…

А в тот первый год моего неуверенного вхождения в яркий коллектив Горьковской школы столкнулся я и со школьным врачом - Екатериной Александровной Смирновой. Работала она в школе по совместительству. На втором этаже кабинет у нее небольшой, так что в учительской я ее почти не встречал и ничего не знал о ней. Обычно подходила она в определенные сроки к намеченному классу и просила учителя послать ребят на осмотр - человек по пять. Урок, считай, сорван: одни уходят, другие приходят. Учителя очень досадовали на нее за эти визиты и встречали с раздражением. А я слишком молод,

чтобы ворчать на пожилую, как мне казалось, женщину, да и понимал важность ее работы. Поэтому откликался на ее просьбы всегда любезно, шутил даже.

На другой год Караганда прислала молодых педиатров, только что окончивших Алма-Атинский мединститут, и место Смирновой заняла симпатичная черноволосая смуглянка, ставшая вскоре моей женой. С тех пор Екатерину Александровну я видел разве что на улице, раскланивались. И забыл бы, как многих, мимолетную эту знакомую, если бы не одно обстоятельство.

В те незабываемые годы сошелся я близко с руководителем школьного драмкружка - Евгением Александровичем Штейнбрехтом. Он - в прошлом московский режиссер - перед войной даже деканом в театрально-музыкальном училище был. Увлекся там ученицей своей талантливой, Клавочкой Багровой, в 41-м они поженились. Она в том году как раз училище заканчивала. А тут война, выселение немцев в Казахстан. И вместо сцены - тяжелый сельский труд, ужасающие условия. Ближе к концу войны, благодаря случайной встрече в поезде с московским приятелем, им все же удалось попасть в Карагандинский областной драмтеатр. Но на их беду здание театра заняла эвакуированная киевская оперетта, и драмтеатр временно переехал в Балхаш - в саманный клуб медьзавода. Оперетта задержалась в Караганде недолго. Весной 47-го года, заканчивая десятый класс, я еще успел блеснуть перед подружкой билетами на «Марицу». А в конце, видимо, года оперетта отбыла восвояси, и драмтеатр возвратился в Караганду.

Но Штейнбрехта комендатура из Балхаша не отпустила. Такое вот издевательство. Это был удар «под дых»: в крошечном городке ни филармонии, ни культбригад, одна самодеятельность, и пришлось Штейнбрехту опуститься на уровень драмкружков. Евгений Александрович загоревал, запил...

Единственное спасение - попытаться создать народный театр. Высланных актеров в Балхаше найти можно, но все они в возрасте. Пришлось молодежь из самодеятельности привлекать. Пригласил он и меня. Вот так мы с ним и подружились, несмотря на разницу в возрасте.

В начале 56-го года некоторые ограничения с немцев сняли, и мы расстались. Мы с женой спешно уехали на ее родину — под Бийск, а

друзьям нашим деваться было некуда, они остались в Балхаше. Хорошую квартиру получили, прижились. В театры путь заказан - возраст, квалификация потеряна...

Писал я друзьям, но отвечали они вяло. А когда через два года перебрался в родное Подмосковье, связь оборвалась вовсе, хотя новый адрес они знали.

Лет через двадцать после описанных событий возвращалась в поезде с курорта жена Евгения Александровича - Клавдия Владимировна Багрова. Соседкой ее оказалась клинчанка. «Ба! - воскликнула радостно-удивленная Клавочка. - Да у меня же в Клину давние друзья...» И попросила она попутчицу разыскать нас. А как? Единственная зацепка: жена у меня - детский врач.

И вот дежурная сестра вдруг сообщает ей: звонила женщина, просила связаться поскорей, вот телефон. Загадочный звонок удивил нас несказанно. Конечно, мы позвонили, и незнакомка передала адрес Клавдии Владимировны и московский телефон ее знакомых. Как мы всколыхнулись: это же надо - Клавочка! Через столько лет!..

Вот так и встретились чудом. И где бы вы думали? У Екатерины Александровны Смирновой в Москве!.. Та меня уже забыла, а дочь ее, Нина Ивановна, и вовсе не знала. Но начались воспоминания, и - словно родные: по одним дорожкам ходили, общих знакомых сколько... Одно слово - балхашцы. Особенно ярки рассказы Клавдии Владимировны. Живые картинки - заслушаешься.

