МУЗЫ В СНЕГАХ^¹

Мои первые детские воспоминания связаны с маленьким сибирским городам Енисейском, хотя местам рождения записан печально известный Магадан. Естественно, что оба этих так далеко находящихся друг от друга места были выбраны родителями не по доброй воле. Оба они родились в городе, расцветшем после того, как по территории северо-восточного Китая была проложена линия железной дороги, известная много лет как КВЖД. После ее продажи СССР Японии большинство населения Харбина верну/лось в Советский Союз. Среди них были и совсем молодые, незнакомые тогда между собой люди — мои родители.

* * *

Мой отец, Ананий Ефимович Шварцбург, с детства серьезно занимался музыкой. Заветной его мечтой была Московская консерватория. И вот 19-летним, подающим надежды пианистом (из класса профессора А. Николаева) он попадает в сталинскую мясорубку. Причина, правда, была веская: место рождения город Харбин, что автоматически позволяло обвинить его в шпионаже, антисоветских настроениях и прочем в том же роде. Шестнадцать лучших лет: с января 1938 года по 1954! Тюрьмы, этапы, ссылка... И лесоповал в сотнях километров от Магадана. Как и некоторых других, его спасло искусство. Однажды магаданские артисты, вернувшись из поездки по трассе, рассказали жене начальника Дальлага А.Гридасовой (известной как покровительница артистов), что в ее владениях обнаружился молодой пианист и пока он окончательно не отморозил руки, бывшие уже предметом особого внимания следователя Большого дома в Ленинграде (чтобы заставить музыканта подписать признание, достаточно было один раз защемить ему пальцы дверью), хорошо бы вытащить его в «столицу». Что и было сделано. Так папа оказался в знаменитом Магаданском театре, где был концертмейстером, солистом, а позже встал и за пульт оркестра, заменив погибшего друга Петра Ладирдо.

Не только коллегой, но и близким другом вскоре стал ему сосед по нарам режиссер Леонид Варпаховский. Да, после спектаклей и концертов, сменив фрак на телогрейку, надо было возвращаться в тюремный барак, за еще одну колючую проволоку. Как ни разбросала потом жизнь магаданцев, со многими из них папа продолжал поддерживать связь, гордясь своими друзьями, среди которых были, например, знаменитый артист МХТа Юрий Кольцов и известный еще с 1920-х годов художник Василий Иванович Шухаев. Мама моя, Инна Рудинская, тоже харбинка, и тоже по счастливой случайности попала в театр, в костюмерный цех, где заодно обшивала всесильную Александру Романовну Гридасову. Власть, которой она обладала, в моей детской памяти как-то связывалась с таинственными словами «дом Романовых». Кстати, надо отдать должное благородству моих родителей, навсегда сохранивших искреннюю благодарность этой женщине за все хорошее, что она делала для них. Да, она была частью системы, которая в конечном итоге отыгралась и на ней. Лишившись чинов и достатка, доживала она свои годы в Москве, не вылезая из нужды и болезней, прося помощи у своих же бывших зэков!

Магаданский период жизни папа всегда вспоминал с удовольствием. Он был молод, всеми любим и в творческой работе недостатка не испытывал. Помимо концертов на сцене театра, были поездки и по Магаданской области с бригадами разных составов (про культурное обслуживание помнили даже тогда и там!). Пианино, понятно, имелось далеко не в каждом лагпункте, так что подчас аккомпаниатору приходилось хотя бы отбивать на чем попало ритм для какой-нибудь опереточной сцены, о чем потом многие годы без смеха не могли вспоминать все участники представления.

В одной из таких гастрольных командировок участвовал известный болгарский музыковед Д.Гачев(отец популярного в 1990-е годы философа, искусствоведа и писателя Г.Гачева). Он играл на флейте в небольшом оркестре, которым руководил А.Шварцбург. Об этом эпизоде я узнала совершенно случайно. Приехав в середине 1980-х годов с бригадой артистов Красноярской филармонии в Абакан, я скуки ради купила в киоске вчерашнюю местную газету и там наткнулась на публикацию, в которой упоминались названные выше имена. Автор статьи был слушателем того, навсегда врезавшегося в его память концерта. Еще бы! За пять лет на колымском прииске им. Чкалова не то что живых артистов — газеты в глаза не видели.

