоятельности и к людям, чтобы не быть такой робкой, какой она была в детстве (трудно, оказывается, жить на свете, если не имеешь крепких зубов, рогов или копыт для обороны, пока в обществе действуют законы Дарвина, и что-то не видно, чтобы они скоро прекратили свое действие). Очень хочу, чтобы Виток имел больше счастья в этом году, чем в прошлом. Он, конечно, не считает меня виновником своих бедствий, но я-то знаю, что если не я , так

связанные со мной события мешают ему пробиться к учебе и это меня, естественно, тяготит. С поступлением его в ВУЗ с моей души свалился бы большой камень. Написать я ему непременно напишу, но, вероятно, в следующее воскресенье, так как сегодня все время ушло на письмо тебе (через полчаса нужно возвращаться в лагерь), а до 12 часов лежал, так как чувствовал боль в желудке. Если бы мне удалось вернуться, я, кажется, нашел бы с ним общий язык; удастся ли это сделать в письме - не знаю. В следующее воскресенье напишу всем: Олегу, Вите и Марише. Да чтобы не забыть: какова судьба моих переводов? Я перевел по телеграфу 2 раза по 500 руб. Просто было бы жаль, если бы они пропали, как письма. Так как ты ничего об этом не пишешь, Олег тоже, то я не знаю, следует ли посылать в дальнейшем. Сообщи только, получила или нет. У меня еще есть некоторая сумма на счету. Да, чуть было не забыл написать об очень интересном событии: в прошлом месяце в лагере (впервые за эти годы) проводилась подписка на заем, так как «правительство сочло возможным удовлетворить просьбу заключенных помочь государству своими грошами и разрешило провести в лагерях подписку на заем». Я после этого уже не знаю, есть ли предел человеческой наглости и лицемерию. Я, рискуя навлечь на себя немилость начальства всех рангов, вежливо, но твердо отказался от подписки, мотивировав это тем, что, если меня считают врагом, то нелогично к врагу обращаться за помощью, а если меня врагом не считают, то почему пятый год оторвали от семьи и держат в лагере; что когда мне вернут гражданские права, тогда я буду выполнять и гражданские обязанности (в том числе и подписку на займы). Считаю, что я поступил правильно: я уже слишком стар, чтобы идти легко на сделки с совестью, хотя бы и ради шкурных выгод. Нужно, наконец, приобрести мужество подлость называть подлостью: только тогда она, может быть, пойдет на убыль.

Да, очень конечно неприятно, что тебе приходится работать под начальством одного из, так сказать, классических мерзавцев, которые обладают столь безграничным лицемерием, чтобы оказывать «благодеяния» одной из своих жертв, но ничего не поделаешь, так как сие от тебя, по-видимому, не зависит.

Спешу закончить, так как съем¹ приближается. Одна просьба: недавно из печати вышла, по-видимому, ценная книга: «Коллектив авторов, ред. Музылев С.А. "Методическое руководство по геологической съемке и поискам. 1954 г. 508 стр. Т.2000. Цена 24р. 50к.» Ее бы следовало купить, пока она не разошлась. Она и тебе, вероятно, нужна. Мне она может пригодиться только лишь в будущем, после освобождения, но тогда ее не будет в продаже.

Я живу по-прежнему. Для отвлечения мыслей много и упорно занимаюсь. Сравнительно с 1953 г. очень много познал нового и ценного, хотя, возможно, и без особой надобности в будущем, так как состояние здоровья и возраст вряд ли позволят мне работать на шахтах - скорее придется вернуться к съемке и поискам или пойти на разведку. Так увлекся спецлитературой, что уже с полгода не читаю никакой беллетристики, что для меня необычное явление.

Здесь сейчас наступило короткое, но настоящее лето. Днем температура воздуха достигает 30^о, можно загорать, хотя по ночам иногда бывает холодновато спать под одним одеялом. К сожалению, солнечных дней бывает ~10 %.

Стали очень часто демонстрироваться кинокартины (платные, как на воле), но я почему-то стал удивительно равнодушен к ним и соглашаюсь терпеть все прелести сельской передвижки (давку, духоту и рвущиеся ленты) лишь в исключительных случаях, когда идут чисто художественные фильмы.

В остальном все по-старому.

Пока всего хорошего! Крепко обнимаю и целую вас всех. Привет тете Паше. Детям напишу отдельно, а то не войдет в один конверт.

10

Арэс¹, 25 июля 1954 г.

Здравствуй Нинок!

На днях получил через почтовый ящик сразу 6 писем, в том числе 2 твоих (от 18 апреля и 20 мая). Отвечаю сразу, хотя недавно только послал тебе большое письмо на 15 страницах в ответ на последнее твое шахтное письмо. Скорей всего оно тоже не дойдет до тебя, как и мое ответное прошлогоднее письмо, и по той же причине. Но я в этом уже не виноват, как не виноват и в том, что ты полгода не получала от меня писем.

Дальнейшие твои упреки (в апрельском письме) по-прежнему непонятны для меня. Я тебя не раз спрашивал: как, в каком отношении я должен измениться, чтобы ты была довольна, но конкретного ответа никогда не получал и, по-видимому, не получу, а сам сообразить не умею. Вспоминая всю жизнь я, честное слово, не знаю, чем грешат мои взгляды на жизнь и на людей, и почему я должен их обязательно менять, а уж если непременно менять, то на какие. Вообще мне кажется, что и взглядов-то у меня никаких на жизнь нет - я просто живу и все, то есть поступаю так, как поступает 99 % человечества, радуюсь когда мне приятно, грущу - когда тяжело, люблю хороших людей, ненавижу паразитов, прохвостов и лжецов (на любой ступени общественной лестницы) - вот и вся моя «философия житейской мудрости». Что тут изменилось? Поступать наоборот - этого, пожалуй, и ты не посоветуешь. Вся моя вина (вернее, беда) заключается в том, что я не понимал истинной причины нараставшего между нами напряжения (в особенности перед моим арестом), в результате которого и ты, как пишешь, возвращалась с домой с тяжелой душой и я, как вспоминаю, так же. Возможно, что если бы не арест, то это кончилось бы

полным разрывом, но и тогда на любой заданный мне посторонними вопрос о его причинах, я ответил бы по-честному: «не знаю!» Я и сейчас, как тогда, ломаю голову над вопросом: что я должен был конкретно делать, чтобы быть «хорошим» и не быть «плохим». Я просто люблю тебя, люблю несомненно сильнее, чем кого-либо другого из 2,5 миллиардов людей, населяющих земной шар, но, по-видимому, как-то не так, как тебе бы хотелось. Бог с тобой, но мне кажется, что ты зря так часто затрагиваешь эту тему. В результате этого я, вместо законной радости, принимаю в руки твое письмо с некоторой тревогой и читаю не сразу, а позднее, и по возможности в одиночестве и потом надолго расстраиваюсь. Ну, об этом пока довольно - если доведется встретиться, то гораздо лучше все эти вопросы решить путем откровенного разговора, нежели в переписке (в письмах всего не скажешь, да и письма-то, как видишь, приходят через пятое).

То, что ты сообщила о возвращении домой людей со страшными сроками - в высшей степени любопытно. Подобные же вести поступают и другим из разных краев страны. Неясным всегда лишь остаются вопросы: кто они (уголовники, бытовики или политические) и почему освобождены (подавали жалобы, прошения о помиловании или ничего не делали, а их дела автоматически, в порядке какой-то очереди, пересматривались). И почему же из наших лагерей не освобожден до сих пор ни один человек?

Твои сообщения о некоторых знакомых очень интересны. С М.Ф. идет все именно так, как принято в нашем доме (когда-нибудь доберется и до министерства).

О Данилевском у меня до сих пор сохранилось очень хорошее мнение (если бы не ее зловредное влияние, он бы вообще был чудесный человек).

Об Антропыче¹ я тебе сам хотел писать, чтобы ты поговорила с ним один на один и заручилась помощью в отношении Вити. Если бы он, исходя из каких-либо соображений, и откажет, то беда не большая, но мне кажется, что он не откажет в помощи.

Реабилитация геологов Министерства подтверждает, что процесс исправления «грехов отцов» продолжается, и что наследники не в пример умнее отца. Я недавно был взволнован одной фразой из письма колхозника, где он с искренней теплотой выражает благодарность «сыну» за то, что теперь больше не нужно мешать хлеб с картошкой, причем ясно чувствуется противопоставление отца и сына в пользу последнего. Ты знаешь, было бы изумительно хорошо, если бы сын не остановился на полпути в вопросе исправления всех и всяческих безобразий сверху донизу. Им уже сделано много разумных шагов в этом направлении. Наиболее ценными шагами я лично считаю два: 1) ликвидация культа личности и 2) снятие намордника с печати. Последние 2-3 месяца нашу печать нельзя узнать. Даже небольшая местная областная газета «Магаданская правда» полна деловых критических статей, причем у авторов, по-видимому, совсем пропал страх быть посаженным за критику областных тузов и министерства. Бывшему «воеводе» - начальнику Дальстроя - достается так, что только держись. Все считают, что Советская власть пришла на Колыму в 1954 г., начиная с момента организации области и первой областной партконференции, на которой была раскритикована и заклеймена, так сказать, целая эпоха произвола на Колыме.

Если эта намечающаяся тенденция к поощрению свободного слова (то есть критика, невзирая на лица) усилится, то благодетельные последствия этого трудно переоценить.

Перехожу ко второму письму. Наконец-то получил извещение от тебя самой о получении моих двух переводов. Рад, что мои деньги сразу же пошли в дело. Хотелось бы мне и во второе полугодие выслать тебе такую же сумму, но я еще не уверен, как это удастся.

Дело в том, что мне явно не везет. Теперь, когда лагерная жизнь более или наладилась, питание улучшилось, и когда я мог бы довольствоваться почти одним казенным пайком, а заработок отправлять вам, я вдруг заболел чем-то желудочным, так что должен полностью игнорировать казенный паек (в особенности черный хлеб) и, несмотря на то, что с меня исправно вычитают за паек рублей 250-300 в м-ц, перейти на ларьковое питание за свой счет (каши рисовые по вечерам и масло сливочное и сахар из ларька). В результате мой «основной капитал» постепенно растаял. Да вчера пришлось сделать большой непредвиденный расход - купить в ларьке ватное одеяло, а то ночью просыпался от холода и плохо отдыхал. Сегодня же ночью спал как убитый. Но это потребовало 160 руб., так что сейчас мой фонд помощи дому иссяк.

Возможно, что когда нас передадут в ИТЛ (а это должно скоро произойти) то с нас будут удерживать в пользу государства не 50% как сейчас (плюс питание, + обмундирование и так далее), а что-то около 30% заработка, как в ИТЛ. Тогда вновь появится возможность экономии.

Страшно беспокоят меня твои болезни, в особенности твое нежелание их лечить. Что их этого может получиться - не знаю, но что-то недоброе.

Твой «литературный портрет» Мариши очень хорош - я вот сейчас как живую вижу ее перед газами. По-прежнему люблю ее больше всех, хотя, собственно, и не знаю ее теперешнюю. Насчет чрезмерного усердия Олега

я сам сильно боюсь, что он может подорвать свое здоровье и сломаться, и пишу ему об этом в последнем письме. Что твое мнение совпадает с моим, это лишний раз подтверждает правоту моей мысли. Я не знаю точно, но из чьего-то письма слышал, что имеется новое постановление о том, чтобы стипендиями обеспечивать не только с 5 и 4, но частично и с 3. Если это правда, то это даст ему возможность снизить несколько нагрузку. Во всяком случае, запрети ему заниматься по ночам за счет сна и выгоняй его на улицу по воскресеньям.

Что касается Вити, то я настолько как-то дезориентирован, что не имею вполне четкого представления о его характере, взглядах, убеждениях, симпатиях и антипатиях и, главное, его планах на будущее. Я с некоторым страхом собираюсь ему писать отдельное письмо (после твоего) и без уверенности, что попаду в тон. Если оно и не удастся, то не упрекай меня - мне очень трудно понять, что творится в его душе. Большая часть моего письма Олегу посвящаю советам и указаниям именно Вите и неплохо будет, если Олег по получении прочтет его в присутствии Вити и Мариши.

Большое спасибо за твою память обо мне и даже за сны. Кто знает, возможно, что сны и сбудутся. В случаях длительного молчания на волнуйся - это просто письма не доходят. Я ведь так же волновался, не получая писем с января по июнь, а затем сразу получил с десяток по всем адресам и был несказанно рад. О прошлом, как я писал в начале письма, лучше не вспоминать. Я люблю вас всех по-прежнему (тебя и Маришу в особенности) и живу надеждой на встречу. Привет всем: Олегу, Вите, Марише, тете Паше. Крепко обнимаю и целую.

Вася.

11

19 августа 1954 г.

Здравствуй, Нина!

Не знаю, дошли ли до тебя мои последние два письма (одно месяца полтора, второе - с месяц тому назад). Вместе с последним были отправлены отдельные письма Олегу и Марише. Вите не смог написать в то же воскресенье, так как заболел в момент писания тех писем. Олегу и Марише послал еще здоровым, Пране при начавшемся ознобе, а тебе дописал с трудом, с перерывами, чтобы согреться над плитой. После уже писать не мог, едва дождался конца работы и сразу же пошел в санчасть, где намерили около 40⁰ температуру и сразу положили в больницу. Правда, через 3-4 дня температура спала, но плохо себя чувствовал недели две, с трудом ходил на работу и все свободное время лежал. Так и затянул с письмом Вите до сих пор. Сейчас пишу потому, что остался сегодня дома лечить зубы (своего зубного врача у нас нет, а раз в полгода ездит недели две подряд врач из другого лагпункта). Вероятно, останусь и завтра по той же причине, тогда напишу и Вите, хотя сейчас уже поздно ему давать какие-либо советы: приемные испытания уже начались и когда дойдет мое письмо, то уже и кончатся. Очень хотелось бы, чтобы он хоть в этом году куда-нибудь поступил, иначе совсем падет духом.

Я живу все так же, без изменений. Только последнее время вновь возродились утихшие было слухи о предстоящем сокращении сроков. Люди надеются на что-то, аналогичное румынской амнистии, то есть снижение сроков на 2/3. Если будет что-либо подобное, то окажется, что я уже 2 года пересидел лишние и, следовательно, освобождаюсь немедленно. Поскольку подобные слухи стали исходить от лагерной администрации и охранных войск, даже на общих собраниях заключенных, то следует

думать, что они в какой-то мере оправдаются и тогда эта зима может оказаться моей последней зимой на Колыме (на освобождение в этом году я все же не надеюсь).

Нина! Это письмо, вложенное в этот же конверт, моего напарника по работе в геологическом бюро, чьим адресом (несколько измененным) я до сих пор пользуюсь. Его нужно доставить по адресу так, как сама сочтешь нужным и более удобным - передать прямо в приемную или опустить в ящик на дверях (если таковой есть), или опустить в почтовый ящик в Москве. Только адрес уж очень неопределенный: может быть, сначала уточнить адрес и тогда опустить в ящик почтовый. Важно лишь одно: чтобы оно пошло по адресу. В нем нет ничего предосудительного - просто заявление о пересмотре его дела (да и по таким адресам люди и не пишут ничего плохого). Сейчас он ушел из геологического бюро, и мои почтовые связи немного осложнились; ну ничего, посмотрим, как это будет получаться в дальнейшем.

Пока до свидания. Привет Марише, Вите, Олегу и тете Паше. Целую.

Вася.

12

12 сентября 1954 г.

Добрый день, Нина!

Не знаю, чему опять <приписать>отсутствие всяких слухов от вас. В конце июля я послал всем отдельные письма - тебе, Олегу и Марише. После этого послал тебе еще письмо - сопроводиловку к чужому пакету генеральному прокурору. На все эти письма не получил до сих пор ни от кого ответа. Пришедшее на днях письмо с фотокарточкой от Мариши

говорит о том, что 16-го августа она еще не получила моего письма; куда они подевались, не знаю. Уж Маришино и Олегово письма должны были пройти любой фильтр.

В дополнение к ранним известиям и прогнозам сейчас могу сообщить нечто более определенное. Нам недавно был зачитан новый указ Верховного Совета от 15 июля с.г. о досрочном освобождении заключенных, согласно которому все, кто хорошо относился к труду и лагерному режиму, имеют право на досрочное освобождение после отбытия 2/3 своего срока. Правда, это не обязательно, а возможно (вопрос в каждом отдельном случае решается судом на основании лагерной характеристики). Так, согласно этому указу мне остается ровно год, а за минусом 4 месяцев зачетов рабочих дней - только 8 месяцев. А так как со второго полугодия зачеты будут начисляться по новой шкале, то возможно, что я закончу свое заключение гораздо раньше - в начале 1955 года. Означает ли это досрочное освобождение возможность возвращения домой или хотя бы на «материк» - никто еще толком не знает: возможно, предложат до конца срока работать здесь по вольному найму. Надеяться на скорую реализацию этого указа особых оснований нет, так как предыдущий указ о досрочном освобождении малолетних преступников еще до сих пор не реализуется. Во всяком случае, эту зиму придется еще прожить здесь при всех условиях. А будущим летом не исключена даже возможность встречи со всеми вами.