После снятия ограничений они с мужем приезжали Москву повидать. Родные, друзья юных лет, театры... С Клавой истерика случилась - вся жизнь сломана, долго успокоиться не могла. Прозондировали насчет сцены, но кому нужны немолодые уже актеры, давно не видевшие настоящего театра?

В начале 60-х удалось все же вырваться из Балхаша на карагандинскую телестудию. Режиссерская работа, телеспектакли - ожили немного. Потом директором стал казах, они не сработались и ушли на телевидение в Целиноград. В 70-е годы Евгений Александрович и умер там от сердечного приступа.

Клава тут же на пенсию ушла и стала о России мечтать - все поближе к родной Москве. А тут как раз обмен подвернулся, но... на Киев. Решилась. На Украине после войны младший брат Костя осел, можно будет соединиться с ним. Так все и сделала. Но тоска по роди-

не, друзьям юности гнала каждый год в дорогу. Хоть месяц подышать московским воздухом, старшего брата повидать, племянника, друзей... Останавливалась всегда у Екатерины Александровны, благо места у них достаточно. А я и понятия не имел, что они еще в Балхаше дружны были. Надо же, как затейливо переплетаются порой цепочки людских судеб...

С той памятной встречи не раз сиживал я в московской квартире среди близких мне людей, слушал их рассказы, записывал, читал сохранившиеся воспоминания далеких лет. Так и узнал я историю и дальнейшую судьбу Ниночки Оводовой и ее близких.

В девятый класс осенью 42-го года Нина так и не попала: его ликвидировали. Стране срочно требовались рабочие взамен уходящих на фронт, и 16-летних подростков в принудительном порядке направляли в ремесленные училища. Вот и оказалась Нина в группе слесарей балхашского РУ.

После школы так убого все: и барачное помещение на Северном поселке, и грубые мастера, и чуждые предметы. Пугает и будущее: через полгода должны их направить в другие районы. В 16 лет оказаться без мамы, без басиньки?..

Екатерина Александровна все связи использовала, чтобы как-то оставить дочь в Балхаше, и ей удалось перевести Нину в ФЗО при медеплавильном заводе. Но смириться с тем, что ее Ниночка станет заводской рабочей?.. Это при ее-то способностях!.. И сумела уговорить директора ФЗО отпустить дочь в балхашский техникум. Под предлогом того, что техники заводу тоже очень нужны, тот рискнул расстаться со своей ученицей.

В техникуме почти как в школе. Нина повеселела, быстро освоилась. И хотя никогда не задумывалась раньше над выбором профессии, тем более заводской, так бы и плыла по воле волн, не случись еще одно событие, которое повлекло за собой последующие.

Как часто бывает, жизнь неожиданно повернула совсем в другую сторону. Нашлось в городе несколько учащихся, которые сумели разными путями избежать массового призыва в ремесленное училище. И Горьковская школа аут же воспользовалась возможностью открыть девятый класс - для школы весьма важное событие. Эту радостную весть принесла мама, она уже и с Натальей Павловной договорилась, чтобы Нине разрешили посещать школьные уроки. Нина так рада,

готова горы свернуть. Но разрываться на два «фронта» куда труднее, чем думалось. Сбегала то с уроков, то с лекций, готовиться не успевала, оценки опять посредственные, состояние угнетенное, полная неудовлетворенность. Домашние переживают за девочку: что делать? Екатерина Александровна посоветовала дочери: а что, если в наркомат просвещения написать? Мысль простая: не хочу быть техником-металлургом, с детства мечтаю стать врачом, как мама, и прошу разрешить мне учиться в школе. Но как же трудно составить гладкое и убедительное письмо в такую высокую инстанцию! А мама все придирается, заставляет в который раз переписывать. Нина готова разреветься, бросить эту глупую затею - никто ведь и не ответит ей...

Каковы же были удивление и радость, когда через месяц она получила внушительный пакет с печатями - ей разрешают перейти в школу! Вот так и стала опять полноправной школьницей и даже, на короткое время, местной знаменитостью: событие для маленького города необычное - какой-то девчонке нарком ответил.

