Лина Штерн родилась 26 августа 1878 г. в Либаве (Латвия) в буржуазное семье. После окончания гимназии в 1895 г. Лина в течение двух лет делала тщетные попытки получить высшее образование в России. От была искренней, правдивой, одухотворенной девушкой. Ей были дороги люди с высокими идеалами, любила отважных и красивых героев романов И.С. Тургенева, преклонялась перед людьми, способными к самопожертвованию ради утверждения правды, разрушения общественной лжи и насилия. С восхищением писала о героической жизни и трагической смерти знаменитой русской революционерки Софьи Перовской.

В 1898 г. Л. Штерн уехала в Швейцарию, где поступила на медицинский факультет Женевского университета. В студенческие годы проявила стойкий интерес к науке и начала работать на кафедре физиологии, которую возглавлял известный профессор Жан Прево. В 1902 г., будут студенткой четвертого курса, Лина Штерн опубликовала первую научную работу, а через год успешно защитила дипломную работу на тему "Физиологическое изучение сокращений мочеточника". За нее Л. Штерн была присуждена университетская премия.

После окончания университета Лина возвратилась на родину в Россию, решив сдать государственные экзамены и начать работу земским врачом Неожиданно Штерн получила письмо из Женевы. Профессор Прево приглашал ее занять место ассистента на кафедре физиологии. В 1904 г Л. Штерн вернулась в Женеву, где многие годы плодотворно трудилась, читала лекции, вела научно-исследовательскую работу.

В течение почти 20 лет Лина Штерн совместно с Фридрихом Баттелли, помощником профессора Прево, исследовала окислительные процессы в тканях — тканевое дыхание. Им удалось сделать несколько фундаментальных открытий: обнаружить новый класс ферментов - "дегидрогеназ", - отщепляющих водород от окисляемого субстрата; установить и описать различные типы окислительных процессов; установить циклические взаимопревращения яблочной и фумаровой кислот, появление лимонной. Этим они положили начало изучению биохимического цикла трикарбоновых кислот. Полностью весь цикл был расшифрован в 1937 г. Гансом Кребсом, увенчанным за эти исследования Нобелевской премией.

Работы Штерн и Баттелли по тканевому дыханию получили высокую оценку, а их авторы - мировую известность. Крупный американский учёный А. Ленинжер в фундаментальном учебнике биохимии (Нью-Йорк 1972), переведенном на многие языки, в том числе и русский, пишет, что современная эра в исследовании дыхания началась с работ Баттелли и Штерн, Шардингера и Тунберга, которые обнаружили в бесклеточных

тканевых экстрактах дегидрогеназы, восстанавливающие красители. В 1917 г. Штерн начала изучение влияния различных химических веществ на организм животных при введении их непосредственно в голов-пи мозг и кровь. Она установила, что многие, в том числе и биологически активные, вещества и различные краски при введении в кровь не попадают в головной мозг. Этот факт стал отправным для развития концепции о гематоэнцефалическом барьере, его защитной роли. Развитие казанных исследований привело ее к утверждению более широкой концепции о гистогематических барьерах; было положено начало новой главы физиологии - барьерных функций; была установлена не только защитная, но и регулирующая роль гистогематических барьеров.

Штерн принадлежит также новая, исключительно плодотворная концепция о метаболитах - продуктах межклеточного обмена в регуляции физиологического состояния организма. Речь идет о том, что, согласно мнению Л. Штерн, получившему экспериментальное подтверждение, гуморальная регуляция осуществляется не только гормонами и медиаторами, как было принято считать в то время, но и множеством биологически активных веществ, "образующихся в различных тканях, в процессе метаболизма". Их Штерн назвала метаболитами. Эта концепция в Дальнейшем получила экспериментальное подтверждение и развитие.

В 1906 г. Штерн стала приват-доцентом, а в 1917 г. произошло беспрецедентное событие: в Женевском университете впервые возглавила кафедру женщина - Лина Штерн.

Вскоре после прибытия в Швейцарию Лина Штерн не только привыкла к укладу жизни большого европейского города - Женевы, но и полюбила его и приобрела много новых друзей. В годы заточения на вопрос следователей: "Где же все-таки ваша родина?" - Штерн неизменно отвечала: "Женева". Жизнь в Женеве, общение с яркими высокоинтеллектуальными людьми определили формирование у Штерн строгого Научного мышления и широкого космополитического мировоззрения, убедили ее в том, что наука интернациональна, а общечеловеческие ценности - незыблемая основа жизни.

В студенческие годы большинство друзей Штерн были русскими эмигрантами. Среди них ее сокурсницы Вера Крюкова, Нина Дойнова, Александра Бах. Дружбу с ними Штерн сохраняла многие десятилетия.

Судьба близко свела Штерн с семьями выдающихся русских революционеров-политэмигрантов. По приезде в Женеву она некоторое время жила на пансионе в семье Георгия Валентиновича Плеханова, а затем в семье народовольца и ученого Алексея Николаевича Баха. Александра Александровна - жена А.Н. Баха - была самым близким другом Лины Штерн на протяжении более 50 лет. О дружеских отношениях с дочерьми Плеханова, Женей и Лидией, и его женой Розой Марковной Боргард свидетельствуют письма, сохранившиеся в Архиве РАН¹. И автобиографии Штерн писала: "Живя в Женеве, я была знакома с целым рядом политических эмигрантов, между прочим с А.Н. Бахом и его семьей, с Г.В. Плехановым и его семьей, однако в политической жизни никакого участия не принимала, хотя и сочувствовала революционному движению вообще"².

Работа в Женевском университете определила появление у Лины многочисленных знакомых среди преподавателей и профессоров. С некоторыми у нее сложились дружеские отношения. Восторженно, с глубоким уважением Лина относилась к профессору Жану Прево, который неизменно дружески был расположен к своей талантливой ученице. Тепло относились к ней и многие члены семьи Прево, особенно его внук - Морис Баттелли. Лина бывала у некоторых видных профессоров на семейных праздниках, особенно часто у профессора невролога Оскара Фогта³, микробиолога А. Кристи, психолога Э. Клапереда, который шутливо называл ее "смеющимся философом".

Большое значение для формирования научного мышления Лины Штерн сыграла дружба с выдающимся неврологом Монаковым, выходцем из русской дворянской семьи. К.Н. Монаков возглавлял кафедру неврологии в Цюрихе и руководил большим научно исследовательским институтом. Он сыграл заметную роль в становлении представлений Штерн о деятельности головного мозга и защитной роли гематоэнцефалического барьера. Когда у Лины Штерн спрашивали, как следует истолковать открытый ею удивительный феномен противоположный эффект при введении одних и тех же химических веществ в кровь и непосредственно в головной мозг, она отвечала: "Мои друг, Константин Монаков, говорил — в природе устроено все так, чтобы деревья не вырастали слишком высоко в небо". Эта мысль, высказанная впервые И.В. Гёте, глубоко философски объясняет многие биологические явления.

Интенсивная научная деятельность, участие в международных конгрессах значительно расширили круг знакомых и друзей Л. Штерн. Среди них были знаменитые биохимики Э. Абдерхальден, К. Нейберг, О. Мейергоф, Т. Тунберг, Г. Кребс, выдающиеся физиологи Г. Винтерштейн, К. Гейманс, В. Гесс, Д. Холден и др.

Жизнь профессора Штерн в Женеве протекала размеренно и весьма благополучно. Русские революции 1917 г., как Февральскую, так и Октябрьскую, Штерн встретила сочувственно. Многие политэмигранты после революции возвращались на родину, в Россию. Уехали и близкие друзья Штерн - Александра и Алексей Николаевич Бах, Г.В. Плеханов с женой.

Круг научных интересов профессора Штерн все более и более рас ширялся. С 1917-1918 гг. она начала систематически и весьма плодотворно изучать влияние различных химических веществ на головной мозг; впервые высказала концепцию о физиологической роли гематоэнцефалического барьера. Развитие новых научных направлений требовало расширения экспериментальных исследований, вовлечения в них многочисленных научных сотрудников. В Женеве нельзя было рассчитывать на это, средства кафедр, как и их штатный состав, были весьма ограниченными. На каждой кафедре работали всего 2—3 сотрудника.

В 1924 г. Лина Штерн получила из Москвы письмо от А.Н. Баха. Он приглашал ее в СССР для того, чтобы возглавить кафедру физиологии 2-го Московского университета. В книге швейцарских профессоров Г. Морзье и Н. Монье ошибочно указано, что Штерн приглашение полу-

чила от Владимира Ильича Ленина⁴. Нет точных сведений о том, знала ли Штерн лично В.И. Ленина. Лина Штерн без раздумий приняла приглашение и 31 марта 1925 г. приехала в Москву. За удивительно короткий срок ей удалось начать преподавание. Неутолимая жажда научной деятельности привела к тому, что параллельно с работой на кафедре физиологии 2-го Московского университета она начала и исследовательскую работу в двух организованных ею биохимических лабораториях: в Медико-биологическом институте и в Институте инфекционных болезней им. И. Мечникова. В Медико-биологическом институте у Штерн сложились деловые и дружеские отношения с директором — профессором Владимиром Филипповичем Зелениным и с талантливыми кардиологами - Александром Александровичем Кулябко, прославившимся тем, что ему еще в 1902 г. удалось восстановить в эксперименте работу изолированного сердца, взятого от трупа ребенка, с одним из пионеров электрокардиографии профессором Лазарем Израилевичем Фогельсоном.

