АВТОБИОГРАФИЯ Ф.П. ШИЛЛЕРА (1948 г.)¹

Автобиография

профессора всеобщей литературы

и доктора филологических наук

Шиллер, Франца Петровича

Родился 29 октября 1898 г.² в с. Тонкошуровка, Новоузенского района, Саратовской области³, в семье бедного крестьянина, немца-колониста⁴. До 15 лет работал батраком. После окончания сельской школы получил - по ходатайству инспектора народных земских училищ - небольшую стипендию для поступления в духовную семинарию. Окончил четыре класса семинарии⁵ (1913-1917). В 1917 г. сдал экзамен на звание народного учителя земских начальных школ. С 1918 - 1921 гг. работал учителем в Саратовской области⁶.

Осенью 1921 г. Облоно откомандировал меня в Москву⁷ для продолжения образования. С 1922 - 25 гг. учился на литературно-филологическом отделении II Московского Государственного Университета⁸, после окончания которого был оставлен академиками В.М. Фриче и М.Н. Розановым⁹ аспирантом при кафедре всеобщей литературы¹⁰. Аспирантский минимум¹¹ сдал весною 1928 г. Летом 1928 получил 2-х месячную научную командировку в Германию¹² для подготовки научной диссертации о первом крупном поэте-коммунисте и соратнике Маркса и Энгельса по "Новой Рейнской Газете" 1848-49 гг. - Георге Веерте¹³. Диссертацию защитил весною 1929 г. (напечатана в 1932 г.¹⁴). Осенью 1929 г. получил научное звание профессора¹⁵ и назначен Наркомпросом зав. кафедрой всеобщей литературы¹⁶ II Моск. Госуд. Ун-та (ныне - Москов. Госуд. Педагогический Институт им. Ленина)¹⁷ [которой заведовал до ареста в октябре 1938 г.]. В декабре 1936 г. президиум Академии Наук СССР присудил мне ученую степень доктора филологических наук "за выдающиеся исследования по истории революционной поэзии 19 века на Западе". [2]

I. Основные места работы 1929-38 гг.¹⁸

1. Профессор и зав. кафедрой всеобщей литературы II Моск. Госуд. Ун-та (ныне Моск. Госуд. Педагогия. Ин-та им. Ленина) -1929-1938

2. Профессор Института красной профессуры литературы с 1931 - 1938 (до ликвидации).

3. Зав. отделом зап.-европ. лит. Ин-та мировой литературы им. A.M. Горького АН СССР -1935-1938

4. Редактор отд. мировой литер. Большой Сов. Энциклопедии -1933-1938

II. Научно-организационная и общественная работа¹⁹

1. Председатель ученого комитета языка и литературы Наркомпроса РСФСР -1934-1938

2. Член квалифик. комиссии Комитета по делам Высшей школы при СНК СССР -1936-1938

3. Член Московского Совета -1931-1935.

III. Научные труды

В период между 1922 - 1938 гг. написал и опубликовал [в печати] 17 научных книг и свыше 100 работ в научных сборниках и журналах.²⁰

Основные книги²¹

1. Маркс и Энгельс об искусстве. М. 1933

2. Маркс и Энгельс о литературе. М. 1933

3. Энгельс как литературный критик. М. 1934

4. Георг Веерт - поэт союза коммунистов. М. 1932

5. Вольфганг Гёте. М. 1932

6. Генрих Гейне. М. 1930

7. Фридрих Шиллер и его эстетика. М. 1934

8. Очерки по истории нем. револ. поэзии 19 века. М. 1935

9. История чартистской поэзии. М. 1934

10. Поэзия германской революции 1848 г. М. 1936

11. История западно-европейской литературы нового времени.

Том I - М. 1935 (2-ое изд. М. 1937)

Том II - М. 1936 (2-ое изд. М. 1937)

Том III - М. 1937 (2-е изд. М. 1938) [3]

Кроме того, мною издано 6 томов "Ученых Записок"²² кафедры всеобщей литературы МГПИ им. Ленина (работы аспирантов и членов кафедры). Ни одна из моих работ не подвергалась критике; все мои работы были положительно оценены нашей печатью.

IV. Знание иностранных языков

1. Свободно владею и могу преподавать: английский, немецкий, латинский и французский

2. Свободно читаю и пользуюсь литературой - на итальянском, испанском, голландском, фламандском, шведском, норвежском, датском и исландском.

—————

23 октября 1938 г. я был арестован органами НКВД СССР в Москве и постановлением Особого Совещания²³ от 15 авг. 1939 г. водворен в испр.-трудовой лагерь сроком на 5 лет (с формулировкой "За участие в к.-р. организации"²⁴). Так как я никогда не имел [никакого] отношения к какой бы то ни было к.-р. организации, то после прибытия в лагерь, летом 1940, подал жалобу на имя Генерального Прокурора СССР²⁵ с просьбой о пересмотре моего дела. Прокуратура провела дополнительное следствие по моему делу и весною 1941 г. передала его в Особое Совещание для пересмотра. [Весною 1941 г. я получил извещение от секретариата Особого Совещания, что дело мое будет пересмотрено.] Но тут скоро началась война, и, конечно, дело было не до меня. После окончания срока в 1943 г. я был задержан в изоляции до конца войны (по национальному признаку). Освобожден в 1946 году.

[Моя тяжелая личная трагедия коренится не в субъективной вине, а в объективных исторических обстоятельствах.]

После освобождения в 1946 г. я стал работать по вольному найму в Дальстрое МВД²⁶, но скоро тяжело заболел [и полгода лежал в больнице] (частичное кровоизлияние в мозг и паралич правой стороны тела). После выздоровления переехал в Омскую область. Учитывая мою специальность, УМВД²⁷ по Даль-

строю дало мне направление в город Омск. По приезду я обратился в местный педагогический институт с [просьбой] запросом о возможности использовать меня для работы в институте. Ибо я все годы [своей] изоляции следил за периодическими и книжными новинками по своей специальности, а также за всеми постановлениями [4] и указаниями директивных органов по идеологическим вопросам. Омский Пединститут шел мне охотно навстречу, но мне, как бывшему заключенному, УМВД [по Омской области] не дало прописки в Омске, как в областном режимном городе. Я уехал в с. Красноярку, Кагановичского района, Омской области²⁸. Здесь я в течение 1947/48 учебного года преподавал немецкий язык (всего 8 час. в неделю) в 5-6 классах средней школы. Но несмотря на 100% успеваемость по моему предмету, несмотря на хорошие результаты в воспитательно-идеологической работе с учащимися и несмотря на хорошие отзывы о [моем участии] моей общественной и методической работе в школе и Районо; Облоно снял меня с 1 сентября 1948 г. с работы.

Хотя мне официально и не сообщили мотивировки увольнения, но частным образом [мне сказали] я узнал, что причиной является не то мое бывшее заключение, [а будто бы и] не то моя национальность. Конечно, мое заключение является серьезной причиной. Но ведь если бы у меня были когда-нибудь в жизни хоть на минуту [какие-либо] антисоветские настроения, я бы никогда не просил работы в [педагогической области] [школе] учебном заведении. Моя тяжелая личная трагедия с изоляцией во время войны имеет свои корни не в индивидуальной субъективной вине, а в объективных исторических обстоятельствах. Кроме того, мне известно немало примеров, когда ученые и учителя, бывшие заключенные, работают по своей специальности в органах народного образования (напр. профессор русской литературы Оксман²⁹, отбывший заключение там же, где и я, работает со дня освобождения в Саратовск. пединституте; профессор русского языка Галахов³⁰ - в МГПИ и др.). Рядом со мною, в соседнем детском доме работает бывший заключенный воспитателем, причем он так же,

как и я, немец по национальности. Что же касается моей национальности, то тут в Сибири во всех вузах и средних школах преподаватели нем. языка почти все учителя-немцы³¹.

Мои бывшие товарищи по работе в Москве, мои многочисленные ученики из аспирантов и студентов, знают, с какой беззаветной преданностью я работал до своей изоляции; что я всегда был в первых рядах нашей советской науки и вписал немало раньше совершенно неисследованных страниц в историю всеобщей литературы. [5]

[В момент] После моей изоляции остались [полуобработанные] ценнейшие, собранные мною десятилетиями на десятке [европейских] языков, архивные и редкие библиотечные материалы по вопросу о революционно-демократической поэзии 1830-40-х гг. в Европе. Я успел опубликовать только исследования по этому вопросу по Англии и Германии. Неопубликованными остались материалы по Франции, Чехо-Словакии, Венгрии, Румынии и Италии. Кроме того, полузаконченными остались монографии о Байроне, Теккерее и Гете³², а также большие подготовительные работы по истории литературы эпохи Возрождения³³. Но для того, чтобы сейчас продолжить научную работу над этими материалами, мне нужна [хоть] минимальная научно-исследовательская база хотя бы в виде [пединститутской] вузовской библиотеки со справочными, общеисторическими и политическими книгами. [Ведь] Каждый советский человек стремится [принести] служить своей Родине [больше пользы] вернее, возвеличить как можно больше ее славу. Неужели мне нельзя дать возможности служить своей Родине наилучшим и плодотворнейшим образом там, где я в состоянии больше всего дать - в науке? Ведь мои рукописи будут во всех отношениях пересматриваться, обсуждаться, рецензироваться нашими научными учреждениями и компетентными лицами, - почему же мне не [доверять] разрешить [продолжить] работать над этими исследованиями? Если мне пока не разрешают прописки в областных режимных городах³⁴ (и никто не хочет ходатайствовать о этом разрешении), то у Министерства Просвещения имеются учительские инсти-

туты и в необластных и нережимных сибирских городах (напр. учительские институты в Тобольске, Бийске и т.д.³⁵). В этих институтах я бы мог преподавать всеобщую литературу [или принести пользу своими богатыми знаниями по иностранным языкам] и иностр. языки. Одновременно я получил бы возможность заниматься своими любимыми исследованиями по специальности. [В конце концов] Наконец, если Министерство Просвещения почему-либо считает невозможным поручить мне преподавание всеобщей литературы в вузе, то я мог бы принести еще немало пользы своими богатыми знаниями по иностранным языкам (в вузе или в средней школе). В настоящее [же] время, когда я распоряжением Омского Облоно снят даже с работы преподавателя нем. яз. в средней школе, для меня создалось тяжелое моральное состояние: я подобно кораблю, выброшенному на мель и осуж-[6]денному на полную бездеятельность в то время, как стремишься к участию в той кипучей [живой деятельности] работе, которая кругом происходит. Тяжелее такого осуждения нет наказания. Физически я, к сожалению, [по состоянию здоровья] уже не в состоянии работать. Умственно же я мог бы, по глубокому моему убеждению, принести еще немало пользы нашей советской науке и нашей [любимой] Родине. Я поэтому обращаюсь в Министерство Просвещения с просьбой [разрешить] дать мне возможность [в той или иной форме] приложить свои знания в той или иной области работы.

—————

Министру Просвещения РСФСР

профессору A.A. Вознесенскому³⁶

Прилагая при сем свою подробную автобиографию, обращаюсь в Вам с [убедительной] просьбой решить вопрос о возможности использования меня для работы в системе Министерства Просвещения.

1. Н.Ф. Депутатовой¹

Милая Нина,

Твое письмо от 28/XI получил. Не можешь себе представить, сколько радостей ты мне доставила этим письмом! Когда я еще переписывался со своей бывшей семьей, я в каждом письме спрашивал, жива ли ты и где находишься. Но ни разу ответа на этот вопрос не получил. Теперь мне понятно, что это было сделано с целью, чтоб я тебе не писал.

Ты совершенно правильно пишешь, что мы с тобою не старые знакомые, а друзья. Начиная с 1923 года, с тех пор, как мы с тобою познакомились во 2 МГУ, ты вошла в мою жизнь как самый близкий человек, как любимая родная сестра. Были времена, когда жизнь у нас могла сложиться иначе; но что прошло, то прошло. Я истинно был рад, как хорошо и дружно ты прожила свою молодость сперва в браке с Иннокентием Лаврентиевичем, а потом особенно счастливо с Василием. Нам навряд ли удастся еще раз увидеться с тобою в жизни, но помни старую пословицу: Alte Liebe rostet nicht.

Я давно уже разыскал бы твой адрес и написал бы тебе, если бы я мог подумать, что ты в Москве. Я почему-то был уверен, что ты эвакуировалась вместе с институтами (твоим и Василия) куда-нибудь в Среднюю Азию и там осталась, и что обратно в Москву нельзя было ехать, как напр., и было с Ольгой Федоровной. То, что ты мне пишешь о судьбе папы и мамы, меня глубоко потрясло. Не потому только, что мне самому это приходилось переживать два раза: в 1921 году с родителями, а в 1941-43 гг. с братьями и их семьями. Но твое описание смерти папы и мамы потрясло меня еще и потому, что я их хорошо знал и любил, потому что они были люди очень доброжелательные и многострадальные.

То, что ты мне писала о смерти Василия, для меня было совершенно неожиданно. Ведь он же раньше не болел какой-нибудь опасной или хронической болезнью? Что же тогда

привело его к такому быстрому и неожиданному концу? Он умер, наверно, от моей болезни - от высокого кровяного давления и кровоизлияния в мозг? Для него эта болезнь была особенно опасна, потому что он [2] был полный. Если тебе не тяжело, то напиши мне подробнее о его болезни и смерти.

Искренне и сердечно жалею о ранней смерти Василия. Ты знаешь, что я не умею выражать своих чувств человеку в лицо. Тебе, может быть, раньше показалось, что я несколько суховато относился к Василию. На самом же деле я его очень и очень уважал, во-первых, потому, что он своими собственными силами выбился в люди, во-вторых, что он так хорошо относился к тебе, и во-третьих, за то, что он всегда помогал твоим родителям в их беде. Хороший был человек Василий, с добрым сердцем и человеческой совестью. Низко склоняю голову над его прахом!

Не меньшей неожиданностью для меня было и известие о смерти Максима Владимировича. Я только недавно читал его статью в журнале "Иностранные языки в школе" за 1948 г., и там не было никакого примечания о его смерти. Хорошие знакомые и друзья уходят один за другим. Ведь Максим Владимирович был одним из самых старых наших друзей еще по 2 МГУ.

Ты думаешь, что откровенные известия о моей бывшей жене могут меня еще волновать. Ничуть нет. Она изменяет мне и предает меня с 1941 г. - какие тут могут быть еще чувства? Но ведь самое неприличное и нечестное не в этом, а в обмане, в скрывательстве всего этого до лета 1948 г. Честная женщина так не поступает; она хоть сообщает мужу, что чувства ея изменились. А то я все эти годы посылал разные ходатайства, чтобы она направила их по назначению и следила бы за их результатами, - она же, конечно, бросила все в печку, ибо была заинтересована не в моем возвращении, а наоборот. Вела она себя неприлично и в мелких хозяйственных делах. Ты знаешь, что я в последние 5-8 лет зарабатывал много, и все же ведь осталось им. У меня была узко специальная библиотека по всеобщей литературе в [3] пять тысяч томов. И

когда я прошлою осенью просил прислать мне одну очень нужную книгу, она мне ее не прислала. В прошлом же году я попросил ее подписаться на газету ("Литературную газету") для меня здесь, она даже не ответила. Ведь можно разлюбить человека и, тем не менее, относиться к нему по-человечески. Вот, напр., в прошлом году вместе со мною в Омск приехал бывший московский инженер в последней стадии чахотки. Он десять лет не видел жены и 15-летней дочки. Он дал им телеграмму, что ему осталось жить несколько дней, и очень хотел бы их видеть перед смертью. Жена и дочь сразу же прилетели на самолете, но не застали его уже в живых: он умер за 2 часа до их приезда. Эта женщина, простая русская женщина, стенографистка, с дочерью плакали душераздирающе целый день у трупа. Может быть, эта женщина за эти 10 лет и имела других мужчин, но она сохранила человеческие чувства к мужу как к человеку и как к отцу своей дочери. Я много раз уже здесь находился при смерти, но моя бывшая не считала нужным даже телеграфировать или написать. Она сама, будучи здоровой, не считала нужным приехать во время отпуска на 5-6 дней с дочерью, чтобы хоть лично сообщить, что ее "чувства" ко мне изменились. Когда же я сам хотел повидать после 10 лет свою дочь, она мне в свидании с ней отказала. Какие после всего этого у меня к ней могут быть чувства?

Поэтому, дорогая Нина, я просил бы тебя выяснить, если сможешь, с кем она сейчас живет. Не то, чтоб это меня интриговало; мне это безразлично. Но меня это интересует с точки зрения окружения и влияния на Флорочку. Когда-то девочка мне писала, потом перестала. Наверно ее уверяют, что отец умер и что у него было свиное рыло и ослиные уши.

Но хватит этих неприятностей.

Со мною судьба неумолима: только что перенес воспаление легких. Три дня тому назад был кризис. Сейчас очень большая слабость. Когда тут в начале месяца наступили [4] крепкие сибирские морозы, то я захватил эту гадость. Хорошо, что воспаление захватило только левое легкое, иначе бы я ни за что не выжил.

Хорошо, что ты живешь не одна! Хуже полного одиночества нет ничего. Ляля наверно дочь Ольги Федоровны от первого мужа? Очень хорошо, если вы сдружитесь!

От Нины Ильиничны получил открытку от 30/XI, в которой она обещает мне большое письмо. Передай ей сердечный привет! Буду ждать письмо.

Нина, милая, чем больше писем ты мне напишешь, тем лучше. Я же совершенно одинок и болен. Ты сама можешь себе представить радость, какую для меня составляет каждый раз письмо от тебя!

Пиши что-нибудь о судьбе старых университетских знакомых: что стало с Катей Ефимкиной, Ниной Головиной, Щелковым?

С сердечным приветом

Франц.

17 декабря 1948

2. Н.Ф. Депутатовой²

Милая, дорогая Нина,

Пишу в постели, после тяжелой болезни, и поэтому сегодня ограничиваюсь несколькими строками. 29/XII и 2/I подряд у меня были такие тяжелые мозговые припадки, за которыми последовало воспаление кровеносных сосудов мозга с t свыше 40°, что невыносимые боли напоминали менингит. Температура прекратилась 11/I. Сейчас все прошло, но я страшно ослаб и похудел.

Твое милое письмо от 22/XII и телеграмму с новогодними пожеланиями я давно уже получил. Сердечное тебе и Нине Ильиничне спасибо! Я отправил тебе 17/ХII подробное письмо и сейчас жду обещанное мне обстоятельное письмо о последних годах твоей жизни и смерти Василия.

Очень тебе благодарен, милая Нина, за сообщения о Флорочке. Хоть я в этом отношении могу быть спокоен, что она здорова, хорошо учится и материально не нуждается. Хотелось бы мне как-нибудь узнать, с кем И.В. сейчас живет,

чтобы получить представление о влиянии окружающих на дочку. (...)

Милая, на твой вопрос, в чем я тут остро нуждаюсь, я отвечаю тебе так, как ответил бы самой любимой родной сестре. Видишь ли, Нина, я все эти годы привык жить спартанцем, как Робинзон Крузо, и никаких претензий к жизни не имею. Эту свою суровую привычку, без которой, ты сама понимаешь, я не мог бы жить, я не хочу нарушить и теперь. Все самое необходимое для жизни у меня тут есть и ничего не нужно. Единственное, что я приобрел бы иногда, это капли, которые несколько облегчают боли при припадках. Но они довольно дорогие. Поэтому я тебе тоже с откровенностью брата пишу: если у тебя в будущем будут [2] свободными рублей 30-40, пришли мне по почте, и я здесь в Омске куплю себе капли (миоль).

Нине Ильиничне я отправил подробное письмо 27/XII. Но что-то долго нет ответа ни от тебя, ни от Нины Ильиничны. Конечно, письма идут долго - в один конец дней 11-15. Так что для оборота в два конца требуется около месяца. Это ждать долго. Я просил бы, Нина, иногда написать несколько строк и без ответа от меня. Ведь скучно тут.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко жму руку Франц.

15 января 1949

3. Н.Ф. Депутатовой³

Милая Нина,

[Письмо твое] от 13 января получил. Я до сих пор не могу его [перечесть], чтобы не волноваться до глубины души. Ведь сколько ты переживала за последние годы жизни с Василием, и еще больше с внезапной его смертью. Так переживать судьбу близкого человека могут только такие чистые души, как ты! Описанная тобою болезнь Василия мне хорошо известна: я много читал о ней и видал немало смертей от нея. Склероз аорты имеет очень много общего с моей болезнью - склеро-

зом мозговых сосудов. Смерть у меня будет такая же внезапная, как у Василия. Напрасно ты, дорогая Нина, придавала такое большое значение тому, что Василий не смог бросить курить. Все новейшие специалисты по этим болезням придают этому очень второстепенное значение, особенно если человек курил всю жизнь. Я ведь никогда не курил и не пил - а болезнь моя прогрессирует так же быстро, как у людей, которые курят и пьют. Советовал бы тебе также не придавать такого серьезного значения тому обстоятельству, что Василий умер в твоем отсутствии. Конечно, я понимаю, что субъективно это тяжело, что ты ушла, не простившись и не присутствовав при его смерти. Но из опыта наблюдения за многочисленными смертными случаями такого рода видно, что смерть при таких заболеваниях наступает моментально. У меня лично было уже (за последние 2 года) одиннадцать мозговых припадков и могу только сказать, что сознание теряется тут же, с момента приступа. Несомненно, что Василий умер также моментально. Я могу только уважать, глубоко уважать, твой искренний траур по Василию. Но мне кажется, ты несколько незаслуженно укоряешь себя в вещах, в которых ты вовсе не повинна.

Очень тебе благодарен за подробное описание жизненной судьбы наших бывших университетских товарищей. Рад, что они в основном устроили свою жизнь благополучно.

Нина дорогая, ты просишь, чтоб я подробнее писал о своей жизни. Если ты сможешь себе представить Василия последних лет на чужбине, без тебя и твоего ухода - вот таково мое положение. Я вечно болею, и это кратенькое письмо я пишу в постели утром, когда у меня нет температуры. Я уже больше [2] месяца нахожусь в постели с температурой 39°-4[...] а после 12 часов она начинается. Никто не знает [...] Относительно питания и одежды: питание неп[...] рассчитано на здорового человека. Одежда у меня есть, [...] в прошлом году, когда работал. Сахар дают. 25 гр. в сутки [- для] меня достаточно. Книги тоже есть, ежемесячно меняют их. Газеты Дом также получает. Так что, Нина милая, я прошу тебя, не присылай мне ничего. Тем паче, что аппетит у меня очень плохой. Если

хочешь мне немного помочь, то пришли мне рублей 40 на медикаменты, - как я тебе писал в последнем письме.

Кроме того, Нина, у меня к тебе следующая просьба: мне для Облсобеса нужна моя трудовая книжка с записями о моей трудовой деятельности с 1 окт. 1918 - 23 окт. 1938 г. Она осенью 1938 г. осталась в Моск. Госуд. Педагогич. Институте им. В.И. Ленина (бывш. 2 МГУ, Мало-Пироговская ул. 1). Облсобес написал в декабре 1948 г. в Институт с просьбой выслать мою трудкнижку. Но никакого ответа нет. Моя убедительная просьба к тебе, если ты сможешь выкроить свободный час, съездить в Институт (обратиться, наверно, нужно к зав. кадрами) и лично узнать, почему они не высылают моей трудкнижки по просьбе Омского Облсобеса. Если они ее почему-либо не могут найти, то пусть высылают справку о работе в Институте (я работал профессором и зав. кафедрой всеобщей литературы с 1 окт. 1929 по 23 окт. 1938 г., т.е. 9 с лишним лет).

Ну, вот я уже и устал. Передай Нине Ильиничне сердечный привет и скажи, что письмо ее я получил. Напишу ей на днях.

Каждое письмо от тебя огромная для меня радость. Я с таким нетерпением жду день почты! Нина милая, хорошая, пиши почаще. Ведь в моем одиночестве это лучшее лекарство.

Франц.

4 февраля 49

4. Н.Ф. Депутатовой⁴

Милая Нина,

Вчера получил твое письмо от 1/II и 50 руб. денег. Хочу тебя благодарить за все и не нахожу слов. У меня нервы так расшатаны, что как только малейшее волнение, и сразу слезы. Вчера, когда мне вручили деньги и письмо, я до того растрогался, что опять не выдержал: ты первый и единственный человек в моей жизни, который пришел мне на помощь и не забыл меня. Ты мне напоминаешь белую девочку-ангела в "Хижине дяди Тома". Ты, наверно, для того только и родилась,

чтоб людям делать добро. Чего бы я только не дал, чтоб хоть несколько часов быть вместе с тобою и поговорить. Но великий поэт Гейне, по-видимому, про нас с тобою пел:

Es waren zwei Königskinder,

Die hatten einander so lieb.

Sie konnten zusammen nicht kommen,

Das Wasser war gar zu tief.

Задним числом поздравляю тебя сердечно с днем рождения! Мне исполнилось 50 лет 11 ноября 1948 г. Меня очень и очень обрадовало, что администрация и общественные организации Твоего института так тепло относятся к тебе. Это большая моральная поддержка и для тебя и для памяти о Василии.

Я сегодня вынужден опять написать тебе кратко: с 2 - 10 февр. опять тяжело болел - невыносимые головные боли и температура 39°-40°. Температура меня месяцами так истощила, что хотя сегодня я и поднялся с постели (боли прекратились вчера), но чувствую себя таким слабым, что много писать не могу.

Меня чрезвычайно встревожило в твоем письме, что у тебя начинаются первые, хотя еще и очень незначительные симптомы гипертонической болезни. Так у меня точь-в-точь началось 10 лет тому назад, в самом конце 1938 г., после нескольких месяцев тяжелых психических переживаний. Несомненно, что у тебя эти первые слабые признаки связаны с длительными глубокими психическими переживаниями по поводу смерти Василия. Я изучил эту болезнь с начала до конца: она берет свое начало только в психических, нервных травмах, когда маленькие, капиллярные кровеносные сосуды нашего организма автоматически (нервно) закрываются и не пропускают кровь. На этой почве возникает повышенный тонус кровяного давления. В самой первоначальной стадии, как у тебя сейчас, беспокоиться нечего: при покое повышенное давление так же быстро исчезает, как оно появилось. Опасность начинается тогда, когда повышенное давление становится постоянным, стойким. В твоих условиях жизни этого легко можно избегнуть. Был бы я 10 лет тому назад в других условиях, я бы

никогда не дошел до теперешнего состояния. Но все же надо тебе меньше умственно работать, не волноваться, а главное, не выдумывать излишней вины по поводу смерти Василия. Я убежден, что ты устроишь свою жизнь и ее режим таким образом, чтобы не дать этой отвратительной болезни развернуться. [2]

Итак, Нина дорогая, нам с тобою исполнилось уже полсотни лет! Жизнь как-то промелькнула и в основном прошла. У меня точно такое чувство, как будто кто-то украл её у меня: так много хотелось творчески поработать; так много было задумано и начато!-

Беспокоиться тебе о материальной стороне в случае какой-нибудь инвалидности и по старости не нужно: насколько мне помнится, у тебя стаж работы уже 23 года; еще 2 года как-нибудь поработаешь, а там уже имеешь право перейти на пенсию. У меня положение в этом отношении катастрофическое: из-за 8 лет перерыва пропал и мой 20-летний стаж с 1918 -1938 г. Если бы я имел право на пенсию, я не поехал бы в инвалидный дом. Но ничего не поделаешь. - Но инвалидность и старость страшны не только с точки зрения материальной; не менее страшно чувство, что ты уже не можешь работать, что ты никому не нужен, всем в тягость. Но самое страшное - это одиночество, без единой родной души, которая тебя понимает. Вот против этого скучного, серого, тупого бесчеловечного одиночества я хочу тебя предупредить: кто его не испытал, тот и не может знать его. Устрой свою жизнь так, чтобы ты на старости не была бы одинока, чтобы около тебя были бы родственники, вообще какая-нибудь близкая душа.

В последнем письме я тебя просил сходить в свободный час в Моск. Госуд. Педагог. Ин-т им. Ленина относительно моей трудкнижки. Если ты себя чувствуешь еще плохо, не ходи до тех пор, пока окончательно не выздоровеешь. Насчет И.В. тоже не старайся. После всех ея отвратительных поступков она стала мне до того противной, что мне все равно, живет она с дьяволом или с кем хочет. Девочки мне только жаль. Но, понятно, что она воспитывает ее во враждебном ко мне духе.

Нина милая, я тебе уже писал, что не надо послать мне посылки. При твоей усталости будешь еще ездить куда-то за город! Не нужно. То же, Нина, относительно денег: мне сейчас больше не нужно. А когда нужны будут, я тебе опять напишу. Говорю тебе искренно, что сейчас не нужны. Относительно газеты: меня уверяют, что наш дом выписал ее с 1 марта. Так что не нужно подписаться.

На сегодня кончаю, милая. Разреши мне крепко тебя поцеловать как сестру. Ведь это можно?

Франц.

11 февр. 1949

5. Н.Ф. Депутатовой

Милая Нина,

Письмо твое от 12/II я получил уже неделю тому назад, но не мог раньше ответить, потому что очередной приступ моей болезни помешал этому. С вчерашнего дня у меня нет температуры и головной боли; надо надеяться, что до следующего очередного приступа пройдет дней 5-6.

Милая, как я тебе благодарен за твои теплые хорошие письма! Ты не можешь себе представить, какая радость для меня эти письма! Я только и живу ожиданием известий от тебя. Еще большую благодарность за фотокарточку! Я уже давно хотел тебя просить об этом, но как-то все стеснялся. Напрасно только ты пишешь, что ты себя чувствуешь "старой". Конечно, и ты за эти десять лет, что мы не виделись, изменилась, но мало: вся твоя сущность, вся твоя душа - вечная юность, чистота, ласковость и задушевность, и я в жизни своей не встречал человека, в котором все эти качества были бы так ярко воплощены, как в тебе. Я только просил бы, если будешь сниматься на карточке большего размера, прислать мне новую фотокарточку, так как присланная - маленькая.

Нина дорогая, ты меня спрашиваешь, кто ухаживает за мною во время приступов, и есть ли тут человек, с которым можно говорить и т.д. В этом отношении тут плохо. Ухажи-

ваю я пока еще сам за собою, т.е. хожу еще на ногах и при 40° температуре. Опираюсь при ходьбе на кровати и стены. Когда температуры нет, хожу еще нормально, но страшно слабый. Еду приносят няни, лекарство - медсестра. В общем, пока еще держусь кое-как на ногах, ибо попасть в палату "неходящих" при моей тяжелой головной и нервной болезни было бы концом: я не выношу крики припадочных и полусумасшедших. [2]

Что же касается вопроса о человеке, с которым можно было бы поговорить, то у меня здесь никого нет. Люди все старые, одинокие, судьбою обиженные, сплетники и сплетницы. Так что я совершенно одинок. Когда приступа нет, я в меру читаю, а в остальном живу ожиданием писем от тебя и Нины Ильиничны.

Надеюсь, что тебе удалось получить трудкнижку или справку о моей работе в Моск. Госуд. Педаг. Ин-те. Лучше всего, конечно, было бы, если они нашли мою трудкнижку в архиве, так как в ней записан весь мой трудстаж за 1918-1938 гг. Если же трудкнижки моей и в архиве нет, то мне придется собрать справки о работе во всех учреждениях в отдельности. А некоторые из них, особенно за 1918-22 гг., сейчас уже и не существуют. Но ничего не поделаешь; если трудкнижки в архиве нет, то пусть МГПИ присылает мне хоть справку о работе в нем в 1929-1938 гг. Документы о моем трудстаже мне нужны потому, что я здесь нахожусь в доме, собственно говоря, на честном слове, так как осенью при поступлении у меня никаких справок не было, и я им обещал достать их позднее.

В связи с этим я сегодня пишу Нине Ильиничне, чтобы она сходила на мою старую квартиру; может быть, там еще сохранились какие-нибудь справки о моей прежней работе, особенно до 1923 г. Особенно мне хочется, чтобы Нина Ильинична посмотрела бы на мою милую дочку, как она выглядит, как живет, как учится. Нина, милая, если бы ты знала, как тяжело я переживаю отказ со стороны ее матери увидеть в прошлом году свою единственную родную дочку! Ведь прошлым летом мне давали и месячный отпуск и разрешение [3] поехать к ней.

И в ответ на все мои хлопоты и на опасность поездки ввиду моей тяжелой болезни я получил от этой жестокой женщины телеграмму, что она завтра с дочерью уедет в Ригу на взморье и не может мне разрешить свидания с девочкой, "так как это могло бы дурно повлиять на ее нервы". А на самом деле они никуда не поехали, а все лето жили на даче.

Я очень глубоко могу тебе сочувствовать в твоем горе, что у тебя не было ребенка. Ведь, откровенно говоря, я в 1935 г., когда мне было уже 36 лет, главным образом и женился для того, чтобы иметь ребенка. Ты ведь помнишь, каким монахом от науки я жил и с каким трудом я решился на этот шаг. Мне именно хотелось иметь девочку, ласковую, хорошую, талантливую. И Флорочка родилась точь-в-точь такой. Я сам превратился опять в ребенка и играл с ней эти два года, как между собою играют маленькие дети; и она меня так любила и была так привязана ко мне, что в доме серьезно все ревновали. Конечно, если бы я в 1935 г. мог предвидеть, что мне придется жить семейной жизнью только три года, я бы не женился, и никакого бы ребенка у меня бы не было. Сегодня я легче переживал бы свою тяжелую трагедию, если у меня бы не было Флорочки. Потому что на нет и суда нет. А если есть ребенок, и ты не можешь жить с ним, это в сто раз тяжелее.

Судя по сообщению радио, у вас в Москве уже весна, снег на улицах уже растаял, солнышко уже хорошо греет. У нас пока еще сибирская зима. Вчера было 29° мороза, снегу страшно много. Но все же в марте [4] и здесь солнышко поднимается выше и начинает греть. Я люблю весну, когда вся природа вокруг тебя и на твоих глазах оживает. Хорошо было бы, если бы моя болезнь оставила бы весною меня на месяц в покое, чтоб я хоть немного мог бы наслаждаться природою.

На сегодня достаточно. На днях, надеюсь, получу письмо от тебя.

Целую Франц.

28/II 49

6. Н.Ф. Депутатовой⁶

Милая Нина,

3-го марта получил твою посылку, посланную 19/II, а 4-го марта прибыло твое письмо от 23/II.

Нина миленькая, тебе наверно какой-нибудь инстинкт подсказал, что посылка мне очень кстати. Дело в том, что я ввиду своей постоянной высокой температуры совершенно не могу есть общей грубой пищи из мяса и разных круп. Поэтому я страшно ослаб. Сахар, какао, печенье и др. продукты, присланные тобою, очень вкусные, и я второй день наслаждаюсь ими. Сахар мне хватит на целых три месяца.

Не могу, милая, словами выразить свою благодарность за все. Конечно, в "нормальных" условиях течения моей болезни ничего не надо присылать; когда есть хоть немного аппетита, здесь можно существовать. Но при такой крайней слабости я ничего не мог кушать из общей пищи.

Не могу словами выразить и свои чувства, которые охватили меня, когда я открывал посылку. Тебе эти чувства непонятны, потому что их может понять только человек, который столько лет, как я, жил в совершенном одиночестве, больным, заклейменным и оставленным всеми. Посылка же твоя вызвала во мне чувства чего-то родного, милого, заботливого, и мне стало так радостно на душе, как в давнишние времена, когда, бывало, учишься в городе и получаешь посылку из дому, от мамы. Целую тебя, милую, крепко, крепко за то, что не забываешь меня!

Очень опечален твоим новым несчастьем! Нельзя тебе так много работать после первого приступа гипертонии. Ведь если ты хочешь не дать развиваться этой тяжелой головной болезни, то первым и неумолимым условием является абсолютный покой, регулярный сон и не перегружаться ни физической, а тем более умственной работой. А ты сидела с сослуживцами и работала [2] до 12 часов ночи. Если бы ты легла в 10 часов, этого не случилось. Советую тебе, как друг, сократить свои общественные и педагогические работы и установить себе

строгий и ненарушимый режим (сна, работы, питания, прогулки и т.п.), иначе тебе трудно будет с дальнейшим развитием этой отвратительной болезни. Самый ответственный период борьбы с нею - это в начале; если его опустить, потом будет поздно и бесполезно. Думаю, что руководители общественных организаций в твоем институте это поймут и разгрузят тебя от работы. Ты прости меня, Нина, что я так настойчиво об этом прошу. Но, во-первых, я слишком хорошо знаю коварность этой болезни из собственного опыта, а, во-вторых, я тебя очень люблю, и не хотел бы, чтобы ты потом так бесчеловечно страдала от этой болезни, как я страдаю.

Справку о моей работе в пединституте ты, наверно, уже получила. Хотя мне и очень совестно обратиться к тебе, при твоем болезненном состоянии, еще с одной просьбой подобного рода, но ничего не поделаешь. Я прилагаю здесь заявление, и с ним надо пойти к зав. кадрами Ин-та Маркса-Энгельса-Ленина и попросить его, чтобы он дал тебе мою старую трудкнижку, а если ее нет, то справку о том, что я работал в Ин-те ст. научным сотрудником с окт. 1923 до лета 1933 г. Лучше всего было бы получить трудкнижку, т.к. в ней записаны и все места работы до 1923 г., т.е. с 1918 г. Но если она и тут пропала, нужно тоже взять справку. Прости, Нина, но кроме тебя не к кому обращаться. Хотел попросить Нину Ильин., но она пойдет к моей Флорочке, - а это очень трудное поручение. Но ты не спеши, это дело не спешное. [3] Когда совсем выздоровеешь, и у тебя будет свободный час, прошу тебя как-нибудь зайти в ИМЭЛ.

Здоровье мое почти в таком же состоянии, в каком оно было неделю тому назад. Очень плохо то, что здесь в Доме нет врача, и за всем нужно обращаться в город (25 км, сообщение на лошадях). Исследование крови на малярию делали уже несколько раз: нет ее, да и протекает она не так, как у меня. Исследовали недавно спинномозговую жидкость: уверяют, что повышение температуры происходит от нея (в конечном счете, понятно, причиной является повышенное давление крови у меня 200/120). Взяли 200 гр. спинномозговой жидкости, не-

сколько уменьшили давление. Уверяют, что на некоторое время температура не будет подниматься. Было бы хорошо, я бы немного поправился, а то уже совсем пришел к концу.

Вообще же, милая Нина, ты сама можешь себе представить, обстановка в Доме для таких больных, как я, совершенно не приспособленная и не подходящая. Мне обязательно надо бы сидеть только на молочно-овощной диете, а тут - только общее мясное-крупяное питание; мне необходимо бы ежедневно иметь физиотерапию (кварц, ванны и т.д.), а тут даже врача нет. Обстановка, кроме того, нервная, вечные мелочные сплетни, придирки, - а мне надо бы иметь спокойную обстановку. Но ничего не поделаешь: облегчить и в какой-то степени лечить можно было бы мою болезнь в домашней обстановке, в семье, с диетой и т.д. А так приходится мириться с тем, что есть.

Пиши, милая, как только выздоровеешь. Буду ждать с нетерпением письма от тебя. Целую тебя крепко

7 марта 1949

Франц.

7. Н.Ф. Депутатовой⁷

Милая Нина,

Твое письмо от 26/II получил. Посылку я еще получил 3/III. Сразу же об этом тебе написал, думаю, что письмо теперь уже дошло.

9/III я сразу же, как получил твое письмо от 26/II, отправил заявление в Управление Делами Пединститута (архивариусу), чтобы они выслали справку. Не хотят выслать, - не надо. То же самое относительно ИМЭЛ: ты только раз сходи к ним и отдай мое заявление: хотят прислать, пусть присылают, не хотят, так чорт с ними. Пока пробьёшь все эти бюрократические заслоны, мой срок (годичный) в Доме тут кончится, и все эти справки мне больше не нужны. Ведь прямо зло берет: я еще в декабре месяце послал в Пединститут аналогичное заявление вместе с официальным запросом Облсобеса. Облсобес же повторил свой запрос еще раз в начале февраля. И тут им

еще понадобилось мое заявление. Проклятые бюрократические крысы. Прошу тебя, Нина, больше не ходи к ним и не звони.

Уже больше 2-х недель у меня не было приступа моей болезни с температурой. Начинаю уже кушать и общую пищу. Начинаю понемножку физически поправляться. Возможно, что передышка будет довольно длительная, и тогда я хоть физически опять встану на ноги; хотя это к моей болезни как таковой не имеет отношения, но все же легче переносить все эти головные боли и спазмы, если ты не такой слабый, каким я был в последние три месяца.

Нина милая, сахар и другие продукты, которые ты прислала мне в посылке, хватят мне надолго как добавление к общему питанию. Лекарством (миоль) я обеспечен на март, а на апрель у меня еще осталась половина денег, которые ты прислала мне в феврале. Так что я пока обеспечен всем необходимым, и мне ничего не нужно присылать, пока я сам тебя об этом не прошу. Единственного, чего мне на лето не достает, это кое-что из верхней одежды: 1) какой-нибудь старой кепки и 2) какого-нибудь поношенного плаща или старого легкого пальто. В связи с этим я хотел тебя по-дружески спросить: не осталось [2] ли каких-нибудь поношенных вещей (головной убор или плащ) от Василия? Если остались, то я был бы тебе очень благодарен, если смогла мне прислать что-нибудь к маю месяцу. Только я очень прошу тебя, если от Василия ничего старого, поношенного не осталось, не покупать ничего нового. Надеть на себя в моем положении и среде новое пальто или что-нибудь в этом роде так же смешно, как Робинзону надеть фрак и цилиндр. Если нет у тебя старых вещей, обойдусь и так. Костюм, верхние рубашки и сапоги у меня на лето есть.

Нина милая, напрасно ты в своем последнем письме стараешься заподозрить себя в эгоизме и отрицать те неповторимые в каждом человеке качества характера. Видишь Нина, я знаю тебя с юных лет, и знаю не только тебя, но и родителей покойных, Олю и покойного братишку. И от всей вашей семьи всегда веяло этой моральной чистотой, благородством в по-

ступках, состраданием и ласковостью, - все качества, которые присущи и тебе. Не думай, что я этим хочу тебе льстить. Это говорю не только я, но все мои знакомые, которые когда-либо соприкасались с тобою. Но оставим это: в письме трудно выражать свои чувства.

Надеюсь, что здоровье твое сейчас лучше. Ты уже подумала о том, где будешь проводить лето? На юг не советовал бы тебе поехать, особенно в самую жару: для людей с повышенным кровяным давлением жара очень вредная. Может быть, ты поехала бы в санаторий, чтобы ни о чем не заботиться и отдохнуть хорошо после всех твоих волнений и переживаний за последние 2 года? Организуй свой летний отдых хорошо, чтобы набраться сил для нового учебного года.

У нас тут в Сибири еще крепкая зима. Каждый день слушаю по радио температуру в Москве, чтобы получить представление, как ты там живешь. Сейчас, в марте, по ночам ходят стаи волков вокруг нашего дома (кругом ведь сплошной лес). Днем они исчезают. Летом они, говорят, тоже уходят подальше от селений. Как я иногда скучаю по Москве! Но хватит, а то я впадаю в сентиментальные воспоминания...

14 марта [1949]

Франц.

От Нины Ильиничны я получил вчера очень веселое, жизнерадостное письмо от 4/III, которое меня очень забавляло. Какой она замечательный человек!

8. Н.Ф. Депутатовой⁸

Милая Нина,

Пишу тебе сегодня только несколько строк. Во-первых, я с нетерпением жду твои описания (и Нины Ильин.) посещения Флорочки, а, во-вторых, я уже пятый день болею тяжелой формой гриппа, так что чувствую себя очень слабым.

Нина, милая, дорогая девочка! Твое письмо от 11 марта меня так растрогало, что я расцеловал бы тебя до слез, если бы мог тебя увидеть хоть на 10 минут. Да, Нина, ты права: мы удивительно мало говорили в жизни друг с другом, и это не-

смотря на то, что у меня с первого дня нашей встречи в университете к тебе были самые теплые чувства, нежность и благоговение, на которые способно только человеческое любящее сердце. Но я был воспитан в суровой крестьянской семье, где не было принято высказывать свои чувства. И эта неуклюжая скрытность и неуменье высказывать свои чувства, а также прирожденная чрезмерная стыдливость и романтическая идеализация любви и семейной жизни, были теми тормозами, которые помешали мне в те годы высказывать свои чувства. Ибо я был убежден, что твое сердце было занято другим (Симой, потом Ин. Лавр., опять Симой, и окончательно Василием). А разбить любовь других мне запрещало моральное понятие любви и брака.

Ниночка, милая, ты меня прости, что я сегодня в этом кратеньком письме наконец так ясно и прозаически высказал всю суть моих чувств и отношений к тебе. Но я хотел ответить тебе на твой вопрос: нужна ли ты мне хоть немного? Да, Нина, ты мне очень и очень нужна. Мне стоит только подумать, что у меня никого больше нет на свете, что не стоит мучиться и страдать, а чем скорее умереть, тем лучше, как у меня сейчас же последние жизненные силы и стимулы исчезают. Я сейчас живу главным образом [2] надеждой, что может быть, мне еще удастся в жизни увидеть свою дочку и тебя. Конечно, надежд мало, но ведь человек все надеется. Если бы этой надежды не было, мой организм не выдержав бы всех этих отчаянных приступов болезни за эту зиму.

Я очень смеялся, что ты еще запомнила мое презрительное отношение к природе в 1926 г. Хорошо помню этот разговор. Но разве ты не помнишь, каким фанатиком и монахом от науки я был тогда? Ведь природой я наслаждался до этого вдоволь на Волге от первых шагов жизни. А теперь я дорвался наконец до науки и больше ничего не хотел видеть. Но реакция пришла уже через несколько лет. И сейчас нет более высокого ценителя природы, чем я.

Очень жалко мне вашей Оли! Она как-то обижена судьбой. Ведь она такая симпатичная, прилежная, скромная жен-

щина, а с семейной жизнью ей как-то не везет. Если не ошибаюсь, то ее теперешний муж - ее третий муж. А Ляля, которая живет у тебя, кажется, от первого мужа, которого я еще шал. Здоровье Оли всегда было слабое. Каково оно сейчас? В общем - ты теперь в вашей семье старшая (после смерти родителей и Василия), и тебе нечего и думать о смерти, а, наоборот, должна заботиться и об Оле и о Ляле, а немного и обо мне. Но это не значит, что ты должна много работать: наоборот, тебе необходимо на будущий учебный год до минимума сократить количество часов и общественную работу, а летом хорошо организовать свой отдых.

Нина, я в последнем письме написал тебе о старой летней верхней одежде. Если у тебя от Василия ничего не осталось, то - если не хочешь меня обидеть - не покупай ничего. Я и так похожу. В тайге люди ходят в том, что у них есть. Я уже каюсь, что вообще написал тебе об этом. Скажи Нине Ильин., что я с нетерпением жду ее письмо о посещении Флорочки. И особенно фотокарточку Флорочки.

Погода у нас все еще зимняя: 12-13° мороза ежедневно.

Целую тебя, милую, крепко, крепко

27 марта [1949]

Франц.

9. Н.Ф. Депутатовой⁹

Милая Нина,

Письмо твое от 27/III получил. Напрасно все эти дни ждал письмо от Нины Ильиничны. Из твоего же краткого сообщения мне так и непонятно, что с моей Флорочкой. То есть, я понимаю, что существует какая-то важная причина, почему вы не могли к ней поехать. Но неужели это такое неприятное событие, что нельзя было писать об этом? Может быть, дочка моя умерла? Или, скорее всего, что эта (...) внушила моей девочке, что папа ее помер, и поэтому никого к ней не допускает, чтоб дочка не могла узнать истину? Или уж новый муж такой страшный, чтобы не напоминали о моем существовании? Я передумывал все возможные случаи, и так и не мог приду-

мать ничего. Уж лучше было бы мне открыто написать, в чем дело, а то я так больше буду нервничать, чем если бы мне сообщили самое страшное известие. Буду ждать еще письмо Нины Ильин., может быть, оно разъяснит мне дело.

Справку из МГПИ я получил. Спасибо тебе, дорогая, за все твои хлопоты! Справка или трудкнижка из ИМЭЛ не срочна, так что отдай мое заявление, когда у тебя будет удобный случай. Вообще, Нина милая, ты не слишком спеши в работе, потому что нервозность, переутомление, вечная нервная спешка, раздражительность, пессимистическое настроение - все это относится к основным признакам гипертонической болезни. Меня пугает, что у тебя уже кровяное давление 165/100. Если оно было только временное, а теперь опять нормальное, то это ничего. Но если давление сделалось на таком уровне уже стойким, постоянным, то это признак нехороший. До 180/115 давление считается средним, не угрожающим непосредственными плохими последствиями, но, тем не менее, и даже на таком сравнительно невысоком уровне оно разрушает мозговые и сердечные сосуды. Так что ты пиши мне, является ли 165/100 у тебя уже постоянным давлением или пока только временным? Советовал бы тебе обратиться к какому-нибудь крупному специалисту именно по гипертонической болезни, а не только по терапии вообще. [2]

Начиная с последней войны, эта болезнь очень модная и чрезвычайно распространенная. О ней в последние годы очень много пишут книг и статей. В Москве имеется специальная клиника гипертоников, где работают (уже больше 20 лет) крупные специалисты. Я читал всю эту литературу. И хотя врачи-специалисты еще очень мало знают об этой болезни, я все же советовал бы тебе обратиться к лучшим специалистам, чтобы принять все меры для предотвращения дальнейшего развития этой отвратительной болезни.

Теперь, дорогая Нина, давай говорить откровенно, как брат с родной сестрой, о - посылках. Во-первых, условимся, что ты никаких вещей покупать не будешь, а будешь мне высылать только старые вещи Васи. Конечно, мне пригодятся и

летнее и осеннее пальто, и ботинки, и тужурка и какая-нибудь из фуражек. Но сейчас пришли мне только часть вещей, а остальные осенью, когда я буду уже не здесь, а буду жить на частной квартире. Фуражку пришли мне одну, пожалуй, лучше будет черная. Носки у меня есть. Нижнее белье пока ношу казенное, а осенью, когда выпишусь, у меня две пары белья есть. Если ты вещевую посылку еще не выслала, ты высылай ее не раньше конца апреля, так как во второй половине апреля и в начале мая тут будет весенняя распутица, и мы со своими лошадьми и быками будем отрезаны от города. Посылка будет лежать долгое время - и за это нужно платить штраф, и даже могут ее отправить обратно.

Что же касается продуктов, милая девочка, я же тебя просил не покупать ничего. Молоко здесь можно покупать на месте, у рабочих и служащих Дома, у которых есть свои коровы. Единственное, чего я не могу тут доставать, это сахар. Пока присланный тобою сахар мне хватит еще на апрель и май. Если сможешь мне в конце мая выслать килограмма три сахара (но больше ничего!), я [3] буду тебе очень благодарен. Вот и все. Итак, Ниночка, не огорчай меня и будь разумной сестрой! Не нужно мне ни какао, ни сгущенного молока, ни крупы, ни печенья, ни шоколада! У меня сейчас температуры нет, аппетит у меня несколько поправился; кушаю общее питание, состояние моего общего физического здоровья стало лучше. На улицу (ради свежего воздуха) я раз вышел гулять, но сразу же схватил гадкий грипп. У меня полностью отсутствует сопротивляемость организма, и поэтому я так же, как Вася в последние годы своей жизни, вечно болею гриппом (достаточно маленького сквозняка!). Еще о деньгах. Я еще не получал 50 руб., но если ты мне до осени еще будешь высылать деньги, то я очень на тебя обижусь. Этих денег мне хватит, чтобы иногда купить литр молока. До осени, Нина, смотри, больше не высылай денег!

Очень меня беспокоит такая неопределенность относительно твоего летнего отдыха. Лучше всего было бы, если бы ты могла через местком Института получить путевку в сана-

торий под Москвою или под Ленинградом (Петергоф). В Крым или на Кавказ тебе летом нельзя. Если с деньгами будет туго, займи в кассе взаимопомощи: ведь хороший отдых летом так же необходим для тебя, как хлеб насущный! Если и летом будешь нервничать и не отдыхать, то какой же ты будешь работник в новом учебном году? А поправить свое здоровье тебе необходимо: ты же ведь знаешь, скольким дорогим сердцам ты нужна! Если Ляля ваша пошла в Олю, то я представляю ее себе и внешне и духовно, конечно с учетом, как ты пишешь, проблемы отцов и детей. [4]

Не доставало бы еще, милая девочка, чтобы ты стеснялась писать о своей грусти, о своих думах и печалях. Кому же еще писать об этом, если мы друг другу не будем писать? Ты для меня самый родной человек на свете, и я буду тебе писать обо всем, о чем я думаю. То же самое ожидаю всегда от тебя.

Передай Нине Ильиничне от меня сердечный привет! Если она еще не написала, то очень прошу ее написать мне.

Как скупо все-таки перо выражает мои чувства. Я променял бы дюжину писем на возможность видеть и говорить с тобою хоть на 10 минут.

Нина, милая девочка, целую тебя крепко, крепко.

4 апреля [1949]

Франц.

10. Н.Ф. Депутатовой¹⁰

Милая Нина,

Письмо твое от 8-го и письмо Нины Ильиничны от 3-го апреля я вчера получил. Сейчас мы из-за весенней распутицы отрезаны от города, и редко кто-нибудь верхом отвозит почту отсюда. Сегодня как раз есть такой случай, и я спешу ответить тебе, хотя я опять уже пятый день лежу с гриппом. (Грипп этот не эпидемический, а инфлюэнция, - от простуды и отсутствия сопротивляемости организма).

Девочка милая, я с тобою вполне согласен, что тебе нечего жалеть о том, что волей судеб мы с тобою в жизни aneinander vorbeigingen. Я в последние десять лет думал о тебе

больше, чем о ком-нибудь на свете. И всегда я приходил к выводу: все-таки лучше так, что ничего не вышло, иначе Нина была бы вовлечена в мою горькую личную трагедию, а она бы ее не пережила. Человеку, - и то очень немногим, - дается только раз в жизни большая, настоящая любовь. Это огромное счастье, - без которого жизнь остается пустой, неполноценной, - тебе досталось. И я очень рад за тебя. Мне оно не досталось. Мне 50 лет, и я считаю свою жизнь в основном законченной, как в общем так и в личном плане. За всю свою жизнь я прожил лишь 3 года семейной жизнью, но она не была для меня большой любовью, которую каждый человек ожидает с юных лет, а была основана на романтическом воображении. Поэтому мне как-то кажется, будто жизнь и не прожита оттого, что ее кто-то украл, не дал ей развернуться, что она обманута, что ей обещали большое счастье и его не дали. Но такова, по-видимому, была моя судьба. Ведь дело не в длительности семейной жизни или любви. Ведь Оля всю жизнь замужем, а я убежден, что твоя милая сестра, которая так достойна большой любви и счастья, тоже обманута жизнью не меньше, чем я, что и она не нашла в жизни той большой любви, о которой мы все мечтаем в юности. [2]

Но то обстоятельство, что мы с тобою по воле судеб в жизни прошли мимо друг друга, оставило чувство близкого, родного, незаменимо дорогого. Мы с тобою знакомы уже 26 лет. И то первоначальное чувство, которому не суждено было реализоваться, постепенно перерождалось в любовь как к любимой родной сестре, к самому близкому другу. Вся Ваша семья у меня в памяти как родная семья.

Нине Ильиничне я сегодня писать не успею. Я ей напишу к следующей почте. Передай ей сердечный привет и радостные поздравления по поводу большого выигрыша. Очень рад за нее; хоть иногда и хорошим людям везет. Из ее, а также из твоих писем, я все-таки никак не могу понять, почему мне нельзя было писать причины, из-за которой нельзя было поехать к Флорочке. Я тщательно проанализировал ваши письма и установил следующее: 1) вы обе в один вечер хотели уже по-

ехать, но предварительно решили узнать, по каким вечерним часам она занята в техникуме; 2) тут как раз у Нины Ильин., нашелся хороший знакомый, который вместе с ней работает в техникуме, который сообщил ту важную личную, но временную причину, по которой вам на определенное время нельзя ехать к ней; 3) какая эта может быть причина? Смерть, тяжелая болезнь, отпуск, отъезд из Москвы и т.п. Обо всех этих причинах вы бы без всякого считали возможным сообщить мне. Значит, какая остается причина, о которой, по вашему мнению, мне нельзя писать? (...)

Только эта причина меня больше не расстраивает, потому что я об этом событии догадался еще почти год тому назад, когда они мне прислали последнее письмо, на которое последовал полный разрыв с моей стороны. Конечно, это будет означать, что девочка отныне уже [3] действительно будет жить и воспитываться в чужой семье, т.е. что Флорочку у меня совсем отняли. Пока я беспомощен, придется свыкнуться с этой мыслью. На самом же деле, моя личная драма не была бы полной трагедией пока, если бы у меня осталась любимая девочка.

50 рублей денег я по почте получил. Мне их хватит до осени. Смотри, милая Нина, за лето мне никаких денег больше не высылай! Я это пишу тебе, как родной сестре, без стеснения, и если будешь присылать, я их верну через почту. Вещевую посылку ты могла бы без ящика просто зашить, для нее, кажется, и предельный вес другой. Милице Александровне передай сердечную благодарность за плащ.

Нина дорогая, не знаю уже, какими словами благодарить тебя за все твои хлопоты и заботы обо мне! Ты только не делай ничего себе в ущерб. И так у тебя забот достаточно без меня! Я сейчас еще слаб, но все же не нуждаюсь остро, пока я в Доме.

