СТАРЧЕСКИЙ БАРАК

(Отрывок из повести «Сказки Темлага»)

Скоро два года как я «припухаю» в этом лагере. Кажется — вечность. А другие по десять и более...

Перед арестом закончила Художественное училище. Получила диплом художника по дереву, камню и кости. Успела сделать несколько миниатюр и была препровождена «сюда», видимо для дальнейшего совершенствования. Работала землекопом, грузчиком, лесоповалыциком.

Но вот судьба-юмористка решила сыграть со мной еще одну шутку, правда, не самую плохую. Меня назначают плотником по зоне! Среди женщин есть летчики, военные, трактористки, а вот плотников почему-то нет. И, может, я — первая в мире женщина-плотник! Я сначала возликовала, потом пришла в смятение.

Этому моему назначению предшествовала история. В нашем женском спецлагере, где и мужчин-то нет, забеременела женщина. Правда, один мужчина был — плотник. Его, худого и согбенного, каждый день приводили в зону под конвоем из мужского лагеря.

Это был старый лагерник, вид имел скорбный, один глаз с катарактой, а другой отрешенно и устало смотрел на мир. Но и этого мужчину не просто впустили в столярку, которая сиротливо ютилась в углу зоны, ее старательно огородили колючей проволокой и повесили на калитке большой замок, который грозно поблескивал в солнечные дни, а в пасмурные напоминал увесистый кулак. Если что нужно чинить в зоне - только с надзирателем.

Всем ясное ясного было, что бедный плотник здесь совсем не причем. Но все свалили на него. И вот пришло указание за эти «штучки» его из женского царства — вон.

Итак, я начальница маленькой развалюхи! Комендант лагеря, вольный, капитан, сказал со смешинкой в глазах: «Идите, хоть посмотрите, как инструмент в руках держать».

Плотник уже смотал проволоку и был в мастерской.

- Здравствуйте, — сказала я, входя в помещение, где была пыль и деревянный беспорядок. Но ответного приветствия не получила. Тогда я добавила, что меня прислали к нему ученицей. Опять молчание. Теперь я догадалась, что он еще и глухой, и никогда не узнает, героем какой истории стал.

Я стояла и смотрела на его действия, но никакого урока извлечь не могла. Невзирая на женское общество, он иногда под-

носил свой большой палец к ноздре, и тогда из другой вылетала сопля. Палец он вытирал о полу телогрейки, отчего она в этом место была глянцевой. Когда стало вечереть, за ним пришел конвой, а я, нажав большим пальцем на свой нос, сделала то, чему научилась у «маэстро» сегодня.

Наутро, получив на вахте плотницкий инструмент под расписку, я со страхом ожидала вызова по существу занимаемой мною должности. Но время текло, и никто не шел. Я воспользовалась благодатной тишиной и стала напевать незатейливые мотивчики.

Вскоре кое-кто из зеков стал захаживать на мою территорию, обозревать некогда запретное место, ища новых впечатлений.

После обеда я увидела устремленную ко мне фигуру. Эту немолодую, высокую и худую женщину с красным носом, на котором прочно сидели привязанные тесемками очки, я заметила давно. Пришла она с «великой просьбой» нарисовать ей кошечку, которая до ареста прожила у нее десять лет. Женщина сокрушалась: эту старую кошку выгнали на улицу, когда опечатали квартиру при аресте. Я согласилась, и она в благодарность рассказала мне свою историю. О том, что после войны, она, как и многие женщины, была одинока и заброшена, и как ее, удивленную, что она кому-то понадобилась, увезли на черной машине сановитые дяди.

- И за что вас? — спросила я. Она вдруг сделала ужасающее лицо и стала оглядываться... а у меня от ее вида пошли мурашки по спине... Но затем немного успокоилась и прохрипела что-то невнятное. Потом, откашлявшись, произнесла:

- Пункт такой-то...

- А что это означает? — вопросила я.

Еще раз обозрев подозрительно пространство, она прохрипела:

- Те...ррр...ор!!!

Я на всякий случай отступила от нее, но взяла себя в руки и спросила:

- А в чем это выражалось?

- В словах, — тихо оказала она.

- Как, словесный террор???

Она качнула головой и, изогнувшись к моему уху, зашептала:

- Я сказала моей соседке, что... он — восточный деспот, и... надо что-то делать...

