Я прожила достаточно большую и сложную жизнь: была в немецком концлагере и в Советском ГУЛАГе.

Родилась на Смоленщине в г. Ельне в 1922 г., где прожила до начала войны. Как многие, была комсомолкой. Война меня застала на школьном балу в честь окончания 10 класса. Тут и начались мои мытарства. Нас комсомольцев послали пилить лес для укрепления заградительных противотанковых траншей вокруг Ельни. Лес рос в болоте, стояли по колено в воде, загрызали комары, так длилось две недели, потом был дан приказ — спасайтесь как можете, немцы на подступах к Ельне. Домой добирались сложно, там нас ждала мама (отец умер в 40 г.). Пришла поздно вечером, на

следующий день рано утром мы ушли пешком с маленькими пожитками в руках на родину к поэту Исаковскому (мама с его сестрой были большими подругами), это где-то 40- 50км от Ельни. Шли дорогой, которая была параллельна железной дороге, по которой почти вплотную двигались эшелоны. По шоссе отступало войско, гнали белорусский скот. Нас бомбили, расстреливали из пулеметов. Это была страшная картина, не буду описывать. У Исаковских проживали долго, нечего было есть, много беженцев вокруг. Мама сказала: «пойдем на мою Родину». Это под Тулой, город Белев. Тяжело добирались, когда пришли, там была аналогичная картина. Все собирались уезжать кто куда, в основном в Сибирь. Мама не захотела больше «бежать», очень настрадались. Мы были раздеты, ничего не было у нас, а уже приближалась осень. Жена маминого брата работала зав. РОНО в Белеве. Она сказала: «Поезжайте в Зайцеве — это большое село, будете там работать в школе учительницей».

Надеялись, что там нас не достанет война, голод, холод, но получилось не так, там тоже хлебнули много горя, встретились с немцами, которые отступали от Москвы. Отступая, они гнали все население с собой, по пути заставляли выполнять разные работы. Так догнали нас до какой-то станции в Орловской области, где посадили в эшелон и повезли в Германию. Меня с мамой по великому счастью не разлучили, а отправили в Эльзас-Лотарингию на металлические заводы Венделя. Я окончила школу, в которой со второго класса учили немецкий язык. Это мне помогло устроиться в лагере на работу сортировать почту и выдавать талоны на обеды. Здесь мы пробыли около двух лет. Потом пришли американцы, началось второе, медленное движение, но теперь уже на Родину. В 1944 г. я вышла замуж, за такого же, как я русского парня Шишкова Владимира Никифоровича, который после прихода американцев (которые много обещали нам) поехал в Париж, в наше посольство. Там его утвердили уполномоченным нашего посольства по репатриации на Родину людей, которые были в немецких лагерях. Мы начали медленно двигаться на Родину через Германию, Люксембург, Польшу. Прошли сортировку нашими военными, это тоже было зрелище своего рода. После такой так сказать «исповеди» мы поехали на родину мужа в г. Ровно. Здесь нас тоже ничего хорошего нас не ожидало. По пути на Родину, в поезде я родила сына, который через 2 месяца в Ровно умер. Это было очень тяжело для меня. В 1947 г. у меня родилась дочь. В 1948 году арестовали мужа, начались мои хождения по мукам: есть нечего, на работу не берут, как скажу свою фамилию и т: д. В 1949 г., по дороге из Ровно в Пермь к брату и к маме, меня арестовали, сняли с поезда со ст. Киев, дочь издевательск и отобрали и