Училась хорошо. Увлеклась и математикой, и физикой, и с химией справилась, так что и не знала сама, врачом ли станет или, быть может, инженером. Жизнь подскажет.

В 1944 году, после успешного окончания школы, устремилась всей душой в Москву. И некоторые подружки туда же собрались. Так неудержимо захотелось снова увидеть родные места, отца, родню, старых друзей, соседей. Словом, в детство вернуться!.. Даже возможная разлука с басинькой, мамой вроде и не печалит, на второй план отошла. И только при расставании, когда все стояли грустные около московского вагона на станции Бертыс, Нина вдруг горько расплакалась. В этих слезах смешалось все - и боль разлуки с близкими, и прощание с Балхашом, к которому так прикипела душой, и расставание с уходящей юностью, мучительно тяжелой и все же дорогой... Но села в вагон, тронулись, и душа уже летит впереди поезда - туда, туда, к родным берегам.

Встреча с Москвой ошеломила, однако была совсем не такой романтичной, как представлялось издали. После первых счастливых объятий Нина почувствовала вдруг, каким далеким стал ей за годы разлуки отец. Приходилось заново привыкать друг к другу. Хорошо еще, что жил он одиноко и никто не мешал их постепенному сближению. Встречи с родными, хотя и радовали, вовсе не походили на по-

военные. Все озабочены, живут трудно, везде так ярко видны и слышны приметы войны. И жизнь в Балхаше стала казаться мирной, спокойной, вроде бы даже сытнее, чем здесь.

Встречи с друзьями и вовсе не получилось. Когда ехала в Москву, воображала, как соберутся вместе: столько воспоминаний, рассказов о пережитом... Все оказалось куда прозаичнее. Первое время вырваться не могла: дела по устройству, встречи с близкими, многое посмотреть хотелось. И порыв как-то ослаб. Но все же поехала взглянуть на родные места. Даже сердце екнуло при виде знакомого дома. Но как же изменилось все!.. Дворик их показался таким крошечным, непохожим на огромный мир детства.

Немного стесняясь, зашла к соседям. Те не сразу и узнали, удивились. Холодно полюбопытствовали, как да что, и о своих горестях жаловаться стали - война... Ушла разочарованная.

С подругами не лучше: одну не застала - на работе; хорошо, хоть Таня Церевитинова дома оказалась. Как она изменилась, совсем взрослая! Учится в химическом техникуме, два курса осталось. Нина напомнила ей, как хотели вместе поступать, как цветы осенью 41-го в школу таскали. Но Таня не откликнулась душой, сказав только: «Да, было...» Нина спросила о школе, подружках. Та почти ничего не знает - не была, не интересовалась. Слышала только, что в Москву вернулся еще кое-кто, а Борис Николаевич, говорили, на фронте погиб. Известие поразило, перед мысленным взором Нины сразу всплыл их худощавый энергичный химик. Не верилось, что его больше нет на свете. Невольно вырвалось: «Кто тебе сказал?» - «Не помню точно: встретила как-то Варю, потом Зину...» - «Как Варюша-то? — тут же перебила Нина. - Где она?» - «Я и не спросила - так, перебросились парой слов.» Разговор явно не вязался, и Нина поспешила уйти. Расстались без сожаления - прошлого не вернешь. И желания повидать родную улицу, подружек больше не возникало. Институтские заботы и вовсе оттеснили в дальние кладовые памяти довоенное детство. Началась новая московская жизнь.

Как ни странно, прежнее намерение - стать врачом - вдруг улетучилось. То ли соклассница балхашская увлекла, то ли повлияло пристрастие к математике и физике, появившееся в последний год учебы, но только Нина решила вдруг поступать в Бауманское высшее техническое училище. Затея удалась, и первое время она с такой гордостью сообщала всем,

в каком знаменитом вузе учится. Однако орешек оказался слишком твердым и невкусным. Начертательная геометрия, черчение, высшая математика, вузовская физика показались такими скучными, непохожими на школьные предметы. Нагрузки непомерные, ничего не успеваешь. И к весне созрело твердое решение расстаться с училищем. Вздохнула с облегчением и стала готовиться к поступлению в медицинский.

