ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Илья Шнейдер был замечательным рассказчиком, слушать его можно было часами. Он внук николаевского солдата, а отец его из провинциальных подмастерьев выбился в люди, принял лютеранство и завел в Москве свое дело, став купцом. Сам' И. И. Шнейдер был знаком со многими выдающимися людьми, от красавицы Лины Кавальери до В. И. Ленина. Случилось ему работать в кремлевской библиотеке. Однажды раздался телефонный звонок и мужской голос попросил принести ему некоторые книги. Шнейдер ответил, что эти книги запрещены к выдаче товарищем таким-то. Последовала пауза, затем голос раздался снова: "Принесите мне эти книги. Это Ленин говорит".

Находясь в лагере, И. И. Шнейдер написал большую книгу под названием "На реке жизни". Предлагаемые отрывки из воспоминаний о годах, проведенных в лагере, записаны со слов рассказчика без магнитофона, без стенографии. Пером я пытался догнать речь. Потому все недостатки рассказа - за мой счет.

Г. АНДРЕЕВСКИЙ.

Апрель 1947 года

... В день ареста я заехал к Лебедеву - председателю комитета по делам искусств, я был тогда представлен к ордену Трудового Красного Знамени. Имя Лебедева было Поликарп Иванович, но звали его Александром. Я вошел к нему, он обнял меня и повел в кабинет. Стал говорить по телефону (в то время приближалось 50-летие МХАТа). Он говорил, что особого шума делать не будем, дадим ордена... Говорили об артистах, включенных в поездки за границу. Ойстрах не нужен, еврей.

Потом я понял, что МГБ вопрос о моем аресте с Лебедевым не согласовывало.

После нового года... в 2 часа ночи я вышел во двор с собакой, жил тогда на Пречистенке, улица Кропоткина. Подъехала машина, вышли трое. Спрашивают: вы здесь живете? Да, а что вам нужно? Комендант. Его нет. А дворник? Первая дверь направо. Пошел с ними, указал на дверь и направился домой, а они мне:

- Мы паспорта проверяем. Ну, с вас и начнем.

Зашли, взяли паспорт, а мне - ордер на арест и обыск. Жена (Наталья Балдина) заплакала. Я говорю: не плачь, это МГБ. Какое они ко мне имеют отношение?

Я спросил: за папиросами можно заехать? Они говорят: у нас есть, вы деньги возьмите. Я взял 100 рублей.

Подъехали к подъезду с улицы Дзержинского, завели меня в бокс. Пришел надзиратель, обыскал молча. Обрезал ремень, снял подтяжки.

- На чем брюки держаться будут?

Он не ответил.

2-й этаж внутренней тюрьмы на Лубянке называли "блядским": там сидели женщины. До революции в этом здании была гостиница "Якорь". Было три этажа, надстроили еще два. В середине - лестница, по краям - камеры.

К 6 часам утра я оказался в тюрьме. Надзиратели стояли бледные, замученные, в чем-то черном. Я сразу подумал: гестапо!.. Ввели меня в камеру, все вскочили, руки по швам, лица серые. Потом я узнал, что приняли меня за прокурора.

Сокамерников было двое. Один - заместитель министра государственного контроля по культуре (бывший портной с фабрики), второй - троцкист (был как-то на собрании оппозиции), преподаватель... привезли в Москву на пересмотр дела. Позднее выяснилось, что замминистра был стукачом. В камере стояли три кровати, тесно. Кровати были постелены: простыни, наволочки, одеяла.

Принесли завтрак: котлету, два куска сахара, черный хлеб. И потом чайник. Так прошло трое суток. Вызвали для выяснения личности, потом к следователю.

В проходной... стояла женщина седая, с орденом Ленина. Она клала на книгу железный лист, и когда ты подписывался, то кроме места для подписи ничего не видел.

На седьмом этаже отросток, так называемый аппендикс. Комната №725. Мне как-то пришла мысль: сколько же их, сотрудников? В каждом кабинете по 2-3 человека. И в каждой республике МГБ, в городе тоже, в районе... Сколько людей? Что им делать?