В остальном все по-прежнему. Работаю на старом месте. Получаю 200 руб. в месяц. Ларек стал работать удовлетворительно. Сейчас можно достать сахар и сливочное масло (не всегда, но, создав запас, можно обеспечить себя почти постоянно). Желудочное заболевание как будто пошло на излечение без помощи врачей. Я с помощью ларька создал себе диету, не ел месяца два черного хлеба почти полностью, и систематические боли прекратились. Сейчас даже допускаю черный хлеб, но, если в

большой дозе, то опять чувствуются боли. В общем, чувствую себя вроде хорошо, хотя говорят, что слишком похудел. Питание достаточное - голода никогда не ощущаю. Только деньги почти полностью приходится тратить на ларек.

От Прани тоже ничего не получаю, хотя и ей послал письмо одновременно с вашими (в конце июля).

Если получите это письмо, напишите как у вас идут дела, а, главное, удалось ли Вите в этом году поступить в ВУЗ, а то я до сих пор в неведении на этот счет.

Пока до свидания! Привет всем вам. Целую.

Вася.

12А

12 сентября 1954 г.

Здравствуй, дорогая Мариночка!

Позавчера получил твое письмо от 16-го августа и очень, очень был обрадован, в особенности фотокарточкой. Фото очень хорошее - теперь я имею полное представление, какая ты есть. В обмен посылаю тебе свое фото - найди-ка ты меня теперь! Я и сам себя едва узнал, когда увидел. Оказывается, ты в этом году расхрабрилась и два раза была в пионерлагерях. Что ты поправилась в лагерях почти на 5 кг, это очень хорошо, но это говорит о том, что дома ты явно недоедаешь, а это уже плохо. При нормальном и систематическом питании дома в твоем возрасте не проложено поправляться в лагере на 5 кг. Очень рад, что ты хорошо отдохнула в лагерях и в кино побывала много раз. Я только вчера смотрел эти самые "Веселые звезды". Очень приятно, что ты уже много прочла книг, только не рано ли ты читаешь "Петр I"? Вообще, ты советуешься с мамой насчет того, какие книги лучше читать, а какие подождать? Она тебе

может дать ценные советы в этом вопросе. А вот - что меня удивило! - ты пишешь, что капельку научилась плавать. Я-то считал, что ты уже давно умеешь плавать. Капельку-то ты еще в Кашине плавала. На этот раз ты молодец - все расписала подробно, что у вас делается в квартире, во дворе и в окрестностях - я как будто побывал дома сам и все увидел своими глазами. А куда же на 3 года уехали соседи? Уж не сюда ли на Колыму? Телевизор я еще ни разу не видел и не представляю себе - наверно, что-то вроде маленького кино. Надо смотреть его в темноте, или нет? Грибы и ягоды в лесу и описание котлована напомнили мне наши с тобой прогулки и катание на санках в котловане. Может быть, скоро будем опять гулять вместе. Есть надежда, что я здесь живу последнюю зиму, а летом вернусь к вам. Вот тогда мы с тобой загуляем! 26-го июня я послал тебе отдельное письмо в красивом конверте, но ты, видимо, его еще не получила. Пока до скорого свидания! Привет всем и Мурзику с Барсиком. Крепко целую.

Папа-лапа

13

Арэс, 17 октября 1954 г.

Здравствуй, Нина!

На днях получил твое письмо из Ашхабада от 15 сентября, но не знаю, куда сейчас лучше отвечать: в поле или в Пушкино. По-видимому, лучше будет в Пушкино, так как твоего полевого адреса я сейчас толком не знаю: прошлогодний или новый?

Что касается самого содержания ответа на твое письмо, то, признаться, тоже не знаю, что писать. Мне кажется, дело не в наших различных взглядах на жизнь, а в различном отношении к жизненной

правде. Ты считаешь, что ее нужно скрывать и всю жизнь делать хорошую мину при плохой игре; я считаю, что вещи всегда нужно называть своими именами и являюсь противником масок (хотя бы и улыбающихся). Это, конечно, в идеале. Практически жизнь заставляет отступать от этого хорошего правила (нельзя говорить больному, что он скоро должен умереть - это не гуманно; нельзя в некоторых странах говорить правду о политике - это опасно и так далее). Это, как говориться, ложь по профессии или по долгу службы и ложь во спасение. В обоих случаях - вынужденная обстоятельствами. ‹Приходится› говорить неправду или, в лучшем случае, скрывать правду во многих случаях перед людьми посторонними, так как вовсе не чувствуешь себя обязанным изливать душу каждому встречному - это было бы и смешно и небезопасно. Но говорить неправду или умалчивать правду перед узким кругом самых близких тебе лиц (родных или друзей) - не вижу необходимости и считаю ошибочным. При моей замкнутости, я могу на пальцах одной руки пересчитать людей, которым я говорю правду, и это прежде всего - ты! Должен сказать, что это всегда вызывало твое недовольство - начиная со Смоленского (вернее, Могилевского) периода и до сих пор. Мои письма, отражающие действительность воспринимались тобой как жалобы и намеренное стремление вызвать жалость и, что еще хуже, помощь мне. Типичный пример с этой посылкой. Я, лучше тебя зная медобслуживание в лагерных условиях, сделал правильный прогноз, что до конца срока (еще 3 1/2 года) мне, пожалуй, не выдержать, если дело пойдет на ухудшение. Ты воспринимаешь это как жалобу и просьбу помочь; результат - посылка, которую посылать явно не следовало, так как это не спасло бы меня даже в том случае, если бы я ее смог употребить единолично, чего я не имею морального права делать, не вызвав осуждения друзей. Если мне чего и

жалко в связи с болезнью, так больше того, что она заставляет меня тратить деньги на питание, которые приятнее было бы послать вам или приберечь на первый (и очень трудный для всех) период после освобождения. Вообще о своей болезни я последнее время уже забыл, так как вижу впереди реальное спасение в связи с предстоящим освобождением, и махнул рукой на настоящее.

Уже не один раз, я, обиженный таким извращенным пониманием моих писем, давал себе зарок писать тебе подсахаренные письма, скрывая под маской благополучия все свои переживания, но не хватало силы маскироваться долго. Даже у самых нелюдимых людей должен быть хоть один человек на свете, с которым он может быть откровенным, так сказать, излить свою душу, что облегчает. Для меня таким человеком до сих пор являлась ты, но, кажется, только до сих пор, так как в дальнейшем постараюсь удовлетворить твое настойчивое желание об обязательном лицемерии, и теперь даже морозы на Колыме в моих письмах тебе не будут ниже 30⁰.

Что же касается других, затронутых в твоем письме вопросов, вроде истории с займом и так далее, то разумнее будет отложить их до устной беседы в случае встречи. Что ты не права - для меня это несомненно, но я вовсе не хочу навязывать тебе своих мнений.

Лучшее лекарство против политической слепоты - это лагерь (этого я тебе никак не желаю), второе - сама окружающая действительность (только не по газетным данным). Если же человеку и это не помогает - значит, слепота приняла безнадежную форму и даже упрекать этого человека нельзя.

На прямо поставленный в твоем письме вопрос: а каким я сам себя считаю? отвечаю кратко: врагом народа и даже Советской системы себя не считаю, так как она таит в себе большие возможности и большие

перспективы, чем другие системы, и если эти возможности иногда плохо используются, а перспективы на нормальную человеческую жизнь все еще так же далеки, как и в начале, то это не вина системы, ‹а› вина людей, олицетворяющих систему. Единственное разногласие между мной и системой абсолютно совпадает с коренным разногласием между мной и тобой, о котором я писал выше, а именно - отношение к правде. Будут народу говорить правду и не будут за нее репрессировать - я готов отдать жизнь за эту систему, будут по-прежнему (в газетах, литературе, искусстве, театре, кино, докладах) лакировать действительность лаком «всеобщего благополучия» - я занимаю позицию невмешательства и нейтралитета. Пишу все это спокойно без всякого страха, ибо искренне считаю, что в этой установке нет ничего антисоветского. Наоборот я глубоко убежден, что свобода критики снизу недостатков (а часто и преступлений) государственного и др. аппарата резко оздоровит систему, даст возможность быстрее устранить недостатки и позволит быстрее двигаться вперед к обещанной счастливой жизни. Тогда система будет непобедима. В противном случае нарывы, которых не позволяют вскрывать и удалить гной, рассосутся по всему организму и вызовут гангрену и смерть. Ведь по Марксу и Ленину всякая монополия ведет к загниванию. Подумай и ты об этом!

Ссылка на мне подобных явно неубедительна, так как 90 % из них никакого отношения к политике не имеют и случайно получили 58-ю статью. Это неграмотные дядьки с Карпат, давшие кусок хлеба пришедшим ночью партизанам и получившие за это 25 лет, или люди, попавшие в окружение или плен и осужденные на 25 лет за то, что не сдохли с голода в гитлеровских лагерях смерти, или юнцы, еще не знающие ни жизни ни политики. Все они аполитичны и здесь, и если обижаются на систему, то

только за себя лично. Лагерный идеал этих людей - набить брюхо, верх желаний - посмотреть кино (любое, так как они, возможно, его никогда в жизни вообще не видели). Молодежь ленива (не желает ничему учиться, несмотря на исключительно благоприятные условия для учебы в лагере), разменивается на мелочи (старается приодеться и отпустить чуб, за что лишается денег и проч.).

Эти люди ни на воле, ни в лагере не являются для меня «учителями жизни», и их улыбки не вызывают у меня стремления к подражанию. Остальные же 10 % лагерной интеллигенции и развитых выходцев из простого народа - думают, говорят и поступают так же, как и я. У всех их развито чувство обиды и грусти не лично за себя, а за народ в целом, за всех несправедливо «униженных и оскорбленных», и это чувство не позволяет им быть паяцами .

Вот все это я не хотел, но был вынужден ответить на первую часть твоего письма. Про себя считаю, что лучше бы подобные темы не затрагивать в письмах, а отложить их до личной беседы. Сам я, во всяком случае, социальных тем в дальнейшем в своих письмах касаться не буду.

За вторую половину письма (последние новости о детях и знакомых), как всегда, очень тебе благодарен. Рад за Витка и сразу успокоился. Теперь оба стоят на истинном пути. Переписываюсь помаленьку со всеми ими. Даже Витя ответил мне, хоть и коротко, о себе. Говорит, что очень доволен специальностью - слава богам! Это, пожалуй, самое важное в жизни.

Мариша тоже отвечает регулярно, причем большими письмами, что меня весьма радует.

Теперь хочу говорить о себе, так как сильно нуждаюсь в твоем совете. Что делать дальше? Похоже на то, что я через самое короткое время с

помощью зачетов подпаду под последний указ о досрочном освобождении отсидевших 2/3 срока, и по моим расчетам этот момент (если не будет задержек с самой процедурой освобождения) должен произойти к Новому году. Если освобождение будет обусловлено обязательным закреплением за производством здесь на Колыме до конца юридического срока, то все другие планы автоматически отпадают. Останется лишь возможность различных ходатайств о переводе в другой более близкий район. Если же, что весьма вероятно, освобождаемым будут вручены паспорта с правом выезда на материк и даже в Москву (то есть по месту прежнего жительства), тогда вопрос встанет таким образом: ехать или нет? За выезд говорят: желание хоть на короткий период повидать вас и отрицательные стороны самого района (холод, семимесячная зим), отсутствие свежих продуктов, повсеместный ‹…› и бандитизм.

Как жаль, что сорвали из Караганды: там можно было бы сразу устроиться в углеразведку и осесть.

Против выезда три довода:

1) при освобождении в январе навигация на море будет уже закончена, железной дороги нет, а на самолет до Хабаровска требуется какая-то бешеная сумма, так что этот вариант отпадает. Хочешь, не хочешь, придется где-то здесь пристраиваться или шахтным геологом, или в разведрайон хотя бы до весны, когда начнется навигация.

2) многие здесь считают, что немедленный выезд на родину неразумен, так как, приехав со справкой об освобождении из лагеря, вряд ли быстро устроишься на работу, тем более на сносную. Проработав же здесь год, или хотя бы полгода, ты возвращаешься со справкой с последнего места работы - это уже другой разговор. Вроде как вернулся с Колымы с заработков, а не из лагеря.

3) Чисто субъективный фактор - несмотря на вашу скрытность в этом вопросе, все же в письмах иногда проскальзывает мысль о том, что тебе приходится туго с деньгами, раз ты ходишь обтрепанная и Олег пишет, что нет денег на лечение зубов и так далее.

Правда я не очень уверен, что сумею здесь «на честное слово» (так как никаких документов у меня не будет) устроиться на приличное место, но если это мне удастся, то нет второго такого благоприятного района, где можно «делать деньги», как здесь. Оклады здесь повышенные, вероятно, вследствие надбавок за отдаленность или за северные условия, так что 1500, вероятно, дадут. Кроме того, существует система процентных надбавок в зависимости от срока пребывания на Колыме, достигающих максимум 100 % оклада, так что многие инженеры здесь получают до 5000 руб. в месяц. Не мечтая о столь больших суммах, все же я могу заработать не только себе на хлеб, но хотя бы 1000 руб. в месяц выделить вам, которые, несомненно, резко скажется на вашем семейном бюджете. Признавая себя действительно мало приспособленным к жизни и часто неправильно решающим жизненные вопросы, прошу твоего совета по этому поводу и вероятно поступлю так, как ты посоветуешь. Министерство геологии мне здесь ничем помочь не может, так как здесь нет никаких стационарных учреждений этого министерства. Все геолого-разведочные работы подчинены какому-то отделу Дальстроя, подчиненного теперь Министерству цветной металлургии.

31.10.54.

Пишу письмо бог знает сколько времени. Не тороплюсь, так как знаю, что раньше половины ноября ты в Москве не появишься. Сегодня же решил закончить и начать «отправлять». За это время многое прояснилось. Во-первых, освободили (хотя и не всех) малолетних с правом выезда на

«материк». Во-вторых, куда-то увезли почти всех инвалидов (говорят, тоже на материк). В-третьих, взяли анкетные данные и составили характеристики на тех, кто уже отбыл 2/3 срока (в том числе и Иван Александрович Корнеев¹) и, согласно поступающим сведениям из других лагерей, уже начали выпускать их за ворота. Но, к сожалению, только за ворота лагеря, а не за ворота Колымы. Пишут, что при освобождении дают вместо паспорта справку на предмет проживания в Магаданской области. Следовательно, все мои «прочие» планы автоматически отпадают. Срок выхода за ворота также отодвигается. Согласно таким зачетам, какие я получил за июнь (ничего) и июль (7 дней), я могу рассчитывать на освобождение в период от 1 марта (при 7 днях зачетов в месяц) до 1 мая (при полном их отсутствии) 1955 г. Но я уже примирился с беззакониями, возведенными в «закон», и даже не считаю нужным писать шестого заявления о зачетах. На худой конец и 1 мая означает все же только 5 лет, а не 8. Ну, вот и все, что я хотел тебе сообщить. Теперь буду спокойно ждать твоего ответа и весны.

Да, за это время я успел получить посылку, за которую, конечно, очень благодарен, но считаю все же излишней.

Привет детям и тете Паше.

До свидания! Целую.

Вася.

P.S. Не сердись за начало письма: переписывать я уже не в силах, а больше на эти темы писать не буду.

В.

14

Арэс, 19 января 1955 г.

Здравствуй, Нинок!

Прости, что на этот раз я затянул с ответом на твои письма (их скопилось уже три: одно из Нукуса и два из Москвы). Время бежит невероятно быстро, а тут со дня на день ждали всяческих новостей и о своей личной судьбе, и о судьбе этих богоугодных заведений нашего времени вообще. Поэтому так и тянул со дня на день, надеясь, что смогу, наконец, сообщить вам что-то вполне определенное о своих видах на будущее. Но, получив твое последнее письмо с упреком за редкие письма, решил отвечать немедленно, даже не дожидаясь воскресенья, как обычно, а в рабочее время, благо условия для этого сейчас создались благоприятные: я переключился на эту неделю в ночную смену и сижу в кабинете в полном одиночестве. Это потому, что решил, не дожидаясь освобождения, вставить себе зубы. В лагере этого сделать невозможно, так как зубного техника при санчасти нет, а среди заключенных есть таковой, и он обслуживает частным образом (по существу, нелегально) нуждающихся товарищей. А так как он работает в ночную смену, то пришлось и мне попроситься у своего шефа перейти временно в ночную. Техник подсчитал, что мне нужно делать 19 зубов и коронок. Вначале делает два мостика (через пару дней будут готовы), а затем еще два. Средства на это дело, к счастью, у меня оказались (пригодились накопления последних месяцев), тянуть же больше нельзя, так как желудок опять забастовал. Осенью мне его вроде удалось вылечить: никаких болей больше не ощущалось, а с месяц тому назад началась старая история - как покушаю, так начинаются боли (иногда сильные). Думаю, что это отчасти связано с отсутствием коренных зубов,

ну и, конечно, с питанием, состоящим в основном из черного хлеба. Но все это теперь уже не страшно, так как скоро будет и чем жевать, и что жевать, ибо в лагере я, по-видимому, нахожусь последние месяцы. Дело в том, что, после полугодовой проволочки, здесь приступили к реализации Указа Верховного Совета о досрочном освобождении лиц, отбывших 2/3 срока наказания. Месяца три тому назад составили первый список на 80 человек, собрали с них анкетные данные, составили характеристики и отослали. Недели две назад их сфотографировали (по-видимому, для документов) и неделю назад вызвали и объявили, что суд рассмотрел заочно их дела и вынес почти всем положительное решение, так что они теперь уже свободные граждане. Два дня назад их забрали с лагпункта и увезли в Отделение, где, по-видимому, вручат документы и выгонят на все четыре стороны. Так как ко времени составления первого списка у меня еще не было 2/3 срока, то я в него не попал. Теперь же (если только мне дали полагающиеся мне за IV квартал зачеты рабочих дней) я с 20 декабря подпадаю под действие этого Указа и, вероятно, буду включен во второй список.