Несмотря на большую занятость, Штерн много сил сразу же после переезда в Москву тратила на организацию Института физиологии, где по ее замыслу большой коллектив ученых должен был начать комплексные исследования гистогематических барьеров (с участием физиологов, биохимиков, морфологов). В 1929 г. в системе Наркомпроса новый Институт физиологии в Москве был создан' и начал эффективно работать.

В 1934 г. было отмечено 30-летие научной деятельности Штерн и 5-летие работы Института физиологии. Юбилей прошел торжественно. С приветствиями выступили выдающиеся профессора-медики и видные общественные деятели, включая Н.А. Семашко — первого наркома здравоохранения. С дружеским приветствием в адрес Л. Штерн и молодого института выступили профессора: известный кардиолог Д.Л. Плетнев, крупный педиатр Г.Н. Нестеров, физиолог И.П. Разенков, биохимик Б.И. Збарский и др.

Вел юбилейное собрание проф. И.П. Разенков. Он сказал: "Сегодняшний юбилей должен в значительной степени отличаться от обычных принятых у нас юбилеев потому, что наш юбиляр Л.С. Штерн представляет такую большую, яркую, самобытную неповторимую фигуру, что мы с полным правом должны выделить юбиляра в совершенно особый ранг"⁵. Штерн было присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР. Она стала первой женщиной, отмеченной этим высоким званием.

Вскоре вышел из печати и юбилейный сборник, в который прислали научные статьи многие выдающиеся ученые Европы, США и Советского Союза. Научным сообщениям некоторые участники сборника предпослали теплые обращения к юбиляру. Так, например, один из советских участников сборника проф. К.М. Быков писал: "Я рад, что опубликованием этих данных могу воздать дань глубокого уважения, которое я и мои сотрудники питают к профессору Л.С. Штерн, давшей столько интересного и ценного в своих высокого мастерства трудах"⁶. Значение научного творчества Штерн было признано в статьях всемирно известных ученых:

Г. Кребса, Г. Винтерштейна, К. Нейберга, К. Функа, К. Геймаш Р. Чемберса. В сборник были помещены и статьи видных советские физиологов профессоров И.С. Беритова, А.Н. Магницкого, М.Б. Кроля, Е.С. Лондона и А.А. Ухтомского.

Л.С. Штерн полюбила Москву. Ей нравились люди, их трудовой политический энтузиазм, вера их в то, что им суждено построить новое, самое справедливое на Земле общество. «Как прекрасно, - говорила Штерн друзьям, - что на работе, на улице люди друг другу говорят "товарищ", какое это замечательное обращение - "товарищ"».

Лина Соломоновна наивно искренне приняла коммунистическую доктрину, о чем свидетельствуют ее выступления в общественно-политических журналах. Этому способствовали встречи со старыми большевиками: с двоюродной сестрой Н.И. Стриевской - одной из помощниц Н.К. Крупской; с Ф.Н. Петровым - другом В.И. Ленина, руководителем "Главнауки", с видным дипломатом Н.Н. Крестинским, о которыми она познакомилась еще в Женеве.

В 1930 г. Л.С. Штерн решила вступить в Коммунистическую партию. Об этом она писала в автобиографии: "В связи с так называемым крестовым походом против СССР я подала заявление в парторганизацию 2[-го] МГУ с просьбой принять меня в партию. Партсобрание меня приняло, но Фрунзенский райком партии отложил утверждение до урегулирования вопроса о росте партии"⁷. Членом партии Штерн стала через восемь лет.

Полное доверие к сообщениям официальной прессы определили что Штерн в годы террора и массовых арестов сохраняла верность коммунистическим идеалам и "великому вождю" И.В. Сталину. Она даже поверила в виновность сестры Н.И. Стриевской, арестованной в 1937 г. за участие в антисоветской организации.

Плодотворная работа молодого коллектива Института физиологии, возглавляемого Штерн, привела к значительному расширению знаний о функции гистогематических барьеров. Штерн и ее ближайшие сотрудники и ученики Я.А. Росин, Г.Н. Кассиль, С.Р. Зубкова, Г.С. Юньев, Б.Н. Тарусов, С.Я. Рапопорт и др. с успехом выступали с докладами на научных конференциях, включая всесоюзные съезды физиологов, публиковали статьи в престижных журналах. Редактором одного из них - "Бюллетеня экспериментальной биологии и медицины" была Штерн.

Под ее руководством в 30-е годы были проведены экспериментальные работы, результаты которых имели большое значение для медицины: создание бескровного электроимпульсного метода терапии фибрилляции желудочков сердца (используется на "скорой помощи") и метода субокципитального введения лекарственных и биологически активных веществ в спинномозговую жидкость (лечение таких заболеваний, как туберкулез, острый токсикоз беременности и др.).

Научный авторитет Штерн неуклонно рос. В газете "Правда" от 9 января 1939 г. появилась статья "Профессор Л.С. Штерн - кандидат в действительные члены Академии наук СССР". В ней группа видных советских ученых во главе с академиком А.Н. Бахом дала весьма высокую оценку научной деятельности Штерн. Статья появилась незадолго

перед выборами в АН СССР, где одним из кандидатов была Л.С. Штерн. Ее выдвинули академики А.А. Ухтомский и А.Н. Бах. В том же году Л.С. Штерн стала первой женщиной, избранной в АН СССР. Это была кульминация научной карьеры Лины Штерн. И все же 1939 год был ознаменован для нее не только радостными, но и тревожными событиями: началась война с Финляндией, был подписан договор СССР с фашистской Германией. Первое событие определило появление Штерн в прифронтовом районе, в госпиталях, где она впервые начала апробировать разработанный в Институте физиологии метод лечения травматического шока посредством введения фосфорнокислого калия в головной мозг. Второе событие вызвало осуждение Штерн внешней политики советского правительства. Она считала, что не следовало вести никаких переговоров с фашистами, так как им нельзя верить и война с ними все равно будет. Когда один из друзей успокаивал академика и говорил, что договор с Германией следует оценивать как брак по расчету, Лина Соломоновна остроумно возразила, что "неизвестно еще, какие детки родятся от этого брака..."⁸

В предвоенные годы Лина Соломоновна часто выступала с научными докладами перед широкой аудиторией, опубликовала несколько блистательно написанных научно-популярных статей. В них она касалась вечных проблем: долголетия — предупреждения старости и таинства снов. Философски глубоко, на высоком научном уровне она выступала с докладами по различным вопросам физиологии. В сообщении по радио "Об успехах советской физиологии" Штерн оценила развитие физиологии так: "Первый период - описательный (доступный простому наблюдению); второй — аналитический, экспериментальный... Третий - синтетический, когда физиология уже не довольствуется наблюдением и анализом отдельных явлений и факторов, а старается сама создать, менять факты по своему желанию, вмешиваться в жизнь организма". В заключение сообщения Штерн сказала: "Достижения советской физиологии теснейшим образом связаны с именем академика И.П. Павлова. Заслуга Павлова перед советской физиологией не только в классических работах, получивших мировое признание, но и в том, что он сумел зажечь и разбудить в широких массах интерес к прекрасной науке - физиологии. Я не знаю ни страны, ни эпохи, где бы мысли, стремления и достижения любого крупного ученого встретили бы такой отклик, какой встречали мысли и работы Павлова"⁹.

К этим же годам относятся многие общественно-политические выступления. В них Штерн страстно отстаивала равноправие женщин во всех сферах человеческой деятельности, призывала их к активному участию в научно-исследовательской работе и к овладению профессиями, которые традиционно считают чисто мужскими. Ее радовали появление женщин-летчиц и впечатляющие успехи В. Гризодубовой, П. Осипенко, М. Расковой в этой трудной и опасной профессии.

В 1941 г. Штерн была избрана в президиум Антифашистского женского комитета и Еврейского антифашистского комитета.

1 июля 1941 г. было опубликовано и транслировалось по радио обращение Штерн ко всем членам Международной лиги университетских

женщин. Уже в следующем году в книге "Медицинские работники в Отечественной войне" она публикует статью "Фашистскому мракобесию и должно быть места на земле".

С первых месяцев Великой Отечественной войны Штерн пропагандирует разработанный под ее руководством метод лечения травматического шока посредством введения в большую цистерну головного мозга фосфорнокислого калия. Ей удается официально утвердить этот метод. Ею начинают использовать советские хирурги в полевых госпиталях. Штерн организует противошоковые бригады, в которые командирует научных сотрудников Института физиологии, и с одной из них сама выезжает и 1941 г. на Западный фронт. Одновременно она ведет интенсивную переписку со многими военными хирургами, получает от них информацию об эффективности нового метода лечения шока, дает им советы, обсуждает результаты лечения. В 1943 г. Штерн за выдающиеся работы по гематоэнцефалическому барьеру была награждена Сталинском премией. Денежную премию — 100 тыс. руб. — она передала на строительство санитарного самолета.