А теперь, милая девочка, о самом главном: о твоем плане приехать на несколько дней. Когда я читал твое письмо, у меня от радости и безграничной твоей любви голова буквально закружилась, и я боялся упасть. Это я в первый момент так

же, как и ты, подошел к этому вопросу со стороны чувства. В этом отношении мы с тобою оба - schwach. (У Нины Ильин, больше преобладает логика и разум.) Что и говорить, Ниночка, видеться и говорить с тобою - составляет самое интимное мое желание с тех пор, как я получил первое письмо от тебя. Но, милая, на этот вопрос нужно смотреть и с другой стороны. Самое главное, краеугольный камень для всех нас (тебя, Оли, Ляли и меня) - это чтобы ты за лето укрепила свое здоровье так, чтобы могла бы проработать учебный год без тяжелых заболеваний. А поездка сюда - вещь тяжелая для тебя и испортит [4] тебе весь отпуск: 1) летать тебе обратно на аэроплане нельзя, раз у тебя повышенное кровяное давление; на вокзале же взять билет - прошлым летом некоторые знакомые ждали свыше 2-х недель; 2) из Омска до нашего Дома 25 км., а связи никакой нет. Продукты возят два раза в неделю на лошади или быке, так что ехать не на чем. Люди ходят пешком. Деревня - Пушкино - от нас 8 км. Из родственников редко кто приезжает к своим старикам, и то только такие, которые имеют возможность по воскресеньям использовать служебные легковые машины.

Нина милая, я очень высоко ценю твое намерение, которое еще больше свидетельствует о твоем неограниченном самопожертвовании и героической дружбе, но его нельзя исполнить, пока я нахожусь в Доме. Я никогда бы не простил себе, если бы в угоду своих чувств дал бы согласие на твою поездку. Но "Aufgeschoben ist nicht aufgehoben". Поездку придется отложить на будущее лето, т.е. через год. Тогда, по-видимому, я буду жить в селе на Иртыше, с удобным автобусным и речным сообщением. И тогда это будет осуществить легче.

Очень рад, что Институт твой идет тебе навстречу. Используй отпуск всеми силами и средствами так, чтобы восстановить свое здоровье. Что-то у вас теперь в Москве строго стало относительно количества часов: в мое время каждый мог брать, сколько хотел. Вот хорошо было бы, если ты летом так подкрепила свои нервы, чтобы больше не спешить и расстраиваться: это самое главное в работе.

Надеюсь, что Оля оправилась от гриппа.

Здесь сейчас весна, но весна сибирская: недружная, с холодами, снегом. Но все же скворцы прилетели: для них специально устроили скворечники. Они очень деликатные: если пара заняла скворечник, другие прилетают, смотрят и когда видят, что домик занят, без всякого улетают.

Целую тебя, милую, крепко, крепко

21 апреля [1949]

Франц.

11. Н.Ф. Депутатовой¹¹

Милая Нина,

Твое письмо от 15/IV получил. И хотя я и написал тебе недавно, но напишу тебе сегодня, потому что как раз сегодня отправляется подвода в город. Дорога уже высохла.

Нина милая, с тех пор, как ты сообщила мне о твоем плане приехать на несколько дней ко мне, я все время в таком радостно возбужденном настроении, как никогда. Я все от тебя ожидал, но такого героического поступка все же не ожидал. Я часто делаю вид и обманываю себя, будто я тебе не писал, что не надо приехать в этом году, и тогда у меня такая радость, что скоро встретимся и поговорим. И все же, когда начинаешь обдумывать твое положение, то приходишь к единственному возможному выводу, что при теперешнем твоем состоянии здоровья и при крайней необходимости использования всего летнего отпуска для восстановления твоего здоровья было бы чрезвычайно эгоистично и неблагоразумно с моей стороны дать согласие на эту поездку. Меня особенно обеспокоило твое сообщение в последнем письме, что здоровье опять стало хуже, что страшно устаешь и жаждешь отдыха. А такая поездка очень и очень изнурительна даже для совершенно здорового молодого человека, несмотря на то, что между Москвой и Омском действительно курсирует специальный поезд (№ 75-76). Тут у нас есть одна служащая, муж которой учится в Москве, и он на зимние каникулы приезжал, - и проклинал все на свете: из Москвы на этом поезде легко уехать, а отсюда -

страшно трудно. Эти 25 км. от города к нам и обратно он шел пешком, потому что связи, кроме случайных быков или лошади, никакой нет. Подвергнуть тебя таким лишениям и страданиям в твоем болезненном состоянии и испортить тебе весь летний отдых, который только и может тебе вернуть силы для работы в будущем учебном году - я не имею на это никакого права.

Надеюсь, что в будущем году мы устроим дело так, чтобы ты могла бы приехать ко мне и отдыхать у меня весь отпуск. Путевка в Доме у меня кончается 1-го сентября. Если я пойду на врач.-экспертн. комиссию, мне продлят пребывание здесь. [2] Но я этого не хочу. Остаться опять на год на общем мясном питании, без лечения, - я не рискую, ибо не уверен, что переживу этот год. Мне обязательно нужно исключительно молочно-овощное питание и жить в местности, где есть больница с врачами. Поэтому я решил принять предложение моей бывшей хозяйки, у которой я жил на квартире в 1947/48 уч. году, когда я преподавал в школе. Эта семья живет в селе Красноярка, 40 км. к северу от Омска, на реке Иртыш. Сообщение с городом хорошее: 2 раза в день автобус и 1 раз моторная лодка. Место это с огромным сосновым бором (заповедник), с рекой и лугами является главным курортным местом для Омской области: летом тут санатории, дома отдыха, пионерские лагеря, детские сады и т.д. Ежедневно небольшой базар, на котором можно покупать продукты. И вот месяц тому назад моя старая хозяйка написала мне, что, если я хочу, я могу жить у них в течение будущего года, и заниматься немного ее двумя девочками и днем сторожить квартиру, потому что они все уходят на работу. У хозяйки две девочки (одной 13 лет, учится в 5 классе, - другой 9 лет, учится во 2-ом), которым я в прошлом году немного помогал в учебе. В настоящем учебном году, как пишет мне хозяйка, девочки учатся плохо, потому что некому с ними заниматься. Девочки обе, особенно меньшая, Валя, до того привязались ко мне, что приглашают меня без конца приехать к ним. Единственное только неприятное, это то, что у хозяйки живет еще старшая дочь с малень-

ким ребенком (муж ее мобилизован), и я боюсь, что он со своими криками будет действовать на нервы и не даст мне спать. Но как бы там ни было, я думаю, что приму это предложение и осенью перееду в Красноярку. Это еще необходимо и потому, что Дом наш осенью объединят с другим и переведут на 150 км. дальше, на 100 км. от железной дороги. Там, пожалуй, забудешь и азбуку; а Красноярка все же районный центр нашего района, с радио, неплохой библиотекой и т.д. Все это, конечно, не то, что нужно, но если приходится выбирать из 2-х зол, то нужно выбрать меньшее. В Омске я жить не буду, так как работать еще не смогу. - Вот пришли за письмом, подвода уходит. Здоровье мое несколько улучшается. Погода установилась теплая. Всего хорошего!

Крепко тебя целую Франц.

29 апреля [1949]

P.S. Семья в Красноярке, куда я собираюсь переехать, материально живет не плохо: много молока, творога и т.д., и я там буду жить, конечно, на всем готовом на год.

12. Н.Ф. Депутатовой¹²

Милая Нина,

Твои письма от 20/IV и 1/V я вчера получил одновременно. Теперь дорога в Омск окончательно высохла, и почта будет приходить опять регулярно.

Сперва о некоторых мелочах, чтобы их не забыть:

ИМЭЛ нагло обманул тебя, он мне никакой справки не выслал. Если они не знают, какую должность мне вписать в справку, скажи им, чтобы они просто писали "научный сотрудник" (никаких там старых чинов мне не нужно); если они сами не хотят мне ее выслать, пусть они передают ее тебе, и ты сама мне вышлешь.

Одно слово о деньгах: милая, ты не поняла меня. Дело тут вовсе не в мужской гордости, а в том, что после получения твоих последних 50 руб. мне действительно денег до самой осени не нужно. Питания здесь хватает, а что касается молока

и творога, то я это наверстаю с лихвой осенью, когда перееду в Красноярку. Единственное, чего мне не хватает, это сахар. При мозговых заболеваниях организм специально нуждается в сахаре (лучше было бы - мед или вливание глюкозы (т.е. виноградного сока), но в моих условиях этого нет; заменить их может сахар). Уверяю тебя, милая, что если бы я нуждался в деньгах, я бы тебе откровенно написал.

О вещевых посылках: Нина, какой может быть разговор об осеннем пальто, если родной сын Василия нуждается в нем. Я тебе очень благодарен за всякую помощь, но только в том случае, если эти вещи у тебя действительно лишние. В противном случае ты меня просто смущаешь. Ведь пойми, в каких примитивных условиях я живу, и если есть хоть что-нибудь, чем прикрывать свое тело, и хорошо.

В последнем письме, ввиду отъезда подводы, я не успел закончить своего плана относительно переезда с 1 сентября в Красноярку. Своей бывшей хозяйке я пока ответил на ее приглашение дипломатически: написал ей, что если за лето мое [2] здоровье настолько поправится, чтобы не лежать постоянно в постели, то я приеду. Люди они очень добрые, и если я не приеду, то они вынуждены осенью взять какую-нибудь старушку, чтобы сторожить дом, так как они все служат, а девочки ходят в школу. Правда, я очень люблю обеих девочек, и они ко мне души не чают. Правда, я немножко и в хозяйстве помогал (кормить и поить корову, убрать двор и т.п.) и с девочками по вечерам час полтора занимался (готовить уроки), - но псе это было хорошо, когда я служил, был человеком независимым и платил им за стол 300 руб. в месяц. Я знаю, что они будут рады, если я приеду, и буду жить у них без этой платы. Но все же, признаюсь тебе откровенно, я немножко стесняюсь, и буду чувствовать себя не в своей тарелке. Не буду себя чувствовать у них так свободно, как в прошлом году, а буду чувствовать себя зависимым. Может быть, ты помнишь слова, которые Дон-Кихот сказал своему оруженосцу, когда он выезжал из дворца герцогини? "Свобода, друг мой Санчо, одно из самых драгоценных достояний человека, и счастлив тот, кому

небо даровало кусок хлеба, кому не нужно быть за него обязанным другому!" И тем не менее, из всех возможностей, которые имеются у меня, это приглашение является наиболее приемлемым. Конечно, я мог бы остаться здесь в Доме еще на год. Но если я в этом году обращаю все мое внимание на смягчение и возможную ликвидацию своих тяжелых мозговых припадков (спазм мозговых сосудов с потерей сознания, судорогами и постоянной угрозой нового паралича), то я в будущем году хочу все свое внимание обратить на снижение кровяного давления до среднего уровня (сейчас у меня еще высокое). А для этого мне нужна диета и больница под боком. Вот почему я все-таки решил про себя принять это приглашение. Какое твое мнение? Я очень дорожу твоим мнением, милая, и поэтому напиши мне об этом. Хотя моя болезнь очень запущена и давно уже вступила в третью стадию с патологическими изменениями сердца, мозга и общих сосудов, хотя [3] ее излечить уже нельзя, но ее все же можно облегчить, улучшить, в какой-то степени приостановить. Над этим я работаю уже весь год с пунктуальностью и свойственным мне упорством. Мне кажется, что некоторое улучшение есть. - Кроме того, мой переезд в Красноярку имеет тот большой плюс, что ты могла бы в будущем году приехать ко мне на весь отпуск. А это самое главное.

Девочка милая, после твоих последних писем я еще раз десяток раз обдумывал твой план приезда ко мне. Он такой заманчивый, романтический и героический. А вместе с тем меня пугает состояние твоего здоровья: то у тебя головные боли, то фурункул. Я бы на твоем месте поехал бы на Канатчикову дачу: если твой знакомый психиатр уверяет, что ты можешь поправиться, то это, наверно, правда. Ведь уже много значит, что тебе не нужно спешить на работу, не нужно варить и т.д. Кстати! обязательно сделай себе почаще вливание глюкозы (виноградного сока), это прямо прелесть, как она хорошо влияет на сердце, мозг, сосуды и вообще на весь организм. Судя по твоему описанию лечения, твои врачи лечат тебя правильно. Ты пишешь, что у тебя уже 140 мм кровяного давления.

Это очень хорошо, даже нормально. А что это за капли Суirol? Их дают для снижения давления? Это для меня новость. Я до сих пор кроме Papaverin'a применял специально для лечения и снижения высокого давления Salsolidin. Узнай про Суirol, лучше ли он?

Нина дорогая, мне как-то даже совестно, что твой план приезда в Омск нарушается. У меня большое искушение сказать тебе: приезжай! Ведь все те мысли, которые ты так мило развиваешь в последнем письме, постоянно мучают и меня. Но, тем не менее, я очень боюсь за тебя, что эта поездка испортит тебе не только весь отпуск, но и весь год. Идти тебе 25 км. пешком - невозможно, а связи никакой нет: все ходят пешком. Лошадь или [4] бык до того нагружаются, что даже возчик ходит пешком. Приют на несколько дней можно было бы найти у сестры-хозяйки, но тут администрация такая идиотски-формалистическая, что прием гостей допускается только в определенные часы и т.п. Еще больше меня страшит перспектива, что тебе придется сидеть 2 недели на вокзале на обратном пути. Когда я все это обдумываю, то уже сейчас начинаю нервничать. Все же, по-видимому, лучше, если мы отложим нашу встречу до будущего лета в Красноярке. Туда ты приедешь на нее лето, и мы поговорим обо всем.

Нина милая, напрасно ты думаешь, что в твоем письме что-нибудь могло меня отталкивать или сделать больно. Наоборот, я тебе очень благодарен за твою откровенность, - полную, честную, - ты права, отношения наши только и могут быть такими. Что ты пишешь о себе и Ин. Лавр, и Василии, я приблизительно знал, и твои отношения, как к первому, так и ко второму не только при их жизни, но и после их смерти, делают тебе большую честь. Другого отношения к ним я от тебя и не ожидал. Ты сейчас для меня самый близкий человек на свете. И об этом написал тебе в первом же письме. Мы с тобою не виделись 11 лет. Если чувства за такой длительный период не исчезли, то они должны быть, во всяком случае, не меньше, чем чувства брата к самой любимой родной сестре. Но кто безошибочно может определить характер своих чувств после

11 лет? Ты права, милая, нам нужно встретиться в будущем году, и бесконечно жаль, что этого не удается сделать в этом году. За эти все годы я пережил бесчеловечно много, да и ты пережила немало. К следующему году я обязательно хочу добиться, чтобы у меня не было тяжелых припадков, а то, если бы ты приехала в этом году, они оставили бы у тебя тяжелое воспоминание.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко, крепко целую тебя!

8 мая [1949]

Франц.

13. Н.Ф. Депутатовой¹³

Милая Нина,

Пишу тебе сегодня немного, потому что очень расстроен. У меня почти целый месяц не было приступа моей болезни, и я начинал потихоненько поправляться. И вдруг 13 мая опять приступ, причем такой тяжелый, как не было уже 2 года. С 13 - 18 мая я мучился бесчеловечно; наконец, вчера боли в голове и высокая температура утихли. После этого я в своей борьбе с болезнью отброшен опять на исходные позиции.

Вещевую посылку от 4/V я получил 16/V. Все было в порядке. Летнее пальто и плащ, как я и ожидал, несколько коротки, но здесь это не играет роли. Фуражки как раз в меру. Очень хорошо, что ты положила три флакона "Миоль", а то у меня он был на исходе. Сердечную тебе благодарность, милая, за все твои хлопоты и расходы! Передай большое спасибо Милице Александровне за плащ!

Посмотрел я на эти вещи и подумал: почему Василий и Максим Владимирович померли, а не я? Ведь у них была и захватывающая работа, была и любящая семья! А у меня нет ни той, ни другой. Ведь я уже столько лет влачу существование живого трупа. Никому я не нужен, только лишний балласт. Все равно, что высосанный лимон, брошенный в помойную яму. И притом все эти жуткие боли с этими приступами и припадками. И думать нельзя об этом, иначе совсем с ума сой-

дешь. Да, как хорошо было бы, если на моем месте в живых остался бы Василий, а я прекратил бы вместо него свое существование.

Но это, конечно, все напрасные и бесполезные рассуждения. Пока ты жив, необходимо и бороться за жизнь. Я никогда не был сторонником пессимизма и депрессии, и поэтому, несмотря на все неудачи, я упорно и фанатично буду продолжать бороться со своей болезнью. [2]

От Нины Ильиничны получил письмо от 4/V. Я ей за это время отправил письмо с просьбой зайти в Гослитиздат и выяснить вопрос о рукописях 2-х моих ненапечатанных в 1938 г. книг. Передай ей сердечный привет и скажи, как она только узнает что-нибудь в Гослитиздате, чтобы она мне написала.

То, что ИМЭЛ не выслал мне никакой справки, я тебе сообщил в письме от 8/V. Будет у тебя свободная минута, позвони им или зайди. Если они не верят, что я там работал с октября 1923 г., пусть они спросят у трех своих академиков: Деборина, А.Д. Удальцова и Косминского.

У меня почему-то такое предчувствие, что ты опять заболела. Нина милая, не запускай этой гадкой болезни, борись с ней на первой ее стадии и сделай все, чтоб ее ликвидировать. Мотом уже трудно будет с ней бороться, а то и бесполезно. Поэтому употребляй весь свой отпуск на восстановление своего здоровья. Как ты устроилась с санаторием под Москвой? Пиши мне обо всем, как ты думаешь провести лето. Целую тебя крепко, крепко

18 мая [1949]

Франц.

P.S. Нина Ильин. перепугала весь мой адрес, и я удивляюсь, как ее письмо дошло. Она, наверно, потеряла его, так что будь добра и сообщи ей правильный адрес.

14 Н.Ф. Депутатовой¹⁴

Милая Нина,

Твое письмо от 11/V я давно получил. Но я только отправил тебе письмо 18/V, а на другой же день опять лег в постель

с температурой и пролежал до 29/V, т.е. до вчерашнего дня. На этот раз совершенно неизвестно, от чего была температура: ничего не болело, а температура стояла как какая-то таинственная, неведомая сила, которая исподтишка подтачивает последние силы сердца. В это время к нам приезжала врачебная экспертная комиссия из 3-х врачей специалистов по разным болезням, но никто ничего не мог определить, отчего моя температура. Сегодня я чувствую себя лучше, температура небольшая еще есть, но сердце до того ослабло, что еле-еле работает. Чувствую постоянную физическую боль в области сердца и затруднения в дыхании, происходящие оттого, что сердце не успевает перекачивать кровь из легких.

В начале мая у нас тут стояла очень теплая погода; температура доходила до + 30°. Теперь же уже три недели стоит холодная погода, с ночными заморозками и сильными ветрами с Северного Ледовитого океана. Не могу тебе передать, как плохо на меня влияет эта гадкая сибирская погода. Раньше я как-то меньше [2] обращал внимание на эти вещи. Но теперь я настолько чувствителен к этим явлениям, что прямо от них страдаю.

Меня очень интересует, как ты, милая, окончательно решила относительно своего летнего отдыха. Что ты выбрала из двух возможностей? Карелию или Щелыково? Насколько я могу судить об этих двух вариантах, я дал бы предпочтение последнему, хотя они, в сущности оба хороши. Но в Щелыково природа должна быть лучше и, кроме того, здесь будет постоянный и культурный контингент отдыхающих. Но ты теперь уже выбрала себе один из этих вариантов, и теперь нужно сделать все, чтобы ты поправила за лето свое здоровье как следует. Не забывай, что предстоит опять долгий, долгий и напряженный год работы! Было бы хорошо, если бы ты могла отбросить, или лучше совсем выбросить из головы все нервирующие тебя мысли, все воспоминания о прошлом, забыться и жить эти два месяца так, как живут птички божьи: одной лишь заботой, одной лишь мыслью о своем здоровье. Уверяю тебя, ты бы осенью себя не узнала!

Напиши мне, когда ты уедешь из Москвы. Напиши [3] мне также, как мы устроимся с перепиской во время твоего отсутствия из Москвы. Ты можешь мне писать из любого места твоего отдыха, а также с дороги. Конечно, если долгое время придется тебе сидеть на одном месте, я смогу тебе писать, а если будешь путешествовать, то не знаю. Тогда писать тебе по московскому адресу? В общем, напиши мне об этом. Да - советовал бы тебе не вернуться в середине августа в Москву, а только в конце. Ведь за две недели ты успеешь опять изнервничаться до начала занятий.

Если поедешь вместе с Лялей, то, по-видимому, вы раньше конца июня не уедете из Москвы. Ведь у девушки экзамены до 25 июня.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Дорогая Нина, целую тебя крепко, крепко

Франц.

30 мая 1949

P.S. Если сможешь ускорить высылку мне справки из ИМЭЛ, то очень прошу тебя об этом. Она мне все-таки нужна.

15. Н.Ф. Депутатовой¹⁵

10 июня [1949]

Милая Нина,

Письмо от 26/V получил. Очень сочувствую тебе, милая, что в последние дни мая у тебя была такая нечеловеческая нагрузка. Я помню всю эту изнуряющую работу по собственному опыту в прежние годы. Зато я надеюсь, что ты с 1/VI в санатории и сможешь теперь отдохнуть. Там, наверно, есть и библиотека, и ты читай понемножку, много гуляй и старайся ни о чем не думать. Во время учебного года ты навряд имела досуг читать. Воспользуйся случаем, чтобы читать какие-нибудь классические вещи, которые всегда очень успокаивают нервы.

Если тебе после санатория удастся поехать в б. имение Островского на 11/2 месяца, то это будет замечательно. Самое главное, что там природа замечательна, что будет постоянный состав культурных людей, и что ты будешь одна. Ибо если ты поедешь в своего рода экскурсию с Лялей, то ты вечно будешь заботиться о других, а сама не будешь отдыхать. К воспоминаниям о прошлом, связанным у тебя с этим местом, теперь нужно отнестись уже спокойнее. Я не хочу, чтобы ты меня ложно поняла: естественно, что тебе [2] будет в первое время больно вновь увидеть те места, где ты с Василием Никитичем проводили два счастливых лета. Но эти воспоминания не должны итти тебе во вред, еще больше расстроить твое здоровье. Наоборот, они должны тебя успокоить, облагораживать память о Василии. Если тебе удастся провести свой план отдыха в жизнь, то не сомневаюсь, что за лето отдохнешь и поправишься.

Здесь у нас уже целый месяц стоят холода, с ночными заморозками. 4-го июня выпал снег. Не знаю, когда в этой Сибири настанет лето. Но, тем не менее, лес кругом очень хороший (березовый). Ягоды уже цветут, и через месяц земляника поспеет, а за ней пойдут и другие. За эти десять дней, что прошли после моего письма от 30/V, я не болел. Аппетит стал немного лучше. На днях я проверил свой вес: до нормы недостает 14 кгр. Так меня измотала эта вечная температура за зиму и весну. Думаю за лето наверстать кгр. 8-10, - конечно, если моя болезнь не причинит мне неожиданных неприятностей. Сейчас я лечусь так: месяц принимаю миоль, затем 2 недели Salsolin, дальше 2 недели Papaverin, затем опять миоль и т.д. Кроме того, от поры до времени йод, адонис. Но самое главное - режим: покой, мало читать, поболь-[3]ше гулять в лесу. К сожалению, режим питания не от меня зависит. Хотелось бы хоть в какой-то степени восстановить свое здоровье. Удастся ли? Во всяком случае, что в данных условиях зависит от меня, я делаю.

ИМЭЛ так и не прислал мне справки. Странно, неужели они не умеют правильно переписать адрес?

От Нины Ильиничны пока ответа нет. Если ей трудно или неприятно сходить на Ленингр. шоссе, то лучше не надо. Если же Гослитиздат ей по пути, то хорошо было бы зайти и спросить относительно рукописей.

Надеюсь, Ниночка, тебе нравится в санатории. Больные тебя не беспокоят? Или ты с ними не соприкасаешься? Есть у тебя там какие-нибудь знакомые? Не предавайся полному одиночеству. Это ведь тоже болезнь, причем жуткая. Если бы у меня не было других крепких устоев, это беспощадное одиночество давным-давно свело бы с ума. Хорошо, Нина, что мы можем друг другу писать письма! Ты не представляешь себе, как много ты мне даешь... Крепко, крепко, милая, я тебя целую

Франц.

16. Н.Ф. Депутатовой¹⁶

Милая Ниночка,

Вчера получил твое письмо от 4/VI. Как я рад за тебя, что ты, наконец, вырвалась из всех этих институтов и можешь теперь отдохнуть! Как это характерно для начальной стадии гипертонии (она то и появляется в результате болезни сосудов), что у тебя перед отъездом было давление 175, а после приезда 140! Это очень хороший признак, это доказывает, что у тебя еще не устойчивое, а неустойчивое давление, которое можно четко устранить. Еще больше рад я за тебя, что тебе удалось достать путевку в Щелыково до 20 августа. Это прямо чудесно! Я все немножко боялся, что ты, может быть, поедешь на Карельскую туристскую базу. Это было бы совсем не то. Используй все эти прекрасные возможности и за лето сделайся молодчиной, здоровой, бодрой, жизнерадостной, трудоспособной, и прибавь веса не меньше пуда! А бедную Олю действительно нужно жалеть. Какой-то странный у нее должен быть муж.

О себе, к сожалению, не могу сообщить ничего [2] хорошего. Не успел я отправить тебе письмо 10-го июня, как я в

тот же день лег с высокой температурой, и вот только сегодня первый раз поднялся. Каждый такой приступ температуры отбрасывает меня назад к самым тяжелым стадиям моего состояния: ослабеваю до невозможности, тяжелые боли в области сердца, затруднения в дыхании. Сейчас у меня головные боли, давление, припадки (спазмы мозговых сосудов) - все это отошло на третий план по сравнению с разрушительными действиями температурных приступов. И главное, ведь никто не знает, откуда температура. Вчера я подал нашей администрации заявление, чтобы мне разрешили съездить на 3 дня в Омск на консультацию к профессорам-специалистам. Хотя я и сомневаюсь, но, может быть, все-таки кто-нибудь из них скажет какое-нибудь новое слово по поводу моей вечной таинственной температуры. Администрация дала мне разрешение, и на днях я поеду. [3]

Представь себе, Нина, ИМЭЛ так и не посылает мне справки. Они водят меня, по-видимому, просто за нос. Не могу же я, как маленький ребенок, поверить, что в ИМЭЛ'е не умеют правильно переписать адрес. Очень прошу тебя, милая, когда будешь с 1 - 3/VII в Москве, позвони им и спроси их окончательно, хотят они или не хотят выслать мне справку.

Милая, ты пишешь, что хочешь мне 1-3/VII выслать посылочку с лекарствами. Сейчас, Нина, этого делать не надо: я полностью обеспечен миолем, папаверином и сальсолином до сентября. Ты оставь миоль и цитроль (если ты их уже купила) до своего возвращения из Щелыково; тогда, осенью мне их и пришлешь. Погода у нас все время весьма прохладная. Когда у меня температура, я все время лежу один в палате, в постели. Такая скука, такое отвращение ко всему. Единственная радость - твои письма и мысли о тебе. Целую тебя, милую, крепко

16 июня [1949]

Франц.

17. Н.Ф. Депутатовой¹⁷

26 июня [1949]

Милая Нина,

Пишу тебе наспех на постоялом дворе в Омске. Я уже 10 дней в городе на консультации у врачей. Погода здесь очень жаркая, все дни около 35°. Исхудал и устал я жутко. Завтра, наконец, мои страдания окончатся, и так как завтра должны приехать за хлебом, то, наверно, завтра же и вернусь.

Был я на консультации у 4-х врачей: невропатолога, сердечника, терапевта и по уху, горлу и носу. Задерживали меня здесь рентген и анализ крови. Очереди огромные на анализ, и я только вчера получил последний анализ. Сегодня воскресенье, а завтра утром пойду со всеми анализами к врачу. - Все четыре врача нашли у меня еще (кроме основного заболевания) десяток других болезней, но главного, из-за чего я и приехал, а именно причины высокой температурной реакции уже и течение целого года, пока никто из врачей не установил. Может быть, результаты анализов дадут завтра что-нибудь для врача.

В эти дни приезжала в Омск на 1 день и моя бывшая Красноярская хозяйка с младшей дочерью на рентген (заболевание легких). Я говорил-с ней. Она меня очень приглашает осенью приехать к ним. Я пока ничего определенного обещать не мог, но 2-м причинам: 1) Я в среднем больше половины времени нахожусь с температурой в постели. В таких условиях, при таком состоянии здоровья, мне неловко использовать гостеприимство людей, когда я ничего не могу работать. 2) Маленький внук хозяйки ребенок очень нервный и много плачет и кричит, и я боюсь, что это обстоятельство мне очень повредило бы. Так что мы договорились с хозяйкой, что мы будем и дальше переписываться, и если к осени мое здоровье улучшится, то я к ним перееду, если же нет, то я останусь пока в доме инвал. до зимы, когда к нам приедет опять [2] врачебно-экспертная комиссия, и тогда видно будет.

Нина дорогая, я очень рад за тебя, что тебе так нравится в санатории, и что хорошо отдыхаешь. Самый лучший подарок, который ты мне к осени сможешь сделать, если ты за лето восстановишь свое здоровье и при начале учебного года сможешь опять работать как раньше. Пришли мне точный адрес Щелыково. Я буду тебе писать туда непосредственно.

Вчера мне из дома инвал. прислали твое письмо от 13-го июня. Нина Ильинична, по-видимому, еще не ходила в Гослитиздат. ИМЭЛ мне так и не прислал справки.

Надеюсь, что это мое письмо застанет тебя еще в Москве. Ведь ты будешь с 1 - 3 июля там? Если найдешь свободную минуту, позвони в ИМЭЛ насчет справки. Повтори им правильный адрес. Впрочем, там сейчас, наверно, все в отпуску.

Нина милая, ты долго не задерживайся в Москве и скорее выезжай в Щелыково. Жара и духота в городе сейчас очень изматывают человека. Желаю тебе хороший и приятный отдых на Волге и поправить к 20/VIII свое здоровье!

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко тебя целую

Франц.

18. Н.Ф. Депутатовой¹⁸

Милая, дорогая Нина,

Пишу тебе из Омской больницы. Когда я тебе писал 26/VI, то я думал, что на следующий день поеду в дом инвалидов. Но вышло неожиданно по-иному: когда я утром 27/VI пришел к врачу с анализами, то сразу же меня положили в больницу для выяснения причины температуры. Стали внимательно просвечивать легкие и взять мокроту на палочку Коха. И вот теперь выяснилось, что у меня туберкулез легких. В левом легком разрушен участок ткани наверху и кусок внизу. Палочку Коха нашли.

Теперь мне понятна вся эта постоянная температура от 37,5 - 37-8 и частыми скачками до 40° уже в течение всего года. Теперь мне понятно и мое похудение за год на 16 кгр.

Конечно, я не маленький ребенок и понимаю, чем это все в скором времени закончится. Но все же до этого конца надо мучиться. Не знаю, что будет. В этой больнице (Областной клинической) меня держать не могут, т.к. нет туберкулезного [2] отделения. Сегодня или завтра меня должны перевести в специальную туберкулезную больницу. Можешь себе представить там обстановку. Но ничего не поделаешь. Такими болезнями можно болеть только у близких родных, в семье. Нужны: постоянно свежий воздух и усиленное питание. Гипертония, оказывается, отошла совершенно на задний план. Туберкулез более хищный зверь для разрушения организма и своей постоянной температурой понизил кровяное давление.

В ближайшее время я, повидимому, буду лежать в туберкулезной больнице. Что будет потом, не знаю. О поездке к своей Красноярской хозяйке и думать больше нечего: нельзя же с такой болезнью к чужим людям проситься. Допустят ли меня дальше в Пушкинский дом инвалидов, сомнительно. Кажется, у Облсобеса где-то в чертовой тайге есть специальный дом для легочно-больных. Все равно. Не думай только [3] Нина, что я особенно волнуюсь: ведь все равно не так уж долго ждать, лишь бы все скорее кончилось.

Твои письма мне сюда переправляют из Пушкинского дома. Так что я прошу тебя, пока у меня все так неопределенно и нет твердого адреса, пиши мне и впредь по адресу Пушкинского дома. Письмо с печатью ИМЭЛ пришло. Наверно, наконец, правка. Я просил ее оставить там.

Милая, ты меня прости, что я тебя расстраиваю сегодняшним письмом. Но скрывать от тебя ничего не хотел. Ты только смотри, не расстраивайся так, чтобы это не отразилось на твоем отдыхе. Ничего, милая девочка, не сделаешь. Конечно, эта болезнь попала ко мне чисто бытовым образом, когда на нарах приходилось спать друг на друге, чтобы было теплее, и приходилось спать и есть из одной банки или миски с туберкул, больными.

Очень хорошо, что тебе так понравилось в санатории. Надеюсь, что в Щелыково не [4] хуже. Самую большую радость

ты мне доставишь, если 20 августа напишешь мне, что полностью восстановила свое здоровье.

Нина милая, все отвернулись от меня. Осталась ты одна, которой я могу писать, с которой могу делиться. Не покидай меня до конца. Письма от тебя все, что еще осталось в жизни.

Целую тебя крепко

Франц.

Омск, 6 июля 1949

19. Н.Ф. Депутатовой¹⁹

15 июля [1949]

Милая Нина,

Пишу тебе по московскому адресу, надеясь на то, что Оля перешлет тебе мои письма. А если нет, то, может быть, даже лучше, если они полежат до твоего возвращения из Щелыково, чтобы тебе не испортить отдыха. Я сперва не хотел тебе написать о своем положении, но потом решил, что если молчать, то это еще хуже. Я только очень прошу тебя не расстраиваться и использовать свой отпуск для восстановления своего здоровья. Восстановление твоего здоровья - самое большое утешение для меня, самая большая радость.

6 июля меня перевели из Омской областной больницы в Омскую городскую туберкулезную больницу (адрес: гор. Омск, Войсковая ул. 7). Детальное обследование легких рентгеном показало, что туберкулез я захватил еще несколько лет тому назад, но он до весны 1948 г. находился в латентном, скрытом состоянии. Весною 1948 г. начался активный процесс, но местные врачи лечили меня от малярии, гриппа, воспаления легких, - и когда постоянная высокая температура не прошла, связывали ее с гипертонией (спинномозговой жидкостью). Рентген тогда также дал отрицательные результаты на туберкулез. Так я мучился больше года с этой высокой температурой, которая довела меня до скелета. Когда я в июне приехал сюда в клинику для выяснения причин пожирающей меня температуры, то сперва ничего не могли [2] найти.

Когда, наконец, догадались взять на анализ мокроту, то нашли в обилии бациллу Коха. Дальнейшие рентгеновские исследования дали следующую картину: за 15 месяцев активного процесса туберкулез изнутри разрушил левое легкое. Сейчас на нем имеется сплошная каверна на всю длину легкого, которая уже не поддается лечению, так как на такую большую площадь поражения нельзя уже накладывать искусственного пневматоркса (вдувание воздуха). Если могли бы год тому назад установить у меня активный процесс, когда были еще только очаги или небольшая каверна, тогда можно было бы лечить легкое, чтоб оно зарубцевалось. Сейчас поздно; левое легкое пропало. Конечно, что можно ожидать от жизни в тайге? Я воспринял все это спокойно, без всякого нервничания; что мне предназначено, того не миновать. Насколько у меня затронуто правое легкое этим процессом, еще не говорят; по-видимому, еще до конца не исследовали.

Больница, в которой я сейчас нахожусь, небольшая - на 30 коек туберкулезников первоначальной стадии заболевания. Она является филиалом основной городской туберкулезной больницы, где лежат безнадежные, доживающие свои последние дни. Если болезнь у меня не ухудшится, то я буду находиться в своей маленькой больнице минимум 2 месяца, пока не ликвидируют высокую температуру и открытое выделение палочки Коха. Лишь в таком случае я могу вернуться в дом инвалидов.

Конечно, в связи со своею болезнью мне придется оставить все планы о переезде в Красноярку. Ведь с такою болезнью нельзя жить у чужих людей. Кроме того, забота о ликвидации гипертонии отпала, потому что по сравнению с разрушающей силой туберкулеза она теперь отступила совершенно на задний план.

Я достал себе книги из Областной библиотеки и много читаю. Думаю и впредь заняться исключительно книгами. Это отвлекает.

Пиши в дальнейшем, как хочешь: или по адресу Пушкинского дома инвалидов (это более верный адрес - мне доставят

твои письма, хотя и с опозданием) или по адресу больницы. Надеюсь, что ты хорошо отдыхаешь в Щелыково. Не знаешь, Нина Ильинична уехала куда-нибудь в отпуск, или она в Москве? - Мне сообщили из дома инвалидов, что конверт с штампом ИМЭЛ прибыл (наверно - справка). Напиши мне подробно о себе. Целую тебя крепко, крепко

Франц.

г. Омск

Войсковая ул. 7

Городск. туберкул, больница.

20. Н.Ф. Депутатовой²⁰

19 июля [1949]

Милая Нина,

Сегодня мне привезли из Дома инвалидов твои письма от 4/VII, 6/VII и 11/VII. Справка из ИМЭЛ тоже есть, а также письмо от Нины Ильиничны от 3/VII. Посылку выслали за несколько дней до этого. Извещения пока еще нет. Ее получат в Доме инвалидов по моей доверенности, потом привезут ее, если нужно.

Нина Ильинична очень печалится, что ей не удалось выполнить поручения на Ленинградском шоссе. Но теперь я даже рад, что она не съездила: моя "бывшая" позволила себе недавно такую гадость по отношению ко мне, что мне не хочется, чтобы кто-либо пришел к ней от моего имени. Поставим на этом крест.

Я отправил тебе 6/VII и 15/VII письма еще по московскому адресу. Если тебе Оля отправила их в Щелыково, тогда тебе понятно, что я пишу тебе сегодня из Омской городской туберкулезной больницы. В общем, все анализы показали, что у меня уже больше года активный процесс туберкулеза легких, и что левое легкое безнадежно погибло. Июль и август, по всей вероятности, я буду лежать здесь и пытаться ликвидировать высокую температуру и открытое выделение палочки Коха. Иначе я не могу вернуться в дом инвалидов.

С питанием здесь слабовато. Но ты не беспокойся об этом. Я сразу же написал своей бывшей хозяйке в Красноярке, чтобы она ликви-[2]дировала кое-что из моего старого барахла и купила мне продукты. Она вчера была уже у меня и привезла сливочное масло, мед и вообще все, что нужно. В начале августа она еще раз приедет и привезет все, что необходимо. Хозяйка очень жалеет, что я теперь с этой болезнью не могу к ним приехать на зиму. Была и маленькая девочка Валя - хоть хорошо, что у нея еще все в порядке с легкими, иначе я мог бы подумать, что она заразилась от меня, когда я был у них на квартире. Это такая хорошая семья, что трудно найти вторую.

Я очень рад, что тебе так нравится в Щелыково. Какая ты счастливая, что ты вновь увидела Волгу! Где бы я ни находился в жизни, я всегда вспоминал Волгу, - реку, на которой я вырос и где проводил свои единственно счастливые беззаботные годы своего детства. Отдыхай хорошо и всегда знай, что ты должна быть здоровой и сильной, если хочешь поддерживать меня морально и материально при моем тяжелом состоянии.

Земляника теперь и у нас в лесу (дом инвалидов). Я весь год так ожидал эту ягоду, а теперь вышло так, что, как она поспела, [3] я вынужден лежать в душном, пыльном городе, в больнице. Столько пыли, сколько в Омске, по-моему, ни в одном городе России нет. Пиши мне, милая, по-прежнему по адресу дома инвалидов, хотя временно можно писать и по адресу больницы. Но это, конечно, менее надежно, так как могут перевести.

Нина дорогая, ты не расстраивайся и поправляй свое здоровье. От своей судьбы не уйдешь. То, что предназначено, то и будет. Я совершенно спокоен и прилежно читаю научные книги. Мне хочется с осени еще что-нибудь написать. Увидим, каково будет здоровье.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

адрес: г. Омск

Войсковая ул. 7

Городская туберкулезная

больница

21. Н.Ф. Депутатовой²¹

Милая Нина,

Пишу тебе опять несколько строк в примитивной больничной обстановке. Писем от тебя после 11/VII не получал. Наверно мои первые два июльских письма, адресованных еще в Москву, не дошли до тебя.

Посылка продуктовая дошла; ее получили без меня в доме инвалидов. Я попросил вскрыть ее и прислать мне часть сахара и сгущенное молоко. Спасибо тебе, милая, за все твои хлопоты и заботы обо мне.

Болезнь моя в прежнем состоянии. Лечить ее уже нельзя. Разве только организм сам по себе со временем выработает сопротивляемость. Единственное, что стало лучше, это температура; она еще есть, но не выше 37,5. Хоть она меня больше так не выматывает.

Конечно, я мог бы выписаться из больницы, но не спешу: здесь все же хорошие светлые, сухие комнаты, а в доме инвалидов - комнаты сырые, темные, холодные. Кроме того, питание здесь, в больнице, лучше. Во всяком случае, я думаю, что до начала или середины сентября я смогу здесь пробыть.

Чтобы не было так скучно и серо, я выписал себе литературу о Байроне, и сейчас по 2-3 часа в день усердно занимаюсь. Знаешь, Нина, если моя болезнь даст мне еще годика два жизни, я хочу написать большую книгу о Байроне. Когда я опять перееду в дом инвалидов, я себе и туда выпишу необходимую литературу и, по мере сил, буду работать. [2] Нина, милая, я все-таки каюсь, что написал тебе о своей болезни: ты наверно расстроилась и теперь плохо отдыхаешь. Но не писать я не мог.

Ты только не думай обо мне. То, чего мне не достает в питании, мне моя бывшая хозяйка из Красноярки все привозит. На днях она опять приедет. Не без добрых людей на свете.

Присылать мне сейчас ничего не нужно. Когда ты после 20/VIII вернешься в Москву, а я в дом инвалидов, мы договоримся, что нужно прислать.

Отдыхай, милая, хорошо, поправляй свое здоровье!

Крепко, крепко тебя целую

29 июля [1949]

Франц.

22. Н.Ф. Депутатовой²²

5 августа [1949].

Милая Нина,

Письмо твое от 18 июля мне вчера прислали из дома инвалидов. Теперь мои письма, наверно, дошли до тебя по новому адресу. А прежние, от начала июля, залежались, значит, в Москве.

Нина дорогая, я прямо боюсь писать тебе. Ты сама подумай, в этой больнице я ничего не вижу, а все окружающие только и говорят об одной теме, о чахотке. Невольно и сам стягиваешься в это болото. Вот я тебе в последнем письме от 29/VII написал, что температура у меня теперь уже не выше 37,5°. Я только отправил письмо, а к вечеру того же дня у меня было уже 40°. Стояла эта высокая температура у меня 5 /щей и ослабила меня так, что я уже и на тень не похож. Эти температурные вспышки у меня бывают регулярно приблизительно через 2-3 недели. Врачи мне объяснили, что это полное отравление организма (интоксикация) гноем и бациллами Коха от легких, которые от поры до времени через кровообращение попадают в организм. Эта интоксикация чрезвычайно вредна и обессиливает организм до невозможности (организм "чахнет" - отсюда и "чахотка"). Вот таких интоксикаций я за сод своего активного процесса перенес 32. Можешь себе представить, что после этого от меня осталось. Когда эта интоксикация из периодической превращается в постоянную, чахотка называется скоротечной, и тогда конец.

Лечения нет никакого. Уверяют, что болезнь слишком запущена и не поддается уже лечению. Я пока еще остаюсь в больнице, потому что все еще до конца не установили некоторых явлений. Думаю, что буду здесь до начала сентября. Тогда можно перейти или в основную туберкулезную больницу,

или же уехать обратно в дом инвалидов. Я думаю сделать последнее. Там я все же могу себе ежедневно покупать молоко и свежие овощи, чего нельзя делать в больнице. А все остальное тут надоело, аппетит плохой.

Часть твоей продуктовой посылки мне прислали сюда (сахар и сгущенное молоко). Милая, я вспоминаю тебя каждый день. От Нины Ильиничны ответа пока нет. Я очень жду результат посещения Гослитиздата (относительно рукописи о Байроне). [2] Ты ей, пожалуйста, ничего не говори, но мне кажется, что Нина Ильинична стала до болезненности боязливая, робкая. Эта черта и раньше была в ней, а теперь, по-видимому, она приняла какие-то болезненные формы. Если бы раньше знал об этом, я бы ей, конечно, никаких поручений не давал.

Если судить по твоим письмам, то ты хорошо отдыхаешь в Щелыково. Ну, а если ваша Ляля еще приехала, то, по-видимому, еще веселее будет. Как хорошо, что у вас там много ягод! Я их очень люблю, но в Сибири они не такие, как там, в России. Я иногда покупаю тут через санитарок на базаре ягоду, она совсем не такая.

Я рассчитываю, что ты выезжаешь 19-го или 20 августа из "Щелыково" в Москву. Поэтому я дальнейшие письма буду писать по московскому адресу.

Странно - я даже рассмеялся - как мог экземпляр моей "Поэзии герм, революции 1848 г." попасть в такой заброшенный угол? И главное, как ты напала на эту книгу. Тут, в Сибири, я тоже нахожу свои книги везде. По моему курсу литературы до сих пор в вузах готовятся и сдают экзамены. Как будто я до сих пор живу в Москве и заведую кафедрой. Странно как-то, чтобы не сказать большее.

Пиши мне, как ты себя чувствуешь, как отдохнула. Авось уже соскучилась по Москве и по работе. Кстати, напиши мне, в каком же именно Институте ты сейчас работаешь? В Моск. ин-те жел.-дорожн. транспорта? Я так и не знаю точно. Здесь в одной палате со мною лежит студент подшефного Вашего института машиностроения в Омске. Институт новый (с 1942 г.) и еще маломощный.

Ну, милая Нина, желаю тебе вернуться в Москву бодрой и здоровой!

Крепко, крепко тебя целую

Франц.

23. Н.Ф. Депутатовой²³

14 августа [1949]

Милая Нина,

Твои письма от 30/VII и оба от 4/VIII я получил почти одновременно. Самое страшное - это подозрения на туберкулез легких у тебя. Симптомы, которые ты перечисляешь, действительно подозрительны. И тем не менее, как-то не верится, что это так. В нашем возрасте вообще эта болезнь очень редкая. Но во всяком случае, сразу же по приезду в Москву сделай очень тщательное просвечивание (рентгенологи часто ошибаются) и в случае чего, немедленно нужно лечиться. В начальной стадии туберкулез в нашем возрасте довольно легко излечивается (искусственный пневмоторакс, т.н. "поддувание"). Обратите внимание и на Лялю. Если она такая бледная, то тоже не мешало бы проверить легкие: здесь у нас в больнице лежат несколько человек студентов с такой бледностью и перенапряжением организма в учебе.

У меня положение с туберкулезом прежнее: через определенный промежуток времени регулярно появляется высокая температура на 4-5 дней (интоксикация), которая меня до изнемогания изматывает. Если врачи мне говорят правду, то правое легкое пока еще здоровое. Но, как общее правило, если одно легкое болеет, то оно со временем поражает и второе. Конечно, пока туберкулез имеется лишь в фиброзно-кавернозной форме, как сейчас у меня, непосредственной опасности и ближайшее время не существует. Самые опасные формы - скоротечная, диссеминированная (разбросанная везде) и абсцесс легких. Фиброзно-кавернозная форма легко может перейти в одну из этих форм. Но не это важно. Неприятнее всего то, что с открытой формой, как у меня, нельзя жить в какой-нибудь чужой семье или в общежитии. Инвалиды-тубер-

кулезники, находящиеся на иждивении органов Собеса и живущие в домах инвалидов, по инструкции Министерства Собеса все должны направляться в специальные дома для туберкулезников-инвалидов в Башкирии. Но я слышал, что сейчас там нет свободных мест, и когда я в сентябре (по-видимому) выпишусь из больницы, то мне отведут в Пушкинском доме какую-нибудь комнатушку-клетушку. Но это, по-видимому, будет временно, так как каждая дирекция дома инвалидов, понятно, заинтересована поскорее избавиться от таких инвалидов. [2]

Ты спрашиваешь, что И.В. опять сделала. Это смешно и грустно. Летом этого года к директору Красноярской средней школы, где я в прошлом году преподавал, пришло письмо от каких-то Михеевой и Короткова (Большой Тишинский пер. в Москве) приблизительно такого содержания: ввиду того, что от ... (меня) уже больше года нет никаких известий, то надо полагать, что меня нет уже в живых. А поэтому они, Михеева и Короткое, просят по поручению И.В. прислать справку о моей смерти. - Что это все означает, мне конечно трудно знать. Но (...) все соседи и вообще весь дом знает, что я жив. Зачем ей нужна эта внешняя мещанская респектабельность (...)? Во всяком случае, ясно для меня одно: она уже много лет ждет и не может дожидаться моего конца. Что я ей сделал плохого и чем я перед ней виноват, не знаю. И я ведь не мешаю ей жить, с кем ей хочется. А теперь я уже больше года их вообще не трогаю и не пишу. Но какая пакость, узнавать о моей смерти через каких-то третьих лиц! (Пусть это останется между нами). Но как печально, что я в свое время мог жениться на такой женщине, и что она является матерью моей любимой дочки! Я раньше как-то по своей наивной романтической натуре не обращал внимания на некоторые вещи, но теперь мне совершенно ясно, что они давно уже были твердо уверены, что я никогда больше не вернусь с Дальнего Востока. Я не говорю ни слова, что они продали все личные мои ценные вещи (дорогие пальто, костюмы, отрезы, часы, иностр. пишущ. машинку и т.д. и т.д.) ибо я понимаю, что во время войны им нужны были добавочные средства. Я сам

тогда писал им, чтобы они в этом отношении не стеснялись. Ну а зачем же надо было разбазарить все другие мои личные вещи, которые мне были [3] крайне дороги по разным причинам, но никакой материальной ценности не представлявшие? Дело дошло до того, что когда я после приезда в Омск в 1947 г. просил прислать мне экземпляр моей истории зап.-европ. литературы, - они купили экземпляр в лавке букинистов. А сколько экземпляров (не менее 20) я им оставил! И так со всем. О чем я ни просил из мелочей - никакого ответа не последовало. У меня была специальная библиотека, личная, из 5 тыс. книг, - по-видимому, она вся разбазарована. Но Бог с ними и с вещами!

Я сейчас тут, в больнице, работаю по 2-3 часа в день над собиранием материала для книги о Байроне. Больше работать врачи не разрешают. Здесь, в Омской библиотеке, литературы о Байроне очень мало; приходится выписывать через них из Москвы. Работники идут мне навстречу во всем. Когда я буду в Пушкине, библиотека пришлет мне необходимые книги туда. Я рассчитываю так: если не будет тяжелых осложнений с болезнями, то я до весны закончу подготовительную работу для книги; для писания книги мне нужен приблизительно год. Задумал я капитальную монографию о Байроне (жизнь и творчество) с постановкой целого ряда больших эстетически-философских и литературно-теоретических вопросов. Кроме того, сама тема сейчас очень актуальна, ибо Байрон был выдающийся революционер в политике и литературе. Несмотря на это, я не надеюсь на то, что книгу сразу напечатают из-за моей фамилии. Но это для меня не главное: я никогда не пишу на несколько лет, а на долгие годы. Не сейчас, так позднее напечатают. Мне самое важное сейчас, чтобы я мог работать, заниматься чем-нибудь интересующим меня. Это в личном плане. Кроме того, нужно до конца жизни быть полезным членом общества, а не сидеть, хотя ты и больной, и сложить руки.

Позвони Нине Ильиничне, ходила ли она в Гослитиздат за рукописью о Байроне. Я в 1938 г., в связи с 150-летием рождения англ. поэта, написал небольшую книжку о Байроне объ-

емом около 6-7 печ. листов. Сейчас я думаю написать монографию прибли-[4]зительно на 25-30 печ. листов. Мне было бы приятно получить рукопись 1938 г., т.к. она написана очень живо и с использованием ряда источников, которые мне сейчас тут недоступны. Гослитиздат помещается: Ново-Басманная ул. 19. Если рукопись в Гослитиздате также была уничтожена осенью 1941 г., то придется каким-то образом выудить экземпляр рукописи с моей старой квартиры по Ленингр. шоссе.

Видишь, Нина, какой я эгоист: я заполнил все письмо только о себе. Надеюсь, что ты 20 или 21 авг. вернешься в Москву. Пиши мне сразу же еще по адресу больницы. Меня очень интересует, как ты провела остаток своего отпуска в "Щелыково", как поправилась. Как только окончательно выяснишь дело с легкими, сейчас же сообщи мне. Ты находишь странным, что у нас так совпадают болезни. Мы оба с тобою какие-то непрактичные несчастные романтики, неприспособленные к жизни. Тяжелые и долгие психологические переживания привели к гипертонии. А раз организм уже ослаблен этой болезнью, то неудивительно, что туберкулез сразу тут как тут и пригнездился где-нибудь в слабом месте. Но я почему-то все же уверен, что у тебя с легкими все будет в порядке.

Немножко я тебе завидую, что ты вернулась в Москву. Я очень скучаю по Москве, очень привык к ней, полюбил ее. Там же прошли лучшие годы моей работы и жизни. Пока мне ничего посылать не надо, ни денег, ни посылки. Когда я выпишусь из больницы, я напишу тебе об этом.

Ну, Нина, желаю тебе много бодрости и здоровья для наступающей работы в новом учебном году! Целую тебя крепко

Франц.

24. Н.Ф. Депутатовой²⁴

Милая Нина,

Оба твои письма из Щелыково получил. Самая большая радость для меня, что твое опасение относительно туберкуле-

за легких оказалось, по-видимому, напрасным. Все же, я советую тебе проверить легкие обязательно на рентгене. Ведь туберкулез очень коварная болезнь, которая долго маскируется. Я боюсь, что ты после своего возвращения в Москву сразу же займешься работой, и не будешь постоянно думать о том, что у тебя слабое здоровье, что если сегодня у тебя туберкулеза еще пот, то он может быть завтра. Знай, что сейчас очень многие болеют этой болезнью. Кроме того, начало твоей гипертонии можно ликвидировать или хотя бы не давать ей развиваться при бережливом отношении к себе. Но хоть хорошо и то, что ты все-таки отдохнула, и что нет туберкулеза.

У меня положение прежнее, неважное. Дело не в том, что можно жить и одним легким и что туберкулез не такой разрушительный после 30 лет. Дело в том, что разрушающееся левое легкое сопровождается постоянной температурой от интоксикации (отравления) и тем самым до конца разрушает организм: исхудаешь как скелет и зачахнешь. Чувство такое, что сгораешь и с каждым днем все слабеешь и слабеешь. Кроме того, беда еще в том, что у меня (как теперь выявили эти бесконечные рентгеноскопии и анализы крови и т.д.) имеется еще десяток болезней, приобретенных мною в богоугодном заведении: 1) Кардиосклероз (сердца); сердце расширено на два пальца за счет обоих желудочков, особенно левого, которое почти что исчезло. Отсюда аритмия (пропуски ударов), общая слабость, одышка, усталость, головокружения и т.д. Туберкулез со своим токсином (от палочек) еще больше разрушает мышцы сердца. 2) Расширение (от склероза) и искривление грудной аорты, - затрудняет правильность кровообращения. [2] 3) Склероз (в высшей степени) всей сосудистой системы. Все жилы на руках и ногах образуют связь "узлов" от разрушения внутренних оболочек сосудов. Если принять во внимание еще и гипертоническую болезнь с сильным разрушением кровеносных сосудов мозга, то имеется постоянная опасность мозгового кровоизлияния. 4) Хроническое воспаление ушей: на левом я совершенно оглох, на правом сохранил пока слышимость 40%. 5) Хроническое воспаление горла (неизлечи-

мое, как и уши) с большой опасностью перенесения туберкулеза из легкого в гортань. И т.д. и т.д. Всех болезней не перечислишь. Излишне добавить, что я от цинги уже 8 лет без зубов, что очень затрудняет работу желудка и кишечника. Одним словом, ты видишь, что от меня остались одни развалины. Врачи все удивляются, как я еще живу и во время каждой интоксикации с высокой температурой боятся, что я ее не переживу. По-видимому, до сих пор эту развалину поддерживала только сильная внутренняя воля, действие которой врачи, конечно, не могут установить. Кроме того, в компетенцию врачей не входит действие судьбы, которая независимо от них управляет человеком. Но как бы там ни было, я, конечно, чувствую, что сил становится все меньше и меньше. Уж слишком все расшатано.

Выписываться я буду, по-видимому, в первой половине сентября. Народу много прибывает, а мест нет. Меня здесь ведь не лечат; единственное - находишься постоянно под наблюдением врача, в то время, как в Пушкине опять целый год не увидишь врача. Люди, туберкулез которых, как у меня, уже не поддается лечению, принимают всякие народные средства: собачье сало, смесь из водки, масла, меда и всякой всячины, и еще целый десяток средств, иногда явно шарлатанских и абсурдных, но о которых твердо уверяют, [3] что они помогают (и некоторым на самом деле помогают). Конечно, я, как культурный человек, к этим средствам прибегать не буду и не могу. Да они мне все равно бесполезны, потому что внутри себя я бы над ними смеялся, как над шаманизмом. Но после приезда в дом отдыха я думаю прибегнуть к другому средству, а именно к рыбьему жиру: выпью в течение осени и зимы несколько килограмм, может быть, он благотворно будет влиять.

Беда еще в том, что Омск, несмотря на то, что это большой и промышленный город, в лечебном отношении - захолустье. В других больших центрах, не говоря уже о Москве, при моей форме запущенного туберкулеза применяют хирургическое вмешательство, и не без успеха: удаляют из каверны разлагающуюся ткань, на некоторое время для очищения встав-

ляют трубочку, и после ее удаления каверна сжимается и заживает. Но для этой операции тут в Омске ... нет приспособлений (кабинета, инструмента, специалиста). Кроме того, в некоторых больших центрах уже несколько лет с успехом применяют совершенно новое средство для лечения туберкулеза - "Стрептомицин" (он очень дорогой и его очень трудно достать), но в Омске тут, конечно, ничего этого нет. Или и взять, напр., мое дело с ушами: в другом большом городе, напр., в Москве, такая операция уха считается пустяком. Здесь же ее сделать не могут. Но ничего не поделаешь: приходится мириться и с этим.

