ТЯЖЕЛЫЙ ПУТЬ ПОЛЯРНОЙ ДОРОГИ

Из воспоминаний участников строительства Полярной дороги

Тема строительства железной дороги Чум — Салехард — Игарка является частью более крупной темы — темы лагерей и репрессий, поскольку строили дорогу, как теперь уже широко известно, в том числе и невинно осужденные заключенные.

Уникальность объекта, о котором идет речь, состояла прежде всего в том, что он возводился в экстремальных природно-климатических условиях. В те годы это было самое северное строительство в стране. Природно-климатические факторы делали условия жизни строителей исключительно тяжелыми. Отметим лишь, что большую часть календарного года на трассе господствовала зима, с морозами свыше -40 °С. В пургу линию буквально заваливало снегом, заносы достигали такой высоты, что паровозы засыпало по самые трубы. Летом людей и животных изматывало бездорожье, непролазная грязь и знаменитый сибирский комар. Олени и лошади от нашествия этих кровожадных насекомых, не выдержав мучений, погибали^¹.

Зимой люди постоянно страдали от холода. И их выживание во многом зависело от того, как они были одеты. У вольнонаемных и охраны особых трудностей с этим не было. Как правило, они были обеспечены теплой

одеждой. По-иному дело обстояло с заключенными. Зимой им полагалось выдавать ватный бушлат, телогрейку, ватные штаны, валенки, шапки. Летом — комбинированные ботинки с брезентовым верхом, кожаными подошвами и носками, робы и картузы, иногда на стройку поступали и резиновые сапоги. Одетый по правилам заключенный мог противостоять природной стихии. Но далеко не всегда заключенные были одеты по нормам, установленным ГУЛДЖС. Многое зависело от превратностей снабжения. Оно часто не успевало за темпом работ, неповоротливая система с затруднением реагировала на частые реорганизации и перемещения заключенных, которые были характерны для строительства^¹.

При отсутствии теплой одежды выводить заключенного в мороз на работу запрещали инструкции.

По-разному были одеты разные группы заключенных. На стройке господствовал принцип землячества. В частности, он выражался в том, что у кладовщика (а ими были заключенные), выходца из Западной Украины, земляки, как правило, были экипированы полностью, а русские или выходцы из Прибалтики ходили в обносках, и наоборот. В любом случае лучше всех были снабжены одеждой уголовники. Некоторые из них зимой ходили в тулупах, положенных только охране и вольнонаемникам^².

«Попал я в лагпункт... В Сибирь... в гиблое место, Лабытнанги называется. На другом берегу Оби городишко Салехард, раньше Обдорск назы-

вался. А я в зону попал. Бараки холодные, тесные. Нары — вагонка в два этажа. С пяти утра к воротам, а потом вкалывать с тачкой и лопатой, насыпь для железной дороги делать. Жратва — черный хлеб с отрубями да теплая вода с рыбьими костями, редко когда с гнилой картошкой. Норму разве вытянешь при такой жратве? А нет — в карцер на 400 грамм хлеба и воду, да еще и изобьют. Добро если кулаками, а то железной трубкой или дрыном. А тут ворье, урки — сами не вкалывают, а пайка им идет за наш счет. Да бьют чем ни попадя и крадут хлеб и чуни, а то и просто скрадут у кого что с воли осталось. Свитер там, или шарф, или еще что. Меня тоже несколько раз избили и обобрали...»^¹

«...За время, проведенное мною на 503-й стройке (на знаменитой Енисейской «Мертвой дороге»), незаметно набежали зачеты. В условиях полярных лагерей они были неплохими; рабочий день здесь числился затри... В общем-то на этой стройке — так же, впрочем, как и всюду, — я не вкалывал по-настоящему, был занят иными делами (участвовал в междоусобице,

жил как на войне), но все же я числился в рабочей бригаде, и если не выходил на работу, оставался в зоне — то всегда под предлогом болезни... Лагерный врач Константин Левидцкий неизменно покрывал меня, выгораживал всюду»^¹.

У всех крепла вера в надобность дороги. Самый масштаб строительства укреплял эту веру. Мы верили, что делаем для страны и народа важное дело. Так думали все — или почти все — в 1950 году^². «...Строительство Заполярной дороги было одним из главных дел моей жизни»^³.

«В 1953 году, после того как законсервировали строительство нашей дороги Салехард — Игарка, началась эвакуация геологов в более южные районы Заполярья на разведку нефти и газа. 21 сентября начальник геологической партии А. Быстрицкий обнаружил у села Березово первое большое месторождение газа. Из скважины с глубины 1300 метров вырвался газ под давлением 200 атмосфер.

Эхо этого взрыва пронеслось по всему северу Западно-Сибирской низменности. Геологи-разведчики вдохновились известием о найденном газе — дальнейшая эвакуация их на юг была приостановлена. Вскоре первую нефть добыл буровой мастер С.М. Урусов на Шаиме. Прогнозы ученых подтвердились: стало ясно, что мы имеем дело с большими запасами нефти и несметными запасами газа.

Узнав об этих открытиях, я все чаще возвращался в мечтах в Заполярье»^⁴.