Правда, они не слишком торопятся с освобождением и из первого списка освободили лишь 20 человек. Ходят слухи, что имеется распоряжение свыше закончить освобождение всех «указников» не позже 15 марта. Как бы то ни было, но к весне я, несомненно, освобождаюсь, и этот вопрос меня уже не беспокоит. Зато тем сильнее беспокоит вопрос: куда? Судя по первым слухам из других лагпунктов, домой отпускают опять же только бытовиков, а политических оставляют здесь, на Колыме. Так как среди первой группы освобожденных по Указу попал и Иван Александрович Корнеев, то я с ним договорился, чтобы он немедленно по освобождении и выяснении вопроса об условиях этого освобождения

написал мне письмо: разрешают выезд домой или хотя бы на «материк» или дают ссылку на Колыме, и если оставляют здесь, то на какой срок.

Этого письма я еще не получил, но получу на днях и тогда напишу тебе об этом. Но пока что чувствую, что деньги на самолет, с такой готовностью собранные друзьями, похоже, не пригодятся, и я, кажется, сам буду иметь возможность заработать себе на проезд. Но не будем гадать - скоро все это выяснится. Может быть мой пункт (10) и короткий срок, причем без последующего поражения в правах и без ссылки сыграют свою роль, и мне дадут разрешение на выезд. Если же принудительно оставят здесь, то остается в резерве возможность писать во все подходящие учреждения (в Комитет или Совет Государственной Безопасности при Совете Министров, Генеральному Прокурору, в Верховный Совет) жалобы с просьбой отменить эту незаконную ссылку или же перевести в более южный район.

Ну, вот пока и все о своих перспективах. О перспективах лагерей вообще начальство нам не сообщает, но на днях получены новые правила внутреннего распорядка, или что-то вроде этого, отпечатанные в типографии, с изложением прав и обязанностей заключенных, из которых явствует, что будет 4 вида карательных учреждений: для неисправимых и тяжких преступников - тюрьма, для «плохих» - лагери усиленного режима, для «средних» - общие лагери, так сказать, с нормальным режимом и для «хороших» (доказавших своим добросовестным трудом и так далее) - лагеря ослабленного режима - типа колоний - в которых не будет охраны, на работу будут ходить без конвоя, а отдельным лицам будет разрешаться проживать вне лагеря, выписывать семьи и жить вместе с ними и так далее Какого типа будет наш лагерь - неизвестно, так как неясно какие мы есть: хорошие или плохие. Поскольку здесь все работящие и никакого лагерного

бандитизма не имеет места, то вроде «хорошие»; поскольку же люди смело борются за свои куцые права и провели уже за эту зиму две успешные забастовки, и открыто говорят правду в глаза, вроде «плохие». Пока же ничего, жить можно. Хотя на работу водят под конвоем, но во внутреннюю жизнь з/к почти не вмешиваются: так, например, в этом году справили Рождество (даже два, так как католики по новому, а православные по старому стилю) в лагере, так, как, вероятно, на воле не справляют: торжественно, культурно и весело, с елками в каждой секции, с коллективным ужином и даже (запрещенной в лагере) выпивкой, и администрация на все это смотрела сквозь пальцы. Оперуполномоченный заглянул только в дверь и смотался обратно, заявивши: «Ничего, ребята, продолжайте, продолжайте».

В общем, совершенно не поймешь, что творится - по-видимому, разгром МГБ и последующие процессы Берии и Абакумова так дезориентировали лагерную администрацию, что они не знают, что, собственно, нужно делать, чтобы попасть в тон Кремлю: бесчинствовать, как раньше, боятся, пытаются обойтись уговорами «по-хорошему», а другая сторона, наоборот, почувствовала силу и постепенно переходит в наступление за свои права. В результате творится какая то «саламаха». Чем это все кончится - непонятно. Возможно, ликвидацией лагерей вообще? Очень приятной новостью для всех нас явилось сообщение о расстреле Абакумова. Для меня в особенности, так как ордер на мой арест был подписан лично этим гадом. И еще более приятно было читать саморазоблачение «властей предержащих» в приговоре Абакумову: «Абакумов фабриковал дела на отдельных работников партийного, советского аппарата и представителей советской интеллигенции, затем арестовывал этих лиц и, применяя запрещенные советским законом преступные методы следствия, вместе со своими сообщниками Лихачевым,

Комаровым, Леоновым, добивался от арестованных вымышленных показаний с признанием своей вины в тяжелых государственных преступлениях».

После этого признания все порядочные люди внутри страны узнали, что за … ¹

Перехожу к ответам на твои письма. Во-первых, я глубоко тронут теплым тоном твоих последних трех писем и благодарю тебя за них. Мне, видишь, не много нужно, чтобы почувствовать себя счастливым. Перечитал снова их и вижу, что на Нукусское я тебе ответил по Пушкинскому адресу и очень боюсь, если оно до тебя не дошло.

В дальнейшем прошу сообщать мне, какие (от какого числа) ты мои письма получила, а сам буду записывать дату отправки. Я от тебя получил последнее от 2 января с.г. Нет, слава богу, судя по второму письму, ты мой ответ на Нукусское получила. За посылку я, собственно, не сержусь, но все это бесцельно, так как и меня не спасет и ложится лишним расходом на твой и без того напряженный бюджет. Ведь сама же пишешь, что трудно двоих учить в ВУЗах. В этом отношении скоро твои трудности немного смягчатся, так как с того момента, как я «вступлю в строй», семейный бюджет увеличится если не на 1000, то на 500 руб. ежемесячно, и вы сумеете приодеться. Пока же пусть спокойно донашивают все без исключения мои костюмы, и посему не запрещайте носить Вите тот костюм, о котором ты пишешь. Если буду работать - у меня все будет раньше, чем я приеду к вам (если оставят здесь). Что касается посылок, то мне непонятно почему ты считаешь их пропавшими: может быть, пропало письмо, в котором я писал об их получении. В общем, я забыл, сколько я

твоих  посылок получил, но помню, что посылку с копченой колбасой и корейкой получил, с книгами (Лучицким и др. - 8 шт.) получил, с большим количеством банок сгущенного молока получил, с витаминами и зубным порошком получил. Судя по этому перечню можете установить, какие я не получил. Может быть, все в порядке?

Что касается моих поручений, то, конечно, прошу извинить меня - я действовал на свой риск без предварительного согласования с вами. В этом ты, пожалуй, права - я забыл, что мы живем не в монархо-фашистской Греции, где политзаключенные пишут коллективные письма в ООН, а их жены - главам всех правительств с требованием освободить их мужей.¹

15

Арэс, 10 марта 1955 г.

Здравствуй, Нина!

Получил твое письмо от 15.2.55 в рекордно короткий срок (11 дней), раньше, чем Олегово от 2.2.55 г. Не ответил немедленно не потому, что в нем содержатся «неприятные» для меня строки (их там, собственно, нет), а по крайнему недостатку свободного времени и отсутствию благоприятных условий. Днем во время работы (и с оглядкой на дверь) - неспокойно, и ничего путного не напишешь, да и мало сейчас сижу днем  в кабинете.  22 февраля мой патрон уехал в отпуск на полгода, и я остался единственным геологом на шахте, а тут, как нарочно, печи одна за другой начали обрезаться сбросами, нужно быстро ответить, где пласт: вверху или внизу и как далеко, так что я дней 10 или больше не вылезал из шахты, пока не выяснил характер всех нарушений. Сейчас на всех участках успокоились и я третий день камеральничаю. В бараке же писать абсолютно невозможно

(шум, гам и отсутствие места).

Обычный мой метод: выходить на шахту по воскресеньям теперь отпал, так как по выходным выводят лишь несколько человек (бригаду погрузки) со специальным конвоем, а на вышках кругом производственной зоны охрана отсутствует. Приходится прибегать к последнему средству - выходить по ночам, что я сегодня и сделал, соединив это с последней серией вставки зубов. Сегодня мне подпилили и сделали слепок. Правда, не знаю чем все это кончится - может быть серьезными неприятностями, так как наш лагерь в течение ближайших 10 дней должен претерпеть большую перетасовку: людей сортируют по тяжести преступлений и лагерному поведению на «овец» и «козлищ», и «козлищ» собираются увозить куда-то в лагерь строгого режима, а «овец» как будто оставят здесь и сделают (по слухам) лагерь облегченного режима, возможно без конвоя. Так вот, мой мастер может быть переброшен отсюда (у него пункт 8), и я останусь с обпиленными зубами на неопределенно долгий срок. Он хотя и обещал вставить в понедельник ночью, но могут начать перетасовку и раньше этого. Но ночной выход для меня означает 36 часов без сна, что я не могу практиковать чаще, чем раз в неделю. А писанины предстоит много, так как жалобу так быстро, как письмо, не напишешь. Писать же я собираюсь еще до получения твоего письма, так как участившиеся положительные ответы на посылаемые жалобы говорят о каких то серьезных сдвигах там, в Москве, в соответствующих инстанциях. Особо любопытное известие поступило сегодня: здесь в проборазделке работал один старик - так называемый «ленинец» - группа, считающая, что хозяин исказил учение Ленина и борющаяся под лозунгом: «назад к Ленину». Так он весной

прошлого года написал зверскую жалобу, где было столько резких выпадов против «божества», что можно было предположить, что ему вместо 10 дадут 25, но сегодня получено от него письмо, что его уже освободили. Ума не приложу, что там, собственно, в Кремле творится.

Случай с Лиховым¹ тоже говорит о резко изменившемся подходе к рассмотрению жалоб заключенных. Хотя я и мало рассчитываю на торжество справедливости, и не лежит моя душа к этому, но твои доводы очень важны, и пытаться необходимо, чтобы облегчить будущее детей. Напишу в два адреса: Генеральному прокурору и в Комитет госбезопасности. Больше некуда: в Верховный Суд нельзя, так как меня никакой суд не судил, в Верховный Совет -бесполезно по опыту.

Жалобы думаю вложить в эти же конверты (твой и Олегов), а ты передай их лично по назначению. В неделю думаю с этим управиться.

Обстановка здесь: Корнееву и другим освобожденным по ‹отбытию› 2/3 ‹срока› предложили дать подписку, что они являются ссыльнопоселенцами и выдали «волчьи билеты» - справку ссыльнопоселенцу имя рек, что ему разрешается передвигаться в пределах такого то района. На приличную работу не берут, сначала ввиду отсутствия документов об образовании и стаже, а после получения таковых - без особых мотивировок.

В результате, человек, кончивший Горную академию, поступил сюда на шахту рабочим-газомерщиком. Правда, через некоторое время ему (поскольку у него только пункт 10) выдали паспорт, по-видимому, аналогичный лиховскому, может быть без права прописки в крупных городах, и сказали, что он может ехать домой. Он так и собирался сделать (не домой, а куда-либо в Сибирь), лишь только заработает денег на дорогу. Нечто подобное, по-видимому, предстоит впереди и мне.

На днях здесь были очередные забастовки (четвертая лагерная и вторая солдатская). Администрация шахты единолично сократила штат рабочих бригады движения, предложив оставшимся выполнять две работы по совместительству. Зная по опыту прошлого, что могущая произойти при этом с механизмами авария неминуемо повлечет за собой обвинение во вредительстве или в диверсии, люди отказались выполнять две работы. 5 человек были в тот же день арестованы и увезены в отделение в карцер. Лагерь встал на дыбы, и наутро никто из 600 человек не вышел на работу. Понаехало разных китов (включая представителя Гулага), заседания, собрания, обещания освободить увезенных. Поскольку к вечеру их не вернули - не вышла на работу и ночная смена. В 2 ч. ночи вернули арестованных - утром лагерь вышел на работу. Но этим дело не кончилось: вместо потерянного рабочего дня предложили отработать воскресенье. Я не знаю вышли бы или нет люди (может быть, и вышли бы, так как наше требование было удовлетворено), но в последнюю минуту объявили, что не нужно выходить - оказывается, забастовал наш конвой и отказывается охранять нас в воскресенье. Да, узнав об арестах наших товарищей и начавшейся борьбе объявили забастовку солидарности соседний лагерь (тоже каменноугольная шахта), чем окончательно поставили под угрозу работу электростанции и помогли нашему лагерю добиться победы. Никто не поверит, что подобные вещи творятся в нашей стране - видимо, зашли с лагерной системой в окончательный тупик и сами не знают, что делать. Представитель политотдела Гулага всю вину перенес на шахтную администрацию и заявил, что он увозит в Москву о нас очень хорошее мнение, закончив: «С таким народом, как вы, можно не только забастовку, а чудеса творить!»

Больше ничего нового нет. Пока до свидания! Привет Марише, Вите, Олегу и тете Паше.

Вася.

P.S. Перечитал перед сожжением еще раз твое письмо и решил добавить пару строк. Поскольку твои письма читаются совместно, я хочу очень кратко коснуться моих отношений с детьми (и наоборот). Очень жаль, если дети считают меня неправым - они помнят, как я относился к работе на благо родины до ареста, а за критику недостатков (причем, за правдивую критику) ни в одной цивилизованной стране не судят и не сажают за решетку.

И плохо, очень плохо, если дети даже считают меня невиновным, исходя лишь из предположения, что я ничего никогда и никому не говорил, став жертвой клеветы мерзавцев - это не солидарность, а только жалость, чего я не хочу. Я хочу как раз обратного, чтобы дети считали меня правым, несмотря на то, что я действительно кое-что критиковал, и что было донесено мерзавцами, ибо свобода слова (кстати, гарантированная нашей конституцией!) есть одно из высших завоеваний истинной демократии, а критика всего позорного, нелепого или преступного в жизни является не только естественным правом, но и обязанностью каждого порядочного человека.

Я склонен думать, что если не сейчас, то позднее мои дети будут не сожалеть, а гордиться своим отцом. Если же этого не случится, то это означало бы, что они или ‹настолько› политически слепы, что искренне поклоняются культу насилия, или же что они примирились с ним во имя личного мещанского благополучия. И в том и в другом случае они предали бы лучшие идеалы гуманизма и терпимости - продукты самых благородных человеческих умов. На этом кончаю - сыны уже взрослые и пусть продумают сами сказанное мною и сделают для себя выводы.

Что же касается Мариши, то я считал бы более правильным с твоей стороны сообщить всю правду о моем положении, объяснив ей разницу между уголовными и политическими преступниками; и мне думается, что

ей также нет оснований стыдиться своего отца, иначе она действительно может подумать, что я бандит или вор.

Насчет подачи руки клеветникам: а чем, по-твоему, предатель, доносчик лучше клеветника? Азеф доносил жандармскому управлению чистую правду о боевом центре народовольцев или эсеров, однако его имя стало синонимом подлости. В доносах на меня не все было клеветой, однако никто бы во всем мире не назвал бы этих подлецов порядочными людьми.

Все. Отвечать мне на P.S. воздержитесь, встретимся - договоримся.

В.С.

16

Кадыкчан, 2 сентября 1955 г.

Дорогой мой Нинок!

Прости и на этот раз своего неразумного друга, так как я вовсе не имел цели принести тебе огорчения и даже болезнь, а, наоборот, стремился только к вашей общей пользе. Когда-то, еще будучи в лагере, я дал тебе обещание написать ради блага наших детей жалобу и даже приступил к ее составлению, но обстоятельства не дали довести эту работу до конца. Она оказалась для меня гораздо труднее, чем я предполагал, вызывала в памяти всю историю ареста и следствия и делала меня совершенно неработоспособным. Да и голова что-то работала плохо: никак не мог изложить свои мысли более или менее стройно, все написанное не удовлетворяло меня. Перевод шахты на двухсменную работу лишил меня возможности выходить на ночь, так как вторую смену выводили раньше, чем нас снимали. А в бараке я ничего не мог делать, так как боли в желудке сразу же после прихода с работы укладывали меня в постель.

