2.СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО КАК ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ

(Предварительныеразмышления)

Следственное делоЛившица, «Дело № 35610 Управления НКВД СССРЛенинградской области» , которое не безтруда, преодолев явное нежеланиедержателей, удалось все же получить дляознакомления, довольно велико по объему.Оно состоит из двух томов: 1-й (1937—1938; 160 л.)фиксирует все стадии пребывания Лившица вБольшом доме: обыск и арест, собственноследствие, суд и расстрел, а также включаетдокументы, относящиеся к его посмертнойреабилитации; 2-й, «Имущественное дело»(1957—1958; 23 л.), содержит материалы овозмещении Е. К. Лившиц, вдове поэта,стоимости конфискованного имущества.

Следствиепредставлено, в частности, двумяпротоколами допросов и тремя — очныхставок Лившица с другими подследственными,а кроме того, протоколами допросов В. О.Стенича, С. М. Дагаева, Ю. И. Юркуна и В. А.Зоргенфрея.

Документы дела (это,главным образом, машинописные копии)оформлены довольно небрежно: некоторые неподписаны, другие не утверждены, кое-где невписаны точные даты. Зато все встречающиесяв тексте фамилии напечатаны заглавнымшрифтом, чтобы сразу бросались в глаза.

Неполноту делазамечаешь даже при его беглом просмотре:неужели за десять с лишним месяцевследствия было всего два допросаобвиняемого? (Другие случаи неполноты будутотмечены ниже.)

Но пусть и спробелами, дело Лившица содержит немалоданных, проливающих свет на триста тридцатьдней, проведенных им в Большом доме. Ведьопубликованные сведения об этом периодекрайне скудны, отрывочны и неточны, — чащевсего они основаны на догадках, а порой наслухах и домыслах. Возьмем пока один пример— дату смерти Лившица. Из-за полнойзакрытости архивов НКВД—КГБ она до самогопоследнего времени называлась во многихвариантах и всякий раз неверно.

Знакомство с деломпозволяет ответить на многие вопросы, ноотнюдь не на все. Причина этого не только ине столько в отсутствии каких-то документов,но прежде всего в самой спецификеследственных дел тех (как, впрочем, и многихпоследующих) лет.

Можно представитьсебе период следствия неким подобиемайсберга, где дело (сумма дел) — лишьнадводная, видимая его часть, пусть нам покаеще почти неведомая, но — существующаяреально, — это многие тысячи дел одноготолько Ленинградского НКВД—КГБ и, вероятно,миллионы дел по всей стране. Эта частьдокументирована истязателями. Но есть идругая — огромная подводная, слабоосвещенная, почти не документированная, —свидетельства самих жертв. У каждого узникасвоя тюремная история. Однако они лишеныбыли возможности делать записи, вестидневники, расстрелянные не оставилимемуаров. И мы никогда не узнаем, о чемпередумал за эти триста тридцать дней иночей Лившиц, как в действительностиотвечал он на вопросы следователей, о чемговорил с соседями по камере.

И все же в этомподводном мраке можно различить какие-токонтуры, найти ориентиры и понять, как былона самом деле. Для этого надо обратиться кимеющимся, сравнительно немногим,свидетельствам уцелевших. И прежде всего,конечно, к Солженицыну, к «Архипелагу ГУЛАГ»,к первой его части — «Тюремнаяпромышленность». Для воссозданияследственной истории Лившица здесь намважно

все, в том числе имногочисленные подробности. Но вот чтоговорится обо всех жертвах террора: «Вразные годы и десятилетия следствие по 58-йстатье почти никогда и не было выяснениемистины, а только и состояло в неизбежнойгрязной процедуре: недавнего вольного,иногда гордого, всегда неподготовленногочеловека — согнуть, протащить через узкуютрубу, где б ему драло бока крючьямиарматуры, где б дышать ему было нельзя, так,чтобы взмолился он о другом конце...» Но до «другогоконца трубы» ни Лившицу, ни многим другим несуждено было добраться.