поместили в детский дом, сначала дошкольный, а потом и школьный. После краткого допроса со словами «встать», «сесть», так многократно, меня поместили в бокс-колодец каменный 1х1 метр без окон, пол цементный, от сырости соль превратилась в воду, сидеть можно было только на полу, на допросы водили каждую ночь, ноги распухли, ходила в чулках. Так продолжалось 9 или 11 дней, после чего меня перевели в камеру по 4 человека, я была 5. Меня положили спать с девочкой, которая меня успокаивала, так как после отбоя я вскакивала, спрашивала, был ли отбой и еще что-то. У меня было сильное нервное расстройство, которое постепенно прошло. Допрашивали часто, всегда по ночам, ставили в шкаф, из него вываливалась, бить не били, но обещали. Однажды во время прогулки я крикнула: «Володя (так звали мужа), я тоже здесь». За это меня посадили в карцер на 5 суток. Это было зимой, на мне была одета всего легкая кофта, на ночь спать ставили «гробик», как крышку от гроба, есть давали один раз на третьи сутки. Что я ела, не знаю, было «это» теплое, чему была очень рада. После этих событий меня долго не водили на допросы. Однажды мы услыхали, что что-то делается: постепенно открывают все камеры, дошли до нашей. К нам в камеру вошла большая делегация, сказали, что это обход Генерального прокурора Украины. Он спросил: «Хочет ли кто-то что-либо сказать?» Все молчали, тогда сказала я, что давно сижу, последнее время меня не допрашивают, а я себя не считаю виновной, поэтому прошу отпустить или поступить со мной, как они считают нужным. После этого началось. Каждую ночь меня стали водить на допросы, со всеми приложениями, так продолжалось недолго. Однажды повели в дежурную, где прочитали приказ о решении суда, по которому меня решением особого совещания осуждают на 10 лет лагерей строгого режима. Увезли в Казахстан в Карагандинские лагеря. Везли как скот, в туалет выпускали в степи одновременно и мужчин и женщин, было безразлично, кто с тобой рядом сидит, а кругом кольцо штыков. Так я попала в начале в Кенгир, позже Балхаш, где пробыла около 6 лет. Работали на строительстве Джезказганского медеплавильного комбината. Утром подъем, завтрак — баланда, частенько приправленная верблюжьим жиром или мясом, ужасная гадость. Потом развод, построение по 5 человек в ряд с пересчетом при проходе через ворота, за которьми заставляли садиться хоть прямо в грязь, лужу или просто стоять, еще раз пересчитывал конвой, который окружал строй кольцом солдат с автоматами. В мужской зоне, она была рядом, еще дополнительно ставили пулеметы. Подавалась команда: шаг в сторону — стреляем без предупреждения. Так продолжалось 4 г. Письма можно было писать 2 раза в год. Я написала маме, просила ее разыскать мою дочь. Она

была в детском доме Черновицкой области. Я ее забрала после моего освобождения. Непомерно тяжелый труд, истощение, довели меня до слепоты, это прошло, я тяжело заболела ревматизмом. Ранней весной после ночной смены полусонных нас подняли на проверку, долго пересчитывали на улице, где я простудилась и заболела, месяц была безнадежной, спасли меня каторжанки (они тоже были с нами, их привезли откуда-то с Чукотки, интересные вещи рассказывали они). Их водили работать на бахчу. Они носили мне по арбузу и немного помидор, на вахте их пропускали, знали, что есть умирающая больная. Вот это спасло меня. Это уже был 1953 г., смерть Сталина. Стали в зоне появляться комиссии. Пролежала я в больнице очень долго, после выписки из больницы посылали работать на легкий труд. Позже была комиссовка больных людей, меня комиссовали по состоянию здоровья. Я к этому времени отбыла уже более 6 лет. Пока ожидали документы, пришло второе освобождение из Москвы со снятием судимости. Поехала в Пермь к маме и брату, в его семью. Нужно было работать, получать профессию, вначале окончила 10-месячные курсы медсестер, в институте сказали — нет. При медицинском училище открыли спецкурсы для таких как я и мне подобных, с незаконченным высшим образованием. Это было заочное обучение, писала ночами контрольные работы, окончила — диплом с отличием. Работала в областной санэпидемстанции в бактериологическом отделе — лаборантом-бактериологом 36 лет. Принимала участие в ликвидации многих эпидемических вспышек, открывала сама лаборатории на периферии, летала в сложные, тяжелые, интересные командировки. Теперь четвертый год на пенсии. Дочь, которую привезла из детского дома, окончила институт, работает врачом. Внучка — врач, аспирант Медицинской Академии.