Получив твое письмо (еще в лагере) с упреком по поводу того, что я не хочу писать заявление, и что «раз так, то ты не настаиваешь на этом,

хотя это очень печально» заставило меня дать клятву ничем другим не заниматься, пока не закончу жалобу. Закончил я ее (первые 4 экземпляра) 26 августа, твой экземпляр - вчера. Три пакета: для Комитета Государственной безопасности, Генерального прокурора и Президиума Верховного Совета отправил 27 августа в общем пакете на Олега. Один экземпляр оставляю себе, чтобы не делать этой работы еще раз в жизни. Закончив это письмо, напишу письмо Пране, которая, так же как и ты, переживает мое молчание, и сразу же начну шестой экземпляр для Верховного Суда, будь они прокляты все, вместе взятые. Я уже видеть равнодушно не могу этой жалобы - у меня сразу разливается желчь, как вспомню, что еще 11 страниц впереди. Тебе посылаю экземпляр для того, чтобы ты знала «полный состав моего преступления» и ознакомила с этим документом детей (они тоже должны знать). Во-вторых, для того, чтобы ты могла сама оценить степень вероятности положительного решения властей предержащих по этой жалобе и высказать свои замечания, возможно, что я взял не тот тон, и нужно было бить себя в грудь и посыпать голову пеплом. Я бы это и сделал, если бы это помогло, но просто не умею. Если тебе сильно не понравится мое творчество, то набросай сама, хотя бы в общих чертах, проект заявления, которое бы лучше подействовало - я перепишу и разошлю по любым адресам. Сам я больше не в состоянии придумать что либо новое. Любое мое заявление будет неизбежно пропитано злобой и скрытой иронией, которые переполняли мою душу со времени «освобождения». Да, об «освобождении». Я далек от мысли осуждать тебя за твое восторженное письмо и за бурную радость Олега - я глубоко за те хорошие чувства, которые вы питаете ко мне, но мне просто искренне жаль вас, что вы живете и, вероятно, умрете с завязанными глазами и потому не знаете (вернее не хотите знать) окружающей действительности. Зато я

слишком хорошо с ней познакомился и не жду от нее ничего доброго, кроме какой-нибудь очередной пакости. Так называемое «освобождение» явилось для меня таким же почти моральным ударом, как и арест, и как переброска из Караганды на Колыму. Начну по порядку: примерно за месяц до «освобождения» меня вызвали в кабинет начальника и учинили головомойку: мол, вот тебя можно бы по закону освободить, но мы не решаемся дать тебе хорошую характеристику, так как есть факты, говорящие против тебя: 1) ты не подписался на заем в прошлом году и 2) ты не подписался под обращением Венского конгресса сторонников мира. О займе я привел те же доводы, что и в прошлом году, а о подписке под обращением я сказал, что считать меня сторонником атомной войны - глупо, так как первая атомная бомба упадет именно на Москву, а там живет моя семья, и подписаться я согласен при условии, что напишу «заключенный Соболев», ибо участвовать в обмане ООН (так как подписи заключенных выдаются за подписи вольных граждан СССР) не считаю себя вправе. А на приставку «з/к» они не согласились. Начальник КВЧ¹ говорит, что он не решается подписать мне характеристику для суда, но затем вспомнил, что на днях предстоит подписка на новый заем и сказал, что «мы даем вам последнее испытание: на днях предстоит очередная государственная кампания, и от вашего отношения к ней будет зависеть и ваша судьба в отношении досрочного освобождения ». Я говорю, что коли вопрос ставится в такой плоскости, то я согласен подписаться на заем, но учтите, что я выйду за ворота лагеря нищим, так как никаких резервов у меня нет, и последние деньги вы требуете на заем. Сказали: «Знаем и учтем, и предложим вам подписаться на посильную сумму». Циничный договор был заключен, и обе стороны сдержали свое слово. Я подписался на 25 руб. - они дали характеристику. Жалко, что слишком дорого заплатил за свободу (она того вообще не стоит, как оказалось; но я-то мечтал, что поеду к вам), так как начальник КВЧ сказал, что «нам сумма не важна,

пусть бы это было 10 руб., мы этим выявляем лишь отношение заключенных к мероприятиям Советской власти», и я с грустью понял, что переплатил зря 15 руб. за доказательство лояльности, а они бы мне на «воле» пригодились.

31 мая вечером прибыл Народный Суд и разбирал наши дела.

Первого же человека, заявившего, что он не считает себя виновным, суд постановил оставить в лагере, остальные стали признавать вину, кроме меня и еще одного нацмена. Я заявил суду, что, рискуя не быть освобожденным, я все же клеветать на себя не буду и считаю себя не виноватым. Заставили рассказать подробно, в чем дело, и даже прокурор удивился: «неужели за это вам дали 8 лет?» и посоветовали мне писать жалобу, так как ОСО теперь ликвидировано и его члены, может быть, расстреляны. Суд решил - освободить.

Дня через два нас заставили сдать лишние лагерные вещи и прямо по счету (как скот) с рук на руки передали начальнику Аркагалинского Угольного Комбината (АУК) как рабсилу для использования. Тот усадил нас в автобус и увез в пос. Аркагалу, где ‹нас› и сбросили на временное жительство в фойе кинотеатра. Так как пол грязный, и из щелей сильно дует, то первую ночь на «свободе» провели без сна. Утром спецкомендант заявил нам, что не знает, что с нами делать, он вроде отказывался, но нас ему навязали; что он не знает, кто мы такие есть: свободные граждане или ссыльнопоселенцы, что на этот счет спецчастью лагеря сделан запрос в Москву, и каков будет ответ Москвы, так он с нами и поступит (если назначат поселение, то возьмет нас к себе на постоянный учет, если скажут, что мы свободные граждане, то получим паспорта и поедем на материк), пока же берет нас на временный учет, и выдал нам волчьи билеты - временные удостоверения, в которых вычеркнул всюду слова

«ссыльнопоселенец», с указанием местожительства в двух поселках - Аркагала и Кадыкчан и взял подписку о невыезде и ежемесячной явке на перерегистрацию. Утешил, что ответ из Москвы поступит не раньше трех месяцев. Что делать? Сопротивление бесполезно, ибо чувствуется, что комендант говорит правду. Значит, ждать три месяца. Путем жесткой экономии я все же вышел из лагеря с «резервом» - 500 руб., но это только на месяц колымского питания, а, главное, нет крова над головой. Устроиться по специальности нет никакой возможности, так как и в Аркагале, и в Кадыкчане сократили из штатов последних геологов шахт, и даже вольные геологи-договорники находятся или без работы (как жена моего последнего начальника по Арэсу), или работают не по специальности (как Виктория Борисовна Зальцман - испытателем детонаторов на аммонийном складе).

«Коллега» - начальник АУК - заявил прямо, что, мол, устраивайтесь на шахте, я говорю, что Вы же знаете, что нет вакансий. «А разве нет других работ под землей и на поверхности?» Принял к сведению, что поддержки ждать неоткуда. Договорились с Главным геологом АУК, что он берет меня к себе рабочим отборщиком проб уже официально, а фактически я должен вести все геологические наблюдения на трех шахтах (одна а Кадыкчане и две в Аркагале). Проработал месяц, вижу, что так долго я не выдержу: за 750 р. в месяц я должен нести непосильную работу. Он абсолютно изленившийся человек, не считал нужным даже ознакомить меня с шахтами, а прямо послал меня документировать неизвестные мне выработки, отбирать пробы в шахтах, где я ни разу в жизни не был, в самых невероятно трудных условиях, под риском ежесекундной смерти.

В общем, он слишком прямо понял, что я «рабочий» и не более, хотя я ему при другом подходе к делу мог бы принести огромную пользу,

выполнить за гроши работу геолога на трех шахтах, за которую АУК должна была бы заплатить вольным геологам примерно 5000 руб. в месяц. В довершение всего навязали мне буросбоечный станок на Аркагале, с которым никто не умеет обращаться; я должен был организовать бурение и бурить сам. На этом станке по нормам положено: 1 мастер 9 разряда и 2 помощника 7 разряда, а мне никого не дают, так как нет людей и я должен был за троих работать, получая 5-й разряд. Я плюнул на все это дело - видимо, не судьба мне заниматься шахтной геологией - и, к счастью, жестоко простудился на шахте в Кадыкчане, организуя, опять таки без всякой помощи со стороны, бурение колонковым электробуром, и с 4 до 18 июля лежал в постели. Положение отчаянное - денег нет даже выкупить медикаменты для лечения, зарплату в положенное время не выдают, ввиду отсутствия денег на счету АУКа в банке, да что в зарплате: ведь бюллетени до 6 месяцев не оплачивают по нашей системе соцстраха. Не знаю, чем бы закончилось дело, если бы не пронюхали о моем бедственном положении друзья: товарищ по лагерю и некоторые вольные (в том числе Виктория Борисовна Зальцман и ее муж, которые ко мне изумительно хорошо относятся) и обеспечили меня кредитами, и натащили питания.

Все больше боялся, что сдохну, не успев отослать свои жалобы. Однако встал, но работать в ГРБ больше не мог, так как врачебная комиссия вынесла решение, запрещающее мне работать под землей. Что-то на рентгене нашли с левым легким, затем кардиосклероз, цингу II степени и общее истощение. О желудке я даже не говорил, так как он почему-то сразу же после освобождения перестал болеть. Лечить нечем , так как нужна глюкоза с аскорбиновой кислотой, а этого в аптеке нет. Посоветовали найти работу на поверхности: используя некоторые знакомства с

начальником 10 шахты, устроился работать машинистом вентилятора за гроши (25 р. в день), но этот заработок все же обеспечивает мне хлеб насущный (400 руб. в месяц) и даже крайне необходимые покупки промтоваров (с месяц после лагеря не ходил в баню из за отсутствия нижнего белья, которое появляется здесь в продаже в порядке случайности). Сейчас больше месяца охочусь за кирзовыми сапогами, так как в районе вентиляторов болото, и в ботинках промачиваю ноги, но безуспешно, да и некогда - все пишу, когда не работаю и не сплю. А сон одолел - вероятно, это связано с цингой - часов по 10-11 в день, так как работаю обычно в ночные смены, а дневной сон не заменит нормального ночного. Так что на писанину остается часа 2-3 в сутки. Искать места по специальности где-нибудь на приисках не могу, так как даже выехать в районный центр - Сусуман - не имею права, да и возможностей, так как до него 110 км и нужно шоферам платить 25 руб. в один конец, если даже спецкомендант даст пропуск на почту (везде стоят опер-‹......›ы и проверяют документы). Да и кто примет без документов (если здесь, где через Викторию Борисовну начальство знает, что я не авантюрист, а действительно геолог, так относятся, то чего можно ожидать в другом месте?) Я послал тебе в Пушкино оформленную в поселковом Совете доверенность на получение в Спецгео документов, но не уверен, что их нужно присылать мне; еще не умерли надежды на благоприятное решение Москвы, и что я могу разъехаться с документацией, так как оставаться здесь добровольно я больше не хочу - лучше быть колхозником в колхозе, чем здесь инженером. Писать о здешней жизни не хочу - противно: прекрасной иллюстрацией служат 200 трупов за «день шахтера» (прошлое воскресенье) по всей Колыме (у нас что-то человек пять). Кругом повальное пьянство и разврат, лимитируемый лишь недостатком женщин.

И осуждать сурово нельзя: в основном все бывшие лагерники, подвергнутые после отбытия первого наказания, второму - совершенно не заслуженному - ссылке. Жизнь изуродована, надежд на лучшее в будущем нет, а так как они «политики» только по ОСОвскому ярлыку, то в результате - пьянство и дебош.

Мы, небольшая горстка интеллигенции, еще держимся благодаря как врожденной порядочности, так и наличию каких-то «идей в головах» (по Чеховски), а еще 90% отбывших по 10 лет в лагерях за политику - дети и самого слова «политика» не понимают. Не зная, за что они пострадали, не видя возможности вернуться к семьям, они, естественно, единственное утешение находят в спирте и проституции (которой, к слову сказать, у нас «не существует»). Ну да черт с ними. Одним словом, я ни секунды не задержусь здесь, даже ради заработков, так как они весьма приблизительны (везде на приисках идет сокращение штатов геологов), и их получают только толстопузые тузы с красными книжками, а к ним отношение есть и будет всегда одно и то же: на шахте С-7 начальник Лихцева Сумцов заявил во всеуслышанье начальнику вентиляторной Сатину (инженеру, отбывшему давно 10 лет за политику): «Как ты смеешь со мной так говорить - я коммунист, а ты гад!» Это судьба всех нас до гроба (если ... ничего не изменится). В связи с этим я хочу именно из глубокой любви и жалости к тебе и детям, искренне посоветовать вам не питать никаких ложных иллюзий насчет моего возвращения к вам: если вернусь - пусть это будет неожиданной радостью, если же нет - не будет лишних разочарований. Вы не знаете (или не хотите знать), в руки какой банды политических гангстеров я попал, а меня, например, вовсе не радует, что расстреляны два (или более) государственных бандита (Берия, Абакумов со

товарищами), ибо дело не в них, а в системе государственного бандитизма, которая должна быть уничтожена, чтобы честные люди могли жить без страха за свое будущее. Видишь сама, до какой степени я ожесточился, так как в лагере у меня, так же, как и у вас, были какие-то политические иллюзии, и я мечтал о скором свидании с вами. Теперь их у меня больше нет, и я очень ясно и совершенно определенно знаю, чего я хочу. В этом свете мои жалобы, хотя они почти абсолютно правдивы, не отражают моих сегодняшних настроений, но не могу же я писать им тем языком, какого они заслуживают: обратно посадят в лагерь, а этого я не хочу, исключительно ради вас, ибо для меня там даже лучше, чем на такой «свободе». Вообще, единственным местом для порядочного человека сейчас является лагерь с его относительной (сексоты!) свободой слова и отсутствием необходимости в политическом подхалимаже.

Не знаю, о чем дальше писать. Ну, за 1.5 месяца новой работы расплатился со всеми долгами и сейчас даже имею резерв на случай. Живу вроде ничего. Из первоначального общежития перебрался в комнату на троих - сожители знакомые по лагерю (инженер и бухгалтер). Питаюсь пока «консервным питанием». Готовить и жалко времени, и нельзя купить нигде кастрюли. Остальное уже постепенно приобрел: чайник, сковородку, кружку, ложку столовую и чайную, вилку, белье, костюм еще в лагере перед выходом. За спецовкой для шахты пришлось обращаться к лагерным дружкам (Гриша¹ собрал мне комплект, и я в воскресенье вынес его с шахты). Баня бесплатная на шахте, стирал до сих пор сам в ручье; сейчас хуже - стала вода ледяная (уже выпадал снег, но сошел), а тазика для стирки нигде не купишь. Нет возможности также купить и многие крайне необходимые бытовые мелочи (бритвенный прибор - хожу по неделям

небритый, зеркало, подтяжки, держатели для носков и прочую мелочь). Каким-то чудом купил щетки (одежную и сапожную) и 2 банки сапожного крема.

Сапоги кирзовые, вероятно, удастся вынести со склада АУКа за наличный расчет. Коплю деньги на полушубок и шапку, которые, возможно, скоро появятся в продаже, иначе зимой мне будет хана. С питанием хорошо: в магазинах почти все есть, и без ограничений; на частном рынке - цены неприступные: молоко - 10 руб., яйца - 45 руб. десяток, картофель - 100 руб. ведро и так далее (этих вещей нет в магазинах). Но это не страшно - можно обойтись и без этого. Если бы был уверен в поселении, то можно бы заказать посылку, хотя бы через Праню со всеми мелочами, витаминами и луком, но я ни в чем не уверен: может быть завтра придет ответ Москвы (трехмесячный срок уже истек) и я все-таки выеду отсюда.

Телеграммы твоей не получил (нормально для советской почты!), справку о детях получил и чуть не учинил скандал, когда бюрократы заявили, что она не годится, так как не указаны фамилии детей, но потом сообразил, что это тоже вполне нормально для нашей действительности и успокоился. По-видимому, все же признали ее законной, так как за бездетность не вычли. Сейчас больше не болею, лишь, как обычно, сводит по ночам ноги, да что-то вроде твоего радикулита, даже лежать больно из-за поясницы, но это не суть важно. Все равно сумею, кажется, закончить все письма и жалобы, а также схожу в амбулаторию.

Что касается твоего приезда ко мне, то это совершенно исключается: 1) пока моя судьба неясна мне самому; 2) вообще нет гарантии, что ты доедешь живой, особенно с твоим здоровьем, и еще меньше шансов, что вернешься живой обратно; 3) погибать в этом климате и краю произвола и бандитизма лучше одному, чем вдвоем. Тут не до таких путешествий, лишь

бы ты совсем не свалилась и там. Хоть ты и высказываешь страшную обиду за мою оценку тебя, как главы семьи, однако это так, и я даже теперь не в состоянии материально помочь вам, не говоря о прочих видах помощи. Причем, это не "проще" (как ты пишешь) - быть беспомощным, так как я искренне стремлюсь помочь своим детям, и невозможность этого даже после липового "освобождения" переполняет мою душу скорбью и злобой. Ведь, кроме покупок одежды, мне нужно скопить какую-то сумму на случай выезда.

Твои сведения о характере Витка меня изумили и огорчили. Расскажи ему, как мы учились на 25-рублевую стипендию, без помощи извне, как ходили в институт в рваных ботинках и в кожанках зимой, как я по суткам голодный занимался в фундаментальной библиотеке, чтобы заглушить голод, и что лучше быть порядочным человеком в бедности, чем балбесом и лоботрясом, вроде сынков современного советского дворянства, начинающих с поездок в школу в папином автомобиле и кончающих убийствами ради острых ощущений.

Марину люблю еще сильнее за ее любовь и заботу о тебе. Прости меня, что своим молчанием причинил тебе горе - боюсь, что своим ответом сразу же после "освобождения" причинил бы тебе еще большее горе.

По-видимому, я и сейчас еще по сути дела не пришел в себя - в голове сумбур, как это письмо. А прочтя твое третье письмо (с дороги), я опять взбесился от злобы на мерзавцев, которые вынуждают меня причинять боль близким.

Да и писать мне что-то стало тяжело, и очень медленно получается: вдруг задумаюсь о чем-нибудь постороннем и, смотришь, полчаса пропало.

Перечитал письмо - не нравится, переписывать не смогу. Следующее получится спокойным.

