Симани Вольдемар Нафанаилович

репрессирован 20 ноября 1935 г.,

реабилитирован 30 января 1959 г.

Родился я в семье учителя. В 1930 году окончил немецкую школу с педуклоном. По решению Крымобкома ЛКСМ был направлен на работу в школу в качестве учителя.

Еще в 1927 году вступил в комсомол (это была первая немецкая комсомольская ячейка в Крыму). В 1930 году как один из лучших юнкоров был отозван ЦК ЛКСМ Украины из школы и направлен на работу в газету.

В марте 1935 г. получил письмо от отца, который был директором Северо-Кавказской школы механизаторов. Он писал, что его сняли с работы и раскулачили . Забрали самое ценное для него -книги (отец работал учителем с 1909 года и собрал для работы большую библиотеку). С матери даже валенки сняли. Записали моего отца в "кулаки" на основании какого-то лживого письма из Крыма, в котором сообщалось, что в период 1922-1925 годов он работал в селе в Крыму и имел много лошадей и коров. После того, как родителей почти раздели, председатель сельского Совета лично ходил в шубе, конфискованной у отца, а шуба эта досталась отцу еще от моего деда.

Несмотря на то, что в 1929 году при проверке социального состава ВЛКСМ ко мне не было никаких претензий, я отнес письмо о раскулачивании моего отца в свою комсомольскую ячейку при Нацмениздате в г. Харькове, чтобы в мой адрес не

было никаких обвинений, что я что-то утаил. Но там "пришили" мне скрытие соцпроисхождения и сразу же исключили из комсомола. Я написал письма-заявления в разные инстанции и стал ждать ответа. Так и не дождавшись ответа из ЦК ВЛКСМ о восстановлении меня в комсомоле, я был арестован. Это произошло 20 ноября 1935 г. Мне предъявили обвинение по статье 58 (пункты 10,11),

Оказалось, что в один день в г. Харькове арестовали сразу 12 человек - ответственных работников газет ЦК партии и комсомола Украины, редактора издательства, неминспектора Наркомпроса и двух известных профессоров с мировым именем, специалистов по немецкому языку и литературе из Одесского немпединститута. Из всех перечисленных, в том числе и меня, хотели слепить "немецкую контрреволюционную организацию, захватившую всю массово-политическую работу среди немецкого населения Украины в свои руки." В то время на Украине было 500000 немцев, 7 национальных немецких районов, десятки немецких техникумов, средних школ, немецкий пединститут в г. Одессе.

После четырех дней допросов подсудимых и "свидетелей" приписываемая нам "организация" развалилась как карточный домик. Заместитель редактора газеты, в редакции которой я работал, столько наговорил на себя и всех нас, что сошел с ума, и его отправили в психиатрическую больницу, остальных - на переследствие. Судила нас спецколлегия областного суда. "Свидетели" наговаривали на нас разную чепуху.

Допросы вели в основном ночью с перерывами на 1-2 часа. Это выматывало до изнеможения. Люди были готовы подписать все, что угодно, чтобы кончилось это издевательство.

После суда (если это можно назвать судом) нас, 5000 человек, в невероятной тесноте пароходом отправили на Колыму.

Сначала мы жили в палатках при морозах 40-50 градусов и больше. Работали на лесоповале, корчевке пней. Потом попал на распиловку леса. Питание в лесу мы получали сухим пайком и бригадой сами варили. Кормили в зависимости от выполнения нормы. Помню, что крупу выдавали в таком количестве: 33 грамма, 66 граммов, хлеб - 400 граммов, 600 граммов, 700 граммов. Сейчас приходится удивляться, как мы выдерживали при таком питании, плюс мороз 40-50 градусов и непосильный физический труд. В жизни, на воле, я никогда не видел, чтобы можно было ворочить такие бревна.

Приходилось работать и на строительстве различных объектов. И вот в одну из ночей 1938 года нас (15 человек, в основном

из интеллигенции) вызвали на допрос, предъявив смехотворное обвинение: антисоветская агитация и восхваление царского самодержавия среди заключенных и вольнонаемных. Где, когда и с кем конкретно - никаких «фактов. Нам раздали всем листы бумаги, на которых сверху было написано обвинение, затем чистое место, а внизу слово "подпись". Позже я сам дивился своей храбрости, но в тот момент я перечеркнул весь лист и подпись свою не поставил. Из пятнадцати человек так сделали только двое: я и заключенный Киселев. Всех остальных, 13 человек, отправили из зоны. Среди них был профессор Флоренский из Ленинграда (по его учебнику ботаники мне приходилось учиться в школе).

Освободили меня в 1939 году. Но я оставался работать на Колыме. Когда началась война, мне, как немцу, было не просто. Я подал заявление, чтобы меня отправили на фронт добровольцем.

Осенью 1942 г. пришла телеграмма из Магадана: в 24 часа рассчитаться и явиться в военкомат. В совхозе меня провожали на фронт. Но когда я прибыл в военкомат, оказалось, что меня мобилизовали в трудармию. Здесь собрали немцев, финнов, цыган и повезли в тайгу на разные работы. Пришлось работать забойщиком, бурильщиком.

В 1944 году меня назначили временно на хлеборезку, где хранилась мука. По характеру доверчивый, я, отпуская муку пекарю, записывал на дверях, сколько выдал, и только в конце месяца мы выписывали фактуру. Доверие мое меня же и подвело. В очередное оформление фактуры пекарь отказался от получения нескольких мешков муки, и у меня получилась недостача. А оценивалась тогда мука коммерческой стоимостью - 100 рублей за килограмм. Я попал под суд Военного трибунала. Несмотря на все выступления в мою защиту (за меня заступился даже начальник рудника), я получил 10 лет лишения свободы. Правда, меня никуда, в другую местность, не отправили, а перевели там же в лагерь. Здесь уже пришлось хлебнуть в полной мере: в результате невыносимого тяжелого труда заболел, перенес операцию. И все-таки я не переставал верить в справедливость. Это помогло выжить.

В 1951 или 1952 году оперуполномоченный вдруг вызывает меня на допрос. В присутствии приехавшего майора из Магадана на меня хотели "повесить" новое обвинение: разговоры, опорочивающие власть. Я сказал: "Что хотите делайте со мной — третий срок я не возьму на себя". Потом майор, поговорив еще со мной, очевидно, поверил в мою невиновность. Меня оставили

в покое. После 12 лет лагерей и двух лет трудармии я освободился.

Поражаюсь, как удалось выжить. Помню, еще в 1936 году в тюрьме, когда работало уже "особое совещание", в коридорах стояли огромные очереди. Люди, не успев зайти в кабинет, где заседала "тройка", выходили уже со сроками - 5, 8, 10 лет. Не имея основания для осуждения, в НКВД создали свой кодекс - литерный: сроки давали за

КРД - контрреволюционную деятельность,

КРА - контрреволюционную агитацию,

АСА - антисоветскую агитацию,

КРЦД - контрреволюционную церковную деятельность,

КРТД - контрреволюционную троцкистскую деятельность и т.д.

В Харьковской тюрьме сидел со мной специалист, построивший первый завод синтетического бензина в Кузбассе. Ему дали 5 лет за "подозрение в шпионаже".

Помню, прибыли мы этапом во Владивосток. Заключенных вызывают из строя и просят назвать сроки и статьи. Оказалось, что многие (в основном рабочие и колхозники) не знают свои сроки и статьи.

После освобождения, в августе 1953 года, я разыскал своих родителей (отец работал завучем в Жолкудукской средней школе) и вернулся к ним.

30 января 1959 г. Верховным судом Украины я был реабилитирован.