В дальнейшем, может быть, лучше, если ты направишь письма в Пушкино. Потому что не знаю, может быть, меня выпишут еще раньше, как я думаю. Ни денег, ни посылки мне пока посылать не нужно: когда я отсюда уеду "домой", я тебе напишу, что мне нужно. [4]

Нина, я не надеюсь на то, что Нина Ильин, ходила в Гослитиздат. Может быть, если у тебя есть время и настроение, ты бы в эти последние дни перед началом учебного года сходила бы? Мне все же очень важно знать, сохранились ли у них мои рукописи, или они их уничтожили осенью 1941 г.

На днях у тебя опять начнется усиленная работа. Ты опять так втянешься в нее, что не заметишь, как быстро время проктит. И это с одной стороны хорошо. Всю прелесть увлечения работой (интересной, конечно) чувствуешь только тогда, когда ты ее лишен. Я уже думал о том, почему бы тебе не писать иногда статьи по грамматике, синтаксису, лексике, методике и т.п. для журнала "Иностр. язык в школе"? Ты уж слишком скромная в оценке своих способностей. Когда пересматриваешь страницы этого журнала, то нередко мне приходит мысль в голову: "А ведь Нина могла бы написать об этом гораздо лучше".

У нас тут уже около месяца стоит очень сухая и жаркая погода. В городе очень пыльно и душно. Судя по радио, у вас в Москве погода лучше. Принимаясь за работу, ты всегда думай о своем здоровье. Ты уже вышла из того возраста, когда ко

всему можно было относиться наплевательски. За вашей Ля-лей ты и Оля особенно тщательно следите: она в самом опасном для туберкулеза возрасте.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

25 августа [1949]

25. Н.Ф. Депутатовой

Милая Нина,

Твое последнее письмо от 22/VIII с берега Волги я получил. Очень тебе благодарен, что ты типичным волжским песком напомнила мне юношеские годы, когда я так часто купался в Волге. Дальнейшие письма из Москвы ты, наверно, уже отправила по адресу дома инвалидов.

Неделю тому назад я условился с врачом отделения, что меня выпишут сегодня, 4 сентября, и я временно отправлюсь в Пушкино. Даже заказал подводу на сегодня оттуда. Но анализ крови, сделанный на этой неделе, показал наличие большого количества токсина (яда) от палочек Коха в крови. А это означает, что вероятно вернется опять высокая температура. В связи с этим обстоятельством главный врач больницы не разрешил мне выписаться и сказал, что он может разрешить мою выписку только в том случае, если у меня в течение 3-х недель не будет температуры. Это означает, что весь сентябрь я еще буду находиться в больнице.

В связи с этим у меня следующая просьба к тебе: если ты сможешь сейчас послать мне (по адресу больницы) 100 руб. денег, я был бы тебе очень благодарен. На эти деньги я купил бы себе здесь в аптеке рыбий жир, который очень полезен для меня. Летом, во время жары, врачи не разрешали пить его; а теперь тут наступили уже холода, и сейчас пить его уже разрешают. Вторая моя просьба к тебе следующая: не спеша, по мере возможности и свободного времени, я просил бы тебя собирать небольшую вещевую посылочку из следующих вещей: 1) письменные принадлежности (общие или простые школьн.

тетради, или простая плохая бумага для черновиков моей работы о Байроне; несколько перьев и флакон чернил); [2] 2) какие-нибудь старые настольные часы (старый будильник или дешевые настольные часы с деревянным корпусом на рублей 40, не больше). Дело в том, что у нас в Пушкине во всем корпусе (бараке) нет часов. А жить, особенно зимою, без часов очень трудно. Но это, конечно, не обязательно. Я прошу об этом лишь в том случае, если у тебя есть какой-нибудь старый будильник (лишний) или что-нибудь в этом роде. 3) простые теплые шерстяные рукавицы (варежки) и шерстяные чулки (пара) на зиму. - Конечно, если это не дорого и легко можно достать в Москве. 4) шпульку ниток, иголку и, если лишние есть, старые ножницы. - Повторяю, все это не так остро мне нужно, я могу жить и без этого. Но если у тебя что-нибудь из этих вещей есть или нетрудно достать, я прошу тебя собирать их, и когда я тебе напишу, что я вернулся в Пушкино, выслать мне эту посылочку. Тогда я уже до Нового года ничего не буду просить.

С нетерпением жду первое твое письмо из Москвы относительно твоего здоровья. Я все время утешаю себя тем, что у тебя с легкими все в порядке. Было бы слишком жестоко, если это было бы не так. Напиши мне, какая у тебя нагрузка на первый семестр. Боюсь, что ты опять не будешь знать меры в работе. Помни, что если сейчас у тебя даже все в порядке с легкими, то это все же предупреждение, урок. Последнего остатка сил в организме не надо расходовать. - Как ты устроишь свою жизнь на зиму? Ляля будет жить с тобою? Как квартира твоя? Ремонт ты наверно не [3] успела сделать. Центральное отопление у тебя наверно есть? А остальное обойдется и без ремонта. У тебя большая библиотека (вместе с книгами Василия)? Комнат у тебя, кажется, две? Я все время стараюсь себе представить тебя в домашней обстановке.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Напиши, милая; о своем здоровье, как себя чувствуешь после возвращения в Москву и начала работы.

Целую тебя крепко, крепко Франц.

4 сентября [1949]

г. Омск, Войсковая ул. 7. Городск. туберкул, больница.

26. Н.Ф. Депутатовой

Милая Нина,

Сердечное спасибо тебе за письмо от 9/IX! Деньги я еще не получил, но думаю, что на днях мне дадут извещение.

Относительно вещей я прошу тебя пока воздержаться от покупки часов. Еще ведь определенно неизвестно, в каких условиях я буду жить. В одном из бараков имеются часы в красном уголке. Что касается шерстяных теплых чулков, то купи их только в том случае, если их легко достать и если они не очень дорогие. Я боюсь, что эти длинные спортивные чулки очень дорогие, а длина их совершенно излишняя для меня. Мне теплые чулки нужны не для носки (днем я зимою ношу валенки), а чтобы надеть их на ночь. В бараках зимою холодно, на стенах (в углах) и под кроватью снег и лед. При гипертонической болезни, а еще больше при туберкулезе легких, конечности (руки и ноги) постоянно холодные, как лед, и тут никакие одеяла не помогают. Вот почему были бы кстати шерстяные чулки. Но, повторяю, если их трудно достать или они дорогие, я обойдусь и так.

Меня немного беспокоит, что ты отложила просвечивание своих легких. Ведь самое главное при туберкулезе, чтобы сразу же, после заболевания, его обнаружить. Если бы у меня год тому назад могли бы установить эту болезнь, она была бы еще излечима.

Что ты пишешь о своей работе в институте и у себя дома - напряженно, но пока еще сносно. Сон для тебя при начинающихся симптомах гипертонии - самое главное. Так что старайся ложиться и вставать всегда в определенное время, что бы там ни было. От поры до времени измеряй кровяное давление.

Очень жаль, что моей рукописи не оказалось в [2] Гослитиздате: я так надеялся на это. Но ничего не поделаешь. Они,

конечно, рады были выбросить ее, наверно, еще в 1938 году. Посмотрю, что Нина Ильинична мне еще напишет об этом.

По-прежнему лежу тут в туберкулезной больнице. Еще неизвестно, когда выпишут. Погода тут уже в течение целого месяца отвратительная: холод, дожди и сильный ветер. Как раз погода очень неблагоприятная для туберкулеза легких. Это, конечно, чувствительно отражается на болезни - сильный кашель, вечная простуда и т.п. Все же надеются, что и тут будут еще солнечные дни. Я лично сомневаюсь в этом. Здесь такой резкий континентальный климат, что знают только две крайности - сильная жара или сильный холод.

Сердечный привет Нине Ильиничне! Желаю ей, наконец, хорошенько отдохнуть после праведных трудов все лето в Москве. Попроси ее, чтобы она мне подробно написала, что ей сказали в Гослитиздате.

А ты, Нина, бережнее относись к своему здоровью.

Целую тебя крепко Франц.

16 сентября [1949].

27. Н.Ф. Депутатовой²⁷

26 сентября [1949]

Милая Нина,

Письмо от 19/IX и 100 р. денег благополучно получил. Сердечную мою благодарность! Надеюсь, что мое письмо от 4/IX за это время дошло.

Не могу тебя обрадовать хорошими известиями о моей болезни: с 16 сентября крепко лежу в постели с высокой температурой. С 18 - 23/IX все время было около 40°. С 24 она пошла на снижение; сегодня утром первый раз нормальная. Как следствие этой очередной сильной интоксикации (отравления всего организма) специальным ядом, выделяемым палочками Коха, у меня все еще сильная головная боль (в лобовой части - в отличие от гипертонической боли), отсутствие всякого аппетита, истощение, расстройство желудка и кишечника, боль в суставах и т.п. Каждое такое обострение актив-

ного туберкулезного процесса отнимает у человека год жизни. А у меня таких обострений за полтора года заболевания было 28. Вся остающаяся часть моей жизни будет состоять из постоянных смен обострения и затухания процесса. Никаких надежд на улучшение моего состояния в омских условиях нет; форма моего туберкулеза (фиброзно-кавернозная, запущенная) не поддается лечению в здешних условиях. Я чувствую себя таким слабым, что навряд ли переживу предстоящую зиму. При этом я не впадаю в панику, но и иллюзий никаких нет. Если все же приличные больничные условия, под постоянным наблюдением врачей-специалистов, не могли мне в течение 3-х месяцев принести облегченье, а скорее ухудшение во всех отношениях, то что же мне ожидать от сырых комнат, без врача, в условиях дома инвалидов? Но все на свете имеет конец, а конец бесцельной жизни для меня не будет ни неожиданным, ни нежеланным.

Если ты купила уже шерстяные носки, то это как раз то, что мне нужно. Никаких длинных чулок мне не нужно. Я ведь буду надевать только ночью. Часы не покупай. Не нужно тратить деньги на дорогие вещи, которые понадобятся мне, может быть, на несколько месяцев. С другой стороны, я просил бы тебя приобрести для меня несколько мелочей, которые мне трудно или невозможно найти тут и без которых трудно обойтись. Это - грубое полотенце, пара носовых платков, резиновая губка (банная) и кусок мыла (туалетное). [2] Если будешь случайно в большой аптеке или в магазине санитарии и гигиены, спроси, нет ли "карманной плевательницы" (это - бутылочка в 100 гр. с крышкой-винтиком - для туберкулезных больных). Кроме того, было бы хорошо достать флакончик простого тройного парикмахерского одеколона (для грудных втираний против изнуряющего обильного пота).

Полуботинки сейчас мне, к зиме, не нужны. Пока ничего не высылай. Высылай мне посылочку лишь тогда, когда я тебе специально об этом напишу, перед выпиской из больницы и отъездом в дом инвалидов. Когда это будет, еще не могу сказать, но думаю, что не раньше середины октября.

Очень рад за Нину Ильиничну, что она, наконец, пошла в отпуск и достала себе путевку в такой хороший дом отдыха, как в Болшеве. Письма она мне еще не прислала.

То обстоятельство, что ты пока укладываешься с работой и нормальный рабочий день, меня очень радует. Знаешь, Нина, ты не очень прислушивайся к этим санаторным врачам относительно всяких там возрастных болезней женщины и т.п. Эти врачи большею частью болтуны, а не люди науки. Все же мне не нравится, что ты по приезду в Москву не пошла к серьезному терапевту и не сделала просвечивания легких. Нина милая, просрочить болезнь (начало ее) так легко, а потом и врачи, и больной, рады были бы лечить и лечиться, но уже поздно. Я вовсе не хочу делать тебе упрека, думаю, что если было бы что-нибудь действительно серьезное с легкими, ты бы это дело не отложила в долгий ящик. Но иметь полную уверенность в этих вопросах лучше, чем откладывать.

Твоя идея заниматься гимнастикой в Доме ученых - очень хорошая и заманчивая. Но это возможно только в том случае, гели у тебя 1) все в абсолютном порядке с легкими, 2) если тебе не помешает повышенное кровяное давление. В этих случаях гимнастика принесет тебе большой вред.

Я понимаю, дорогая, что ты ежедневно очень устаешь, и что у тебя миллион всяких служебных и домашних забот. Поэтому, хотя я буквально и живу только надеждами на твои письма, но все же, пиши только тогда, когда у тебя есть свободное время. Я никогда не обижаюсь, если письма от тебя запаздывают, потому что я вхожу в твои заботы и работу. Целую тебя, милую девочку, тысячу раз

Франц.

28. Н.Ф. Депутатовой²⁸

Милая Нина,

Пишу тебе в постели, на тумбочке. Ты уж извини меня, если письма иногда не будут приходить во время: когда высокая температура и всеобщее отравление токсином, нет никакой

возможности писать. А болезнь моя сейчас так быстро прогрессирует, что интервал, или т.н. "холодный период" между вспышками или обострениями процесса, становится все короче и короче. Предпоследнее обострение было с 16 - 26 сентября, а последнее, от которого я и сейчас ещё не освободился, началось уже 4 октября. Я прочел здесь в больнице все три наиболее серьезные имеющиеся у нас в России книги о туберкулезе легких (достал я их, конечно, помимо врачей, на стороне), так что я теперь полностью ориентируюсь в этой гадкой болезни. Эти очередные вспышки с высокой температурой являются лучшими показателями того, что туберкулезные бугорки (инфильтрат, каверны) захватывают все новые участки (здоровые) легкого, а после полного захвата одного легкого, переходят на второе. Чем меньше становятся интервалы, тем быстрее развивается процесс, а еще дальше, к концу, интервалов совсем не будет.

Твое милое письмо от 2 октября я вчера получил. Ты советуешь мне остаться здесь, в больнице, и не уехать в дом инвалидов. Я тоже думал уже об этом. Но препятствие в том, что в том отделении, где я нахожусь сейчас (легкие больные, в начальной стадии), меня держать не могут, потому что здесь только лечат (искусственный пневмоторакс или т.н. "поддувание"), а меня нельзя уже лечить. Здесь держат только до 2-х месяцев, а я нахожусь тут уже четвертый. Я могу только перевестись в основное отделение больницы, где лежат очень тяжелые, доживающие последние месяцы и дни. Дело не в том, что я боюсь тяжелых больных (одни скелеты), но там очень тяжелый воздух, постоянный кашель, - и вообще, эта картина для моих нервов не из приятных. Большим плюсом для меня был бы постоянный врачебный надзор. Он необходим для меня не в том отношении, что мне могли бы помочь, а для постоянных побочных заболеваний, [2] которыми сопровождаются явления туберкулеза. Так что, не знаю еще, на что я решусь в конце октября или в начале ноября. Придется перейти в дом инвалидов, или же перевестись в основное отделение больницы. Как в данном случае завидуешь самым бедным людям из

ссыльных, которые могут отсюда итти "домой", потому что у них есть еще родные!

Ты пишешь о том, чтобы прислать сюда вещевую посылку. Этого делать не нужно. Ведь в больничной обстановке своего ничего нельзя держать, да и негде держать. Своей одежды одевать тоже нельзя. Так что, если я только решусь переехать в дом инвалидов, я тебе напишу, и только тогда прошу тебя выслать посылочку.

То, что ты пишешь о себе, милая, меня очень радует. Очень хорошо, что здоровье твое пока вне опасности, а то я все это время, после твоего первого же письма из Щелыково, боялся, что у тебя скрытый туберкулез. Гипертония далеко не такая прогрессивная, с ней можно жить долго. Только, чтоб не работать сверх сил. В этом отношении у тебя, конечно, слишком мягкий характер, и ты не можешь или не умеешь отказываться, когда другие, бессовестные люди, все ходят с бюллетенем и наваливают свою нагрузку на тебя. Но тебе нужно набраться хоть немного настойчивости и отклонить эти попытки.

Судя по твоим отзывам о вашей Ляле - она прекрасная девушка. Я читал в "Правде" о выдаче золотых медалей в московских школах. Их не так уж много, - и честь и слава вашей девочке, что она завоевала ее и теперь учится на хорошем факультете. Молодежь сейчас более практичная, чем мы, старые романтики, были в ее годы! Я сейчас часто вспоминаю, как мои родители упрашивали меня, чтоб я выбрал себе более "практическую" специальность, вроде инженера или врача. Я да возмущался этой "профанацией" моей излюбленной литературы. Конечно, я и сегодня не каюсь в выборе своей [3] специальности, но с жизненной, практической стороны мои родители были правы: если бы я последовал их совету, я бы в любых условиях работал по своей специальности и сохранил свое здоровье до настоящего дня. Но что прошло, то прошло.

От Нины Ильиничны я, наконец, на днях, получил письмо, которое она отправила еще 8 сентября. Но по рассеянности она забыла на конверте поставить название улицы, и письмо

путешествовало по всем омским больницам, пока, оно, наконец, почти через месяц, дошло до нашей больницы. Письмо очень хорошее. Я уже ответил Нине Ильиничне, которая, наверно, уже давно вернулась из Болшево.

Вот, Нина милая, я уже и устал. Удивительно, как сам не замечаешь, что силы день за днем уходят и уходят. В этих условиях я, к сожалению, могу уж очень редко, и то только на полчаса, заниматься Байроном. Я так влюбился в эту работу, и я и днем и ночью, когда не могу спать, думаю о плане книги, об отдельных разделах ее и т.п. Но слишком мало уже физических сил, чтоб собирать все необходимые фактические материалы. Но пока могу подниматься, я понемногу буду работать.

Нина дорогая, милая, береги себя, свое здоровье. Если письма от меня иногда опаздывают, не сердись! Это только значит, что у меня такое состояние, когда не могу писать.

Целую тебя крепко, крепко Франц.

10 октября [1949]

29. Н.Ф. Депутатовой²⁹

Милая Нина,

Прошло уже две недели, как я тебе отправил последнее письмо. За это время я много страдал от очередной вспышки процесса с высокой температурой, а 16/Х у меня было первое кровотечение из легких. Интервалы между вспышками все уменьшаются; а каждая вспышка означает, что старая и новые каверны, эти "пороховые бочки", заражают в шахматном порядке все новые и новые части легких. Кровотечение же ясно показывает, что распад ткани дошел уже до того, что разрушаются крупные кровеносные сосуды легких. Так как я сейчас, после ознакомления с основной научной литературой по туберкулезу, достаточно разбираюсь в этих вопросах, то я после кровотечения попросил, чтобы мне сделали новую рентгеноскопию. 21/Х я ходил на рентген. Случайно получилось так, что через день ее прислали не к лечащему врачу, а мне. И тут

я увидел, что врачи меня до сих пор, исходя из своей глупой психотерапии, - обманывали. У меня не просто каверна на левом легком, а все первое поле (одна треть легкого сверху) больше не существует, а остальная часть (т.н. 2-е и 3-е поля) сражена новыми очагами и кавернами. На правом легком верху также видны темные точки. - Конечно, всю эту картину я мог себе приблизительно представить и без рентгена. Но я все же не думал, что процесс так быстро прогрессирует, и должен сознаться, что такая рентгеноскопия, а особенно кровотечение, когда совершенно беспомощно наблюдаешь, как уходит живая кровь, все же, несмотря на всю храбрость, неприятно действует на нервы.

Твое письмо от 14/Х я на днях получил. Хоть одна радость, что у тебя легкие в порядке. Кто не болеет туберкулезом, не может себе представить, какая это нудная, тяжелая и неизлечимая болезнь. Ведь болеют не одни легкие, а инфицирован и отравлен постоянно весь организм. Люди тебя все боятся, избегают, и ты ходишь как прокаженный...

Травы, которые ты купила в аптеке, действительно применяются для снижения температуры, но присылать их не нужно. У меня сейчас гипертония совершенно отошла на задний план: почти постоянная высокая температура, особенно же постельный режим, снизили кровяное давление почти до нор-ми. Оно повышается лишь тогда, [2] когда я несколько дней не лежу в постели, или же, когда я нервничаю. Но это бывает, но так часто, и поэтому, повторяю, гипертония перестала меня занимать. Мне очень интересно, поможет ли тебе гомеопатика. Несомненно, что гипертония у тебя пока носит не стойкий, а временный характер, т.е. еще излечима. Но мне думается, что при сегодняшнем состоянии медицинской науки, основное лечение в данном случае - все же правильный, т.н. "щадящий" режим жизни. Я лично скептик как по отношению к аллопатии, так и к гомеопатии (за исключением хирургии). Но, тем не менее, я одобряю, что ты лечишься у гомеопата, раз ты этому лечению доверяешь. Ведь доверие в этих делах - половина лечения.

Ты спрашиваешь, как я живу в больнице, можно ли вставать и т.п. Отделение больницы, в котором я пока лежу, предназначено исключительно для легких больных. Так что, режим здесь не больничный в узком смысле, а скорее он подходит к санаторному (с прогулками в садике и т.д.). Когда у меня нет высокой температуры, я весь день (за исключением "мертвого часа") на ногах. Над Байроном я в такие дни работаю 2-3 часа. Но это - исключительно подготовительная работа (собирание материалов, выписки, чтение книг). Эту работу можно еще, - и то с большим трудом, - проделать в этих условиях, но о творческой работе тут, конечно, и думать нечего. В нашей палате 11 человек. Тумбочка, на которой приходится писать, - на двоих. То соседу хочется на ней в шахматы играть, то второму хочется радио включить, третьему хочется громко разговаривать, четвертому - громко читать, пятому - поделиться своими жизненными приключениями, шестому - ругаться с соседом из-за пустяков и т.д. и т.д. Ты была, наверно, в таких больничных палатах и можешь себе представить эту обстановку. Конечно, к работе она не располагает. Та же самая обстановка у меня и в доме инвалидов. Все-таки, Нина милая, какая у меня жизненная трагедия, если глубже вдуматься: ведь я уже ровно 11 лет (сегодня юбилей) не был ни одной минуты один, один с самим собою в комнате!

Меня очень обрадовало твое сообщение, что скоро выйдет из печати словарь, составленный тобою в сотрудничестве с еще двумя [3] преподавательницами. Такие события - огромная радость в жизни человека. Я сам помню, с каким волнением, с какой великой радостью я всегда ожидал контрольного экземпляра своих книг!

Сердечную тебе благодарность за все твои хлопоты по составлению посылки. Будильник купить не нужно, - ведь еще ничего не известно, останусь ли уже навсегда в основной туберкулезной больнице, или же уеду еще на время в дом инвалидов. Шерстяные перчатки - если есть, возьми. Для меня же ведь совершенно безразлично - рукавицы или перчатки, - лишь бы были бы теплые. Денег мне пока не нужно; я их по-

прошу ближе к новому году, когда уже будет известно, где я буду находиться в ближайшие месяцы. Ведь беда с моей крестьянской конституцией: организм пока все еще сопротивляется и по упадку сил отстает в сравнении к разрушительному действию процесса. Если бы пропорция была бы равномерная, меня бы без всякого перевели бы в основную больницу для тяжелых.

Посылочку, Нина, я просил бы тебя, если у тебя будет время, выслать после праздников по адресу дома инвалидов (Омск, обл., Каганович, р-н, Пушкин, с/совет, Пушк. дом инв.). Мне главным образом нужны чулки и перчатки, т.к. здесь уже зима. По адресу больницы послать ее неудобно, потому что вещи тут держать трудно. Я сговорился со знакомым в доме инвалидов, который будет получать посылку по моей доверенности и оттуда пришлет мне необходимые вещи.

Письмо Нины Ильиничны из Болшево я получил уже давно и сразу же ей и ответил. Передай ей самые сердечные пожелания к предстоящим праздникам!

Теперь остается, милая Нина, пожелать тебе к праздникам хорошее здоровье, большое удовлетворение работой, прекрасное настроение в эти дни и много, много счастья во всем!

Целую Франц.

23 октября [1949]

30. Н.Ф. Депутатовой³⁰

Милая Нина,

Меня выписывают из больницы. Сегодня я заказал подводу на 1-ое ноября: на ней я поеду обратно в дом инвалидов.

В связи с этим я прошу тебя, а также Нину Ильиничну (сообщи ей, пожалуйста, об этом), в дальнейшем посылать письма по адресу дома инвалидов.

Температура и интоксикация у меня почти ежедневно. Но поскольку это состояние считают "неизбежным" и в омских условиях "неустранимым", то мое пребывание здесь признано ненужным.

В такие моменты особенно остро и болезненно чувствуешь себя излишним балластом и бездомной бродягой.

Отправил тебе письмо 23/Х. Сегодня еще раз желаю тебе счастливые праздники!

Целую Франц.

Омск, 25 октября [1949]

31. Н.Ф. Депутатовой³¹

Милая Нина,

Письмо с фотокарточками я уже давно получил. Но эта неожиданная радость меня так взволновала, что я все эти дни не мог спать. Благодарю тебя и Нину Ильиничну, что взяли на себя такую неблагодарную миссию. Я даже не ожидал, что вы когда-нибудь пойдете. У каждого человека своего горя достаточно. Тем больше я должен быть признателен вам обеим.

Флорочка очень, очень мила. Правда, в раннем детстве она была вся моя копия. Сейчас у нее, безусловно, мой высокий прямой лоб, нос, верхняя губа. Но общий облик изменился, перемешался. Но ведь дело не в этом, а в характере, во внутреннем человеке. Напиши мне, как она на внешний вид: не отстала ли по росту, по объему. Здоровый ли у нее цвет лица? Как у них домашняя обстановка? Старая? Не видела ли ты, сохранилось ли что-нибудь от моей библиотеки? Жива ли еще бабушка? Не заметила ли ты, что они от Флорочки скрывают, что я еще жив?

Я все еще пишу тебе из больницы; 1-го ноября здесь был сильный снег, 2-го - ураган. Так что в эти два дня не могли приехать за мною. Ожидаю подводу сегодня или завтра, т.к. наступил мороз. Немного я боюсь этой поездки: ветры тут очень сильные и холодные, продувают тебя до мозга костей. А ехать на волах придется целый день. Надеюсь, что все обойдется благополучно.

Нина милая, я подумал относительно денег. В условиях жизни в доме инвалидов я за них все равно ничего не могу достать. Единственное, что мне тут доступно, это масло и рыбий

жир. Поэтому я прошу тебя, мне денег не высылать, а, - если молочница Нины Ильиничны возьмется это устроить, - прислать мне в декабре, ближе к новому году, продуктовую посылочку. Если у тебя будут деньги (без ущерба для себя и вашей Ляли), то я просил бы купить следующее: 2 кг сахара, банка меду, банка варенья (лучше вишневое), баночка красной икры, 1 кг чайной или ливерной колбасы (другие сорта я не могу кушать из-за отсутствия зубов) и 250 гр. какого-нибудь ликера (принимают по чайной ложечке для аппетита).

Милая, я знаю, что у тебя работы по горло, и что организовать опять эту посылочку - новая тяжелая для тебя нагрузка. Но у меня такой [2] плохой аппетит, а эти вечные - хлеб да картошка - мне до того надоели, что хочется немного перемены.

С болезнью у меня все так же, как я тебе написал в недавнем письме. Распад левого легкого идет очень быстро, дошел до 4-го ребра. Я уже рад, когда нет кровохарканья и высокой температуры. Моя цель в доме инвалидов - добиться, чтобы интервалы между вспышками стали больше и более устойчивые, другими словами - уменьшить скорость распада. Уж очень хотелось бы закончить монографию о Байроне до неизбежного конца от этой болезни.

Своими подготовительными работами, которыми я тут занимался в больнице, я доволен: удалось собрать хороший материал. С собою я захвачу ворох книг. Буду стараться использовать каждую свободную от температуры минуту, чтобы продвинуть работу. Конечно, в доме инвалидов условия для работы еще хуже, чем в больнице.

Нина милая, решил я еще раз, - в последний в жизни - сфотографироваться. Посылаю тебе при сем: карточку для тебя и карточку для Флорочки. Когда ты ей передашь - зависит исключительно от тебя: в этом ли году или через несколько лет, когда она уже будет взрослой. Одним словом, предоставляю это целиком и полностью тебе.

Сфотографировали меня прямо на больничной койке, в палате, в больничной одежде.

Желаю тебе, милая, еще раз счастливые праздники!

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

4 ноября[1949]

P.S. Нине Ильиничне я одновременно высылаю карточку.

32. Н.Ф. Депутатовой³²

Милая Нина,

Только что получил твое письмо от 4/XI. Теперь, с моим переездом в Пушкино, письма опять идут долго. Спасибо тебе, милая, за твои сердечные пожелания и искренние слова. Конечно, я знаю, что мне помочь уже никак нельзя, ни в каком отношении. Самым большим утешением для меня то, что мне в конце своей жизненной трагедии удалось в прошлом году установить переписку с тобою. Мне было бы невыносимо тяжелее, если бы не было писем от тебя.

В Пушкино я переехал 5/XI. Как я ожидал, то и вышло: в дороге ветер как следует продул, я простудил оба легкие (ведь там сплошная рана) и 6/XI уже началась преждевременно вспышка. 7 и 8/XI я лежал с температурой 39,8. С 11/XI температура идет на снижение, и сегодня у меня 37,3. Ниже она уже не спустится, т.к. у меня уже давно такая субфебрильная температура считается "нормальной".

То, что я тебе написал в письме от 23/Х о чрезвычайно быстром прогрессировании моего легочного процесса, полностью подтвердилось официальной справкой, которую мне выдали при выписке из больницы. 16/VII, в начале моего пребывания в больнице, рентгеноскопия показывала: ... т.е. большая каверна на верхушке левого легкого с небольшим полем очагов ниже нея. Правое легкое тогда было еще совсем чистое. Последняя же рентгеноскопия перед отъездом (1/XI) гласит: … , т.е. половины левого легкого совсем уже нет, нижняя же половина вся в очагах и кавернах. Кроме того, инфекция перешла и на правое легкое и своими очагами заняла все второе поле (середину). Так быстро

прогрессировала болезнь в больничных условиях за 3 1/2 месяца! При таком быстром течении болезни легочной ткани не хватит у меня и до весны. Хотя в официальной справке мою форму туберкулеза и называют фиброзно-кавернозной, но по быстроте распада и по температуре она скорее напоминает скоротечную форму.

Нет слов, в больнице условия были значительно лучше, особенно в бытовом отношении. Я здесь живу еще с двумя легочными больными в сырой комнатушке. Воздух до того сырой, что, если положить в тумбочку кусок сахара, он через час превратится в бесформенную массу. Форточки нет. Но ничего не поделаешь. Спасибо, что хоть [2] это есть. А то куда мне деваться? С такой болезнью нельзя жить в чужой семье.

Последние мои письма были, наверно, очень далеки от личного для меня спокойствия. Объясняется это, во-первых, тем, что вся эта возня и ожидание подводы для переезда меня чрезвычайно нервировали. А, во-вторых, туберкулез своей постоянной интоксикацией всего организма особенно пагубно отзывается на деятельности центральной нервной системы. В этом отношении он еще хуже гипертонической болезни. Я целыми неделями иногда не могу спать и чрезвычайно рад, если мне удается заснуть на полчаса.

Тут, в Пушкине, я понемногу успокаиваюсь: необходимо привести свою психику в соответствие с течением моей болезни. Дело, конечно, не в том, что я цепляюсь за жизнь. Нет. Но после того, как навсегда рушились мои грандиозные научные планы прежних лет, после того, как навсегда рушились все мысли о совместной жизни с дочкой, я с отчаянным упорством цепился за мысль о том, что мне все же, может быть, несмотря на безнадежные болезни, которые десятками напали на меня, удастся осуществить некоторые работы. Я думал, прежде всего, о переработке и расширении до 4-х томов моей "Истории литературы", а также о написании (или скорее окончании) трех крупных научных монографий о Байроне, Шиллере и Теккерее. Это - мои любимые писатели, и я в свое время про-

делал очень большую подготовительную работу о них. Эта работа была бы для меня под силу даже в моих условиях без книг и подходящих бытовых предпосылок. Но когда выяснили, что у меня неизлечимый уже туберкулез легких, я сократил эту программу до одной монографии о Байроне. Сейчас я понимаю, что при постоянной моей температуре и при таком быстром течении болезни мне необходимо психологически приготовиться к тому, что я не успею закончить и эту работу. Ну что же - против неумолимой трагедии рока не попрешь, это знал уже древний греческий трагик Эсхил.

Но вот, Нина дорогая, я уже наплакал тебе опять две страницы. Ты уж меня прости, ведь кроме тебя у меня нет никого на свете. Ведь Флорочка для меня совершенно не реальная; она - только мечта о любимой дочке, такая же мечта, как Данте грезил о Беатриче. [3] Какая она на самом деле, я ведь не знаю. То, что они воспитали ее в враждебном ко мне духе, нет никакого сомнения. Ей уже скоро исполнится 14 лет. Несомненно, что ее держат в полном неведении относительно действительного отношения старших ко мне. Иначе бы она даже против воли матери писала бы мне. Но ведь я же в ее представлениях тоже какой-то иллюзорный отец, которого она не помнит и не знает. Одним словом, я хочу сказать, что Флорочка не является для меня реальным человеком, с которым я мог бы беседовать, как с тобою.

Милая, я в своих предыдущих письмах нарочно не упомянул о годовщине смерти Василия Никитича. Я как-то притаился и думал, что, может быть, ты в этом году уже не будешь принимать все это так близко к сердцу. Но ты не была бы милой Ниночкой, если это было бы так. Я понимаю, что смерть Василия до конца дней твоих будет самым тяжелым переживанием во всей твоей жизни. Главное - она ведь была такая нелепая и преждевременная. Но смерть - самое неумолимое и беспощадное явление нашего бытия. Кто ушел от нас, больше не вернется. А жизнь требует своих прав. Пока человек жив, он обязан выполнять свой долг как перед обществом, так и перед самим собою и перед своими родными. Все это, я пони-

маю, тебе так же хорошо известно, как и мне. Это сознание не может устранить страданий и горя по умершему, самому близкому человеку. Но это сознание должно доминировать в человеке, иначе нельзя жить...

4/XI я выслал тебе и Нине Ильиничне заказными письмами мою карточку, - последнюю в моей жизни. Надеюсь, что вы ее получили. Передай сердечный привет Нине Ильиничне! Насчет писем - она большая лентяйка.

Надо бы тебе почаще пользоваться бюллетенем, когда ты очень устаешь и голова болит. Надо немного думать о себе. Ведь такое состояние - самая подходящая почва для кровоизлияния в мозг. Не перегружайся слишком работой!

Целую тебя, милую, крепко, крепко

Франц.

13 ноября [1949]

33. Н.Ф. Депутатовой³³

Милая Нина,

Не успел я 13/XI отправить тебе письмо, как вечером температура поднялась до 40,7° и простояла с 39 - 40° целых десять дней, до 22/XI. Все это - последствия моего переезда из больницы сюда. Эта, 31-ая по счету вспышка, повредила мне больше, чем все предыдущие 30 вспышек вместе взятые. Я превратился в скелет и чувствую себя так плохо, как никогда. Если бы врачи в больнице были бы люди, они бы меня не выписали в такую погоду, а перевели бы меня на зиму в основную больницу. Поехать же теперь опять обратно я боюсь, не переживу новой простуды. Здесь же в этой сырости и духоте псе как будто сделано для того, чтобы с каждым днем ухудшить мое положение. По ночам я совершенно задыхаюсь, сердце отказывается работать. Не знаю, как будет дальше. Но чувствую, что последние жизненные корни подорваны; в груди все время какая то ноющая боль, которой я до этого не знал.

В этой безотрадной жизни в постели единственной радостью являются вести о тебе. Не знаю, как я жил бы и мог бы

жить без вестей о тебе. Письмо твое от 11-го ноября я получил. Вчера привезли мне и посылку. Особенную радость всем доставили часы. Нет ничего скучнее, когда не знаешь времени. Боюсь только, что они дорогие. Куртка Василия Никит, очень теплая и хорошая. Не знаю только, когда смогу встать. Буду его вспоминать каждый раз, когда одеваю куртку. В общем, все вещи в посылке были в порядке. Я лежу в постели и перебираю все вещи десятки раз, любуюсь ими, потому что они присланы тобою, ты их купила и упаковала для меня. Девочка милая, ты единственный человек из всех, который не отвернулся от меня! Знаешь, милая, когда вот так, как я сейчас, лежишь беспомощным, совершенно безнадежным больным, с жуткими страданиями, то как бы превращаешься обратно в ребенка. Хочется, чтобы тебя ласкали, любили, сочувствовали, как это делала мать в детстве. Как-то стыдно признаться в этом, но это так. И прямо-таки страшно, когда тебя в это время окружают совершенно равнодушные, - а то и хуже - существа. Чувствуешь себя совершенно заброшенным, одиноким, как бы в тайге, а кругом бурые медведи и серые волки. В больнице в этом отношении было несколько лучше. Правда, врачи были неважные, формалисты, [2] помпадуры и помпадурши. Зато сестры и няни были очень хорошие, и они меня все очень любили. Но я тебе опять наплакал. Ты, милая, не сердись! Кому же мне об этом говорить, если не тебе? Но я понимаю, что у тебя и без меня хлопот и страданий достаточно. Достается же тебе со всех сторон!

Наговорила же ты мне комплиментов по поводу фотокарточки! Правда, у меня перед отъездом был нормальный вес (70 кгр.). Но все же печать смертельной болезни и тогда лежала на всем моем облике. (Насчет молодости лица - это у меня фамильная порода: мой дедушка погиб 93 лет от шальной пули, а лицо у него было молодое.) Сейчас же, после этой продолжительной высокой температуры, я изменился за 3 недели до неузнаваемости.

Что же касается передачи фотокарточки Флорочке, то я целиком полагаюсь на твой такт. Думаю, что лучше будет

передать ей ее позднее, уже после моей смерти, когда она будет более самостоятельная. По-видимому, у нея - характер матери. В ее возрасте я был уже самостоятельным, принципиальным и настойчивым подростком. Но не все люди одинаковы. - Между прочим, интересно, они позвонили тебе, почему же не принесли рукописи? Я то с самого начала не надеялся ил нее. Скорее всего, они выбросили мои рукописи уже давным-давно, а если нет, то выбросили ее сейчас, чтобы она не попала ко мне. (...)

Сели Нина Ильинична согласится через молочницу отправить продуктовую посылочку ближе к новому году, то я прошу колбасы или вообще чего-либо мясного не покупать. Мяса, крупы, картофеля и хлеба тут больше, чем нужно. Аппетит у меня плохой. Мне, право, стыдно, что я только что получил посылочку и опять пишу о новой. Бумагу ты мне прислала больше, чем нужно. Мыла мне тоже хватает до бесконечности. Ножниц, пожалуй, и не нужно: тут у одного человека они есть. Обмундирования у меня теперь тоже больше, чем надо. Спасибо тебе, милая, за все твои хлопоты и заботы "<< мне! [3]

Зима у нас стоит уже настоящая, сибирская: мороз доходит до 40°. Окна замерзли, и через них не видать уже леса. Я любим хоть через окно смотреть на лес и зимнюю природу: она такая спокойная, чистая. На улицу мне теперь выходить нельзя, сразу же простуживаю свои легкие, которые все в открытых ранах (от распада ткани).

Лежу я и все думаю, что ты в данное время делаешь, чем занята. Разница во времени между Омском и Москвою ровно три часа. Вот я и прикидываю: сейчас Нина еще спит, вот она встает, ставит чай, убирает комнату, будит Лялю, затем завтракает и уходит на работу. И так я издали слежу за тобою весь день, как даешь урок, сидишь на собраниях, готовишь новые уроки и т.д. Так мне не так скучно.

Устал я на сегодня. Писал я на тумбочке.

Целую тебя крепко

Франц.

27 ноября [1949]

34. Н.Ф. Депутатовой³⁴

Милая Нина,

Пишу тебе сегодня только несколько строк. Беспокоюсь, что так долго нет письма: последнее письмо твое было датировано 11/XI, а сегодня 11/ХII. Боюсь, что ты заболела, или же во всем почта виновата. Сейчас у нас такое плохое сообщение с городом, что письма могут или здесь или там лежать неделями, пока их получишь. Наверно и письма от тебя залежались где-нибудь.

Нина милая, ты больше ничего не писала о твоем лечении у врача-гомеопата. Помогло тебе его лекарство? Я такого пренебрежительного мнения о врачах аллопатах; а у врачей-гомеопатов я никогда не был. Может быть, они лучше? Во всяком случае, меня очень интересует, как у тебя сейчас протекает гипертония. Все же думаю, что лучшее ее лечение - режим жизни.

У меня сейчас интервал между вспышками: уже 2 недели до обеда температура нормальная, а после обеда субфебрильная (37,2-37,5). Набросился, как лев, опять на Байрона; каждый день с 10 - 1 часа работаю, собираю материал для книги. Омская областная библиотека снабжает меня по почте всеми необходимыми книгами. Работа доставляет мне, - несмотря на все неприятные бытовые условия, - огромную радость. Ночью мне хуже: всегда потею, не хватает воздуха. Зато до обеда я чувствую себя орлом, сижу за столиком перед замерзшим окном и пишу, - выписываю из книг. В эти часы я живу не здесь, а как в волшебной сказке, где-то далеко, за полтораста лет назад, в эпохе Байрона. Мне даже трудно верится тогда, что я тут, где-то в Сибири. [2] Но когда я устаю (а я всегда через часа два очень устаю), я смотрю через светлые пятна в окошко и вижу перед собою не Шервудский лес Байрона, а реальный березовый сибирский лес. И тогда я отдыхаю на этом виде спокойного, одетого белым снегом, леса. В нескольких шагах от окошка стоят маленькие, совсем молоденькие березки; они такие чистенькие и как бы прячутся между большими деревья-

ми. Во время обхода своих владений около моего окна иногда останавливается Пират, - старая (13 лет) собака, которая сторожит дом и совершенно не боится волков, даже несколько раз принимал бой с ними и уцелел. У него длинная серая шерсть (см. 25), большие уши и очень умные глаза. Он командует всеми собаками в хозяйстве и распределяет всю еду между ними. Когда я еще мог ходить на улицу, мы с Пиратом были большие друзья. Когда я приехал из больницы, он встретил меня с величайшей радостью и сопровождал меня в барак. А теперь, видя, что я больше не являюсь на улице, он подходит к окошку, смотрит на меня и виляет хвостом. Какие все-таки бывают умные животные и как они привязываются к людям...

Нина милая, я так рад, что ты прислала мне часы. Весь барак теперь живет по определенному распорядку.

Ты мне как-то писала, что Нина Ильинична на октябрьские праздники написала мне письмо. Что-то оно долго где-то странствует: уже больше месяца, а его нет. Может быть, рассеянная Н.И. опять перепутала адрес? Передай ей сердечный привет!

А тебя, милую, целую крепко. Лишь бы ты только не болела! Франц.

11 декабря 1949

35. Н.Ф. Депутатовой³⁵

Милая Нина,

Большую тебе благодарность за обстоятельное письмо от 4/XII. Как мне приятно, что ты отправила мне по случайному совпадению письма: 11/XI в день моего рождения, а 4/XII в день моих именин. Эти дни у меня очень близки друг от друга, и они всегда вызывают воспоминания о счастливом детстве в семье родителей (у Флорочки эти дни еще ближе: 4 июля - именины, а 10 июля - рождение).

Одновременно с письмом от 4/XII получил и письмо от Нины Ильиничны той же даты. Я тебе, милая Нина, очень благодарен, что описала так подробно посещение тебя Инной

Вас. Меня эти данные интересуют исключительно ради Флорочки. Вместе с тем, я рад, что у тебя, как и у Нины Ил., создались возможности дальнейшей связи с ней, иметь хотя бы отдаленный контакт с ней из-за девочки. Должен тебя очень похвалить, Нина, что ты вела себя в этих переговорах молодчиной и очень тактичной и умной. Что касается твоей характеристики Инны Вас., то ты, наверно, права, хотя раньше я не замечал в ней особенно сильной воли. Но возможно, что время и обстоятельства изменили ее характер. И ты, и Нина Ил. пишете, что у нее были тяжелые моменты в жизни и т.п. Наверно. У кого их не было? Женщины в этих вопросах скорее понимают друг друга, и я, повторяю, очень рад, что вы обе нашли некоторое взаимопонимание. Это обстоятельство облегчает мне через тебя хоть иногда, хотя бы раз в полгода, получать достоверные сведения о жизни Флорочки, добытые хотя бы по телефону. А это для меня много значит. Доченька остается для меня до могилы самым больным местом.

У меня против Инны Вас. никакой личной злобы нет, и никакого зла ей не желаю. Конечно, не такой конец я ожидал; да и трудно было предвидеть такой. Но, по-видимому, за время моего отсутствия она развивалась постепенно в женщину, стоящую по ту сторону добра и зла. Я ей не судья. Одна только сторона ее характера является для меня психологической загадкой: это ее совершенно излишняя, почти патологическая жестокость в обращении со мною. Когда весною 1947 г. со мною случилось кровоизлияние в мозг, и меня разбил паралич, единственным моим спасением было для меня - возвращение в Москву, где я мог бы восстановить свое совершенно разрушенное здоровье и наладить свою работу по специальности. При моем положении получить право на прописку в Москве [2] не легко. Но когда врачебная комиссия признала меня 100% инвалидом, надежда у меня была при условии, если бы моя семья дала обязательство взять меня на иждивение и предоставить жилплощадь. Я тогда, не зная еще истинного положения в семье, обратился к ней с просьбой прислать мне справку. Я ее не мог получить, и мне пришлось на свой риск

уехать в Омск. Отсюда я еще два раза пытался уже ходатайством от лично себя, при поддержке местных организаций, получить это разрешение переехать в семью; но ничего из этого не могло выйти, потому что самой то семьи не оказалось (об этом сообщила мне организация, которая поддерживала мое ходатайство). Тогда я (весной 1948) решил в отпуск поехать на месяц, чтобы хоть увидеть Флорочку. На это последовал телеграфный ответ от Инны Вас., что она с девочкой уезжает на рижское взморье и не может мне разрешить свидание с дочерью, потому что это может дурно повлиять на ее нервную систему... Последовавшее за телеграммой последнее письмо И.В. разъяснило мне, что "прежних", т.е. супружеских отношений у нас больше не может быть и что я, "как благородный человек, должен был бы ей давно предоставить свободу".

Теперь, Нина, пред мною и встала эта неразрешимая для меня, совершенно непонятная психологическая загадка: почему она пуще всего так боялась возможности моего возвращения в Москву? (...) ведь я то не собирался помешать ей устроить свою личную жизнь, как ей нравится. Я ей все эти годы писал об этом неоднократно. Ведь я от нее не требовал никаких "прежних" отношений: "супружеские" отношения мне нужны были, как собаке пятая нога; мне нужны были человеческие отношения, а такие я в праве был ожидать от нее. В случае приезда в Москву я ее ничем не стеснял бы, никакой материальной помощи не требовал, даже квартиру я нашел бы помимо нее. А для меня этот переезд был бы сущим спасением тогда, в полном смысле слова: я бы поправил свое здоровье, мог бы работать и от поры до времени видеться с дочкой. Могла Инна Вас. помочь мне в этом? Конечно, могла. Сделала она это? Наоборот, полностью саботировала, только и старалась, чтоб из этого ничего не вышло. "Благородно" это было с ее стороны? Считаю, что совсем наоборот. Фактически мот второй удар, который она нанесла мне весною 1948 г., вызвал у меня не менее сильную психическую травму, чем удар 1938 г. Говорят: "лежачего не бьют". Я уже тогда по состоянию здоровья, будучи связанным по рукам и ногам, был

лежачим в полном смысле слова. [3] Был бы я здоровым и мог бы распоряжаться собою, такая жестокость была бы еще понятной: мы тогда были бы на равной ноге. А так - добить лежачего хладнокровно, без всякой надобности, это - сколько бы у нее не было извиняющих ее причин, о которых я знать не могу, - все равно жестоко и никак не свидетельствует о "благородности".

Нина милая, ты не сердись, что я еще раз пишу тебе обо всей этой гадости. Может быть, там, в Москве, все это выглядит не так. Но твое описание свидания с ней так взволновало меня, что я для облегчения должен был еще раз пережить все эти ужасные, адские для меня моменты. Но, повторяю, все это теперь позади, я некоторым образом примирился с неизбежностью своей судьбы и никакой злобы против нее, а тем больше против бабушки, которая всегда хорошо ко мне относилась, не имею. И мое пожелание было бы, если бы ты сохраняла и впредь, и после того, как меня не будет, связь с ними из-за моей любимой Флорочки.

После этого - о бытовых делах. Ты теперь, наверно, уже послала продуктовую посылку. Стеклян. банки прекрасно переносят пересылку, и с этой стороны бояться нечего. Относительно ликера в рецепте написано "можно коньяк", но и всякий другой ликер годится, это не играет роли. То, что тебе придется поехать для отправки в Мытищи, меня несколько беспокоит. Я думал, что послать можно через молочницу, - а это выходит большая лишняя нагрузка для тебя. Прости уж, мне даже неудобно, что причинил тебе эту лишнюю непредвиденную заботу.

Свою рукопись о Байроне я благополучно получил вместе с письмом от 4/ХII. Большое спасибо! Она мне, во-первых, дорога тем, что сокращает чтение книг (биограф, материалы), и, во-вторых, она мне еще дороже тем, что она напоминает самые счастливые дни моей жизни. Я написал эту работу весной 1938 г. за большим письменным столом в своем кабинете, а Флорочка, которой тогда не было и 2-х лет, большей частью сидела у меня на коленях. На столе стояли: передо мною брон-

зовая статуэтка Пушкина, а по правой и левой сторонам мраморные статуэтки Гете и Шиллера. Милая Флорочка, которая уже по-детски говорила, строго могла уже различать писателей и говорила: "дядя Пускин" и "Onkel Гети" и "Onkel Силли". Много воспоминаний у меня связано с этой рукописью, но это in.v немного сентиментально, а поэтому лучше не вспоминать.

Уже больше 3-х недель у меня не было высокой температуры (только небольшая по вечерам), и я все это время с величайшим удовольствием работал над подготовкой материалов о Байроне. Кроме нескольких специальных [4] книг о нем, я за это время проработал полное собрание сочинений Белинского. Это - удивительно умный человек с широчайшим кругозором. Во всей мировой литературе нет второго критика, которого можно было бы поставить рядом с ним. Вообще, как это все странно устроено на свете: я бы теперь совершенно иначе написал бы многое в своих книгах. Но когда человек становится мудрым и ему по-настоящему открываются мины науки, ему уже нет возможности, претворить их в жизнь. Так случилось и со мною. Тебе трудно себе представить, сколько я за эти 11 лет передумывал и переделывал все эти написанные и ненаписанные работы, и сколько я за это время прочитал книг!

Нина милая, наступает опять новый, 1950-й год, а за ним и мой день рождения, 51-й год. Как быстро все-таки и несмотря ни на что время летит! Давно ли это было, когда мы с тобою кончали университет, и нам было по 25 лет? А за это время прошла четверть века и вся наша основная, продуктивная часть нашей жизни. Ах, если бы я мог провести этот день вместе с тобою! Не знаю даже, милая, что тебе особенного пожелать к этому дню кроме общих пожеланий, обычных по такому случаю. Я часто думаю о том, что тебе одной будет одиноко и трудно к старости лет. Было бы неплохо, если бы ты могла встретить хорошего друга для остатка жизненного пути. Были у меня до моей последней, безнадежной болезни моменты, когда я, хотя и очень несмело, мечтал о сказочном счастье, если бы судьбе было угодно одарить меня этим счас-

тьем. Но туберкулез разрушил безжалостно и эту мечту. Но я по собственному опыту знаю, какая унылая, ненужная становится жизнь, когда ты совершенно один. И поэтому, - ты уж прости меня, милая, мне очень тяжело, - я тебе советую, подумать об этом и в своих жизненных встречах иметь это в виду. Так лучше будет для тебя.

Интервал между вспышками у меня вот-вот кончается. На днях, если не завтра, жду опять повышения температуры. Я это почти всегда чувствую вперед. Поэтому я сегодня весь день пишу тебе и Нине Ильиничне письма; а то опять крепко заболею, и письма не успеют к новому году. Кстати - с фотокарточкой вы правы: ее ни в коем случае нельзя передавать И.В.; она сразу же ее порвет. Ее нужно при удобном случае - когда-нибудь - передать Флорочке в руки. Только так.

Милая, благодарю тебя сердечно за все твои заботы обо мне и о девочке. Желаю тебе все блага, - хорошего здоровья и много счастья в оставшейся жизни - к новому году и ко дню рождения!

Целую тебя крепко, крепко Франц.

18 декабря 1949

36. Н.Ф. Депутатовой³⁶

Милая Нина,

Письмо твое от 14/ХII давно пришло, но я не мог тебе раньше написать, потому что с 19 – 28/XII лежал крепко в постели с очередной высокой температурой. Сейчас она снизилась по утрам, после обеда же и вечером у меня, как ежедневно уже несколько месяцев - 37,3-37,7. Вчера и сегодня я до обеда встал на 2 часа, но я не только очень слаб, но вдобавок ко всему у меня назревают 2 больших фурункула (на колене и на животе), которые не дают мне спать. Если человек уж заболел, то все гадости присоединяются, чтобы его совсем доконать.

Извещение на прибытие в Омск обеих посылок я получил уже 26/ХII (вещи, наверно, не поместились в один ящик, и ты

и взяла второй? - так я полагаю). Сегодня пойдет подвода в город за продуктами, и завтра, как раз к новому году, должны мне привезти посылку. Это будет самая большая радость для меня; в этот вечер все люди получают поздравления от родных и знакомых, и я так благодарен тебе, что ты меня не забыла и не оставила!

Нина родненькая, ты спрашиваешь, кто мои соседи в комнате и могут ли они мне помочь, когда я лежу в постели. Видишь, милая, мне трудно дать тебе представление о примитивизме моей Umgebung. Кроме меня, в комнате находятся еще дна больных: 70-летний колхозник с туберкулезом легких приблизительно в моей стадии, с температурой без конца; второй - 55-летний колхозник с параличом левой стороны; кое-как двигается, но все опрокидывает и роняет. Так что на помощь с их стороны рассчитывать не приходится. Я пока даже с 40° температурой всегда поднимаюсь и сам хожу в уборную, которая, к счастью, находится в конце барака, под одной крышей. Так что на улицу выходить не нужно. Спасибо тебе, милая, за твои заботы, но пока утки не надо. Я в жизни часто болел (все виды тифа) и т.д., но даже при самой высокой температуре обходился без чужой помощи. Но это, конечно, все до поры, до времени. Но очень, очень боюсь наступления этого периода в моей болезни, потому что прибегать к чужой помощи (чужих людей) в этих случаях для меня будет психологически очень тяжело.

Нина, ты мне давно ничего не писала о твоем лечении у гомеопата. Помогает тебе его лекарство? Какое у тебя сейчас кровяное давление? Боюсь, что ты опять так увлечешься педагогической работой, что и не заметишь, как к весне голова опять пойдет кругом. [2]

Подготовительная работа о Байроне, понятно, все эти 2 недели лежала без движения. Собрал все книги и упаковал их для отправки в город после нового года, когда наш передвижник поедет с книгами. Написал новый (последний) большой заказ на книги. Надеюсь, что болезнь в первые 2 недели января даст мне возможность поработать по 2 часа до обеда. Толь-

ко и живу подсчитыванием дней, когда смогу немножко работать, и когда могут быть письма от тебя. Недавно в коридоре барака поставили старый радиоприемник: слушаю постоянно последние известия и ежедневно погоду в Москве, чтобы я мог знать, не мерзнешь ли ты, когда отправляешься утром на работу.

Одеколона мне пока не нужно. Если случайно на почте увидишь отрывной небольшой календарь, купи мне и позднее, при случае, пришли. Может быть, иногда в киосках увидишь "Литер. газету" - купи мне иногда номер и когда позднее, ближе к весне, пришлешь мне посылочку, завернешь вещи в эти газеты. Я здесь кроме моек. "Правды" и местной омской газеты ничего не вижу.

Когда у тебя будет перерыв в занятиях? Наверно в феврале? Как бы тебе устроить так, чтобы в этом году, к концу занятий, не так устать как в прошлом году? Ведь с этой гипертонией шутить нельзя, а если дело дойдет до инсульта, то уже поздно: кто не умирает при первом ударе, тот все равно уже не работник. Поэтому самое главное, не допустить до этого. Поэтому меня так интересуют результаты от лекарства гомеопата.

Ну, Нина милая, кончаю. Еще раз желаю тебе много, много счастья к новому году! Когда я был маленьким, мы ходили в день нового года к ближайшим родственникам и поздравляли их словами (мать научила): Wir wiinschen ein gliickseliges Neues Jahr, Gesundheit, langes Leben, Friede und Einigkeit und die ewige Gluckseligkeit! С чем поздравляю и тебя!

Целую тебя крепко Франц.

30 декабря 1949

37. Н.Ф. Депутатовой³⁷

6 января 1950 Милая Нина,

Письма твои от 20 и 26 декабря получил. Обе посылки прибыли вечером 31/ХII - как раз к сроку. Я был очень тро-

yут, когда распаковал ящики и везде видел твою заботливую и нежную руку: все вещи носили на себе печать домашнего уюта, заботливой любви. Все продукты пришли в полном порядке. Особенно тронуло меня печенье, которое ты сама пекла... Хорошо ты сделала, что купила вино, а не коньяк: оно прекрасное для аппетита. Сахару и меду мне теперь хватит, по крайней мере, до мая месяца! Огромную тебе благодарность, милая, за все!

У меня фурункулы идут на убыль, но открылась новая беда: уже третью неделю меня мучает очень неприятное расстройство кишечника. Оно временами меня беспокоило уже в больнице. По-видимому, туберкулез перешел уже на кишечник. Ведь сколько ни оберегайся, все же при еде и питье мокрота с бациллами попадает в пищевод: это при туберкулезе легких рано или поздно неизбежно. Следовало бы, конечно, поехать в город на лабораторное исследование, но до мая-июня это невозможно из-за холодной погоды. Досадно это потому, что не могу работать. Только до окончания работы еще очень далеко - я только к марту закончу подготовительную стадию, а писать - это минимум год-полтора.