Следователь:

- Дотанцевались?

Я не ответил. Потом спросил:

- За что меня арестовали?

Он:

- Будете рассказывать, вам станет легче.

Потом я понял: это была трафаретная фраза. Но она расслабляла.

Снова общая камера. Перед отбоем три раза тушится свет, а потом горит всю ночь. Перед тем, как лечь в кровать, надо поставить на стол миску, в нее кружку, в нее ложку. Чтобы не затачивать ночью. Повесить куртку и лечь руки поверх одеяла...

Проходит 10-15 минут. Входит надзиратель: фамилия? Инициалы? На допрос! Вышел - два вертухая. В этот раз отвели на 4-й этаж. В комнате люстра, ковры, стоят какие-то два парня. Следователь, мне: "Сюда!" Вхожу в кабинет: огромный голубой шелковый абажур. За столом сидит человек, хорошо одет, видно, из театра. Перед ним табуретка (для меня), а сзади сел на диван следователь. Присутствовала стенографистка. Говорили обо всем: о Есенине, Дункан ^¹, Гельцер, о поездке в Китай.

- Как же ваш спектакль 7 апреля? А вас нет.

Я говорю:

- Спектакль пострадает, так как у нас светомузыка, а в зале Чайковского негибкое освещение: электробудка наверху и связаться с ней невозможно. Я из кабинета туда звонил. Кроме того, не будет вступительного слова.

Я понял, что он бывает на наших спектаклях. Спрашиваю:

- Вы "Зою" видели? (О Зое Космодемьянской).

- Нет. А кто Зоя?

- Терентьева.

- У нее ноги красивые.

Под утро он откинулся назад и сказал: "Перерыв". Меня увели. Это был Абакумов. Следователь сказал конвоирам:

- Поднять ко мне.

И когда меня привели:

- Ты как, твою мать, разговаривал с министром?!.

- Я не знал, кто он.

- А кто по-твоему, х.. собачий?!

- Я говорю нормально, а вы нет. Я не буду с вами разговаривать, если вы станете материться. Вы дома, в семье, материтесь.

Было 53 допроса. Обвинения не предъявляли. После первого допроса вошел майорчик подал следователю что-то и вон на цыпочках. Следователь прочел и передал мне. Документ кончался словами: "Имеющимися материалами полностью изобличен в совершении преступления, предусмотренного статьей 58, 10а." Санкционировано Абакумовым и прокурором.

Я спрашиваю:

- А что это: измена родине? Космополитизм? Это мне не подходит. Следователь пил чай, ходил. Так всю ночь. А утром меня - в камеру. Лежать нельзя. Читаю. Глаза закроешь - стук:

- Не спите.

- Я не сплю.

- А глаза закрыты.

- Они сами закрываются.

- Встаньте, пройдитесь.

Прислонишься к стене: "Нельзя прислоняться!"

На допросе сказал:

- Не буду говорить, пока спать не дадите.

- Ладно.

- Не верю.

- Ну ладно.

Позвонил: Шнейдеру дайте отоспаться.

Врач один раз дал мне возможность лежать 10 дней: было пониженное давление.

Утром туалет. Надзиратель выдает листки белой бумаги. Идешь в туалет, возвращаешься в камеру. Парашей в камере не пользовались. Дают щетку, метем пол. Со временем обрастаем. Вызвали однажды: белая

ширма, стул, лейтенант в белом халате стрижет машинкой. Мы его прозвали Иван Грозный: мрачный был.

Я сидел в камере с маршалом Ворожейкиным, начальником штаба ВВС. Мы с ним на лейтенанта подали жалобу: он нас месяц не брил.

— Перед новым годом побреете?

— Некому на вас смотреть.

Была тележка с лекарствами, ее развозила Дуся, так мы ее называли. Раз в 10 дней приезжала тележка-библиотека. Книги были хорошие, из конфискованных.