Осенью сдала успешно экзамены в первый медицинский институт и с удовольствием окунулась в куда более близкую и понятную среду. Училась легко, с огоньком, через 5 лет стала московским врачом.

Мама и басинька писали регулярно, даже деньги присылали на мелкие расходы, пока Нина училась. В первый год разлуки она тосковала о них невероятно, порывалась поехать в Балхаш летом 45-го. Но мама в письмах предостерегала: ни в коем случае, а то получится как с ней. Подробнее объяснить не рисковала - письма вскрывали, но Нина прекрасно понимала намеки. Так и не поехала, постепенно отвыкала от родных, довольствовалась письмами.

После смерти Сталина появилась надежда на ослабление режима спецпоселения, и Екатерина Александровна начинает хлопотать о разрешении поехать в отпуск на родину. В 1955 году областное управление МВД предоставило ей наконец-то такую возможность.

Одиннадцать лет не видеть дочери! Какая трогательная была встреча, Екатерина Александровна так плакала... Со слезами вырывалась накопившаяся на душе горечь разлуки и радость свидания с дочкой, милой родиной.

Поселилась у бывшего мужа, который встретил ее дружески, по-родственному. Тут же поспешила на Лубянку - сдать документы. Там взглянули на разрешение подозрительно, однако отпустили с миром: это не к нам, идите в районную милицию. И тут долго вертели паспорт, справку, расспрашивали. Чувствовалось недоумение: как это выпустили вас из таких мест, гражданочка?.. Начальник убрал документы в стол - до отбытия.

Ездила по родным, знакомым. Свой дом, конечно, навестила. Ах как душа саднит - когда-то жила здесь, теперь чужие... У соседки увидела свой диван, еще какую-то мелочь — сама ведь раздавала на сохранение. Какая наивность! Виду не подала, но стало неприятно: столько дорогих воспоминаний связано с каждой вещью, а для других это просто деревяшки. Грустно...

В поездках по Москве стала замечать рядом одного и того же невзрачного типа. Какая дикость, приставили-таки сексота! Пришлось терпеть эту тень до самого отъезда. Даже на вокзале увидела знакомую фигуру в шляпе - «провожал». Смешно, право, словно игра детская. Пребывание в столице использовала для подачи заявления о реабилитации. Надоумили родные из Солнечногорска. «Ты ведь русская! Как же так?.. Непременно подай», - горячо убеждала двоюродную сестру Юля.

Сидели опять все вместе, на той же веранде, что и тогда, осенью 41-го. Нина за важными разговорами как-то даже упустила этот «исторический» момент, о котором так мечтала девчонкой. Может оттого, что за годы учебы уже бывала тут. Да и не воскресишь, не вызовешь вновь по заказу ощущения далеких лет.

Совету родни Екатерина Александровна последовала и записалась на прием в комиссию по реабилитации. Чем черт не шутит, вдруг... Сколько людей с такими же упованиями дожидались в коридоре своей очереди! Из разговоров узнала, что беседуют следователи вежливо, многим уже помогли вернуться и записаться в очередь на жилье. Это обнадеживало. Ждать пришлось долго, даже раздражаться стала. «Ну чего они там рассиживают? - думала она. - Подал заявление, пояснил в двух словах - минутное дело...»

Массивная дверь бесшумно открылась, наконец, и перед ней. Моложавый мужчина в строгом синем костюме поднялся навстречу из-за большого стола и, ответив на приветствие, любезно предложил сесть. Слушал посетительницу очень внимательно, не перебивая, и Екатерине Александровне захотелось рассказать о том, как много пришлось пережить - совершенно несправедливо.

Как только она прервала свои излияния, чиновник заметил: «Выражаю Вам свое сочувствие, но обнадежить пока не могу. Мы сейчас занимаемся персональными делами тех граждан, кто был несправедливо (ошибочно, поправился он) осужден. А Ваше дело, думаю, в ближайшее время будет решено правительством в общем плане». Сообщая эту приятную для посетительницы новость, следователь щедро улыбнулся.

- Но у меня же особый случай, я рассказывала... - прервала Екатерина Александровна «благодетеля».