Нина милая, очень меня расстроило твое сообщение о новой твоей болезни: воспаление желчного пузыря. Я болел этой гадостью с 1934 - 1944 годов. У меня бывало по 5-6 приступов и году. Боли были такие невыносимые, что буквально (особенно по ночам) лез на стены. Первые годы приступы (холецистит) бывают резкие, но не такие долгие по времени. Потом они становятся все затяжнее и сопровождаются отвратительной [2] желтухой. Болезнь становится опасной для жизни только в самой старости. Но она вообще очень неприятная и очень сильно влияет на нервную систему. Я настрадался этой болезнью вдоволь; прошла она от долголетнего безжирового питания. В твоем положении - самое верное средство специальное курортное лечение. Так что советую тебе при первой же возможности советоваться с врачами и поехать на курорт и специальный для этой болезни).

Конечно, очень неприятно, что ты, как выражаешься, "подводишь" своих студентов. Но в институте, наверно, нашли на время твоей болезни какую-нибудь замену. Ведь ты же не виновата в этом; это может случиться с каждым человеком.

Очень рад я за Нину Ильиничну, что у нее есть перевод. Передай ей сердечный привет. Только посылки сейчас не нужно высылать. Ближе к весне - в марте - я, может быть, попрошу кило сала (свиного), которое очень рекомендуют при туберкулезе. Остальных продуктов мне хватит до мая. Ты спрашиваешь, можно ли тут достать молоко, яйца, творог. К сожалению - нет. Сейчас молока здесь нигде нет. Оно появится через месяц, в начале февраля, когда у здешних служащих отелятся первые коровы. Тогда я буду брать хотя бы пол-литра молока в день.

Теперь о твоем письме от 26/ХII относительно предложения И.В. Оно меня не волновало, потому что для меня это вопрос даже не существует. Плохо знает меня И.В. Может быть, она меня никогда не понимала, скорее всего, она меня за эти 12 лет так забыла, что даже не может уже понять элементарных принципов моего характера. Когда я женился, я от нее не скрывал своих взглядов на семью и брак. Если она была не согласна с ними, не надо было выйти замуж. Я ее не заставлял принять мою фамилию. Впрочем, я не такой дурак, чтоб всерьез придать фамилии этой при национальности И.В. и ее дочери серьезное значение. Если она в прошедшие годы не играла для [3] нее роли, то теперь тем более. По твоим слова она сама говорит, что этот вопрос для ее личной жизни сейчас беспредметен. И я считаю так. Она сама разрушила семью уже давным-давно, много лет тому назад, своим поведением. Если бы она тогда придавала значение фамилии, - она могла бы до 1946 года свободно, не спрашивая меня, развестись и изменить фамилию. Она этого не сделала, хотя этот поступок в те годы, с чисто внешней стороны, имел бы какое-то оправдание.

Сейчас она ставит вопрос исключительно с точки зрения девочки. Для меня этот вопрос даже не может служить пред-

метом дискуссии. У меня отняли все: любимую работу, имя, честь, семью и дочь. Ведь фактически И.В. разрушила не только семью, но отняла у меня Флорочку целиком и полностью: что ей стоило приехать ко мне в 1947 году на неделю в Омск с дочерью, чтобы я мог бы увидеть свою деточку? Ведь они сами, И.В. и сама Флора, неоднократно писали мне об этом, а потом воды набрали в рот. Почему И.В. весною 1948 г., когда я хотел уже поехать на месяц к ним на свидание, не разрешила мне приехать? Ты сама пишешь, что многое можно обсуждать в таких делах только при личном контакте, а не в письмах. Почему же тогда И.В. избегала этого свидания и боялась его как чорт ладана? Она тогда не допустила, чтоб я видел свою единственную дочку, она помешала, противилась этому. Я уже не хочу повторить того, о чем я писал тебе в письме от 18/ХII, с какой бесчеловечностью и хладнокровием она в 1947/48 гг. добила меня окончательно. Повторяю только, что она фактически отняла у меня девочку, не дала свидания, не хочет, чтоб девочка составила себе на всю жизнь сознательное представление о своем отце, - и в этом духе сознательно воспитывает ребенка (полное замалчивание о существовании отца и т.д.). Теперь же она требует последнего: чтобы я не только фактически не существовал бы в качестве отца для Флорочки, но чтоб я добровольно отказался от отцовства перед законом. И.В. хочет, чтобы я ни по закону, ни фактически [4] не существовал больше для своей дочки. Пока я жив - этого не будет. У меня могли отнять все - в этом я был бессилен. И.В. могла разрушить все - в этом я тоже был бессилен. Но когда от меня требуют, чтобы я отказался от самого себя, чтоб я добровольно согласился отречься от своей родной плоти и крови, добровольно согласился дать девочке чужую фамилию и подсунуть ей чужого отца - только для того, чтоб и формально из биографии дочери совершенно изгнать родного отца - это для моих принципов и характера совершенно неделимо. И.В., Нина Ильин., и ты думаете, что я могу своей фамилией повредить будущей карьере девочки. Сомнительно, фамилия моего знаменитого предка, как поэта и драматурга с

мировым именем, играла в русской литературе и общественной жизни, в истории русского театра неоценимую роль (начиная от Жуковского, Герцена, Белинского и т.д. вплоть до советской сцены Малого театра). Я успел сделать ничтожно мало, но какую-то каплю и я добавил к великому потоку русской науки. Моя фамилия ничем не опозорена, и я отказался бы от самого себя, если бы добровольно, из-за какой-то временной мещанской расчетливости, позволил бы отнять у своей дочери самое последнее - фамилию отца.

Мне осталось жить уже считанное время - год-два. Что будет с дочерью после моей смерти - в этом я не повинен. Но при моей жизни совершенно бесполезно поднять этот вопрос. Странно, что И.В. этого не хочет понять, и еще более странно, что она до того забыла мой характер, что считала возможным поднять этот вопрос.

Нина милая, я знаю, что И.В. после этого еще ярче будет вытравлять из сознания девочки всякие мысли обо мне; она может в качестве репрессии уничтожить мои рукописи. Пусть. Я много страдал и перенес - перенесу и это. От всего могу отказаться, перенести всякие лишения, но одного не могу: отказаться от самого себя. Таковы мои принципы, таков мой характер. Таким родился, таким жил, таким и помру.

Надеюсь, Нина, что ты не сердишься на это мое письмо. Но я иначе не могу.

Целую тебя крепко Франц.

38. Н.Ф. Депутатовой³⁸

Нина милая, родная,

Пишу тебе с большим трудом; уже 2 недели не встаю с постели. Самая последняя, самая тяжелая стадия чахотки, по-видимому, наступила на целый год раньше предполагаемого срока. Вот уже с 8 января тяжелая интоксикация, температура уже не спускается ниже 38°, а то все время 39-40°, а 14 и 15/I стояла двое суток 41,5°. Вспышки активного процесса уже не сменяются относительно спокойными интервалами, а следуют

одна за другой. Левая сторона уже не участвует в дыхании, но очень затрудняет его тем, что заполняет все бронхи. Распад легочной ткани идет очень быстрыми темпами, так что в сутки откашливаю свыше 200 грамм мокроты. Скверны дела, Нина, очень скверны. Только и есть что температура, пот, жуткая слабость, кашель, мокрота, боли в легких, полное отсутствие аппетита. За эти 2 недели только и живу теми продуктами, которые ты прислала мне на новый год: то ложечку меду, то варенья, то портвейна. Все противно кругом, противно и самому себе, - особенно пот, кашель и мокрота. Две ночи, когда была очень высокая температура, мне сделали несколько уколов камфары. Никто не думал, что я при своем отработанном сердце переживу эту температуру. Теперь мне можно пожелать только одно: чтоб не долго мучиться, а скорее помереть. Здесь умер муж одной из наших работниц от чахотки: у него эта последняя стадия длилась целых 11 месяцев. Хотелось бы, чтобы я меньше мучился.

Когда я раньше читал повесть Л.Н. Толстого "Смерть Ивана Ильича" я всегда сомневался, чтобы даже при самой безнадежной болезни человек может радоваться наступлению смерти. Теперь я в этом сам убедился: смерть является освободительницей и спасительницей, и я ее этот раз искренне желал. До сих пор я мог хотя бы еще читать книги, а иногда и немного поработать над Байроном. Теперь и эта маленькая радость отпадает. Зачем же тогда жить? И себе и другим в тягость? Ведь это отвратительно и совершенно бесполезно. (Кстати, если ты давно не перечитывала повести Толстого, советую ее читать: она очень правдива и по глубине общечеловеческих чувств относится к самым ярким документам мировой литературы).

Судя по твоему последнему письму от 6/I ты, бедняжка, все еще [2] страдаешь от припадков желчного пузыря. Сочувствую тебе, родная, всей душой, ибо сам испытал все прелести этой болезни. Надеюсь, однако, что она теперь отпустила тебя приблизительно на полгода. Очень прошу тебя, милую, иметь эту болезнь в виду летом, при выборе курорта на отпуск. У те-

бя этих болезней тоже накапливается уже полдюжины... Держи их покамест на приличном расстоянии от себя и не давай им завладеть собою, как это случилось у меня.

Нина милая, я все еще боюсь, что ты рассердилась на меня из-за письма от 6Л. Поверь мне, что если бы ты сама не присоединилась к предложению И.В., я бы на него и не ответил. Конечно, другой бы на моем месте данным давно проучил бы ее этим разводом! Я этого не делал до сих пор только из за девочки: такие семейные скандалы глубоко, на всю жизнь, как травма врезаются в психологию детей, а я бы этого не хотел для Флорочки. Ты сама, Нина, подумай: ведь так идиллически оформить развод, как это со своим (...) умом представляет себе И.В., можно только по обоюдному согласию. А откуда оно у нас может быть? Если я подам заявление на развод, то буду мотивировать его совсем не теми мотивами, которые подсказывает мне И.В.. Я буду мотивировать (...) ее отказом уже в течение 3-х лет выехать на местожительство мужа. Как там ни вертись, а виновной стороной будет признана она, и девочка останется с моей фамилией. Кроме того, я предъявил бы ей имущественный иск, и всё разделили бы по суду поровну. Теперь представь себе, какое впечатление оставил бы весь этот скандал на девочке! Нет, уж лучше помру так, без этого семейного скандала. Я никогда не был сторонником мелодраматических сцен, да и отомщения, - насколько оно в данном случае ни необходимо, - никогда не искал. Только ради девочки я все эти годы оставил все по-старому, и так и помру, если она оставит меня в покое.

Конечно, тяжело видеть кругом, как к знакомым с Дальнего Востока, приехавшим со мною, со всех концов России съехались их простые, скромные жены с детьми, как они все устроились на работе и теперь [3] живут как все люди. А моя (...) "интеллигентная" дама (...) не могла даже приехать на неделю в Омск. Москва навряд ли что-нибудь потеряла от ее выезда, а тут в пединституте нет ни одного человека, кроме серых преподавателей средней школы (в качестве преподавателей вуза). В Омске она была бы уже давно профессором. Но

Бог с ней! Мне только не хочется никаких воспоминаний о ней, ни от нее непосредственно, ни от других. Помню, что когда я осенью 1947 г. приехал сюда голым и босым, в тряпках, и я просил ее прислать что-нибудь из моих старых, личных вещей, она даже не считала нужным ответить мне. Каждая мысль, которая воскрешает в памяти такие моменты, становятся похожими на прикосновение к чему-то гадкому, становятся похожими на то, что у тебя по голой спине бегает тарантул. Пусть она (...) выжидает мою смерть, но пусть она не отравляет моих последних месяцев своими назойливыми напоминаниями о себе; пусть она оставит меня в покое, больше ничего не хочу от нее.

Серо, очень серо стало около меня. Хоть если бы мог читать! Может быть со временем слабость и температура позволят мне хоть иногда на полчасика читать. Хотя сомнительно, так как время приближается к весне, очень нехорошей для чахоточных. Но что поделаешь! Существование нужно взять таким, каким оно тебе дается. Все, что зависело от меня, я сделал. А дальнейшее сверх моих сил.

Единственное мое пожелание, милая, что ты выздоровела и приступила к работе. Прости, я очень устал, на тумбочке писать очень неудобно. Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

22 января 1950

39. Н.Ф. Депутатовой³⁹

Милая, родная Нина,

Положение мое очень тяжелое. Уже четвертую неделю интоксикация непрерывная, температура постоянно высокая (не ниже 38°, а временами до 41,5°), аппетита никакого нет. Постоянные сильные боли в лобной части головы и во всем организме (от токсина), особенно же в обоих легких. С постели я давно уже не могу вставать; пишу тебе, прислоняясь к по-

душкам, на тумбочке. И то мне тяжело, потому что я ослаб до невозможного.

Думал я переехать в основную городскую туберкулезную больницу, чтобы там закончить свой жизненный путь. Но ведь все равно, где умереть - тут или там. Правда, в больнице было бы лучше с уходом за тяжело больным (здесь в этом отношении очень плохо), но я боюсь простуды при переезде зимою.

Знаешь Нина, о чем я хочу тебя просить: здесь у служащих с 10-15-го февраля будет свежее молоко (правда, оно зимою дорогое - 5 р. литр), и если у тебя есть материальная возможность, вышли мне 100 р. на молоко. Это - единственный продукт питания, который мне никогда не надоедает. Если я уеду в больницу или меня не будет, то перешлют деньги обратно.

Хотелось бы мне еще многое писать, милая [2] Нина, - ибо кроме тебя у меня больше ничего нет, - но я слишком слаб, голова кружится. Надеюсь, что ты выздоровела от печени.

Целую тебя крепко, крепко

29 января 1950

Франц.

40. Н.Ф. Депутатовой⁴⁰

2 февраля 1950

Милая Нина,

Так как я с каждым днем все больше и больше слабею и боюсь, что скоро я уже не смогу держать ручку, то я эти дни использую, чтобы тебе и Нине Ильиничне написать, может быть, последние обстоятельные письма.

Письмо твое от 18 января получил. Что И.В. все же подала в суд на развод (...). Дело не во мне. Я перенес и не такие вещи. Но дело в девочке. Считаясь с близостью моей смерти, я во что бы то ни было хотел избавить мою любимую деточку от этой психологической травмы на всю жизнь. Я не хотел умереть с сознанием, что я оставляю ребенка от разведенных родителей. Как бы там (...) голова И.В. не рассуждала, но если Флорочка унаследовала от меня хоть искру ума, она будет страдать от этого всю жизнь.

Нина, я только прошу тебя после этого порвать с И.В. всякие отношения. Во-первых, тебе как добропорядочной женщине не подобает быть знакомой с такой (...) особой, а, во-вторых, она ведь считает меня и тебя за наше происхождение людьми третьего сорта, и тебе надо иметь гордость отклонить знакомство с такой (...). Поэтому я прошу тебя ни в коем случае не звонить к ней и не просить, чтобы она в связи с ухудшением и безнадежностью моей болезни не подала в суд или взяла бы заявление обратно. Не нужно этого делать. Если извещение от суда застанет меня еще в живых и я смогу еще держать ручку, то я отвечу суду в том духе, в котором я тебе написал в письме от 23 января. Если же нет, то пусть все пойдет своей дорогой, я тут больше ни причем.

В сегодняшнем письме я хочу тебя особенно просить следить в дальнейшем за судьбой Флорочки и в случае нужды (мало что бьюает в жизни) помогать ей всегда советом. Ведь ясно, что девочка воспитывается не так, как надо. Ты вот сама подумай: девочка едет на Рижское взморье с матерью; она знает (так как тогда Флорочка мне еще писала), что родной отец живет больной в Омске. Мать же тут на все флиртует на глазax дочери (ей было 12 лет) с чужим женатым мужчиной (...). После приезда домой мать переселяет бабушку из ее изолированной комнаты в столовую и кабинет, а сама переезжает в комнату бабушки (...). Неужели ты думаешь, что девушка всего этого не понимает? Даже дети 5-6-летнего возраста это прекрасно понимают, не то что в возрасте Флорочки. Какие после этого у девочки могут сложиться понятия о безнравственности или нравственности? Бедная дочка! [2] Не так я мечтал воспитывать свою дочь. Я хотел ей дать крепкие моральные устои, цельное мировоззрение, принципиальное отношение ко всем важнейшим вопросам жизни, а в нравственном отношении чтобы она выросла незапятнанной как чистая лилия. Только в таком случае она могла бы противостоять всяким, неизбежным в жизни пакостям. Ведь человек в своей жизни не может избегать в потоке ежедневного множества грязи: это неминуемо. Но вопрос в том, как

относиться к этой грязи: одни с великим удовольствием купаются в ней, ищут ее где поглубже, другие стараются по возможности обходить эти лужи. Если же их обходить никак нельзя, то порядочный человек поднимет подол своего платья, чтобы поменьше пачкаться грязью; другие, наоборот, плавают в этом потоке и радуются. Так вот, я и хотел, чтоб моя дочка была бы воспитана в высшей степени нравственно, чисто, порядочной во всех отношениях. К сожалению, И.В. этого сделать не может и не хочет - у нее на уме совсем другие мысли. Вы никогда не верьте ее словам, она всегда носит маску.

Единственная моя надежда на Флорочку, - надежда на то, что она, может быть, все же унаследовала в какой-то мере мой характер. Если это так, то она рано или поздно эманципируется от матери, пойдет своей дорогой и в своих понятиях придет к отцу. В этом отношении хорошим примером может послужить дочь Байрона, Ада. Байрон был насильно оторван от своей дочки, когда ей было всего несколько месяцев, и больше ее не увидел. Разведенная мать воспитывала Аду против отца. И тем не менее, когда Ада выросла и стала самостоятельной, она почитала отца выше всего и по ее желанию даже похоронена рядом с ним. Байрон как бы предвидел это развитие дочери, когда он в третьей песне "Чайльд-Гарольда" обращается к ней (конец III песни):

Тебя не видеть - осужден судьбою,

Но всех других сильней любовь отца.

…………………………………………

Вражду ко мне пусть в долг тебе вменяют,

Любить меня тебе предрешено;

Пусть, как проклятье, имя устраняют,

Как тени прав, утраченных давно,

Могила разлучит нас - все равно!

Хотя б всю кровь мою извлечь хотели

Из жил твоих и удалось оно,

Они и тут бы не достигли цели:

Отнять бы .жизнь твою, но не любовь успели. [3]

Дитя любви, ты рождено в страданье

И вскормлено в борьбе; мои черты,

Их от меня наследуешь и ты,

Но только будут все твои мечтанья

Возвышенней, и чище - блеск огня.

Это завещание Байрона своей Аде пусть будет и моим завещанием моей любимой деточке Флоре. И пусть она будет такой же верной дочерью своего отца, какой Ада была для Байрона (пусть великий поэт простит меня, но я хочу только подчеркнуть, что в отношении личной нравственности он был 100% противоположностью по отношению ко мне).

3 февраля

Изнервничался я вчера и устал. Сегодня дописываю твое письмо и письмо Нине Ильиничне, т.к. сегодня отходит (вечером) подвода в город.

Документы о работе я все упакую, вместе с выписками для работы о Байроне, и скажу, когда время наступит, чтобы их послали тебе по почте. Может быть, когда-нибудь в жизни дочке понадобится, кто был ее родной отец. Имей еще в виду, Нина, что в архиве 2 МГУ, педфак, выпуск 1925 г. лежит моя метрическая выпись 1913 года.

Так, это, кажется, относительно Флорочки пока все.

—————

Положение мое пока прежнее. Вот уже скоро месяц, как эта непрерывная вспышка неистовствует в груди. Страдания жуткие; что-то оборвалось в легких. В городскую больницу, наверно, не поеду. Бесполезно. Еще больше будет страданий от поездки, простуды.

Нина милая, буду тебе посылать еженедельно краткие письма с отчетом о моем состоянии. Время для меня наступает нехорошее - весна. Особенно нехорошие для туберкулезников март и апрель.

Очень рад, что у тебя со здоровьем несколько лучше. Желаю тебе много, много счастья! Целую тебя крепко, крепко

Франц.

41. Н.Ф. Депутатовой⁴¹

10 февр. 1950

Милая Нина,

Письмо твое от 30/I вчера получил. Состояние мое все еще тяжелое. Шум в груди такой, как будто там сильная буря на Черном море при девятом вале. Уже больше месяца стоит высокая температура, и я ослаб до невозможности. Вчера и сегодня у меня 37,7 - может быть, в дальнейшем температура на некоторое время пойдет на некоторое снижение. Так, судя по ходу болезни, я предполагаю, что будет передышка в температуре на 2-3 недели.

Аппетита по-прежнему нет. Черный хлеб, овсяную кашу и картошку я и видеть не могу. 7/II у одного рабочего тут отелилась корова; с завтрашнего дня буду брать у него молоко.

Январские номера "Лит. газеты" жду с нетерпением: ведь так скучно все время лежать в постели, а читать нечего. Ты пишешь относительно книг. Высылать мне их не надо, но если тебе нетрудно, узнай, вышел ли, наконец, курс новой зап.-европ. литературы, который еще в 1948 г. должны были издать ленинградские профессора В.М. Жирмунский, A.A. Смирнов, Алексеев и Мокульский. (Курс средних веков и эпохи Возрождения этих же авторов вышел в 1947 г., я его читал; но меня интересует именно курс 17-20 веков, который должен был заменить мой курс. Ведь до сих пор студенты все сдают экзамены по моему курсу, - как это ни кажется парадоксальным!)

Очень я жалею тебя, бедняжку, что тебе приходится конспектировать книги Мещанинова. Это такая сухая, бездушная писанина, такая сухая схоластика, что право не знаю, что из нее остается в голове. Гегель когда-то говорил, что только один из его учеников его понял, и то ... неправильно. То же мог бы сказать Марр о своем ученике. Но ничего не поделаешь, раз это вам надо изучить, так надо.

Очень тронут воспоминанием о Милице, Нине Голов, и Катуше. Передай им при случае мой привет. Кстати, от чего умер Максим Владимирович? Я так и не знаю до сих пор.

Желаю тебе много успеха у гомеопата!

Целую тебя крепко

Франц.

42. Н.Ф. Депутатовой⁴²

17 февр. 1950 Нина милая, родная,

Получил твое хорошее письмо от 2/II. Очень тебе благодарен, а также Нине Ильин, (ее письмо от 5/II тоже пришло) за искреннее сочувствие в моей беде. Когда знаешь, что на свете есть дорогие друзья, которые помнят о тебе, то психологически это очень много значит для больного человека.

Начиная с 9/II, температура у меня в среднем: утром 37,1, а вечером 37,7. Боли в груди такие же, но общее самочувствие несколько лучше. С аппетитом все еще плохо, да его, собственно говоря, уже больше года нет. Посылать мне сейчас ничего не надо. Сахар у меня еще есть, а, начиная с 11/II, я ежедневно покупаю литр молока. Больше мне ничего не надо. Если у тебя, Нина, есть немного свободных денег в будущем, то мне ведь на одно молоко нужно в месяц около 100 рублей. Спасибо тебе, если ты сможешь мне обеспечить молоко. Это для меня - основное для питания, остальное все не важно.

Очень трогательно, что ты пишешь об уходе за мною. Но пока никакой женщины не нужно, да это тут и не разрешается, так как моя болезнь ведь инфекционная. Я хоть лежу еще крепко в постели из-за крайней слабости, но как только температура понизилась, я уже опять самостоятельный больной.

Больше всего угнетает эта невозможность заниматься чем-нибудь. Настроение, конечно, подавленное. Лермонтов как будто предвидел мое положение, когда он писал:

Без сожаленья, без печали

Смотреть на землю станешь ты,

Где нет ни истинного счастья,

Где нет ни вечной красоты.

Какое то вечное безразличие ко всему, по-видимому, вообще характерно для чахоточных больных. Эта болезнь еще меньше мне по духу, чем гипертоническая. Но ничего не поделаешь.

Целую тебя крепко, милую Нину

Твой Франц.

43. Н.Ф. Депутатовой⁴³

24 февр. 1950

Нина, родная, милая,

Получил я уже несколько дней тому назад экземпляры "Литературной газеты" и календарь. Пришло также извещение на 100 рублей денег, но когда их дадут, неизвестно. Пушкинская почта очень маленькая, и у них никогда нет денег. Когда будешь следующий раз посылать, спроси на почте, нельзя ли деньги посылать денежным письмом (т.е. просто вложить деньги и на конверте объявить сумму; это было бы для меня удобнее. Но если сейчас этого нет, то придется посылать переводом). Сердечную тебе благодарность, милая, за все!

Здоровье мое по-прежнему плохое, да лучшего, конечно, и ожидать нечего. Состояние до 8/1 уже больше не вернется. Температура все стоит еще средняя. Но кашель и боли в груди невыносимые. Характерно, что сразу же, когда высокая температура у меня упала, повысилось кровяное давление. И сейчас ко всему прибавились еще и головные боли. Тем не менее, я в последние дни до обеда встаю на час и хожу немного по комнате. В остальное время я с большими перерывами читаю в постели. С ужасом думаю, что наверно скоро опять повысится температура.

У нас тут за последнюю неделю умерло два человека от гипертонии (кровоизлияние в мозг). В школе, где я работал в 1947 [2] умерла учительница от чахотки, а другой учитель заболел ей. Когда я там был, оба были еще вполне здоровы. Странная и ничтожная все-таки вещь - наша жизнь.

Боюсь, что тебе будет плохо во II семестре. Слишком переоцениваешь свои силы. Ведь я же помню, организм у тебя слабый, а тут еще все эти переживания с Василием. Побольше оставайся дома на бюллетене. Как твои успехи с гомеопатом?

Ляля ваша, по-видимому, молодчина, раз она так хорошо учится. Честь ей и слава! Жаль только, она наверно унаследовала от Оли слабую конституцию.

Нине Ильиничне передай сердечный привет!

Целую тебя крепко

Франц.

44 Н.Ф. Депутатовой⁴⁴

3 марта 1950

Милая Нина,

Третий день лежу опять крепко. Температура пока до 38,8°. В последние дни я до обеда вставал и ходил по комнате час-два. Все слабею и слабею. Аппетита совершенно нет. Я живу исключительно на добавочном питании: 3 ложки рыбьего жира (50 гр.), 3 кружки молока (всего литр) и 60 гр. сахару в день. Из общего питания я кушаю иногда только ложку-две каши.

Сто рублей я на днях после скандала с почтой получил. Заплатил за молоко. Нужно заказать в городе рыбий жир, да никому нет охоты возиться с бутылками. Придется обождать, когда поедет кто-нибудь из знакомых.

Нина родная, милая, то что ты в письме от 13/II пишешь о жизни и смерти, меня очень и очень обрадовало. Я всю жизнь был твердо в этом убежден и, откровенно говоря, [2] о тебе был такого же мнения. Да и было бы странно, если бы мы с тобою не одинаково думали об этом. Самый мучительный вопрос для меня, что дочка моя будет совсем другая. Но я тут ничего не могу делать.

Наконец сильные сибирские морозы немного стихли. Сейчас стоит теплая погода. Но сырость действует на меня не лучше, чем мороз.

От Нины Ильиничны получил открытку, от 19/II. Очень был тронут ее вниманием. Передай ей благодарность и сердечный привет.

Пиши о своем здоровье, о своих заботах и жизни. Как живет Оля? Где сейчас работает Милица Александровна? Меня интересует, может быть? она преподает в МГУ, и тогда я мог бы узнать через нее о некоторых знакомых.

Крепко тебя целую

Франц.

45. Н.Ф. Депутатовой⁴⁵

10 марта 1950

Нина милая, родная

Пишу тебе сегодня только несколько строк, - что я еще жив. Температура очень высокая, страдания такие, что слов нет для описания. Да ты сама можешь себе представить мое положение. Не знаю, только ли еще температура будет такая высокая. Сейчас болезнь уже не придерживается никаких законов. Уже 10 дней я пью только несколько глотков молока в день. Есть решительно ничего не могу. Это уже характерная черта для этой болезни.

Глубоко я переживал твое описание смерти Максима Владим. в твоем последнем письме. Хоть одно хорошо, - что он мало страдал. Когда у меня в 1947 г. было кровоизлияние в мозг, я даже не почувствовал, как смерть подступала. [2]

Жаль, что я тогда не умер; мне не пришлось бы переносить все эти кошмарные физические и моральные страдания. Но ничего не сделаешь. Это от нас не зависит.

Из всех моек, знакомых профессоров М. Вл. был мне ближе всех. Нам ведь много лет приходилось совместно работать в разных ученых комитетах и комиссиях. Шли мы всегда вместе, ни одного разногласия между нами не было. Он был очень доброжелательный, умный, справедливый, очень работоспособный и прекрасный человек. Мне в жизни приходилось мало встречать таких людей, как он. Очень рад, что его смерть

устранила ту преграду, которая стояла между его первой и второй семьями.

Ты прости меня, Нина, что пишу карандашом. Мне в постели трудно писать ручкой. Надеюсь, что у тебя с здоровьем пока еще сносно. Часто думаю о том, что к концу учебного года не выдержишь и заболеешь. Через силы не работай!

Сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко, крепко тебя целую, родную

Франц.

46. Н.Ф. Депутатовой⁴⁶

17 марта 1950 Милая Нина,

Все лежу крепко в постели. Температура держится в пределах 38°-39°; навряд ли она будет снижаться. Сегодня уже 7-й день сильного кровохарканья, с неприятными физическими болями в груди, особенно под лопатками. Аппетит до того абсолютно исчез, что с большим напряжением, насильно выпиваю немного молока. Туберкулез очень противная болезнь: жизнь изо дня в день уходит по граммам. До чего я завидую Василию Никитичу и Максиму Влад., что им посчастливилось так быстро разделаться со смертью! У меня же уже 12 лет сплошной кошмар мучений и страданий.

Нина родная, получил я извещение на 100 руб. и февральские №№ "Лит. газеты". Сердечное тебе спасибо! Я сейчас уже не читаю книг, а газеты понемногу просматриваю с удовольствием. С рыбьим жиром у меня получилась неудача: заказал кгр. в аптеке за 35 р., а мне привезли вместо чистого жира какую-то мутную грязь, которая даже не годится для смазки обуви. Беда, когда сам уже не можешь двигаться; на других нельзя полагаться.

Мне кажется, что давно не было письма от тебя. А, может быть, и было, но у меня уже такая плохая память, что все забываю. Особенно страшны ночи. Не хватает воздуха, всегда »сильные боли в легких. Интоксикация уже постоянная, а от

нея весь организм [2] болит, как отравленный ядом. Нина, ты постоянно, два раза в году, контролируй через рентген свои легкие, а также вашей Ляли. Не дай Бог вам заболеть этой гадостью! А в начале заболевания можно еще помочь.

Сейчас, наверно, у тебя самый разгар занятий в Институте. У тебя есть уже предположение относительно лета? Ляля ваша, судя по ее специальности, поедет, по-видимому, в геологическую экскурсию или экспедицию. А ты остановилась уже на выборе санатория? Кроме того, тебе же ведь нужно сделать ремонт квартиры. Но сделай это так, чтоб он не помешал твоему летнему отдыху, в котором ты, наверно, нуждаешься больше, чем когда-либо.

В Москве теперь, полагаю, очень тепло. Здесь мороз еще стоит, но все же уже значительно меньше, чем в январе-феврале. А днем солнышко уже подогревает окошко. Весна опять медленно надвигается...

Передай сердечный привет Нине Ильиничне.

Нина родная, миленькая, целую тебя крепко, крепко

Франц.

47. Н.Ф. Депутатовой⁴⁷

24 марта 1950

Милая, родная Нина,

Письмо твое от 7/III получил. Бедняжка, представляю себе, сколько переживаний у тебя вызвала опять внезапная смерть академика Лузина. Я хорошо помню, что он был большим другом Василия Никитича. Я еще до получения твоего письма читал объявление о его смерти в "Известиях" ("Правду" мы сейчас не получаем). Ты не можешь мне объяснить, почему о Лузине поместили только такую сухую, чисто канцелярскую заметку - объявление в газете? Ведь он был, насколько мне помнится, видным математиком. Или его в Академии недолюбливали?

Состояние мое по-прежнему плачевное, да другим оно уже и не может быть. Десять дней подряд шло сильное кровохар-

канье, дня три тому назад оно прекратилось. Потерял много крови. От постоянной повышенной температуры, выделения обильного пота и потери крови тело до того изнурилось, что лицо, и вообще общий облик человека деформируется. Сам становишься противным самому себе. Но ведь ничего нельзя сделать, болезнь эта имеет свои законы и порядки, и нам приходится только подчиняться и ждать конец.

Деньги (100 рубл.), высланные тобою 3/III, я уже получил на руки. После скандала теперь, по-видимому, будут платить более аккуратно на почте. Нина милая, у меня опять просьба к тебе, которая даст тебе новое обременение. Беда в том, что у меня кончается сахар, а я тут при своей стопроцентной неподвижности не могу его достать. Это надо ехать в город и там ждать случая. Так что, если тебе в ближайшие 2-3 недели будет свободный день, чтобы съездить в Мытищи, [2] я очень просил бы тебя, заготовить небольшую посылку со следующим содержанием: 3 кгр. сахару (рафинад, как ты всегда посылала) и 1 кгр. шпику (свиного сала). Дело в том, что у меня сейчас никаких жиров нет, а они необходимы. С рыбьим жиром вышла неудача, да скоро его и нельзя будет пить из-за расстройства (его дают больным только зимою). И больше ничего не надо. Нина родная, ты не сердись, я прекрасно знаю, как это тяжело при твоей перегруженности отправить мне эту посылочку, но ведь ты у меня одна, больше нет ни души всем этом холодном свете. Не спеши и выбери такой день, когда это будет возможно.

У нас тут в Сибири в этом году что-то рано потеплело. Сегодня днем уже + 5°. Но ужасная сырость. Все болеют гриппом. Кажется, только я не болею, потому что температура постоянно гриппозная и ее нельзя различать. Ты видишь, что сегодня даже расхрабрился и написал письмо чернилами. Будет время, позвони Нине Ильиничне и передай ей сердечный привет! Скажи, или лучше спроси ее, нет ли у нее хорошей знакомой, работающей в большой академической библиотеке (Ленинской, или бывш. Ком. академии и т.п.). Если есть, то я напишу ей относительно одной литературной справки (т.е. напишу то я Нине Ильиничне).

Нина, сестренка ты моя родная, думаю я о тебе днем и ночью. Я только и живу мыслями о тебе. Целую я тебя крепко, крепко Франц.

P.S. Что это за выражение "Ляля"? Здесь оно совершенно неизвестно. Ведь не имя же это? Я подразумеваю, что это какое-нибудь московское сезонное выражение для девочки или девушки (дочки) вообще. Так ли это? Но тогда - как зовут вашу Лялю по-настоящему?

48. Н.Ф. Депутатовой⁴⁸

31 марта 1950

Милая, родная Нина,

Много раз сегодня перечитывал твое милое и грустное письмо от 18 марта. Конечно, ты права, с одной стороны огромное несчастье для нас, что мы в жизни прошли мимо друг друга; но я убежден, что это произошло только потому, чтобы тебе не пришлось так бесчеловечно много страдать, как мне. А это было бы неизбежно. Так хоть есть та относительная радость, что ты в основном прожила свою жизнь спокойно и счастливо.

Спасибо за деньги. Впредь посылай только сто рублей в месяц по почте. Теперь они стали аккуратнее выплачивать. Посылку, милая, ты пришли мне только ту, о которой я тебе писал в последнем письме (сахар). Икра, варенье мне не нужно, когда есть молоко. Теперь и курочки начали нести.

Последнюю неделю я прожил относительно спокойнее. Температура еще немного снизилась. Появился небольшой аппетит. До обеда встаю на час-два и прохаживаюсь по комнате. Распаковал опять уложенные тетради с Байроном. Хочу немного думать о любимом поэте, и когда в голову лезет какая-нибудь мысль, записываю карандашом в черновые тетради. Уж очень хотелось бы Флорочке и тебе на память оставить несколько глав о Байроне...

Не проходит ни один час, милая, чтобы я не думал о тебе. [2] Откровенно говоря, я боюсь, что опять скоро свалишься

под тяжестью непосильной нагрузки. Я прямо ежедневно больно переживаю этот страх. Милая, не надо бы допустить этого. Если станет плохо, возьми опять на месяц отпуск и поезжай в санаторий к душевнобольным, как в прошлом году. Потому что, если совсем свалишься, еще хуже для твоих студентов, чем если ты выбываешь только на месяц.

Я никогда в жизни так не радовался теплому весеннему солнышку, как в этом году: оно целый день обогревает нашу комнату. Погода какая-то странная: как будто началась весна, начало таять, а теперь опять несколько похолодало. Весна, по-видимому, будет затяжная. Но солнышко через окошко греет, и это самое главное для меня.

Послезавтра уже вербное воскресенье. Я уже приобрел полдесятка яиц - буду их кушать на Пасху и вспоминать тебя и свое детство...

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Милая, не расстраивайся, против судьбы ничего не сделаешь. Целую тебя крепко, крепко

Франц.

49. Н.Ф. Депутатовой

7 апреля 1950

Милая, родная Нина,

Пишу тебе сегодня, но письмо наверно получишь с большим опозданием. У нас тут уже третий день весенняя распутица, и на дней 10 прекращено всякое движение транспорта. Но я все-таки опущу письмо в ящик, авось кто-нибудь поедет верхом по делам посевной кампании в Пушкино.

Эта неделя у меня прошла спокойно. Температура еще несколько понизилась, появился аппетит. Подкупил себе, - кроме ежедневного литра молока, - немного сливочного масла и десяток яиц. Не знаю, долго ли будет длиться этот интервал, но я использую каждый день, чтобы до нового сильного приступа набрать немного сил. Не могу тебе передать, до чего чувствуешь себя приятно, когда после 4-х месяцев понизилась высокая температура!

До обеда я встаю с постели. Вытащил опять все тетради и бумаги о Байроне и начинаю по часу-два работать над ним. В эти дни, с низкой температурой, аппетитом и с рабочими тетрадями я чувствую себя самым счастливым человеком в мире! До чего же все-таки все относительно. Здоровый работающий человек психологически не в состоянии оценить [2] все свое счастье, и он может понять его только тогда, когда уже поздно.

Очень плохо, что я из-за этой распутицы две недели остаюсь без писем от тебя. С каким нетерпением я ожидаю каждое из них! Но зато я тогда сразу получу несколько. Скучаю и по номерам "Лит. газеты" за март.

В деревенских, лесных условиях гораздо больше переживаешь пробуждение природы, как кустарнички, веточки, травка постепенно освобождаются от снежного покрова и начинают зеленеть. Утки, куры, гуси, которые были спрятаны всю зиму под крышей - все появились теперь под солнечком, греются, роют, разбрасывают мусор и землю. А на дворе у нас на деревьях приделаны скворечники, и вот уже прилетели их веселые жители и с треском выбрасывают оттуда нахальных воробьев. Все это я наблюдаю через окошко и радуюсь вместе с птицами и всей природой.

Бедная, милая Нина, а ты вынуждена изо дня в день спешить на работу в шумной сутолоке города! Но скоро и ты поедешь в какой-нибудь дом отдыха, и будешь отдыхать.

Передай привет Нине Ильиничне.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

50. Н.Ф. Депутатовой⁵⁰

12 апреля 1950

Милая Нина, родная,

Сегодня пришло твое письмо от 28/III, извещение на 175 р. и открытка от Нины Ильиничны. Извещение на посылку еще не пришло, потому что ее получить надо не в Пушкине, а в

Омске; а сейчас самая распутица, и никто не может добраться до города.

Нина милая, ты высылаешь слишком много. Денег теперь мне не нужно до июня м-ца, до твоего отъезда в отпуск. Очень прошу тебя, раньше этого срока ничего не высылай. Я не хочу делать запасов - в случае внезапной кончины все это пропадет. Ведь у меня не только туберкулез легких в безнадежной стадии, но ведь и резкий кардиосклероз и мозговая гипертония; в любую минуту может случиться катастрофа, и я не хочу, чтобы заработанные тобою с таким трудом средства пропали бы. Кроме того, я очень жалею, что написал тебе о посылке. Если будешь благоразумной девочкой, то, раз ты уже 23 марта выслала другую посылку, то не будешь высылать второй. И не нужно. Я теперь на деньги могу доставать себе сливочное масло, и тогда сало мне не нужно. Сахару я тоже через знакомых как-нибудь достану. Знаешь Нина, давай уславливаться так, что впредь не будешь высылать посылки, пока я не буду об этом писать. У меня уже совесть не спокойна, что у тебя столько дел и тяжелых работ и без заботы обо мне. Спасибо тебе, милая, за всю твою помощь, за твое истинно человеческое, сердечное отношение к мне. Трудно на свете найти такую родственную мне душу, и не встречал я в своей жизни человека, который был бы мне таким [2] родным и любимым, как ты.

Состояние мое после последнего письма немного ухудшилось (поднялась температура, усилились боли в груди), но пока я все еще держусь и до обеда встаю на 2-3 часа и работаю над Байроном. В городскую больницу меня не примут, потому что лечить нечего. Поступить же на специально отведенный нижний этаж для бездомных, доживающих последние дни туберкулезников, мне очень не хочется. Я насмотрелся на них в прошлом году - там очень плохо, душно, кроме узкого хозяйственного двора из всего белого света ничего не увидишь. Ежедневные смертные случаи в палате очень нехорошо действуют на нервы. Кроме того, там такое же питание, как и у нас, я же без молока и недели не проживу, а там мне доставать

молока нельзя, т.к. молочницам запрещается ходить из-за инфекции. Так что у нас все-таки кругом лес и зелень, молоко и т.д. Когда температура воздуха на улице сравняется с комнатной (приблизительно с середины мая), я днем буду выходить в сад или лес рядом с бараком и буду дышать свежим воздухом. (Конечно, когда не будет высокой температуры). Всего этого нет в туб. больнице.

Предполагаю в начале июня поехать на несколько дней в областной туб. диспансер на рентген. Пора установить, насколько продвинулись дальнейшие разрушения в легких, особенно в правом, т.к. левое уже пропало. Кроме того, надо сделать опять все исследования на вторичные заболевания (горла, почек, кишечника). И знаешь, что мне пришло в голову? Я постараюсь позвонить тебе с межгородской телефонной станции в Омске. Конечно, для меня это будет не легко, т.к. я уже 200-300 метров ходить не могу, [3] но меня, наверно, кто-нибудь будет сопровождать, и я его попрошу, чтобы он меня как-нибудь доставил на почтамт. Уж очень хочется хоть 5-7 минут говорить с тобой, хоть по телефону, хоть услыхать твой голос. Для этого я прошу тебя: 1) в ближайшем письме сообщить мне точный квартирн. телефон; 2) сообщить, когда ты утром уходишь на работу (наверно с 8 час.?); 3) когда вечером всегда безусловно бываешь дома (после 12 час.?). Разница между омским и московским временем 3 часа. В зависимости от работы телефонной станции и от того, когда ты безусловно бываешь дома, я постараюсь дозвониться. Это будет стоить рублей 50-70, но Бог с ними, с деньгами! У меня есть большое искушение позвонить и Флорочке, но из этого ничего не выйдет, потому что 1) она к тому времени будет жить на даче, 2) неудобно ее испугать, если ее держат в полном неведении относительно моего существования; 3) если к телефону (№ я, кстати, забыл) подошла бы вместо Флорочки ее мать, то станция оштрафовала бы меня за нецензурные ругательства. Так что мысль эту я оставлю. Тебе же я обязательно постараюсь позвонить, сообщи только свой номер.

Нина милая, не доводи себя до полного упадка сил, лучше возьми раньше отпуск или хотя бы бюллетень на недели две.

Работа не волк, в лес не убежит. А если совсем измучишься, тогда ведь окончательно ляжешь, а студентам от этого еще хуже. Со злой старушкой-психичкой я бы на твоем месте не церемонился: с такими типами надо грубо обращаться, иначе она тебя заест.

Нине Ильиничне я сегодня тоже напишу.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

51. Н.Ф. Депутатовой⁵¹

18 апреля 1950

Милая, родная сестренка,

Пишу тебе опять, хотя и не уверен, что это письмо будешь получать в мае. Дело в том, что отвратительная распутица в этой проклятой Сибири в этом году длится не 10-14 дней, а по крайней мере месяц. Началась весна рано. Но неделю тому назад теплая погода + 10° вдруг сменилась холодной -16°. Дороги все испорчены, вода стоит по колено. Она не настолько крепко замерзла, чтобы можно было ехать телегой или на санях. Сегодня опять начинает таять. Барак наш окружен со всех сторон огромным озером, так что питание нам доставляют с трудом. Говорят, что вода будет стоять около нас до 1 мая. Понятно, что в этих условиях ни о каком-то ни было транспорте в город или в Пушкино на почту не может быть и речи. Наш Дом два раза ездил (человек) верхом на лошади в Пушкино за почтой.

Оказывается, почта перепутала в извещении: когда по нему спросили 175 р. денег, то оказалось, что пришли не деньги, а ценная посылка на 175 р. Омский почтамт, наверно не надеясь на то, что я буду платить штраф 30 руб. за "простой" во время распутицы, каким-то путем отправил посылку в Пушкино. Там она лежит и будет лежать, по-видимому, до 1-го мая, когда можно будет ехать за ней на подводе. Верхом на лошади отказываются ее привезти, т.к. она весит 8 кгр.

Нина милая, лежал я опять пять дней крепко в постели, с высокой температурой, кровохарканьем и т.д. Но температура

этот раз не поднималась выше 39°. Аппетит сохранился, кушаю я сейчас неплохо - молоко, сливочное масло, яйца, кашу. Сегодня я - хотя я еще слаб - но все же поднялся до обеда на час, чтобы написать тебе письмо. Думаю, что вспышка и проклятая интоксикация прошли, и я получу опять небольшую передышку. [2]

Я тебе уже написал, что к нам прилетела целая стая скворцов. Им сделали 20 скворечников и прибили их к деревьям вокруг бараков. Но бедные птицы не посчитались с сибирским календарем и прилетели несколько раньше срока. Эти дни, когда выпал снег и стоял мороз, птичкам нечего было кушать: тогда они сели на выступы наших окон, смотрели на нас в окошко, хлопали крыльями. Наши старушки спешно собрали все остатки и крошки хлеба, вынесли и накормили их. Тогда они были довольны, ушли в свои домики и вечером запели. Старый мохнатый пес тоже опять часто появляется у нас в бараке. Весной ему отбили переднюю лапу, и теперь он сильно хромает. Сейчас он все-таки опять свободно бегает, и когда он голодный, он прямо стучит в окно или в дверь, его впускают в сени, где постоянно стоит его большая миска с остатками мяса и каши. Он это очень любит. Старики и старухи ухаживают за ним лучше, чем за человеком. Но он очень умный и приветливый пес.

Пишу тебе об этом, чтобы немножко отвлечься от Байрона, который меня занимает день и ночь. Когда я в июне поеду в город, я хочу тебе послать часть книги заказной бандеролью, чтобы ты и Нина Ильин, могли ее прочесть за летние месяцы. А осенью я постараюсь Вам выслать опять несколько глав. Если я доживу до октября-ноября, я постараюсь ее закончить. И тогда встанет вопрос, что с ней дальше делать. Но пока рано об этом говорить.

Милая, жду с нетерпением письмо от тебя! Я так злюсь на эту проклятую распутицу, что она мешает получать от тебя письма. Каждый день тревожусь, родненькая, что и как с твоим здоровьем, все боюсь, что не выдержишь и свалишься до конца учебного года. Возьми раньше отпуск!

Привет Нине Ильин.

А тебя крепко, крепко целую

Франц.

52. Н.Ф. Депутатовой

Милая, родная Нина,

Вчера верхом на лошади привезли почту из Пушкино. Ни письма, ни газет от тебя не было. Посылка все лежит на почте, за нее надо платить рубль штрафа в сутки; верхом на лошади отказываются ее привезти, а на подводе можно поехать разве в середине мая. В оврагах и низинах столько воды и грязи, что не то, что подвода, а лошади тонут. Дороги тут такие, как их создала матушка-природа много тысяч лет тому назад. А дожди идут каждый день.

Нина милая, меня беспокоит, что от тебя нет письма. Сегодня ровно месяц, что я получил последнее известие от тебя. Я боюсь, что ты свалилась и лежишь в больнице. А может быть, твои письма залежались где-нибудь на почте в связи с этой проклятой распутицей.

Неделя у меня прошла относительно спокойно. Работаю над Байроном. Если ты не заболела, то я просил бы тебя выслать мне как-нибудь с газетами штук 5 маленьких общих тетрадей в 50 листов в линию "под карандаш", - помнишь, как ты мне прислала в прошлом году. Если маленьких тетрадей нет, тогда пришли 2-3 штуки больших общих в 100 листов. Работа поглощает страшно [2] много бумаги - ведь нужно сделать массу выписок, черновых записей и т.п. А тетради у меня на исходе.

Напиши мне о своих планах на лето.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

27 апреля 1950

53. Н.Ф. Депутатовой⁵³

8 мая 1950

Ниночка, родная,

Пишу тебе только несколько строк.

Уже десять суток мне очень, очень плохо. Даже хуже, чем было в январе.

Маленькая искра надежды, которая у меня появилась в апреле во время некоторого улучшения, исчезла навсегда. Она оказалась блуждающим огоньком, который только обманывает несчастного путника. Все мои планы о Байроне и о поездке в город рушились. Температура от 39 - 41°. Весь день 1-го мая я лежал в бреду с 141,4.

Твои письма от 13 и 16/IV, а также посылку я получил 29/IV. Все в целости, ничего не испортилось. Штрафа почта ввиду распутицы не взяла. Очень тебе благодарен за твои сердечные заботы! Беда только, что аппетита нет ни к чему на йоту. Вчера пришло извещение на посылку от Нины Ильинишны. Она шла от 19/IV до сих пор из-за распутицы. Мне только очень неловко, что Нина Ильинична истратила столько денег, когда ей и так трудно содержать такую большую семью на свою зарплату.

Твой план летнего отдыха в Киевской области очень одобряю. Запасайся только деньгами. Мне до самой осени больше ничего не нужно посылать. Только "Литер. газету" - если тебе не трудно, - высылай мне каждый [2] месяц после прочтения.

Передай сердечную благодарность и привет Нине Ильин. Когда получу посылку, напишу ей.

Тебя целую крепко, крепко

Франц.

54. Н.Ф. Депутатовой⁵⁴

15 мая 1950

Милая Нина,

Все лежу в постели, пишу на тумбочке.

Последняя неделя была самая мучительная из всех за время этой болезни. У меня все время такие страшные боли в груди, что каждый вдох и каждое выдыхание сопряжены с невыносимыми физическими болями. Лежать нельзя ни на левом, ни на правом боку, ни на спине. Просто не знаешь, куда деваться. Все предыдущие страдания от этой проклятой чахотки теперь мне кажутся детскими по сравнению со страданиями последних двух недель.

Сегодня пришло извещение из Пушкино на 100 рублей. У них весь этот месяц, наверно, не было денег, поэтому они меня раньше и не известили. Спасибо тебе, родная! Еще раз повторяю, что теперь мне ничего не нужно до твоего приезда из отпуска. Сегодня же я получил и посылку Нины Ильиничны и ее письмо от 1 мая. Письмо очень милое и остроумное. Я ей сегодня же и напишу. Какая все-таки жалость, что такая умная и хорошая женщина, как Нина Ильинична, вынуждена сидеть на такой неблагодарной подсобной работе, когда она гораздо умнее и талантливее многих "умных" женщин [2] с профессорскими званиями и докторскими степенями!

Последнее письмо от тебя было от 16/IV. Ты сейчас, конечно, очень занята работой. Часто тебе не нужно писать, но в среднем пиши несколько строк раз в две недели, а то я всегда начинаю беспокоиться, что с тобой что-нибудь случилось. Ведь здоровье-то у тебя тоже не важное.

Я еще раз подумал о твоем плане летнего отдыха: очень и очень его одобряю. Я год жил на Украине, и меня до сих пор тянет туда. Жители Украины, Волги, Кубани вообще не знают, до чего они счастливы, что они живут там, а не в Сибири. Здесь и весны-то нет, а какая-то грязная, дождливая и холодная собачья погода у них называется "весной". Я уверен, что Украина тебе очень понравится своим климатом, фруктами и всем прочим.

Я уже устал. После обеда напишу краткое письмо Нине Ильиничне.

Целую тебя крепко, крепко родненькую

Франц.

55. Н.Ф. Депутатовой⁵⁵

22 мая 1950

Милая Нина,

Получил твое письмо от 7/V. Мне кажется, что ты сама не замечаешь, до чего ты устала и ослабла. По всему тону письма чувствуется, что ты еле держишься на ногах. Скорее бы наступили каникулы, чтобы ты могла уехать отдохнуть.

Мое положение очень нехорошее. Вот уже месяц, что крепко лежу, а дыхание становится все тяжелее. О поездке в город и думать нечего. Очень возможно, что меня отправят в июне в больницу, чтобы избавиться от меня, как от тяжелого и безнадежного больного. Но и в этом случае звонить не смогу, т.к. ходить уже не в состоянии. Так что, милая, ты езжай на дачу к Милице Алекс, и не жди звонка. Хотел я было услышать хоть твой голос, но и этому не суждено осуществиться.

Очень был тронут веточкой черемухи, присланной тобой в последнем письме: она напомнила мне опять молодость, Волгу и Москву. Я уже в апреле очень был удивлен, до чего я чувствителен [2] в этом году к пробуждению природы. Это, милая, наверно потому, что это моя последняя весна. Я помню все детали своей жизни, начиная с двухлетнего возраста. И не помню, чтобы я после первых лет жизни так живо чувствовал в природе жизнь и смерть, как в настоящую весну.

Сейчас очень скучно лежать один круглые сутки в постели, когда на улице тепло и солнце. Все наши старики утром уходят в лес, на луг, в сад и т.д. и только в 10 час. вечера возвращаются в комнату спать. А я вынужден весь день лежать один и мучиться с дыханием и болями. А самое противное - это кашель и мокрота, в которой уходят последние остатки легких.

Единственное мое развлечение - это из постели через окошко наблюдать за жизнью в скворечниках, смотреть на кур и гусей, на березовую рощу, которая сейчас нарядная - зеленая и в цвету.

Деньги, которые ты выслала 16/IV, пришли. Спасибо!

А ты, милая, скорее кончай работу и отдохни, а то я боюсь, что гипертония твоя натворит что-нибудь нехорошее. Целую тебя, родную, крепко

Твой Франц.

56. Н.Ф. Депутатовой⁵⁶

29 мая 1950

Нина милая, родненькая,

Получил я твое письмо от 14/15 мая, а также бандероль с газетами и тетрадями. Сердечную тебе благодарность! Только бандероль уж очень дорого обходится: целых 11 рублей! Больше стоимости газет и бумаги. Может быть, не заклеивать, а послать открытой, тогда она не такая дорогая?

Милая, чувствую себя по-прежнему очень плохо. Температура снизилась, появился небольшой аппетит. Ем сухарики и запиваю вином. Но боли в груди невыносимые; а главное, непрерывное кровохарканье; а вчера открылось такое кровотечение, что в течение 15 минут вышел почти стакан крови. Все это очень неприятно действует на нервы и ослабляет и без того совершенно обессиленный организм. К тому же несколько дней тому назад, на почве гипертонии и склероза, у меня лопнул сосуд на левой ноге, и теперь там образовались большие пятна подкожных кровоотеков. Все тело от долголетних мучений превратилось в какую-то развалину.

Ниночка любимая! Не надо себя упрекать, что не можешь приехать ко мне. Ведь такая поездка очень сложная для тебя и совершенно сломила бы твое слабенькое здоровье, ослабила бы тебя так, что не смогла бы работать в будущем учебном году. Я и в могиле не простил бы себе, если дал бы сейчас согла-[2]сие на твой приезд. Если бы я находился в самом городе, дело было бы гораздо проще. Но по-видимому меня не скоро повезут туда, потому что при кровотечениях возить больного нельзя, т.к. необходим абсолютный покой. На самое большое, на что я способен, это прислоняться с подушкой к кровати и писать эти строки на тумбочке.

Ниночка, ты не представляешь себе, как я благодарен, что мы можем переписываться: ведь единственная мысль, все мои думы обращены только к тебе одной. Ты единственное существо, которое своей любовью и трогательными заботами окрашивает бледные сумерки моей жизни. Мыслим ли образ Данте без его любви к Беатриче? Моя любовь к тебе не имеет чувственных желаний; но она целиком и полностью наполняет все мое существо, дает мне силу без ропота переносить все эти страшные мучения и тяжелое чувство полного одиночества, ибо я знаю, что мысленно ты рядом со мною, что часто думаешь обо мне...

Пиши мне, миленькая, до какого числа июля ты будешь в Москве, чтоб я мог сообразить относительно писем. Если знаешь уже свой киевский адрес, пришли его, чтобы не было перерыва в нашей переписке. Не представляю себе, как ты доведешь свои занятия до конца! Ведь из каждой строки твоих писем я чувствую твою ужасную усталость. В июне почаще отдыхай на даче у Милицы Алекс, (передай ей привет от меня).

Бедная Оля ваша в личной жизни тоже Pechvogel. Она слишком хороша, чтоб ее чувствительную душу могли бы понять и ценить. Таким людям "не везет" в жизни.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

57. Н.Ф. Депутатовой⁵⁷

5 июня 1950

Нина милая, родная,

Пишу тебе все из моей "матрацной могилы". Наш столяр сделал мне доску, я ее кладу на тумбочку, и так мне несколько удобнее писать (крышка тумбочки слишком маленькая). Перевели нас всех в другой барак. Причем одновременно в бараке идет большой ремонт: замена пола, перекладка печей и т.д. Вечно стук, шум, грязь, пыль. Кто может ходить, уходит в лес гулять. Мы, лежащие, лежим. Окно палаты выходит в лес. Тут

прибито 20 скворечников. Везде уже птенцы. Я через окно наблюдаю, как родители заботятся и кормят молодых. Я всегда думал, что скворцы очень благовоспитанные и скромные создания, но оказывается нет. На днях я наблюдал, как два скворца не поделили какую-то добычу. Оба дрались долго как настоящие хулиганы, перья так и летали. Вдруг один одолел другого; он стал ногами на поваленного и долбил его клювом беспощадно. Видя, что побежденный на краю гибели, победитель начал его катать по земле и тащил его в находящую недалеко лужу воды, чтобы его утопить. Наши старики отобрали у него полуживого скворца, положили его на солнышко, и через некоторое время он пришел в себя. Смотри, как жестокость! Я это впервые увидел у птиц. [2]

Температура у меня в эти дни невысокая, есть небольшой аппетит. А в общем я живу почти исключительно молоком, кровохарканье не прекращается; часто кровотечения. В больницу не хочу, потому что там нет молока, а я без него не могу. Ведь безразлично, помочь мне теперь уже никто не может. Здесь хоть свежий воздух и молоко. А в городе - пыльный воздух больницы, ежедневные смерти - даже не могу думать о больнице.