Нужны нам здесь идетали. О том, к примеру, как следователидобивались признаний — признаний в том,чего подсудимый не совершал, — Солженицынповествует подробно, называя в общейсложности 5 2 способа физического ипсихического воздействия. Но даже и этотогромный перечень неполон, — каждыйследователь, обладавший «творческой жилкой»,изобретал еще и что-то свое, оригинальное.Истязания продолжались непрерывно. И этопостоянно надо держать в памяти, изучаядело Лившица.

Чтение протоколовдопросов поначалу ошарашивает: обвиняемыепризнаются буквально во всем, что им толькони инкриминируют, — они охотно называютдесятки имен сообщников, обстоятельнорассказывают о своей подпольнойорганизации, разветвленной изаконспирированной, имевшей целью убийствоСталина и его соратников и свержениесуществующего строя. И ведь знаешь, чтоничего подобного на самом деле не было, абыло лишь естественное для нормальныхлюдей неприятие сталинского режима, быловнутреннее сопротивление, стремление вэтом свихнувшемся мире сохранить себя всебе и делать свое дело.

Но как быть ссобственноручно подписанными имипротоколами допросов?

Существенны здесьсвидетельства каждого из уцелевших,прошедших «через узкую трубу», другой конецкоторой, — продолжим цитату из Солженицына,— «вышвыривал его уже готовым туземцемАрхипелага...» ^н

О том, что протоколыдопросов подчас фальсифицировалисьследователями, свидетельствуют многие,арестованные в разные годы. К примеру, врачМ.М. Ме-лентьев (Москва. Лубянка, Бутырки. 1933г.): следователь «бойко, по готовомутрафарету, набросала «о нашем недовольстве»и наших «намерениях». <...> Здесь была однафантазия и ни одного факта...»; впоследствииэтот протокол был из дела изъят и вместонего «подшит только протокол, написанный ее(следователя. — Э.Ш.] рукой...» ^{24 Или,гораздо позже, — писатель Б.Д. Четвериков (Ленинград.Большой дом. 1945 г.): во время следствия у негоиспортилось зрение, и он, не читая,подписывал сочиненные следователем «безграмотныеглупые протоколы», надеясь, что суд «сразуже поймет, что это дутое дело...»25 Так было идо 1937 года.ипосле 1938-го.Для нас же преждевсего важны свидетельства тех, ктонаходился под следствием там же, тогда же,за то же, — свидетельства И.А. Лихачева (онбыл арестован через два дня после Лившица, 28октября 1937г.) — Жалоба ГенеральномуПрокурору СССР (1956) и Н.А. Заболоцкого (арестован19 марта 1938г.) — Заявление в Особое совещаниеНКВД СССР 2в и воспоминания «История моегозаключения» 27.}

И тот и другойподробно сообщают об истязаниях, о подделкеследователями протоколов допросов.Заболоцкий пишет о «фабрикации „документов"»и называет их «поддельными»; Лихачев — «фальшивкой,небылицей», «приключенческим романомсамого дурного вкуса». «Главный протокол, —свидетельствует он, — был мною подписан ужев готовом и отпечатанном на машинке виде.Никакого допроса он не отражал. Мнепредлагалось заучить эти небылицы длявыступления на суде». Оба сообщают оподделке их подписей, — Заболоцкий: «Подписьпод ним (заявлением. — Э.Ш.} быладействительно очень похожа на мою, хотя яникаких подобных заявлений не подписывал» ^{28;Лихачев: «Подпись моя была искусноподделана».}

Степеньфальсификации бывала различной — отвсевозможных вставок (отдельных слов, фрази кусков текста) до изготовления протоколовцеликом (подробно об этом будет сказанониже).

фальсифицированныепротоколы допросов Мелентьева, Лихачева,Заболоцкого, Четверикова... Прибавим к нимпризнание фактов подобных подделок новымиобитателями («второнасельниками» — словоЛившица) Большого дома и Военной коллегииВерховного суда СССР при прокурорскихпроверках, проводившихся по деламрепрессированных в период реабилитации (2-яполовина 1950-х—1960-е гг.), — мы с полнымоснованием можем сделать вывод: подделки неявлялись каким-то исключением, — напротив,это был обычный, широко практиковавшийся ворганах ГБ метод работы. Но о чем этоговорит? Следователи прибегали кфальсификации в тех случаях, когдабессильны были путем физическоговоздействия выбить у арестованных нужныепоказания. А такое происходило нередко.