Каждое утро входил сержант:

- Вопросы?

И записывал наши просьбы. Каждое 1-е и 15-е число можно было писать заявления. В боксе давали чернила, ручку. Приносили ящик с замком, туда мы опускали письма. Писали Сталину, Ворошилову и другим. Все писали на сэкономленной в туалете бумаге - сколько войдет. По ночам слышались крики. Кого-то вели в карцер. Со мной обращались вежливо. Деньги я свои истратил. Потом оказалось, что на моем счету было 2 тысячи рублей от родственников. А следователь не сказал мне об этом, грозил перевести в Лефортово.

У нас в театре была программа, представленная на Сталинскую премию: "Зоя". В Риге последний номер шел без шарфа, который куда-то пропал. Это была голубая материя размером 24 м². Я прервал номер, вышел на сцену и сказал, что шарф пропал. На сцену вышли офицеры и стали возмущаться. Рабочий сказал мне, что шарф стащили пожарники. Когда все осветили, Н. Балдина увидела кусочек шарфа за декорациями. Офицеры кричали, что позвонят в МГБ. Я позвонил туда сам. Но мне сказали, что они этим заниматься не станут. На спектакле был Еременко, начальник Белорусского военного округа. В редакции сообщили, что печатать об этом не будут. А через два дня меня арестовали.

Когда на допросе следователь сказал, что шарф украла Балдина, я схватил столик, за которым сидел, и треснул его об пол так, что ножки отвалились. Следователь вызвал вертухаев. В камеру, ночью опять на допрос. Повели направо. Повезли в Лефортово.

Лефортовский замок был построен при Екатерине, потому в форме буквы "К" (Катрин). Правое и левое крыло - камеры. Железные лестницы, по стенам палубы, 3 этажа, проволочные сетки, чтобы не бросались. Кабинеты следователей налево, а меня повели направо. Неужели, думаю, открыли семь екатерининских карцеров? (Когда в 1931-32 годах я работал в Лефортовской тюрьме, карцеры были закрыты).

Привели в карцер. Окна нет. Доска для спанья на замке. Открыта с 1 до 5. Все покрыто инеем, в том числе и стены.

Когда вошли, говорят: раздевайтесь. Думал - шмон. Все с меня сняли. Я говорю:

- Товарищи, вы же советские люди!..

Мне кинули ботинки, носки я сделал из карманов брюк. Шесть раз делал зарядку - грелся. Я хотел снять кальсоны и одеть их под рубашку на спину и штанины крестом на груди. Ботинки положил под голову. Когда лег, вошел офицер.

- Ботинки на пол!..

Посмотрел, есть ли под брюками кальсоны. Отобрал их. Так прошло три дня. Тогда дали щи. Это была радость! Давали ежедневно 300 граммов хлеба и две кружки кипятка, в 6 утра и в 6 вечера. Я хлеб не ел, голодал. Перед щами стало плохо, я упал. Врачиха сказала: оставьте его лежать.

Если надо было в туалет, я стучал и конвоиры, здоровые украинцы, прямо гестаповцы, гнали в спину в туалет.

После карцера камера показалась мне гостиницей. Маршал, сидевший со мной, придя с ребенком с елки в Колонном зале, сказал:

- Зачем это нужно: "Спасибо Сталину за счастливое детство?" А в квартире была установлена подслушивающая аппаратура. Сокамерников моих обвиняли в том, что они выпустили на фронт неполноценные самолеты. В угловой камере сидел дважды герой маршал Новиков.

При ознакомлении с делом на Лубянке была радость переквалификации с 58, 10а на 58, 10, ч. 2 (по первой - расстрел). Утвердил обвинительное заключение Вавилов.

Лида Гичева (бывшая жена) дала показания о том, что я возмущался тем, что немцы будут ходить по Ялте. А написали, что я мечтал об этом. Вел мое дело следователь Герасимов. Я был в ведении следователей по особо важным делам.