Когда я еще не понимала, почему мои родители оказались в тех отдаленных местах, их жизнь в Магадане рисовалась мне сплошным театральным праздником: то ставилась «Травиата», то драматический спектакль с богатым музыкальным оформлением, то оперетта.

И действительно, после Магадана был лишь короткий период вольной жизни с поражением в правах, поэтому родители выбрали маленький грузинский город Кутаиси, где папе помогли устроиться преподавателем в местное музыкальное училище. Память о своем удивительном педагоге ученицы сохранили на всю жизнь, переписывались с ним. А одна из них, я хорошо это помню, потом специально приезжала повидать его в Кисловодск, где папа лечился уже в середине 1960-х.

Успешно начатая педагогическая работа была прервана полгода спустя. Власти добрались и сюда, до кавказской глубинки. Отец вновь был арестован, снова провел несколько месяцев в тюрьме, на этот раз в Тбилисской, где умудрился выучиться немного грузинскому языку. Оттуда вновь арестантским вагоном был отправлен на восток, до Красноярска, а затем на Север, на Ангару, куда и приехала позже мама со мной на руках.

Здесь творчеством, театром и не пахло. Впрочем, нет, это не совсем так. На маленькой клубной сцене в Енисейске, куда родителям чудом удалось выбраться из деревни Мотыгино, папа, собрав ссыльных и местную молодежь, поставил два музыкальных спектакля. Нужно ли говорить, каким событием стало это для утопавшего зимой в снегах старинного городка, приютившего в ту пору немало замечательных людей, среди которых были крупные ученые, музыканты, священники и раввины, белорусский поэт и жена Колчака...

Одной из самых неординарных личностей, с которой судьба свела и подружила отца в ссылке, был без сомнения музыкант из Латвии Филипп Осипович Швейник. По возвращении в Ригу он развернул бурную организационно-культурную деятельность, превратив республиканскую филармонию в одно из самых известных в стране и притягательных для столичных музыкантов мест их гастрольных выступлений. А пока что в Енисейске оба пианиста проводили грандиозные по масштабам города праздники песен на стадионе, сменяя друг друга то за роялем, то за дирижерским пультом. Вот строчки из письма, датированного 1952 годом: «Весь май ушел на подготовку к городскому празднику песни, который два раза откладывался и состоялся, наконец, 25 мая. Так как духового оркестра не удаюсь сколотить, то мне пришлось аккомпанировать общегородскому хору (500 человек), многим коллективам, а также дирижировать своим хором. Все это продолжалось 5-6 часов подряд, и у меня буквально руки вспухли в этот день».

Свою творческую энергию музыканты выплескивали чаще всего за роялем, музицируя в 4 руки. Вот отрывок из письма А.Шварцбурта от 10 февраля 1951 года: «Я вчера играл концерт Чайковского на вечере, который мы устроили в педучилище, — лекция-концерт о творчестве Чайковского. Был прочитан доклад. Затем исполнялись фортепианные миниатюра, затем пела одна певица (почтя настоящая): романсы, затем я играл Концерт в сопровождении моего коллеги (один рижский пианист). Не буду ломаться, а скажу, что я очень доволен хотя бы тем фактом, что я работал, что выучил никогда прежде не игранный мною концерт, да и тем, как его слушали и приняли. Так как зал у нас в училище крохотный, то для того, чтобы могли посетить концерт все учащиеся, придется повторять его в течение пяти-шести вечеров подряд».

Эту дружбу семьями, скорее напоминавшую родство, они оставили своим детям и даже внукам, которых им не суждено было увидеть.

