В период, предшествовавший аресту меня и обвинению в участии подготовки свержения Советской власти, я служил в Северокавказском Крайисполкоме, позднее переименованном в Орджоникидзевский.
Работая военным инструктором второго секретариата Крайисполкома я занимался мобилизационно-оборонной деятельностью совместно с Мобокругом Орджоникидзевского края (начальником Мобокруга был полковой комиссар Шосиков Павел Матвеевич, его заместителем - комиссар корпуса Гудков). Вторым ответственным секретарем Крайисполкома, возглавлявший 2-й секретариат, был Устинов Сергей Александрович.
В мои обязанности входили учет военных ресурсов, оказание помощи райисполкомам и горсоветам края в составлении мобпланов и проверки их на местах. Кроме того, мне было поручено совместительство заведующего секретной части Крайисполкома.
В летний период 1936 и 1937 гг. по два месяца я работал начальником агитбригады по обслуживанию допризывников по районам края.
В первых числах августа 1937 года я был направлен в командировку в районный центр село Петровское (ныне Светлоград) по проверке мобплана и обсуждению вопроса о мобилизационной готовности. Здесь же я был арестован по телеграмме начальника КрайНКВД Булаха. Мне удалось в райотделе НКВД увидеть текст телеграммы: «Задержать В. В. Скляренко, где это возможно». Через три дня заключения в местном отделении меня с усиленным конвоем отправили в Ставрополь, в краевое управление НКВД.
Без предъявления обвинения меня препроводили в КПЗ. Это была конюшня Ставропольского ИТК, в которой я провел в заключении полтора месяца. Затем меня перевели в КПЗ, вблизи железнодорожной станции Ставрополь. КПЗ располагалось в бывшем холодильнике мясокомбината, разделенным на два помещения, с каменными стенами и цементным полом. В каждом содержалось по пятьсот заключенных. По истечению определенного времени некоторые заключенные покидали КПЗ (по этапу в Сибирь или приговоренные военной коллегией Верховного суда к высшей мере наказания - расстрелу за контрреволюцию по ст. 58 УК). Взамен выбывших, в камеру бросали новых, ровно столько, чтобы в камерах находилось по 500 человек, для удобного подсчета.
Из кого состояли заключенные, имевшие прозвище «враги народа»?
Это были председатели райисполкомов, сельсоветов, колхозов, директора совхозов, учителя школ и другие представители сельской интеллигенции.
Коротко расскажу об условиях пребывания в этом КПЗ: никаких нар, не было даже соломы. Заключенные спали прямо на цементном полу, в зимнее время, тесно прижавшись спинами друг к другу. За время моего пребывания в течение восьми месяцев не было ни одной прогулки по двору. Пища состояла из 400 граммов хлеба, черного и сырого и чашки похлебки, называемой баландой. Заключенные обросли бородами, от укусов блох и вшей, которые развелись в неимоверных количествах, на теле заключенных появились расчесы и раны.
Допросы проводились, как правило, по ночам. Днем спать не разрешалось. Особенно тяжело было смотреть на заключенных, вернувшихся после допроса с применением пыток. Мы оказывали им помощь, ободряли их. На допросах требовали одного, сознаться в контрреволюционных деяниях, о которых и сам заключенный не подозревал. Следователи писали в протоколах допросов обвинения и требовали полного признания своей вины. Тем, кто отрицал свою вину, применяли пытки, широко распространенные в те времена. Кто не выдерживал варварских условий, погибали. Каждый день умирало по 8-10 человек, преимущественно пожилого возраста.
Невозможно в кратких словах описать то ужасное время, которое пришлось пережить. Но о нескольких случаях я должен рассказать. Помню старика - железнодорожного сторожа. Его обвинили в том, что он готовил крушение поезда, в котором, якобы, ехал в Ставрополь сам Сталин. Абсурдность этого обвинения очевидна. Сталин никогда в Ставрополь не ездил и не собирался ехать, но от несчастного старика требовали на допросах признания, угрожая расстрелом. Старик на допросе умер.
Умерших подносили к воротам камеры, утром подъезжала грузовая машина и трупы вывозились в неизвестном направлении. Родные никогда не узнают место погребения.
Среди заключенных был наборщик краевой типографии. Его обвиняли в шпионаже, что он пять раз ездил в Польшу для передачи секретных сведений. На допросах его били кулаками в живот. Однажды его вызвали на допрос, и он больше в камеру не вернулся.
Бывшего председателя Туркменского райисполкома, я хорошо запомнил его фамилию - Садыков, тоже обвинили в контрреволюции. На допросах он отказывался подписывать протокол, и тогда следователи путем обмана убедили, что его не расстреляют, а отправят по этапу в Сибирь на пять лет. Садыков согласился подписать обвинительное заключение. Через пять дней за ним приехал «черный ворон» и его увезли. Потом мы узнали, Садыкова расстреляли. Подобных примеров расправы над «врагами народа» можно приводить бессчетное количество раз.
Когда начались зимние холода, люди в камере замерзали. В одну из таких ночей, в камеру вошло несколько человек. Начальник КПЗ Сухачев представил заключенным московскую комиссию, и я узнал в лицо председателя комиссии Андреева Андрея Андреевича, члена политбюро ЦК партии. В тот же день эту страшную камеру закрыли, а нас перевели в Ставропольскую тюрьму, где я еще провел почти три месяца.
На первый допрос меня вызвали после восьмимесячного заключения. Я узнал, в чем меня обвиняют. Оказалось, что существовала группа, готовившая восстание против советской власти. Она якобы состояла в большинстве из казаков станиц Боргустанской и Бекешевской. Мне даже на следствии уготовили должность в этой «преступной группе» - начальник боевого питания, и будто я развозил для сформированного отряда патроны и гранаты, используя мои служебные командировки с агитбригадой Крайисполкома.
Я перенес 12 допросов, слышал от следователей угрозы, что меня расстреляют, если я не признаюсь и не подпишу обвинительное заключение.
К исходу лета 1938 года, на одном из последних допросов мне сказали, что выпустят на свободу под подписку о невыезде, покуда не закончится следствие по всей преступной группировке, в которую я вхожу.
Пробыл я в заключении около года. Меня еще целый год вызывали из Пятигорска, где я жил и работал, на допросы в КрайНКВД, но уже в качестве свидетеля. Я давал показания по существу различных обвинений членов пресловутой «группы», которые по-прежнему находились в заключении.
Мои показания привели к освобождению из заключения пробывшего там более года второго секретаря Крайисполкома, непосредственного моего начальника - Устинова Сергея Александровича. Его подвергали многочисленным пыткам на допросах.
Нас судили не «тройке» - так называлась военная коллегия Верховного суда СССР. И всех нас спасла находчивость Устинова. Теряя сознание во время применения пыток, нашел в себе силы и вместо своей подписи вывел слово «ложь». Следователи не заметили, а военная коллегия вынуждена была направить дело на доследование. Почти после годичного разбирательства обвинение распалось, и мы избежали той участи, которую нам готовили следователи.
После освобождения Устинов приезжал в Пятигорск, чтобы отблагодарить меня за объективные показания по нашему делу.
Трудно вспоминать тяжелые времена, которые пришлось пережить нашим людям, но в памяти нашего народа останутся эти черные дни, гибель невинных людей, ужасы ставропольских застенков.