У того улыбка как-то криво сползла с лица, и уже официальным тоном, но все еще вежливо он ответил:

- Да-да, заявление Ваше мы рассмотрим самым тщательным образом и по официальным каналам известим Вас.

- У меня тут дочь в Москве! - сама того не ожидая, выпалила Екатерина Александровна, едва услышав про «официальные каналы». Тут же осеклась и попыталась исправить неосторожное признание: - Понимаете, мы с мужем в разводе, дочь с ним живет. Можно, она за ответом придет? - добавила робко, видя перемену в настроении визави.

- Ну что же, очень даже хорошо, - милостиво согласился чиновник, слегка помедлив. - Это безусловно ускорит дело. Очень хорошо, - повторил он и встал, давая понять, что пора и честь знать. - До свидания!

И поняла Екатерина Александровна: рассчитывать ей особо не на что. С горьким чувством покидала Москву - только строчки писем и будут опять единственной ниточкой, связывающей ее с дочерью...

Предчувствие не обмануло: хотя в начале следующего года режим спецпоселения с немцев сняли, ни о каком возвращении в Москву не могло быть и речи. Какое там!.. В комендатуре знакомили с постановлением о том, в каких городах им нельзя проживать, и требовали непременно подтвердить подписью отказ от претензий на возвращение. Екатерина Александровна с матерью отказались подписываться из принципа, но что это меняло - так, жест пустой.

Каково же было изумление и ликование наших балхашских изгнанниц, когда письмо Нины обрушило на них неожиданное известие: «Мамочка! Басинька! Ур-ра!.. Вам разрешили вернуться в Москву, приезжайте скорее!!!» Из сумбурного рассказа на нескольких листах можно было восстановить последовательный ход невероятных событий.

Встреча в Москве и новое расставание с матерью так разбередили душу, что Нина отчаянно захотела вырвать, наконец, из неволи дорогих ей людей, и стала то и дело наведываться в комиссию по реабилитации. Чаще всего разговаривал с ней довольно молодой и симпатичный следователь. Сначала не выделял ее из бесконечного потока просителей и отделывался сухой дежурной фразой: «Заявление Ваше еще не рассмотрено, зайдите попозже». Приходила снова и снова. Следователь стал узнавать ее, мило улыбался, но встречал теми же словами - мол, не рассмотрели еще.

Ускорила ли она своим упорством движение заявления матери или просто подошел черед, но однажды он, усадив ее напротив себя, стал мягко, словно бы даже виновато объяснять девушке, что заявление он, наконец, изучил и, хотя официального решения по нему еще нет, он не видит оснований для положительного ответа.

-    Маму Вашу не подвергали суду, а - как и всех немцев — пересе лили в связи с войной по решению правительства, - он заглянул в блокнот и назвал номер и дату документа. - Ее никак не внесешь в списки реабилитированных.

- Но она же русская! Могла бы и не поехать, - принялась Нина горячо убеждать следователя.

- Мне очень хочется Вам помочь, - прервал он. - Но подскажите что-нибудь такое, за что я смог бы зацепиться.

- Не знаю... - неуверенно протянула Нина.

- Вот и я не знаю, - развел тот руками.

Чувствуя, что сейчас лопнет, оборвется тонкая ниточка сочувствия и все будет кончено, Нина торопливо заговорила, продолжая по инерции уже высказанную мысль:

- Мама добровольно поехала - только потому, что не хотела бабушку мою старенькую отпускать одну так далеко...

Следователь вскинул голову.

- А сколько бабушке было лет?

Нина ответила.

- Шестьдесят шесть? — повторил он. - Так, значит, она была на иждивении?..

- Конечно, - ухватилась Нина за спасительное продолжение разговора, - мама работала, а басинька... бабушка то есть, была домохозяйкой.

- Тогда вот что. Идите в ваше домуправление, возьмите там справку, кто был у вас ответственным квартиросъемщиком. В справке пусть укажут, кто находился на иждивении у квартиросъемщика и возраст иждивенцев. Печать обязательно требуйте и подпись начальника. Все поняли?

- Да, я запишу сейчас.