Перечитывая старые папины письма, не перестаю удивляться, какую насыщенную духовную жизнь продолжали вести ссыльные, которых власть надеялась просто сгноить в медвежьих углах, подобных Енисейску. К сожалению, работа не всегда могла спасти — ведь время от времени руководителям то училища, то пединститута, то клуба приходилось, выполняя предписания сверху, увольнять «неблагонадежных» сотрудников. Тогда наступало отчаяние, которое не боялись доверить бумаге. «И как бы ни была кисла или сладка моя жизнь — надо молить судьбу — чтоб только не было хуже. А я только и живу в страхе за завтрашний день — это Вы не понимаете и не пытайтесь понять», — писал папа в одном из писем конца 1949 года.

Все же гораздо больше в письмах тех лет, и по сей день бережно хранимых в старой ленинградской квартир у Н.М. Субботовской, рассказов о поглощавших его творческих делах. Благодаря этому энтузиазму и энергии, а также коллективным усилиям профессионалов и любителей, при участии местной молодежи, не только уважительно относившейся к «врагам народа», но и с удовольствием поддерживавшей все культурные начинания, была поставлена опера. «11 апреля выпустили «Майскую ночь». Наконец-то! Вчера был последний, шестой спектакль. Успех большой. Все довольны» (из письма 1952 года).

Увидела в те годы сцена енисейского Дома культуры и красочную постановку детской оперы «Морозко».

Праздничные огни, пусть и клубной, сцены и повседневная жизнь — вещи, как известно, полярные. Но в те годы в забытом Богом (но не всевидящим оком Большого брата) Енисейске между театральным волнением, охватывавшим городской Дом культуры в дни этих спектаклей, и бытом их участников, была огромная пропасть. Позволю себе еще раз обратиться к.документальному свидетельству тех лет — письму моего отца (март 1950 г.): «Вы спрашиваете, что мне прислать? Самое нужное сейчас в связи с наступлением весны и дикой грязью, которая будет (Вы даже не представляете, что это за грязь), и с невеселыми перспективами — это резиновые сапоги, а без «Фауста» я вполне сейчас проживу».

Но неистребимый оптимизм все же брал верх, и уже в следующем письме можно вновь найти свидетельство неутомимой деятельности Анания Ефимовича на «культурно-просветительском» поприще. Так, краевая комиссия, посетившая педучилище, признала, «что во всем Красноярском крае нет такой постановки музыкального преподавания». По окончании проверки силами учащихся был дан концерт. «Пел хор, выступал вокальный ансамбль (8 девушек, поющих 4—5—6—7-голосые вещи), пели дуэты и квартеты (1-я картина из «Евгения Онегина»), один мой малый играл на рояле «Муз. момент» Шуберта и т.д.» Хочу заметить, что это было не музыкальное училище, а всего лишь педагогическое, где училась молодежь из самых глухих сибирских деревень. Не могу удержаться, чтобы не привести отрывок еще из одного письма, относящегося к тому же периоду енисейской ссылки: «Ездили в район группой в 4 человека (два актера, актриса-полупевица и я). Получил от поездки колоссальное удовольствие — дышал таежным воздухом, трясся на грузовике, мчался на виллисе, пересек Енисей и Ангару на глиссере. За три года я столько не смеялся, сколько за один день этой гастроли — так было много приключений, недоразумений и нелепостей в пути. Когда мы возвращались, то пришлось из-за отсутствия транспорта застрять в одном поселке. Решили дать концерт, заранее зная, что это будет величайшая халтура, т.к. там не было пианино. Я выступал в качестве... конферансье. Играли во

В 1954 году родителей реабилитировали «за отсутствием состава преступления». Но они уже не решились выезжать из Сибири и выбрали Красноярск, где им было суждено прожить остаток жизни.

Почти 20 лет А.Шварцбург был художественным руководителем краевой филармонии, пианистом -солистом, аккомпаниатором и лектором.