Немалое значениетогда приобретают другие представленные вследственном деле документы, начиная сордера на арест и кончая протоколомсудебного заседа-

ния, — ло ним мысумеем хотя бы пунктиром очертитьпоследний период жизни осужденного. Но всеже и в фальсифицированных протоколахдопросов можно выявить крупицыдействительных фактов, о чем-то догадатьсяи что-то понять. Ведь для придания этимфальшивкам хоть какого-то правдоподобия вних вставлялись почерпнутые из доносов,извлеченные из конфискованных при обыскебумаг (записных книжек, писем и т.д.)реальные даты, фамилии, информация овстречах, разговорах и другое. Естественно,что при фабрикации фальшивок отбиралосьтолько то и трактовалось лишь так, чтобы иэти детали свидетельствовали противобвиняемого.

Протоколы, — причемфальшивые даже в большей степени, нежелиправдивые, — позволяют понять общийследовательский замысел и его изменение входе следствия под влиянием различных каквнешних, так и внутренних обстоятельств.

Из протоколов видно,кто из писателей был на подозрении у НКВД,против кого собирали (или изготовляли)улики впрок. Не обязательно этот материалиспользовался, а если он и шел в дело, то невсегда сразу, — ведь писателейарестовывали и в 1939—1940-м, и в годы войны, и впослевоенный период (например, проходящихпо делу Лившица С. Спасского, Г. Гуковского).

Можно также ощутитьсостояние общества, его реакцию напроводимую в стране политику,почувствовать настроения в писательскойсреде, отношение неконформистской частилитераторов к происходящему и, в частности,к политике партии в области литературы. Врезультате изучения протоколов приходишь квыводу, что значительная часть писателейвела себя не столь послушно, как это можетпоказаться сейчас.

И наконец, выявляяприемы, характерные особенности подделок,мы сможем научиться распознаватьфальсификацию. Это сделается насущнонеобходимым, когда архивы НКВД—КГБ будутшироко доступны для исследователей.

Разумеется, не всегдапротоколы допросов фальсифицировались.Подчас арестованные под невыносимымдавлением следователей давали требуемыепоказания, чтобы под конец решительно отних отказаться. Кто-то надеялся, что своюневиновность, всю абсурдность обвиненийлегко сумеет доказать на суде, но этого,конечно, не происходило, ибо суд был вовсене таким, на который они рассчитывали. Нодаже если кто-то под пытками, шантажируемыйугрозами по отношению к оставшимся насвободе близким, и «признавался» в том, чегоникогда не совершал, даже если вполубессознательном состоянии иподписывал ложные протоколы (а они не моглибыть правдивыми, — предъявлявшиесяписателям обвинения всегда быливымышленными), — вспомним сказанноеСолженицыным: «Брат мой! Не осуди тех, ктотак попал, кто оказался слаб и подписаллишнее...» ^{29, — даже и тогда никакиеупреки замученным предъявлять мы не вправе.Лишь глубоко осознав это, можно занятьсяанализом документов следственного дела,где Лившиц, Юркун, Зоргенфрей и другиепредстают перед нами не как реальносуществовавшие люди — поэт, прозаик,переводчик, но как их однофамильцы,персонажи пьесы, бездарно сочиненной «драма-тургамия-следователями.}

9. «ЗАТИШЬЕ»

(февраль—апрель1938 г.)

Допрос Дагаева длядоказательства вины Лившица не далпрактически ничего. Следующий же, имевший кЛившицу отношение (из числа включенных вдело), состоялся лишь через три с половиноймесяца.

Сто дней простоя —для следствия срок огромный, и можноподумать, что оно зашло в тупик. Но такойвывод будет неверным. Простоя не было. Одиндокумент, относящийся к этому периоду, вделе все же имеется — бледная машинописнаякопия, очередное, принятое в марте (день непроставлен, но, вероятно, числа 1 5-го)постановление о продлении срока содержанияЛившица под стражей еще на два месяца, до 15мая. Необходимость этой меры, сказано здесь,вызвана тем, что «следствием по делу вскрытряд новых участников, для чего необходимыдополнительные аресты» (л. 12).