Пока до свидания, не обижайся очень и не болей. Люблю тебя очень, обнимаю и целую.

4.9.55 г. Вася

P.S. Свои последние копии (любительские) прилагаю: как видишь, похож на человека, если смотреть на приличном отдалении, а вблизи страшен.

17

Кадыкчан, 7 сентября 1955 г.

Здравствуй, Праня!

Послал тебе позавчера первое письмо со знакомыми, улетавшими на самолете в Москву, и на всякий случай пишу второе. Не писал долго по целому ряду причин, главное, из-за необходимости прежде всего составить, оформить и отослать жалобы (последняя попытка добиться справедливости), затем болезнь, отсутствие времени и условий и, главное, ужасное настроение после своего «освобождения», которое лишило меня слабых надежд на близкое свидание с вами. Теперь все это более или менее позади, и начинаю примиряться с судьбой, и успокаиваюсь, так как три жалобы уже отправил в Москву, Нине, домой и тебе написал письма, срок решения Москвы по поводу моей дальнейшей судьбы приближается, жизнь помаленьку налаживается (вернее, начинаю привыкать к этой жизни). На этой неделе рассчитываю закончить последнюю жалобу и отправить ее, и написать последние письма, и тогда с души спадет камень.

Повторять написанное в первом письме не буду, а сообщу кратко о своих приключениях за последний период. 31 мая Народный Суд постановил освободить меня из лагеря, и 2 июня меня, действительно, выгнали за ворота. Хотя и оказалось позднее, что они дали маху и освободили меня на 3 месяца раньше, чем надо бы, но исправлять

допущенную ошибку не стали, и я остался на «свободе», как рыба на мели. Ожидая этого освобождения в лагере, я все же не терял надежды на близкую встречу с родными, теперь эти надежды развеялись как дым. Нас сразу передали коменданту района, который сказал, что до выяснения вопроса кто мы такие есть (вольные граждане или ссыльнопоселенцы) он берет нас на временный учет и дал нам для проживания два соседних поселка: Аркагала и Кадыкчан, взявши подписку о невыезде из таковых. Окончательное решение нашей судьбы зависит от Москвы, ответ из которой должен придти месяца за три. Но вот три месяца уже божьей милостью миновали, а ответа все нет, и когда будет - неизвестно.

Так как работы по специальности здесь для меня нет, то поступил сначала рабочим при Геологическом отделе Аркагалинского Угольного Комбината, но работа оказалась тяжелой, я через месяц заболел, пролежал полмесяца в постели, а дальше врачи запретили работать под землей, и пришлось поступить на шахту № 10 машинистом вентиляторов, на ставку в 650 руб. в месяц. Этого при экономии достаточно на питание и покупку необходимой одежды и обуви, но меня угнетает, что я не могу никому оказать помощь. Утешаюсь только, что все это временно, и после полученных решений Москвы я или немедленно выеду домой, или же (если оставят на поселение) буду пытаться перебраться в другой район Колымы, где бы мог найти работу по специальности, если это вообще удастся.

Сам же я пока живу сносно: комната в общежитии на трех человек, сожители хорошие, с питанием здесь благополучно (в магазинах почти все, что мне требуется, есть, и без всяких ограничений).

Правда до сих пор я еще не наладил варки обедов, но теперь достал посуду и вскоре начну готовить себе хотя бы первое. Работа не тяжелая,

только ходить приходится из дома за 2 км, а ночью в темноте это не особенно весело. Болеть больше не болею, так, разве по мелочи. Чтобы вы имели понятие о том, какой я сейчас, выслал тебе в первом письме три своих фотокарточки. Как увидишь, издали вполне похож на человека, а вблизи пока выгляжу неважно.

Но все это чепуха: живу еще надеждой на встречу с вами, хотя не знаю, скоро ли это произойдет.

Печалит меня несказанно, что твое здоровье пошатнулось (появились сердечные припадки, как мне писала Мариша). Да, она мне довольно подробно на этот раз сообщила о всей вашей жизни, так что я более или менее в курсе дела. Не знаю только, удалось ли Тамаре¹ поступить в ВУЗ. Судя по письму Мариши, она собирается поступать в этом году. Желаю ей успеха.

Жизнь в Кашине, по-видимому, сейчас улучшилась - со всех сторон поступают сведения об очень хорошем урожае. Можно полагать, что и Калининскую область бог не обидел.

Прости меня за долгое молчание - ты наверное глубоко обиделась на меня за него, а обижаться не следует: мне тоже нелегко было думать об этом. Теперь буду писать регулярно.

Жду ответа по адресу: п/о Кадыкчан, Сусуманского р-на, Магаданской обл. АУК мне.

Пока до свидания! Привет Ване, Нюте, Тамаре, Заре и Софье Осиповне².

Вася.

18

Кадыкчан, 20.9.55

Здравствуй, Нинок!

Сейчас получил твое третье письмо (из Акмолинска) и ругаю себя всячески за глупость: ведь если писать действительно было некогда, то я же мог дать всем телеграммы. До этого додумался лишь сегодня и сразу же дал тебе в Акмолинск телеграмму, чтобы успокоить тебя. После отправки трех пакетов с жалобами я сразу же написал тебе письмо с копией жалобы, затем Пране, затем второе письмо тебе и второе Олегу с Маришей. Это письмо третье, но надо полагать, что второго ты так и не получишь, так как я его послал по какому-то другому адресу, который ты сообщила мне в своем письме с дороги (г.Акмолинск, улица Ворошилова 45), а сейчас на конверте совсем другой.

К моменту прихода этого письма ты уже наверняка получишь мое первое подробное письмо, так что повторяться не буду. Живу по-прежнему, пока почти совершенно здоров (не считая мелочей), моральное состояние паршивое, понемногу и как-то автоматически налаживаю свой быт: купил шапку и кирзовые сапоги, забронировал 300 руб. на полушубок (и к зиме буду подготовлен полностью), купил таз и теперь буду стирать дома и теплой водой (а то последнюю стирку чуть не отморозил рук, так как в ручье уже ледяные закраины), и сможем мыть пол, который не моем уже 2 месяца. Позавчера наконец вымыл. Получил в наследство при отъезде Виктории Борисовны Зальцман кухонную и столовую посуду (кастрюлю, две миски, две тарелки, разливательную ложку - ничего этого нет в продаже) и начал готовить себе обеды (конечно, одно первое). Сегодня у нас вроде праздника: «выдавали» свежий картофель по 20 кг на человека (мне доброжелатели приплюсовали одного иждивенца так что получил 40 кг по 2 р. 55 к.). Этого мне хватит на 2 месяца. Сейчас развалил его на

улице для просушки и сортировки (часть есть уже мороженого). Все эти житейские дела отбирают все свободное от сна (так как я работаю сейчас ночью и на работе спать не могу, ибо один на 4 вентилятора: когда дежурили по двое, то посменно спали) время и никак не могу закончить четвертого экземпляра жалобы, и отослать Олегу. Одновременно с твоим письмом получил ответ Олега и Мариши. Пишет, что три пакета получил и передал по адресам. Нужно ускорять четвертый. Послал тебе, не помню в каком письме, свои фотокарточки, так что будешь иметь ясное представление о моем современном образе.

Доверенность тебе на получение моих документов в Спецгео выслал тебе на Пушкин: когда вернешься в Москву, тогда и получишь. А к этому времени, может быть, создастся ясность и с моим положением, может быть нужно ли их высылать мне или нет.

Пока вроде все. До свидания! Крепко обнимаю и целую, и прошу прощения за задержку с письмами.

Привет Матвейчуку¹ и, может быть, есть другие знакомые в партии. Адрес мой правильный.

Вася

19

26 сентября 1955 г.

Кадыкчан

Здравствуй, Нинок!

Сегодня для меня высокоторжественный день: закончил четвертый экземпляр жалобы (для Верховного Суда) и завтра отправлю Олегу. С души спала тяжесть: долг исполнен, больше писать некому. Сразу же написал письма Олегу и Марише. На днях получил от них письма в одном конверте. Олег сообщает, что мой первый пакет им получен и жалобы разнесены по адресам. О Виктории Борисовне ничего не пишет: значит,

они еще не приехали в Пушкино. Мариша прислала большое письмо с подробным описанием своих впечатлений от посещения Кремля. Она, между прочим сильно повзрослела и развилась: письма ее становятся большими и интересными. В прошлом письме дано такое подробное описание Кашинской жизни у Прани, что я как будто сам побывал там. Олег по-прежнему ультра-лаконичен. Витя, видимо, вообще не намерен поддерживать со мной переписку - мне трудно понять издали его настроения и, главное, причину его нежелания писать, а без этого мои письма получились бы мертвыми и искусственными - поэтому тоже больше не пишу.

Как твое здоровье? Ты опасалась, что не сможешь работать в поле. Как идет работа? Кто там есть еще кроме Петра Кондратьевича?

Здесь уже никакая съемка невозможна: три дня подряд идет снег; выпало около 1/2 метра. Такого необычайного снегопада я еще не наблюдал. К сожалению, моя подготовка к зиме еще не закончена: шапку купил, а полушубков еще не появлялось в магазинах, хотя деньги для этой цели готовы. Ночи стали светлыми от снега - большое облегчение для меня. Недавно удалось купить кирзовые сапоги - теперь ноги спасены, и потому чувствую себя хорошо. Плохо лишь, что опять появились, исчезнувшие после лагеря, боли вверху желудка. Это в основном и затянуло писанье последнего экземпляра, так как я опять стал предпочитать горизонтальное положение. Даже на работе устраиваюсь лежать на скамье. Но это, возможно, скоро пройдет (я давно замечал какую-то периодичность в этих болях). В остальном все по-старому. Ответа из Москвы, что с нами делать, все еще нет, да и стало невесело его и ждать: на днях один парень получил: пожизненное поселение на Колыме! Весело!

Пока всего хорошего! Привет П.К.

Крепко обнимаю и целую.

Вася

27.9.55. Сегодня подтвердился слух об амнистии «изменникам Родины». До 10 лет - полностью, со снятием судимости, до 25 - срок срезают наполовину. Я, как самый тяжкий преступник, не подпадаю под нее, но все равно я рад за миллионы тех, кого она коснется.

Сегодня получил ответ Верховного Совета: мое прошение направили в прокуратуру СССР.

20

Кадыкчан, 11 декабря 1955 г.

Здравствуй, мой дорогой Нинок!

Получил своевременно все твои три письма: от 7.10 из Акмолинска, 4.11 и 11.11 из Москвы, а также приписку к письмам детей от 30.10. С ответами же просто беда, я как-то совсем не замечаю времени и вдруг с ужасом вижу, что опять прошел 1-1.5 мес., как я не ответил на письма. Упрекаю себя каждый день, но, придя с работы и сготовив себе что-нибудь поесть, чувствую такую усталость, как будто кто меня сильно избил. Смертельно хочется спать, так как по ночам плохо сплю: до 5 раз в ночь сводит ноги; приходится вставать, минут по 10 ходить, тогда проходит, и снова можно ложиться. Поэтому и откладывал письма со дня на день, пока не получил телеграмму из Кашина за твоей и Праниной подписью. Дальше приостановил всю свою остальную жизнедеятельность и сел за письма, но так как писать коротко не умею, и пишу опять очень медленно, то этот процесс затянулся. Да и мало времени в рабочие дни остается для писем: сон - 8 ч., работа - 10 ч. (с ходьбой туда и обратно), варка пищи, очереди в магазине (хотя и не каждый день), амбулатория (теперь ежедневно по часу). Я не оправдываюсь, а просто устал. Причина усталости, несмотря на совсем легкий труд, объяснилась, когда вдруг стало больно кусать хлеб и жевать, и зубы все расшатались, как и в лагере ни разу не было, пропал

аппетит, ноги (ступни) начали сильно опухать и на ногах появились свежие красные пятна. Тогда понял я сам, что цинга. Врач прописала 30 ампул аскорбиновой кислоты для внутривенного вливания и порошки аскорбиновой кислоты с глюкозой. На беду, ампул не оказалось в аптеках нашей и соседнего поселка. Выручил один знакомый врач - жена товарища по несчастью: дала на первые 4 укола 8 ампул, а затем появились и в аптеке. Сейчас ежедневно делаю уколы (колют ужасно, искалечили обе руки, только лютая нужда заставляет меня еще продолжать это истязание), принимаю порошки, купил коробку шариков витамина «С», их глотаю, друзья дали немного луку, чесноку, квашеной капусты, мороженой брусники, а тут, к счастью, пришла, как нельзя более кстати, твоя посылка, за которую очень благодарен. Как ни странно, мороженой оказалась незначительная часть, остальное же все хорошо сохранилось. Теперь делаю себе противоцинготный винегрет. Первые результаты столь усиленной войны с цингой уже налицо: ноги перестали пухнуть, и почти кончились судороги по ночам, и стало можно жевать (а то приходилось крошить хлеб в суп). Думаю, что с помощью врачей и твоей посылки сумею справиться с этим приступом цинги. Будет ли повторение в эту зиму - не знаю, но в этом смысле не плохо бы иметь свой запас аскорбиновой кислоты в ампулах или в сухом виде для приема в желудок. Это дело сейчас принимают бандеролью и, если ампулы хорошо переложить ватой, то они не побьются в коробке.

В довершение всех неприятностей, спецкомендант 2 декабря (день отметки) сообщил мне, что для меня пришло из Москвы определение, согласно которому какой-то там 4-й отдел МВД постановил оставить меня на поселение в пределах Магаданской области без указания срока может быть возможно до смерти. Комендант сказал, что он вызовет меня в течение этого месяца для оформления документов ссыльнопоселенца. Что это за документы, я еще не знаю: будет ли это опять волчий билет или же,

как говорят, мне будет выдан так называемый Магаданский паспорт, по которому можно проживать лишь в этой области. Это было бы лучше, так как не нужно было бы являться на унизительные ежемесячные регистрации к спецкоменданту, и дало бы мне возможность свободного передвижения по всей области, хотя бы в целях поисков работы.

Новое положение заставляет меня серьезно думать о «настоящей» работе, точнее о «настоящем» заработке, так как эта работа (машинистом) рассматривалась мною с самого начала как вынужденная обстоятельствами и временем (до прихода определения). Для устройства на работу по геологии мне потребуются документы, доверенность на получение которых я послал тебе еще летом. Гарантии за то, что я смогу устроиться и с этими документами нет, так как я вижу здесь живые примеры геологов с дипломами или совсем не работающими (жена моего последнего начальника на АРЭСе), или работающими не по специальности (бывший геолог этой шахты, где я теперь работаю). И вообще, по слухам, везде требуют дипломы, а у меня его нет. С моей липой я мог работать только в Москве, где меня многие знали лично по институту. Это первое. Второе - мне, как «врагу народа», вряд ли предложат какое-нибудь сносное амплуа. Больше техника вряд ли добьюсь. Да черт с ним, и это меня уже устроит на первых порах, так как зарплата техника здесь 1400 р. может быть вдвое больше моей нынешней.

Третье - я настолько отвык от настоящей работы геологом за время войны и лагеря, так все позабыл и деквалифицировался, что прямо страшно браться за что-либо ответственное.

В-четвертых - в условиях здешней зимы путешествия на длительные расстояния (до Магадана 800 км) кажутся просто убийственными.

В-пятых - пока я не справился с цингой здесь на месте, с амбулаторным лечением, мне рискованно куда-то двигаться.

В общем, я и сам не знаю, что мне делать. Думаю, что до того, как официально узнаю о своей судьбе, может быть своими глазами прочту определение и получу соответствующие документы, ничего не предпринимать. После этого дам тебе знать, что нужно выслать документы.

Получив их, напишу в Магадан в Геологическое Управление Дальстроя заявление с просьбой о работе. Съезжу в Сусуман, где расположено Берелехское Геолого-Разведочное Управление и Западное Управление Дальстроя (там могут взять геологом прииска на золото). Это не так далеко отсюда (100 км).

От нашего министерства на Колыме нет никаких учреждений.

А где, интересно, сейчас наша восточная экспедиция? Может быть, она дошла до уже до Магаданской области или работают на Чукотке (это тоже «моя» область). Тогда я, может быть, смог бы в ней устроиться кем-нибудь? Тогда и документы брать не нужно было бы из Спецгео.

Во всяком случае, искать какой-то другой более выгодной работы по своей специальности я считаю нецелесообразным. Поэтому я сам к Григорьеву¹ не обращался, а также потому, что не люблю блата, и еще потому, что этого места давно и с нетерпением дожидается жена геолога Волкова с АРЭСа, и расстраивать их жизненные планы я не хочу, так как это очень славные люди и с трудом живут вчетвером на зарплату мужа. Место, о котором идет речь - мастер ОТК на шахте АРЭС, зарплата 1300. Да и лагерь, наверное, не даст мне туда пропуска: они не любят пускать туда бывших заключенных на работу на объекты, где они работали еще в

заключении, так как боятся связей вольных с з/к, что в таких случаях неизбежно, так как все знакомые.

Александру Михайловичу скажи, что Григорьев не при чем, я сам, дескать, передумал и решил устраиваться только по специальности.

Человек он, кажется, действительно хороший, о чем говорит их бескорыстная помощь мне и в лагере, и на свободе, во время моей болезни.