Выписка из допроса И. И. Шнейдера 18 сентября 1950 года, вел его помощник следственной части следователь по особым делам подполковник КГБ Герасимов.

Следователь.  При обыске у вас обнаружен журнал "Америка" №19. Объясните, с какой целью вы его приобрели и храните.

И.И.Шнейдер. Он чисто случайно куплен на рынке. Внимание жены привлек рисунок собаки.

Следователь.  Будучи антисоветски настроены, вы не случайно им заинтересовались.

И.И.Шнейдер. Антисоветски настроенным я себя не считаю и не потому я хранил журнал "Америка".

Следователь.  А почему?

И.И.Шнейдер. Я не считаю предосудительным ни приобретение, ни хранение его, поскольку он открыто продавался.

Следователь.  Это вы так считаете. Однако в журнале "Америка" рекламировали и восхваляли все американское. Говорите правду, что вас в нем привлекало?

И.И.Шнейдер. Ничего меня в нем не привлекало".

Из допроса Брегмана Соломона Леонтьевича, 1895 года рождения, члена ВКП(б) с 1912 года, до ареста занимавшего пост заместителя министра Госконтроля СССР. Обвинялся в том, что был членом националистической организации, существовавшей в европейском антифашистском комитете. Умер 23 января 1953 года в Бутырке. Отрывок его показаний взят из допроса, проводившегося 12 октября 1950 года тем же подполковником Герасимовым.

С.Л. Брегман. Мне неоднократно приходилось слышать, как Шнейдер в присутствии других однокамерников навязчиво выражал свое враждебное отношение к советскому строю и восторгался западной демократией. Так, он клеветнически утверждал, что в СССР за малейшую критику сажают в тюрьму [... ] В том же антисоветском духе он отозвался о режиме в советских тюрьмах. Шнейдер распространял клевету, что якобы в советских тюрьмах и лагерях содержится 13 миллионов заключенных. Однажды, обмениваясь с сокамерниками содержанием прочитанной книги, я выразил мнение, что большинство несогласных с христианством людей было уничтожено. Присутствовавший при этом Шнейдер, не выслушав мои доводы до конца, допустил гнусный антисоветский выпад, заявив: "А что, именем коммунизма мало уничтожили и продолжают уничтожать?"

Подписывать протокол я не стал.

- Почему?

- Чтоб вы по 6 тысяч получали и золотые зубы вставляли?

Как-то (во время допроса) вошел начальник следственного отдела Леонов (его расстреляли вместе с Абакумовым).

- Я думал, он давно в лагере. Кончай с ним. Отправь его в Палестину.

- А я бы туда не поехал: плохой еврей, языка не знаю. Культуры тоже.   Герасимов говорит мне:

- Мы - сталинские соколы.

Я ему:

- СМЕРШ больше своих расстреливал. Происходит величайшее злодеяние. Я сижу с людьми, которые воевали. С маршалом. Герасимов:

- Вот видишь, какой ты вражина.

Как-то маршал в камере сказал мне:

— Не было такого, чтобы маршалов сажали. — Да бросьте, вспомните Егорова, Тухачевского.

Потом я подписал ст. 206. Написал: "Будучи всю жизнь советским человеком, у которого не было никаких антисоветских настроений, высказываний и поступков, я пришел к пониманию того, что мои отношения с сотрудниками, с женщинами были неправильными, противоречащими советской морали, а, следовательно, антисоветскими". Следователь обрадовался. Я попросился в камеру. Он:

- В 5-ю.

Я:

- Нет, сырая. Кого вы там морите?

- Куприянова, секретаря ЦК.

Я:

- К нему пойду, но переведите нас в другую камеру.

Когда я вошел в камеру, какой-то человек бегал по ней. Подбежал ко мне и спрашивает:

- Вы знаете, кто я? Я секретарь ЦК, хи-хи-хи!..

И потом снова:

- Здесь в глаз дают!

Я узнал, что его в камере поставили на голову и баба била его ногой по голове.