Даже по оченьнеполным данным, которыми мы располагаем,видно, что в течение этих ста днейдействительно прошла новая волна арестовсреди писателей. Были схвачены:

4 января —В.А. Зоргенфрей (расстрелян),

10 января —С.М. Дагаев (расстрелян),

в ночь с 3 на 4февраля — Ю.И. Юркун (расстрелян),

5 февраля — Г.О.Куклин (23 сентября 1938г. приговорен к 8 годамИТЛ; умер в крайбольнице мест заключенияКрасноярского края 9 ноября 1939 г.),

11 февраля —Ю.С. Берзин (2 июля 1939 г. приговорен к 8 годамИТЛ; по данным личного дела, умер в лагере 11июня 1942 г.),

14 февраля —Д.И. Выгодский (23 июля 1940 г. приговорен к 5годам ИТЛ; умер в Карагандинском лагере 27июля 1943 г.),

^5 февраля — А.М.Шадрин (через два года следствия, в апреле1940г. дело было прекращено; в 1946 г. сноваарестован и осужден; реабилитирован в 1956 г.),

16 марта —Е.М. Тагер (23 сентября 1938 г. приговорена к 10годам ИТЛ, вторично осуждена 19 декабря 1951 г.;реабилитирована в 1956 г.),

19 марта —Н.А. Заболоцкий (2 сентября 1938г. приговорен к5 годам ИТЛ; освобожден лишь в 1946 г.),

23 апреля —А.А. Энгельке (23 июля 1940 г. осужден на 5 летИТЛ; пробыл в заключении по 20 июля 1 946 г.;амнистирован в 1953 г.: реабилитирован в 1 957 г.).

Из перечисленныхздесь Дагаев, Юркун, Куклин, Берзин, Тагер,Заболоцкий, Выгодский фигурируют во второмдопросе Лившица (фамилии Куклина и Тагер во2-м экземпляре протокола дважды подчеркнуты);подробные показания об Энгельке содержатсяв допросе Дагаева; Шадрин проходит по делу И.А. Лихачева.

Эти аресты и призваныбыли «влить новую кровь» в следствие.

11. ДОПРОС В. А.ЗОРГЕНФРЕЯ

(23 мая 1938 г.Следователь Гантман)

Этот допрос,последний в деле Лившица, состоялся, какявствует из вступительных слов следователя,в результате поданного обвиняемымзаявления, содержавшего признание своейвины. Отсюда напрашивается вывод: за четырес половиной месяца пребывания в Большомдоме Зоргенфрей нужных следствию показанийне дал. Как мы знаем, подобное заявление (вернее,упоминание о нем) послужило поводом дляпроведения второго допроса Лившица, точнееговоря, для фабрикации протокола этогодопроса. Так не был ли и протокол допросаЗоргенфрея в основном сфабрикован?

Из ответов видно, чтополитическая активность Зоргенфрея былаочень невелика: «Я затрудняюсь каким-либотермином определить свои политическиеубеждения, так как строго выработаннойчеткой политической платформы у меня нет» .«Октябрьский переворот 1917 года, — призналон однако, — я принял враждебно <...>. Япротестовал против основного в советскомстрое — против диктатуры пролетариата,ликвидации частной собственности насредства производства...»; «Решающимстимулом в активизации моей борьбы противсоветской власти, — утверждает Зоргенфрей,— явилась коллективизация» (л. 120, 121—122). (Нопочему для него, горожанина, поэта ипереводчика, именно это стало последнейкаплей? Или здесь уже неуклюже вмешивается«соавтор»?)

Далее онрассказывает об окружении, которое «способствовалоподдержке и развитиюво мне контрреволюционных настроений», иназывает Г.П. Блока, вместе с которым долгоевремя работал в издательстве «Время». «Болееактивный и организованный характер, —продолжает Зоргенфрей, — приняла мояантисоветская деятельность на почвесближения с Бенедиктом Лившицем» (л. 122; этафраза подчеркнута).