В 1945 г., после окончания войны, Лина Соломоновна сконцентрировала усилия своих сотрудников на поисках путей активного вмешательства во внутреннюю среду головного мозга с целью терапии многих заболеваний. В этой серии работ были и просчеты и успехи. Наиболее значимый результат был получен в 1946 г. при лечении детей, больных туберкулезным менингитом, посредством субокципитального введения антибиотика - стрептомицина. Туберкулезный менингит в те годы считали неизлечимым заболеванием, в результате же лечения по методу Штерн выздоровление наступало в 70% случаев. Это был очень большой успех.

Мне посчастливилось познакомиться с Линой Соломоновной в июне 1945 г. Несмотря на то что академику было почти 70 лет, она не производила впечатления старого человека. Ходила быстро, говорила тоже быстро, хотя и с каким-то непонятным акцентом, скорее всего французским. По первому впечатлению Лина Соломоновна была женщиной некрасивой. Но в общении она преображалась: лицо оживало, выражение темных, очень красивых глаз часто менялось, неожиданно появлялась улыбка, то веселая, то ироничная. Если речь шла о науке, то удивляла и привлекала простота, даже, казалось бы, некоторая примитивность ее суждений, одновременно с ясностью мысли. Широко было известно острословие Лины Соломоновны. Ей принадлежали блестящие высказывания, некоторые из которых становились афоризмами.

Она привыкла к почтительному отношению к ней ученых различного ранга, привыкла встречать понимание официальных лиц. С конца 1946 г. сановные чиновники Академии наук СССР, равно как и Академии медицинских наук СССР, стали общаться со Штерн менее охотно и радушно, чем раньше. Исчезли широкие улыбки, приятные, хотя и тривиальные фразы: "Мы всегда рады помочь", "Не волнуйтесь, все будет в порядке", "Ваши выдающиеся заслуги дают право..." Многие официальные лица, занимавшие высокие посты в партийном аппарате, Президиуме АН СССР, Министерстве здравоохранения, включая самого министра Ефима

Ивановича Смирнова, к которому Штерн относилась тепло, с большим уважением, начали поддерживать сомнительные начинания далеких от науки людей.

Сдержанное, но явно неблагожелательное отношение к Штерн начальства проявилось, например, в том, что ей было отказано в командировке в Женеву, где в 1947 г. должен был состояться съезд Швейцарского общества естествоиспытателей, членом которого Штерн состояла много лет. С просьбой о выезде в Швейцарию она обратилась непосредственно к министру иностранных дел А.Я. Вышинскому. В течение многих лет командировки за границу для выступления на научных форумах Штерн получала без каких-либо препятствий. На этот раз Вышинский ответил, что такие вопросы решает президент АН СССР С.И. Вавилов. Президент просьбу отклонил.

Особенно тяжелым для академика стал 1948 год. Начинался он, казалось бы, хорошо: Лина Соломоновна от правительства получила "на вечное пользование" дачу в живописном районе Подмосковья - поселке Мозжинка. Весной того же года представительная комиссия во главе с академиками К.М. Быковым и А.Д. Сперанским обследовала работу Института физиологии АН СССР и признала ее хорошей. И все же этот институт, которым Штерн руководила 20 лет, был в начале лета закрыт. Его передали в ведение Академии медицинских наук и затем слили с одним из ленинградских институтов. Штерн с группой сотрудников перевели в Институт морфологии АН СССР, где ей предложили руководить лабораторией.

Для советских биологов приближались тяжелые времена... Шла подготовка к августовской сессии ВАСХНИЛ.

"Великая" сталинская эпоха требовала великих научных открытий. Их не было. Естественно, что появились различного масштаба фальсификаторы. Самым знаменитым из них стал академик Т.Д. Лысенко. Он освободил науку о жизни - биологию от "заблуждений" Чарлза Дарвина, основоположника эволюционной теории; упразднил формальную генетику — учение о наследственности, созданное классическими трудами Менделя и Моргана.

Бошьян и Лепешинская возродили средневековую концепцию самозарождения — нанесли, как писали в те годы, "сокрушительный удар" по трудам "идеалистов" Луи Пастера и Рудольфа Вирхова, доказавших в прошлом веке несостоятельность этой концепции. Для биологов и образованных людей всего мира это была потеха, идиотский спектакль, для биологов нашей страны — трагедия.

Лысенко, его "научные" изыскания открыто поддерживал Сталин. "Лысенковская биология" была вне критики. Штерн понимала бесперспективность в такой ситуации борьбы за истину. Она стремилась лишь сохранить Институт физиологии. Однако ей это не удалось... Августовская сессия ВАСХНИЛ как бы расставила все и всех по местам. На сессии многих выдающихся биологов, в их числе и друзей Штерн - академика Ивана Ивановича Шмальгаузена, профессоров братьев Михаила Михайловича и Бориса Михайловича Заводовских, Александра Сергеевича Серебровского и др., - подвергли несправедливой, уничтожающей критике.

Лысенко, организатор и идейный руководитель сессии, отлично пони мал, что многие видные физиологи, биохимики и врачи, такие, как академики Л.А. Орбели, Л.С. Штерн, В.А. Энгельгардт, профессора В.А. Александров, С.П. Давиденков, A.M. Гринштейн и др., сочувствуют "морганистам-менделистам" и относятся к новой "мичуринской биологии" весьма критически, а к самому Лысенко отрицательно, о чем Лысенко был хорошо информирован, в связи с чем упорно стремился к полному истреблению ереси - устранению всех инакомыслящих. С этой целью сразу же после завершения сессии он упорно и планомерно стал делать все для проникновения идей "мичуринской биологии" в физиологию и медицину.

10 сентября 1948 г. на расширенном заседании Президиума АМН СССР при участии самого Лысенко прошло обсуждение "Вопросов медицинской науки в свете решений сессии ВАСХНИЛ"¹⁰. Штерн предложили выступить на этом заседании. Доклад Лысенко, как говорили re годы, был директивным, предопределяющим будущее развитие науки и одновременно установочным - осуждающим всех несогласных с "материалистическими" идеями мичуринской биологии. Начал Лысенко с декларации нового прогрессивного, мичуринского направления в биологической науке, требующего от ученых активного отношения к природе, от которой не следует "ждать милостей". Далее подверг уничтожающей, точнее, безграмотной критике хромосомную теорию наследственности. Обвинил академика Л.А. Орбели в ошибочном понимании механизма передачи наследуемых признаков — в отрицании возможности наследования потомством признаков, приобретенных родителями в результате различных воздействий внешней среды. В этом он увидел отход Орбели от учения академика И.П. Павлова, признававшего наследование у животных типов высшей нервной деятельности. В заключение Лысенко сказал: "Прежде всего скажу, что нам, мичуринцам, учение Павлова так же дорого, как и учение Мичурина и мы нигде не делаем различия, что у Мичурина одно направление, у Вильямса другое, у Павлова третье направление".

Итак, почти за два года до открытия печальной памяти "Павловской сессии" уже шла ее подготовка. Доклад Лысенко вызвал "оживленные прения". Многие физиологи и медики по заранее подготовленным текстам сообщали о поддержке "мичуринской биологии": рассказывали о своих наблюдениях, подтверждающих наследование многих приобретенных адаптивных признаков. Выступала и Лина Штерн. Она сказала: "Цель науки - не только познавать мир, но и изменять его. Для медицины это значит не только распознавать болезнь, но и предупреждать ее и лечить, когда она уже возникла. Медицина не может обойтись без активного вмешательства в процессы, протекающие в организме"¹¹. После чего рассказала о проведенных под ее руководством работах по изучению защитной функции гематоэнцефалического барьера, о роли его в регуляции функций организма. Сообщила о разработанном в Институте физиологии методе лечения некоторых заболеваний путем непосредственного введения лекарственных веществ в обход гематоэнцефалического барьера в мозг. Привела примеры успешного 'лечения стрепто-

мицином детей, больных туберкулезным менингитом. Неожиданно Штерн отошла от темы и темпераментно начала говорить о только что вышедшей в свет книге А.Д. Бернштейна "Против универсализма и упрощенчества в медицине" (Медгиз, 1948). Это издание было посвящено критическому разбору научных работ Штерн и ее сотрудников. Книгу издали в спешном порядке летом 1948 г.; редактором ее был член-корреспондент АН СССР Э.А. Асратян — многолетний научный противник академика Штерн.