Куприянов - секретарь ЦК Карело-финской ССР. Рассказывал, что у него было 800 баб. Когда его разбирали на оргбюро, то из состава бюро три бабы были его.

Куприянов пришел к Шкирятову и сам попросил арестовать его. Тот: "Пиши товарищу Сталину". Куприянов написал, пришел в гостиницу, и его арестовали. Он написал о своем бытовом разложении. Получил 25 лет.

Мы с ним праздновали новый год. Выписали в ларьке колбасу, конфеты и попросили надзирателя стукнуть нам в 12 часов. Легли одетыми. В 12 часов чокнулись чаем.

В 1952 году в Инте я встретил Куприянова. Расцеловались. Он работал в каменном карьере, погибал. Я тогда ведал художественной самодеятельностью, был главным редактором, говорил по радио.

Посредине нашего лагеря был женский. Раз в 10 дней женщин водили в баню. Днем их стерег дневальный с ключом. На эту должность устроили Куприянова. А посылочной заведовал Алексей Каплер.

... Перед тем, как отправить на этап, меня вызвали в отдельную камеру. Увели куда-то вниз. Капитан:

- Садитесь. (Чтоб не упал). Решение особого совещания: 10 лет ИТЛ.

Я:

- 10 лет - за что?!

Этап. Погрузили в машину полу грузовую, сзади занавесочки раздулись ветром. Машина вечером по Москве ехала медленно. Видел, как проходила молодая пара, шли под ручку. Он ее переводил через грязь.

Привезли на Николаевскую (у Рижского вокзала). Когда шел, бросил письмо в снег. Оно не дошло. Приехали на Казанский вокзал. Дальше - Челябинск, один день в пересылке. Дальше - Сибирь.

В вагоне было много эстонцев. Женщины в туфельках, шелковых чулках, а стоял февраль месяц.

Попал в купе, где везли мальчишек. Они строили высотные здания. В купе 34 человека, по 4 на лавке, остальные на полу. Я им рассказывал про Есенина. Урки грабили эстонцев. Один из эстонцев сунул мне записку: "Проверьте ваш чемодан." Один из урок читал письмо к девушке и отвлекал внимание. В вагоне было двухместное купе, там одевали наручники и били по рукам.

Прибыли в Тайшет. Лагерь находился в трех километрах от станции. Рядом был ДОК (деревообделочный комбинат), там была Русланова.

Каптеркой распоряжался бывший секретарь РК. Он сказал:

- Пишите письма. 58 - это два письма в год.

Старший нарядчик - хозяин лагеря, из уголовников, бывший венгер-

ский каратель. Была скрипачка по фамилии Спендиарова. Я спросил:

- Родственница?

- Дочь.

В это время был юбилей Спендиарова, а у нее - 10 лет. Пробыла она  недолго. Вызвали к оперу:

- Пишите заявление печатными буквами. Кто-то написал листовку. Всех заставим писать.

Там был Дьяков, он потом написал книгу. Был он фельдшером.

Встретил одного знакомого. Отца оставили в Потьме, а сына отправили в Тайшет. Он умирал. Я ему сказал, что его отца освободили. В тот же вечер он умер.

Этап. Приехали на станцию Невельская по дороге на Ангарск. Там был каторжный лагерь, на одежде четыре номера: на спине, на фуражке, на рукаве и на колене. У нас же был номер только на спине, мой номер 1949. Прибыли поздно вечером, было нас 700 человек. Когда нас грузили в вагоны, народ стоял и плакал.

От Невельской до лагеря три километра. Глубокий снег. Конвоиры с автоматами — краснопогонники КГБ, и собаки. Вошли в лагерь: два новых дома промерзших, все в снегу, иней. Печи не греют.

- Кто здесь Шнейдер? - спрашивает один з/к.  Говорю:

- Я.

Он:

- Я тоже Шнейдер.