Но вот что удивляет:Зоргенфрей, в конце 1935 года вошедший вподпольную группу, больше ни в одном изимеющихся в деле протоколов допросов неупоминается. То ли был более других «законсгопэирован»,то ли сама идея присоединения его к «организации»созрела у следствия лишь в последний момент.На многолюдных квартирных «контрреволюционныхсборищах» ни у Лившица, ни у других он ниразу не бывал. Встречи, «подрывные беседы» сЛившицем, даже самые серьезные — отеррористической борьбе, происходили... вписательской столовой на Невском, 106, вресторане и «на общих собраниях» в Домеписателя на Шпалерной, а также в других «литературныхместах». Так, «в ресторане Дома Маяковского»Лившиц, — повествует он, — «открылся мне,что существует политическое объединениелитераторов, организованно ведущее борьбуза смену советской власти...» Зоргенфрейтотчас выразил готовность «принять участиев деятельности этого объединения» (л. 123).Такие вот разговоры велись бок о бок сБольшим домом, маячившим напротив, черезЛитейный, и своей огромной тенью почтидотягивавшимся до обители заговорщиков —Дома писателя.

Отдельные вкрапленияподлинных фраз допрашиваемогоперемежаются со следующими откровениями: «Повсем вопросам хозяйственно-политическим илитературным вопросам жизни нашей странымы с Лившицем находили антисоветский язык.В 1935 г. — год богатый крупнымиполитическими событиями и обостреннойклассовой борьбы — мы стали опасаться засвою судьбу как людей контрреволюционнонастроенных и проявляли опасениеразоблачения нашей антисоветскойдеятельности. Тогда Лившиц и я высказывалисвою солидарность с фашистским режимом. Этасолидарность основывалась на непреклоннойборьбе фашизма с коммунизмом. Поэтому мыполностью разделяли политику Гитлера иМуссолини» (л. 122—123). Представить себе, чтоеврей Лившиц или с упоением переводившийГенриха Гейне и Стефана Цвейга Зоргенфреймогли проникнуться фашистским духом,просто невозможно. Как, впрочем, и то, накаком полуграмотном языке вынужден подпером следователя изъясняться Зоргенфрей,переводивший еще и Гете, Шиллера, Роллана,Клоделя, Т. Манна, один из «действительныхдрузей» Александра Блока ^67.

Отработанная напредыдущих допросах схема истории «грехопадения»приобрела здесь еще большую четкость:недовольство советской властью, ростантисоветских настроений, вступление вподпольную группу, практическаядеятельность в ней и т.д.

Вот какую работуосуществлял Зоргенфрей: «Пои удобномслучае я нащупывал политические настроенияпереводчиков-литераторов. В деловыхразговорах с ними по поводу перевода тойили иной книги или в процессе совместногоисправления переводов я пользовалсяслучаем, чтобы подвергнуть критикедирективы власти в области литературы изаводил разговор о тех унижениях, которые,якобы, испытывает советский литератор всвоей работе» (л. 124).

Помимо этого онзанялся «созданием группы на стороне».Группа эта, судя по отсутствию в текстекарандашных помет не заинтересовавшаяследователей, состояла, кроме него самого,из трех его знакомых — отца и сына Бюрно и Л.И.Щербы. Последнего уже репрессировали. Бюрно-отецбыл слепой. Что же касается его сына,работавшего техником на заводе, то всю винув активизации у того антисоветскихнастроений Зоргенфрей взял на себя.

Здесь, в завершениедопроса, появляется тема террора: «СклоняяБюрно Б.К. на принятие им террористическихметодов борьбы с советской властью, яутверждал, что свержение советской властивозможно только при условии смертельнойборьбы с ЦК ВКП(б), и решающее значение вэтом плане имеет физическое уничтожениеСталина» (л. 128).

«Обсуждая с Лившицемпути и способы возможности свержениясоветской власти, мы пришли к выводу, чтонаиболее эффективным и результативнымметодом является индивидуальный террор,ибо другие методы борьбы не обеспечатустранения Сталина от руководства страной.На репрессии, проводимые в стране поотношению контрреволюционных элементов мырешили ответить террором противруководителей советской властИ| в первуюочередь, против Сталина» (л. 127). Этопризнание отчеркнуто на полях иподчеркнуто.

На суде Зоргенфрей «призналлишь то, что иногда среди знакомых допускалантисоветские разговоры, а принадлежностьк антисоветской организации отрицал и о еесуществовании показаний не дал» (л. 154).