Бедняжка, как ты доводишь учебный год до конца? Езжай почаще на дачу к Миле. Когда у тебя ремонт? Еще до отъезда на Украину, или после возвращения? Сколько все-таки у тебя хлопот! Я всегда удивляюсь твоей исключительной выносливости, и тайно восхищаюсь твоей храбростью и работоспособностью. Милая, ты просто для меня идеал.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

58. Н.Ф. Депутатовой⁵⁸

12 июня 1950 Нина милая, родненькая,

Получил я твое письмо от 28/V. Надеюсь, милая, что печень не свалила тебя с ног. Скорее бы кончились все эти экзамены!

Пишу тебе сегодня только несколько строк. Положение мое тяжелое. За прошедшую неделю у меня было три сильных кровотечения. За ночь уходит от 300 - 400 гр. крови. Совсем обессилился. Хотят меня во что бы то ни стало отправить в город в больницу. Но мне не хочется. Уж очень там противно, одна среда морально убивает. Кроме того, боюсь поездки, т.к. малейшее движение усиливает кровотечение. И что они в городе в сущности могут сделать, чем помочь? Продлить жизнь уколами на месяц? Не стоит и труда и возни. Но самое главное, что я здесь ежедневно могу покупать литр молока, а в городе нет. А все остальное я кушать не могу.

Случайно прочел в журнале, что в прошлом году [2] вышел сборник "Немецкая поэзия революции 1848 г." Боже мой, до чего нахально они обворовывают мои труды, не упоминая моего имени. Бог с ними, перед смертью уже не стоит поднять скандал. Я вообще поражен, до чего бесстыдно все эти 12 лет списывают из моих книг все эти предисловия к изданиям западных классиков, статьи в историях литературы, в лекциях и т.д. Люди потеряли всякую научную совесть. Но, в конце концов, пусть мои мысли и оценки доходят до читательских масс и без моего имени.

Мне достали все номера "Правды" с дискуссией о языкознании. Уже в 30-ые годы мне было совершенно ясно, что Марр большой ученый как кавказовед, но такой же вульгарный социолог в общем языкознании, какими были Переверзев, Фриче, Коган в литературоведении, или Покровский по истории. Мещанинов только слабый ученик Марра, трус, который осторожно всегда обходит принципиальные вопросы, потому что он по философии марксизма и конкретного ее приложения к языкознанию не сильнее его учителя.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Целую тебя крепко, крепко, милая моя девочка

Франц.

P.S. Посылаю тебе локон волос.

59. Н.Ф. Депутатовой⁵⁹

19 июня 50

Нина милая, родная,

Я в таком состоянии, что не знаю, доживу ли до завтра. Кровотечение все расширяется, температура 40-41°. Боли такие, что ни один дикий зверь не выдержит. Как не хочется, но как температура несколько снизится, придется ехать в проклятую больницу. Там хоть могут мне сделать вспрыскивания пантапона и вообще, может быть, несколько смягчат мои невыносимые страдания.

Письмо твое от 5/VI получил. Прости меня, милая, я настолько слаб, что с трудом написал эти строки. Что бы ни случилось, помни, родная, изречение, которое, может быть, тебе с детства знакомо:

Selig sind die Toten, die in dem Herrn sterben.

А все остальное преходяще, и неважно, прекратится ли наше существование на год раньше или позже. Когда перееду в больницу, напишу тебе.

Целую тебя крепко, крепко, миленькая Нина, единственная, которая осталась мне верна

Франц.

60. Н.Ф. Депутатовой⁶⁰

25 июня 1950

Нина милая, родненькая,

Все же решил не ехать в больницу. При такой допотопной дороге и на такой повозке я живым не доеду, ибо малейшее передвижение тела усиливает кровотечение. Буду лежать спокойно в постели - пусть будет, что будет. Температура несколько снизилась, кровотечение превратилось в кровохарканье.

Получил я вчера письмо от Нины Ильиничны. Она очень хорошая женщина, но жизнь ее, по-видимому, тоже не легкая. Когда будет какой-нибудь день, когда смогу писать, отвечу ей.

Ты, бедняжка, закружилась, наверно, больше всех. Теперь экзамены в основном уже прошли. Хорошо было бы несколько отдохнуть на даче у Милицы Алекс.

Поездка на Украину у тебя окончательно решена? Я думаю, что ты числа 10 июля уедешь, так, кажется, ты мне писала. Сообщи мне свой новый адрес, если он тебе заранее известен.

Нина, родненькая, все эти тяжелые дни я ис-[2]ключительно думаю только о тебе. Все, которые мне в жизни были когда-то дороги, отодвинулись куда-то далеко в прошлое, и осталась только ты, единственная. До чего несчастна моя жизнь, как бедно в смысле радости она прошла! Если бы в моем воспоминании был бы хоть месяц счастливой жизни с тобой - я был бы богач! Вот что значит действительная любовь!

Да, милая, на мою долю выпали одни страдания. По-видимому, отчасти мой характер виноват - непреклонный, мудрый, принципиальный. А таким людям достаются одни страдания. Это еще Байрон знал, когда он писал:

Волшебство исчезло; улетели грезы.

Жизнь - лишь трепет страсти, приступ лихорадки;

Кто живет как мудрый, тот живет страдая,

Так, как умирали на кострах святые.

Я никогда не мог согласиться с пониманием жизни, как трепет страсти или приступ лихорадки - и отсюда мне досталась жизнь страданий...

Целую тебя крепко, крепко, милая Ниночка

Франц.

61. Н.Ф. Депутатовой⁶¹

3 июля 1950

Милая, родная Нина,

Великую радость доставила мне твоя искренняя и прочувственная телеграмма от 26/VI. Не могу выразить моей благодарности за твою искреннюю любовь и сострадание к моей несчастной судьбе.

Состояние мое по-прежнему плохое; кровохарканье не прекращается, слабость ужасная. Нудно и тяжело лежать месяцами без движения в постели. Но ничего не поделаешь, приходится терпеть. Трудно сказать, сколько все это продлится, потому что организм богатырский и трудно поддается, пока не уничтожатся последние остатки легких, и нечем будет дышать.

Пишу тебе сегодня только эти несколько строк, потому что почти уверен, что письмо уже не застанет тебя в Москве, а украинского адреса пока еще нет.

Целую тебя крепко, крепко, милую Ниночку, и огромное спасибо тебе за все заботы и сочувствие

Твой Франц.

62. Н.Ф. Депутатовой⁶²

12 июля 1950

Милая, родная Нина,

Сегодня только получил твое письмо от 28/VI. Долго от тебя не было письма, и я уже нервничал, не заболела ли ты? Очень рад, что ты закончила ремонт квартиры, и теперь можешь спокойно отдохнуть. Представляю себе, сколько у тебя перед отъездом в отпуск было хлопот и забот! Спасибо тебе за прочувственную телеграмму от 26/VI! Я еще больше тебя жалею о том, милая Нина, что мы с тобой раньше при встречах так мало говорили о серьезных вещах. Ведь в жизни так мало людей, с которыми можно говорить от всей души! Мне бы так хотелось с тобой без устали говорить целый месяц, и то мы, наверно, еще не наговорились бы! Может, ты помнишь некоторые новеллы Мопассана об одиночестве? Я всю жизнь был таким несчастным одиноким, и даже три года семейной жизни не могли мне помочь в этом отношении. Я думаю, что я вполне мог бы быть душа в душу с моей дочкой или с тобой. Но так и придется умереть в одиночестве.

Положение мое все такое же тяжелое, да оно уже и не может улучшаться. Но температуры меньше. Я приспособился в постели иногда, когда меньше боли, работать: кладу подушки

к головной стенке кровати, полусидя кладу [2] фанерку на колени и пишу. Так я пишу тебе это письмо, так порою вытаскиваю тетради о Байроне и работаю немного. Не могу сидеть или лежать без работы. Аппетит у меня неважный; но ежедневно беру литр молока, на котором, собственно говоря, и живу все лето. Кроме того, сейчас у нас в лесу много грибов и ягод; ежедневно покупаю у деревенских детей стакан земляники за рубль (дети приносят ягоды к нам). Лето у нас очень дождливое, без дождя не проходит ни один день. Зато хлеба очень хорошие, а также овощи и ягоды; а от грибов и спасения нет.

Надеюсь, милая Ниночка, что ты благополучно прибыла на место отдыха. Не думай ни о чем и отдыхай как следует до осени! Мне только жаль Вашей бедной Оли, которая вынуждена сидеть все лето в Москве. Напиши мне подробно, как ты там устроилась, удобно ли, какая погода, как проводишь время. Поправляйся, родная, как следует, и думай о том, что предстоит опять целый год работы. Пришли мне подробный адрес - этот что-то не внушает мне доверия. Передай сердечный привет Милице Александр.!

Целую тебя крепко, крепко, родную Ниночку

Твой Франц.

63. Н.Ф. Депутатовой⁶³

17 июля 1950

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо от 3/VII. Значит, с 9/VII ты уже должна быть в доме отдыха. Как я рад за тебя, что ты опять немного рассеиваешься, видишь новые города, новых людей, новые места! Тут у нас есть одна старушка из Коростышева - она не может нахвалиться, до того, она говорит, местность и природа там красивые. Надеюсь, что это так, и ты хорошо отдохнешь и успокоишь свои нервы. Ведь ваша Ляля не одна осталась в Москве; ведь Оля тоже там, и если Боже упаси с

ней что-нибудь неладно, так Оля о ней заботится. Тебе надо обо всем на свете забыть, иначе ты не отдохнешь, как следует.

Я сижу в постели и смотрю через окошко в лес и на двор. Сейчас и тут погода летняя, жаркая, с частыми грозами. Мои друзья - две наседки с цыплятами, 17 штук гусей (причем маленькие за 2 месяца ростом догнали старых), два петуха, которые постоянно дерутся, два десятка кур, мохнатый пес, 10 телят и 11 свиней - весь этот Ноев Ковчег постоянно пасется в переднем лесу, и я наблюдаю за ним через окно. В доме у нас 3 котенка, которые очень смешные и часто приходят ко мне в постель и просят немного молочка. Ты видишь, насколько я измельчался и довольствуюсь малым и незначительным.

Боли у меня в груди не перестают; они особенно усиливаются, когда сырая погода... Ведь у меня оба легкие в сплошных ранах (кавернах). Ты говоришь, что Нина Алексеева и Мария Георгиевна болели без болей. Я обеих очень хорошо помню; как они болели и умерли, так [2] болеют и умирают 90% всех чахоточных. Это - обычная форма чахотки. Но ведь существует семь разновидностей туберкулеза легких. А мне, конечно, обязательно досталась та разновидность, при которой больше всех мучений и болей. Ничего не поделаешь, милая Нина, это от нас не зависит. Кроме того, многое еще зависит от того, что мой крестьянский здоровый организм мало поддается разрушению и сопротивляется. Ведь если бы не эти долголетние мучения, мой организм был рассчитан на 100 лет. Ведь я ни разу в жизни не был пьян, ни до, ни после 3-х лет семейной жизни не знал ни одной женщины. Поэтому организм отчаянно сопротивляется разрушению и, наверно, не поддастся до тех пор, пока не будет разрушен последний кусок легочной ткани. Отсюда и все эти мучения - другой организм давным давно не выдержал бы.

Извещение на деньги еще не пришло; Пушкинская почта, наверно, хитрит опять. В последние дни понемногу работал на своей фанерке над Байроном. Я очень увлекаюсь этой работой, и книга уже давно у меня готова в голове, но не могу ее

зафиксировать - редко, когда я могу писать. Не знаю, что бы я делал, если у меня не было бы этой работы!

Пиши мне, милая, сколько времени ты пробудешь в Коростышеве - на месяц или полтора? Пиши мне почаще - конечно, когда есть настроение. Бандероль с литгазетами получил. Большое тебе спасибо!

Передай привет Милице Александровне!

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

64 Н.Ф. Депутатовой⁶⁴

23 июля 1950

Милая, родная Нина,

Получил твое первое письмо из Коростышева от 9/VII. Одновременно пришло извещение на 100 рублей. Спасибо тебе, милая! Это уже третье письмо, которое я тебе адресую в Коростышев; но на первых двух адрес был не точный, и поэтому не знаю, дошли ли они?

Рад за тебя, что ты благополучно доехала и теперь спокойно отдыхаешь. Неприятно, конечно, что там засуха; от нее природа приобретает измученный, печальный вид. Надеюсь, что это не отразится на твоем настроении и поправке. Если живешь вместе с Милицей Алекс, и ее сыном, то и соседи у тебя хорошие; питание, надеюсь, тоже хорошее.

Как тебе могло притти в голову, что я могу рассматривать твой отъезд как своего рода бегство? Милая, я только и ломаю себе голову, как бы лучше тебе провести отпуск, лучше поправиться и отдохнуть к предстоящему учебному году. Если ты еще ляжешь, что же тогда будет с Лялей, со мною?

Второй день у меня опять повысилась температура, усилился кашель, а также боли в груди. Это состояние [2] особенно пагубно влияет на настроение. Погода здесь также очень капризная, и каждое похолодание сразу же отзывается очень вредно на моей чахотке. Ух, какая противная болезнь!

Как ты проводишь время? В речке можно купаться? Есть у Вас там библиотека? А как врач? Не такой дурак, как в прошлом году? Как отдыхающие? Прогулки в лесу хорошие? Но жаль, что ягод мало. Тут у нас возами собирают ежедневно грибы и ягоды, из Омска приезжают десятки машин каждый день и набирают их полные; старики не помнят, чтобы было так много ягод и грибов, как в этом году. Да вот видишь, - их много, а я ходить не могу, вынужден лежать в постели. Всегда так: когда ложка есть, каши нет; когда каша есть, ложки нет. Урожай тут очень хороший.

Милая, напиши, когда уедешь в Москву, чтоб я знал, куда писать.

Передай сердечный привет Милице Александровне!

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

65. Н.Ф. Депутатовой⁶⁵

Милая, родная Нина,

Последние 10 дней я так болел, переносил такие неописуемые боли, что и Данте был бы не в состоянии их описать. Не стоит тебя расстроить; сегодня состояние чуть лучше, но вообще с каждым приступом становится все страшнее. Милая, я получил твое письмо от 16/VII. Я написал тебе три письма в Коростышев; но, по-видимому, это такое пошехонское захолустье, куда письма приходят лишь через год. К сожалению, я не знаю, и ты об этом не пишешь, когда ты отца уедешь: по-видимому, путевка была на месяц, и ты 9/VIII едешь в Москву? На всякий случай, я решил, что письмо уже не застанет тебя в Коростышеве, и поэтому адресую его в Москву.

Ты, милая Нина, спрашиваешь меня о продуктах. Если ты до 1 сентября, пока ты в отпуску, сможешь мне составить небольшую посылку, я был бы тебе благодарен. Прислать мне надо: 1) 3 кгр. сахару; 2) полкило меда (баночка, как прошлый раз); 3) кусочек туалетного мыла. И больше ничего. Икры

особенно не высылай: [2] она всегда высыхает в дороге и портится. Конфет тоже не нужно, потому что я их никогда не кушал и не кушаю.

Деньги 100 р. я давно получил. По-прежнему покупаю себе литр молока и стакан ягод - это и есть мое питание. Печенье - вообще все мучное - тоже не могу кушать. Может быть баночку рыбных консервов? Сыр тоже не могу кушать - зубов нет. Но в 30-ые годы был финский сыр (помнишь: круглые коробки, по 5 штук треугольничков мягкого сыра) - если случайно есть в Москве, вложи немного.

Боюсь, родная, что ты неважно отдохнула. Если там вся природа высохла, то это подействовало нехорошо на твое настроение. Ты бы устроилась еще до 1 сент. на даче у Милицы Алекс.

Прости, милая, я еще очень слаб и устал.

Целую тебя крепко! Думаю каждый час о тебе!

Твой Франц.

2 августа 1950

66. Н.Ф. Депутатовой⁶⁶

7 августа 1950

Нина милая, родная,

Получил твое письмо от 21/VII. Я все в затруднении, куда тебе писать? Ведь я же не знаю, когда ты поедешь обратно в Москву, была ли у тебя путевка на месяц или больше? Чтобы не ошибиться, придется послать письма по московскому адресу.

Милая, последние 10 дней - настоящий ад. Сейчас температура спала, стало немного легче, хотя страшный кашель, пот и затруднения с дыханием мучат меня по-прежнему. Но хоть температуры меньше - и то спасибо.

Ты спрашиваешь, кто за мною ухаживает. Питание приносят нам в палату, в остальном я еще сам обслуживаюсь. Не дай Бог дойти до такого состояния, что нуждаешься в чужой помощи! Нас всего трое в палате (без форточки, даже летом):

один 80-летний слепой старик, за ним ухаживает его старушка жена; второй парализованный - жалкое состояние, он уже не может подниматься в постели (прогрессирующий паралич). Когда я тебе писал, что совсем не встаю с постели, то это, понятно, относится только к приступам с высокой температурой. В остальные дни мне ходить тоже нельзя (чтобы не обострять кровотечения из легких), но все же в уборную я, конечно, хожу. С врачебной помощью и уходом здесь плохо. Врача у нас нет, а медсестра почти все время занята своими ухажорами и мало заботится о больных. Ничего не сделаешь: тайга. [2]

Земляника приходит к концу. Лесной малины тут нет. Есть кислая ягода - костяника - ее не могу кушать. Зато теперь подрастут огурцы и другие овощи. Яблок, груш, вишни - вообще никаких фруктов здесь нет. Сибирь. Зато я буду покупать морковь, которую очень люблю. Помидоры здесь не созревают. Лето в этом году очень дождливое - сена и хлеба выросло так много, что трудно будет убрать. То же самое с овощами, особенно картофель.

Ниночка родная, я очень рад за тебя, что тебе нравится в Коростышеве, что хорошо отдыхаешь. Это известие меня успокаивает больше всего; я боялся, что у тебя нервы так расшатаны, что не можешь успокоиться. Очень хорошо, что Ми-лица Алекс, с тобою. Надеюсь, что вернешься в Москву отдохнувшей и успокоенной. Не знаешь, как и где Нина Ильин. проводит свой отпуск? Что-то давно от нее нет никаких известий - может быть, она, бедняжка, все еще в Москве?

Ты спрашиваешь относительно денег: их хватит у меня до середины сентября.

Нина родненькая, как только приедешь в Москву, напиши мне. Вся моя жизнь состоит в ожидании писем и известий от тебя. Скучно, милая, так жить, как я живу, и если бы не было тебя, я даже не могу себе представить жизнь без тебя. Целую тебя крепко, крепко Франц.

67. Н.Ф. Депутатовой⁶⁷

14 августа 1950

Нина милая, родная,

Получил я твое письмо от 28/VII. Надеюсь, что это мое письмо застанет тебя уже в Москве.

Положение мое плохое. Бесконечные боли в груди; вся грудная клетка - сплошной гнойник, и ежеминутно приходится отхаркиваться, до того много мокроты. Особенно же тяжелые мучения вызывает кашель, всю ночь; нельзя ни спать, ни отдохнуть. Пот не дает мне покоя ни одного часа, и малейший сквозняк вызывает осложнения и усиливает кашель. Вся обстановка здесь благоприятствует этим осложнениям; месяцами не могу себе достать лекарств для облегчения болей, потому что наша медсестра интересуется только здоровыми мужчинами, но не больными. Я подал заявление, чтобы меня перевели в туберкулезную больницу; надеюсь, что меня там оставят хоть недели две. Не дай Бог, Ниночка, остаться на свете одним, больным, беспомощным. Каждая собака на тебя лает, обругает, а то и ударит. Только очень трудно с транспортом, так что еще не могу сказать, когда меня повезут в город, да повезут ли вообще. Так что ты пиши по-старому адресу, ибо даже если меня увезут, то я оставлю тут доверенности, и за меня все получат.

Нудная и неприглядная у меня сложилась жизнь с этой последней болезнью. Было бы гораздо лучше, если бы я умер от кровоизлияния в мозг. Я очень и очень терпелив, но эти боли своим упорством так изнуряют меня, до такой степени разрушают центральную нервную систему, что я иногда даже сомневаюсь, нормальный я еще человек? Кровохарканье, пот, кашель, высокая температура, вечные грудные боли - все это можно с трудом переносить месяц, полгода, но ведь не годами... Если организм еще борется со слабостью, то нервы не в состоянии переносить все это до бесконечности. [2]

Ты меня уж прости, Ниночка родная, что я тебе опять нажаловался. Но ведь кому же мне говорить об этом? Серым волкам? - они меня не поймут. Недаром я живу в тайге. Рань-

ше я еще мог иногда писать, работать; в последние недели я и этого делать не могу, - одолели меня боли.

Ниночка, если ты еще не послала посылочки, подожди немного, пока у меня выяснится вопрос с больницей. Конечно, если она уже послана, тоже не беда, так как ее получат по доверенности.

Надеюсь, милая, что ты поправилась немного в Коростышеве, и вернулась в Москву отдохнувшей. И опять у тебя пойдут дни по-прежнему - работа и работа. Нагрузка у тебя в будущем учебном году такая же, как в прошлом? Между нами говоря, для тебя было бы интересней и выгодней побольше времени уделить работе над созданием учебника или словарей, чем педагогич. работе. Можно совмещать и ту и другую работу, но совсем бросить исследов.-литературную работу я бы тебе не советовал. Вечные уроки и уроки - слишком утомительно; работа же над учебником, словарем или над статьей для журнала - дает разнообразие, своего рода отдых и увеличивает заработок. Напрасно ты не пишешь статей для специальных журналов по иностр. языкам. Ты могла бы писать и по грамматике, по синтаксису и по методике - у тебя уже большой опыт по этим вопросам. Теперь, после устранения "нового учения" Марра - гораздо легче и интереснее писать по этим вопросам.

Милая, будь осторожна с простудой в связи с наступлением осени! Одевайся всегда хорошо. Не ложись вечером слишком поздно - сон важнее всего.

От Нины Ильин, получил открытку от 30/VII. Она собиралась в подмосковный дом отдыха. Сегодня ей пишу письмо. Сердечный привет Мил. Алекс, и Оле!

Крепко, крепко тебя целую Франц.

68. Н.Ф. Депутатовой⁶⁸

22 августа 1950

Милая, родная Нина,

Письмо твое от 4/VIII получил. Очень рад, что твой отдых прошел благополучно, и ты хоть немного отдохнула, рассея-

лась и поправилась. Надеюсь, что обратная дорога в Москву также прошла хорошо.

Последняя неделя у меня прошла относительно спокойно. Температура небольшая; хотя боли не унимаются, но когда нет высокой температуры, их легче переносить. Я всю неделю работал над Байроном, который теперь уже значительно продвинулся вперед.

В последнем письме я тебе писал относительно моей отправки в больницу на 2 недели. Но сейчас такая горячая пора с уборкой, что весь транспорт занят; даже неизвестно, когда меня смогут отвезти в больницу. Боюсь только, что скоро опять повысится температура, во время которой я не могу ехать.

Сейчас у нас стоит хорошая летняя погода, хотя часто бывают дожди. Когда у меня нет высокой температуры и на дворе хорошая теплая солнечная погода, я иногда по 2-3 часа днем сижу на дворе под березками. Воздух очень чистый и хороший. Но когда пасмурно, или когда дует ветерок, или утром и вечером, когда воздух сырой, я не могу выходить, а то сразу же осложняется процесс в легких и повышается температура. Я сейчас пользуюсь каждой минутой, когда хороший день, чтобы подышать свежим воздухом; скоро наступит опять время, когда уже нельзя и носа высовывать из комнаты. [2]

Нина милая, у тебя, наверно, сегодня или завтра начнутся занятия в институте. Я переживаю вместе с тобой все радостные волнения, которые всегда связаны с началом учебного года! Пиши мне, какая у тебя в этом году нагрузка. Боюсь, что она опять такая напряженная, что через месяц и следа не будет от твоей поправки. Ты только ради Бога отнесись строже к своему здоровью, и если тебе плохо, не ходи на работу, а всегда бери бюллетень. Имей в виду, что когда свалишься, ты больше никому не нужна! Кстати, если мне память не изменяет, у тебя в прошлом году исполнилось 25 лет научно-педагогической работы, и в случае какой-нибудь катастрофы с твоим здоровьем ты могла бы перейти на пенсию. Но лучше всего не допускать дела до этого. Не нравится мне, что даже во время отпуска у тебя печень опухла. По-видимому, твой про-

шлогодний врач мало тебе помог. Не знаю, жив ли еще профессор Лурия, крупный специалист по печени (я в 30-ые годы у него лечился); может быть, ты обратилась бы лучше к нему? Известно ли что-нибудь о Нине Ильиничне? Как поправилась Ваша Ляля? Целую тебя крепко, крепко Твой Франц.

69. Н.Ф. Депутатовой⁶⁹

28 августа 1950 Милая, родная Нина,

С радостью получил твое письмо авиапочтой от 22/VIII; получил его на третий день, 25/VIII. Самое главное, что ты невредимо и относительно отдохнувшей вернулась домой. Я втайне все время тревожился, не случится ли что-нибудь в дороге вроде того, как этот несчастный случай со старушкой. На печальные мысли, милая, наводит только твоя печень. Если она сейчас уже болеет, то что же ожидать к новому году при твоей нечеловеческой педагогической и др. нагрузке? Видишь, родная, я тут немного не согласен с твоими установками относительно работы. Я понимаю, что тебе одной, без протекции и научного руководства невозможно заниматься более выгодной, во всех отношениях литературной работой по составлению учебников, словарей, статей для журналов и т.д. Повторяю, вполне понимаю тебя и согласен с твоими доводами. Но педагогическую работу нужно было, тем не менее, урезать до нормальной нагрузки. Но эти лишние часы тебя больше выматывают, чем они дадут тебе материально. Кроме того, откуда ты знаешь, что у тебя в этом году здоровье лучше, чем в прошлом, и поэтому тебе придется заниматься в кружке по первоисточникам. Насколько я могу судить по твоим письмам, так у 1 тебя здоровье [2] в этом году ничуть не лучше, а скорее хуже, чем в прошлом, и я очень советовал бы тебе, если ты к новому году не хочешь окончательно губить себя, заниматься в кружке с более низкими требованиями. Мало кто там требует дру-

того - нужно думать и о себе и своем здоровье. Уверяю тебя, свалишься, так никто и знать тебя не будет.

У меня прошедшая неделя прошла относительно спокойно, температура не повышалась, а это самое главное. О поездке в больницу пока и речи нет, так как весь транспорт до последнего быка на уборке. Погода сейчас установилась хорошая, жаркая, без дождей. Урожай такой в этом году, что здешние 80-летние старики не помнят такого. Всю неделю усиленно работаю над Байроном, очень увлекаюсь работой, хотя не могу подряд писать больше часа, потом делать перерыв на 2 часа, потом опять час писать и т.д. Обязательно по 2-3 часа в день сижу под березами в роще. Воздух очень хороший. Беда моя вот только в том, что когда у меня нет высокой температуры, то сразу же повышается кровяное давление, так что голова постоянно болит, шум в голове и ушах. Беда с этим большим каталогом болезней - одна отпускает тебя на неделю, другая уже ждет своей очереди. Но гипертония все же легче туберкулеза. [3]

Нина родненькая, милая, я долго думал о мысли, высказанной тобой в последнем письме; на самом деле: какой бес напутал нас с тобой поступить на этот несчастный факультет иноязыков? Ведь мои покойные родители так хотели, чтоб я поступил на медицинский. Если бы я последовал их желаниям, вся моя жизнь сложилась бы по-иному, и куда бы я ни попал, я бы всегда работал по специальности и сохранил бы свое здоровье. Но теперь уже поздно жалеть об этом. Разве можно все предвидеть? Век такой. Ничего не поделаешь.

Милая, если бы ты знала, как мне иногда тяжело в обстановке дома инвалидов. Боюсь, что если не скоро умру, то с ума сойду. Столько сплетен, ссор, что нормальный человек не может себе представить, как это все разрушает последние нервы. Спасаюсь все терпеньем, а там посмотришь и не выдержишь очередной склоки. Беда, когда нет своего угла и своих близких людей, с которыми можно прожить остаток жизни после потери работоспособности.

Нина дорогая, самое главное, береги свое здоровье! Передай привет Нине Ильиничне!

Целую тебя крепко, сто раз

Твой Франц.

70. Н.Ф. Депутатовой⁷⁰

4 сентября 1950

Милая, родная Нина,

Получил вчера извещение почты на сто рублей. Спасибо тебе! Еще раньше поступили "Лит. газеты". С удовольствием прочел их и передал их другим читать. Газеты каждый раз обходят всех читающих в поселке, и приход их всегда вызывает большую радость у всех.

Второй день у меня опять кровохарканье и повышается температура. Думаю, что усиленные страдания продлятся минимум 3-4 недели. Потом, может быть, недели 2-3 наступит облегчение. Таков ход болезни за весь прошедший год.

Последние 2-3 недели очень усиленно работал над Байроном. Работа близится к концу. Думаю, что в октябре смогу тебе выслать рукопись. Если была бы хоть малейшая возможность издания книги, так это украсило бы конец моей многострадальной жизни, и было бы большим делом не только для меня и моего имени как ученого в будущем, но это было бы очень важно и для дочки. Но думаю, что навряд ли мне предстоит еще такая радость. Я в этом отношении пессимист. Во всяком случае, когда вышлю тебе рукопись, я одновременно напишу тебе письмо к моему старому знакомому, Н.К. Гудзию; ты старайся ему лично вручить это письмо, и он скажет тебе, есть ли вообще смысл тратить деньги на покупку бумаги и на переписку рукописи на машинке. Если ровно никаких шансов на издание книги нет (об этом скажет тебе Н.К.), то будешь пока хранить рукопись у себя, а позднее, [2] когда Флора будет самостоятельная, передашь ее ей на память от меня. Если же Н.К. найдет, что есть какие-нибудь шансы на издание, то придется тебе и Нине Ильиничне сперва читать

рукопись и сделать необходимые стилистические поправки (я никогда сам не могу исправлять своих рукописей; как я их по настроению набрасываю, так они всегда и остаются). Мне думается, что ты должна помнить Николая Калинниковича Гудзия: мы с тобой еще в 1924 году во II МГУ сдавали ему зачеты по русск. лит. Потом я с ним и покойным Максимом Владим. очень подружился. Сейчас он занимает важное и влиятельное место в университете, Акад. наук и вообще в литературоведении. Если тебе трудно будет добиться с ним свидания для передачи моего письма, попроси Милицу Алекс., она должна быть с ним ближе знакома с времен Максима Влад.

Погода у нас опять испортилась: все дожди и дожди. О переезде в туберкулезную больницу пока нечего и думать. Да я, откровенно говоря, и не спешу. Пока чувствую себя тут, в лесу, лучше, чем в городе. А главное - молоко. Не представляю себе, как я буду жить без него. А в больницу, наверно, поеду только тогда, когда вся уборка закончится и освободится транспорт. Тогда уже и молока больше не будет, и я смогу с спокойной совестью поехать на некоторое время в больницу.

Что-то Нина Ильинична пропала. Она наверно где-нибудь в санатории проводит отпуск? Передай ей привет, если сможешь по телефону ее достать.

А ты, милая, вся уже по горло в работе? Ляля Ваша вернулась и здоровая? Оля бедная так и не отдохнула?

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

71. Н.Ф. Депутатовой

14 сентября 1950

Милая, родная Нина,

Сообщая тебе только в нескольких строках, что я еще жив. Как я страдаю уже две недели, не могу тебе писать, потому что в человеческой речи для этого нет слов и понятий. Температура все время от 40 - 41,5°.

Беспокоюсь, что так долго нет письма от тебя: последнее было от 22/VIII (авиапочтой). Боюсь, что ты тоже заболела.

Или у тебя с началом занятий столько работы, что сама не знаешь, за что взяться.

Здесь уже полная осень - дожди, заморозки. Для туберкулезника погода отвратительная. Опять поговаривают о том, чтобы отправить меня в больницу. Мне уже все безразлично. И там хорошо, и тут хорошо, а где лучше, неизвестно.

Целую тебя, милую, крепко, крепко

Твой Франц.

72. Н.Ф. Депутатовой⁷²

18 сентября 1950

Милая, родная Нина,

Буря в груди у меня не затихает, но температура несколько снизилась. Послали запрос в туберкулезную больницу, и если прибудет положительный ответ, то меня отвезут на недели три в город. В общем положение скверное, но оно иначе и не может быть.

Одновременно с настоящим письмом посылаю тебе в этом конверте письмо к Николаю Калинниковичу и отдельно казной бандеролью рукопись книги о Байроне в девяти тетрадях (Байрон I-IX). Хотел я еще написать отдельное предисловие от автора, но теперь пришел к выводу, что оно после общего введения к книге - излишнее. Поэтому и высылаю рукопись раньше обещанного срока. Письмо к Н.К. положи в конверт и заклей, но ничего на конверте не пиши. Скажи ему, что я послал это письмо совместно с рукописью. Надеюсь, что тебе удастся без труда поймать его на работе или на квартире (было бы лучше на квартире), вручить ему письмо и получить ответ для себя.

Мне кажется, что если бы удалось напечатать рукопись, то преодолел бы все свои болезни, наперекор всему и всем. Потому что моя "бывшая" драгоценная не может найти себе покоя, пока я не буду в могиле. Представь себе, она все лето рыщет через народный суд I участка Ленинградского района гор. Москвы по всей Омской области, чтобы через все врачебные комиссии, через которые я проходил, узнать "о состоянии здо-

ровья мужа", [2] чтобы таким образом односторонне, без моего согласия, расторгнуть брак со мною через суд на основании хронического неизлечимого туберкулеза. Мне суд даже не считает нужно сообщить о том, что она подала на развод. Я все это знаю только от знакомых врачей.

Да, Нина, этот злобный бес только и существует на свете, чтобы отравить каждую минуту моего и так уже отравленного и невыносимого положения. Надо же мне было жениться (...)! Как ты думаешь, Нина, знает Флора об этом разводе или нет? Если это сделано с ее согласия, то с этого момента у меня нет больше дочери. Я сперва думал написать в суд относительно раздела имущества и о сохранении моей фамилии за дочерью. Но потом я подумал: насилу мил не будешь, даже родной дочери. Ей сейчас идет уже 15-й год, она учится в 8-м классе, и раз она сама идет на такие вещи (а этот дьявол не мог и не может ей иначе объяснить перемену фамилии), то я ничем помочь не могу, и у меня больше нет дочери. Я только прошу тебя никогда им не говорить ни единого слова обо мне, как я живу, или что я закончил книгу о Байроне - Боже упаси сказать им об этом. Посвящение дочери в книге теперь уже отпадает.

Прошу тебя, Нина, написать мне твое мнение о следующем: мне после всего случившегося не хотелось бы, чтобы на [3] моей старой квартире на Ленинградском шоссе оставалось бы что-либо, напоминающее обо мне. Если бы ты не отказалась, то я хотел бы, чтобы мой рукописный архив хранился бы у тебя, а не у них. 9/10 рукописей (напечатанных работ) можно уничтожить, а из ненапечатанных остается совсем мало. Кроме того, надо бы забрать все мои сохранившиеся фотографии. Остается последний большой вопрос - о моей личной библиотеке. Самые необходимые книги и журналы (в которых я сотрудничал) можно было бы пока сохранить (их будет сотня) у тебя, остальную библиотеку продать букинисту (книги около 3-4000). Одним словом, Нина, ты пойми меня, я хотел бы, что бы мое "дома" было бы у тебя, а не у этих (...) на старой квартире. Пиши мне свои соображения по этому вопросу, это дело не срочное. Да я и понимаю, что сейчас у тебя нет времени этим заняться; это можно только во время отпуска.

А сейчас, родная, сделай с Ниной Ильиничной все, что только возможно, для выяснения вопроса относительно рукописи о Байроне.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

73. Н.Ф. Депутатовой⁷³

22 сент. 1950

Милая Нина,

Сегодня ровно месяц, что получил последнее известие от тебя. Уже две недели я нервничаю и волнуюсь, что ты, наверно, серьезно заболела, ибо иначе я не могу себе представить причину твоего полного молчания. А может быть, с тобой случилось большое несчастье, попала под трамвай или т.п. Очень прошу тебя, если ты сама не в состоянии писать, пусть Оля или Ляля напишут несколько строк о твоем состоянии. В крайнем случае, попроси их позвонить Нине Ильиничне, и она мне сообщит.

18/IX отправил тебе рукопись и письмо к Н.К. заказной бандеролью и письмом. Но 18/IX не сумели сдать их на почтамте, и поэтому рукопись и заказное письмо уйдут из Омска только сегодня, совместно с настоящим письмом. 20/IX я послал письмо Нине Ильиничне, чтобы она выяснила, что случилось с тобою.

У меня совершенно нет настроения писать о чем бы то ни было, пока не получу известия о твоем состоянии. В больницу меня не отправят. Температура несколько снизилась.

Крепко целую Франц.

74. Н.Ф. Депутатовой

29 сент. 1950

Милая, родная Нина,

Получил твою телеграмму от 19/IX и извещение на посылку. Сердечно благодарю. Точно камень с плеч свалился. Я в

последние две недели очень нервничал и был почти убежден, что с тобою случилось какое-нибудь большое несчастье.

Рукопись и письма ты теперь наверно уже получила. Если время тебе позволяет, извести меня о получении рукописи, а то с этими бандеролями иногда бывают неожиданности.

Обещали меня отвезти на некоторое время в туберкулезную больницу, но так и не довели дела до конца и не согласовали этого вопроса с больницей. А так, на авось, я не могу поехать. Придется мне действовать на свой страх и риск и самому списаться с больницей. Если главный врач прошлогодний, то он мне ответит.

С наступлением гадкой осенней погоды боли у меня в груди усиливаются. К тому же нас часто переводят из палаты в палату. Сейчас меня поместили с очень тяжелыми нервными больными, и это [2] все весьма пагубно отзывается на мне.

По-прежнему живу исключительно молоком, которое мне тут одна хозяйка доставляет каждое утро в палату. Хлеб, мясо, суп, картофель я месяцами не могу брать в рот. По-видимому, все это связано с моей болезнью.

Сейчас начали применять несколько новых лекарств при лечении туберкулеза (стрептомицин, новый препарат и др.), но мне эти средства недоступны; кроме того, они, как пишут, не помогают (или мало помогают) в лечении моей болезни на последней стадии. Но тем не менее я постараюсь списаться с больницей и поехать на некоторое время, пусть даже зимою.

Ты, бедняжка, наверно вертишься как белка в колесе и не справляешься с неимоверной нагрузкой. Нельзя работать сверх сил. Это можно еще делать в молодости, в полном здоровье, но не в твоем болезненном состоянии.

Как Нина Ильинична? Вернулась она с отпуска?

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

75. Н.Ф. Депутатовой⁷⁵

2 октября 1950

Милая, родная Нина,

Хотя я тебе отправил только 29 сент. письмо, но вчера получил одновременно оба письма (от 19/IX и 24/IX) и посылку, и поэтому пишу тебе сегодня опять. Все вещи в посылке были в полной исправности. Очень тебе благодарен. Сахар мне хватит месяца на три.

Я отлично понимаю, что ты настолько перегружена работой, что, когда приходишь усталой домой, то нет никакого настроения писать письма. Я бы советовал тебе следующее: чтобы больше не было такого длительного перерыва в переписке, пиши хоть раз в две недели маленькое письмецо в несколько строк о том, что у тебя все по-старому. Это для того, чтобы я тут не нервничал излишне и не придумывал всяких ужасных несчастий. Более же подробное письмо откладывай до какого-нибудь перерыва в занятиях, до праздника и т.п. Мне только получать от тебя не реже одного раза в 2 недели хоть какое-нибудь известие, чтобы я был спокоен. Было бы нехорошо с моей стороны, если бы я требовал от тебя писем при такой напряженной работе.

Облегченный период в моей болезни опять заканчивается. В ближайшие дни надо ожидать повышение температуры. Второй день идет кровь в небольшом количестве. Я отправил письмо главн. врачу туберкулезной больницы и жду ответ с дня на день. Так что, возможно, что в следующую неделю отправлюсь в город; думаю, не [2] надолго. Я тебя сразу же об этом извещу.

Ты спрашиваешь относительно пантопона для утоления болей. Врачи мне не советуют принимать пантопон или морфий, потому что организм очень быстро привыкает к ним, и тогда необходимо их чаще и чаще принимать, а это в общем очень вредно. Так что я решил пока что терпеть. Я в прошлом году видел таких наркотиков в больнице - это еще хуже.

Надеюсь, за это время рукопись о Байроне прибыла. Если Н.К. найдет, что имеет смысл переписать ее на машинке, то я

просил бы тебя и Нину Ильиничну прочесть рукопись до переписания на машинке. Вам обеим предоставляю полное право изменить, исправить, дополнить рукопись, как вы находите нужным. "Введение" ко всей книге находится в конце, в IX тетради, и при переписке его нужно перенести в начало. Но думаю, что не придется переписать работу, ибо навряд ли существует надежда на издание.

Ты уж прости меня, родная, что я этим Байроном вклиниваюсь в твой и так уже перегруженный до отказа рабочий день. Но встречу с Н.К. я все же просил бы не откладывать, а организовать ее по возможности в одно из ближайших воскресений.

Так это выходит, что Нина Ильинична только теперь отдыхает в доме отдыха? Я же был убежден, что она уже вернулась оттуда. Насчет писем она - с ленцой. Но это в шутку. Ведь она тоже перегружена работой.

Целую тебя крепко

Твой Франц.

76. Н.Ф. Депутатовой

10 окт. 1950

Милая, родная Нина,

Пишу тебе только несколько строк, потому что мне уже давно плохо. Эта отвратительная переходная погода от осени к сибирской зиме, да плюс еще эти несуразные бытовые (жилищные) условия совсем доконают меня. Тут, кроме обычных приступов болезни, по-видимому, присоединился еще грипп, и от длительной высокой температуры и отсутствия всякого аппетита я страшно ослаб. В больницу меня не принимают; ответили, что это совершенно бесполезно. Жду, что, может быть, с наступлением зимы будет немного лучше. Но опять ведь комната, в которой живу с 2-мя 80-летними стариками, без форточки, так что воздух жуткий.

Так как уже больше месяца не встаю с постели, то было бы хорошо читать "Лит. газету". Если у тебя накопилось, вышли их как-нибудь.

Ты уж прости, милая, настроение очень плохое, а слабость еще хуже. От Нины Ильиничны получил письмо из дома отдыха. Напишу ей несколько строк.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

77. Н.Ф. Депутатовой⁷⁷

16 октября 1950

Нина милая, родная,

Получил я твое письмо от 6/Х и газеты. Благодарю тебя. Могу тебе сегодня написать лишь несколько строк. У меня все время опять такие же ужасные боли в груди, как прошлой зимой. Я буквально - особенно по ночам - не знаю, куда деваться от болей. Это не жизнь, а сплошные страдания.

Я виноват перед тобой, что отослал тебе письмо от 18/IX, написанное в момент сильного раздражения. Конечно, нелепо подозревать меня в том, что я по каким-то причинам стараюсь сохранить "формальную связь" с этой женщиной. Как раз наоборот: мне обидно, что она так долго носила мою фамилию. Но ведь не в этом суть развода. Ведь вопрос в дочери. Эта женщина мне весною 1948 в своем последнем письме писала, что ей нужен развод, чтобы избавить дочь от "нехорошей" фамилии и дать ей хорошую. Вот почему вся эта мышиная 2-х летняя возня вокруг этого развода имеет для меня крайне оскорбительный характер. Моя фамилия оказалась для моей родной дочери позорной, а фамилия какого-то Иванова или Сидорова будет для нее счастьем. Для тебя и Нины Ильиничны это чувство оскорбления простого человеческого достоинства, - не говоря [2] уже о достоинстве отца, - совершенно неизвестно и непонятно, и поэтому нет смысла возвращаться к эму вопросу.

Судя по сообщениям газет, за последние годы открыто ряд новых препаратов для лечения туберкулеза ("препарат А", "Паск" и др.). Конечно, вылечить меня от болезни невозможно, но если бы я мог пройти такой курс лечения в московских

или др. крупных туб. больницах, он дал бы мне огромное облегчение, т.к. эти препараты убивают бациллы Коха и освобождают больного от температуры, пота, кашля. Но Омская туб. больница в этом отношении хуже сельской у вас: ничего нет, и ничего не делается. Бог с ними. Но страдания ужасные. Мне кругом везет: надо же было попасть в эту дыру.

Нина Ильин, наверно теперь вернулась в Москву. Она мне тоже писала, что недовольна с домом отдыха. Она все же молодчина; но работу ее не ценят по настоящему в Институте. Отчасти тут виновата и ее чрезмерная скромность.

Милая, ты, не сомневаюсь, уже давно устала от чрезмерной нагрузки. До облегчения тебе остался один месяц. Если нет времени писать, посылай раз в 2 недели кратенькую телеграмму. Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

78. Н.Ф. Депутатовой⁷⁸

23 октября 1950

Милая, родная Нина,

Получил я твое трогательное письмо от 14/Х, а также деньги, высланные тобою 8/Х. Нет слов, милая, которыми можно было бы выразить благодарность за твою самоотверженную и искреннюю заботу обо мне.

Твое описание посещения Ник. Кал. до того растрогало меня, что я весь день не мог удержаться от слез. У меня нервы страшно развинчены, и это исключительно трогательное и искреннее участие Н.К. в моем несчастье вывело меня совершенно из равновесия. Прошу тебя при встрече с ним передать ему мою благодарность за все в таких теплых выражениях, на которые ты только способна.

Относительно рукописи. Думаю, что лучше всего будет так: Нина Ильин, возьмет на себя редактирование, найдет машинистку, следит за перепиской и сверяет переписанные экземпляры с рукописью. На твою долю падет финансовая сторона: 300 руб. от Н.К. пойдут на оплату труда машинистки. Но

так как этой суммы недостаточно, то тебе придется, если сможешь, прибавить еще рублей 200. Причем за ноябрь и декабрь мне никаких денег присылать не нужно, т.к. в это время не будет молока. С первым снегом здесь молоко кончается, а первые коровы отелятся в середине января. Посылки мне также не надо так скоро высылать: сахар мне хватит до нового года, а к этому времени Нина Ильин, (она сама предложила) сможет мне сделать небольшую посылочку с сахаром. От денежных расходов Нину Ильин. (в отношении переписки рукописи) нужно избавить. Трудно наверно [2] будет достать дешевую бумагу для машинки. Не знаю, продается ли она свободно в магазинах, или ее можно только получить в издательствах и учреждениях. Может быть Нина Ильин, в курсе дела. Перепишите, как Н.К. сказал, рукопись в 3-х экз. Причем мне не нужно выслать экземпляра: два экз. оставляй у себя - если понадобится - для издательства (там требуется обязательно 2 экз.), а один экз. вложи в папку и передай Н.К., чтобы он мог бы передать его для чтения, кому он считает целесообразно. Если сейчас трудно надеяться на скорое издание книги - я это прекрасно понимаю и учитываю все мешающие этому обстоятельства, - то пока, может быть, можно было бы в каком-нибудь журнале опубликовать отдельные главы (например 3 главы о "Дон-Жуане"). Но мне отсюда трудно советовать, я убежден, что Н.К. сам сделает все, что возможно.

Относительно Флорочки ты и Нина Ильин., конечно, правы. В более спокойном состоянии я сам пришел к такому же выводу, что она сама не виновата, что ее исковеркала мать. Не могу думать о дочери, чтобы сразу непроизвольно не навертывались слезы. Уж очень все это коварно и нечеловечно со стороны ее матери.

О себе, милая, могу сообщить только о бесконечных страданиях. Не знаю, виновата ли переходящая погода или само развитие болезни, но я напрасно все жду облегчения, которое не всегда следовало после тяжелых приступов. [3] Снег у нас еще не выпал, но мороз уже доходит до 9-10°. Все время лежу в постели. Сон почти что отсутствует. Приспособился писать на фанерке в постели.

Я все время высчитываю, сколько тебе дней остается до 15 ноября, когда у тебя уменьшится нагрузка. До обеда, когда у меня температура более низкая, я час-два читаю, сидя в постели, и делаю себе заметки. Не могу жить без работы.

Еще раз, Нина родная, благодарю тебя за все твои заботы и любовь к вечному страдальцу.

Передай сердечный привет Нине Ильин.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

79. Н.Ф. Депутатовой⁷⁹

30 октября 1950

Милая, родная Нина,

Получил я твое письмо от 22/Х. То, о чем мне советует Ник. Кал., я думал уже с момента, когда начал писать книгу. Но видишь, я уже до того научен горьким опытом, что не ожидаю положительного результата от этого. Такие вещи имеют успех тогда, когда они поддерживаются ходатайством, формальным или фактическим, какого-нибудь научного учреждения или влиятельного лица. Ни на первое, ни на второго мне, судя по всему, рассчитывать не придется. Конечно, я сделаю, что ты и Н.К. мне советуете; может быть, что-нибудь и выйдет. Я только прошу тебя ничего не говорить Ник. Кал., что я не ожидаю положительного результата от этого; скажи ему, что я очень благодарен за совет и буду писать.

Но практически придется дело устроить таким образом: экземпляра рукописи сюда мне высылать не нужно, потому что мне отсюда отправить пакет почти что невозможно. У нас почты нет, а сам я не могу поехать в Пушкино или Омск. Письма приходится отправлять случайно с людьми, которые едут в город. Один держит письмо 3-4 недели в кармане, другой его сдаст сразу. Вот поэтому и получается, что ты могла получить письмо от 10/Х раньше, чем от 29/IX. А такой пакет я тем паче не могу отправить с чужими людьми. Кроме того, прислать мне рукопись и отсюда ее отправить обратно - задер-

жит все дело на два месяца. Придется сделать так: я на этой неделе напишу краткую автобиографию и письмо и вышлю их тебе. Когда рукопись будет переписана и выверена после машинистки, положи один экземпляр вместе с моим письмом и автобиографией в большой конверт и отправь его по почте прямо в Москве. Как написать адрес (и мой обратный адрес) я тебе напишу. Другого способа я не вижу. Рассчитываю, что приблизительно к концу ноября рукопись книги может быть готова. Конечно, это зависит от того, насколько свободного времени будет у Нины Ильиничны. [2]

Пока все это дело с рукописью не будет закончено, мне не хочется думать ни о чем. Относительно моих книг и т.д. ты права; пусть то, что еще осталось от моей библиотеки, достанется Флорочке. Только возможно, что мне в течение зимы нужны будут несколько книг оттуда, и я не знаю, как их опять выцарапать оттуда.

Нина милая, я совершенно остался без бумаги, а достать тут негде. Даже письмо написать уже не на чем. Если тебе не трудно, пришли мне опять с очередной пачкой газет штук пять маленьких общих тетрадей, как последний раз.

От Нины Ильиничны я получил письмо от 18/Х. Но я буквально за день до его получения отослал ей письмо. Скажи ей сердечное спасибо за ее умное письмо и скажи, что писать буду позднее, когда эта горячка с рукописью пройдет.

Сегодня у нас выпал первый снег. Здоровье мое все время напряженное; нахожусь уже почти два месяца в постели. Температура за последние два дня снизилась почти до нормальной, но боли в груди упорно удерживаются. Надеюсь, что может быть удастся выкроить хотя бы неделю облегчения.

Аппетит у меня плохой. Твоя последняя посылка стоит пока еще почти нетронутая. Думаю, что и к новому году не будет надобности прислать новую посылку.

Установилась прошлогодняя монотонная зимняя картина: за окошком белая березовая роща, окутанная снегом; куры, гуси, телята, овечки и т.д. все спрятались по теплым помещениям. Один мой старый мохнатый пес волкодав угрюмо ходит

вокруг барака и стережет нас от серых волков. У него такая длинная шерсть на голове, что еле заметны его умные глаза. Он по-прежнему дружит со мною и каждый день приветствует меня через окошко. Таковы страдания и радости моей никчемной жизни.

Целую тебя крепко Франц.

80. Н.Ф. Депутатовой⁸⁰

2 ноября 1950

Милая Нина,

Очень спешу с отправкой прилагаемых материалов, а потому буду кратким.

После переписки рукописи книги на машинке необходимо тщательно выверить переписанный текст с рукописью, чтобы не вкрались крупные ошибки, пропуски или искажения. Если у тебя нет времени, может быть Нина Ильин, могла бы это сделать? Затем надо разложить переписанное на 3 экземпляра и дать им сквозную нумерацию (а не нумерацию машинистки) чернилами сверху. Посвящение дочери пока не вкладывайте. Следите, чтобы "Введение" было в начале, сразу после титульного листа, а не в конце, как в тетрадях. Когда все это будет готово, возьми один экземпляр, мою краткую автобиографию и письмо (в последнем поставь дату перед ... Ноября 1950) - вложи все это в большой конверт и сдай его заказным письмом на почту. Адрес напиши так:

Москва. Кремль

Председателю Совета Министров Союза ССР

тов. Сталину Иосифу Виссарионовичу

—————————————————

Отправит.: Омская обл., Кагановичский район, Пушкинский дом инвалидов.

Ф.П. Шиллер

Думаю, что за ноябрь вы успеете переписать рукопись и отправить ее по назначению. Конечно, если ни ты, ни Нина Ильин, не заболеете. Если у Нины Ильин. [2] очень много ра-

боты, пусть она лишь бегло просмотрит, чтобы только не было грубых стилистических ошибок. Если в дальнейшем понадобится, она сможет еще исправить остальное.

У нас зима ударила сразу со всей силой: уже 20° мороза. Эти резкие переходы в погоде очень пагубно отражаются на моих болях в груди. Но ты видишь, что я быстро написал все необходимое, несмотря на фанерку, кашель и вечный пот.

Представляю себе, сколько забот и хлопот у тебя сейчас, да еще и заботы о моей рукописи. С нетерпением жду 15 ноября, когда у тебя будет меньше нагрузок. А как, милая, у тебя печень и гипертония? Ты что-то давно мне не писала об этом; хочется думать, что это хорошая примета.

Сердечный привет Нине Ильин, и Ник. Кал.! Всем Вам желаю веселых праздников и доброго здоровья! А ты, родная, не очень расстраивайся в несчастную дату смерти Василия Никит.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

81. Н.Ф. Депутатовой⁸¹

8 ноября 1950

Милая, родная Нина,

Надеюсь, что письмо мое от 2/XI прибыло. Я только забыл тебе написать, что автобиографию и письмо никому не надо показывать, за исключением Ник. Кал., если он сам, от себя, выразит на это пожелание. Напиши мне приблизительно срок, когда рукопись будет готова и может быть отослана.

У нас уже полная зима; мороз все эти дни около 20°. Зиму мне в этих условиях гораздо тяжелее переносить, чем лето. Ко всем постоянным болям - от сырости, холода и сквозняков происходят вечные обострения горловых и бронхиальных заболеваний. А это означает, что у меня не будет, как это было летом, облегчений на 1-2 недели, а что пот, средняя темпера- тура и мучительнейший кашель будут меня мучить без перерыва. Аппетит у меня полностью отсутствует, и твоя посылка

так и стоит нетронутая. Даже сахар мне стал противен. Уж болезнь такая отвратительная! Теперь мне понятно, что Чехов, который ведь тоже умер от чахотки, не мог зимою жить в Москве, а всегда выезжал на южный берег Крыма. Теперь [2] мне понятны и постоянные жалобы (в письмах) Белинского и Шиллера, - которые оба страдали и умерли от моей формы чахотки, - на простуды и невыносимые боли, и их стремления на зиму переезжать в южный климат. Сколько этот несчастный туберкулез унес раньше срока людей в могилу!

Как ты, милая, провела праздники? Я все боюсь, что ты напрасно опять переживала несчастья 1947 года. Ты встретилась со своими старыми знакомыми? Напиши мне, ведь это правда, что с 15/XI нагрузка у тебя уменьшится? Может быть, ты опять согласилась на дополнительные часы? Знаешь, милая, мне очень не нравится, что ты сама все варишь и ведешь маленькое хозяйство. Надо бы все-таки устроить так, чтобы была приходящая работница, которая могла бы варить и убирать помещение. Боюсь, что ты этого не можешь сделать из-за того, что помогаешь мне.

Передай Нине Ильиничне сердечный привет!

Целую тебя крепко

Франц.

82. Н.Ф. Депутатовой⁸²

15 ноября 1950

Милая, родная Нина,

Могу тебе написать лишь коротко, т.к. у меня с 9/XI t 40-41° и совершенно нечеловеческие боли в груди. От сырости у меня вся грудь воспалилась, и я дышу с таким трудом и напряжением, как рыба, выброшенная на берег.

Спасибо тебе за поздравления к моему 52 дню рождения! Но я весь день 11/XI провел в полусознательном состоянии и мучительных страданиях.

Очень жалею, что не получаешь моих писем. По-видимому, пьяные наши возчики теряют их и не опускают в ящик. Боль-

ше не буду посылать с ними; лучше буду писать реже, но посылать с надежными людьми.