Твои 500 рублей получил и был очень удивлен, так как я же не нуждаюсь в помощи, о чем тебе, наверное, и Межерицкие говорили. Моя среднемесячная зарплата за полгода - 755 р. Чтобы сравняться со мной, вам надо иметь более 3000 р. в месяц на четверых, вы же имеете вдвое меньше, вероятно. Ну и суди сама, кто кому должен помогать. Если бы я получил право на выезд, тогда я обратился бы к тебе за помощью на дорогу. Чтобы не отсылать их обратно и не обогащать дважды преследующее меня государство, я положил их на книжку, вместе со своими 500 руб., вынесенными из лагеря, с целевым назначением: на дорогу домой!

15.12.55

Снова два дня не мог взяться за перо: один день магазин и приготовление пищи, второй - получение зарплаты. Между прочим, за ноябрь начальник вентиляции провел меня слесарем по ремонту поверхностных вентиляторов по VI разряду, так что я получил за месяц без малого 1000 руб. Если и дальше будет проводить так, то уже можно будет жить.

Да, счет я открыл еще до прихода определения, в надежде на получение паспорта и выезд. А что мне делать с ним теперь, я право не знаю. К Новому Году у меня на счету будет 1500, которые мне не нужны. Может быть их целесообразнее перевести вам или все же создать 3000-й фонд на дорогу на случай благоприятного решения при рассмотрении моих

жалоб. Только это, кажется, явный самообман: жалобы мои, несомненно, будут отклонены, так как мое дело начинает казаться мне самому несколько в другом свете. Если на фоне амнистии со снятием судимости для людей, боровшихся с Советской властью с оружием в руках в немецкой или власовской армии, меня с 8-летним сроком без конфискации и поражения в правах оставили на поселение в местах «не столь отдаленных», то это, по-видимому, никакой связи с моим формальным «делом» не имеет, а является сознательной и беспощадной местью за 1941 г., может быть за отказ от секретного сотрудничества, и в этом случае они будут мстить мне всю жизнь. Недаром следователь как-то заявил, что «Вам один раз удалось обмануть нас, второй - не удастся, и если бы Вы попали в наши руки во время войны, то мы бы Вас расстреляли» и добавил, что «мы Вас загоним туда, куда ворон костей не заносит», и еще похабнее. А самое мое «дело» и все эти свидетельские показания жалких прохвостов - по сути дела бутафория для создания видимости преступления; это лишь формальная зацепка для того, чтобы отомстить за 1941 г. Если это действительно так, то ждать от них милости не приходится до тех пор, пока или осел сдохнет или пан сдохнет.

Вот так. А посему прошу тебя ни в коем случае не высылать мне больше никаких денег, а также никаких продуктовых посылок вроде сгущенного молока, ибо здесь этого сколько угодно. Вероятно Зальцман тебе рассказала о здешних условиях, но на всякий случай повторяю: здесь в магазинах всегда бывает: хлеб черный и белый, сахар, масло сливочное и растительное, крупы, макаронные изделия, чай, кофе, консервы мясные и рыбные, часто бывает: консервы овощные, капуста маринованная, копчености, сало, иногда бывает: консервы фруктовые, мясо свежее, рыба светлая (часто), сухая капуста, сухой картофель. Почти всегда - сгущенное и сухое молоко.

В общем, в отношении снабжения продовольствием Колыма, по-видимому, приравнена к Москве в целях привлечения сюда рабочих с

«материка». Несколько хуже обстоит дело с промтоварами: дорогие вещи бывают, материя есть, а вот дешевого ширпотреба маловато. Например, верхних мужских рубашек почти не купишь. Я до сих пор живу с одной рубашкой, сшитой летом по заказу. Ношу ее только в торжественных случаях, а в будни хожу в лагерном пиджаке х/б прямо на нижнее белье. Белье нижнее бывает чаще (имею 4 пары). Нет совершенно некоторых крайне необходимых вещей: станочков для безопасных бритв (лезвия есть), кисточек для бритья, никаких зеркал, ножниц для ногтей, держателей для носков, ножей перочинных, карманных фонарей, хотя без этих вещей трудно обходиться в быту. Я до сих пор не писал тебе о них, надеясь, что скоро уеду отсюда. Теперь же с открытием навигации я пришлю список самого необходимого для присылки, а сейчас прошу только об одном одолжении: выслать бандеролью мне безопасную бритву, кисточку и дорожное зеркало, иначе я по 2 недели не бреюсь, так как в парикмахерской это стоит 5 р. + 1 час времени.

Просьбу о высылке аскорбиновой в ампулах беру обратно: не высылай - все равно не буду больше колоться. Лучше умереть от цинги, чем от уколов. 10 дней назад сделали укол в правую руку, видимо насквозь пропороли вену и куда-то внутрь вогнали аскорбинку, так как рука до сих пор болит, и вроде бы с каждым днем все хуже. Нужно показать врачу - как бы не кончилось закупоркой вены или заражением крови, и не лишиться правой руки. Сейчас даю колоть в левую руку, а дальше никогда в жизни не буду давать колоть никуда. Если сумеешь добыть заочно рецепт на сухую аскорбинку с глюкозой в порошках: Rp. Ac.ascorbini 0.2, glucoss 0.2, то буду благодарен за присылку. В сухом виде согласен глотать что угодно, а вливать - нет! Если не достанешь рецепта, то купи каких-нибудь витаминов «С» или чего-нибудь сильно противоцинготного.

Больше пока никаких просьб нет: бритвенное и противоцинготное. Остальное из перечисленного могу подождать и до весны.

Никакой одежды и обуви не нужно: в начале зимы таки появились в продаже полушубки, шапки и валенки.

Я купил себе теплый полушубок с черным меховым воротником, крытый черной материей, за 315 р. и шапку меховую, типа солдатской, за 55 р. и теперь вполне гарантирован от любых морозов.

Батурину и Миртову¹ искренне благодарен за сочувствие, но, к сожалению, их помощь бесполезна. Прошу тебя немедленно вернуть собранные для меня деньги обратно, так как к моменту моего проблематичного выезда, я сам буду иметь необходимые на дорогу средства. Сейчас для меня нужны не деньги, а работа по специальности - и денег тогда некуда будет девать.

Высылаю тебе свою историческую облигацию - у меня глаза на нее не смотрят. Попытка подписать меня на заем уже здесь (примерно в октябре) не удалась. На вызов начальника в контору я не явился, а когда он пришел сам ко мне на гору я, зная, что наступление - лучший вид обороны, сам завел с ним разговор о трудностях жизни, о том, что приближаются морозы, а мне не на что купить полушубок. Он посочувствовал и не решился завести разговор о займе. Наоборот, обещал что-либо сделать в смысле увеличения заработка и выполнил свое обещание в ноябре. Он видит, что из 8 машинистов только один я разбираюсь в этом деле, систематически наблюдаю за работой вентиляторов и произвожу весь ремонт, а остальные 7 абсолютно ничего не делают. Он сам удивляется: что это случилось - летом ремни рвались через 2-3 дня, а после моего поступления выдерживают 2-3 месяца. Как видишь, я останусь до смерти чудаком (так называют в глаза, а за глаза называют дураком), который добросовестно относится к любой порученной ему работе, вместо того,

чтобы сидеть в будке как все, ничего не делать и получать зарплату. В этом отношении (да и не только в этом) я становлюсь все больше похожим на твоего папу - изумительно хороший был человек.

За присланные мне фотографии весьма благодарен. И твоя, и Олегова очень хороши. У меня уже получился порядочный альбом семейных фотографий.

Да, чтобы не забыть: этот год истекает, а на новый потребуется твоя справка о детях для бухгалтерии: вышли, пожалуйста, 2 экземпляра - один для АУК, а второй - на случай поступления на другую работу в другом месте.

Последняя просьба: если, паче чаяния, на твой адрес придет какой-либо пакет для передачи в одно из известных тебе официальных учреждений от Гриши Мартынца, столь много для меня сделавшего в прошлом для облегчения «левой» связи с вами, то не сердись, а перешли его по адресу. Я ему (и только ему одному) дал разрешение на это.

Вот пока и, так сказать, деловая часть. Остальное - для души. За обещанного Есенина спасибо большое. Какие еще книги и где ты достала? Олег писал, что, в числе прочих, Лондона - вот чудесное приобретение. Когда устроюсь где-то надолго, то буду просить переслать мне бандеролью или летней ‹ ? › посылкой Некрасова, Шевченко (на украинском: кажется, у нас был), минералогию и все ненужное вам немецкое, а то здесь умереть со скуки со здешними библиотеками. Клуб фиктивно носит это название, а фактически превращен в кинотеатр, в котором ежедневно гонят картины. Ни читального зала, ни газет, ни журналов. Когда встретилась нужда посмотреть газету «Известия» за 17 сентября, где был напечатан Указ об амнистии (в других газетах из скромности воздержались печатать), то я обыскал весь Старый и новый Кадыкчан и на второй день поисков нашел в поссовете. «Правду» выписываю и выписал еще на полгода сам. С

журналами совсем паршиво: ни выписать ни почитать где-либо нет возможности ни «Огонек», ни »Крокодил».

Бесконечно благодарен тебе за твое теплое письмо от 4 ноября - мне тоже нужно очень немного тепла, чтобы оттаяла душа . Мне тоже надоело писать все время в каком то полемическом тоне и потому воздерживаюсь от всякой политики. Правда не мог этого избежать в последних письмах Олегу и Марише, но тут у меня уже никакого выхода не было. Марише нужно было ответить на ее вопрос: почему я не приезжаю, а Олегу - ответить на его замечания о советской поэзии. Молчать - не могу, писать заведомую неправду детям - не хочу, значит остается писать правду (в моем конечно понимании). Из письма Олега к тебе я смог прочесть между строк о твоей боязни моего вредного влияния (даже через письма) на детей. Как ни жаль, но твое мнение совпадает почти дословно с мнением моего следователя, который в ответ на мое напоминание о детях, нуждающихся в помощи и воспитании, заявил: «Вот и хорошо, что Ваши дети будут воспитываться без Вас, может быть будут ограждены от Вашего вредного влияния». Мне кажется неправильным мнение о воспитании как следователя (ему это положено по должности), так и твое. Скрытие правды не метод воспитания, конечно если люди не задаются целью воспитать оловянных солдатиков. Только в свободной дискуссии у людей выкристаллизовываются твердая система взглядов на жизнь, может быть мировоззрение. Старый как мир лозунг гласит: «Истина рождается только в споре». Кормя детей одной газетной жвачкой, ты все же не спасешь их от собственных мыслей, выводов и сомнений в доброкачественности этой пищи, так как они (если не слепы) на каждом шагу видят резкое противоречие копии с подлинником, может быть газетных передовиц с реальной жизнью. Даже более общий пример подтверждает мою точку зрения: десятки лет «мудрые» опекуны старательно «оберегают» молодые,

пожилые и старые души от вредного влияния «Запада» (глушат радио, не допускают газеты, книги и так далее), а результат? К кому же применяют 10-й пункт, как не к этим же людям, десятилетиям ограждаемым от «заразы»? Яркое и убедительное доказательство несостоятельности политики «ограждения» вообще и ограждения детей от влияния» инакомыслящих», в особенности. Не обижайся на меня, я это не в упрек тебе, как воспитательнице, а просто изложил свою точку зрения.

Еще один последний вопрос, который ты поднимала с 51 г. и до сих пор видимо до конца не ясный для тебя. Это вопрос о моей «виновности». Спокойно излагаю свою точку зрения (желательно, в последний раз): по 11 пункту (может быть в участии в троцкистской организации) - не виновен ни с какой точки зрения. По 10 пункту (может быть в разговорах и в хранении «Истории РКП(б)» и тетради с цитатами) - виновен с «их» точки зрения так как это имело место и не виновен с общечеловеческой (или «западной») точки зрения, так как что бы и когда бы я ни говорил, я никогда не говорил клевету, а за правду не положено репрессировать людей.

Несоответствие этой точки зрения с содержанием моих жалоб объясняется весьма просто: построй я свою жалобу в этом разрезе - это обрекло бы ее на явный неуспех (так как рассматривать ее будут люди несправедливые и необъективные). Посему я принужден необходимостью строить ее на отрицании не только свидетельской клеветы, но и правды в их показаниях, поелику она не может быть доказана. При этом я не считаю для себя позорным подобное криводушие, так как деспотизм порождает ежедневно и ежечасно политическое лицемерие и тем самым оправдывает его. Это я пишу для того, чтобы ты была в курсе дела и не обманывалась в отношении моей «виновности» или «невиновности». Меня же самого этот вопрос совершенно не интересует.

Последний вопрос (только для тебя лично без зачтения детям): что с Витей? Письмо Олега к тебе хорошо иллюстрирует его поведение в доме. Любопытно, как он ведет себя при тебе? Лучше или так же? И в чем же причина этого? Не думаешь ты, что это чувство «как чужого в семье» вызвано тем, что какие-нибудь «доброжелатели» информировали его о том, о чем ему во всех отношениях лучше бы не знать?

Судя по этому письму, ты можешь видеть, что я не пишу отнюдь не потому, что «мне скучно или неохота» писать тебе, ибо пишу тебе с большим удовольствием и горе мне было бы, если бы я лишился единственного на свете корреспондента, которому могу совершенно откровенно излагать свои мысли, может быть открывать свою душу.

Посему не обижайся на меня очень сильно за задержку с ответом. Попробую в дальнейшем писать краткие письма - тогда смогу писать чаще.

Пока всего доброго! Привет Марише, Вите и Олегу и тете Паше, а также друзьям, не забывшим меня, в том числе Межерицким.

Крепко обнимаю и целую.

Вася.

Нет ли в продаже на Кузнецком карты Магаданской области?

21

Кадыкчан, 29 января 1956 г.

Здравствуй, Нина!

Получил два твоих письма: первое еще от 25.11 и последнее от 25.12, совместно с Маришиным. Первое пришло сразу же после отправки моих декабрьских писем, которые не дошли до вас еще до 27 декабря. Письма тебе, Марише и Олегу были посланы обстоятельные, хотя и не особенно

мирные, так как был раздражен поведением коменданта. Их задержка в пути и является причиной твоей новой обиды на меня за молчание. Что я могу ответить тебе на твое негодование по моему адресу? Что твои предположения о моем нежелании писать вам неправильны - это ты, пожалуй, и сама знаешь. Может быть, мои письма задержались с связи с длительным перерывом воздушной связи с материком - не знаю. 21 января сюда прибыла сестра работницы Маркбюро, которая добиралась от Хабаровска до Кадыкчана ровно 50 дней: с 4 декабря по 4 января ждала летной погоды в Хабаровске, остальное время ждала в Магадане, когда расчистят трассу от небывалых снежных заносов. Почта и до сих пор работает ненормально: вчера получил сразу пачку старых номеров «Правды» и сразу два письма Прани. Значит, летные условия и сейчас неважные. Не сердись на меня: последние месяцы я описываю тебе все новости, касающиеся моей жизни. Сейчас пока ничего нового сообщить не имею. Если что-либо прояснится после очередной встречи с комендантом (2-3 февраля), то сообщу немедленно. Живу пока по-старому, экономическое положение улучшилось (получаю последние месяцы около 1000 руб., так что к 1 января у меня образовались резервы в размере 2000 р., из коих 1500 лежит на сберкнижке «на дорогу»), одет и обут тепло, ни в чем не нуждаюсь, начал ходить в кино, продолжаю вторую половину курса лечения цинги (осталось уколов 10), лук и чеснок еще есть, чувствую себя значительно лучше, морально успокоился (не примирился, а именно успокоился): жду ответов на жалобы, с работой по специальности не знаю что делать: пожалуй, пора высылать мне мои «документы», а то это неопределенное положение может продлиться года, и пора думать о заработках.

Теперь отвечу тебе по порядку на твои письма.

На питании я не экономлю; правда, аппетит у меня очень слабый - я почти никогда не чувствую желания есть. Экономия средств у меня

получилась потому, что мне стали платить по VI разряду, как слесарю по ремонту вентиляторов 960-970 р. в месяц, вычитают же с меня мало (50-60 налоги и 50 квартира), так что я не в силах проесть все свои деньги.

500 руб. твоих я давно получил, но они мне не пригодились ни для питания, ни на дорогу и попали в сберкассу. Посылок мне посылать не надо, кроме безопасной бритвы бандеролью.

1000 руб., собранную друзьями, верни с благодарностью, так как ожидание разрешения на выезд получилось затяжное, и я за этот период сумею скопить нужные на проезд 3000 руб.

Упоминаемый тобою Соколов не тот: мой Михаил, а это Николай, учившийся курса на два старше нас и, по-видимому, репрессированный за 1927 год.

Злобиться на окружающих, может быть, и ни к чему, но, вообще-то, есть разновидность злобы, которую поэты называют почему то «священной», и я с ними согласен, особенно когда думаю о перечисленных тобою туберкулезных детях, которые почему-то обязаны еще говорить кому-то спасибо за свое счастливое детство.

Я очень обрадован твоим сообщением о перемене к лучшему в характере Вити - это сделает тебя, да и всех вас, более счастливыми.

За Олега не бойся - отпускай его в любые походы - я думаю, это пойдет ему только на пользу. Сегодня только прочел в «Правде» древнюю китайскую пословицу: »Прочитав десять тысяч книг, узнаешь меньше, чем проехав десять тысяч ли». Она мне очень понравилась. Пусть знакомится с жизнью «на корню», а не по газетам.