Впервые автор книги, молодой научный сотрудник Института охраны материнства и младенчества, встретился со Штерн в 1934 г. на ее юбилее, где он выступил и заключил речь такими словами: "Ваш юбилей является праздником не только для Вас и Ваших сотрудников, но и для всего научного мира!"¹²

В 1935 г. Бернштейн стал профессором и возглавил кафедру физиологии в медицинском институте города Курска. Но там у него не сложились отношения с дирекцией, его хотели уволить. Бернштейн стал писать в поисках поддержки в различные инстанции, видным ученым. Написал он письмо и Штерн. "Глубокоуважаемая Лина Соломоновна, - писал Бернштейн, - директор института распустил слухи о том, что я лжеученый... Создана комиссия Наркомздрава по изучению моих работ. В состав ее входите и Вы... Я не сомневаюсь в том, что Вы, отдавшая Вашу прекрасную жизнь плодотворному служению науке, откликнитесь на мою просьбу и сумеете защитить честь человека, который по мере сил и способности старался научно работать"¹³. Штерн откликнулась и защитила молодого ученого... В дальнейшем Бернштейн выполнил несколько рядовых работ в плане тематики школы Штерн и при этом повздорил с одним из ее учеников, после чего стал исподволь отрицать результаты его работ. Из склоки родилась "критика", которую уже по конъюнктурным соображениям Бернштейн обобщил в своей книге.

Признавая правомерность и ценность серьезной критики научного творчества, Штерн отметила недопустимость огульной, лишенной аргументов критики. Она сказала: "Поэтому считаю, что суждение, которое, к сожалению, проходит красной нитью через всю книгу А.Д. Бернштейна, не обосновано. И само заглавие этой книги ни в коем случае не соответствует действительности". Выступление Штерн было прервано председательствующим - академиком-секретарем С.А. Саркисовым. Он объявил, что время выступления академика Штерн истекло... и попросил ответить ее на две записки. Саркисов прочел первую: "Академик Штерн, как Вы теперь относитесь к Вашей прошлой поддержке менделистов?" Штерн знала, что ее обвиняют в поддержке "реакционных" генетиков, в частности профессора Николая Петровича Дубинина, за которого она голосовала на выборах в АН СССР. Поэтому содержание записки ее не удивило, и она на нее внешне спокойно ответила: "Я не принадлежу к числу тех, которые, как только что-нибудь меняется, сейчас же каются и говорят: не я, и лошадь не моя. К сожалению, я должна сознаться, что не особенно эрудирована в области генетики. Это мой грех. Я только сейчас кое-чему научилась... (В зале раздались аплодисменты.) Что же касается профессора Дубинина, я его никогда не видела до его избрания в члены-

корреспонденты АН СССР. Я вообще считаю, что борьба различных, даже противоположных, научных направлений должна способствовать более правильному решению спорных вопросов. Но я никогда не подозревала, что в основе формальной генетики лежат идеалистические теории". Аудитории понравился ответ Штерн. Саркисов зачел вторую записку: "Как вы относитесь к учению И.П. Павлова?" Штерн сказала: "Я лично знала академика Павлова раньше, чем приехала в СССР. Когда я читала лекции в Женеве, то всегда говорила о работах Павлова... Мы все хорошо знаем, Павлов — великий ученый... Мои работы фактически дополняют работы Павлова в той части, где я изучаю химические процессы, которые протекают при изменении функционального состояния центральной нервной системы. В чем же здесь антипавловское направление?"¹⁴

Штерн, разумеется, волновалась, когда отвечала на записки, но внешне оставалась спокойной, невозмутимой. Она умела мужественно, сохраняя достоинство, переносить удары судьбы. Не прошло и двух недель, как Штерн узнала о том, что ей предстоит тяжелое испытание: руководство АМН СССР решило провести обсуждение научных трудов Штерн и ее сотрудников. Основным оппонентом академика был назначен проф. Бернштейн.

Объединенное заседание медико-биологического отделения АМН СССР и Московского общества физиологов, биохимиков и фармакологов с повесткой дня "Критика научной концепции академика Л.С. Штерн" состоялось 5 октября 1948 г. Я присутствовал на этом заседании и позже много раз с друзьями - Григорием Ивановичем Косицким, Абрамом Моисеевичем Гениным и Олегом Георгиевичем Газенко, учениками Штерн, - мы вспоминали это представление. Совещание проходило в Москве на Моховой ул. в Анатомической, выстроенной амфитеатром аудитории 1-го Московского медицинского института. Народу собралось очень много, так что уже за 15-20 мин. до его начала аудитория была переполнена.

В центре небольшой площадки на сцене стоял стол, за ним сидел председатель - известный физиолог, действительный член АМН СССР Иван Петрович Разенков, рядом с ним восседали "судьи", страстные, но не очень компетентные критики работ Штерн и ее сотрудников профессора А.Д. Бернштейн, В.А. Неговский, Э.А. Асратян и др. Здесь же сбоку, как бы отстранясь от этой компании, сидели академик Штерн и вблизи ее академик Леон Абгарович Орбели.

Разенков открыл заседание. Он сказал, что в соответствии с планом АМН СССР предстоит в будущем критически рассмотреть ряд научных направлений, в их числе и то, которое возглавляет Штерн. Говорил Разенков напряженно, его вид свидетельствовал о том, что роль в этом спектакле для него тяжела и неприятна. И неудивительно - Разенков многие годы был в дружеских отношениях со Штерн... Он подчеркнул, что "циркулирует мнение о том, что книга Бернштейна якобы получила такую высокую апробацию, которая исключает необходимость ее обсуждения, исключает дискуссию. Такое утверждение и такой взгляд являются неверными"¹⁵. Разенков, мягко говоря, лукавил: он отлично знал, что судьба предстоящего обсуждения предопределена, труды Штерн будут осуждены и что дана установка "сверху" дискредитировать академика.

В связи с недомоганием Штерн от доклада отказалась, и первым с критическими замечаниями выступил Бернштейн. Еще до открытия заседания Бернштейн чувствовал себя неуверенно. Он был суетлив: то с кем-то подчеркнуто почтительно здоровался, то неизвестно кому улыбался. Когда появилась Штерн, оппонент поспешил ее приветствовать и с показной галантностью даже пытался поцеловать руку, но она весьма сдержанно поздоровалась с Бернштейном, и он в растерянности отошел.

Бернштейн повторил основные положения своей книги и в соответствии с ее названием утверждал, что работы Штерн по гематоэнцефалическому барьеру отражают упрощенное, примитивное представление о физиологических механизмах регуляции функций головного мозга. При этом результаты многих исследований сотрудников Штерн ошибочны из-за использования в них несостоятельных методик.

Вторым, весьма темпераментно, выступил Неговский. Речь его вскоре перешла в крик и напоминала истерический припадок. Он обвинял Штерн в низкопоклонстве перед западными учеными, в космополитизме. «Прежде всего, — сказал Неговский, — я хотел бы остановиться на вопросе о низкопоклонстве... Первым примером исключительного низкопоклонства и антипартийности Штерн и ее сотрудников является сборник "Проблемы биологии и медицины", посвященный 30-летию научной деятельности Л.С. Штерн. Сборник был издан в 1935 году». В зале раздался громкий смех, но остановить Неговского (в руках у него был сборник, и он размахивал им как саблей) было уже невозможно. Он продолжал: "Что в этом сборнике? Здесь 690 страниц. Сколько же страниц напечатано по-русски? 90, а 600 напечатано на немецком и французском языках... Сборник издан в Москве, на советские деньги..." Далее Неговский остановился на том, что Штерн в работах по физиологии развивала химическую теорию сна и не указывала на работы И.П. Павлова. Это послужило основанием для заключения об анти-павловском направлении работ Штерн: "Мы никому не позволим ни скрыто, ни прямо ревизовать Павлова". В заключение Неговский утверждал, что Штерн - сторонник морганистско-вейсманистских, антимарксистских концепций, так как она в одной из популярных брошюр отмечала решающее значение для нормальной жизни клеточных структур непрерывного обновления и очищения окружающей их среды. (Ранее эту мысль высказывал И. Мечников.) Штерн писала: "Прежде . всего остановимся на вопросе, является ли смерть общим законом для всего живого?" Вырвав эту фразу из текста брошюры, Неговский заключил: "По Энгельсу является, по Марксу является. Штерн же развивает концепцию Вейсмана о вечной зародышевой плазме, т.е. она считает, что не является"¹⁶.

После Неговского председатель дал слово ближайшей его сотруднице — М.А. Гаевской, однако она передумала выступать. С критикой работ и концепции Штерн выступили профессора Э.А. Асратян, В.И. Попов, И.В. Давыдовский, И.М. Паповян, Н.Г. Беленький, Ф.А. Андреев и др. Асратян высказал сомнения в приоритете исследований Штерн по гематоэнцефалическому барьеру и акцентировал внимание на отрыве научного направления, возглавляемого Штерн, от отечественной

физиологии, и прежде всего от учения Павлова. Оспорил он и результаты работ по лечению травматического шока. Серьезные критические замечания были высказаны хирургами Поповым и Паповяном о лечении травматического шока по методу Штерн. Они отмечали, что изолированное использование этого метода - субокципитального введения фосфорнокислого калия - редко дает надежный лечебный эффект, так что метод Штерн целесообразно использовать лишь в комплексе с другими средствами терапии шока. В заключение Паповян сказал: "Я должен подчеркнуть мое восхищение и восхищение десятков и сотен молодых врачей, когда на передовой линии фронта, на расстоянии 10-15 км от линии боя, мы увидели Л.С. Штерн, которая сочла для себя возможным приехать и в тяжелых условиях, в опасности добиваться проверки своего метода лечения. Это делает честь Лине Соломоновне, которая, желая проверить свой метод терапии шока, рисковала жизнью"¹⁷.