- Вы знаете, — сказала я, — у меня срочная работа.

- Угу, — сказала она и зашептала, приложив палец к губам: — Чтоб это осталось между нами.

Так окончился мой первый рабочий день.

На следующее утро пришла заключенная-комендант и велела идти в старческий барак чинить нары. Это был покосившийся и почерневший барак, и жило в нем самое старое население лагеря. Теснота превосходила там всякое воображение. Нары заполняли все пространство с узенькими проходами, где нужно было идти боком. Если вы сидите внизу, то коленями касаетесь соседних нар. Кажется, здесь мирная обитель, старушки тихо паслись... Но это только первой впечатление. Здесь постоянно шла борьба за нижние места. Большинству за семьдесят, восемьдесят, другие инвалиды. Попробуй заберись на второй этаж!.. Сначала встань на выступ, что выше колен, потом подтянись на руках и, выкрутив тело, забрось седалищное место на доски и там уже ползи. А сидеть нужно по-восточному или лежать. Если свесишь ноги, то кому-то в лицо, а они ведь не в шелковых чулочках... Поверка — спускайся, завтрак, обед, ужин, да и погулять охота... А форточка? Кто спит, упираясь в нее макушкой, ее закрывает... А из глубинки несутся вопли: воздух!!!

Эти конфликты предоставлялись на разбор самим конфликтующим, ведь лагерное население росло и приходилось тесниться.

Поскольку в бараке все нары требовали ремонта и пришлось идти туда и на следующий день, меня старушки встретили восторженно. Им, как и всем, не хватало любви и нежности. Кому нужен и люб старый человек? Детям, а паче внукам. Только они целуют без отвращения и треплют седые волосы своей бабушки.

И это тайна природы, этим освещается старость. А если нет детей и внуков, то старость - это тьма внешняя и внутренняя...

Поэтому они и кинулись ко мне со своей лаской, приговаривая:

- Внучка, дочка!..

Одна женщина, похожая на старую антилопу, была особенно расположена ко мне. Она не отходила от меня, болтая о разном, а потом печально и горько сказала, что в революцию работала с «Хрунзе», то есть с Фрунзе, видимо, она была украинка.

Я вспомнила, как утром, находясь в столярке, слышала смену караула, как молодой солдат торжественно и четко прокричал: «Принимаю пост несения службы по охране врагов народа!!!» Какое несоответствие между словами солдата и этими ста-

рухами, обреченными доживать свои дни в лагере, откуда выход только вперед ногами!

Я перешла к следующим нарам. С них поднялись две старые благородные дамы. Одну я часто видела одиноко сидящей на завалинке барака. Несмотря на возраст, видимо за восемьдесят, было у нее изящество и нежные черты лица. Серые прозрачные глаза смотрели куда-то вдаль, А вторая - высокая, прямая, со жгучими черными глазами и волнами густых черных волос, приятно улыбавшаяся.

Вскоре раздался унылый призыв на унылый ужин. Я собрала инструмент и понесла его на вахту. На поверке мы оказались вместе с дамой со жгуче-черными глазами, улыбнулись друг другу, как старые знакомые. Было в ней что-то прекрасное, и глаза светились добротой. Мы разговорились... «Мадам Отт» — представилась она. Передо мной была француженка, парижанка. Имелись здесь немки, полячки, венгерки, не считая весь советский Интернационал. Говорили, что в мужском был и японец.

От чтения литературы у меня сложилось впечатление, что француженки - женщины искусные и в жизни - актрисы, а в ней было величие простоты и открытости. Я спросила:

- А кто эта дама — ваша соседка по нарам?

- Это родственница знаменитого скульптора Клодта, чьи кони украшают Ленинград...

Я так была поражена, что не спросила, — а ее за что!!! На мгновенье я перенеслась в Ленинград на Аничков мост. Предо мной возникли бесценные шедевры Искусства, которыми украсил город Клодт. И вот...

Теперь, когда я стала плотником, из серой одноликой массы старческого барака стали появляться люди со своей неповторимой трагической судьбой

Пока шла проверка, небо потемнело, лампочки на ветру скрипели, и тени метались по людской массе. Но вот раздался отрадный звук окончания поверки, и все устремились к баракам. Я проводила мадам Отт до ее пристанища, и мы пожелали друг другу хороших снов.

Еще один день канул в вечность, но остался в памяти.