Его статьи регулярно появлялись в местной и центральной печати, он вел музыкальные передачи по телевидению и радио, устраивал музыкальные праздники и фестивали. За эти годы, несмотря на начавшее резко сдавать здоровье, он объездил с концертами весь необъятный Красноярский край. И не только с артистами местной филармонии, но выступал и с крупнейшими музыкантами Москвы и Ленинграда. Огромной радостью для него были концертные музицирования с Московским струнным квартетом им. Прокофьева: они много играли вместе в Красноярске и Норильске. Яркие сонатные вечера^¹ провел Ананий Ефимович с профессором Новосибирской консерватории скрипачом А.Амитоном, доцентом Московской консерватории О.Каверзневой. Эта яркая скрипачка по его приглашению принимала участие в великолепном концерте, посвященном 200-летию со дня рождения Бетховена. Этот праздничный вечер, прошедший в переполненном зале театра им. Пушкина в 1970-м году, стал тогда заметным явлением в культурной жизни города задолго до появления своего симфонического оркестра и оперного театра. Насколько я помню, помощь краевого управления культуры заключалось лишь в том, что разрешение на это мероприятие было выдано.

Однажды перед приездом на гастроли позвонил папе Яков Зак и предложил сыграть «Фантазию» Рахманинова в 4 руки. «Но я играю вторую партию, — сказал московский профессор, — если хотите, учите первую». Конечно, папа начал с волнением заниматься, выкраивая время среди заполненного до отказа делами дня. А вообще он мог, придя на концерт гастролера, а практически он слушал всех, без единой репетиции выйти на сцену и на равных сыграть, как было с известным скрипачом Э.Грачем, который неожиданно предложил Ананию Ефимовичу ни больше ни меньше, как «Крейцерову сонату» Бетховена! Это было в зале Дома офицеров, где тогда часто шли концерты именитых столичных музыкантов. Но, может быть, самая яркая страница этого периода — исполнение квинтетов Франка и Шостаковича с квартетом им. Бородина. И здесь нельзя не вспомнить еще одну его черту — скромность. Да, да! При всей яркости и неординарности, он умел трезво и с юмором взглянуть на себя. Так вот, когда «бородинцы» в один из своих приездов подарили ему свой буклет и он прочел в нем среди имен знаменитостей, игравших с квартетом, свою фамилию, — папа был потрясен и смущен таким вниманием.

Заканчивая этот очерк о своем отце, хочу привести отрывок из книги Льва Тышкова «На четырех струнах», написанной и изданной в начале 1990-х годов уже в Америке папиным двоюродным братом, с которым они вместе выросли в Харбине.

«Писать о Нане (так называли его с детства родные и друзья. — Примеч. авт.) непросто: слишком яркая, неординарная личность. Он всегда привлекал к себе всеобщее внимание, вызывал восхищение своим остроумием, выдумками и шутками. Судьба щедро одарила его талантами. Он был отличный пианист, поэт, рассказчик, карикатурист, импровизатор. В довершение ко всему — красив. Высокий, стройный, с копной черных волос, с серо-зелеными глазами, бровями вразлет, тонкими и абсолютно правильными чертами лица. Как-то особенно выглядела на нем одежда — изящно и элегантно».

Все пережитое, конечно, подорвало здоровье отца. Почти постоянно борясь с разными болезнями, он, тем не менее, стал одним из ведущих деятелей культуры не только города, но и Красноярского края, правда, кроме почетных грамот и значков ничего не получивший и не дождавшийся официального признания за свои заслуги.

Добавлю еще, что ведущие московские музыканты, профессора Московской консерватории незадолго до папиной смерти по своей инициативе написали коллективное письмо на имя первого секретаря крайкома с просьбой отметить по заслугам деятельность А.Е.Шварцбурга.

В Красноярске его знали практически все, даже те, кто никогда не был на его концертах, но слышал его голос, видел по телевидению или читал информации и статьи, появлявшиеся практически каждую неделю в красноярской печати. После всего пережитого он тщетно ждал хотя бы маленького внимания от официальных лиц, от редакции той же газеты. Лишь спустя 15 лет после его внезапной смерти город торжественно отметил его 70-летие в новом Малом зале филармонии. И впервые в газете «Красноярский рабочий» появились его фотография и обширная статья о нем и его заслугах, прошли теле- и радиопередачи.

Наталья ШВАРЦБУРГ, Израиль