Да, Штерн была отважным человеком, и когда ее спрашивали, не боится ли она так открыто говорить то, о чем не принято говорить и даже думать и за что можно очень пострадать, она шутливо отвечала: "Вы знаете, у меня просто нет центра страха"¹⁸.

Давыдовский, одаренный теоретик-патологоанатом, остро и весьма язвительно критиковал концепцию Штерн, которую оценивал как "панацею" - средство от всех бед. Самым же непристойным было выступление Беленького. В прошлом короткое время Беленький работал в Институте физиологии АН СССР под руководством академика Штерн. Сначала Лина Соломоновна к нему относилась вполне доброжелательно, но, после того как поняла, что имеет дело с недостойным человеком, их дороги круто разошлись¹⁹. В новой ситуации, возникшей в биологии, Беленький быстро разобрался и, разумеется, пристал к сильным — к Лысенко, стал одним из его приближенных. Благодарность главы "мичуринской биологии" была щедрой. Он назначил Беленького (вместе с группой ему подобных) академиком ВАСХНИЛ и включил в свою свиту.

Выступление новоявленного академика было откровенно злобным, в нем он спекулировал "великими" именами Сталина и Лысенко и сводил счеты со Штерн. Начал Беленький с восхваления Сталина: "Товарищи, в этой аудитории хорошо известно, что наша биологическая наука вступила в новую высшую фазу своего развития, когда положение о том, что свойства, приобретенные организмом при жизни под влиянием внешней среды, передаются по наследству. Это стало общим биологическим законом. И утверждению этого положения мы обязаны гению И.В. Сталина!"²⁰ Далее он отметил, что в связи с закрытием института, который возглавляла Штерн, изучение важных вопросов барьерных функций приостановлено. Их следует продолжить, "очистив от метафизичности и агностицизма", характерных для работ Штерн, как об этом говорил уже академик Лысенко на совещании в Санитарном управлении Кремля. Итак, Беленький недвусмысленно предложил заменить Штерн собственной персоной. Опоздал Нео Гдальевич: должности, как и помещения, в которых работала Штерн, уже были разделены - Неговский для своей лаборатории получил здание Института физиологии, а Асратян и выступивший в 1950 г. на "Павловской сессии"

против Л.С. Штерн проф. Д.А. Бирюков последовательно овладели кафедрой Штерн во 2-м Московском медицинском институте.

Более десяти ученых - физиологов, биохимиков, клиницистов выступили в защиту академика Штерн. Сильное впечатление произвело на аудиторию выступление выдающегося биохимика, действительного члена АН СССР Александра Евсеевича Браунштейна²¹. Спокойно, неторопливо сказал Браунштейн о том, что обсуждение работ Штерн и критических замечаний Бернштейна проходит в обстановке ажиотажа, накал страстей в некоторых выступлениях велик, что критика - выходит за рамки приличия. В то же время многие замечания, оскорбительные по существу и по форме, свидетельствуют лишь о недостаточной культуре выступавших и об их некомпетентности и недоброжелательном отношении к академику Штерн. Попытка отрицать научные заслуги Штерн несостоятельна, так как всем, кто знает биохимию, известно, что ее исследования тканевого дыхания давно уже признаны классическими. Так же следует оценить и работы по гематоэнцефалическому барьеру.

Просто и убедительно выступили в защиту работ Штерн клиницисты Н.Н. Гринчар, С.О. Дулицкий и др. Они отмечали большую практическую значимость метода непосредственного воздействия на нервные центры головного мозга, разработанного академиком Штерн и ее сотрудниками. Проф. Дулицкий напомнил, что лечение детей, больных туберкулезом, посредством субокципитального введения в спинномозговую жидкость стрептомицина по методу Штерн впервые позволило спасти жизнь многим детям, которые были обречены на смерть. Проф. Гринчар развил эту мысль и привел сведения о том, что до использования метода Штерн больные туберкулезным менингитом дети умирали в 100% случаев, а теперь 70% их благодаря введению в мозг стрептомицина выздоравливает.

В заключение Штерн спокойно ответила на многие замечания критиков. Некоторым бескомпромиссно остро, например профессору Ф.А. Андрееву, обвинившему ее в отсутствии патриотизма, сказала, что патриотизм определяется не только местом рождения, но и свободным выбором человеком страны, в которой он хочет жить. «Я избрала Советский Союз - это осознанный патриотизм, он нисколько в моральном плане не ниже патриотизма "по рождению"».

Академик Л.А. Орбели не выступал, но его присутствие помогло Лине Соломоновне в столь тяжелый момент жизни. В перерывах заседания он нежно водил ее под руку и что-то говорил, по-видимому, доброе. Она улыбалась в ответ, и эта поддержка мудрого, благородного человека, вероятно, способствовала сохранению спокойствия и мужества измученной оскорблениями старой женщины.

После завершения "дискуссии", которую можно оценить как интермедию между двумя актами трагедии: сессией ВАСХНИЛ 1948 г. и "Павловской сессией" 1950 г., Штерн ожидали еще более тяжелые испытания.

В конце декабря 1948 г. группой членов Президиума АМН СССР при участии профессора А.Д. Бернштейна и начальника отдела кадров АМН Г.Н. Зилова была составлена и утверждена резолюция. В ней работы

Штерн были резко и бездоказательно осуждены. В резолюции было записано, что, несмотря на благоприятные условия, исследования Штерн в методическом отношении содержат множество ошибок, качество их неудовлетворительно, так как фактический материал недостаточен для тех выводов, которые сделаны автором. Отмечено, что Штерн и ее сотрудники избегают цитировать работы отечественных физиологов, при этом в них не уделяется место и внимание трудам великого русского физиолога академика И.П. Павлова. Таким образом, резолюция зачеркивала научное творчество Л.С. Штерн и ее сотрудников. При голосовании два члена Президиума - академики А.Е. Браунштейн и В.А. Энгельгардт - не поддержали резолюции. Более того, первый выступил против резолюции и записал в связи с этим особое мнение. Он признал критику трудов академика Штерн тенденциозной и несостоятельной, в связи с чем подчеркнул, что взгляды Бернштейна, высказанные в докладе, он не разделяет: "Жаль, что дискуссия началась докладом Бернштейна, который никак не может быть рассмотрен как объективный, правильно отражающий факты... Мне кажется, что уважение к фактам, к своему оппоненту является обязательным элементом дискуссии. Эти правила нарушались как профессором Бернштейном, так и некоторыми другими выступавшими... Резолюция в целом неправильно отражает научную деятельность академика Л.С. Штерн и дает преувеличенно и односторонне отрицательную оценку этой деятельности... Л.С. Штерн принадлежат классические исследования в области тканевого дыхания...". Высокую оценку Браунштейн дал и работам Штерн по гематоэнцефалическому барьеру²².

Пройдет 10 лет, наступят годы "оттепели", и писатели соберутся, чтобы исключить из своего союза Бориса Пастернака - поэта Божьей Милостью, а еще через несколько лет исключат из Союза писателей великого русского прозаика Александра Солженицына. И ни один человек из участвовавших в этих сборищах не встанет на их защиту, проголосуют единогласно за исключение.

Так помянем же добрым словом благородного человека, выдающегося ученого Александра Евсеевича Браунштейна, бесстрашно сказавшего правду в мрачном 1948 г.

Немного оправившись от пережитых волнений, Лина Соломоновна стала готовить к публикации обстоятельный ответ - возражения на тенденциозные замечания Бернштейна. Закончить эту работу она не успела. Новый, еще более страшный удар был нанесен академику Штерн 28 января 1949 г. В этот день у нее дома была Олимпиада Петровна Скворцова - ее секретарь и верный друг. Неожиданно в комнату, где находилась академик, вошли три человека. Это были сотрудники Министерства внутренних дел. Они предъявили ордер на обыск и арест Штерн. Один из них попросил Скворцову остаться и быть понятой. В записках-воспоминаниях Скворцова описывала сцену обыска и арест. Штерн спокойно передала под расписку сотруднику МВД много дорогих ювелирных изделий²³! Во время обыска среди различных документов оперуполномоченные обнаружили расписку одного из ее знакомых о получении им в долг от Штерн 15 тыс. руб. на постройку дачи. Эта

расписка была изъята, должник был вызван затем в МВД, куда он и возвратил деньги. Они были переведены на счет Штерн, благодаря чему она смогла во время длительного пребывания в заключении получать из тюремного ларька продукты и удовлетворительно питаться.

Л.С. Штерн 28 января 1949 г. была отправлена в центральную тюрьму — "Лубянку", где ее поместили в одиночную камеру. В ожидании суда Штерн провела 3 года и 8 месяцев. Она была арестована по "делу" Еврейского антифашистского комитета. В первые дни заключения Штерн находилась в крайне тяжелом, подавленном психическом состоянии. Она лихорадочно пыталась понять: что случилось, какие обвинения ей могут предъявить?