А я ведь писал тебе много. С 10 - 29/Х я послал тебе 3 письма, в которых подробно ответил тебе на посещение Н.Кал., писал, чтобы 300 рубл. израсходовать только на переписку рукописи, чтобы ты прибавила к ним еще рублей 200. Писал, что в ноябре-дек. тут молока нет, а поэтому нет надобности высылать мне в эти два месяца по 100 рублей. Писал также, что уже 2 месяца у меня абсолютно нет аппетита, и поэтому мне к новому году не нужно высылать посылки, т.к. твоя все еще стоит [2] нетронутая. После этих 3-х писем я тебе еще послал письма: 29/Х, затем 2/XI (заказное, с авто-биогр.), наконец 8/XI. Так что 6 писем, и ты, по-видимому, ни одного не получила. Если заказное от 2/XI не пришло, сообщи мне, и я по квитанции подам заявление на почту.

Письмо Ник. Кал. от 30/Х получил. Передай ему сердечную благодарность за сочувственное письмо и проси за меня извинение перед ним, что я сейчас так слаб, что вынужден отложить ответ на другое время. Совету его, - скажи ему, - я последую и уже выслал тебе необходимые бумаги. Я в последнем письме к Нине Ильин. написал ей, чтобы на расширила одну главу, где говорится об армянском вопросе. Передай Нине Ильин., что этого делать не надо, что надо ограничиться грубыми стилистическими ляпсусами, иначе, боюсь, не доживу до окончания переписки рукописи. В общем это, конечно, не важно, т.к. ничего не ожидаю от этого, но, как Шиллер говорит "Es hofft der Mensch, solang er lebt", так и в этом случае.

Нина милая, прости, я ослаб до невозможности. Ты не можешь себе представить, как мне тяжело и трудно.

Передай сердечный привет Нине Ильин. Целую тебя крепко

Твой Франц.

83. Н.Ф. Депутатовой⁸³

19 ноября 1950

Нина милая, родная,

Меня так огорчает, что ты не получаешь моих писем. Последнее письмо, которое ты упоминаешь, было от 10 октября. А я уже и счет потерял, сколько я тебе за этот промежуток времени отправил писем!

Милая, эта зима страшно тяжелая для меня. Дело тут, наверно, не в зиме, а во мне самом: последние силы тают, туберкулезные вспышки становятся все страшнее и длиннее, а интервалы между ними почти что исчезают. Когда наступит сплошная цепь вспышек, человек может прожить не более 3-6 месяцев.

В связи с общим ухудшением болезни особенно больно ощущается полное отсутствие аппетита. Я сейчас кушаю не больше воробья или цыпленка. Решительно ни к чему нет аппетита, даже к сахару, который я раньше охотно употреблял. В связи с этим я очень ослабел, даже руку держать и писать доставляет мне большие трудности. Больше всего я страдаю по ночам: всю ночь не сплю, все время [2] потею (меняю рубашки по 3-4 раза за ночь), а кашель доводит меня до хрипоты и слез. Ко всему этому, начиная после обеда и до утра - средняя температура (37,7°-38,50). Это - картина моего состояния в "нормальное время", т.е. когда нет приступа. А страдания во все время вспышки я тебе не в состоянии описать. Хотелось бы, чтобы болезнь приблизила бы конец, т.к. такая жизнь - одно мучение и никому не нужна. Но ведь все это не зависит от нас.

Надеюсь, что после 15 ноября у тебя нагрузка несколько уменьшилась, и ты сможешь подышать несколько свободнее. Мне очень неудобно, что своею рукописью сделал тебе и Нине Ильин, добавочные хлопоты, когда вы сами не знаете, как справиться со своими собственными работами. Я иногда думаю, что это было лишним капризом со стороны больного человека. Ведь, в сущности говоря, в моем положении для человека должно быть уже все безразлично.

Было бы хорошо, если бы Нина Ильин, через своего знакомого в техникуме узнала бы, здорова ли Флорочка, - не называя, конечно, моего имени. Или, может быть, ты это сможешь узнать через других лиц? У меня в последнее время такие кошмарные сны, и я прямо дрожу за свою дочку.

Передай сердечный привет Нине Ильин.!

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

84 Н.Ф. Депутатовой

27 ноября 1950

Милая, родная Нина,

Получил я твою телеграмму, в которой ты сообщаешь, что все хорошо. Из этого я заключаю, что письма мои, наконец, дошли. С этой таежной почтой одно горе, только портишь свои нервы.

Положение мое все такое же скорбное, каким оно является уже третий месяц. Просвета не видать: температура и пот с кашлем мучают меня ежедневно. Сибирская зима, да еще в моих бытовых и жилищных условиях, по-видимому, не очень дружит с чахоткой, особенно если больной по рождению из более теплых мест.

Пиши, на самом ли деле ты после 15 ноября более свободная, или это было только мечтой? Ты в этом году ничего не пишешь о состоянии своей печени и гипертонии. Можно из этого заключить, что тебе лучше, или ты просто героически переносишь все и работаешь?

Жду бандероль с последними номерами "Литер. газеты" до 5 ноября. Приложи, пожалуйста, если тебе не трудно, штук 5 тоненьких общих тетрадок, у меня давно [2] уже нет ни клочка бумаги. Очень просил бы тебя, не забыть своевременно подписаться на "Литер. газету" на 1951 год. Она ведь тебе тоже в какой-то степени нужна, а мне она доставляет большое удовольствие.

Ну, вот, и устал уже. Передай Нине Ильиничне сердечный привет.

Целую тебя крепко, крепко Франц.

85. Н.Ф. Депутатовой⁸⁵

9 декабря 1950

Милая, родная Нина,

Хотя я тебе послал лишь 6/ХII письмо, но так как я сегодня получил твое долгожданное письмо от 28/XI, то пишу тебе опять.

С моей стороны было совершенно непростительно, что я возложил все хлопоты по переписке рукописи моей книги на плечи таких бесчеловечно перегруженных собственной работой, как Нина Ильин, и ты. Из твоего совершенно сумбурного письма от 28/XI я заключаю, что вы обе до того устали и закружились, что было бы преступлением с моей стороны требовать от вас, чтобы вы уделяли еще время и на меня. Причем мы, по-видимому, не поняли друг друга. Я представлял себе просмотр тетрадей-рукописи таким образом, чтобы ты или Нина Ильин. прочитали тетради так, как культурный читатель читает книгу, и попутно исправляли бы [2] бросающиеся в глаза стилистические неровности. На такой просмотр одной тетради требуется не больше 3 часов. Из твоего письма же я заключаю, что за время больше месяца не просмотрена ни одна тетрадь. При таких темпах переписка рукописи займет не меньше года!

Теперь, Нина милая, сама соображай: я написал всю книгу в постели, в промежутках между приступами болезни, в течение полугода. На переписку же требуется год. Прости меня, милая, но я тут ничего не понимаю. Нина Ильин. или больна или до того перегружена работой и так устала, что за месяц не может выкроить 3-х часов для рукописи. Нина родная, ты не обижайся и ни одного слова об этом не говори Нине Ильин. Я понимаю, что она не в состоянии или по болезни или по пере-

груженности эту работу сделать. Я чувствую себя крайне виноватым перед ней, что сам не догадался и все же просил ее просмотреть рукопись. Я очень прошу тебя под тем или другим предлогом взять у нее срочно тетради [3] и без всякого просмотра передать их машинистке для переписки. Ведь там нет ни одного слова для перевода, а ту или иную стилистическую неровность можно выправить и потом, если это вообще потребуется для дела. Мне вся эта история до того неприятна, что лучше было бы, если бы я вообще не написал бы эту книгу. Я знаю ведь бедную Нину Ильин., и если она не может уделить время для просмотра, то она на самом деле не может. А я, дурак, все лезу со своими просьбами и хлопотами и не соображаю, что людям и без меня до горла хватает своих хлопот и работ. Надо было с самого начала, в середине октября, отдать тетради без просмотра машинистке, и сегодня рукопись, может быть, была бы почти переписана. Ведь все это дело с рукописью полностью теряет свой смысл, если его оттягивать на многие месяцы.

Вообще же, мне тут трудно судить, сделай так, Нина, как ты сама считаешь нужным. [4]

Ник. Кал. я напишу попозже, когда уже что-нибудь будет известно относительно отправки рукописи по назначению. А что я ему сейчас могу сообщить, когда вообще не видать, когда рукопись может быть отправлена?

Относительно посылки, милая, ты не торопись. Сейчас мне сахара совершенно не надо. Я тебе позднее, после нового года, напишу относительно тетрадей и некоторых мелочей, которые можно упаковать в маленький ящик.

У меня все по-прежнему.

Крепко тебя целую

Твой Франц.

P.S. Газеты с бумагой получил. Сердечное спасибо!

86. Н.Ф. Депутатовой⁸⁶

12 декабря 1950

Милая Нина,

Сегодня едет знакомый инвалид в город, и так как я не знаю, будет ли у меня еще такой удачный случай до Нового года, то я решил написать тебе, хотя я и послал только 6 и 9 декабря письма.

Вчера я получил неожиданно от Омского Облсобеса официальное отношение, в котором меня уведомляют о следующем: ввиду того, что у меня туберкулез легких в открытой форме, то я по положению не могу находиться в доме инвалидов общего типа; поэтому Облсобес подал ходатайство отправить меня в дом инвалидов специально для туберкулезно больных.

Дом этот находится где-то далеко, в другой области, на Северном Урале. Можешь себе представить, какая там будет среда и какая жизнь. Я только ни за что не соглашусь ехать в такую даль зимою, потому что я бы и не пережил и ста км. пути. Но весною меня, по-видимому, туда от-[2]правят. Раз я бездомная бродячая собака, то нечего и обижаться, если перекидывают туда, куда считают нужным.

Я все эти дни считаю себя страшно виноватым перед Ниной Ильиничной, что осенью сам не догадался, что при ее перегруженности собственной работой (она ведь кончает только в 6 1/2 час.!) она физически не в состоянии прочесть мою рукопись. И я, идиот, все же обратился к ней с этой просьбой, которую она, естественно, из-за вежливости только не отклонила. Но ведь у меня своя голова есть, и я должен был сам догадаться! Очень прошу тебя, уладь этот вопрос как-нибудь. Ведь тетради можно свободно переписать на машинке и без просмотра.

У меня состояние все то же. Надоедает все это.

Так как я до Нового года навряд ли сумею отправить тебе еще письмо, то я желаю тебе, Нине Ильиничне и Ник. Кал.

много счастья, [3] хорошего здоровья и много, много радостей в Новом, 1951 году! Кроме того, тебе родной, желаю в добром здоровье встретить свой день рождения! Когда у тебя в этот день соберутся опять наши старые друзья нашей молодости, передай им всем от меня сердечный привет и наилучшие пожелания в новом году!

Целую тебя крепко Франц.

87. Н.Ф. Депутатовой⁸⁷

28 декабря 1950

Милая Нина,

Твои последние два письма (от 28/XI и 15/ХII) дают наилучшее представление о твоей усталости: думаю, если бы я их вернул тебе обратно, ты сама не разобралась в них как следует. Твоему характеру недостает двух качеств: 1) уменье отказываться от излишней работы и 2) рациональная организация своей работы. В счет их твой характер зато сверхкомпенсирован добротой, вежливостью и прилежанием. Но ничего не поделаешь: теперь уже поздно исправиться в ту или другую сторону.

Напрасно ты отправила мне посылку. Если еще не отправила, то ни в коем случае не надо. С тетрадями можно подождать; мое состояние не дает мне возможности даже читать в настоящее время. Было бы лучше, если бы ты деньги, истраченные на посылку, послала мне по почте. Тут уже есть молоко. Зимою (до 1/V) оно стоит 3 руб. литр, а у меня нет ни копейки денег. Молоко - единственное, что я могу с аппетитом пить, все остальное не идет. На сахар я даже и смотреть не могу - он почему-то даже в малейшей дозе вызывает расстройство. По-видимому, я его слишком много кушал в прошлом году.

Не могу скрывать от тебя, милая, что у меня временами бывает жутко подавленное настроение. Сплошной мрак и ни одного луча надежды ни в настоящем, ни в будущем. Болезнь

неумолимо идет своей дорогой постепенного ухудшения. Уже больше 10 лет одни лишь страдания и страдания. Другой человек на моем месте [2] давно-давно прервал бы эту бесконечную тяжелую цепь страданий добровольной смертью. Но мне этого делать нельзя. Придется выстрадать свою неумолимую судьбу до естественного конца. Особенно меня беспокоит это весеннее далекое путешествие в этот неведомый Дом для туберкулезно больных инвалидов. В моем тяжелом состоянии уже не хотелось бы трогаться с места до конца.

18 декабря отправил письмо Николаю Калинниковичу.

Не знаю, дошло ли мое письмо от 12/ХII с пожеланиями к Новому году и ко Дню рождения. На всякий случай повторяю их еще раз и желаю особенно тебе, родная, долгой и счастливой жизни к твоему дню рождения!

Сердечный привет Нине Ильин.!

Целую тебя крепко

Твой Франц.

88. Н.Ф. Депутатовой⁸⁸

6 января 1951

Нина милая, родненькая,

Получил я вчера одновременно: 1) телеграмму 2) письмо от 26/ХII и 3) извещение на посылку. Все это доставило мне хотя и запоздалую, но большую радость к Новому году. Сердечное тебе спасибо за все! Но особенно меня радовало, что ты собралась с духом и выехала на несколько дней в Ленинград. Я не сомневаюсь, что поездка тебя освежит и ободрит. А то в последнее время ты совсем уже закисла под тяжестью нагрузок.

Вот только относительно посылки ты напрасно меня не послушала. Ты не можешь себе представить, какое отвращение у меня ко всему съестному, кроме молока. Какой смысл раздаривать мне продукты (сахар и проч.) детям и инвалидам, раз я их не могу кушать? Продавать же или менять их - у меня нет никаких способностей, и сроду их у меня и не было.

Если ты в дальнейшем сможешь хоть иногда что-нибудь уделитъ из своего скудного семейного бюджета, то я еще раз убедительно тебя прошу, сделать это только не в виде посылки, а только деньгами, чтобы купить молоко. Одеколона и мыла теперь хватит мне до окончания веков. Молоко теперь [2] тут уже есть; правда, до весны (т.е. пока люди кормят коров дома) оно - дорогое, 3 р. литр.

Нина милая, ты мне никогда не говорила, что у тебя в Ленинграде есть еще родная тетя, младшая сестра твоего отца. Помню, ты мне как-то рассказывала о своей бабушке. Должно быть приятно видеться с близкими родными! К сожалению, у меня уже никого нет из близких родных. Где же находятся дальние родственники, я до сих пор не смог установить, хотя и писал уже всем справочным организациям.

Со здоровьем у меня все по-старому. Сейчас тут сильные морозы, и окна палаты покрыты таким толстым слоем льда, что и леса не видать.

Милая, родная, спасибо тебе за все твои хорошие пожелания! Лишь бы ты только не заболела! Передай сердечный привет Нине Ильиничне и Н.К.

Ты, милая, моя единственная радость!

Целую тебя крепко

Твой Франц.

89. Н.Ф. Депутатовой⁸⁹

12 января 1951

Милая, родная Нина,

Вчера привезли мне посылку. Все в ней было в порядке. Одновременно пришло и извещение на деньги. Я сегодня же заказал одной хозяйке молоко. Она будет мне носить ежедневно литр.

Милая, ты не можешь себе представить, как я рад, что опять есть молоко! Даже если бы ничего не было на свете, кроме молока, я чувствовал себя бы хорошо. Спасибо тебе, родная, за все твои заботы и средства, которые ты в ущерб да-

же для себя предоставляешь мне! Если можно было бы хоть несколько глав из рукописи напечатать в журнале, чтоб у меня было бы немного своих денег. Но я, конечно, знаю, что на это рассчитывать не придется.

По-видимому, письмо, в котором я писал тебе о моей поездке - переводе - весною в дом инвалидов для туберкулезников, не дошло до тебя. Дело в том, что мне в начале декабря прислали из Омского Облсобеса официальное уведомление, что, ввиду того, что у меня туберкулез легких в открытой [2] форме, то они не могут по положению меня больше оставлять в доме инвалидов обычного типа, а вынуждены меня перевести в специализированный дом инвалидов для туберкулезно больных инвалидов. Дом этот находится на северном Урале, в Молотовской области (бывш. Пермская). Облсобес отправил ходатайство в министерство, чтобы на меня выслали путевку в этот дом, и когда извещение придет, они меня туда отправят. Я мог только возразить, что зимою, при холоде, я никуда из комнаты не могу уехать. Но когда придет весна, меня, по-видимому, туда отправят. Что собою представляет этот дом, где он более подробно находится, никто не знает. Я лично ничего хорошего не ожидаю от этого перевода. Да еще и эта далекая и утомительная поездка туда!

Надеюсь, милая, что ты немного рассеялась в Ленинграде. Я по прежнему опыту знаю, насколько такие поездки оживляют и успокаивают. Самое главное - на несколько дней оторваться от ежедневной обычной рутины работы.

У нас тут целая неделя стояла с морозом до 48°. У вас в Москве и Ленинграде гораздо теплее. Этот мороз крайне неблагоприятно отразился на моей болезни. Кашель и воспалительный процесс в бронхах не дают мне покоя и повышают температуру.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко тебя целую

Твой Франц.

90. Н.Ф. Депутатовой⁹⁰

22 января 1951

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо, написанное 4/I в поезде. Очень рад за тебя, что ты в Ленинграде у родных и знакомых немного рассеялась. Боюсь только, что ты опять - даже в январе, когда нет занятий - окунешься без ума в работу и бесконечные излишние заботы и хлопоты. Но как бы там ни было, важно то, что ты хоть на несколько дней отдохнула от всего этого. Такие, даже самые короткие, перерывы в обыденщине всегда благоприятно влияют на нервы.

Деньги я также получил. Уже с 11/I хозяйка носит мне ежедневно литр молока. Я его разбиваю на три кружки: одну утром, вторую в обед, третью в ужин. Это, в сущности, мое питание, мой хлеб насущный. Черствый хлеб, картошка, капуста и каша, которые мы получаем изо дня в день, хороши для здорового и физически работающего человека, но только не для тяжелых больных, которые годами лежат в постели и не имеют аппетита. Я надеюсь, [2] что с молоком наберу немного силы, необходимой хотя бы для весенней дальней поездки.

Здесь уже больше месяца стоит отвратительная холодная сибирская зима. Барак так продувает ветер, что прямо нет спасения - ведь я все время лежу в постели с температурой, безобразно обильным потом и кашлем. Когда более мягкая погода, все таки кашель не так сильно мучает меня. Сибирь есть Сибирь.

От Нины Ильиничны получил письмо от 6/I. Отвечаю ей сегодня же, так как пользуюсь случаем, что сегодня утром у меня температура немного понизилась.

Будешь у Ник. Кал. - передай ему сердечный привет. Он, по-видимому, долго был на сессиях в Киеве и Ленинграде. Я очень рад за Н.К., что он пользуется заслуженным почетом и авторитетом.

Пиши, как ты в этом году праздновала свой день рождения. Кто был у тебя из старых знакомых?

Целую тебя крепко

Твой Франц.

91. Н.Ф. Депутатовой⁹¹

3 февраля 1951

Нина милая, родная,

Мне трудно написать даже несколько строк. Уже 10 дней переношу такие адские мучения, что нет больше никаких сил терпеть. Эта проклятая болезнь обнаруживает все больше инфернальные свои качества, о которых я и в литературе не нахожу упоминания. Отвращение мое ко всякой пище (кроме молока) достигло таких размеров, что меня тошнит и вырывает, когда я вижу, как другие люди кушают. Когда же будет конец всему этому?

Получил твое письмо от 21/I. Сейчас ты, наверно, уже занимаешься со студентами с полной нагрузкой. Сомневаюсь, что тебе удалось отдохнуть в январе.

Видишь, милая, я очень устал и больше не могу писать. Целую тебя крепко, крепко

Твой вечный страдалец

Франц.

92. Н.Ф. Депутатовой

12 февраля 1951

Милая Нина,

Вчера получил твое письмо от 1/II. Спасибо тебе, родная что не забываешь! Я так измучился в январе и начале февраля, что тебе трудно представить себе, как я ослаб. С 8/II температура пошла на понижение. Надолго ли? Но хуже всего с аппетитом. Можешь себе представить, что я за весь день с трудом кушаю с молоком ... одну плиточку печенья! Живу исключительно на молоке. Причем больше литра в день мне

пить нельзя; это крайний предел жидкости, который организм при слабости сердца в состоянии переработать. Пить больше - было бы мне во вред.

"Литературную газету" мне пока не высылай. Наш дом получает ее в этом году. Другое дело, если меня переведут в другой дом, тогда я напишу тебе.

А так, милая, все по-прежнему. Три туберкулезника, которые (кроме меня) были тут, все уже умерли в прошлом и в этом году. Причем [2] они заболели гораздо позднее меня и не имели таких больших разрушений в легких. Пока ответа нет на ходатайство о моем переводе в дом для туберкулезно больных. Дождусь ли его? Да мне все это в высшей степени безразлично. Если до путешествия в вечный приют придется еще путешествовать на Урал, я этого не боюсь. Но только летом, а не сейчас.

Очень рад за тебя, милая, что во время каникул хоть несколько отдохнула. А Ваша Ляля, по-видимому, молодчина в учебе, раз она так хорошо все сдала и теперь с Олей поехала в Ленинград. Но как это сын Василия Ник. мог так опуститься в учебе? Как-то невероятно, что у такого отца может быть такой сын.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко, крепко тебя целую

Твой Франц.

93. Н.Ф. Депутатовой

25 февраля 1951

Милая, родная Нина,

Мне уже две недели очень плохо; даже трудно нацарапать , тебе эти несколько строк. Хотел попросить знакомого написать, но потом раздумал, не хотел тебя потревожить чужим почерком.

С 12/II по сегодняшний день у нас здесь стоят страшные морозы (от 45 - 50°). В палате 8°, 6°, 3° и 0° температуры. От этого я простудил свои легкие до мозга костей. Когда затапли-

вают полуразрушенную печку, то получается такой адский угар, который мне труднее переносить, чем 5 припадков моей болезни подряд. Ко всему этому я от простуды захватил злокачественную ангину с осложнением - гнойным нарывом в горле. Причем все эти страшные мучения приходится переносить без врача (ты пишешь о врачебных справках и новых лекарствах - да я уже полтора года не видал врача). Вчера ночью, наконец, гнойный нарыв в горле прорвался (к счастью, гной вышел через рот), и сейчас мне чуть легче.

Все эти две недели я находился постоянно на грани между жизнью и смертью. Трудно тебе передать, до чего я ослаб и на что я стал [2] похож. Не знаю, что будет дальше, но хорошего ожидать нечего. Сейчас, когда пишу эти строки, на дворе 45°.

Деньги на молоко (100 р.), которые ты прислала мне в январе, кончились 14/II. Хозяйка мне пока носит молоко в кредит, в счет денег (100 р.), которые ты обещала выслать мне в феврале. Извещения еще нет, но я его жду изо дня на день. Прежнего аппетита к молоку у меня сейчас тоже нет уже, но я себя насилую и выпиваю утром, в обед и вечером по кружке как насильно принимают лекарство. Другого ничего не могу кушать, даже насильно - сейчас же вырвет.

Твое письмо от 12/II получил. Нина милая, ты понимаешь, что в таком состоянии, в котором я сейчас нахожусь, ничто на свете не интересует. "Лит. газеты" тоже прибыли. Спасибо тебе! Но я сейчас читать ничего не могу. Лит. газету больше не высылай, ее тут получают в этом году.

Нина родная, спасибо тебе, что одна из всех не оставляешь меня до конца! Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

94. Н.Ф. Депутатовой⁹⁴

5 марта 1951

Милая, родная Нина,

27 февраля у нас сильные морозы спали, и сейчас у нас относительно мягкая погода. Иногда днем мартовское солнышко

проглядывает через окошко и несколько смягчает суровую обстановку. Эта перемена погоды благоприятно отразилась на моем состоянии; в эти дни мне было несколько легче.

Молоко я уже с 14/II беру в долг. Извещения о деньгах пока еще нет. По-видимому, тебе трудно выкроить из своего и так уже скудного ежемесячного бюджета сто рублей. Меня это обстоятельство очень тяготит, и я думаю, что нам с тобою нужно всегда говорить правду. Думаю, что надо будет сократить молоко до 1/2 литра в день (это обойдется в 45 руб. в месяц), а то, если нужно, и совсем прекратить. Я представляю себе твою усталость и вечную беготню как белка в колесе, и будет недобросовестно с моей стороны использовать твою прирожденную доброту, когда тебе и так уже очень трудно. В прошлом году было другое дело; тогда у тебя был приработок - гонорар за словарь. В этом же году ты сидишь сама на [2] одной зарплате. Прости, милая, что я тебе так откровенно пишу об этом деле. Но я надеюсь, что ты ответишь мне с такой же откровенностью.

Удивительно, как эти первые веяния весны даже в сибирской тайге хорошо влияют даже на такую развалину, как я. Боюсь я только, что сырая погода - когда будет таять снег - опять погубит меня.

Я сегодня отправляю Ник. Кал. небольшое письмецо с просьбой одолжить мне на недели 2-3 книгу "Разговоры Гете с Эккерманом" (М. 1934), - если она у него (или у его близких знакомых) есть. Если она у него найдется, то он тебе позвонит, и ты будь добра и пришли мне ее по почте заказной бандеролью на 2-3 недели. Я ее сейчас же по прочтении верну.

От Нины Ильиничны получил открытку от 18/II. Она пишет, что сейчас она на бюллетене и работает над тетрадями. Передай ей сердечный привет.

Твое письмо от 22/II я получил. Бедная, я так и знал, что опять не отдохнула в январе и все занималась посторонними благотворительными вещами. Горбатого только могила исправит. Так и тебя. Все думаешь о других, а о себе в последнюю очередь. Как будут отдыхать в будущем, нам неизвестно.

Но все же тебе следовало бы быть хоть немного эгоисткой и подумать о себе. Не сердись на меня, как я только немного оттаиваю от оцепенения болями, я сразу начинаю читать проповеди другим. А сам то я в свое время был таким же дураком.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

95. Н.Ф. Депутатовой

10 марта 1951

Милая Нина,

Извещение на деньги, высланные тобою 24/II, прибыло 7/III. Я перешел на 1/2 литра молока в день, и этого вполне достаточно. Появился небольшой аппетит - кушаю иногда несколько ложек каши. После уплаты долга хозяйке, - этих денег мне, таким образом, хватит до 1/IV. Больше 50 р. в месяц на молоко мне не нужно. Посылай их, как тебе удобно, или по 50 р. в месяц ежемесячно, или 100 р. на 2 месяца. Мне сейчас немного легче, но я устал, измучен и ослаб до самых крайних пределов. Не знаю, что мне принесет грядущая весна, когда начнет таять и наступит сырая погода.

Но боюсь, милая, затронуть вопрос о рукописи. Боюсь тому, что может быть ты и Нина Ильин, обидитесь. Ведь дело Нина, не в том, что я будто кого-то виню в бесконечном откладывании и т.п. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что и Нина Ильин. бесчеловечно много перегружены и не в состоянии быстрее сделать эту работу. Но с другой стороны весь смысл, из-за которого мы начали по совету Ник. Кал. всю работу, теряется, и все наши с вами труды будут напрасны, т.е. для Прусского короля. Если рукопись не будет закончена отправлена по назначению к концу апреля, то я советовал не тратить денег на переписку, а поставить крест над всем. Ведь если рукопись до 1 мая не попадет в назначенную инстанцию, [2] то она после прохождения первой инстанции в случае положительного ответа попадет в отпускное время, т.е. ее некому будет посылать на отзыв, она не попадет опять в издательский план на 1952 год, - одним словом, я считаю, что

крайней датой направления рукописи по назначению является конец апреля, иначе нет никакого смысла дальше делать на нее издержки.

Я очень прошу тебя, милая, не сердиться на меня (прошу также и Нину Ильиничну простить меня), и хладнокровно взвешивать вопрос: если есть возможность закончить работу до конца апреля, продолжить ее переписку, если же нет возможности, то прекратить переписку. Ничего не поделаешь, я никого не виню, но, как говорится, на нет и суда нет.

Относительно моего переезда в другой Дом нет еще ответа. Да пока и рано. Надо сперва еще пережить тяжелую предстоящую весну, а уж потом, если переживу ее, переехать - если дадут путевку.

Нина милая, я боюсь, что раздражаю тебя своими частыми письмами. Сейчас самый разгар преподавательской работы, и ты наверно сама уже не знаешь, где у тебя голова. Прошу тебя, милая, относись к моим письмам, как к капризам очень тяжело больного человека и не придавай им значения. Я иногда до того измучен и подавлен, что не знаю, нормальный я еще человек или нет.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне.

Крепко, крепко целую тебя

Твой Франц.

P.S. Не сердись, милая, на меня!

96. Н.Ф. Депутатовой⁹⁶

19 марта 1951

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо от 7/III. Я очень рад, что рукопись будет переписана и отправлена по назначению до 1 мая. Таким образом, отпадает моя тревога, высказанная в последнем моем письме. Я прошу тебя при упаковке экземпляра для отправки: 1) не вкладывать посвящения дочери; 2) в самом конце в заглавии "список использованной литературы" вычеркнуть слово "использованной" и оставить только "список литературы"; 3) в "краткой автобиографии" можно оставить старую дату

"ноябрь 1950", но в письме необходимо зачеркнуть старую дату и поставить новую "апрель 1951".

Если Ник. Кал. тебе до сих пор не позвонил относительно книги "Разговоров Гёте с Эккерманом", то как-нибудь позвони ему и спроси его, есть ли она у него или нет.

Очень меня печалит, что ты все болеешь и болеешь. В прошлом году летом ты ничего не сделала для лечения своей печени. Надо бы тебе уже серьезно подумать о том, чтобы летом куда-[2]нибудь поехать на специальное лечение (кажется на курорт на Кавказе). Ведь это очень нудная и мучительная болезнь, и чем больше ты ее запустишь, тем хуже ее лечить. Подумай серьезно об этом деле и посоветуйся своевременно с врачом-специалистом.

Пока мое небольшое облегчение еще держится. Но при моей болезни все время сидишь как на вулкане - не сегодня, так завтра произойдет взрыв (вспышка).

Я уже забыл - у вас будет еще небольшой перерыв в занятиях до лета? В средних школах есть небольшие весенние каникулы, а в вузах я уже не помню.

По-видимому, Нина Ильин, болеет. Если увидишь ее, передай ей сердечный привет.

Целую тебя крепко, крепко, милая

Твой Франц.

97. Н.Ф. Депутатовой

8 апреля 1951

Нина милая, родная,

Получил я твое печальное письмо от 28/Ш. Я и так уже был убежден, что ты свалилась с ног, да иначе и быть не могло. Твой грипп, конечно, обострил и осложнил дело, но суть заключается в чрезмерной переутомленности. Небольшое кровоизлияние в глаз, два раза потеря сознания, головные боли - все эти симптомы слишком типичны для гипертонической болезни, и тебе во что бы то ни стало необходим продолжительный покой и отдых от работы. Не понимаю, почему ле-

чащие тебя врачи не посылают тебя в какой-нибудь санаторий. Я понимаю, что тебе нужно работать, но при таких симптомах гипертонии нельзя шутить. Надеюсь, милая, что сейчас тебе лучше. Недаром я весь март так нервничал и беспокоился за тебя.

У меня приступ болезни еще продолжается, но все же мне гораздо легче, чем в янв.-феврале. Весна у нас в этом году какая-то странная, - ранняя, но затяжная. Настоящего тепла [2] еще нет. Скворцы вчера прилетели, но они пока тоже какие-то вялые, полусонные.

Мартовские деньги я давно получил. Теперь не высылай мне ничего до мая. Причем имей в виду, что мне теперь в месяц нужно не 90, а только 60 р., так как с 1 мая литр молока будет стоить 2 рубля. Видишь, милая, я все же убежден, что тебе не легко посылать эти деньги. Раньше у тебя была приходящая работница, которой ты платила 100 рублей. Если бы ты могла не посылать мне этих денег, ты и теперь могла бы держать работницу. А это было бы большое облегчение для тебя. Я это прекрасно понимаю, и поэтому мне так сильно хотелось бы что-нибудь напечатать, чтобы иметь свои деньги хотя бы на молоко.

Нина родная, конечно, страшно лежать больным одному, без единой родной души вокруг себя. Но я уже немного свыкся с этим проклятым одиночеством за 13 лет. Я теперь только по-настоящему понимаю Мопассана, который так ужасающе описывает это одиночество.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко, крепко тебя целую

Твой Франц.

98. Н.Ф. Депутатовой⁹⁸

20 апреля 1951

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо от 6/1V, а также извещение на деньги. Сердечное тебе спасибо за все!

Твое состояние здоровья внушает мне большие опасения. С гипертонической болезнью нельзя шутить, и если ты так будешь продолжать работать, то катастрофа будет неминуема если не в этом, то в будущем году. Скорее всего, в виде паралича. Чтобы не допустить этого несчастья, тебе нужно серьезно подумать, 1) о летнем отдыхе, 2) о нагрузке на следующий учебный год. Твой план на лето не плохой. Достань себе обязательно путевку на лето в подмосковный Дом отдыха на июль, а на август поезжай на Рижское взморье. Балтийское побережье очень хорошее для гипертоников, я сам это испытал на себе несколько лет в Петергофе.

Что же касается работы на будущий год, то необходимо сделать коренной перелом. У тебя уже есть 25-летний стаж научно-педагогической деятельности, и тебе полагается немалая пожизненная пенсия. Узнай об этом в своем Райсобесе, сколько тебе будут платить. Советую тебе с осени перейти на пенсию. Это не мешает тебе брать некоторое, сколько тебе под силу, количество часов в институте. Только таким образом, полагаю, ты сможешь надолго отсрочить катастрофу. Продолжать же работать так, как ты работала до сих пор, было бы безумием и верной гибелью. Я прошу тебя подумать об этом хорошо и не поддаваться опять иллюзиям от летнего отдыха.

"Разговоры Гете" с Эккерманом я читаю с величайшим удовольствием. Это кладезь мудрости старого Гете. Сейчас я все это воспринимаю совершенно иначе, как в молодости. Кончаю книгу, и на днях [2] вышлю ее обратно.

Когда ты покажешь Ник. Кал. письмо и автобиографию, то я советую сделать следующее. Если Ник. Кал. найдет, нужно кое-что иначе сформулировать, сократить или добавить, то средактируйте оба документа так, как он считает нужным. После этого ты перепиши их на машинке (через машинистку) и сама поставь пером мою подпись. Это ведь безразлично. Ведь если их послать сюда, то это задерживает опять все минимум на месяц. Дату поставь "май 1951".

Ты догадалась, что я занят подготовительной работой (собиранием материала) для большой новой монографии, только

не о Гете, а о Шиллере. В 1955 г. будет 150 лет со дня его смерти, а в 1959 г. 200 лет со дня рождения. Но независимо от этого, Шиллер с детства является моим любимейшим поэтом (он имеет много общего с Байроном), я знал его почти всего наизусть в оригинале. Это, пожалуй, один из самых свободолюбивых и благороднейших поэтов в мировой литературе, и если моя болезнь даст мне время и возможность, я хотел бы закончить свою жизнь такой же теплой работой о Шиллере, какую я написал о Байроне, даже еще теплее, потому что Шиллер мне роднее по духу и характеру.

В Сибири в этом году установилась теплая весна (до 20° тепла) на целый месяц раньше, чем полагается. Не знаю, что из этого выйдет. Путевки для перевода в туберкулезный Дом пока еще нет. Не знаю, будет ли она и когда. Во всяком случае, горевать не буду, если придется переехать.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко, крепко тебя целую

Твой Франц.

99. Н.Ф. Депутатовой⁹⁹

2 мая 1951

Нина милая, родная,

Пишу тебе несколько строк с большим трудом. 22 апреля у меня начался приступ болезни и причем такой сильный, что с ним может сравниться только приступ в мае прошлого года. Три дня у меня как из крана шла мокрота - сплошная гнилая легочная ткань, смешанная с комками крови. Удивляюсь, как я еще дышу, и много ли там еще осталось этой больной ткани, ибо здоровой у меня давно уже нет ни одного сантиметра. У меня смерть, наверно, так же наступит, как у поэта Шиллера: он сразу умер после того, как вся ткань была разрушена и голый остов легких рухнул.

Весь этот приступ вызвал опять такие сильные физические боли в легких, что хоть на стену лезь. Я так ослаб, что на себя больше не похож. Сегодня температура несколько снизи-

лась и кровохарканье пошло на убыль. В такие тяжелые дни лежишь и думаешь: Боже, когда же придет конец? Я раньше никогда бы не поверил, что человек способен перенести столько болей и страданий.

Милая, лежу я и думаю о тебе. Ведь ты тоже все время одна лежишь. Трудно это. Но все же лучше быть один, чем с неприятными субъектами. Я всю эту зиму месяцами ни с кем не разговариваю, все лежу и смотрю через окошко на капризную сибирскую природу, а если станет немного лучше, то что-нибудь читаю. Я такое удовольствие получил от чтения книги "Разговоры с Гёте"! На днях я послал ее через нашу контору обратно в Москву. Кстати, если ты хочешь получить представление о наших таежных нравах здесь в Сибири: за пересылку книги сюда московская почта взяла 4 р. 25 коп. За пересылку обратно - Пушкинская контора связи (в той же точь-в-точь упаковке, в той же бумаге и веревочке) взяла с меня ... 9 р. 13 коп. Это похоже на дешевый анекдот, и если мне было бы лучше, стоило бы об этом [2] написать в "Крокодил".

Жду от тебя изо дня в день письмо. Я все еще беспокоюсь, выздоровела ли ты окончательно. Серьезно подумай о пенсии, о чем я тебе писал в последнем письме от 20/IV. Здесь я знаю учителя, который после 25 лет работы в школе и библиотеке получает пожизненную пенсию 485 р. в месяц. Это общий государственный закон для работников школы. Для преподавателей высшей школы, меня уверяют, пенсия выше (я не говорю о профессорах, а о преподавателях, к которым относишься ты). Ты хорошенько узнай об этом в своем Райсобесе. Beдь самое главное, чтобы ты имела определенную приличную cyмму, а прирабатывать ты смогла бы в зависимости от здоровья. Конечно, сейчас ты зарабатываешь больше. Но ведь при твоем состоянии здоровья так продолжать немыслимо. Не обманывай себя летними иллюзиями, внешним видом и т.д. Все обманчиво. Вот возьми, например, меня: все обманчиво. Внешне я выгляжу, пожалуй, таким же, как я от вас уехал: 40-45, не полный и не худой, классическая гармония и пропорциональность всех членов тела, как у греческой статуи. Таким

я родился, и таким я помру. Единственно только глаза и нервный тон голоса выдают то море страданий, которое я пережил. Но повторяю, все это обманчиво: смерть уже давно сидит в моем теле и последовательно разрушает последние остатки моих легких. Несмотря на всю внушительность моей внешности, внутренние корни жизни все подточены: я слаб, как воробей и еле держусь на ногах. - Я знаю, что ты сильнее меня, но ведь внутренние жизненные корни и у тебя подточены отчасти болезнями, отчасти тяжелыми переживаниями. Поэтому не прозевай момента и прими своевременно меры к предотвращению катастрофы.

И вот, милая, немножко поболтал с тобою, и боли как будто от этого немного утихли...

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко тебя целую

Твой Франц.

100. Н.Ф. Депутатовой¹⁰⁰

14 мая 1951

Милая Нина,

Сегодня уже 14 мая, а твое последнее письмо было от начала апреля. Не заболела ли ты окончательно? Или после болезни опять так горячо взялась за работу, что не было свободной минуты, чтоб написать несколько строк? Что бы там ни было, но я нервничаю и беспокоюсь, когда так долго нет известий о тебе.

Живу по-старому: уныло, беспросветно и без всякой пользы для общества. Когда у нас в апреле было тепло, я выходил несколько раз посидеть на солнце, да простудился, и с тех пор у меня опять сильные физические боли в груди и высокая температура. Печально, когда приходится все время сидеть в постели как под колпаком. У нас тут в этом году какая-то странная весна: в апреле стояла летняя погода, а в мае вернулась зима; вчера даже выпал опять снег.

Милая, желаю тебе от всей души, чтоб ты никогда не попала в такую среду, как я здесь. Люди старые, инвалиды, а все

пьянствуют, скандалят, сплетничают, устраивают дебоши в общежитии и нам, слабым больным, целыми [2] сутками не дают покоя. А если скажешь им хоть слово об их безобразиях, они все набросятся с бранью и угрозами на тебя. Я был бы уже рад, если прислали мне разрешение переехать в дом инвалидов для туберкулезников. Может быть, там больше порядка.

Папа милая, какая безотрадная у меня жизнь, и кому она нужна?

Что-то долго нет никаких известий и от Нины Ильин. Она, наверно, много работает, как и ты, и поэтому ей некогда писать.

Целую тебя крепко

Франц.

P.S. Милая Нина! Только что принесли мне твою телеграмму от 9/V. Хорошо, что ты здорова. Надо бы написать другое письмо, но у меня такая высокая температура, что я весь горю и не в состоянии писать.

Целую

Франц.

101. Н.Ф. Депутатовой¹⁰¹

21 мая 1951

Милая, родная Нина,

Получил я все, что ты выслала мне с 7 - 9 мая. Сердечное тебе спасибо за все! Телеграмму от 9/V я получил 14/V, деньги от 9/V - 16/V, а письмо от 7/V "авиапочтой" как в насмешку пришло только 20/V! Оно шло 1 сутки от Москвы до Омска, а из Омска к нам, т.е. в Пушкино (12 км от Омска!) оно шло 12 суток! Я хотел тебе уже давно писать, милая, что совершенно бесполезно посылать мне телеграммы или письма авиапочтой, потому что они тут странствуют по всему району от колхоза до колхоза, а иногда и совсем пропадают. Так, например, пишешь, что выслала мне телеграмму 26/IV, а я ничего не лучил. Прошу тебя впредь посылать мне исключительно заказные письма, потому что с ними все же обращаются иначе, так как почта за них отвечает.

Я очень рад за тебя, милая, что ты выиграла тысячу рублей. В прошлом году это счастье имела Нина Ильин., в этом году ты. Если тебе удастся свой отпуск устроить на рижском взморье, было бы очень хорошо. Для гипертоников это очень хорошее место.

Что касается пенсии, то ты неправа в том отношении, что не инвалидка. Гипертоническая болезнь даже в твоей стадии, да плюс еще полдюжины других заболеваний, дает инвалидность II группы. Но 400 руб., конечно, мало для существования с Лялей. Надо бы подумать о том, чтобы написать и защитить кандидатскую диссертацию. Ты не смогла бы сговориться с кем-нибудь из руководящих работников по иноязыкам относительно темы для диссертации? Нельзя ли тебе диссертацию на литературную или полулитературную тему, тогда я бы тебе быстро помог ее написать. Подумай об этом хорошенько! [2]

Температура у меня за последние два дня несколько снизилась. Болезнь в общем играет со мною уже три года как кошка с мышкой: крепко держит меня, потом немного отпускает, чтобы еще крепче наложить лапу и т.д. все время. После холодов теперь опять наступили солнечные дни, и я надеюсь, что летние месяцы все же будут несколько легче для меня, зимние и весенние. Сегодня думаю погулять в садике на часок-два.

Не знаю, получила ли ты мое письмо от 20/IV. В нем я тебе подробно написал о просмотре документов к Байрону с Ник. Кал., когда пошлешь рукопись. Пусть Ник. Кал. отредактирует письмо и биографию, а ты затем перепиши на машинке и поставь подпись своей рукой.

Очень я обрадовался, что ты сейчас себя хорошо чувствуешь. Надеюсь, что теперь как-нибудь дотянешь до конца учебного года.

Передай сердечный привет Нине Ильин, и Людмиле Алекс., если их увидишь.

Крепко тебя целую

Твой Франц.

102. Н.Ф. Депутатовой

1 июня 1951

Милая, родная Нина,

Сегодня у нас человек едет в город, и я спешу использовать случай, чтобы послать тебе несколько строк.

23 мая у меня произошло кровоизлияние в левый глаз, довольно сильное, - понятно, на почве высокого кровяного давления. Эта гипертония очень коварная болезнь. Боюсь, что мне надолго не придется читать ни газет, ни книг. Весь глаз красный от крови лопнувшего сосуда, которая пока и не думает рассасываться. Глаз болит и очень чувствительный ко всему. Надеюсь, что он со временем поправится, ибо я не представляю себе возможности долго жить без чтения.

Приезжал на днях к нам представитель Облсобеса. Сказал, что если бы наши не потеряли моих документов о болезни, то меня уже отправили бы в дом для туберкулезников. А наша администрация все уверяла меня, что сдала мои справки в Облсобес для ходатайства перед министерством о путевке; на самом же деле она, как теперь выяснилось, по пьянке все растеряла. Теперь я вторично достал эти справки, и представитель Облсобеса уверяет, что в течение 2-х месяцев он все это дело оформит. Куда меня направит, зависит от того, где будут свободные места (таких домов несколько в РСФСР) - или на Северный Урал, или в Восточную Сибирь. Надо полагать, что в конце июля или в августе меня куда-нибудь отправят. Мне все это в высшей степени безразлично, - единственно только то, что будет перемена впечатлений, а так вообще [2] все дома одинаковы. Надеюсь только, что дорога не будет слишком тяжелой.

Сейчас у меня небольшая передышка в температуре, и пользуюсь этими днями, чтобы подышать свежим воздухом, сожалению стоит холодная сухая погода с очень сильными сибирскими ветрами. Но я прячусь где-нибудь от ветров и сижу по 2-3 часа на воздухе.

Милая, теперь наверно у тебя уже все определилось относительно отпуска. Сообщи мне, как ты будешь окончательно

проводить лето, напиши, когда уедешь из Москвы, заблаговременно сообщи свой новый адрес. Когда у тебя закончатся экзамены?

Передай сердечный привет Нине Ильин, и Ник. Кал.

Крепко целую

Франц.

103. Н.Ф. Депутатовой¹⁰³

11 июня 1951

Милая Нина,

Твое письмо от 3/VI авиа-заказное я получил вчера. Хотя мне было чрезвычайно трудно, но я все же переписал все и с письмом возвращаю тебе все. С 4/VI я очень тяжело болею. Припадок с какими-то новыми, неведомыми до сих пор симптомами: обморок за обмороком из-за бездеятельности сердца, и не хватает воздуха (дыхание очень затруднительно). Но я все же собрал последние силы и в постели переписал бумаги. Очень прошу тебя не высылать мне никаких посылок, весь сахар от прошлой посылки еще стоит, и мыши его съедают. Банка меда испортилась. В последней стадии чахотки ведь больные всегда теряют всякий аппетит. Когда я иногда пробую съесть кусочек сахара, у меня сразу же испортится кишечник. Это тоже связано с болезнью. Так что еще раз прошу тебя, не огорчай меня как на новый год и не высылай мне посылки. Я по-прежнему питаюсь молоком, иногда, [2] раз в месяц, покупаю десяток яиц. Все остальное мне противно. Прости, милая, я так устал от переписки, что голова идет кругом.

Сердечный привет Ник. Кал. и Нине Ильин.!

Целую крепко

Франц.

104 Н.Ф. Депутатовой¹⁰⁴

15 июня 1951

Милая, родная Нина,

Уже два дня перестали приступы обморока, и я надеюсь, что теперь у меня будет дней 10 облегчения.

11/VI я отправил тебе авио-заказным письмом переписанные письмо и биографию. То, что Ник. Кал. советовал делать, я все сделал, хотя я сейчас больше, чем когда-либо, уверен в бесполезности всего. Но раз дело было начато, нужно было довести его до конца.

Ты в своем письме вечером 3/VI пишешь, что утром отослала мне письмо. Я его до сих пор не получил. Ты не можешь себе представить, какая тут канитель с почтой. Из Омска до нас письма часто идут до 2-х недель. Кстати: я послал 11/VI свое авиа-письмо (заказное) через нашего возчика город, дал ему деньги и просил, чтоб он сдал его. А он вернулся без денег и квитанции... Так что не уверен, не выбросил ли он просто письмо в уборную и говорит, что сдал его. Во всяком случае, если ты его до сих пор не получила, то ясно, что письмо на почту не попало, и тогда сразу же срочно сообщи мне об этом.

Сейчас у нас стоит жаркая сухая погода, часто с очень сильными бурями. Приблизительно половину дня провожу улице, под деревьями. Понемногу читаю. Кровоизлияние в левый глаз рассасывается, но много мне читать нельзя.

Думаю, что настоящее письмо последнее, которое я могу отправить тебе по московскому адресу. Ты, наверно, в конце июня уедешь куда-нибудь. Сообщи мне заблаговременно скорее, чтобы не было длинного перерыва в переписке.

То, что не надо высылать мне никакой посылки, я те уже написал в письме от 11/VI. Продукты от новогодней посылки почти все пропали; аппетита у меня сейчас так же, и тогда, совершенно нет. Питаюсь исключительно молоком, которому у меня наверно врожденное влечение или, скорее всего, привычка с детства у матери, которая сама не любила мяса и вырастила нас всех на молочном питании.

Представляю себе, милая, как ты устала к концу года. Скорее вырвись и поезжай куда-нибудь отдохнуть, чтобы набрать опять силы для следующего учебного года. Желаю тебе как можно лучше и приятнее провести отпуск! Сердечный привет Нине Ильин, и Ник. Кал.

Крепко, крепко целую тебя

Твой Франц.

105. Н.Ф. Депутатовой¹⁰⁵

2 июля 1951

Милая, родная Нина,

Пишу тебе наугад, ибо не знаю, уехала ли ты в Ригу или нет. Но считаю, что с 30/VI ты должна была уехать из Москвы. Во всяком случае, сейчас, по-видимому, бесполезно писать тебе домой.

Милая, письма твои от 3/VI и 10/VI я получил в один день, 17/VI; письмо от 17/VI пришло 28/VI, а деньги (100 р.) от 20/VI пришли 30/VI. Сердечное тебе спасибо, родная, за все! Из всего этого перечня ты можешь заключить, что лучший способ посылать мне письмо - это заказные письма. Они быстрее всех доходят и, кроме того, я просил бы тебя впредь посылать заказные, потому что я в любое время могу быть переведенным в дом туберкулезников, и мне не хотелось бы, чтобы твои письма здесь пропадали без меня.

Денег на молоко мне теперь хватит до начала сентября. Так что я очень прошу тебя не беспокоиться во время отпуска ничего мне не посылать до своего возвращения в Москву к началу учебного года.

Да, милая, не хочу скрывать от тебя, что с моей болезнью очень плохо. Последние 3-4 месяца приступы принимают совершенно иной характер, явно давая понять, что дело идет к концу. Интервал между приступами сократился [2] до 3-4 дней вместо прежнего месяца. Такой высокой температуры как раньше сейчас уже нет, но зато приступы превратились в постоянные. Так с 24/VI у меня каждую ночь 5-6 часов обмороч-

ного состояния (без сознания) и такая сердечная слабость, что трудно нащупать признаки пульса. Вот эта сердечная слабость и будет причиной моей смерти. Дело в том, что сердечные мышцы от туберкулезной интоксикации (отравления) совершенно перерождаются и разлагаются, а это в большинстве случаев и бывает причиной + [смерти] огромного большинства чахоточных. По крайней мере, смерть у меня будет незаметная: вечером потеряю сознание, а утром больше не проснешься.

Милая, я никогда не имел иллюзий насчет своей болезни. И, откровенно говоря, совершенно спокойно отношусь к предстоящему. Хотелось бы только еще переехать в другой инвалидный дом, ибо в этой хулиганской яме я бы даже не хотел бы умереть. А вообще то, родная Нина, у меня все ясно и спокойно в душе, и смерть для меня будет избавительницей от долголетних страданий и мучений. Поэтому смерть мне совершенно не страшна.

Конечно, единственное мое пожелание, которое у меня еще есть - увидеть перед смертью любимую дочку и тебя - так и останется невыполненным. Но ничего не сделаешь - много я потерял в жизни, придется мириться и с этой мыслью.

Очень прошу тебя, родная милая Ниночка, не печалься в случае чего, отдыхай хорошо и подкрепляй свое здоровье для работы в будущем учебном году. Я был когда-то проездом на рижском взморье, - мне там очень понравилось: северный ландшафт, но удивительно спокойный и хорошо действует на нервы.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

106. Н.Ф. Депутатовой¹⁰⁶

8 июля 1951

Дорогая, родная Нина,

Письмо твое от 28/VI я получил 5/VII. Спасибо тебе, милая, за все твои труды! Я сам очень рад, что ты, наконец, изба-

вилась от этого кошмара с перепиской рукописи. Представляю себе, сколько у тебя было с ней хлопот и возни!

Хорошо, что ты 1/VI уехала на взморье. Не сомневаюсь, что это балтийское меланхолическое спокойствие благоприятно подействует на тебя. Притом Рига сама по себе очень красивый город, а его окрестности еще лучше. Где находится эта станция Вайвари? Недалеко от города? Не есть ли это прежний Веймарн? С кем ты живешь на квартире, хорошая ли хозяйка? Как проводишь день, купаешься ли часто, что читаешь? В самой Риге иногда бываешь или нет? Не встретила ты, как в 1947 году, случайно мою дочку? Вот была бы радость для меня!

У меня, милая, состояние за последние 3-4 месяца значительно ухудшилось. Мне уже трудно ходить: крайняя слабость, полусонное состояние даже днем. Уже два [2] месяца не беру книг в руки. По одному этому признаку можешь судить, каково мое положение.

Когда у меня небольшая температура (а это сейчас бывает уже очень редко, на день-два), мне привязывают гамак к двум березам недалеко от нашего барака, и я лежу в нем по 2-3 часа в день. Очень меня уже беспокоит кашель - не только ночью, но и днем. Количество мокроты также все время увеличивается.

Но все это, милая, в порядке вещей при туберкулезе легких, и я все это воспринимаю так же, как восход и заход солнца, как закономерное и неминуемое явление...

Ты мне не ответила на мой вопрос, не могла ли ты написать диссертацию на тему, скажем: "Язык молодого Гёте", "Язык Гейне", "Язык Генриха Манна", "Язык Бехера" или т.п. мне бы хотелось, чтобы ты защитила диссертацию и, когда будет 55 лет, могла бы получить приличную пенсию. Да и вообще сейчас без ученой степени уже трудно. Может быть, посоветовалась бы с компетентными руководящими лицами по преподаванию иноязыков? Мне очень хотелось бы тебе помочь в работе над такой диссертацией.

Напиши мне, когда ты перейдешь на базу Дома ученых (из-за адреса). Что, Нина Ильин. еще в Москве, не уехала в отпуск?

Нина милая, отдыхай спокойно, отвлекись на эти два месяца от всяких хлопот. Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

107. Н.Ф. Депутатовой¹⁰⁷

16 июля 1951

Милая, родная Нина,

Посылаю тебе уже третье авиа-письмо в Ригу, а ответа пока нет. Как ты доехала, как устроилась там на июль, когда переходишь на тур-базу?

Везли меня 14/VII в город на рентген и на консультацию к врачу-туберкулезнику в обл. тубдиспансере. Результаты плохие (рентгеновские), но не неожиданные для меня, так как эти два года, когда я уехал из больницы, прекрасно улавливал по себе дальнейшее развитие болезни. Верхние половины моих легких полностью разрушены, нижние половины - в очаговых ранах, гноятся. Никакого активного лечения применять уже нельзя, только в общем поддерживать организм. Но сквернее всего дело обстоит с сердцем: оно расширено "до предельных возможностей", левый желудочек (камера) совершенно исчез в расширительных тканях, и сердце таким образом вынуждено работать тремя камерами вместо четырех. Как я и полагал до рентгена, основная опасность состоит в том, что сердце не выдержит высокой температуры во время приступов и откажется работать.

Эти дни у меня небольшое облегчение, много сижу на свежем воздухе под деревьями, наблюдаю деревенскую идиллию - как роются цыплята, гусята, куры, телята и т.д. Поймали около 20 молодых лисиц, и забавно наблюдать, как они выслеживают мышей и птичек. Впрочем, едят они буквально все, что им бросаешь - хлеб, картошку, кашу и т.д. Сейчас у нас стоит жаркая, настоящая резко континентальная жара, но, к

счастью, и в дождях нет недостатка, и все растет быстро и прямо на глазах.

Плохо у меня с глазами. После того, как то кровоизлияние [2] в левый глаз рассосалось, я начал опять читать. Но тут сразу произошло второе, еще более сильное кровоизлияние в тот же левый глаз. Теперь на место лопнувшей жилки образовался грубый нарост, который побаливает и не дает мне читать. Следовало бы показаться глазнику, но я не мог больше дня оставаться в городе, а за этот день я с трудом справился с рентгеном.

Пока нет ответа от министерства собеса относительно путевки в дом инвалидов-туберкулезников. Облсобес обещает, что отправит меня, но фактически это возможно только до начала сентября. Когда начнется осенняя пасмурная погода, я уже не буду в состоянии ехать. Вообще же, если к тому времени это дело с переездом не будет оформлено, я уже никуда больше не двинусь с места, так как сердечная слабость все увеличивается и ограничит возможность моего передвижения до уборной и обратно.

Надеюсь, милая, у тебя со здоровьем все в порядке, и ты хорошо отдыхаешь. Я всегда слежу за погодой в Риге (по радио-репродуктору у нас в коридоре). Как хотелось бы хоть на час побыть с тобою на даче в Риге и поговорить с тобой, увидеть тебя! Зачем существует эта преграда пространства? Я никогда не любил этих физиков из-за их непреклонных законов природы. Были бы у меня семимильные сапоги или ковер-самолет, я быстро очутился бы рядом с тобою на твоей рижской даче...

Ну, Нина милая, отдыхай хорошо и поправляйся, как следует, к приезду обратно в Москву. Надеюсь, что на днях будет письмо от тебя.

Целую тебя миллион раз

Твой Франц.

108. Н.Ф. Депутатовой¹⁰⁸

20 июля 1951

Милая, родная Нина,

Получил я оба твои письма от 5 и 11/VII. Хотя первое было простое, а второе "авиа-заказное" - шли они оба одинаково, по 8 дней.

Милая, я очень рад за тебя, что тебе так нравится на Рижском взморье, и что наступила теплая погода для купанья. Выкинь из головы всякие заботы и серьезные мысли и растворись целиком в природе, в ее созерцание и вчувствование. Только тогда у тебя нервы будут отдыхать и укрепляться.