«ПРИГОВОР

именемСоюза Советских Социалистическихреспублик выездная сессия

Военнойколлегии Верховного Суда Союза ССР всоставе: <„.>

Взакрытом судебном заседании, в гор. Леяшц-роде

„20"сентября 1938 года рассмотрела дело пообвинению

ЛившицБенедикта Константиновича,1886 г. рождения, урожд. гор. Одессы, гр-н СССР,быв<ший> переводчик-литератор — впреступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-8 и58-11 УК РСФСР.

Предварительными судебным следствием установлено, чтоЛившиц с 1930 года явился активнымучастником антисоветской право-троцкистскойтеррористической и диверсионно-вредительскойорганизации, действовавшей среди писателейв г. Ленинграде, был организационно связан содним из руководящих участников этойорганизации Кибальчич, по заданию которогосоздал право-троцкистскую группу,неоднократно проводил нелегальные сборищагруппы, на которых обсуждались вопросыборьбы с советской властью и конкретныевопросы подготовки террористических актовпо отношению руководителей ВКП(б) исоветского правительства.

ПризнаваяЛившиц виновным в совершении преступлений,предусмотренных ст. ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР,Военная коллегия Верховного Суда СССР,руководствуясь ст. 319 и 320 УПК РСФСР,

ПРИГОВОРИЛА

ЛившицБенедикта Константиновича к высшей мереуголовного наказания — расстрелу сконфискацией всего лично принадлежащегоему имущества.

Приговорна основании постановления ЦИК СССР от 1/XII-34г. подлежит немедленному исполнению.

Председательствующий

Члены(подписи)» (л. 151)

Оба документаоформлены на печатных бланках; текст,непосредственно относящийся к данномусудебному заседанию, впечатан на машинке,текст приговора вписан от руки.

Невозможнопредставить себе, как сумели они провестисудебное заседание, даже предельноупрощенное «в порядке закона от 1 декабря 1934года», в течение пятнадцати минут. Проверимпо часам.

«Председательствующийобъявил...» «Секретарь доложил...» «Председательствующийудостоверяется...», спрашивает у Лившица,получает от него ответ. Подсудимомуразъясняют «его права на суде» (!).Объявляется состав суда. Подсудимыйзаявляет, что ходатайства не имеет.Секретарь зачитывает обвинительноезаключение, — только на его чтениетребовалось 7-8 минут, — ведь текст долженбыл произноситься без спешки — весомо,отчетливо, с выразительными паузами изамедлениями в особо значимых местах. Затем— разъяснения Ульриха, его вопросподсудимому, ответ. Но еще и последнее словоЛившица, произнесенное, конечно, нескороговоркой, — он ведь просил сохранитьсебе жизнь, что-то должен был сказать в своюзащиту — тоже несколько минут. «Судудалился на совещание» — еще, как минимум,4-5 минут времени (на нормальном судепотребовалось бы гораздо больше:подискутировать, прийти к соглашению инаписать приговор; но мы знаем, чтоприговоры по 58-й заготавливали заранее. Ну,по крайней мере, перекурить, хотя бы сделатьвид, что и вправду совещаются, — ведь невышли же и тотчас вошли?!). Вернулись. Ульрихогласил приговор, что также требовалосьисполнить не торопясь, каждое слововыговаривая торжественно, — еще минуты три.Итого набирается никак не менее 30—40 минут.А им хватило на все лишь четверть часа? Номожет быть, здесь, как и во всем деле,кроется ложь? Может быть, все это заседаниесуществует только на бумаге, а на самом делебыло: зачитали приговор и — «в расход»? Вприговоре говорится о «судебном следствии».Но из протокола судебного заседания видно,что никаких сомнений у суда не возникало иничего он не расследовал.

В ту же ночьрассматривались, как минимум, еще четыредела: Дагаева, Зоргенфрея, Стенича и Юркуна.Все они также были приговорены к расстрелу.

Однако эти пятьсмертных приговоров не были единственнымитогом работы Ульриха и его бригады. Мы незнаем, сколько всего обвиняемых былоосуждено в течение этой выездной сессии икак долго она продолжалась. Но 23-го ещезаседали: в тот день были объявленыприговоры Г.О. Куклину и Е.М. Тагер — 8 и 10 летИТЛ.