Целесообразность строительства железной дороги Чум — Салехард-Игарка в период интенсивного освоения богатейших месторождений нефти и газа в Тюменской области была вызвана тем, что многие из этих месторождений были открыты прямо по оси дороги^⁵.

Железная дорога Чум — Салехард — Игарка была необходима, во-первых, с военно-стратегической точки зрения. Незащищенность сибирского Заполярья в Карском море и в Обской губе показали надобность создания крупной базы для Северного военно-морского флота. А Полярная дорога как раз и должна была обслуживать такую базу. Во-вторых, открывалась

возможность создания крупной промежуточной базы морских коммуникаций в одном из районов побережья Сибири. В-третьих, открытие беспрепятственного транспортного выхода в северную часть обширного Обь-Иртышского бассейна, находившегося за пределами зоны экономического воздействия Транссиба. В-четвертых, выход железной дороги на стык морских и речных коммуникаций обещал создание в районе Игарка — Ермакове крупного транспортного узла. Открывались широкие перспективы для развития Норильского горно-металлургического комбината. Ну и наконец, в-пятых, дорога нужна была для экономического освоения севера Тюменской области^¹.

Руководство строительства всегда подчеркивало, что одним из основных факторов, снижающих рост преступности, являются хорошие бытовые условия. К концу строительства они улучшились. Другим фактором, влиявшим на сокращение преступности, была хорошо поставленная культурно-просветительская работа. Основными ее видами были: клубная работа и художественная самодеятельность, библиотечная работа, кино- и радиообслуживание, стенная печать. В СУЛЖДС имелась даже своя газета «Строитель»^².

Во всех трех столицах восточного участка 503-й — Игарке, Ермакове и Яновом Стане — часто устраивались пышные концерты «самодеятельности», благо, бывших актеров, певцов, музыкантов и художников на гигантской стройке было хоть отбавляй, причем немало со званием лауреатов и заслуженных деятелей искусств^³.

Уникальный этот театр имел две труппы — драматургическую и музкомедии с полным комплектом актеров, певцов, музыкантов, художников и рабочих сцены. Были среди них величины крупные. К примеру, известный сценарист кинорежиссер Л.Л. Оболенский, главный дирижер Одесского оперного театра Н.Н. Чернятинский, пианист концертмейстер скрипача Ойстраха В. Тапилин, зам. главного художника Мариинского и Александрийского театра Д. Зеленое, знаменитый украинский баянист Болицкий, солист-премьер Киевского оперного театра Ф. Ревин... И таких полторы сотни.

Об этом театре заключенных следовало бы издать особую монографию! Ни один из его зрителей никогда не забудет тех удивительных спектаклей!

Вот пьесы, которые особенно запомнились людям в постановке игарской труппы заключенных актеров театра: «Голубая мазурка», ««Цыганский барон», «Холопко», «Раскинулось море широкое», «Одиннадцать неизвестных», «Двенадцать месяцев», «Запорожец за Дунаем», «Наталка Полтавка», «Свадьба в Малиновке», сцены из «Лебединого озера» и «Русалки»^¹.

«Тяга к серьезному творчеству неуклонно росла во мне, переполняя душу до краев. И новое это наполнение уже никак не сочеталось с привычными понятиями, со старым образом жизни. Уголовный мир все ощутимее сковывал меня, стеснял, тяготил... С некоторых пор я начал испытывать потребность в общении с иною, более разнообразной и, главное, мыслящей средой. Мне нужны были люди, сведущие в литературе и искусстве, — такие, с которыми я мог бы не только поделиться своими идеями, но и кое-что почерпнуть взамен.

Одним из них был Роберт Штильмарк. Сейчас это весьма известный советский беллетрист. Перу его принадлежит несколько произведений, среди которых самым крупным, впоследствии неоднократно переиздававшимся, является роман «Наследник из Калькутты».

Роман этот он написал, пребывая в заключении на «503-й» стройке. Произошло это на моих глазах. И вот при каких обстоятельствах»^².

Будущий «батер-романист», как называли его в сталинских лагерях, родился в Москве, рано начал трудовую жизнь, учился в Литературно-художественном институте имени В.П. Брюсова, работал как дипломат и журналист (газета «Известия»), преподавал на различных учебных курсах. Издал до войны книгу очерков («Осушение моря», М.: Молодая гвардия, 1932). В 1941 году ушел на фронт, воевал под Ленинградом (заместителем командира разведроты), не раз ходил в тыл врага, участвовал в жестоких боях^³.