Ты не пишешь, когда перейдешь на турбазу, поэтому я пошлю это письмо еще по старому адресу.

Относительно денег, милая, ты напрасно высылаешь. Когда я поеду в туберкулезный дом инвалидов, меня повезут за счет органов собеса. Относительно же молока - я даже и не знаю, как поступить. Когда я 14/VII был в городе на рентгене, мне из-за крайней слабости сердца запретили пить молоко и резко ограничить прием жидкости в сутки до 1/2 литра всего. Мне надо бы перейти на сухое питание и на фрукты - а это в моих условиях совершеннейшая химера. Во первых тут нужно кушать то, что варят для всех, а из "фруктов" в Сибири растет один картофель. Я пока еще продолжаю пить литр молока в [2] день (кроме молока я ни одной капли жидкости не принимаю), но это возможно, - как я считаю, - пока стоит жаркая погода. С сентября, т.е. с наступлением осенней погоды, мне придется обязательно перейти на 1/2 литра. Ты не можешь себе представить, до чего у меня сердце слабо работает. Обмороки бывают почти каждую ночь.

Нина милая, неужели ты думаешь, что у нас с тобой могут быть различные взгляды в чем бы то ни было? Не думаю. Во всяком случае, во всех мировоззренческих вопросах этого не может быть. А все остальное зависит от условий жизни, в которых живешь и работаешь.

Не знаю, почему Нина Ильин. уже полгода не пишет. Наверно очень занята. А может быть она чем-нибудь обиделась?

Следующее письмо я отправлю уже по адресу турбазы. Ну, милая, желаю тебе всегда хорошей погоды и спокойного отдыха! В Москву не возвращайся до конца августа.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

109. Н.Ф. Депутатовой¹⁰⁹

30 июля 1951

Дорогая, милая Нина,

Пишу тебе по адресу Турбазы, хотя ты мне и не написала, когда переедешь из Вайвари в Булдури. Но я придерживаюсь твоего старого письма, в котором ты писала, что с 28/VII по 24/VIII будешь отдыхать на Турбазе.

После моего письма от 20/VII ничего существенного в ходе моей болезни не случилось. Со скрипом и стонами понемножку влачу свое существование. Сейчас у нас стоит самая страшная жара, началась уборка ржи. Днем просто не знаешь, куда деваться. К сожалению, приходится много пить, а это для меня крайне вредно. Терплю по возможности, но все же вечно потеющий организм требует своей нормы жидкости.

На днях получил очень милое письмо от Нины Ильиничны. 9/VIII поедет в твой дом отдыха на Волге. Я очень рад за нее; представляю себе, как она замучилась за год и по работе и семейными несчастьями. Поедет она вместе с Верой Александровной - с ней ей не будет скучно. Нина Ильин, написала мне очень мило о ее последних встречах [2] с тобой, не может нахвалиться твоей работоспособностью, энергией и жизнерадостностью. Мне было очень приятно читать эти строки о тебе.

О моем переводе в Дом туберкулезников все хлопочут, но когда это практически будет, не могу еще точно сказать. Во всяком случае, не раньше сентября. А после сентября я уже никогда не смогу поехать.

Левый глаз у меня медленно, но все же поправляется. Вчера сюда приезжал глазной врач, который выписал мне новые

очки (разные стекла). Предупредил меня, чтобы я с своей гипертонией был бы очень осторожен и не перенапрягал бы глаза. Это, милая, по моему еще в большей степени относится и к тебе. Для меня то, при моем состоянии, уже не большая беда лишиться глаза. А для тебя - это все.

Надеюсь, милая, что ты в хорошем здоровье и отдыхаешь хорошо. Очень много не купайся, советуйся с врачом, может быть, тебе вообще нельзя купаться. До 10/VIII я буду тебе писать по адресу Турбазы, а потом уже опять в Москву.

Желаю тебе хорошего настроения и веселого отдыха!

Крепко целую

Франц.

110. Н.Ф. Депутатовой¹¹⁰

6 августа 1951

Милая Нина,

Пишу тебе, хотя я почти уверен, что письмо пропадет. Почти месяц не получаю никаких известий от тебя, так что не знаю, где ты в настоящее время находишься. Следую твоим указаниям в старом письме, в котором написано, что с 29/VII по 25/VIII будешь отдыхать на турбазе.

Позавчера получил извещение на 100 рублей денег, отправленных 25/VII из Москвы, и адрес написан твоей рукой. Неужели ты заболела и вынуждена была преждевременно выехать в Москву? Или ты оставила кому-нибудь заполненный твоей рукой переводный бланк? Как-то все это тревожит меня, и я боюсь за твое здоровье.

За это время никаких особых перемен в состоянии моей болезни не произошло. Стараюсь побольше сидеть на свежем воздухе.

Если в ближайшие дни не будет никаких известий от тебя, то следующее письмо отправлю по московскому адресу.

Крепко целую Франц.

111. Н.Ф. Депутатовой¹¹¹

10 августа 1951

Милая, дорогая Нина,

Надеюсь, что это письмо застанет тебя еще на турбазе. Следующее уже пойдет в Москву.

Милая, получил я, наконец, вчера твое письмо от 30/VII. Я так и думал, что тебе пришлось оборвать свой отпуск и поехать в Москву. Деньги я получил, но препроводительную возчик потерял, так что я только из твоего письма узнал, что ты ездила в Москву.

Знаешь, милая, это известие меня так же близко тронуло, как будто несчастье случилось не с Олей и тобой, а со мною. Представляю себе, как вы бедные - ты, Оля и Ляля - переживали все это! Ты не писала, в какой степени это касалось и тебя, или только Оли. Но, в конце концов, это и безразлично: сегодня Оля, а завтра ты. Удалось вам все наладить или нет?

Относительно моей рукописи я никогда никаких иллюзий не имел. Я с самого начала был уверен, что это одни только faux frais и очень жалею, что доставил тебе и Нине Ильин. столько хлопот и работы. Но я не хотел противоречить совету Ник. Кал. и - главное - хотел иметь уверенность, что мною были использованы все возможности для поддержания своего здоровья. Иначе я мог бы потом упрекать себя, что вот, мол, может быть, все-таки что-нибудь вышло бы и т.д. Пока еще ничего не получил, но знаю вперед, что будет.

Ты хорошо сделала, что после приезда на взморье стряхнула с себя все неприятности и переживания и непосредственно отдыхаешь на природе. В этих случаях единственно только природа дает успокоение и отраду. Желаю тебе, чтобы ты за четыре недели отдыха на турбазе поправила свои нервы и вернулась бы в Москву успокоенной и уравновешенной. [2] По адресу турбазы я отправил тебе два письма - 30/VII и 6/VIII. Настоящее письмо третье и последнее. За последние я по-прежнему много сидел на дворе под березами. Август - последний месяц, когда я могу выходить из дома. Как

только на улице температура будет ниже комнатной, я уже выходить не могу, ибо сейчас же захвачу воспалительный процесс верхней плевры, совершенно обнаженной после разрушения легочной ткани. Так же убийственна для меня и сырая или ветреная погода. Так что, начиная с сентября, мне опять придется восемь месяцев сидеть в комнате и лежать в постели.

Милая, относительно дальнейшей присылки денег условимся таким образом: в августе и сентябре мне ничего не надо. Начиная же с октября, я больше 50 р. в месяц расходовать не буду (45 р. на пол-литра молока в месяц и 5 рубл. на почтовые расходы). Мне сейчас уже трудно выпить целый литр молока, - сердце не перерабатывает столько жидкости. А как только жара пройдет, организму еще меньше жидкости нужно, и мне даже будет трудно выпивать пол-литра молока в день. Этот вопрос ясен и для меня и для тебя, ибо ты понимаешь, что я не могу еще прибавить к своей болезни отеков водянки.

Нина дорогая, я тебя очень, очень люблю, и поэтому очень измучился за эти 4 недели, что не было письма от тебя. Я инстинктом чувствовал, что у тебя неприятности, что страдаешь. Хоть хорошо, что хоть пока все улажено, как ты пишешь. Не хочется думать о том, что это может повториться.

Крепко, крепко тебя целую

Твой Франц.

112. Н.Ф. Депутатовой

24 августа

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо от 9/VIII. Очень рад, что немного забыла свои хлопоты и неприятности и отдыхаешь хорошо.

О себе могу сообщить только плохое. Последние две недели страдал опять не по-человечески. После 10/VIII у меня был очередной приступ болезни и вот, когда он шел уже к концу, тут наступила неожиданно после большой жары холодная ветреная погода в заморозками. Бараки наши - как сараи. Meня

продуло, как следует, и начался такой приступ (да плюс еще и злокачественная ангина) с температурой свыше 40°, какого у меня уже больше года не было. Температура стояла неделю и измотала меня так, что сейчас мне трудно и ручку держать. Причем никакого аппетита ни к чему. Не знаю, поднимусь ли еще раз с постели. Этим самым и отпадает вопрос о переводе в дом для туберкулезников: в таком состоянии меня нельзя перевозить даже в августе.

Что-то зловещее в моей болезни. Какой-то злобный демон преследует меня все эти годы и прибавляет все новые и новые задания и осложнения. Казалось бы, что все должно иметь свой предел, но страданиям моим нет конца. По-видимому, я вынул при рождении плохой жизненный жребий или, как наши старики говорили, родился под несчастливой планетой. Но так иначе, единственное утешение, что когда-нибудь все же и страданиям придет конец.

Милая, ты в эти дни, наверное, вернулась в Москву. Как я рад, что у тебя есть занятия, которые запол-[2]нят опять твою жизнь до следующего отпуска. Без определенной работы, по-моему, неинтересно и жить. Тем более приятно работать со студентами, с молодежью. Работаешь с ними и как-то чувствуешь, что и сам молодеешь. Для меня раньше самые радостные всегда были первые дни нового учебного года. И это так понятно и естественно.

Пиши мне, как распределятся у тебя в этом году занятия, ты как-то мне писала, что в нынешнем учебном году значительно сократили количество часов. Означает ли это, что у тебя будет меньше работы, или нужно сокращенные часы наверстать чем-то другим?

Пиши также, как твое здоровье после приезда с взморья, не беспокоят ли тебя сейчас гипертония и печень? Как отдохнули Оля с Лялей, и не могут ли они сказать, как поправились Нина Ильин. с Верой Александровной? А тебе, милая, совет, расходовать свое здоровье экономно, слишком спешить, а работать по возможности равномерно.

Желаю вам всем много радости и счастья в новом учебном году!

Сердечный привет Нине Ильин.!

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

113. Н.Ф. Депутатовой¹¹³

3 сентября 1951

Милая, родная Нина,

Оба твои письма от 17 и 23/VIII получил. Очень хорошо, что все это время у вас на турбазе стояла прекрасная погода, и я надеюсь, что несмотря на неприятный перерыв летом в отпуске, ты все же сносно поправилась. Конечно, ты прямо попала в самый водоворот институтской сутолоки в начале учебного года. Напиши мне о своей нагрузке и расписании часов в этом году. Надеюсь, что тебе будет легче, чем в прошлом году.

О себе ничего хорошего сообщить не могу. Высокая температура спала, но вся эта неприятная болезнь горла превратилась в хроническое катаральное воспаление горла и бронхов, которое (как и в прошлом году) будет меня мучить всю зиму до мая будущего года. Этот катар характерен для последней фазы туберкулеза легких моей формы. Все горло красное (как при ангине), чрезвычайно чувствительное, сухое, вызывает бесконечно кашель, выделяет много слизистой мокроты из бронхов, и при малейшей простуде (малейшего сквозняка достаточно) вызывает высокую температуру. С сентября до мая мне придется опять сидеть (или лежать) в наглухо закрытой комнате.

Очень прошу тебя, милая, в дальнейшем не высылать мне ни в коем случае больше 50 руб. в месяц. С 1 октября молоко будет стоить 3 рубля литр; я буду покупать себе 1/2 литра, и больше мне ничего не нужно (я сейчас уже не [2] в состоянии пить литр - из-за сердца). Ты сама суди: для чего мне накапливать лишние деньги, когда у меня положение таково, что в любой день могу умереть?

Сейчас у нас тут стоит бабье лето. Днем солнышко и относительно тепло, но утром и вечером уже холодно, а по ночам заморозки. Сижу днем в комнате на солнышке у окна. Выходить из-за горла уже нельзя. Наблюдаю за гусями, курами, свиньями, телятами, утками, голубями и т.д. Есть щенки и котяга, которые играют перед окном на солнышке. Ты видишь, как я на старости лет сделался по-неволе ценителем деревенской идиллии. Понемногу читаю газеты и журналы. За время высокой температуры глаза мои немного отдохнули, и сейчас, кажется, легче читать. Хорошую книгу тут трудно достать. Я заказал себе другие очки (более сильные); скоро их должны привезти; возможно, что мне с ними легче будет читать.

Прилагаю тебе рентгеноскопию моих легких, сделанную 14/VII в городе. По ней ты сможешь себе составить приблизительное представление о состоянии моей болезни. Вообще врачи-специалисты удивляются, как я живу. (Они, конечно, не знают, какой у меня раньше был крепкий организм).

Ну, милая, теперь тебе, наверно, в вечной спешке будет мало времени для писем. Но все же я просил бы тебя писать хоть несколько слов каждые две недели. Если в более длительный срок нет известий, я очень волнуюсь. Передай сердечный привет Нине Ильиничне! Желаю тебе хорошего здоровья и много успехов в работе в новом учебном году!

Целую тебя крепко

Твой Франц.

114. Н.Ф. Депутатовой¹¹⁴

14 сентября 1951

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо от 29/VIII. Очень рад, что ты благополучно вернулась в Москву и, несмотря на все, поправилась. Тщательно изучил твою нагрузку на текущий учебный год. Она мало чем отличается от прошлогодней, даже та же самая ловушка, что начиная с ноября у тебя будет меньше часов. Ну,

что же делать, - по-видимому, иначе никак нельзя было. Очень уж не нравятся мне эти занятия с прошлогодними аспирантами. Они завалены другими работами и хотели бы, чтоб какой-то дядя сдавал бы за них иноязык. Такие занятия очень неблагодарные, даже с материальной стороны, и я объясняю твое согласие на занятия с ними твоей исключительной добротой и тем, чтобы никогда не можешь кому бы то ни было отказывать в чем-то. Смотри, милая, расходуй свои силы экономно, а то скоро свалишься с ног! Конечно, я бы на твоем месте был бы нагружен еще больше и еще меньше тебя мог бы отказывать людям. Но вообще то все это неразумно и неблагодарно.

Прошло десять дней с тех пор, как я отправил тебе последнее письмо. Все это время бесчеловечно мучил меня катар горла. Ты не можешь себе представить, до чего это мучительно - вечное раздражение в горле, масса мокроты и - особенно по ночам - беспрерывный кашель. Самое скверное то, что в связи с наступлением осенней погоды нечего ждать улучшения. Я до того ослаб и разнервничался, что мне трудно держать ручку и писать. Вчера пришло разрешение переехать в дом туберкулезников. Но об этом до июня будущего года нечего и думать, ибо со своим катаром горла мне нельзя и нос высовывать на улицу до следующего лета.

Скучно стало в моей палате. Парализованные дедушки лежат неподвижно. Я же сижу днем у окна и смотрю на "улицу", [2] т.е. в березовую рощу. Молотьба закончилась, сейчас убирают овощи, - копают картофель. Неизменные мои посетители перед окном - 4 семьи гусей, куры, цыплята, собаки, жирные свиньи и телята. Все они тут живут, как в раю. Березки начинают сбрасывать свои пожелтевшие листья. Трава выцвела, природа готовится к своей длительной зимней спячке. Хорошо бы, если и я мог бы заснуть до весны и ничего не виде из этих снежных буранов и холодов, не пережить этой вечной зимней скуки в 4-х стенах, в окружении живых трупов.

Нина Ильинична прислала мне письмо из дома отдыха. Очень хвалит природу, но очень ругает администрацию дома отдыха. Теперь она, наверно, уже вернулась в Москву.

У нас уже три месяца не меняли книги библиотечки-передвижки. Читать совершенно нечего. Глаза, как будто, немного успокоились. Очки мне придется менять, так как купленные в городе оказались непригодными из-за узкой и неуклюжей оправы.

Ну, милая, на сегодня хватит. Хочу еще отправить небольшое письмо Нине Ильиничне.

Целую тебя крепко и нежно

Твой Франц.

115. Н.Ф. Депутатовой¹¹⁵

28 сентября 1951

Милая Нина,

Сегодня первый день, когда у меня после 2-х недель несколько понизилась температура. У меня этой осенью, начиная с 15 августа, не жизнь, а сущий ад. Как будто все остатки разрушенных легких взбунтовались и решили перед смертью дать сатанинское мщение. Просто невозможно описать тебе все эти невыносимые страдания, нескончаемую температуру, вечный пот, мучительнейший кашель. До того все это противно, до того надоело, что и ангел взбунтовал бы.

А в это время как на зло стоит совершенно летняя, жаркая погода, до 30° жары. А я не могу и голову поднимать с подушки. Все время только и возишься с кашлем и противной мокротой, которая сейчас уже достигает огромных размеров.

Видишь, милая, я и тебе надоедаю своими жалобами. Ничего не поделаешь: что болит, о том и говорит.

Еще одна мысль меня мучает еще с того дня, как ты мне написала о перерыве своего отпуска. У меня навязчивая мысль, что, [2] может быть, все это оттого, что ты мне пишешь и помогаешь. Если это так, милая, то пиши мне откровенно, и мы посоветуемся с тобой, как и что делать.

Я сейчас ничего не могу ни читать, ни писать, ни радио слушать; совершенно оторван от всего на свете. Конечно, при таких мучениях нечего и думать: хорошо, если хоть иногда,

как сегодня, выпадет денёк, когда можно голову поднять и немного передохнуть. Ну и болезнь же эта проклятая чахотка!

Надеюсь, что работа в институте у тебя идет нормально, что здоровье пока хорошее. Советовать тебе что-нибудь относительно работы все равно бесполезно, обстоятельства заставляют делать свое.

Очень, очень ослаб и устал. Целую тебя

Франц.

116. Н.Ф. Депутатовой¹¹⁶

5 октября 1951

Милая, родная Нина,

Письмо и деньги от 19/IX получил. Сердечно тебя благодарю!

Надеюсь, милая, что знакомый твоего папы теперь благополучно выздоровел и уехал в Киев. Иначе я не представляю себе, как ты могла работать в Институте и ухаживать за больным. Надо же было с человеком случиться в дороге такое несчастье.

Милая, ты не удивляйся и не сердись на меня, что мои письма стали такими короткими и бессодержательными. Болезнь вступила в такую стадию, когда человеку из-за нескончаемых тяжелых страданий все в мире для него пропадает, не интересует, а все его существо сосредотачивается исключительно на болях и мучениях. Я каждую минуту о тебе думаю, но все во мне атрофировано, даже руку не хочется поднять.

Вчера тут выпал первый снег. Сразу же растаял. Но погода уже зимняя, холодная, сырая, с ветрами. Для туберкулезника нельзя хуже и придумать. Может быть, когда установится твердая, сухая зима, [2] мне будет немного легче. Конечно, болезнь уже в такой стадии, что трудно что-нибудь сказать.

От твоего расписания занятий я пришел в ужас. Как бедная, только справляешься с такой работой, да плюс еще домашняя работа. Даже в самые занятые годы у меня не было и половины твоих часов. Но, по-видимому, меньше нельзя бы-

ло брать. Я прямо удивляюсь твоей работоспособности и выносливости. Какая ты все-таки молодчина, Нина! Ты была и останешься до последней минуты идеалом женщины для меня.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

117. Н.Ф. Депутатовой¹¹⁷

12 октября 1951

Милая, дорогая Нина,

Сегодня у меня счастливый день: только что уехал спец. сотрудник Омского Обкома партии, который привез мне результат на мое ходатайство - оно удовлетворено.

Решением Министерства Государственной Безопасности СССР от 19 сентября с/г с меня сняли все ограничения;

Рукопись моей книги о Байроне прочитана цензором Николаевым, получила положительный отзыв и может быть напечатана. Никакого специального указания издательствам на этот счет не требуется, так как с автора сняты политические ограничения, и книга может быть напечатана на общих условиях. (Рукопись мне вернули).

Теперь, милая, у меня следующие просьбы к тебе:

1) Свяжись с Ник. Калин., расскажи ему все и спроси, как устроить рукопись и в каком издательстве. Думаю, что лучше всего было бы в Гослитиздате или в Академии Наук. Но лучше, по-моему, в Гослитиздате. Дальше: у тебя имеется два экземпляра рукописи - в порядке ли они, можно ли их сдать оба в издательство с тем, чтоб присланный мне экземпляр оставался бы у меня? Если нет, то я его срочно вышлю вам.

Еще: нужно ли мне написать специальное письмо в издательство с указанием, что я реабилитирован, или достаточно представить только оба экземпляра рукописи? [2]

Милая, ты можешь себе представить, как я взволнован, и поэтому мне трудно собираться с мыслями. Но я думаю, милая, что ты с Ник. Кал. сами сообразите, что после всего этого нужно сделать, чтобы скорее устроить рукопись в изда-

тельстве. Для меня это крайне важно и в финансовом отношении. Конечно, если бы это было 2-3 года тому назад, то я сейчас же поехал бы работать в каком-нибудь университете. Но мое состояние таково, что мне всю зиму придется сидеть и лежать в 4-х стенах. Если доживу до нового тепла, то увидим, что делать дальше. Но пока мне было бы крайне важно иметь некоторую сумму от гонорара, чтобы коренным образом перестроить свое питание.

2) Мне бы очень хотелось, милая Нина, чтобы ты как-нибудь съездила на Ленинградское шоссе и поставила мою дочку в известность, что она теперь дочь полноправного отца и ей, следовательно, больше нечего думать о том, что ей трудно будет учиться и т.п. Это, конечно, не срочно, но я все же просил бы тебя иметь это в виду. Конечно, ты это сможешь сделать и по телефону. Но тогда ограничивайся только передачей официальностей, а о моей жизни, где и как я живу, ничего не говори И.В. [3]

Но прежде всего позвони Нине Ильиничне и поставь ее в известность обо всем. Очень хотелось бы мне хоть один день быть вместе с Вами в Москве. Но при моей болезни нечего и думать об этом. И тем не менее, милая Нина, я чрезвычайно рад, что мне дали моральное удовлетворение и уважили мое ходатайство.

Письмо твое от 26/IX я получил. Надеюсь, что больной теперь поправился и тебе меньше возни.

Не могу выразить тебе и Нине Ильиничне своей сердечной благодарности за все ваши работы и хлопоты в прошлом году! Хорошо, что это не было напрасно.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко, крепко тебя целую

Франц.

P.S. Если требуются какие-нибудь срочные сведения по устройству рукописи, то телеграфируй мне, это все же быстрее.

14 октября

До сих пор не смог отправить письмо. Только сегодня пойдет подвода в город. Весь вчерашний день и ночь у меня шла

кровь из легких. Очень ослаб. Конечно, практически моя [4] реабилитация ничего нового не принесет и ничего не изменит в моей жизни: я уже давно тяжело больной человек больничного типа. Но все же я испытываю большое моральное удовлетворение и особенно рад за мою дочку. Кстати - пожалуй, будет неудобно передавать эти вещи по телефону, и поэтому ты лучше условься встретиться с Ник. Кал. и др. и сообщи им устно. Если ты увидишься с И.В. или с бабушкой, то пусть они не боятся, что я весною приеду к ним и буду предъявлять какие-нибудь квартирные или имущественные требования. После их позорного поведения по отношению ко мне все это исключается. Если я считаю нужным сообщить им о своей реабилитации, то делаю это исключительно ради дочери.

Впрочем, если доживу до лета, поговорим о возможности встречи с тобою и дочерью, которой к тому времени будет 16 лет.

На всякий случай прилагаю письмо к директору Гослитиздата. Если Ник. Кал. еще в отпуску, то посоветуйтесь с Ниной Ильин. и отнесите 2 экз. рукописи с письмом в Гослитиздат. Если Ник. Кал. в Москве, то покажи ему письмо и спроси, так надо писать. Я думаю, он достаточно лично знаком с директором из-ва, чтобы это знать. А может быть, он посоветует другое издательство? Одним словом, вам там лучше об этом знать. Во всяком случае, сейчас самое основное - это устроить рукопись. Ведь мне недолго уже осталось жить, а хотелось бы еще увидеть книгу изданной.

P.S. Если письмо к директору Гослитиздата будете передано принадлежности, то положите его в конверт и напишите на нем, кроме адреса, слово лично, так как все эти сведения нельзя оглашать и передавать всем. Конечно, рукописи и письмо можно передать - если директора трудно поймать, и завед. сектором критики и литературоведения.

118. Н.Ф. Депутатовой¹¹⁸

18 октября 1951

Милая, родная Нина,

Ты теперь, наверно, получила мое письмо авио-почтой от 12-14 октября. Волнение, вызванное полученным известием, по-видимому, отрицательно повлияло на мою болезнь, и кровотечения из легких очень обессилили меня.

Я просил тебя, чтобы ты, после совета у Ник. Кал., отнесла оба экземпляра рукописи с письмом в Гослитиздат. Это ничего, что последние поправки Нины Ильин. в первом экз. не перенесены на другие. Я их просмотрел: это исключительно стилистические поправки, которые можно перенести и в первой корректуре. Кроме того, у политического и литературного редакторов книги будут свои поправки, и таким образом рукопись вообще еще значительно изменится. Но если твои два экземпляра кроме этого еще чем-нибудь отличаются от первого и поэтому их нельзя сдавать в издательство, тогда придется выслать первый, хотя все это отодвинет дело опять на месяц. Поэтому после получения настоящего письма просьба к тебе, выслать мне телеграмму или авиа-письмо, чтобы я был в курсе дела и больше не волновался.

Одновременно с этим письмом я пишу Ник. Кал. Думаю, что он вернулся из отпуска. Но [2] его отсутствие ни в коем случае не должно повлиять на сдачу рукописи в издательство.

Вторая просьба, милая Нина, к тебе состоит в следующем: когда будешь на Ленинградском шоссе, то попроси, чтобы подыскали две мои рукописи неизданных работ: 1) машинописная рукопись моей книги "Молодая Германия. Литературно-критические очерки" (остался один экземпляр); 2) машинописная рукопись статьи "Реализм Теккерея" (остались 4 экземпляра, из них возьми три). Обе эти рукописи возьми к себе и держи их, пока я их не буду просить. Я напишу кое-кому и надеюсь, что мне удастся часть этих рукописей опубликовать в журналах или сборниках. Думаю, что рукописи эти сохранились на Ленинградском шоссе.

Милая, родная, ты уж прости, что я опять начинаю нагружать тебя новыми поручениями. Но мне ведь осталось жить очень недолго, и мне хотелось бы после своей реабилитации издать хотя бы 2-3 научные работы, чтобы восстановить честное и всеми уважаемое имя ученого. Это необходимо мне и больше всего для моей любимой дочери, для ее дальней судьбы.

Милая, мне очень, очень грустно. Так много хотелось бы сделать, работать. Ты же ведь знаешь [3] мою прежнюю энергию. За эти прошедшие годы я перевернул бы всю историю мировой литературы. Теперь же эта проклятая болезнь сразила меня еще более жестоко, как пуля разит бойца. Но ведь ничего не поделаешь. Нужно только рационально использовать немногие месяцы, которые остались, чтобы сделать еще что-нибудь полезное для общества и науки. У нас вот-вот должна установиться зима. Может быть, с установлением сухой морозной погоды мне хоть немного лучше будет дышать. Эта чумазая сибирская осень прямо душит меня. Ночью выпал снег, но он опять растаял днем. Много, много, милая, хотелось бы мне говорить с тобою, может быть, это еще сбудется? Хочется верить в это... Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

119. Н.Ф. Депутатовой¹¹⁹

19 октября 1951

Милая, родная Нина,

Только что получил твое письмо от 9/Х. Я очень, очень рад, что больной выздоровел и уехал. Когда он пришлет фотографии, я надеюсь, что при распределении их не забудешь и меня. Кроме себя пришли мне также фотографию вашей Ляли и Оли.

Я только вчера написал тебе подробное письмо. Но оно пойдет совместно с этим. Я сегодня еще раз просмотрел руко-

пись и все-таки пришел к выводу, что ее надо выслать, чтоб ее представить в издательство. Вдобавок к исправлениям Нины Ильин. я также еще в нескольких местах сделал поправки.

Нина милая, я только очень прошу тебя не задерживать рукопись и сдать ее в издательство. От ее судьбы я так много ожидаю, а сейчас как раз везде утвердили окончательные планы издательств. Если Ник. Кал. в Москве, посоветуйся с ним, и если он знаком с главным редактором или директором издательства, то он мог бы и лично (или по телефону) говорить с ними. Ну, я думаю, вы на месте лучше знаете, как поступать. Я только прошу об одном - поскорее.

Целую тебя крепко

Твой Франц.

120. Н.Ф. Депутатовой¹²⁰

29 октября 1951

Милая, дорогая Нина,

Здоровье мое все время такое плохое и тревожное, что могу тебе написать лишь несколько строк.

Телеграмму твою от 20/Х я получил 22/Х. Но обещанное в ней письмо до сих пор не пришло, несмотря на то, что прошла уже целая неделя.

Я все время страшно тревожусь, что рукопись все еще не сдана в издательство. Если бы мне предстояло жить еще 10 лет, мне все это было бы не так важно. Надеюсь, что ты теперь уже получила мои письма от 18/19/Х и заказную бандероль с рукописью. Переносить поправки с этого экземпляра на второй вам совершенно не нужно, так как для этой работы в издательствах есть специальные сотрудники.

Я очень ослаб, и мне трудно писать. Желаю тебе хорошо отдохнуть на праздниках!

Целую тебя крепко

Твой Франц.

121. Н.Ф. Депутатовой¹²¹

5 ноября 1951

Милая, родная Нина,

Не успел я и двух дней передохнуть от кровотечений, как 29/Х после обеда на меня напал страшный температурный приступ, который длился 7 суток и привел меня на край могилы. Все время температура стояла свыше 40°, боли совершенно невыносимые, а пот был такой сильный, что до 20 раз в сутки меняли рубашку. Все ночи я был без сознания. Сейчас я еле-еле поднимаю руку и пишу тебе в постели на фанерке. Я просто живой труп.

Твое письмо от 20/Х и телеграмму от 28/Х получил. Прибыли также извещения на деньги 200 р. и 75 р. Сердечное тебе спасибо за все! Особенно я рад и успокоился, что рукопись сдана в издательство. Деньги от Ник. Кал. нужно считать долгом, и если что-нибудь выйдет с изданием рукописи, обязательно нужно эти деньги вернуть.

Милая, то, что ты пишешь о моем приезде в Москву - это сплошная химера. Возможность для этого была бы еще летом, теперь же она окончательно прошла. Ты не можешь себе представить, как ухудшилось мое положение после 15 августа: с тех пор изо дня в день все хуже и хуже. Я просто тяжелый больничный, коечный больной, живой труп. Ведь меня уже нельзя везти в общем вагоне: непрерывный кашель и море мокроты, [2] тут бы все пассажиры стали протестовать. Да и какой смысл в моем передвижении? Скажем, меня положат в Москве в больницу. Ведь в тот же день врачи убедятся в совершенной безнадежности моего положения, и что им тогда остается сделать? Или они переведут меня в отделение умирающих, или они меня выпишут как неизлечимого хроника. И тогда опять нужно хлопотать о доме инвалидов и т.д., то есть добиться того, что у меня уже давно есть. И все это осложнялось бы в Москве еще тем, что я ведь в последнее время в Москве не работал, не пенсионер, а состоящий на государственном иждивении в органах собеса. Нет, милая, уже не стоит

возить живой труп с места на место, а для могилы сибирская земля не тяжелее московской.

Милая, относительно денег ты меня поняла неправильно. Молока тут уже давно нет, с 1 октября все хозяйки мне отказали. Теперь свежее молоко будет только с конца января или с начала февраля. Не знаю, навряд ли я даже доживу до этого. Деньги мне нужны были на другое. Я ровным счетом ничего не могу кушать из нашего общего питания (хлеб, картофель, каша). Наши деревенские мужики тут в восторге от питания [3] и толстеют так, что и двери все узкие. Но ведь они все здоровые как буйволы, а "инвалиды" они потому, что им свыше 80 и 90 лет. Меня же с чахоткой, не покидающего палаты 3/4 года, вечно лежащего в постели с температурой 40, - меня рвота берет, когда я тогда вижу, как другие кушают. Но ведь месяцами на одной только воде никто не может жить. И вот мне приходится покупать хоть чего-нибудь съедобного для меня, - и я покупаю рыбий жир, иногда немного плохого красного портвейна и т.п., а ведь все это дорого. Очень жаль, что я совершенно не могу есть сахара или вообще чего-нибудь сладкого. Этого скорее можно достать.

Нина дорогая, если бы ты видела, какой я слабый, ты бы удивилась, что я столько написал. Передай сердечный привет Ник. Кал. и Нине Ильиничне!

Целую тебя крепко

Твой Франц.

122. Н.Ф. Депутатовой¹²²

9 ноября 1951

Милая, дорогая Нина,

Пользуюсь небольшой передышкой в температурном приступе, чтобы ответить на твое страшное письмо от 28/Х.

Нина милая, перед смертью не венчаются и не разводятся. На меня ваше категорическое и устойчивое желание от имени твоего, Ник. Кал. и Нины Ильин. произвело грустное впечаление. Грустное потому, что оно повторяется не первый раз, и

что лучшие мои друзья исходят только из своего одностороннего понимания этого вопроса и совершенно игнорируют настроения и психологию вечно страдающего, безнадежного и неминуемо обреченного на смерть тяжелого больного. Каждому овощу свое время. Было время, когда этот вопрос мог бы еще иметь актуальность и для меня; при моем теперешнем состоянии он для меня потерял всякое значение. Я еще понимаю, что если бы я мог рассчитывать на поездку в Москву или придать нашим с тобою отношениям более чем платонический характер, тогда я и сам знал бы, что делать, чтобы на наши отношения не легла тень неуместных толков. Но мое состояние таково, что я никогда не смогу поехать в Москву, и все остальное останется мечтой.

Что же касается существа вопроса, то я пришел к выводу, что со всеми вами бесполезно говорить об этом в письмах. Этот вопрос связан для меня с рядом обстоятельств, изложение которых я не могу доверять бумаге, а мог бы вам сказать только с глаза на глаз. Согласись, Нина, что в семейной жизни бывают моменты, которые не каждому доверяешь и в которых надо разобраться. Дальше во всем этом вопросе меня крайне удивляет неискренность другой стороны. Три года И.В. вопила, что развод необходим, иначе девочка не сможет учиться. Ей лично, якобы, развод ни к [2] чему. Так ли это было? Теперь вопрос об учебе девочки отпал. Значит, все же дело было не в девочке? Если это так, и И.В. хотела устроить свою жизнь по-новому, - то неужели она не могла во время отпуска приехать ко мне в те годы (1947-48) на несколько дней, чтобы не по-звериному, а по-человечески обсудить этот вопрос? Разве я не мог поддаваться разумным доводам? Разве онa не могла мне дать свидания или переписки с дочерью? Разве не могла мне из моего имущества выделить небольшую сумму на молоко? Скажи мне, Нина, по совести, разве нельзя было таким образом уладить это дело, как это принято у культурных людей? Зачем меня вместо этого оскорблять моим национальным происхождением, отнять дочку и оставить меня без копейки денег в таком тяжелом состоянии? Зачем эти хун-

хузские методы через третьих лиц искать справку о моей смерти, о "заразном характере" моей болезни? Одним словом, Нина, я этим хочу сказать, что мои отношения с И.В. до того осложнились, что теперь могу иметь разговор с ней только в пределах официальных советских законов о браке и семье. Мне развод не нужен. Если он ей нужен, то пусть добивается его по нашим советским законам: если она своим поведением по отношению ко мне заслужила развода, она его получит; если же она его не заслужила, не получит. Я в это дело вмешиваться не буду. Сделать же по вашему желанию "благородный жест" и добровольно премировать человека за то, что она сделала все от нее зависящее, чтобы меня преждевременно свести в могилу, я не могу. Не могу не столько из-за "мести", как ты это называешь (это чувство кровной обиды еще можно было бы преодолеть в себе), а по ряду причин, о которых я выше говорил и о кото-[3]рых я не могу писать в письме.

В замечании о дочери ты, наверно, права. Внутри себя глубоко я давно знаю, что у меня фактически нет дочери и, по-видимому, не будет. Флора всегда будет вспоминать имя отца глазами матери, которая воспитала ее в неприязни к отцу. А я, как настоящий Дон-Кихот, только и думаю о ней. Тут дело не в формальностях, не в фамилии дочери, а в ее душе, украденной ее матерью.

Поверь мне, Нина, нелегко мне было все это опять вспоминать. Надеюсь, что это было в последний раз. Ибо совершенно бесполезно со мною говорить об этом деле в письмах, когда не можешь высказать все. Как-то странно, что И.В. нашла в лучших моих друзьях своих ярых защитников. Как-то все это непонятно, недоговорено до конца, да в письмах это и невозможно. Вот почему я хотел бы раз навсегда поставить точку на этом.

Деньги 275 р. я получил. Сердечное тебе спасибо! Ник. Кал. я написал письмецо о получении денег. Теперь мне никаких денег до нового года посылать не надо. А к новому году

может быть, уже выяснится вопрос о судьбе моего Байрона.

Если решение издательства будет положительным, то будут и деньги, и я получу возможность рассчитаться с друзьями. Посылку тоже нет надобности посылать. На деньги я достану здесь самое необходимое.

Прости, Нина, устал. На сегодня хватит. Сердечный привет Нине Ильиничне!

Крепко целую Франц.

Письмо это написано только для тебя.

123. Н.Ф. Депутатовой¹²³

16 ноября 1951

Милая Нина, когда я послал тебе письмо от 9/XI, я был в таком волнении, что я уже и не помню, что в нем написано. Во всяком случае, я никого из вас не хотел обидеть, и если в письме имеются какие-нибудь резкости, я прошу прощения. Ты же наверно знаешь, что у тяжелых туберкулезников систематически разрушается центральная нервная система, и поэтому они вечно раздражены и болезненно реагируют на всякую мелочь. Несмотря на напряжение всей силы воли я, к сожалению, не в состоянии уже противостоять этому разрушению, и меня давно уже наблюдается большая раздражительность, которая, понятно, еще усиливается теми условиями, в которых живу. Вопрос же, затронутый в твоем письме, для меня является спичкой в бочке пороха. Поведение этой женщины, особенно в отношении дочери, является самым большим несчастием в моей жизни и принесло мне больше всего вреда и огорчения. Брак всегда является лотереей. Но мало кому пришлось вынуть такой неудачный жребий, как мне.

Нина милая, ты своей телеграммой от 10/XI напомнила не о моем дне рождения. Со своими страданиями я просто забыл о нем. Стало быть, 10/XI мне исполнилось 53 года. Я раньше праздновал 11/XI, но теперь установил, что эта дата неправильная: я родился 29/Х ст. ст. Но ведь в 19 веке разница была не 13 дней, а только 12. Как смешно, что я умру не

только от той же формы туберкулеза легких, от которой умер Фридрих Шиллер, но имею с ним и один день рождения -10 ноября.

Ты сообщаешь в своей телеграмме, что высылаешь мне лекарство, наверно ПАСК? Сердечно тебя благодарю, как [2] за поздравление с днем рождения, так и за лекарство! У омских врачей я пока никакого толка добиться не мог, потому что лично не могу поехать зимою, а через других никогда ничего не добьешься. Конечно, помогать-то и ПАСК не поможет, но, может быть, он хоть немного снизит температуру и уменьшит пот, а это было бы для меня большим облегчением.

Милая, ты желаешь мне сил и бодрости. В них у меня недостатка нет. Но когда легкие разрушены, их никакой бодростью не восстановишь. Уже четвертый месяц я прикован к постели. Грудная клетка - сплошной гнойник; мокроты так много, что она меня - особенно ночью - душит. Своим кашлем и мокротой я до того беспокою даже таких невзыскательных в этом отношении людей, как инвалидов, что они запротестовали, и меня теперь перевели одного в маленькую комнатушку. С одной стороны это для меня лучше, спокойнее. Но с другой стороны это означает, что я уже не имею права обращаться в человеческом обществе, а должен быть совершенно изолирован. А ты, Нина, думала еще, что я могу переехать в Москву. Я уже очень, очень больной человек, и мне хотелось бы только еще устроить свою книгу, чтобы она могла выйти из печати. Спасибо тебе, что ты при всей своей занятости отнесла рукопись в издательство. Теперь будем ждать результат.

Кстати, Нина, если ты еще не была на Ленинградском шоссе, то и не стоит поехать. О моей реабилитации они и так узнают, а все остальное бесполезно.

От Ник. Кал. получил очень доброжелательное письмо. Сегодня же ему отвечу.

Нине Ильиничне передай сердечный привет. Что-то мне давно не писала.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

124. Н.Ф. Депутатовой

30 ноября 1951

Милая Нина,

Сегодня уже 30/XI, а твое последнее письмо было от 28/Х. Ты наверно опять так запуталась в работе, что писать некогда, повестка на посылочку с лекарством пришла почему-то с большим опозданием только вчера. Теперь надо подождать, кто-нибудь поедет на почту, чтобы ее по доверенности получить. Трудно с почтой в тайге. Так у меня все по старому. Писать каждый раз о мучениях и страданиях надоело. Понятно, что с каждым месяцем болезнь прогрессирует, но это тебе и так ясно. Министерство соц. обесп. РСФСР уведомило меня, что если я весною не поеду в дом инвалидов для больных с открытой формой туберкулеза к Красноярском крае (единственный дом в Сибири), то оно меня больше не в праве содержать в доме инвалидов общего типа. Я им ответил: посмотрим, доживу ли я до весны; если доживу, то пусть меня перевезут в санитарном вагоне, в сопровождении медсестры и вообще по всем правилам, и пусть они больше не пристают с наглыми требованиями "поезжайте скорее, а то путевка пропадет" и т.п., потому что я никуда не поеду, а зимою вообще наглость приставать к тяжелому больному, как я. Доживем до весны, увидим. По-видимому, рано еще ждать ответ из Гослитиздата. Если тебе раньше сообщат (по телефону) результат, [2] то будь добра и сообщи мне его по телеграфу. Мне что-то непонятно, почему Нина Ильин. совершенно перестала писать. Напиши, как она живет, чем занята в этом году помимо институтской работы. Опять переводами? Я хотел бы обратиться к ней поискать мне небольшую справку в институтской библиотеке, но не решаюсь, потому что не знаю, может быть она чрезвычайно перегружена срочной работой.

Нина дорогая, ты может быть обиделась за мое письмо от 9/XI? Я уже давно забыл об этом деле, иначе я не мог бы жить ни одного дня. Сознание о том, что у меня украли родную доч-

ку, меня до того давит, что я спасаюсь исключительно только тем, что стараюсь изолировать эти мысли и не дать им овладевать мною. Не знаю, можешь ли ты понять меня?

Уныло, скучно и однообразно текут зимние короткие дни в Сибири, когда восемь месяцев лежишь или сидишь в постели, один, и смотришь через окошко на снежные пустынные поля и березовую рощу. Когда боли не поглощают всего моего внимания, я предаюсь мечтам о новых литературно-исторических темах, которых так много в голове и которым не суждено быть осуществленными. Но все-таки приятно хотя бы переживать их в мечтах...

Надеюсь, милая, что ты здорова и не сердишься на меня.

Целую тебя крепко

Франц.

125. Н.Ф. Депутатовой¹²⁵

7 декабря 1951

Милая, дорогая Нина,

Получил твое письмо от 20/21 ноября. Очень тебе благодарен, что съездила на Ленинградское шоссе к дочке. Рад, что она тебе понравилась и, судя по твоему описанию, я еще больше рад, что Флорочка такая хорошая. С нетерпением буду ждать от нее письмо. Но я только не совсем уверен в этом, ибо не доверяю И.В. ни на шаг. Прошу тебя написать мне в следующем письме, как она выглядит внешне, выросла ли она за эти два года, что ты ее не видела. Занимают ли они еще те же комнаты или их уплотнили? Жива ли еще бабушка или она умерла?

О моей реабилитации мне прислали официальную справку из Москвы. Но она мне нужна, так как весною для переезда в Красноярский край мне необходимо менять паспорт. Я тут прилагаю для Флорочки данные на бумажке. По ней любое учреждение в Москве может навести в МГБ СССР справку. Но если Флорочке для какой-нибудь цели нужна официальная справка, я ее в любую минуту ей вышлю. В случае моей смер-

ти все мои личные бумаги и документы будут отправлены тебе или ей, что одно и то же.

Получил я и посылочку с ПАСК. Спасибо моей доброй бывшей слушательнице, что она подумала обо мне. Я принимаю ПАСК с 1-го числа, - никакой тошноты или расстройства он у меня не вызывает.

Добился я, наконец, через нашу медсестру заочной консультации в Областном тубдиспансере. Я послал им свою рентгеноскопию и просил их сооб-[2]щить, имеет ли смысл в моей неизлечимой стадии принимать ПАСК? Моя рентгеноскопия легких произвела целый переполох в тубдиспансере: как рассказывает мне медсестра, заведующий созвал молодых врачей и практикантов и показал им мою рентеноскопию как редчайший случай, когда человек с такими разрушениями все еще живет. Вопросам - как я живу, чем питаюсь, как выгляжу и т.д. - не было конца. В конце концов, врачи-туберкулезники решили: немедленно предложить мне приобрести за 120 руб. 1 кгр. ПАСК и принимать его: 3 мес. - перерыв - и еще раз 3 месяца. Вылечить или приостановить активный процесс - заявили они - и ПАСК не может. Но он даст мне значительное облегчение, понизит температуру и отравление организма, уменьшит боли, кашель и пот. (Я это давно уже сам сообразил и без них). Теперь только вопрос: как приобрести ПАСК. В Омске он вообще есть, но мало, и трудновато его достать. Сегодня наша медсестра опять едет в город, - я ей дал поручение и деньги, если диспансер может мне достать, то купить ПАСК, чтобы после того, как закончится присланное тобою количество, не было бы перерыва. Если же медсестра не сумеет его достать в Омске, то я ей дал пустой конверт с твоим адресом и просил ее, чтобы она вложила туда рецепт от Тубдиспансера и опустила письмо в почтовый ящик. Может быть, ты сумеешь достать его в Москве. Я был бы чрезвычайно рад, если это новое лекарство хоть частично уменьшило бы температуру, кашель и пот. Это такой бич для больного, что никто не может себе представить этих страданий. [3] Что-то долго нет известий о судьбе моего Байрона. По всей вероятности они послали рукопись на отзыв или обсуж-

дение в какой-нибудь институт. Мне бы очень хотелось, чтобы исправления или изменения отдельных мест или формулировок, сокращений и т.д. были бы сделаны без меня в Москве, издательством или ответственным редактором книги, которым я предоставляю самые широкие полномочия в этом вопросе. Ты не можешь себе представить, сколько мытарств для меня отправлять отсюда рукописи. Конечно, если это необходимо, то ничего не сделаешь. Если же потребуется проверка фактических данных или замена переводов, то это могла бы сделать Нина Ильинична. Если рукопись не будет отклонена вообще, а потребуется только доработки или изменений отдельных мест и т.д., то я просил бы послать вторично рукопись мне только в самом крайнем случае, если без меня никак нельзя обойтись.

Получил очень милое письмо от Нины Ильиничны. Сегодня же ей отвечаю. Как жаль, что не оценивают ее и ее работу в ИМЭЛ по заслугам! Такого работника, как ее, с ее специфическими знаниями по архиву ИМЭЛ и по иноязыкам - в природе больше не найдешь.

Я так и знал, милая Нина, что ты опять занята сверх всяких человеческих возможностей. Смотри только за сном и питанием, а то гипертония скоро тебя свалит с ног!

Сердечный привет Ник. Калин.!

Целую тебя крепко

Твой Франц.

126. Н.Ф. Депутатовой¹²⁶

17 декабря 1951

Милая, дорогая Нина,

Получил твое письмо от 3/ХII. Боюсь, что ты уже свалилась под тяжестью работы. Ты все же неисправима в этом отношении. Но зачем же еще заниматься и инженером, который сдает кандидатский минимум? Я уже так обрадовался за тебя: Нина Ильин. недавно писала, что ты в этом году значительно лучше выглядишь, чем в прошлом. Но может быть, как-нибудь дотянешь до зимних каникул?

Паск, который ты мне прислала, на исходе, - еще на дней пять хватит. Ты спрашиваешь, милая, почему я не беру рецепта у омских врачей? Но ведь врачи-то находятся не у нас тут, а в городе. 20 км. от нас. К ним надо ехать на прием, а я ведь с октября до мая не могу и носа высовывать из комнаты, чтобы сразу же не захватить 40° температуры. Восемь месяцев я дальше уборной в самом бараке никуда не могу выходить, правда, два раза в году, осенью и весною, к нам не из города, а района приезжает ВТЭК, но в ней нет ни одного специалиста по туберкулезу. Значит, единственное, что мне остается, пользоваться заочной консультацией омского тубдиспансера, что я и делаю. Недавно наша медсестра (врача у нас нет) пропадала там целую неделю. Но что можно сделать через третьих лиц? Тубдиспансер выписал мне рецепт на 250 гр. ПАСК'а на том основании, что он якобы быстро портится от сырости, с этим рецептом медсестра пошла в городскую аптеку: она приняла рецепт, но обещает достать ПАСК только к 25 декабря. Хорошо, если это так, и они меня не обманут. Причем тут Омске почему-то все по-ино-[2]му предписывается принимать ПАСК. Во-первых, в рецепте (по словам медсестры) написано принимать не 3, а 4 раза в день, причем не до, а после еды. Во-вторых, цена уже не 12 р. за 100 грамм, а 18 р. Но это не важно. Я решил по-прежнему принимать по 3 раза в день и до еды.

У нас появилось уже молоко, так что я принимаю лекарство теперь в молоке. Никаких осложнений или рвоты ПАСК меня не вызывает. О результатах пока говорить преждевременно. Но зная состав лекарства и его действие я не сомневаюсь, что оно даст мне облегчение в виде значительного снижения температуры, а стало быть и уменьшения пота и кашля, значит, я гораздо меньше буду страдать от этих неприятных явлений чахотки. Но сам по себе активный процесс и дальнейшее разрушение легочной ткани будет продолжаться, этому не может помешать и ПАСК. Если бы я его мог иметь, когда туберкулез только что начинался, тогда, конечно, я бы мог вылечиться. В начальной стадии вылечиваются до 85% больных.

Ты спрашиваешь, милая, как я себя чувствую. Думаю, что тебе уже давно надоело читать все одни и те же ламентации. Все больше усиливаются физические боли в груди, потому что в процесс разрушения все больше и больше втягивается внутренняя плевра. Когда разрушается легочная ткань, никаких болей нет, т.к. ткань не имеет нервной системы. А вот плевра уже имеет свою очень разветвленную нервную систему и поэтому ее разрушение вызывает сильные физические боли. Дальше - все усиливается выделение мокроты, наверно в связи с все большим расширением процесса и охватом плевры. Но самое главное - температура, и ее я именно и хочу уменьшить ПАСК'ом. Через месяца [3] полтора-два, думаю, будет виден результат.

Беспокоит меня долгое молчание издательства относительно рукописи. Неужели оно собирается ее похоронить и поэтому молчит? Это был бы большой удар для меня, потому что я положил в эту книгу всю свою душу. Если ты читала рукопись, ты должна была это чувствовать.

От Флорочки так и нет никаких признаков жизни, хотя после твоего посещения ее уже прошел целый месяц. По-видимому, тут налицо очередной фокус И.В.

Милая, пока ты получишь настоящее письмо, наступят уже праздники. А непосредственно за ними - и твой день рождения. Чего бы я не дал, чтобы хоть полчаса присутствовать в кругу старых знакомых на праздновании твоего дня рождения! Ничего не поделаешь... Судьба такая. Желаю тебе издалека самые лучшие поздравления с наступающим Новым годом и с днем твоего рождения! Желаю тебе много счастья и хорошего здоровья, много лет жизни, - но все же самое главное - здоровья!

Передай мои сердечные поздравления к Новому году Нине Ильиничне, Ник. Кал., Милице Алекс, и всем знакомым, которые соберутся у тебя в эти радостные дни!

Крепко целую тебя

Твой Франц.

127. Н.Ф. Депутатовой¹²⁷

24 декабря 1951

Милая, дорогая Нина,

Сегодня мне привезли 250 гр. ПАСК из города. Принимать мне предписано не 3, а 4 раза в день по 2 гр., так как площадь заражения очень большая. За весь курс лечения мне нужно принимать не обычную дозу в 1 кгр., а 1,5 кгр. Обещают, что будет облегчение в температуре, поте и кашле. Трудно только будет достать эти 1,5 кгр. ПАСК. В городе то есть, то нет. А я уж человек такой, что раз начал что-нибудь, то хочется уж и довести до конца. Если тебе удастся где-нибудь раздобыть ПАСК, то имей это в виду.

Прошло уже два месяца с тех пор, как рукопись сдана в издательство, а ответа никакого нет. По-видимому, рукопись ходит от Понтия до Пилата. Я, конечно, не возражаю, чтобы ее читало побольше людей или обсуждали в институтах или организациях. Но это все-таки надо сделать не в такие большие сроки. Если тебе нетрудно, то я просил бы тебя позвонить после нового года А.И. Пузикову и в вежливой форме осведомиться, в каком положении находится дело с моей рукописью. Если они ее отклонили, то пускай скажут тебе прямо.

Сейчас стоят самые короткие дни и длинные ночи. А чем длиннее ночь, тем хуже для меня. Спать удается мало, а днем мало света, что нельзя читать. Вечером же при керосиновой лампе подавно ничего нельзя читать. Скука тут зимою в лесу, скука отчаянная. Летом, когда тепло, хоть можно выходить и сидеть под березами; зимою же (а для меня зима - 8 месяцев) можно только лежать или сидеть в постели и через окошко смотреть на поля и лес. Животные тоже находятся в помещениях, так что через окошко иногда только увидишь какую-нибудь из многочисленных собак. (Мохнатый пес, мой старый друг, который всегда съедает мою порцию питания, несколько дней тому назад ушел в соседнюю деревню и до сих пор не вернулся). [2]

Единственные мои друзья - это сейчас воробьи и сороки, которых тут легион. Они садятся на раму окошка и удивленно

смотрят в мою комнатушку. Народ не любит ни воробьев, ни сорок. Но при более близком знакомстве они вовсе уж не такие плохие птички.

Сейчас опять покупаю ежедневно литр молока и, таким образом, питание мое вступило опять в норму. Желудок у меня только часто капризничает (только не из-за ПАСК), потому что отвык от молока, или, что еще вероятнее, частые расстройства наверно связаны с самой болезнью (инфекция в кишечнике). Если последнее мое предположение верно, то ПАСК должен ее устранить, так как вторичные инфекции гораздо легче вылечиваются, чем первичная. В общем, если еще доживем до лета, то увидим, каков у меня получится результат от ПАСК.

Представляю себе, милая, как ты измучилась на работе. Лишь бы дотянуть тебе до каникул. Что ты уедешь на это время в дом отдыха, это очень хорошо. Дома ты все равно не отдохнула бы. Я бы на твоем месте не захватил бы даже ни одной книги с собой. Отдохни от всего, от книг и от людей!

Передай сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал.

Еще раз поздравляю тебя с Новым годом и с днем рождения! Желаю тебе хорошего счастья и много радости в новом. 1952-ом году, и на 54-ом году жизни!

Крепко целую

Твой Франц.

128. Н.Ф. Депутатовой¹²⁸

31 декабря 1951

Милая, дорогая Нина,

Получил твое письмо от 9/ХII и посылку от 15/ХII. Сердечное спасибо за все твои заботы обо мне! Нехорошо только, что ты меня никогда не слушаешься, и в доброте своей ты совершенно неисправима. Я ведь только недавно писал, что посылку мне посылать не нужно, особенно же сахара, т.к. даже от маленького куска у меня расстройство. Я даже свои 750 гр., ежемесячную свою норму, раздаю детям наших рабочих. Ты[

же тратишь деньги на сахар для меня, как будто ты какая-нибудь богачка. Кроме денег на молоко - мне ничего не надо. Если мне раз в году нужны тетради, то я об этом специально буду писать. Еще раз прошу тебя, иметь это впредь в виду и не посылать мне ничего, если я специально об этом не прошу.

На этот раз с посылкой в дороге произошла авария. Для меня остается загадкой, как ты, такая умная и осмотрительная хозяйка, могла поставить в посылку банку с соком (с мандаринами). Ведь почта в дороге бросает ящики куда попало, вверх дном и т.д. Банка не была плотно закрыта, крышка сдвинулась - и когда я ящик открыл, то мне представлялась такая картина: банка была пустая, а все содержимое посылки насквозь мокрое. Два пакета сахара растаяли, остальные два промокли. Сухари и печенье тоже насквозь промокли. Единственное, что не пострадало, это бутылка с портвейном. Но все это ничего - сухари, печенье и сахар можно высушить. Жаль, что сок пропал.

Теперь уже месяц принимаю ПАСК. Запас его мне пока хватит до 20 января. Удастся ли в Омске и дальше достать, неизвестно. Надеюсь, что можно. О каких-нибудь [2] определенных результатах пока говорить преждевременно. Как будто температура и пот немного снизились - но такие облегчения временно бывали зимою и летом и раньше. Безусловно однако, что с тех пор, как принимаю ПАСК, аппетит стал более ровный и несколько улучшился. Во всяком случае, думается, он идет мне на пользу. Я хотел тебя просить вот о чем: если тебе не трудно, зайти по дороге в магазин КОГИЗ'а и спросить в отделе медицины, нет ли брошюры о ПАСК или какой-нибудь новейшей книги о туберкулезе легких, в которой есть уже глава о лечении ПАСК'ом. Эти омские врачи-туберкулезники совершенно неграмотные в отношении ПАСК'а, и мне очень бы хотелось поближе ознакомиться с этим препаратом и его действием.