Многие подследственные неделями ожидали первой встречи с представителями правосудия, и это было не случайно. В тюрьмах от товарищей по несчастью они узнавали, что всякое сопротивление следователю бессмысленно и поэтому следует сознаваться во всем, чего требует следователь. Академик Штерн на первый допрос была вызвана уже на третий день пребывания в тюрьме.

Штерн избегала рассказывать о годах, проведенных в тюрьме. По-видимому, только родственники (племянница - Эстер Борисовна Рамендик, двоюродная сестра — Нина Исааковна Стриевская) и близкие сотрудники (Олимпиада Петровна Скворцова, Софья Яковлевна Рапопорт, Фаина Ильинична Урьева) знали о некоторых событиях из жизни академика Штерн в эти трагические годы. В Архиве РАН сохранились письма Штерн, в том числе и написанные в заключении. Они частично проливают свет на жизнь Штерн в тюрьме.

О первом допросе Штерн сведения наиболее многочисленные²⁴, это и позволяет написать о нем достаточно полно. В связи с высоким рангом, как-никак академик, первым следователем Штерн был сам министр госбезопасности B.C. Абакумов. Штерн ввели в кабинет. "Здравствуйте, Лина Соломоновна", - четко произнося каждое слово, сказал Абакумов. Не спеша, он придвинул к себе папку с надписью "Штерн", после чего стал медленно, нарочито медленно рассматривать отдельные листы "дела". Л. Штерн были предъявлены обвинения по трем параграфам (8, 10 и 11) статьи 58: шпионаж, антисоветская агитация, участие в подготовке террористических актов.

Абакумов приступил к допросу. Он почти ничего не спрашивал, а только уточнял некоторые факты: "Когда и по чьему совету вы написали письмо товарищу Сталину? С кем встречались во время поездок за границей?" Она торопливо, очень волнуясь, порой сбивчиво отвечала. И наконец, Абакумов предложил Штерн подписать заготовленный заранее документ. Штерн не подписала предъявленных ей обвинений. Расчет Абакумова на быстрое завершение следствия провалился. Перешедшая уже 70-летний рубеж женщина не понимала, в чем ее обвиняют, и упорно ничего не подписывала. Абакумов этого не ожидал и решил действовать прямолинейно. Он твердо, с явной угрозой сказал: "Неужели вам не ясно, что вы отсюда не выйдете!" А она ему возражала: "Нет, выйду, нет, выйду". Тогда министр раздраженно спросил: "На что же вы рассчитываете, на что надеетесь?" Штерн ответила: "На имманентную справед-

ливость". Абакумов прекратил допрос, вызвал конвоира и приказал подследственную препроводить в камеру. После этой первой и единственной встречи Абакумов потерял интерес к академику и отдал дело на "конвейер".

Но все же бывают оттепели, когда имманентная справедливость торжествует: Штерн через четыре с половиной года была освобождена, а Абакумов был расстрелян.

После ареста Штерн многие ее сотрудники были уволены с кафедры физиологии, а лаборатория в АН СССР закрыта. Чтобы дискредитировать академика, "неизвестные" распространяли грязные слухи о том, что Штерн передавала большие денежные средства за рубеж - в Израиль, хотела при случае покинуть страну, спекулировала стрептомицином.

У аспирантов Л.С. Штерн — Г.И. Косицкого и у автора этой статьи — ученые советы долгое время отказывались принять к защите диссертации. Способного молодого ученого М.П. Латаша исключили из аспирантуры и комсомола за распространение "реакционного учения Л.С. Штерн". Активное участие в этом "очистительном акте" приняли секретарь комсомольской организации Ю.А. Лопухин и секретарь парторганизации 2-го Московского медицинского института В.И. Добрынина.

Повседневная жизнь Штерн в тюрьме была полна унижений, ее однообразие прерывалось допросами, которые проходили преимущественно в ночное время, и эпизодической подсадкой "наседок" - женщин-провокаторов, пытавшихся получить от академика порочившую ее информацию. "Наседки" быстро покидали камеру, так как Штерн их незамедлительно разоблачала. Они же в озлоблении унижали академика: заставляли убирать нечистоты, мыть камеру²⁵.

По утрам в камеру приносили воду для умывания. Лина Штерн раздевалась и протирала водой все тело; охранник, следивший в глазок, шумно стыдил Штерн. Она же замечала, что стыдно должно быть ему, а не ей, так как подсматривать за раздетой женщиной неприлично. Публикация следственных материалов из ранее секретных архивов позволяет представить некоторые обстоятельства жизни Штерн в заключении. Основным следователем, допрашивающим по ночам многими часами Штерн, был Рассыпенский - грубый, жестокий человек, агрессивный антисемит. Ему эпизодически помогали Комаров и Рюмин, впоследствии осужденные (1954 г.) к высшей мере наказания за противоправную деятельность.

Во время допросов один из следователей, малограмотный, грубый и жестокий человек, широко использовал нецензурные выражения. Лину Штерн он величал: "Старая б. ..." Она не знала, что обозначает это слово (шпионка, террористка?!)²⁶. Он требовал, чтобы Штерн не только призналась в шпионаже, но и сообщила, кто ее "хозяин", на кого она работала. Штерн решительно утверждала, что хозяина у нее не было и не могло быть, так как она вообще не терпит хозяев, и по этой причине не выходила замуж.

В "деле" Штерн, кроме клеветнических доносов, был лишь один подлинный документ: письмо Сталину, которое академик написала 9 июня 1943 г. И вот в связи с чем.

В мае 1943 г. Штерн было "сверху" указано, что ей надлежит вывести из редколлегии журнала "Бюллетень экспериментальной биологии и медицины" двух ответственных секретарей этого издания, с которыми она (редактор журнала) работала много лет. Штерн сказала, что не может выполнить этого ничем не обоснованного предписания. Тогда один из ответственных деятелей АН СССР — проф. Сергеев, к которому Штерн относилась серьезно, доверительно ей разъяснил, что пришла установка -исключить из редакционных коллегий печатных изданий лиц еврейской национальности. Она не поверила и обратилась за разъяснением к Сталину, которого считала убежденным интернационалистом. Штерн писала ему, что "повод для исключения из редколлегии журнала ответственных секретарей казался мне настолько неубедительным, что я не согласилась его принять, но была поставлена перед совершившимся фактом отчисления этих товарищей... Это противоречит тому, что я до сих пор знала, чем жила и на что с гордостью указывала во всех своих выступлениях в разных странах Европы и Америки. Мне трудно себе представить, что линия, которая в настоящее время рекомендуется и проводится некоторыми лицами, является действительно директивной и соответствует основным принципам нашей национальной политики.

Поэтому решила обратиться к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович Сталин, для разъяснения, считая, что этот вопрос имеет большое принципиальное значение и решение его не допускает компромиссов"²⁷.

Сталин на письмо не ответил. Письмо было включено в "дело" и стало основанием для обвинения Штерн в буржуазном национализме-сионизме.

Лине Соломоновне был чужд национализм. В записках Скворцовой сохранились краткие характеристики, которые академик давала своим сотрудникам. В них нет упоминания национальной принадлежности. Оценки Штерн свидетельствуют о большой проницательности и о глубоком понимании психологических особенностей и творческого потенциала работавших под ее руководством ученых. Так, например, о профессоре Эдуарде Львовиче Ромеле, обрусевшем немце, она судила просто, ясно и справедливо — "светлая личность", о профессорах Б.Н. Тарусове, М.М. Цейтлине и Г.С. Юньеве говорила "порядочные люди", а вот о Н.Г. Беленьком, весьма активном научном сотруднике, нечестном, ловком, уклонившемся от поездки на фронт в противошоковой бригаде, Штерн вспоминала с презрением²⁸.

Во время допросов следователи упорно и весьма настойчиво требовали от ученого, чтобы она оговаривала своих друзей и знакомых. Особенно настойчиво добивались от нее показаний об антисоветской деятельности Полины Жемчужиной - жены Молотова, — с которой она была знакома. Она ни одного человека не опорочила, никому не принесла горя. Следователи пытались сломить Штерн, после ночных допросов ее дважды перевозили в Лефортовскую тюрьму, где помещали в карцер-пенал - тесное и холодное помещение. Штерн вспоминала, что в карцере у нее появились слуховые галлюцинации: она слышала чей-то знакомый, родной голос, сочувственно шептавший: "Лина! Ты очень утомилась! Присядь, отдохни". И когда, обессилив, она опускалась на пол, раздавался крик надзирателя: "Встать, немедленно встать!"

Пребывание в тюрьме, одиночное заключение Штерн переносила особенно тяжело в связи с тем, что была лишена возможности работать и читать. Штерн с первых месяцев одиночного заключения настоятельно просила книги для чтения, бумагу и карандаши для работы. Через некоторое время ей стали приносить книги. Их выбор определяла администрация тюрьмы. Штерн вспоминала, что подбор книг был рассчитан на ее идейное перевоспитание. Так, например, ей принесли популярную в те годы книгу М. Бубеннова "Белая береза". Штерн быстро возвратила ее и наивно пояснила, что книга не имеет художественной ценности.