Оказалось: немец из Берлина, знал наших, Ольгу, Леву. Когда русские вошли в Берлин, его схватили и на расстрел. Он стал кричать, что работал для советских войск. Ему дали 25 лет.

Тайшет, Озерлаг. Там было 15 лагпунктов. Это - номер на спине и два письма в год. В бараке - сотни з/к. На ночь ставят две параши, бочки, к утру они наполнены мочой. Если пожар, то никто не выйдет: барак запирается. Пришел надзиратель - "Пушкин", с бакенбардами, говорит:

- Выходи строиться!..

Привел нас в 7-й барак. Входим, параши переполненные, но тепло. Полно людей.

- Ложись!..

Куда там! Стою без места посредине барака. Подошел старший нарядчик, из з/к, интеллигентный.

- Что, тяжко, Шнейдер?

- Тяжко.

- А ну, раздвиньтесь.

И лег я между двоими. Рядом со мной - ассириец с Неглинной, я ему дал хлеб.

Утром подошел к печке, какой-то человек, мне:

- Отойдите от печки, загораживаете тепло.  Подошел финн (по национальности), "американский шпион", говорит:

- Я музыкант, дирижер.

В лагере он был художественным руководителем. А отгонявший меня от печки играл в любительской труппе. Одна нога у него была деревянная, он был старшим в бараке.

Был некто Попов - "зверь из бездны", он зверствовал при фашистах. Он вскрывал посылки и получал "за подарки". На этапе оказалось, что у него несметные запасы бутылок с маслом, варенья и так далее.

Как-то на узкой тропинке я в прямом смысле слова столкнулся с каким-то мужчиной и тот упал. Начальник политчасти вызвал меня в белый домик - спецчасть. Там пять дьяволов собрались и председатель - как оказалось, тот самый мужчина, которого я свалил в снег.

- Чем занимаетесь?

- Поставил пьесу "Губернатор в провинции".

- Мы спрашиваем, какую пользу вы принесли государству? Увеселять людей, у которых руки по локоть в крови, не называется делом.

- Я сорок лет в искусстве...

- На лесоповал его!

Сцену сломали и всех разогнали по рабочим бригадам. По возрасту для лесоповала я не годился, тогда меня поставили воду возить. Возили мы с одним немцем на корове или на людях. Огромная бочка. Бадью опускали в глубочайший колодец, в день вытаскивали по 700 бадей. Я так уставал, что и есть не хотелось.

Картошку я убирал, щебень грузил, чистил общежитие, баню для краснопогонников, пни корчевал - перебывал на всех работах.

Когда копали картошку, конвой выставлял "запретки", за которые нельзя было заходить даже случайно: "Стой! Стреляю!" Если конвоиру случалось кого-нибудь застрелить при этих обстоятельствах, то ему полагался отпуск. Был один старик из Киева, пошел он за ящиком, который находился за "запреткой". Конвоир крикнул ему, а он не обратил внимания. Выстрел. Старик вернулся бледный, держится за живот. Отвернул одежду: одежда прострелена, а самого не задело.

Пошли как-то баню чистить. Был с нами парень, военный дирижер. Срок у него был 15 лет, но оставалось досидеть всего полтора года. Яма, где брали воду для мытья, была за "запреткой". Было нас две бригады, нашу бригаду предупредили, а их - нет. Парень пошел к яме за водой, и его убили. Мы пошли к оперу, кричали, шумели. Таких случаев было несколько.

Осенью меня вызвали, сказали:

- Приготовьте программу.

У меня бригада была из 60 человек: 12 немцев, 1 француз (префект парижской полиции), Святополк-Мирский, которого украли в Вене, он спал рядом со мной. Гордон, хранитель фонда Вольтера, Смирнов, профессор из Флоренции, Галкин, член президиума антифашистского еврейского комитета, знаменитый еврейский поэт. Был хор, оркестр, драматический коллектив, эстрада.

... А потом был приказ Абакумова: чтоб в лагерях было как в пустыне, траву вытоптать, никаких театров и самодеятельности...