«В конце войны, в 1944 году, после очередного ранения и госпиталя отец (Р. Штильмарк. — А.М.) получил новое назначение: ему предложили работу в Генеральном штабе. Он был заместителем начальника редакционно-издательского отдела, и кроме того, переводил с нескольких европейских языков (знал французский, немецкий, шведский, норвежский, голландский, датский и польский). Но долго проработать в своей штабской должности ему не удалось: в ночь с 3 на 4 апреля 1945 года, как раз в день

рождения, его арестовали. Разве могло иметь значение, что он — капитан, добровольно ушедший на фронт в первые же дни войны, участник обороны блокадного Ленинграда, войсковой разведчик, имеющий несколько ранений и награжденный боевыми орденами?! Главной виной было то, что он, человек с немецкой фамилией, работает в Генштабе!»^¹

Ордер на его арест был подписан лично Берией (об этом Штильмарк узнал много позже, после реабилитации в 1955 году). Ему было предъявлено обвинение по статье 58-й, на которую тогда не скупились «правоохранительные» органы, и в рекордно короткие сроки по приговору «тройки» он получил десять лет исправительно-трудовых работ...

Три года... провел в тюрьмах Москвы и лагерях Подмосковья, был выслан в Абезь (север Коми АССР), переведен оттуда с «крепостным» (лагерным) театром в Игарку, после роспуска театра отправлен в Ермаково, затем на дальнюю лагерную колонию № 33^². Р. Штильмарк в этом лагере и ре-

жиссировал, и завлитствовал, занимался с актерами техникой сценической речи, делал применительно к заполярным условиям инсценировки пьес^¹.

Прошло два месяца чердачного писания. Каково же было изумление, когда Василевский вручил пропуск на бесконвойное хождение! Теперь, когда на руках был пропуск, можно было жить и работать вне зоны. Р. Штильмарк был назначен начальником склада горюче-смазочных материалов — километрах в семи от лагеря...

Выгородили колючкой прямоугольник тайги, сразу у трассы, в полусотне метров от рельсов. Поставили две цистерны — с соляркой и бензином. Да еще третью емкость для смазочного масла. Срубили избушку — полуземлянку... вставили без рамы два стекла — спереди, с видом на трассу, и заднее — взгляд на цистерны и бочку. Поставили печку, которая должна была топиться непрестанно дровами и соляркой^².

Предложенный Василевским сюжет постепенно выстроился, обрел определенные очертания. Роберт добросовестно вогнал в роман все те детали, на которых настаивал нарядчик.

Вот как он рождался, роман «Наследник из Калькутты».

Тем временем «Наследника» переписывал каллиграфическим почерком один из заключенных, бывший бухгалтер. Незадолго до этого в лагерь пригнали новый этап из Прибалтики, и у кого-то из вновь прибывших чудом сохранилась синяя шелковая рубашка. Она тотчас же

была пущена на переплет. Художник Иван Лейко украсил форзац книги портретом Василевского, раскрасил акварелью заглавные буквы каждой главы, каждого раздела^¹.

Тем временем Василевский отправил на «рецензию» часть романа вольнонаемному прорабу на соседнюю колонну, бывшему сотруднику Института мировой литературы, и получил ответ: «Это — настоящее. Советую подумать о соавторстве. Сам не справишься». Василевский хотел покончить с настоящим автором романа, но переменил свое решение и предложил соавторство^².

Роман был закончен, последние правки вносились уже опять в зоне. Книга называлась «Наследник из Калькутты», с подзаголовком «Фильм без экрана». На титульной странице под фамилией Василевский была скромно приписана фамилия Штильмарк. Писали роман 14 месяцев, и в нем было более тысячи страниц^³.

Из письма сыну — Феликсу Штильмарку:

«Ты пойми, — писал он, — какие это героические тома! Ты пойми, что родились они в глухой тайге, за двойной проволокой, при полном отсутствии материалов. Там есть кое-какие графические украшения. Так вот, акварель была там доставлена пешком за 120 км. Кисть изготовлена из хвоста убитой белки. Тушь изготовлена из угля по секрету самого миниатюриста. На переплет пошел шелк лучшей рубахи изо всех, носимых на колонне (Василевский «сблочил» ее с вновь прибывшего зэка), палки для переплета — из обложек дел нахально вырезали в спецотделе. Вообще говоря, это чудо... Ты представь себе мою радость, если тебе удастся получить этот роман-уникум, созданный при коптилке из солярки, в глухой таежной землянке, без листка шпаргалки, без взгляда на карту или в книжку, ценой 14 месяцев двадцатичасового ежедневного труда»^⁴.

«Наследник из Калькутты» впервые был издан Детиздатом в Москве в 1958 году под двумя фамилиями (Штильмарк и Василевский), тогда же книгу переиздали в Иркутске. В 1959 году роман был переиздан в Алма-Ате уже

под фамилией одного подлинного автора, после чего был, по существу, запрещен. С 1989 года по настоящее время в свет вышло около 30 изданий общим тиражом свыше 8 млн экземпляров. Кроме того, роман регулярно издавался в Болгарии, Польше, ЧССР, КНР и республиках бывшего СССР (СНГ)^¹.

Из воспоминаний П.К. Татаринцева: «Такие дела, как, например, прекращение строительства на Севере в 1953 году и затем БАМ, у нас не принято обсуждать. Но мы были возмущены, было обидно, горько. Сколько труда потрачено...

Мое отношение к Северной дороге такое... Я всегда болел за нее, она нам дорого стоила. Колоссальные материальные ресурсы, колоссальный труд в нее вложены, и в БАМ тоже. Но был приказ, распоряжение правительства...»^²