После многочисленных просьб Штерн принесли бумагу и карандаши, позже ручку с чернилами. Штерн начала систематически работать. В тюрьме она написала серию научно-популярных статей. Особое внимание в них уделено перспективе использования в медицинской практике результатов исследований барьерных функций.

Наиболее существенной, оригинальной работой Штерн, выполненной в тюрьме, был трактат "О раке", который она направила вместе с письмом министру Абакумову в конце 1951 г.²⁹ В трактате на 137 страницах в соответствии с концепцией о функции гистогематических барьеров выдвинула практические предложения по диагностике и лечению рака.

Основным мотивом письма Абакумову была просьба предоставить ей возможность продолжить экспериментальную работу, т.е. освободить из тюрьмы. Трагически звучат последние строки письма: "Я не хочу унести с собой в могилу все то, что может еще послужить Советскому Союзу и всему человечеству. Толстой, когда ему минуло 60 лет, стал добавлять к каждой новой мысли о работе три буквы - е.б.ж. (т.е. если буду жив), а мне уже было более 70 лет, когда на меня обрушилась катастрофа. Правда, я собираюсь жить еще несколько десятков лет, но говорят, что в осажденной крепости месяц засчитывается за год. Не знаю, какой счет имеется для тюрьмы. А я нахожусь в тюрьме почти три года, причем два года в одиночной камере, в строгой изоляции. Сердце сдало, но голова еще работает. Очень много передумала за эти последние годы... Думая о будущем, прибавляю по примеру Толстого три буквы: е.б.с. (т.е. если буду свободна)"³⁰.

Она не знала, что министр уже арестован и находится поблизости в одной из камер центральной тюрьмы.

В июле 1952 г. состоялся суд над членами Еврейского антифашистского комитета. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила 14 подсудимых к высшей мере наказания и лишь единственную Лину Штерн "к лишению свободы на 3 с половиной года и к последующей ссылке на 5 лет"³¹.

Сравнительно недавно стало известно³², что приговор был основан на решении Политбюро ЦК ВКП(б), принятом еще до проведения судебного заседания. Таким образом, на Штерн была распространена известная, приписываемая Сталину формула: "изолировать, но сохранить". На заключительном судебном заседании видный деятель Коминтерна — С.А. Лозовский, обращаясь к своим товарищам, сказал, что поведение во время следствия женщины - Л. Штерн — может быть примером для мужчин, после чего принес извинения за тех, кто оговаривал Штерн.

Вскоре после суда она была вызвана к следователю, предложившему ей выбрать из нескольких городов один для поселения в ссылке. Он вполне доброжелательно пояснил, что на севере жить будет крайне трудно, и поэтому рекомендовал выбрать город Джамбул. Лина Соломоновна согласилась. Перед ссылкой Штерн были возвращены все ценные вещи, изъятые во время обыска. В дальнейшем она об этом сожалела, так как в Джамбуле значительная часть их была похищена. В первые недели пребывания в Джамбуле настроение у Лины Штерн было очень хорошим. "Она была в состоянии эйфории - увидела, наконец, небо! В застенках пускали гулять только по дну колодца, откуда и небо не разглядишь, заставляли ходить с подвернутыми за спину руками..."³³

В ссылке Лину Соломоновну окружали люди разные по образованию, мировоззрению и культуре. Они помогли, но не бескорыстно, приобрести ей дом. Некоторые у нее вымогали деньги: один - якобы на научную работу по истории Казахстана, другой - на посадку чесночной плантации. Сосед по дому — юрист - систематически обкрадывал ее в дни, когда она, как и другие ссыльные, ходила в милицию на еженедельную отметку. Как-то раз Лина обнаружила вора, похитившего у нее бусы. Она пошла в милицию и попросила возвратить их. Лине предложили написать заявление и сказали, что после суда бусы ей возвратят, а вор - это был ссыльный — получит новый срок. Лина отказалась от своей просьбы, решила, что бусы не стоят свободы даже плохого человека.

Появились у Лины Соломоновны и новые друзья, с которыми она не только часто встречалась в Джамбуле, но и после возвращения в Москву переписывалась многие годы. Ими были: молодой ученый Варвара Николаевна Крестинская, дочь видного деятеля большевистской партии, друга В.И. Ленина, дипломата Николая Николаевича Крестинского, расстрелянного в годы сталинских репрессий, Ася Григорьевна Григорян, армянка, уроженка Батуми, Отто Карлович Блюменталь - немец, отбывавший долгий срок ссылки, а также Екатерина Гурари, Наум Моисеевич Лифшиц, Мария Владимировна Уманская и др. Общение в ссылке с людьми с такой же, как и у нее трагической судьбой, облегчало Лине Соломоновне жизнь в Джамбуле.

В ссылке Штерн постигли новые разочарования: крушение надежд на то, что в Москве друзья и ученики помнят ее, ждут возвращения, ищут возможность восстановить прерванную работу. Все оказалось заблуждением. Лина Соломоновна писала бывшим сотрудникам и ученикам, звала одного из ближайших помощников в Джамбул, но тщетно: страх в те годы сковал разум многих людей. Они не отвечали на письма, избегали возобновления какого-либо общения с ней. Только близкий ее друг и помощник Олимпиада Петровна Скворцова сразу же с радостным энтузиазмом ответила на первое же письмо. Она заверила Штерн, что готова делать все для того, чтобы облегчить жизнь академика в ссылке. Олимпиада Петровна сообщала в письмах о том, как живут и где работают бывшие сотрудники Лины Соломоновны, оформляла документы на получение пенсии, переслала сберегательные книжки, которые официально сумела получить. Из ныне рассекреченных архивных документов стало известно, что в 1952 г. Скворцову вызывали в

МВД, где ее допрашивал Рюмин, требуя компрометирующих сведений об академике. Однако Скворцова неизменно хорошо отзывалась о своем шефе³⁴.

Штерн прожила в ссылке 10 месяцев. 5 марта 1953 г. умер Сталин. Жизнь в стране существенно изменилась. Не прошло и месяца, как в газете "Правда" от 3 апреля 1953 г. было опубликовано сообщение о реабилитации врачей, злодеяния которых были описаны в той же газете, в специальном сообщении от 13 января 1953 г. Вскоре была объявлена амнистия. И в мае Штерн было разрешено вернуться в Москву.

Она оставила в Джамбуле добротный дом, мебель и многие вещи. В Джамбуле на вокзале академика провожали знакомые. Настроение у Лины Соломоновны было хорошим, приподнятым. Забыв о возрасте, а ей было уже 75 лет, на платформе танцевала вальс. Штерн еще не представляла, что ждет ее впереди. Она лишь надеялась на то, что сможет снова приступить к любимой работе. В Москве на Казанском вокзале Лину Соломоновну встретила племянница Эстер Борисовна Рамендик. Недолго посовещавшись, они решили поехать сразу же домой к Лине Соломоновне, на Арбат, в Староконюшенный переулок. «В двух комнатах, которые занимала Л. Штерн, - рассказывала мне Э.Б. Рамендик, - был беспорядок... Многие ценные вещи: хрустальные вазы, столовое серебро, а также постельное белье, занавески исчезли. Сначала Лина Соломоновна была расстроена, а затем махнула рукой и сказала. "Не это главное, главное — скорее начать работать"».

Ночевать дома Лина Соломоновна не могла, да и не хотела. Она решила поехать к племяннице, которая занимала с двумя сыновьями в общей квартире одну маленькую комнату. В ней они в тесноте разместились на ночь. Утром Штерн переехала к своим друзьям: Софье Яковлевне и Якову Львовичу Рапопортам, где и жила некоторое время.

Постепенно жизнь Штерн стала налаживаться. Все помыслы Лины Соломоновны были направлены на получение работы, на организацию новой лаборатории. Возникали трудности. Большинство членов Президиума АН СССР были доброжелательны к Штерн, ценили ее высокие научные заслуги. Ей дали возможность возглавить в Институте биофизики АН СССР лабораторию и продолжить работу по изучению физиологии гематоэнцефалического барьера. С Л.С. Штерн возобновили работу ее секретарь О.П. Скворцова, старейший ученик проф. Я.А. Росин, профессор С.Р. Зубкова, доктора наук М.М. Грамоковская, С.Я. Рапопорт, кандидат биологических наук Л.Б. Утевская и др.

После возвращения в Москву Лина Соломоновна болезненно чувствовала, что отношение к ней многих учеников, бывших сотрудников и даже в прошлом друзей изменилось.

Когда в середине 50-х годов Штерн спрашивали о том, как она себя чувствует, как идут дела, она остроумно отвечала: "Да, конечно, стало лучше: эпидемия закончилась, но карантин продолжается". А когда задавали вопросы "За что Вас арестовали? В чем обвиняли?", Лина Соломоновна, избегавшая говорить о годах заключения, сообщала: "Меня обвиняли в каком-то шпионаже, национализме и в других тяжких преступлениях; судили по трем статьям...". После чего остроумно

замечала: "Каждая статья требовала смертной казни, но по совокупности всех трех, в соответствии с логикой, меня осудили всего на 5 лет ссылки".