- Если возникнут трудности, сошлитесь на нас, это поможет. Или позвоните мне. Будет справка - попытаюсь помочь Вам. Желаю успеха.

Нина не знала, как и благодарить этого замечательного человека, даже горло перехватило. Просипела что-то и бросилась вон, словно боясь опоздать в указанное место.

К счастью, все нужные документы были целы. В домуправлении их кооператива даже басиньку все еще помнили и рады были помочь ей.

На другой день, захватив справку, Нина опять полетела к своему покровителю. Делу Екатерины Александровны Смирновой был дан надлежащий ход, и завершилось оно признанием незаконности ее выселения из Москвы. А вскоре балхашская комендатура вручила ей официальное решение «органов» по ее делу. Можно возвращаться в Москву! Но как же мама?..

- Чего Вам волноваться, - успокоил комендант. - Ограничения с нее сняты, а прописать мать к дочери обязаны.

И начались предотъездные хлопоты. Сборы были такими радостными! Приходили попрощаться друзья - и помогли собраться, и проводили. Завидовали по-доброму двум счастливицам. Собственно, в Балхаше подобные разрешения получили многие, но то были «политические» - жертвы пресловутой 58-й статьи. А вот среди выселенных немцев это был единственный случай.

К неволе так привыкли, что до последнего момента в глубине души все вроде бы червячок сомнения шевелился: не задержат ли?..

Когда поезд тронулся, поплыли назад фигурки провожающих, и с тихой болью стали рваться паутинки живой связи с городом, который надолго приютил их. Мать с дочерью обнялись вдруг в едином порыве - в Москву едут, в Москву!..

Подъезжая к родным местам, все глаза проглядели, особенно басинька. Леса, деревеньки родимые, поля в сочной зелени - боже мой!.. Это самому пережить надо, чтобы понять их состояние.

Хотя поезд намного запоздал, родня не разбежалась, встречала кучно. Объятия, слезы, восклицания: «Катя!» - «Юля!» - «Ниночка!»...

Поселились недавние изгнанницы в двухкомнатной квартире отца Нины. Прописали их безо всяких преград - басиньку, правда, немного позже, чем дочь. Это и понятно. И получилась снова как бы полная семья, будто и не было ни развода, ни многолетней разлуки. Отец Нины воспользовался ситуацией и попытался возобновить прежние отношения с женой. Увы! Годы между ними, возраст, в сущности - целая жизнь... Пришлось Екатерине Александровне с матерью комнату снять.

А у Нины свои проблемы. Еще до приезда матери попала она в водоворот первой любви. Нерастраченные чувства настолько захватили, что она не сомневалась ни в чем. А у избранника была семья, хотя он уверял, что вот-вот разведется с женой. Банальная история: Нина узнала, что он под видом командировок часто ее навещал. Ни минуты не захотела оставаться рядом с обманщиком, даже слушать не стала. А уже была в положении.

В 56-м родился Сережа, только успевай поворачиваться. А тут еще отец болеть начал. Не раз Балхаш вспоминала - как хорошо было, когда училась в школе: жили все рядом, без суеты.

Года через три отец умер, и Нина осталась хозяйкой в его квартире. К тому времени и мать уже получила однокомнатную квартиру. Решили обменять обе площади и съехаться - одной-то Нине с ребенком трудно, да и о будущем подумать надо. Вот так и очутились в трехкомнатной квартире четырехэтажного дома, напротив ныне метро «Академическая». Кухня крошечная, но все равно радовались: опять вместе, и очень похоже на то, как жили на Соколе до войны. Да и шкафчик их оттуда напоминает о прошлом. Милый постаревший шкаф!.. И он вернулся с ними из ссылки - не бросать же верного спутника всей их нелегкой жизни.

Зажили дружно; лепились вокруг Сережи, с родней общались. Любовь к гостям так и сохранилась у Нины с детства, привечала всех охотно.