Твой вывод о том, что я якобы угрюмо смотрю на жизнь, не совсем верен. Я искренне хочу, чтобы все люди жили веселой и счастливой жизнью, только я не хочу, чтобы это счастье покупалось ценой поганых сделок с совестью, чтобы фундаментом счастья служила подлость. С моей

точки зрения истинное счастье и красота жизни не совместимы с рабством и тиранией, и прочным фундаментом счастья индивидуума является свобода. Вспомни золотые слова Долорес Ибарури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». И я ничуть не завидую тем миллионам, которые вкушают свое счастье на коленях. Только тот по-настоящему жизнерадостен и любит жизнь, кто хочет видеть ее красивой и человечной, а не тот, кто удовлетворяется случайными лучами счастья проникшими в его темный угол. Так может радоваться путник, только что начисто ограбленный бандитами, найдя на дороге медный пятак. Убогая это радость!

Ну, довольно философии: мы, по-видимому, по-разному смотрим на эти вещи, с той только разницей, что я смотрю на это разногласие как на законное явление, ты же расцениваешь мои взгляды как порок, а это неверно, так как свобода мнений - это величайшее благо жизни и непременный атрибут счастья.

Пока до свидания! Привет Марише, Вите, Олегу и тете Паше.

Крепко обнимаю и целую

Вася.

Следующее письмо напишу 5-го если будут новости от коменданта или после получения письма от тебя.

P.S. Нина, я узнал недавно, что в коллегии защитников есть защитники, допущенные к спецделам, которые якобы за плату берут на себя ходатайство за политзаключенных и ссыльных на предмет реабилитации или возвращения из ссылки и так далее

Они пишут куда следует заявления о пересмотре дел и проталкивают их в соответствующих инстанциях. Вероятно, они имеют в этих случаях право лично ознакомиться с материалами дела. Что, если проверить это дело и, если это соответствует действительности, то поговорить с одним из них, не возьмется ли он проталкивать мои жалобы и защищать меня при их

рассмотрении. Ты могла бы предварительно ознакомить его с моим делом (не называя ни одной фамилии, упоминающейся в моей жалобе, так как они тебе не должны быть известны) и сообщить, куда были направлены мои жалобы.

В.

22

Кадыкчан, 5 февраля 1956 г.

Добрый день, Нина!

В первую очередь приношу тебе мое искреннее раскаяние: забыл о твоем дне рождения и не поздравил ни в прошлом письме, ни телеграммой. Только вчера вспомнил, что совершил очередное свинство. Прости и прими от меня задним числом поздравление с 45-летием и все лучшие пожелания по сему поводу. В прошлое воскресенье послал вам всем по письму в одном конверте. На днях получил посылку от Прани: вопреки моим письмам выслала 10 ампул глюкозы с аскорбиновой кислотой и витамин «С» в драже. Глюкозу придется выпить, а драже здесь в аптеке сколько угодно. Ничего из медикаментов мне пока не нужно. С трудом заканчиваю второй курс уколов - руки болят все время.

Виделся с комендантом - ничего нового не сообщил. Зато моему товарищу по комнате - тоже москвичу, инженеру-строителю - пришло определение о поселении на Колыме. Оказывается, добиваться так называемого «Магаданского» паспорта большого смысла нет, так как он не дает больших прав на передвижение, чем наш обычный волчий билет. Вчера видел: паспорт, как паспорт, но в нем написано: «Разрешается проживание в пределах Сусуманского р-на Магаданской обл.». Таким образом паспорт оказывается не «Магаданский», а «Сусуманский», что значительно хуже, так как перевод, предположим на работу, в другой р-н

Магаданской же области требует двухмесячных хождений по мукам.

В отношении работы по геологии в Сусуманском р-не кое-что выяснилось, но неутешительное. Приезжал сюда один геолог из Берелехского ГРУ, говорит делать совсем нечего, собираемся на службу, пьем чай, готовим задания в заочные учебные заведения, а практической работы нет: дают вычертить геологическую колонку на неделю. Его жена - бывший руководитель камеральной группы БерГРУ¹ - сейчас устроилась по возвращении из отпуска техником в какой-то отряд. Людей не сокращают, стремясь сохранить кадры до весны. Следовательно и новых людей до весны не примут.

Когда будут документы, придется писать в Магадан в ГРУДС² - центр всей геологии на Колыме, возможно, где-либо в другом районе нужны работники.

Вот и все мои новости. Живу по-старому, последнюю декаду работал снова в маркбюро, завтра кончаю и иду на свою сопку. Хожу в кино, инстинктивно угадывая хорошие картины: до сих пор не ошибался.

Пока всех благ! Привет Марише, Вите, Олегу и тете Паше. Крепко целую тебя и Маришу.

Вася.

23

Кадыкчан, 21 мая 1956 г.

Здравствуй, мой дорогой Нинок!

Я сегодня уже написал тебе короткое письмецо и отправил его с одним «кацо», но не особенно уверен, что он быстро передаст или перешлет его тебе. Посему пишу это письмо, в быстром вручении которого я вполне уверен, так как «почтальон» - Евгений Федорович

Полцков мой старый и хороший знакомый еще по лагерю, а на «свободе» мы с ним до сих пор жили в одной комнате. Сам он инженер-строитель и москвич. Выезжает завтра в Сусуман, откуда полетит послезавтра прямо в Москву, где и будет 24-го днем. Я собирался ехать вместе с ним, но 19-го за полчаса до получения расчета в кассе внезапно получил извещение от прокуратуры СССР о своей реабилитации, в связи с чем должен несколько задержаться, дабы обменять свой «волчий» паспорт (по которому не мог быть прописан в Пушкино на постоянное жительство) на чистый, а также получить от лагеря справку о стаже работы на Колыме (теперь весь мой лагерный стаж будет считаться как трудовой стаж по вольному найму), а поскольку здесь год считается за два, то я приобрету 8-летний стаж за одну Колыму, да позднее добьюсь 2-летнего стажа за Караганду. Кроме того, в связи с реабилитацией я имею право на ряд экономических льгот по линии Дальстроя: перерасчет за последние 3 месяца как 100%-ник, на ежегодный 30-дневный отпуск за 3 года и выходное пособие в размере месячного оклада. Для всего этого мне необходимо получить от лагеря справку о дате приезда на Колыму и о стаже работы в лагере.

Сегодня ездил в Сусуман в Заплаг, где мне ответили, что у них нет моего личного дела, и предложили обратиться в Магадан в Управление Северо-Восточных ИТЛ¹, которое и должно мне выслать эти справки.

Заходим к уполномоченному Комитета Госбезопасности и показываем полученную мною грамоту. Копию ее я тебе посылаю в этом письме. Она, к сожалению, без печати и это портит все дело. В милиции мне сказали, что чистый паспорт они выдадут мне лишь по такой же справке, но с печатью. Уполномоченный КГБ сказал тоже, что это извещение прислано лишь для успокоения моей души, а одновременно Верховный Суд должен направить

официальный документ о моей реабилитации или ему, или в райотдел милиции, и в случае их получения они немедленно меня вызовут и вручат. Пока же посоветовал написать письмо в Верховный Суд об ускорении высылки этих документов. В это письмо я вкладываю два заявления: в Прокуратуру и в Верховный Суд, которые прошу тебя или Олега законвертовать и передать по назначению. Было бы очень хорошо, если бы ты сама добилась приема в Верховном Суде и попросила бы ускорить высылку мне официального документа о реабилитации. Это ускорило бы мой приезд в Москву, так как я не собираюсь здесь задерживаться ни на один лишний день, а немедленно по получении документов из Москвы и Магадана возьму расчет и вылечу в Москву самолетом. После получения всего, что положено, я могу допустить такую роскошь. Настроение в связи с реабилитацией резко повысилось, даже болеть почти перестал. Главное, что будущее стало более определенным: теперь я имею право требовать восстановления меня в Спецгео на старой работе и, кроме того, по закону о реабилитированных, сдеру со Спецгео зарплату за 2 месяца после ареста. А главное, теперь Марише могу объяснить, не солгав, что был на работе на Крайнем Севере, а не в лагере. В связи с этим одобряю твои действия в отношении того моего письма Марише (я был прижат к стенке ее вопросами о причине моего нежелания вернуться домой). В отношении же письма Олегу до сих пор не сожалею, но, поскольку оно все же было передано ему, считаю инцидент исчерпанным и больше никаких претензий к тебе не имею.

В отношении длительного перерыва в моих письмах, на этот раз я почти не считаю себя виноватым: виновата болезнь, причем я и сам не знаю толком какая. С утра как раз до конца рабочего дня (до 4-5 часов) я, как правило, чувствую себя ничего, а дальше начинается ежедневно

приступ сильной боли под ложечкой и в левой стороне груди так что я тихим шагом с трудом добираюсь с работы до дому и сразу ложусь в постель, и не встаю снова до утра. И так, за редкими исключениями, каждый день. С утра я думаю прожить еще несколько лет, а к вечеру мечтаю только добраться живым до вас. Ни о каких письмах в таком состоянии не может быть и речи. Сегодня антракт в болезни, весь день чувствую бодро и посему смог писать это письмо.

Насчет посланной мною 1000 р. ты угадала совершенно точно: получил письмо Олега о тройках и лишении стипендии на квартал и сразу сделал перевод, так как тогда еще не было никаких перспектив на мой выезд домой. Да она у меня была вообще лишняя, так как к моменту расчета у меня снова собралось 2000 р., на которые я смог бы добраться до Москвы железнодорожно-морским путем. Теперь же я вообще буду богат и смогу лететь самолетом.

Высланные тобой документы получил своевременно, но пользы они мне не оказали. Если бы у меня был диплом, то и тогда пробить стену враждебности как к «врагу народа» вряд ли было бы возможно, а без диплома и говорить не о чем. Должность геолога шахты № 2, которую Дмитрий Савельевич прочил для меня была занята «своим» геологом с Эльгена. Поехал в Нексикан в БерГРУ: там на меня посмотрели как на белого медведя и, прочтя трудовую книжку и характеристику, предложили (и то после получасового совещания начальника Управления, главного инженера и главного геолога) должность ... старшего коллектора на 1250 руб. Я отклонил это предложение и сделал совершенно правильно, так как вскоре же пошли слухи о предстоящем снятии с нас ссылки. Слухи оказались правильными, и 5 мая с меня ссылка была снята и я получил паспорт, правда с «Положением о паспортах» может быть с ограничением в отношении прописки в определенных городах и районах. Поэтому я в

телеграмме и писал, что в мае выеду в Кашин через Москву, так как в Москве меня бы не прописали и я действительно собирался тогда поехать к Пране и оттуда списываться с Министерством о работе где-нибудь в провинции. Но все равно решил сразу же ехать. С 15 мая взят расчет и 20-го собирался сесть в Магаданский автобус, но 19 мая получил это извещение, и сейчас с завтрашнего дня опять придется проситься о восстановлении на старой работе, вероятно до 15 июня, а то и позднее.

Сейчас я вот уже второй месяц пользуюсь диетпитанием на особо льготных условиях: плачу 200 руб. в месяц, и местком платит 400 руб., всего 600 руб. в месяц. Получаем завтрак и обед довольно хорошие в столовой.

Часть вещей (зимние вещи и писанина, и книги) отправил посылкой в Кашин так как эти вещи, вероятно, мне уже носить не придется.

Книги остальные и тетради запаковал в 4 бандероли и тоже отправлю на Пушкин. Возможно, что и остальные вещи (одеяло ватное и проч.) отправлю второй посылкой, чтобы не было больше 10 кг для самолета.

Боюсь, что это письмо не застанет снова тебя в Москве - уедешь в Акмолинск. «Конспект» не посылай: я из третьих уст уже слышал о содержании письма, хотя здесь до сих пор воздерживаются от его оглашении беспартийным.

Очень рад, что ты сейчас здоровая и хорошо себя чувствуешь. Увидеться с тобой хочу не меньше, чем ты и теперь это уже не за горами, если только встреча не оттянется до осени твоим пребыванием в поле.

Если это письмо застанет тебя еще в Москве, то ты еще можешь ответить мне сюда: ответ успеет дойти до моего отъезда.

О получении документов я сообщу хотя бы телеграммой, если опять буду лишен возможности писать.

О выезде отсюда - тоже. Хотелось бы посоветоваться с тобой насчет поступления обратно в Спецгео (стоит ли?)

Если буду себя чувствовать плохо, то от немедленного поступления на работу, вероятно, лучше воздержаться, а хотя бы месяц отдохнуть, может быть, в Кашине, где реально можно устроить молочную диету и неограниченно потреблять зеленый лук (цинга опять вступает в свои права, и зубы снова зашатались).

Может, и Мариша поехала бы со мной в Кашин, если ты будешь в поле. Если же ты останешься в Пушкине, то и я предпочел бы отдохнуть там же, съездивши к Пране на недельку.

Пока все. Привет всем. Крепко обнимаю и целую.

Вася

24

Кадыкчан, 15 июля 1956 г.

Здравствуй, Нинок!

Пишу последнее письмо, так как решил поступить по вашему с Олегом совету и не дожидаться магаданской справки, а беру 20-го расчет и числа 23-24 еду в Сусуман, откуда на следующий день вылетаю в Москву. Самолет летит до Москвы 34 часа, посадки в Якутске и Новосибирске. Прилетает куда-то в Фили. Справку из Усвитла¹ до сих пор не получил, хотя жду уже 20 дней. 6 июля дал туда телеграмму с оплаченным ответом - даже не ответили на нее. Числа 10-го дал большую телеграмму областному прокурору - с тем же результатом.

Еду без справки: если она все-таки придет, то ее мне перешлют друзья.

Со здоровьем стало лучше - желудок болит уже не каждый день. Правильного диагноза здесь поставить некому. Анализ желудочного сока дал пониженную концентрацию. Установки для рентгена в Кадыкчане нет.

Я думаю, что и в Москве не установлю в чем дело: тогда так ничего и не выяснили при обследовании в поликлинике у Преображенских ворот.

Путевку в санаторий или на курорт, возможно, и здесь получил бы, но мне не охота никуда уезжать из  дома на первых порах.

Пока до скорого свидания! О деньгах на дорогу не беспокойся: я уже имею в кармане 3.000 и еще сколько-то получу при расчете.

Привет всем!

Крепко обнимаю и целую

                                          Вася

В Комитет по делам Государственной Безопасности при Совете Министров СССР

Генеральному Прокурору СССР

В Президиум Верховного Совета СССР

Жалоба

30 апреля 1950 г. я был арестован органами быв. МГБ на основании ордера, подписанного быв. Министром Государственной Безопасности Абакумовым по обвинению в государственных преступлениях, предусмотренных ст.58, пункт 10, часть I УК РСФСР.

Этот арест явился совершенно неожиданным и страшным ударом для меня и моей семьи, так как я никогда в течение всей своей сознательной жизни не участвовал ни в каких антисоветских организациях и не вел никакой антисоветской деятельности или преднамеренной антисоветской агитации.

Сын батрака и сам уже с 8-летнего возраста работавший пастухом у помещика, и лишь после Великой Октябрьской революции получивший возможность закончить Техникум, а затем Институт, я не имел абсолютно никакой причины быть врагом Советской власти. Мое отношение к Советской власти и Партии вполне определилось уже с 16-летнего возраста, когда я в начале 1923 г. вступил в Комсомол и находился в его рядах до 1936 г., ведя активную комсомольскую и другую общественную работу. До самого момента ареста я являлся не только абсолютно лояльным

советским гражданином, но, более того, своим исключительно честным отношением к выполняемой мною работе, имевшей непосредственное отношение к обороне Родины, завоевал заслуженное доверие общественных и партийных организаций и всего коллектива работников 4-го Геологического Управления Министерства Геологии, в котором я работал последние 13 лет, последнее время в качестве старшего инженера производственно-технического отдела. Это доверие выразилось в выдвижении меня в 1950 г. партийной фракцией и единогласном избрании в члены Месткома Управления и в поручении мне различных общественных поручений (бригадир агитбригады при выборах в Советы и т.д.). Это же подтверждается и высокой оценкой моей работы как специалиста в период Великой Отечественной войны: за свою работу в тылу и на фронте (в военно-геологическом отряде при Штабе Инжвойск 3-го Украинского фронта) я был награжден медалями “За доблестный труд в период Великой Отечественной войны”, “За боевые заслуги” и “За победу над Германией”.

Поэтому арест явился для меня абсолютно непонятным и необъяснимым событием, которое я воспринял как нелепое недоразумение и был уверен, что буду в тот же день освобожден, как только это недоразумение выяснится.

Еще большее недоумение и изумление вызвало у меня предъявленное мне обвинительное заключение (и последующие добавления к нему следователя), в котором я обвинялся, ни много, ни мало, как в “ведении систематической антисоветской агитации”, в “клевете на партию и правительство”, в “восхвалении иностранной техники и жилищных условий заграницей и в клевете на советскую действительность”, чуть ли не в “восхвалении гитлеровского фашизма”, наконец, в “участии в контрреволюционной антисоветской троцкистской организации”, в “участии в антисоветской демонстрации” и, возможно, в чем-либо еще, что

я уже забыл за истекшие 5 лет. Кроме того, в процессе ведения следствия следователем Байковым Александром Федоровичем делались неоднократные попытки приписать мне ряд еще более тяжелых преступлений, вроде соучастия или недоносительства о готовящейся измене Родине со стороны быв. сотрудника военно-геологического отряда при Штабе Инжвойск ГСОВ в Германии инж.-гидрогеолога Пилипенко и чуть ли не в шпионских связях с некоторыми иностранными подданными. Правда, от этих обвинений, ввиду их полнейшей абсурдности, он сам был вынужден отказаться.