Лина Соломоновна высоко ценила мудрость русских поговорок. Она не раз с грустью вспоминала старинную поговорку "Нет худа без добра" и замечала, что только после тяжелых испытаний жизни в тюрьме она вправе себя считать человеком, так как каждому может спокойно смотреть в глаза, ведь она никого не оговорила.

После возвращения в Москву в начале лета 1953 г. до ноября 1958 г., т.е. до реабилитации, Лина Соломоновна чувствовала определенную неловкость, какую-то ущербность своего положения. Она была лишь амнистирована, ей простили грехи, которых не было.

Социальное и чисто человеческое положение людей, особенно творческих, вернувшихся к жизни по амнистии, было весьма двусмысленным. Для некоторых они были жертвами произвола, для других - преступниками, которых простили. Этим, вероятно, и следует объяснить то, что далеко не все бывшие сотрудники Лины Соломоновны возобновили общение с ней. Так, например, Галина Амирагова, к которой Штерн в прошлом относилась хорошо, не проявляла интереса к своему престарелому учителю. Ее примеру (все же Амирагова - жена члена Политбюро Отто Куусинена, дескать, хорошо осведомлена) следовали и многие другие.

В июне 1954 г. на заседание "Павловского Совета"^¹ вызвали Штерн. Члены Совета и его председатель К.М. Быков, утратив чувство времени, лишенные элементарного сострадания к престарелому академику, агрессивно осуждали Штерн за антипавловскую деятельность. Они и не подозревали, что Лина Соломоновна сможет им как-то возражать, рассчитывали на то, что их заседание окончательно лишит возможности Штерн продолжить научную деятельность. При этом некоторые преследовали и корыстные цели. Д.А. Бирюков - малограмотный критик научного творчества Штерн - успел занять ее кафедру во 2-м Московском медицинском институте и, вероятно, опасался того, что придется потесниться. Она слушала спокойно. Выступила бескомпромиссно и как всегда ясно, логически строго оценила неприглядную деятельность "Павловского Совета". Вот фрагмент ее речи: "С большим интересом прослушала отчетный доклад председателя Совета К.М. Быкова и содоклад Л.С. Купалова... Откажусь от их критики, так как настоящая критика требует не только настоящего знания, но и глубокого понимания того, что критикуешь, я же многие годы отсутствовала". Далее она сказала, что оценка "Павловской сессией" работ, выполненных под ее руководством, вызывает недоумение в связи с некомпетентностью критиков. И продолжила: "Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

Эта истина относится и к научному творчеству. Позволю себе сказать, что я констатировала после длительного отсутствия... В физиологических журналах поражает односторонность печатных работ. Много и них говорится о высшей нервной деятельности. Бесспорно, вопросу важному, особенно когда он относится к человеку. Но нельзя игнорировать другие области физиологии...

В изучении центральной и периферической нервной системы до сих пор превалирует описательный метод, мало занимаются изучением самого механизма физических и физико-химических основ реакций возбуждений и торможения; мало или почти не используются новейшие достижения физики и химии, вернее биофизики и биохимии, которые дают возможность глубоко проникнуть в те процессы, которые совершаются в организме.

Можно ли удивляться тому, что химическому фактору я придаю особенно большое значение, учитывая, что источником энергии, необходимой для жизни, являются именно химические процессы, протекающие в органах и тканях"³⁵.

"Павловский Совет" не смог помешать Штерн продолжать научную деятельность. Штерн была восстановлена в АН СССР и в течение более десяти лет руководила созданной для нее лабораторией. Вскоре "Павловский Совет" был расформирован. В 1955 г. на VIII Всесоюзном съезде физиологов К.М. Быков не был избран в правление Общества физиологов.

С 1954 г. Штерн более десяти лет деятельно продолжала с сотрудниками изучать роль гематоэнцефалического барьера при лучевых поражениях.

В 1958 г. Л. Штерн исполнилось 80 лет. Торжественно прошел юбилей. Мне посчастливилось на нем присутствовать. Вдвоем с Игорем Сергеевичем Балаховским, внуком А.Н. Баха, которого Лина Соломоновна знала с детских лет, мы приехали в Дом ученых минут за 15—20 до начала торжественного заседания. Вошли в еще пустой, полутемный зал. Освещена была только сцена, украшенная множеством корзин с цветами. Неожиданно в зале появилась Л. Штерн. Она поздоровалась, а затем грустно улыбнулась и спросила: "Как вам нравится эта генеральная репетиция?" Юмор ее никогда не покидал. Мы же растерялись и ничего не сумели ответить. Собрание прошло торжественно, значительно и ярко 'заключила его остроумная речь самого юбиляра. Л. Штерн поблагодарила руководство Академии наук за возможность продолжать работу в столь преклонном возрасте, а затем после паузы заметила, что возраст ее не столь уж велик - всего каких-то 33 года, так как она считает днем своего рождения 31 марта 1925 г., т.е. день, в который она приехала из Швейцарии в СССР.

В том же году произошло и другое знаменательное событие: Лина Соломоновна получила официальное и долгожданное извещение о реабилитации. Это событие было омрачено обстановкой, в которой оно происходило. Скворцова в мемуарах писала: "1958 год, холодный ноябрьский вечер. Помню его, очень помню. Лина Соломоновна вместе со мной по вызову отправилась в приемную Военной прокуратуры на улицу Воровского. Там собрались родственники расстрелянных

Л. Квитко, П. Маркиша, Б. Шимелиовича и др. Небольшая комната... Людей много. Тишина, леденящая голову и сердце. В комнату входил человек, что-то шепотом говорил тому, к кому он подходил, и этот человек исчезал из комнаты. Таким же образом пригласили и Лину Соломоновну. Довольно скоро она вернулась за мной. Вид у нее был как будто посиневший. На улице она мне показала справку о реабилитации. Я не могла прочитать эту справку: очков у меня не было, в глазах рябило. Возвратившись домой к Лине Соломоновне, мы долго не находили ни желания, ни слов для разговора..."³⁶ Не о такой реабилитации мечтала Л. Штерн! Ни слова сожаления, ни слова осуждения тех, кто повинен в страшной трагедии, сказано не было.

В последние годы жизни Л. Штерн продолжала посильно работать. Ей удалось трижды организовать всесоюзные совещания по физиологии барьерных функций. На первом, в 1960 г., с программным докладом выступила Лина Соломоновна. Этот год стал радостным для Штерн. Женевский университет присудил ей почетное звание доктора (honoris causa). To была дань признания Alma mater выдающихся заслуг в науке своей выпускницы.

В 1963 г. торжественно отмечен 85-летний юбилей Л.С. Штерн^¹. В большом зале Дома ученых собралось много народа. Я решил подарить Лине Соломоновне научно-популярную книгу "Жизнь и Космос", написанную совместно с Олегом Георгиевичем Газенко. Сделал дарственную надпись и даже шутливые стихи посвятил юбиляру:

Идти по прямой через барьеры.

Опасно, право, для карьеры,

Но в том сокрыта жизни суть

И тем отважны пионеры,

Что твердо держат трудный путь.

Однако попасть на юбилей не привелось.

В архиве Л. Штерн сохранилось более 1000 писем. Штерн была полиглотом, владела пятью языками: немецким (родной), русским, французским, английским и итальянским. Корреспондентами Штерн были люди различной национальности, возраста и профессий.

Исключительный интерес представляет переписка Лины Соломоновны с известной детской писательницей Александрой Яковлевной Бруштейн. И она заслуживает издания, так как в ней очень ярко и глубоко два мудрых человека размышляют о сущности жизни, о величии Духа и Таинстве смерти…³⁷ Большой радостью и поддержкой для Лины Соломоновны были письма друзей из Швейцарии. Трогательные, полные любви и светлых воспоминаний о студенческих годах послания получала Лина Соломоновна от доктора Нины Дойновой, которая, так же как и Л. Штерн, в конце прошлого века эмигрировала из России и навсегда осталась в Швейцарии. Особенно ее радовали письма от Мориса Баттелли - сына Фридриха Баттелли и внука Жана Прево. С Морисом Л. Штерн связывала многолетняя дружба, отношения у них были родственными. Морис весьма уважительно относился к ней, делился многими своими помыслами, не раз просил совета. Одновременно он всегда проявлял заботу, сочувственно относился к ее трагической судьбе, стремился поддержать бодрость духа. Незадолго до смерти уже нетвердой рукой Лина Соломоновна написала короткое трогательное письмо. Оно было адресовано Морису Баттелли.

Умерла Лина Соломоновна 7 марта 1968 г.

Хоронили ее на Новодевичьем кладбище. День был холодный, ветреный. Шел мокрый снег. Было много народу. На траурном митинге сказали много добрых, благодарственных слов. Взволнованно прозвучала речь Григория Ивановича Косицкого о своем учителе: «Умерла Лина Соломоновна Штерн - погасла яркая звезда, столь долго озарявшая небосклон советской и мировой физиологии. Ушел великий труженик, девизом жизни которого было: "Работа, работа, работа!"»³⁸

Люди, в памяти которых сохранился образ академика Штерн, уходят постепенно из жизни, но в памяти науки, в ее истории имя Лины Штерн, выдающегося ученого, останется навсегда.