Приехала в гости и мамина подруга по Сенокосному, Маргарита Вильгельмовна - «Марго». Екатерина Александровна все эти годы переписывалась с ней - разве забудешь казахстанских друзей. Судьба у нее не радостная: муж, с которым, казалось, так дружно жили, оставил ее, уехал в Харьков, женился там. Из Караганды Марго подалась с матерью в Омск - они родом оттуда. В Москву приехала друзей, родню повидать, купить кое-что, в театр сходить. Сколько воспоминаний всколыхнулось, даже слезы у всех!.. Басинька старенькая совсем, у нее и вовсе глаза мокрые; разволновалась, устала быстро, пришлось уложить ее в постель, хотя и протестовала. А уж Екатерина Александровна, Нина, Марго засиделись за полночь.

С той поры почти каждый год гостила Марго у подруги. В 89-м последний раз приехала - восемь десятков за плечами. В живых уже ни басиньки, ни Екатерины Александровны не было. Нинина бабуш-

ка умерла в 61-м, а мама - в 84-м. Обеим за 80: басиньке четырех лет не хватило до девяноста, маме - семи. Похоронили в Солнечногорске, милом их сердцу - как завещали.

Побывав у Нины в 80-е годы, я узнал, что у нее уже две внучки выросли, навещают ее часто, сын - физик, кандидатскую защитил. Сама она несколько остепенилась и больше не колесит в отпуск по всей стране. Но по-прежнему равнодушна к быту, рвется к чему-то возвышенному. И работа как раз такая: посылают дежурным врачом по театрам, где только не перебывала.

С началом перестройки окунулась эмоциональной душой своей в общественную круговерть. Этим и живет.

Последний раз мы виделись с Ниной в печальные осенние дни 2001 года - хоронили общего нашего друга, Клавочку Багрову. Как она рвалась, бедная, на родину - каждый год приезжала из Киева похлопотать о возвращении в Москву. И упорством своим добилась-таки в 1992 году, через правозащитное общество «Мемориал», признания незаконности её выселения в Казахстан.

Какие надежды всколыхнулись, когда поставили в очередь на московскую квартиру. Казалось, вот-вот и она москвичка. Но проходил год за годом, а ни какого проблеска - одни отписки: «В районе, из которого Вас выселили, пока нет жилищного строительства».

«Успела» и инсульт перенести, и брата Костю похоронить в Киеве, а ожиданию конца и края не видно. В отчаянии бросила в 1998 году киевскую квартиру и в свои 80 лет приехала в Москву. Куда?.. Брат Иван с женой совсем старые, да и тесно у них - всего одна комната.

Выручила, как всегда, Нина. От неё и писала во все инстанции - дайте хотя бы умереть на родине. В ответ равнодушные казённые письма. И решила однажды:

- Всё! Хватит!.. Наглотаюсь завтра таблеток и - прощай жизнь...

А наутро звонок:

- Приезжайте ордер смотровой получать.

Даже слёзы из глаз брызнули...

- Ну как ты думаешь, - спрашиваю удивлённо, - что же помогло?

- Не знаю, - пожимает плечами. - Это от Бога, думаю.

Мы с женой сидим в её прекрасной квартире на втором этаже. Просторная прихожая: кухня - целая комната столовая; застеленная лод-

жия. А какие виды открываются - рощи, леса... Окраина Москвы, до метро «Ясенево» минут пятнадцать на автобусе. Живи - и радуйся.

Клавочка прямо-таки ожила. Родных приглашает, друзей. Хозяйкой, наконец, почувствовала себя снова, москвичкой настоящей. Племянник постоянно приезжает, опекает ее, обустраивает. Только бы жить да жить...

Да поздно, увы, счастье пришло. Второй инсульт, случившийся в декабре 2000 года, подкосил окончательно. Побарахталась месяцев восемь, все еще надеясь подняться. И поднялась было, ходить понемногу стала. Но сил на жизнь уже не хватило.

И стоим мы с Ниной в горестном молчании над свежей могилой. Теперь уже навечно вернулась изгнанница в родную землю. Пусть же пухом будет она для бедной страдалицы!

Но как же горько сознавать,

Что больше никогда

Ее молчания печать

Не разорвут уста.

Не встретит нас ее живой,

Веселый голосок,

На стороне ее родной

Лишь холмик невысок

А сколько таких холмиков и вовсе на чужбине затерялось — В Казахстане, Сибири, Средней Азии!.. Обильная жатва бесчеловечной политики репрессивного государства.