В ходе следствия вышеперечисленные ужасные формулировки обвинительного заключения свелись к следующим конкретным обвинениям:

1) Прочтение двух нелегальных документов: “Платформа ленинской оппозиции” и так наз. “Завещание Ленина”, и участие в гражданских похоронах Иоффе.

Действительно, осенью 1927 г. во время официальной партийной дискуссии я, будучи молодым и еще недостаточно политически подготовленным комсомольцем, руководствуясь искренним желанием понять принципиальные позиции обеих дискуссирующих сторон, принял участие в прочтении упоминаемой платформы на квартире однокурсника комсомольца Серебрякова совместно с комсомольцами однокурсниками: Пономаревым, Соколовым и Калининым. Читался ли второй документ - я сомневаюсь, т.к. этого факта в моей памяти не сохранилось. Кем из участников чтения и из каких источников была получена платформа - я не знаю до сих пор.

Во всяком случае, прослушание содержания этой платформы (к слову сказать, опубликованной через несколько дней в газете “Правда” под названием “Контр-тезисы троцкистской оппозиции” ) не оказало никакого

влияния на мою политическую позицию в дискуссии: на протяжении всей дискуссии я нигде и никогда не выступал и не голосовал против генеральной линии партии.

Из этого факта совместного прочтения платформы оппозиции следователь буквально создал “участие в контрреволюционной троцкистской организации”, хотя это абсолютно не соответствует действительности, ибо никаких дальнейших встреч, никакой совместной деятельности или агитации в оппозиционном духе между мною и остальными четырьмя участниками чтения не было, и, насколько, я знаю, ни Серебряков, ни Калинин до сего времени не подвергались никаким репрессиям и не обвинялись в принадлежности к троцкистской оппозиции.

Несколько позднее, также исключительно из политического любопытства, без какой-либо связи со своими политическими симпатиями и антипатиями, я присутствовал при похоронах Иоффе на Новодевичьем кладбище, что в формулировке следователя названо: “участие в антисоветской демонстрации”.

Оба эти факта являются в моем сознании настолько незначительными эпизодами, что я о них вскоре же совершенно забыл. При беспристрастном следствии абсурдность этого (основного) обвинения была бы без всякого труда установлена путем опроса или очной ставки всех пятерых участников чтения платформы, но, по-видимому, выяснение истинного положения вещей и не входило в задачу следствия.

А ведь именно этот пункт обвинения обусловил добавление к пункту 10 еще и пункта 11, применение которого ко мне не имело никакого законного основания.

Заведомая необъективность следователя доказывается наглядно его вымогательством от меня дать порочащие показания на гр-н Безрука В.М. и Мельникова П.Ф. как на “активных троцкистов”, выступавших на

собраниях в защиту линии оппозиции, что абсолютно не соответствует действительности, т.к. я ни разу не слышал подобных выступлений Безрука В.М. ни на одном комсомольском собрании того периода; что же касается Мельникова П.Ф. то он, насколько я помню, никогда и ни в какой форме не выражал оппозиционных взглядов и являлся последовательным сторонником генеральной линии партии. В ответ на мое нежелание подписывать ложные показания, вводящие следственные органы в заведомое заблуждение, следовали матерщина и угрозы применения мер физического воздействия. Когда же и это не помогло, следователь грубым обманом вырвал у меня подпись под этим протоколом, обещав заменить его на следующем допросе другим протоколом, более подробно и правдиво отображающим политическое лицо каждого из упомянутых лиц, а старый протокол уничтожить, но не выполнил этого обещания.

Уже из этого факта я мог сделать выводы, что следствие совершенно не заинтересовано было в выявлении истины, а, наоборот, было заинтересовано лишь в том, чтобы “создать дело” и юридически обосновать по возможности тягчайший приговор.

Так обстоит дело с моим “троцкизмом”!

2) Согласно доносу Ивановой А.А., я в 1937 или в 1938 г. якобы высказал мнение о недемократичности нашей избирательной системы, о том, что Троцкий был хорошим оратором и что его выслали за границу, боясь его большого влияния на массы.

Первое утверждение является извращением этой, политически мало развитой доносчицей, моего действительного высказывания о целесообразности при выборах в Советы выдвигать имеющими на это право по избирательному закону организациями не одного, а нескольких

равно-достойных кандидатов из лучших советских людей, с тем, чтобы дать возможность избирателям выбрать из них лучшего из лучших. в противном случае выборы являются просто вотумом доверия народа Партии (с чем должен был согласиться и следователь). Это мое предложение может являться в каком-то отношении ошибочным и пока неприемлемым, но ни в коем случае не является антисоветским.

Мое заявление об ораторских способностях Троцкого является лишь констатацией общеизвестного факта и я не могу согласиться с утверждением следователя, что “враг народа не может быть хорошим оратором” т.к. это опровергается историческими примерами.

Что касается причин высылки Троцкого, то я не настолько политически безграмотный человек, чтобы утверждать подобную чепуху: я помню по итогам дискуссии 1927 г. о том, какой ничтожный процент (около 0.6%) сторонников имели троцкисты в партии и комсомоле, и, несомненно, еще меньший - в народе. Мне просто обидно, когда меня политически безграмотные люди обвиняют в политической неграмотности.

Причиной доноса Ивановой, мне кажется, является оскорбленное самолюбие недалекого человека, т.к. я, с обычной в таких случаях прямотой, будучи вызван на заседание партбюро Управления, дал отрицательную оценку Ивановой как специалиста, что полностью подтвердилось ее работой в последующие годы.

3) Согласно доносу Кузина Н.И. мне приписывается высказывание в 1942 г. о том, что “с колхозами ничего не выйдет” и высказывание в 1945 г. о тяжелом экономическом положении народа. Оба эти доноса исходят от типичного провокатора, который неоднократно провоцировал товарищей по работе на антисоветские разговоры, а при неудачах писал заведомо ложные доносы.

Основанием для первого доноса послужил короткий разговор на коллективном огороде сотрудников нашего Управления на ст. Пушкино. Первоначально нами была принята коллективная система обработки этого огорода: все члены коллектива работают, сколько кто может, и урожай картофеля делится пропорционально отработанному времени. Вскоре все единодушно пришли к выводу, что целесообразнее разделить землю и обрабатывать индивидуально. В таком виде этот огород существовал до конца войны. Моя фраза о том, что “из этого колхоза ничего не выйдет”, относящаяся именно к нашему огороду, явившаяся отражением общего мнения коллектива, была Кузиным злостно искажена и распространена на все колхозы страны.

Что послужило поводом для второго доноса Кузина, я просто не знаю, т.к. я в 1945 г. всего 1-2 недели был в Москве и не помню ни одного разговора с Кузиным за этот период. Не исключена возможность, что этот донос просто вымышленный.

4) Наиболее тяжелым для меня является клеветнический донос Топуновой М.Ф., согласно которому я в 1944 г. в сел. Харта в Венгрии якобы имел антисоветский разговор с прикомандированным к нашему отряду Топографическим Управлением фронта в качестве переводчика венгерским военнопленным - подполковником Шандором Цесаре. Разговор, который доносчица якобы подслушала, сидя в соседней комнате камерального помещения нашего отряда. Ложность этого доноса легко могла бы быть доказана путем вызова примерно 15 свидетелей (сотрудников нашего отряда), которые подтвердили бы, что камеральное помещение отряда в с. Харта состояло из единственной комнаты в доме немецкого колониста, что уже изобличает доносчицу во лжи. Однако, свидетели не были вызваны, несмотря на мое требование. Лживость доноса

вытекает и из логической несообразности самой ситуации: военнопленный противник (не простой солдат, а старший офицер, т.е. человек, понимающий возможные последствия своих слов) во время еще продолжающейся войны, осмеливается высказывать представителю Советской армии свои антисоветские взгляды. Этого никакой враг не сделал бы просто из чувства самосохранения, если он только не сумасшедший, а Шандора Цесаре я помню как вполне нормального человека, причем из его редких и очень острожных высказываний на политические темы в разное время в присутствии многих сотрудников, у меня лично сложилось мнение о нем, как о политическом противнике как гитлеровского фашизма, так и режима Хорти-Салаши в Венгрии. Соответствуют ли эти высказывания его истинным политическим взглядам - не могу судить, т.к. слишком мало его знаю; настолько мало, что даже если бы я был действительно был заклятым врагом Советской власти, то и тогда не рискнул бы вести с ним какой-либо антисоветский разговор.

Насколько я мог понять из хода следствия, даже сам следователь, в других случаях всемерно утяжелявший все даже мелкие, говорящие против меня факты, по-видимому, усомнился в истинности этого доноса и не применил обычной циничной брани и угроз в целях получения моего “признания” в этом разговоре, и не предоставил мне настойчиво требуемую мною очную ставку с Шандором Цесаре (по словам следователя, арестованным и находящимся в Москве), которая могла бы или полностью доказать мою вину, или полностью ее опровергнуть.

Причиной доноса Топуновой, по-видимому, послужил следующий факт: ее муж - Данилевский А.Л. являлся начальником нашего отряда; я был его заместителем - техноруком отряда. При всем моем исключительно

хорошем отношении к нему до сих пор, я все же считал, что в условиях фронта замена его начальником военным - офицером принесет большую пользу нашему делу. В соответствии с моим докладом в Москве в Управлении, начальником отряда был назначен майор Панфилов, а Данилевский - техноруком. При очередной командировке Топуновой в Москву она выяснила, по чьей инициативе произошло снятие ее мужа, и возможным результатом этого явился упомянутый клеветнический донос.

5) Последний донос - Оршанского С.А. - вообще трудно объясним, т.к. с этим человеком я никогда в своей жизни не имел никаких конфликтов. Мне кажется, что этот донос написан по специальному заказу, чтобы иметь против меня хотя бы и мелкие, но “свежие” данные. Согласно этому доносу я обвинялся в утверждении, что немецкие счетно-аналитические машины очень хороши, и что в Восточной Германии нигде не пользуются обычными счетами, а также в восхвалении жилищных условий в Германии. В связи с последним вопросом автор доноса допускает злостное искажение моей неизменно враждебной позиции в отношении гитлеровского фашизма, делая из меня чуть ли не поклонника этого режима. Я самым категорическим образом заявлял следователю, и заявляю сейчас, что соглашусь скорее быть обвиненным в любом тягчайшем политическом преступлении (террор, диверсии и т.д.), нежели в солидарности с гитлеровским нацизмом - самым антидемократическим, самым кровавым и жестоким, самым подлым по своим поступкам и идеям режима с его гестапо и концлагерями, с печами Освенцима и Майданека, с массовыми расстрелами евреев и душегубками. Я перестал бы уважать самого себя, как честного человека и демократа, если бы согласился с этой чудовищной клеветой на меня.

6) Наконец, последнее обвинение - во всех партийных уклонах оптом и в хранении антипартийной литературы, вытекающее из того, что у меня

при обыске не квартире изъяли официально изданную советским издательством книгу: “история РКП (б) в документах. Часть I, 1925 г.”, содержащую, наряду с другими материалами, также и выступления бывших членов Политбюро - Троцкого, Каменева, Бухарина, Рыкова и Томского, а также одной из нескольких моих тетрадей с выписками из политической литературы с выдержками из отдельных статей тех же лиц, отражающими их наиболее ошибочные взгляды (о врастании кулака в социализм Бухарина, о перманентной революции Троцкого и т.д. В ответ на мое утверждение, что эти цитаты я расценивал как фактический материал для углубленного изучения истории партии т.к. они прекрасно иллюстрируют узловые ошибки как правых, так и “левых” уклонистов, следователь мог только возразить, что, мол, 200 миллионов человек изучают историю партии по “Краткому курсу”, а вам потребовались первоисточники. Обвинить же меня в наличии у меня книги “История РКП(б)” как антипартийной литературы, по меньшей мере бестактно. К моему счастью, книга оказались неразрезанной и, следовательно, нечитанной и была сожжена по акту в конце следствия.

В заключение считаю необходимым отметить еще раз, что само следствие велось крайне необъективно, и что все усилия следователя - Байкова Александра Федоровича - были направлены не на выявление моего истинного политического лица, а на “создание дела” во что бы то ни стало. Поэтому им полностью игнорировалось все мое безупречное прошлое, 13-ти летняя школа комсомола, общественная работа. Поэтому к следственным материалам не было приложено ни одной из моих производственных характеристик, поскольку они характеризуют меня исключительно с хорошей стороны. Поэтому им систематически применялись несоветские методы следствия: гнусная матерщина, даже в

присутствии женщины-стенографистки, постоянные угрозы карцером, угрозы переводом в какую-то Сухановскую тюрьму, где я, по его словам, “через 3 месяца получу туберкулез” и, “кроме того, там есть мокрый карцер, куда я вас засажу в нижнем белье и через 2 недели из вас будет ... (похабщина), и т.д. ”; лишение меня денежных передач с циничными комментариями: “вчера приходила ваша жена и просила передать вам деньги, но я отказал, так как вы плохо ведете себя на следствии”, а это обрекало меня на длительный полуголод, вызвавший острую цингу и упадок сил в тюрьме; окончательное разрушение нервной системы лишением сна (ночные допросы) и т.д.

Все это постепенно притупило во мне чувство естественного сопротивления творящейся надо мной несправедливости и довело до состояния полнейшего безразличия к своей судьбе, при котором человек уже перестает бороться за оправдание, за свободу, а мечтает только о скорейшем окончании следствия, чтобы досыта выспаться. В таком состоянии я был вынужден подписывать протоколы допроса, содержащие не мои действительные ответы на вопросы следователя, а, как правило, эти ответы в интерпретации самого следователя. Так, например, к моему ответу: “я говорил, что ...” добавлялась вводная часть: “Будучи настроен враждебно к Советской власти, я говорил, что ...” и все в подобном стиле.

Следователем мне было совершенно незаконно отказано в разрешении написать свои дополнения к протоколам следствия при подписании 206-й статьи.

Необъективное следствие завершилось несправедливым судом, вернее отсутствием такового. Вместо нормального судебного разбирательства с моим личным участием в судоговорении и с возможностью иметь квалифицированного защитника, мое дело было передано в быв. Особое Совещание и рассмотрено в закрытом заседании без моего участия и без

прения сторон. В результате - жестокий , не вызванный обстоятельствами дела, несправедливый приговор, обрекший меня на 8 лет ИТЛ. Но даже и этого оказалось мало: вместо ИТЛ, я с первого до последнего дня заключения содержался в спецлагерях (“Песчаном” в Караганде и “Береговом” на Колыме). Но даже и это наказание кому-то показалось недостаточным: несмотря на то, что своим добросовестным отношением к труду в лагере и безупречным поведением я обеспечил себе возможность досрочного освобождения согласно Указу Верховного Совета СССР от 14.VI.54. г., 31 мая с.г Народным Судом Сусуманского р-на Магаданской обл. я был досрочно освобожден из лагпункта № 2 лаготделения № 17 Заплага, но по чьему то указанию (или произволу?) я до сего времени еще не получил паспорта и права возвращения к семье или на родину, а фактически оставлен на поселение с подпиской о невыезде и ограничением свободы передвижения и проживания двумя населенными пунктами: Аркагала и Кадыкчан Сусуманского р-на Магаданской обл. Я не могу расценивать это фактическое поселение иначе как произвол местных властей, т.к. достоверно знаю, что лица, освобожденные по 2/3 из “материковых” лагерей получают паспорта и право выезда к семьям или в любые другие районы страны.

Оставление меня на поселение на Колыме (не предусмотренное даже несправедливым приговором ОСО), обрекает меня на медленную смерть в условиях здешнего сурового климата т.к. я уже ряд лет страдаю цингой (в лагере я, пожилой мужчина, лишился почти всех коренных зубов, в результате чего получил катар желудка и нуждаюсь в недоступной здесь молочной диете), острым нервным истощением, кардиосклерозом и хроническим бронхитом, особенно опасным при здешних 50^о-ых морозах.

Кроме того, я не могу здесь устроиться на работу по специальности (геолог) и принужден был поступить рабочим на шахту, чтобы не умереть с голоду, хотя работа под землей мне противопоказана по состоянию здоровья и возрасту (49 лет), а теперь и вовсе запрещена врачебной комиссией (см. приложение).

Учитывая все вышеизложенное, прошу Вас дать указание о полном пересмотре моего дела и реабилитации меня от необоснованных обвинений в антисоветской агитации и восстановить мою, безупречную на протяжении всей моей жизни, репутацию лояльного советского человека, что даст мне право вернуться к своей семье, от которой я был оторван на протяжении более 5 лет и возможность работать по специальности.

Моя реабилитация имеет огромное значение не столько для меня лично, т.к. мне, по-видимому, осталось уже недолго жить, сколько для моих детей, которые подвергаются из-за меня совершенно незаслуженной дискриминации: попытки обоих сыновей - активных комсомольцев - поступить в индустриальные ВТУЗ'ы были отклонены “по анкетным данным”.

Поэтому еще раз убедительно прошу Вас не отказать в моей просьбе о пересмотре моего дела.

1955 г. Подпись