Что будет весною с моей поездкой в Красноярский край, об этом я не беспокоюсь. Во-первых, надо еще дожить до этого времени, а во-вторых, не все ли равно - Красноярский край,

Молотовская область, Башкирия и т.д., где имеются эти дома для туберкулезников-инвалидов. Они все одинаковы, подчиняются одному ведомству, имеют одинаковые правила внутреннего распорядка и т.д. Место же не имеет для меня значения.

Над своей книгой, по-видимому, придется поставить крест, т.к. никакого ответа от издательства нет.

Крест придется поставить и над дочкой, которая даже не считала нужным послать больному отцу несколько строк к новому году. Нет, у нея нет ни капельки ни от моего духа, ни от моего характера. Чтобы в 16 лет не найти способа, независимо от матери, послать отцу письмо - это для меня непостижимо. Не хочу больше слышать обо всем этом. Жалею, что просил тебя тогда заехать к ним.

Передай сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал.!

Крепко целую

Твой Франц.

129. Н.Ф. Депутатовой

7 января 1952

Милая, дорогая Нина,

31-го получил твою поздравительную телеграмму от 28/ХII. Сердечное тебе спасибо, милая, ведь ты одна только не забываешь меня, а то никто, никто, даже родная дочь, не вспоминает одинокого больного страдальца в сибирской тайге в такой момент, как новый год, когда все люди вспоминают знакомых, родных и друзей. Еще раз сердечно благодарю тебя!

Мне только очень неловко, что ты к новому году сделала столько расходов для меня. Извещения на деньги нет еще, но наверно на днях будет. Сухари, печенье и сахар из посылки я высушил и понемногу кушаю. С тех пор, как принимаю ПАСК, аппетит немного выправился, хотя ем в общем крайне мало. Но самое главное - молоко. Я опять покупаю его уже целый месяц; счастье, что оно мне никогда не надоедает. До 1 мая молоко мне обойдется 90 р. в месяц, а с 1 мая - по 60 р. Я так надеялся, что к новому году разрешится вопрос [2] в изда-

тельстве относительно моей книги и думал, что у меня будут свои деньги. Мне очень и очень неловко обременять тебя этим несчастным молоком, но пока не вижу никакого другого выхода, так как без него жить мне невозможно.

Твое последнее письмо было от 9/ХII. Бедняжка, ты, понятно, совершенно запуталась и измучилась на работе. Надеюсь, что вот-вот сможешь уехать на отдых. Желаю тебе использовать перерыв на лоне природы и надеюсь, что наберешь силы до следующего, весеннего перерыва (или такого нет?).

Передай сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал.

Крепко целую

Твой Франц.

130. Н.Ф. Депутатовой¹³⁰

12 января 1952 Милая, дорогая Нина,

У нас всю зиму стоит такой адский мороз, что редко выпадает день, когда ниже 40°. В среднем же уже третий месяц 40-48°, а то бывает и свыше 50°. Даже Омск по сравнению с нашей местностью теперь мне кажется чуть ли не субтропиками...

А эти морозы действуют на меня отвратительно. В комнате все время горит плита, вечный угар, дым, сквозняк. Больше всего мне на нервы действует полная потеря слуха. Еще пол-беды, что мне чрезвычайно затруднительно объясняться с людьми, но и радио я теперь уже не понимаю, - еле, еле слышу как-то шум, как будто на 3 километра. А я очень любил слушать последние известия и классическую музыку. Но ничего не поделаешь. Помочь ничем нельзя, ибо оба уха продырявлены насквозь (от воспаления внутр. среднего уха повреждены барабан. перепонки). Ко всему этому в последнее время у меня появились тревожные сильные сердечные схватки, которые также раздражают нервы. Весь мой организм до того [2] изношен, что не знаешь, какая часть его первая даст осечку, очень возможно, что сердце еще опередит легкие. Во всяком случае, в любую секунду нужно быть готовым ко всему.

Если тебе не трудно, милая, то захвати, когда будешь в аптеке, адонис (или концентрат в виде "адонисида", или же листьев из расчета на 1 литр воды; мне его тут сварят) для сердца. Кроме того, возьми порошок от клопов. Все это стоит копейки, но здесь этого нет. Вложи это в посылочку.

От Нины Ильиничны нет никаких известий; нет их также и от Лифшица. По-видимому, и Аникст ничего не ответил. Я, конечно, заранее знал, что из всего этого ничего не выйдет. Но пускай хоть, как люди отвечают. Впрочем, как хотят. Вообще очень наивно с моей стороны предполагать, кроме как у тебя, еще у кого-то человеческие чувства, или хотя бы соблюдение правил приличия и поведения культурного человека, по отношению ко мне. Бог с ними. И так обойдусь. [3]

По моему расчету у тебя сейчас должны быть зимние экзамены. Наверно, ты очень устала, да и уехать тебе нельзя из-за работы. Напиши мне, выйдет ли второе издание вашего словаря? Напиши, как прошло празднование твоего дня рождения? Очень хотел тебе послать телеграмму, да я отказался от этой мысли из-за экономии денег. Надеюсь, что старые знакомые и друзья были у тебя на вечере, и что все они здоровы и любят тебя по-прежнему.

А я все высчитываю, сколько дней еще остается до мая месяца, когда можно будет выходить из палаты и посидеть на солнышке. Да надо еще прожить эти четыре месяца, а для чахоточного человека они самые тяжелые. Нельзя мне много думать: ведь в сущности "бремя жизни" до того надоело, что часто думаешь, когда же и тебя распрягут? Среди нас, туберкулезников, здесь смертность большая, да иначе и быть не может: сюда попадают уже люди с совершенно безнадежной стадией туберкулеза, и вопрос об очередности расставания с "бременем жизни" - скорее случайный.

Прости, милая, что мое письмо сегодня вышло [4] такое задумчивое и невеселое. Трудно писать весело, когда кругом все болит и ноет...

Но это не значит, что ты должна заразиться этой пасмурной погодой. Наоборот, милая, ты всегда должна быть весе-

лая. Пока это письмо дойдет до тебя, настроение у меня будет уже другое, так что ты так и смотри на все, как на временное явление.

Крепко, крепко тебя целую

Твой Франц.

131. Н.Ф. Депутатовой¹³¹

14 января 1952

Милая, дорогая Нина,

Вчера только пришло извещение на деньги, которые ты выслала 28/ХII. Почта задержала извещение до тех пор, пока она не закончила своего годового отчета, а это делается тут медленно, по-патриархальному.

Полагаю, что ты сейчас в отпуску и находишься вне Москвы. Твое последнее письмо было от 9/ХII, так что я давно уже лишен сведений о твоем житье-бытье. Но примерно могу себе представить, что ты все это время до того была перегружена работой, что не могла писать. Надеюсь, что ты кое-как дотянула до перерыва, а сейчас набираешь немного новых сил для дальнейшей работы.

А я за это время послал тебе столько писем, что и не знаю, о чем и писать. Положение мое все то же, хотя в отношении аппетита и снижения температуры и пота, несомненно, имеется некоторый прогресс. 250 гр. ПАСК у меня кончаются 20/I. Сумею ли достать новые 250 гр., пока трудно сказать, так как у нас администрация уехала до 20/I и не с кем дать поручение в Тубдиспансер. После 20/I попытаюсь это опять сделать.

Мне было бы очень важно достать какую-ни-[2]будь медицинскую литературу о ПАСК. Я написал тебе в одном из последних писем об этом и просил по пути зайти в книжный магазин и спросить, нет ли какой-нибудь брошюры, статьи о ПАСК, или книги о туберкулезе легких, в которой уже есть о лечении ПАСК'ом. Когда вернешься в город, не забудь справиться об этом в книжном магазине. Для меня в тайге это было бы большим делом, т.к. омские врачи крайне хладно-

кровно относятся ко всем этим вопросам и запросам. Я крайне жалею, что не могу лично поехать в город, но хроническое катаральное воспаление горла и бронхов приковывает меня к постели уже 6-ой месяц.

Зима у нас тут пока стоит сиротская, больших морозов еще не было. Но, по-видимому, они еще впереди. Снегу много, и вся березовая роща через окошко выглядит как сплошной дед-мороз. Хочется думать, что во время твоего отпуска будет стоять хорошая погода, и ты вознаградишь себя за переутомление и усталость. Желаю тебе весело и беззаботно провести свой отпуск!

Крепко целую

Твой Франц.

Передай сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал.

132. Н.Ф. Депутатовой¹³²

17 января 1952

Милая, родная Нина,

Вчера я с неожиданной быстротой (на 4-ые сутки) получил твое письмо, опущенное 12/I. По-видимому, оно случайно попало в воздушную почту или на сибирский экспресс.

Письмо твое очень радостное и для меня. Прежде всего, поздравляю тебя с выигрышем! Только никаких денег мне надо, не на что их тут иметь. А к тому времени, когда будут яйца и слив, масло, у меня будут деньги от моей бывш. омской хозяйки за старые вещи. Молоко мне, по-видимому, покупать не нужно будет, так как будут отпускать его в счет денег на питание из подсобного хозяйства.

Очень рад, что Алекс. Абр. оказался приличным человеком и ответил на мое письмо. С нетерпением жду его. Я ведь сразу понял, что Пузиковы хитрят, и что рецензия была нарочно так составлена, а не по существу. Сволочи! Счастье их, что не могу приезжать, хотя бы на две недели, в Москву. Но моем состоянии об этом и думать нечего.

С большим нетерпением буду ждать фотокарточку Флорочки. Интересно, что они не хотели, по-видимому, обращатся к тебе. Тоже всё хитрят. [2]

Вчера получил очень милое и дружеское письмо от М.А. Лифшица. Правда, он не имеет уже никакого отношения ни к издательству, ни к литературе вообще, но все же обещал содействовать, советовать, помогать, чем только сможет в отношении издания Шиллера. Кстати, он просил дать ему рукопись книги о Байроне. Ты пока у А.А.А. не бери экземпляра, а я пошлю в марте вместе с Шиллером и последний машинописный экземпляр Байрона, который ты можешь, если он попросит, передать ему для ознакомления.

Из письма Мих. Ал. я понял, что все-таки нужно попытаться напечатать Шиллера; он думает, что в связи с предстоящим 150-летием смерти это более или менее реально. Теперь, милая, у меня к тебе такой вопрос: скажем, в конце марта я пришлю тебе рукопись Шиллера. Но кто будет ее до переписки на машинке хотя бы бегло читать? Попросить об этом Нину Ильиничну у меня нет смелости, ведь ее хороший знакомый и она прочли и отшлифовали рукопись о Байроне совершенно бесплатно, и обратиться опять с такой же просьбой к ней было бы с моей стороны нахально. Кроме того, Нина Ильин. слишком скрупулезно правит, [3] посвящает этой работе слишком много времени, в то время тут надо бы быстро, в течение скажем не больше месяца, просто как культурный читатель книги прочесть рукопись и сделать во время читки только самые необходимые стилистические поправки. Все остальное уже дело ответ. и литерат. редакторов книги. Надо бы сделать так, чтобы книга была бы поскорее переписана на машинке и могла быть послана куда нужно. Конечно, лучше всего это сделала бы Нина Ильин. Но я не смею просить ее об этом, уж чересчур много она для меня в этом отношении бесплатно работала. Кроме того, я не знаю, какая у нее в этом году внеслужебная нагрузка. Не могла ли, в крайнем случае, Оля прочесть рукопись?

Я все еще тяжело переживаю свою стопроцентную глухоту, которая окончательно наступила в начале месяца. Теперь я совершенно выключен из человеческой среды. Если кому-нибудь что-нибудь нужно от меня, он вынужден написать свою

просьбу на бумаге. Тяжело и то, что не могу уже слушать музыку по радио. Остаются только газеты и книги, все остальное мертво для меня. Но я и теперь не унываю и по ночам усердно работаю над Шиллером. Думаю, что закончу рукопись до числа 10 марта. [4]

Милая, родная, спасибо тебе, Оле и всем твоим знакомым, которые вспоминали меня под Новый год. Я глубоко тронут хорошими отношениями людей, которые лично меня даже не видели.

Еще раз, милая, заверяю тебя, что кроме двух посылок к 1/III и 1/V мне в этом году ничего не нужно; денег мне также не надо. Только как это будет опять с деньгами на отпуск? Хватит ли зарплаты за это время? Часть оплаты труда машинистки я беру на себя. Когда моя бывш. хозяйка вышлет мне деньги в апреле-мае, я выделю часть из них для машинистки. Если бы только что-нибудь вышло из всех этих хлопот и трудов!

Восхищаюсь тобою, милая, что так крепко выдерживаешь нечеловеческую нагрузку в этом году. Ты настоящая героиня!

Крепко, крепко целую тебя

Твой Франц.

133. Н.Ф. Депутатовой¹³³

18 января 1952

Милая, дорогая Нина,

Вчера получил извещение на посылочку с 423 гр. ПАСК, высланную тобою 7/I. Я никак не ожидал, что у тебя столько энергии, чтобы при всей своей бесчеловечной перегруженности работой выделить время еще и для меня. Не знаю уже, как выразить тебе свою благодарность и признательность за твое ангельское терпение со мною! Таких слов в природе не чтобы передать мои чувства.

Вчера же вернулась наша медсестра из города и привезла мне 250 гр. ПАСК. Достала она их с невероятными трудностями. В аптеках ПАСК сейчас в продаже нет. Пришлось обра-

титься к зав. облздравотделом, который дал распоряжение какой-то больнице отпустить мне эти 250 гр. Таким образом, я теперь обеспечен на январь, февраль и март, вплоть до 1 апреля. Становится очевидным, что ПАСК значительно облегчает мои страдания - ни одного приступа с высокой температурой не было с тех пор, как я его принимаю. Пот почти что исчезает. Аппетит лучше. Все это, понятно, не может помочь устранению активного процесса (боли в груди остаются, кровохарканье и мокрота тоже), но все же - какая это благодать жить без температуры и пота! Пока, конечно, преждевременно сделать выводы - ведь впереди весна - самое ужасное время года для чахоточных. Но и то облегчение, которое ПАСК мне сейчас дает, неоценимо.

У меня так давно не было письма от тебя, что я уж и не знаю, где ты сейчас находишься и когда вернешься с отпуска. У меня сложилось впечатление, [2] что издательство давно уже сообщило тебе свое отрицательное решение относительно книги, но ты почему-то не хочешь мне его сообщить. Напрасно. Я и не такие известия в жизни пережил!

На днях получил очень милое письмо от Нины Ильиничны. Сегодня ей напишу. Как-то жалко, что у такого хорошего и умного человека, как она, жизнь сложилась тоже как-то неудачно, не совсем полноценно. Ведь Нина Ильин. могла бы дать настоящие научные труды, а на самом деле она вынуждена тратить свои силы на вспомогательные и технические работы, которые не ценятся по достоинству. У меня жизнь идет по-прежнему, скучно. Все только смотрю в окошко на воробьев и сорок, на снежные поля и лес. Быстрее бы только май наступил, чтоб я мог выходить и сидеть на солнышке!

Пиши, как ты отдохнула во время отпуска, какова у тебя будет нагрузка во втором полугодии. Хотя ведь у тебя нагрузка все равно будет всегда одна и та же - до геркулесовых пределов. Конечно, и это интересно, но хватит ли надолго сил?

Крепко целую

Твой Франц.

134. Н.Ф. Депутатовой¹³⁴

21 января 1952

Милая, дорогая Нина,

Хотя я только два дня назад отправил тебе письмо, но вчера получил твое от 7/I, на которое сразу же и отвечаю.

Судя по твоему письму, у тебя творится что-то кошмарное; ну разве можно всем людям помогать и ухаживать за ними, когда кто-то уезжает к родным, а домашние заболевают и т.д. Конечно, все это очень хорошо и похвально и совсем в духе твоего характера, но ведь надо же знать и меру. Ведь этак ты и не дотянешь до конца зимы, а заболеть при твоем слабом здоровье очень недолго.

Милая, я очень и очень прошу тебя обо мне не заботиться. То, что ты для меня в этом году уже сделала, нельзя ценить на вес золота. Я сам сейчас ни о чем не думаю и не расстраиваюсь ничем. Живу и наслаждаюсь тем, что ПАСК выгоняет постепенно из меня температуру и пот. Ты не можешь себе представить, какое это блаженство после 4-х лет непрерывных нечеловеческих страданий. Конечно, я еще не знаю, что будет в весенние месяцы. Но я почему-то надеюсь, что ПАСК даст мне длительный покой. Значит, пока ничего не надо думать, ни решать и ничего не предпринимать, пока не будет известен результат лечения ПАСК. Курс лечения закончится 1 июня. После этого я думаю поехать в Туб. больницу на неделю, чтобы сделать все необходимые лабораторные анализы, рентген, осмотр и получить авторитетную консультацию (консилиум из врачей специалистов) относительно дальнейшего прогноза, развития болезни. [2] Если после курса ПАСК по-прежнему будет существовать необходимость в моей строгой изоляции, т.е. если будет продолжаться выделение бацилл Коха, тогда я вынужден по закону выехать и жить в доме для туберкулезников. Тогда я поеду в Красноярский край - ведь путевка лежит уже полгода и ждет меня. Климат там не плохой, и вообще мне все равно, где жить, если у меня сохранится открытая форма туберкулеза. Если же не будет выделения ба-

цилл Коха после ПАСК, тогда меня, очевидно, пошлют на лето на туб. курорт, - во всяком случае мне предоставляется возможность хлопотать об этом через органы собеса. Но пока я обо всем этом мало думаю, ибо решающее - это что даст в результате ПАСК и что скажут весенние месяцы.

Второе решающее для меня - судьба моей книги. И именно в двух отношениях: во-первых материально, ибо без средств я беспомощен; во-вторых, и это еще важнее - если под каким-либо предлогом откажутся ее издать, это значит, что в сущности вся моя реабилитация лишь формальность, а по существу мне нечего соваться. А отсюда для меня вытекает многое.

Так что, милая, еще раз прошу тебя не мучить себя никчемными упреками, будто ты недостаточно энергично заботишься обо мне и т.д. Все, что можно было сделать, ты сделала, а теперь необходимо обождать, что время скажет.

Ты так и не написала, когда уедешь в отпуск, когда оттуда вернешься и т.д. Но, по-видимому, пока это письмо дойдет, ты уже приедешь обратно в Москву. Не перегружай себя так бесчеловечно работами!

Крепко целую

Твой Франц.

135. Н.Ф. Депутатовой¹³⁵

24 января 1952

Милая, милая родная Нина,

В эти дни я получил 423 гр. ПАСК, а сегодня прибыли извещение на деньги от 16/I и твое письмо от 14/I.

Нина дорогая, как я рад твоей карточке! Ты на ней как живая. Ведь я тебя не видел целых 14 лет! Ведь это же вечность! Я должен тебе сказать, что ты очень, очень хорошо сохранилась, выглядишь гораздо моложе своих лет, а для меня ты сейчас еще красивее, еще интереснее, чем 14 лет назад. Почему судьба моя такая безжалостная...

Передай и мою глубокую благодарность вдове покойного акад. Лузина за деньги. Мне, конечно, за все это страшно не-

ловко, но что поделаешь? Скажи ей, что ПАСК мне очень помогает. Теперь мне не хватает до полной нормы еще 400 гр. ПАСК. Если ты их сможешь без особого труда достать в аптеках, то лучше всего, если ты их купишь и пришлешь. Если будет только 250 гр., а не 400 гр., тоже не беда, и тогда хватит до конца. Если же тебе трудно их достать, то я постараюсь их достать [2] в Омске, как прошлый раз.

Теперь, милая, я могу уже с уверенностью сказать, что ПАСК дает мне огромное облегчение. Температура снизилась до нормальной, пота и кашля стало гораздо меньше. Аппетит наладился. Чувствую себя хорошо. Правда, мокрота и кровохарканье - по-прежнему, но это только неприятно, но не болит. Я сейчас редко лежу, по несколько часов в день читаю книги, газеты. Хожу иногда в библиотечную комнату слушать радио. Только заметил, что когда там собираются 10-15 человек, мне становится очень трудно дышать, и я вынужден уйти. То же самое не могу дольше 5 минут сидеть в палате, где живет много народа.

На днях у нас был врач из областной ВТЭК. Он крайне был изумлен, что ПАСК дает мне облегчение. Я иронически ему ответил, что мой организм построен вопреки законам медицины. Он на это несколько сконфуженно ответил, что, мол. правда, действие ПАСК всесторонне еще не изучено, но что это очень удивительно, что он оказывается плодотворным в такой крайней стадии туберкулеза. Он посмотрел мою рентгеноскопию и утверждает, что при таких огромных размерах разрушения ткани [3] переход туберкулеза из открытой формы в закрытую анатомически невозможен. Если он прав, то. следовательно, мне придется в июне уехать в Красноярский дом для туберкулезников. Но теперь, когда мне стало легче, мне это не страшно. Он также уверяет меня (т.е. врач), что! то обстоятельство, что я 7 зимних месяцев не могу выходить на улицу, зависит не от моего хронического катарального воспаления горла, а оттого, что бронхи и ткань левого легкого разрушены и поэтому холодный воздух попадает непосредственно из дыхательного горла в пустую левую плевру и вы-

зывает воспалительный процесс. Возможно, что он прав. Во всяком случае, я не тронусь с места до тех пор, пока я 1) не закончу полного курса лечения ПАСК'ом, 2) пока не сделаю всех лабораторных исследований, рентгена, и не получу авторской консультации в туберкулезной больнице о моем состоянии и дальнейшем режиме лечения. А пока, до июня месяца, я наслаждаюсь своим существованием без тех ужасных неописуемых страданий, которые я переносил почти четыре года.

Из твоего письма от 14/I я, конечно, вычитал печальную судьбу рукописи моей книги. Чем бы они ни мотивировали отказ ее издать, для меня причины понятны, и они, конечно, [4] ничего общего не имеют с формулировкой их отказа. Ну что делать? Человек не в состоянии заказывать себе родителей до рождения.

Насколько я мог понять тебя, ты проводишь зимние каникулы дома? Я почему-то был уверен, что ты выехала за город. Кажется, ты раньше об этом писала. Но вообще то, теперь каникулы, наверно, уже кончились и ты опять взялась за работу. Милая, как я благодарен тебе за все твои заботы! Ведь без твей помощи, материальной и моральной, я бы давно уже умер. Неужели мы больше не увидимся в жизни? Как-то не хочется этому верить.

Передай сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал. Крепко, крепко тебя целую Твой Франц.

136. Н.Ф. Депутатовой¹³⁶

25 января 1952

Милая, дорогая Нина,

Только что получил твое письмо от 16/I. Относительно рукописи книги: если издательство не отклоняет ее принципиально, а настаивает только на доработке, то все же нужно добиться ее издания. Я просил бы тебя передать т. Пузикову или написать ему, что если характер этой пе-

реработки таков, что ответственный редактор за дополнительное вознаграждение из гонорара не может ее сделать, то я прошу прислать мне экземпляр рукописи (не первый) вместе с рецензией, и так как мне сейчас лучше и я в состоянии работать, то я сделаю все в смысле доработки, что я смогу при скудости имеющихся у меня материалов, справочников и т.д. От вопроса, будет ли издана эта книга или нет, в значительной степени зависит вся дальнейшая судьба моей жизни. Поэтому, милая, прости, что я все наваливаю на тебя эти новые заботы, но я очень прошу тебя довести это дело до благополучного конца, если препятствия к изданию состоят не в принципиальных, а в деловых, научных причинах. Твое предложение о соавторе нереально, потому что [2] во-первых, никто, конечно, не согласится стоять рядом со мною в качестве автора, а, во-вторых, разные точки зрения всегда трудно совмещать. Вот если бы ответ, редактор согласился бы, другое дело. Но во всяком случае, нужно во что бы ни стало добиться издания этой книги. Я буду ее дорабатывать даже в постели. Ох, если бы только моя библиотека была бы тут! (Кстати - о ее продаже: ты случайно не видела, существует ли она вообще еще в природе? Может быть, ее давно уже разбазаривали?).

Рецензию т. Николаева мне не передали. Сотрудник Обкома прочел мне только несколько фраз из нее (она была написана рукой, как я заметил), которые почти буквально совпадают с тем, что читал тебе т. Пузиков. Такая же в общем положительная оценка, а потом сотрудник сказал: есть и замечание о некоторой доработке книги. Вот и все. Может быть, это одна и та же рецензия? Но это, в конце концов, неважно, ибо суть одна и та же.

Вот милая, еще раз прошу тебя наладить это дело. Я бы написал т. Пузикову сам, но во-первых, мне это неудобно, поскольку у меня нет ответа на мое первое письмо. Во-вторых, я не знаю адреса издательства. Скажи ему, если они по совести собираются издать книгу после переработки, то пусть пришлют мне второй экземпляр рукописи с рецензией, если ответ. редактор не берется за это. Ну, а если они решили ее во-

обще не издать, то, как говорится, на нет и суда нет. Целую крепко

Твой Франц.

137. Н.Ф. Депутатовой¹³⁷

1 февраля 1952

Милая, дорогая Нина,

В субботу у меня было сильное кровотечение из легких, и до сих пор нахожусь в крайне подавленном состоянии.

Спасибо тебе за письмо от 24/I и за статью о ПАСК. Я его теперь принимаю ровно 2 месяца, и действие его на меня букву в букву совпадает с описанием при применении его при моей форме туберкулеза (фиброзно-кавернозном): он устраняет на время температуру и пот, усиливает аппетит и вообще дает значительное облегчение, но не вылечивает активного процесса. Ну, и за это спасибо. Это действительно большая благодать, что у меня так уменьшились страдания. Но с другой стороны для меня теперь совершенно ясно, что и ПАСК не в состоянии превратить мой туберкулез из открытой формы в срытую, не может устранить его заразную форму. В связи с этим я окончательно вынужден весною переехать в дом для туберкулезников в Красноярский край. Я к этому готовлюсь (приблизительно в мае). [2]

В субботу, милая, я получил неприятное извещение, связанное с моими родителями. В извещении от 12 октября был один неясный вопрос, относительно которого я послал тогда запрос. Теперь пришел ответ. В нем сообщенное мне 12/Х формально ничем не меняется, но фактически сводится на нет. Как права ты была в своем пессимистическом прогнозе в одном из своих писем до 12/Х! Об этом, Нина, я сообщаю только тебе, и никто, даже Нина Ильин. и Ник. Кал., никогда ничего не должны узнать об этом. Бледный луч надежды, который в последние месяцы иногда возникал во мне, окончательно погас.

28/I я послал А.И. Пузикову письмо, в котором писал: если считает критические замечания в рецензии правильными,

то пусть издательство решает, будет ли оно издавать книгу после ее доработки в указанном рецензентом направлении? Если да, то лучше всего поручить эту работу сведущему отв. редактору книги; если же никто на это не согласится, то пусть высылают мне копию и рукопись (второй экземпляр), и я сам возь-[3]мусь за эту доработку и учту все разумные замечания и предложения рецензента. Если будешь звонить Пузикову, то знай, что он в курсе дела. Если они вынесли свое решение в отрицательном смысле, т.е. не издавать книги, то возьми у них оба экземпляра и пусть они хранятся у тебя. Если же они решили ее издать после доработки рукописи, то попроси Пузикова, чтобы они обязательно выслали копию рецензии, чтоб я мог с ней ознакомиться и решить, смогу ли я в своих таежных условиях переработать книгу. Рукопись они могут послать, когда я им дам ответ на рецензию. У меня есть подозрение, что все эти замечания и предложения являются не принципиальными и ничего общего не имеют с научными доводами. Посмотрим. Во всяком случае, я психологически готовлюсь проглотить и эту горькую пилюлю. Надо же было сделать такую глупость с родителями...

Пиши, милая, как ты отдохнула в Звенигороде. Прости, очень расстроен.

Крепко, крепко целую тебя

Твой Франц.

138. Н.Ф. Депутатовой¹³⁸

11 февраля 1952

Милая, дорогая Нина,

Надеюсь, что ты вернулась 5/II из Звенигорода с новыми силами и с хорошим настроением. За это время мне прислали последние 668 гр. ПАСК. Так что в общей сложности теперь у меня 1,750 гр. этого лекарства, - больше, чем понадобится для полного курса лечения. Сердечное спасибо тебе, милая, за все твои хлопоты и заботы! Все это могла сделать только ты одна, и никто другой на свете. Это действительно истинная дружба!

К сожалению, я всю прошедшую декаду лежал в постели, и еще придется лежать. Два месяца мне было гораздо легче, а вот сейчас опять был приступ. Правда, температура не высокая, до 38°. Но физической боли в груди, пота и кашля опять хоть отбавляй. К тому же все время кровохарканье. Приступ был слабее предыдущих, но все же это неприятно. Тут дает себя, по-видимому, чувствовать приближение весенних месяцев, а, может быть, повлияло и волнение, плохое настроение. В таких болезнях, как при чахотке, все это играет большую роль. Я твердо решил, никогда больше никуда не писать, [2] чтобы не волноваться. За полтора десятка лет я мог в достаточной степени убедиться, что все эти хлопоты и ходатайства, при таких родителях, совершенно бесплодны и безнадежны. (Я еще раз прошу тебя, никому об этом не говорить, ибо официально все осталось, как мне сообщили 12/Х). Я решил успокоиться, ибо это крайне необходимо, если я не хочу иметь второй раз кровоизлияние в мозг и паралич.

С 8/II ты, наверно, опять окунулась в море преподавательской и общественной работы. Во втором полугодии у тебя на самом деле меньше работы, как ты мне написала осенью? Думаю, что тебя все равно чем-нибудь дополнительно нагрузят. Если тебе не трудно, выясни, пожалуйста, у Пузикова окончательную судьбу моей рукописи и, если они ее отклонили, возьми оба экземпляра рукописи к себе. Неприятное сообщение, о котором я тебе писал, не имеет никакого отношения к возможности печатать мои труды; оно относится только к "рекомендации" жить ради родителей в краях, где я сейчас нахожусь). Было бы очень жаль, если они отклонили книгу. Ее издание дало бы моему печальному существованию в туберкулезном доме инвалидов какой-то смысл. Думаю, это тебе самой понятно. Но если ее отклонили, что же поделаешь? Ведь на нет и суда нет...

Передай сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал.

Крепко, крепко целую

Твой Франц.

139. Н.Ф. Депутатовой¹³⁹

18 февраля 1952

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо от 3/П. Я очень рад, что тебе понравилось в Звенигороде. Надеюсь, что за твое отсутствие дома ничего такого не случилось, и что ты вернулась благополучно домой с запасом новой энергии на второе полугодие.

Очень благодарен всем университетским товарищам за привет, и за то, что меня еще не забыли. Когда теперь вспоминаешь маленький кружок друзей по университету, удивляешься, до чего все были хорошие товарищи, с золотыми сердцами. Катюша, Нина, Милица, Сима - вот не хватает только еще Нины Алексеевой, которую я особенно уважал за теплоту и истинную человечность.

Продолжаю аккуратно принимать ПАСК. В феврале мне гораздо хуже, чем в декабре и январе. Правда, тех острых болей от отравления туберкулином и связанных с ним страшных мучений, сейчас нет. Они уничтожены (не знаю только, надолго ли - в статье об этом ничего не сказано); но зато сохранились и даже усилились: 1) бесконечная мокрота, иногда с кровохарканьем; ты не можешь себе представить, как много этой мокроты - просто душит меня; [2] 2) сильный кашель и небольшой пот по ночам. Иногда бывает небольшая температура. В связи со всем этим самочувствие в феврале у меня значительно хуже, чем в предыдущие два месяца. Но все же, приобретение ПАСК для меня огромная благодать: исчезли прежние нечеловеческие страдания, а оставшиеся явления, конечно, очень неприятны, особенно для окружающих, но все же не так больны. ПАСК'а после получения твоей последней посылки у меня теперь даже больше, чем потребуется для полного курса лечения. Принимаю я ПАСК с молоком. Ты наверно уже забыла: я с нового года опять покупаю ежедневно литр молока, - от той же коровы, от которой я беру уже третий год. Молоко - мое спасение; без него я всегда голодный я слабый до невозможности.

Весь февраль у нас тут стоят сильные морозы. Они весьма отрицательно влияют на мои хронические катаральные воспалительные процессы в легких, бронхах и горле. И это несмотря на то, что я не выхожу из своей комнатушки. Недаром раньше богатые люди с туберкулезом уезжали на зиму в Италию или на южный берег Крыма или Франции.

Передай сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал.

Желаю тебе много успехов в работе во втором полугодии!

Крепко, крепко целую тебя

Твой Франц.

140. Н.Ф. Депутатовой¹⁴⁰

25 февраля 1952

Милая, дорогая Нина,

Пишу тебе только несколько строк в постели; у меня все еще 39,6° температуры. 19/II после 2 1/2 месяца с удвоенной силой прорвался сильнейший приступ болезни, с температурой до 41° и с прежними страшными страданиями. Я очень, очень слаб. Значит, ПАСК не мог устранить интоксикации, а только на время задерживает ее. Ничего не поделаешь. Я уже и так привык к крушению всех стремлений. Надо мне только больше ни о чем не думать, ничего не предпринимать и не волноваться. Но вот, напр., я так разволновался из-за этой с позволения сказать "рекомендации" относительно местожительства в связи с родителями? Ведь практически это никакого значения для меня не имеет, поскольку я из-за болезни никогда не смогу переехать отсюда. Принимать все это так близко к сердцу, по-видимому, у меня уже болезненное явление. Напрасно я вообще писал тебе об этом, ибо, повторяю, это никакого практического значения не имеет. А говорить об этом - не только Нине Ильин., Ник. Кал., но даже и И.В. и Флорочке нельзя, : как там может пойти всякая болтовня, которая у людей, не разбирающихся в этих вопросах, может навредить мне в определенных инстанциях. [2]

Письмо Флорочки мне понравилось и подействовало на меня успокаивающе. Как только температура у меня снизится, я напишу ей и вложу письмо в твое. И.В. по-прежнему все хитрит, но все это сшито белыми нитками. Дело, понятно, не в "жуткой женщине", а в том, что И.В. хочет быть цензором моей переписки с дочерью. Она боится, что я буду писать дочери что-нибудь о ней. Бог с ней, пусть пока все идет под ее контролем, я сам то и не собираюсь восстановить дочь против ее матери.

Единственной моей надеждой было бы издание моей книги, после чего можно было бы подумать и о других изданиях. Повторяю, "рекомендация" о местожительстве не имеет никакого отношения к юридической стороне полнейшей моей реабилитации и специально в вопросе об издании моих трудов, что было особенно подчеркнуто в полученном извещении.

Надеюсь, что Пузиков за это время так или иначе решил вопрос о моей рукописи. То, что ты сообщила мне фамилию рецензента, ничего для меня не значит, и я в переписке с издательством не буду его знать.

Очень рад за тебя, что хорошо поправилась во время каникул. Но надолго ли это хватит?

Крепко целую

Твой Франц.

141. Н.Ф. Депутатовой¹⁴¹

3 марта 1952

Милая, дорогая Нина,

Письмо твое от 20/II получил. По-видимому, когда ты была в Звенигороде, пропало одно из моих писем, в котором я сообщил, что последнюю партию ПАСК я благополучно получил. Все было в порядке.

От Пузикова я еще ничего не получил. Да и навряд ли вся эта история с рукописью имеет смысл. Совершенно ясно, что вся эта бесконечная затяжка не что иное, как уклонение от принятия ответственного решения, страховка, как бы чего не

вышло, одним словом - отвиливание. Убежден, что в этом же духе написана и рецензия - мол, давай предложу доработать, а, в случае чего, можно сказать, что не так доработал и т.п. Я посмотрю рецензию и потом решу, стоит ли вообще еще возиться с этим делом. Паскудники. Температура у меня снизилась, но сохранился отвратительный катар всего дыхательного тракта, с мучительным кашлем и небольшой температурой. Но все же я надеюсь, что несмотря на наступление весенних месяцев, ПАСК все же должен мне дать опять на месяца два облегчение. Грипп у нас уже свирепствует; переболели уже почти все. Боюсь, что он захватит по пути и меня, но я очень остерегаюсь и живу отдельно в комнатушке, куда, правда, солнце никогда не заглядывает.

Искренне меня радует, милая, что у тебя во втором полугодии 2 дня в неделю свободных. Это большое счастье, и я надеюсь, что при условии соблюдения умеренности в домашней работе ты не так устанешь, [2] как в прошлом году. Боюсь одного, что тебя к концу учебного года все равно чем-нибудь да загрузят. Хорошо было бы тебе почаще ходить в театр и на концерты; а то, на самом деле, живешь в Москве и мало что видишь.

Передай сердечный привет Нине Ильиничне и Ник. Кал. Как Нина Ильин. проводит зиму? Не болеет?

Приложенное письмо передай Флорочке. Скажи ей, что если она уже получила свои фотокарточки, я прошу немедленно мне прислать.

У нас уже третий месяц нет радио. Не знаю, какая погода сейчас в Москве. Наверно дело идет уже к весне, по крайней ере, днем уже тепло? У нас тут все еще стоят настоящие сибирские морозы, которые все время осложняют у меня катаральное воспаление, хотя я уже шестой месяц ни разу не выходил из барака.

Нина милая, если бы тебя не было, я бы наверно давно уже сошел с ума.

Крепко, крепко целую

Твой Франц.

142. Н.Ф. Депутатовой¹⁴²

10 марта 1952

Милая, дорогая Нина,

Я себя чувствую плохо и поэтому напишу лишь несколько слов.

Твое письмо от 27/II получил. Не знаю, родная, почему ты не получаешь моих писем. Каким бы больным я ни был, но я пишу тебе каждую неделю по понедельникам, когда отсюда отправляют почту в город. Я послал тебе письма 18/II, 25/II и 3/III (с ответом Флорочке).

Милая, если бы ты знала, как мне надоела моя жизнь! Грудная клетка представляет собой бочку с гноем, и оттуда каждую секунду вырывается гной с мучительнейшим кашлем. Погода тут уже второй месяц стоит отвратительная; дело идет к холодной, сырой сибирской весне с сильными ветрами, и мне от такой весны нечего ждать добра.

Береги свое здоровье, дорогая. Если глаз не лучше, не читай ничего лишнего. Ты не болела еще гриппом? Я болел им всю неделю. Весь дом наш переболел.

Крепко целую

Твой Франц.

143. Н.Ф. Депутатовой

17 марта 1952

Милая, родная Нина,

Извещение на деньги, которые ты выслала 27/II, передали мне только вчера. Какая-то пьяница таскала его 10 дней в кармане. У нас тут прямо горе с почтой. Сердечное тебе спасибо за деньги!

Два дня тому назад сильные морозы, которые крепко держались ровно 1 1/2 месяца, прекратились. Стало немного легче на душе и, как будто, жестокий катар всего дыхательного тракта в связи с потеплением начинает смягчаться. После

гриппа у меня очень сильная слабость и отсутствие всякого аппетита.

Весна - коварное время для больных людей. Вчера умер у нас один инженер, с которым я три года лежал в одной палате. Жена и два взрослых сына давно уже отказались от него, и он умер, покидаемый всеми. Даже сыновья никогда не писали. Ну что же - всех нас поджидает смерть, одного сегодня, другого завтра. Шиллер в "Мессинской невесте" хорошо говорит об этом:

Вдоль по улицам града,

Привычные к плачу,

Шествует горе.

Тихо обходит дома и чертоги,

В эти сегодня

Двери стукнет,

Завтра в другие,

Только никто от него не уйдет.

Худые вести

Нас настигают.

Раньше ли, позднее,

Но всюду поспеет

Горе, где земнородный живет. [2]

В апреле месяце у нас надо ожидать весеннюю распутицу, ей это в виду, в случае, если будет перерыв в доставке писем от меня.

Мне все как-то не верится, что у тебя во втором полугодии действительно два свободных дня в неделю. Хорошо, если бы ты смогла это выдержать до конца учебного года. Тогда ты не устала бы. Надеюсь, что ваша Ляля поправилась после гриппа, а главное, надеюсь, что ты не заболела гриппом. Ух, это гадкая болезнь! (вообще же все болезни - гадкие, и даже не знаешь, какая из них хуже). Как Нина Ильинична? Она избежала гриппа? У нас радио давно уже нет, и поэтому я не знаю, какая у вас сейчас в Москве погода. Наверно, уже сухо везде, весна? Я с большим нетерпением ожидаю прилета скворцов (через месяц); они очень хлопотливые птицы и

всегда вносят большое оживление в наше скучное и бесцельное существование. А там надо будет в конце мая подумать о переезде в Красноярский край.

Всего тебе, милая, хорошего!

Крепко целую

Твой Франц.

144. Н.Ф. Депутатовой¹⁴⁴

24 марта 1952

Милая, родная Нина,

Деньги от 27/II я получил. Сердечное тебе спасибо! С 1-го апреля вводится летняя государственная расценка на молоко. Я сговорился с хозяйкой-молочницей, и она согласилась отпустить мне молоко по 2 р. литр не с 1/V, а также с 1/IV. Таким образом, в летние месяцы, т.е. с 1 апреля до 1 октября мне молоко обходится по 60 р. в месяц. В связи с этим, милая Нина, я очень прошу тебя посылать ни в коем случае больше 60 р. в месяц. Хотя ты всегда пишешь, что 100 р. для тебя ничего не значат, но я то знаю, что это не так. Кроме молока мне ведь ничего не надо, а конвертами и марками я обеспечен на несколько месяцев.

Как я надеялся на издание своей книги, чтобы иметь свои средства! Если я сам был бы в Москве, то книга была бы уже в печати, а так они ее молчком похоронили.

Состояние мое, - как ты сама можешь себе представить, в эти гадкие сибирские весенние месяцы отвратительное. Всю неделю дули сильные холодные ветры прямо с Северного ледовитого океана. Они до того продувают наш барак, что все время дрожишь от сырости. Субфебрильная температура, вечный пот и кашель, а хуже всего катар не дают мне покоя ни днем, ни ночью. ПАСК все [2] еще принимаю (до 1 мая), но эффективность незначительная. Единственное, чем он мне помогает, это снижение высокой температуры до субфебрильной.

Пиши, как протекает твоя жизнь во второй половине учебного года. Я уверен, что тебе дали опять какую-нибудь нагруз-

ку и ты маешься по-прежнему. Как живет Нина Ильинична в этом году? Ник. Кал. наверно по-прежнему все в пути из Москвы в Киев и Ленинград и обратно. Как у Ник. Кал. сложилась семейная жизнь? Ведь та жена, которая у него была в 1938 г., была смертельно больная и, по-видимому, умерла. Он, надо полагать, после ее смерти опять женился?

У меня почему-то подозрение, милая, что ты болеешь гриппом. Смотри, не выходи рано на работу, а то грипп опасен не столько сам по себе, а своими осложнениями после. Тут у нас было несколько таких случаев, что люди серьезно и надолго заболели оттого, что они рано встали после гриппа.

Флорочка еще не передала тебе фотокарточки?

Передай привет Нине Ильиничне и Ник. Кал.

Крепко, крепко целую

Твой Франц.

145. Н.Ф. Депутатовой

31 марта 1952

Милая, дорогая Нина,

Сегодня уже 31 марта, а твое последнее письмо было от 27/II. Боюсь, что ты или серьезно заболела или окончательно закружилась в лабиринте новых бесконечных нагрузок в институте.

Весна у нас тут уже выявила свой характер, причем для больного человека очень нехороший: холод, туман, сырость. Нет ни солнца, ни тепла. Весь снег (свыше 1/2 метра) еще лежит. Предсказывают, что первая половина апреля будет теплая, а вторая - холодная. Конечно, ведь это - Сибирь.

Меня по-прежнему мучит катар. Очень много потею по ночам; а пот весьма ослабляет.

Сейчас довольно много читаю, особенно до обеда. Беда только в том, что у меня вышла вся бумага. Когда у тебя будет время, просьба купить мне опять десяток [2] общих тетрадок по 50 листов, как ты всегда покупала, и прислать мне их. Только выбирай такие тетрадки, у которых линии поуже, что-

бы экономнее их расходовать. Хотя я и знаю, что все эти мои работы бесполезны, но я не могу жить без работы, ты сама понимаешь, что это невозможно.

Волнуюсь, что ты тяжело заболела. Если сама не можешь писать, то, может быть, ты продиктовала бы несколько строк Ляле.

Надеюсь, что мои опасения не оправданы.

Крепко целую

Твой Франц.

146. Н.Ф. Депутатовой¹⁴⁶

4 апреля 1952

Милая, дорогая Нина,

Получил твое письмо от 24/III. Хорошо, что мои опасения относительно твоего заболевания не оправдались. То обстоятельство, что ты даже не замечаешь, как быстро время проходит, я считаю хорошим знамением для твоего состояния. Когда человек болен или несчастен, дни и недели ползают как улитки. Для меня, например, день такой длительный, раньше, когда я работал и жил полной жизнью, - целый месяц. К тому же мы всю зиму живем без радио и отрезаны от всего мира.

Чем больше я жажду наступления тепла, тем холоднее становится. Всю неделю стоит мороз в 20°. Солнца нет. Прилетевшая стая скворцов быстро вернулась опять на юг. А седьмой месяц со своим катаром сижу или лежу в своей маленькой душной клетушке и совершенно задыхаюсь. Так хочется хоть на полчаса на свет Божий, на свежий воздух!

Ты спрашиваешь, получил ли я ответ от издательства. Нет, не получил и, по-видимому, [2] никогда и не получу, звонить Пузикову не нужно. Всякая наглость имеет свои пределы. За шесть месяцев они не могли решить, издать ли рукопись или нет. Я лично написал Котову письмо в октябре, а Пузикову - в январе. Любой школьник, который посылает в издательство непотребную рукопись, получает от него ответ через

2-3 месяца. С мною же они обращаются, как с дохлою собакой, ибо они знают, что я теперь в моем положении - беспомощен. Больше я им писать не буду. Подождем еще некоторое время, и тогда я тебе напишу, чтобы ты пошла к ним и взяла оба экземпляра рукописи.

Что-то Нина Ильинична совершенно забыла обо мне. Или ей уж очень хорошо живется или очень плохо. Скорее последнее. Наверно измучилась и переболела гриппом.

Я очень рад, что ты сумела сохранить свои два свободных дня в неделю. Если сумеешь их сохранить до конца учебного года, то не так устанешь, как в прошлые годы.

Сердечный привет Нине Ильин. и Ник. Кал!

Крепко, крепко целую

Твой Франц.

147. Н.Ф. Депутатовой¹⁴⁷

8 апреля 1952

Милая, дорогая Нина,

Только что получил письмо от Пузикова и рецензию Самарина. Пузиков отклонил издание рукописи на том основании, что книга написана "недостаточно резко". Рецензия Самарина хотя и выдержана в рамках приличия, но в целом возражения составлены недобросовестно, непринципиально и построены на непонимании предмета, невнимательном отношении к книге или на отвлеченном теоретизировании. Некоторые частные замечания его можно было бы легко устранить. По-видимому, Пузиков и Самарин - друзья. Но как бы там ни было, отклонение рукописи, понятно, ничего общего с наукой не имеет, а было принято по совершенно другим мотивам, от меня, как ученого, не зависящим.

Таким образом, я окончательно хороню свои последние надежды, которые я в какой-то степени лелеял два года, с момента высылки рукописи тебе в 1950 году. Порвалась последняя связь, которая у меня еще была с жизнью. Все. Нужно окончательно над всем поставить точку. [2]

Не знаю, почему это Пузиков возвращает мне оба экземпляра рукописи. На что они мне? Неужели ему было лень послать их курьером тебе на квартиру? На что они мне тут? Через 2 месяца мне ехать в Красноярский край, и тогда мне придется бросить их в печку.

Нина милая, я в последнем письме просил тебя прислать десяток маленьких общих тетрадок. Очень прошу тебя - не высылай. Я больше ничего писать не буду. Нет смысла. Бессмысленная работа нервирует меня. Мне необходимо как-то психологически перестроиться, успокоиться, хотя это и будет нелегко. С осени 1950 г. до настоящего времени я все время, когда болезнь отпускала меня на день, научно работал над новой монографией, но теперь я вынужден все это бросить. Все это очень тяжело, но все это можно было предвидеть. Судьба ко мне исключительно жестока и неумолима.

Прости, милая, я сегодня не в состоянии писать о чем-нибудь другом.

Крепко целую

Франц.

148. Н.Ф. Депутатовой¹⁴⁸

14 апреля 1952

Милая, дорогая Нина,

Получил я извещение на деньги, высланные тобою 28/III. Сердечную благодарность!

Нина милая, теперь, когда у меня в связи с отклонением моей книги отпала навсегда надежда получить свои средства, я больше не могу принимать от тебя помощь в таком большом размере. Я прошу тебя высылать на те месяцы, пока я живу здесь, не больше 50 р. в месяц. Когда же я перееду в Красноярский край, я вообще прекращу пить молоко, ибо нет никакого смысла искусственно задерживать конец такого совершенно бесцельного существования, на которое я теперь обречен.

Уже всю зиму я страдаю поносом и резкими болями в кишечнике. В последние недели эти боли особенно усилились. Я

бросил уже принимать ПАСК. Ничего не помогает. Ничего не могу кушать, и поэтому крайне ослаб. Думаю, что туберкулез перешел и на кишечник.

Можешь себе представить мое удивление, когда мне вчера прислали повестку явиться 22 апреля в Кагановичский районный суд по делу иска И.В.... с меня алиментов!!! Я привык уже ко всяким шуткам, но такую не мог придумать и [2] Марк Твэн! По-видимому, тут какое-то недоразумение: И.В., по-видимому, опять подала на меня в суд по поводу развода, а секретарь суда, выписывая массу повесток, перепутал развод с алиментами. Иначе я не могу себе представить. Правда, И.В. (...) - чем чорт не шутит - могла подумать, что моя книга принята издательством и спешила заручиться частью гонорара. Но я все же не допускаю, чтоб она была так глупа. Нет, нет, я этого не допускаю. Поехать в районный суд я не смогу, пошлю личное объяснение и заявление. Если дело опять касается развода, то придется действовать по всем правилам закона. Мне надоели эти притязания (...). Не мог тогда подумать, когда я жил в Москве, что в этой "ангельской" девушке столько злобы! Поистине я могу повторить слова Гейне:

Страшны, о друг мой, дьявольские рожи,

Но ангельские рожицы страшнее;

Я знал одну, в любовь играл я с нею,

Но коготки почувствовал на коже!..

Весна у нас отвратительная! Ни тепла, ни солнца. Одна только холодная сырость. Все это грустно, а на душе еще грустнее... Не сердись на меня и на мои печальные письма!

Крепко целую

Франц.

149. Н.Ф. Депутатовой¹⁴⁹

25 апреля 1952

Милая, родная Нина,

Пишу это письмо одной рукой на тумбочке, т.к. лежу тяжело больным в постели. Обострение всего процесса,

сильнейший катар, нечеловеческий кашель, высокая температура, пот, страшная слабость, масса мокроты, полное отсутствие аппетита, - одним словом, весь список "удовольствий", которые бывают только в последней стадии чахотки. Причем виноват в этом обострении я сам. 20 апреля, на Пасху, у нас стоял первый весенний день: яркое солнце и 19° тепла на нашем крыльце. Все инвалиды сидели на солнышке. Один я сидел в этом отвратительном погребе, где съедают меня мокрицы, плесень и темнота. В моей берлоге было 17° тепла, а на улице 19°. Вот я после 7 месяцев и 10 дней и решил выйти на крыльцо и посидеть 1/2 часа. Я только что окончил письмо Нине Ильиничне, хорошо и тепло оделся и вышел...

А к вечеру у меня уже было 40° температуры и страшный катар всех дыхательных путей. Так и лежу и мучаюсь. Рано я вышел. Но я не уверен, не повторится ли этот приступ, когда я выйду в середине мая? Никуда я, милая, никуда я больше не гожусь! Самое страшное - это жуткая слабость. Перо трудно держать в руке. Это тем более страшно, что мне ведь пред-[2]стоят скоро всякие передвижения. Во вторую половину мая мне обязательно нужно на неделю-две ложиться в Омскую туберк. больницу. Во что бы то ни стало необходимо исследовать, перешел ли туберкулез на кишечник и горло. Все симптомы за зиму показывают, что перешел. Но это окончательно нужно исследовать в лаборатории больницы анализами. Пребывание в больнице, да переезды туда и обратно, непременно еще усилит мою слабость. Как я после этого смогу отправиться в дальнюю Красноярскую тайгу, не представляю себе: живым навряд ли доеду.

Милая! Получил я твое письмо от 13/IV. Я, конечно, так и думал, что все эти разговоры о малой нагрузке - голубые туманы! Ты только держись, осталось еще два месяца. В свое время я был на седьмом небе, когда у меня были нагрузки в 14 институтах, и мне приходилось кушать сухой хлеб в трамвае. Но ведь я тогда был молод и здоров. Ты же уже не такая молодая и совсем не здоровая. Хоть все эти нагрузки и неприятнные, но все же лучше быть работающей машиной, чем выбро-

шенной в яму развалиной. Трагедию такой развалины может понять только человек, попавший в самое неприятное из всех состояний в жизни. [3]

Бедная ваша Оля действительно Unglucksrabe. Но может быть и при слиянии институтов что-нибудь для нее найдется. Ты мне никогда не писала, кто ее теперешний муж, чем он занимается, и как Оля с ним живет. Если бы ты смогла устроить летний отпуск так, чтоб достать в Малом театре две путевки для себя и для Оли, то это было бы замечательно. Щелыково я помню по твоим старым письмам.

Меня все больше и больше смущает, что ты высылаешь мне деньги. На май и июнь ты мне пришли еще по 50 р. на молоко, а там дальше, в связи с переездом в Красноярский край, я ликвидирую все эти молочные дела.

Знаешь, Нина, по-моему с Ленинградским шоссе нужно прекратить всякие сношения. Такая переписка с дочерью ничего не дает ни уму, ни сердцу. Все эти холодные, сухие строки (...) не нужны ни отцу, ни дочери. Если Флора не может набраться смелости и вести самостоятельно от матери сердечную переписку с отцом, то я со своей стороны отказываюсь от писанины (...). [4]

Настроение у меня, милая, очень грустное и тревожное. Слабость заела меня. Нет и прежних стимулов для борьбы с болезнью. Уж слишком много за эту зиму у меня было неприятностей. Сейчас мне все стало безразлично.

Устал я, кончаю свое письмо.

Целую тебя крепко, крепко

Твой Франц.

150. Н.Ф. Депутатовой¹⁵⁰

28 апреля 1952

Милая, родная Нина,

Сегодня только несколько строк.

Получил я твое письмо от 16/IV. Ты, конечно, во всем права. Работать мне необходимо, иначе я не проживу и двух меся-

цев. Такому человеку, как я, немыслимо жить без умственной работы, без какой-либо цели в жизни. Потеряешь эту цель, и жизнь потухает, не только умственно, но и физически. Я это неоднократно испытывал на себе самом.

Конечно, печатать мне ничего не придется. Если бы я жил в Москве, я бы быстро управился с этими вульгаризаторами, вроде Самарина и Пузикова, и издал бы свои работы, непременно добился бы этого. Но так я беспомощен, без личного контакта опрокинуть эти предрассудки невозможно. Я понемногу буду продолжать свою работу - редко, когда выпадает день, в который я могу встать и писать. Но все же буду продолжать эти занятия для себя. Я уже почти два года работаю над такой же книгой о Фридрихе Шиллере, какую я написал о Байроне. [2] Один экземпляр Байрона я тебе вышлю по почте, второй оставлю себе и, если будет время, приспособлю книгу для массового или юного читателя, раз "литературоведы" находят ее недостаточно политически острой и недостаточно "резкой".

Относительно моего вызова в суд по поводу "иска" И.В. теперь все выяснилось. Как я полагал, так оно и есть. Она подала опять в суд на развод. Но ничего из этого у нее не выйдет. Сейчас законодательство настолько строгое в отношении развода, что его можно получить - и то с большим трудом - лишь при условии полного согласия обеих сторон. Раз И.В. с самого начала пошла не по этому, а по звериному пути, то все это для нее лишь лишние и напрасные расходы.

У нас весны так и нет. 20 и 21/IV было два теплых дня, а с тех пор - идет снег, мороз, ветры.

Температура у меня несколько спала, но слабость неописуемая.

Целую тебя крепко, крепко

Франц.

151. Н.Ф. Депутатовой¹⁵¹

5 мая 1952

Милая, дорогая Нина,

Ну вот прошли и праздники, а весны у нас как не было, так и нет: сегодня, как и в дни 1-2 мая, стоит мороз 8-10° и идет снег. Сыро, холодно и в помещении. Можешь себе представить, как себя чувствует чахоточный человек при подобной сибирской "весне"! Привезли, наконец, после 4-х месяцев, опять радио. Я очень рад, что у вас в Москве такое благословенное тепло!

От Нины Ильиничны получил большое письмо. Я сегодня же ей отвечаю. Я ей написал уже 21/IV относительно адреса нашего старого знакомого - Мих. Александр. Лифшица, который все эти годы руководил изданием серии "Жизнь замечательных людей". Может быть, если они еще не заказали книги-биографии Фридриха Шиллера, они бы согласились с моим предложением написать ее. Конечно, я не питаю больше никаких иллюзий на этот счет, но ведь жить и ничем не заниматься я не могу. Если бы я знал, кто сейчас работает в из-вах "Молодая Гвардия" и Учпедгиза, я бы предложил им сократить и обра-[2]ботать Байрона для юного читателя. Но все это бесплодные мечты, так как такие вещи я мог бы сделать при личных переговорах с людьми, а не тоской в сибирской тайге.

Все время беспокоюсь, милая, что ты опять вот-вот свалишься с ног из-за бесчеловечной перегруженности работой. И Нине Ильиничне живется не сладко, судя по ее письму. Но она хоть избавлена от стряпни и хозяйственных домашних работ, которые ложатся на твои плечи сверх других нагрузок.

В газетах много пишут о новом здании университета на Ленинских горах. Может быть Ваша Ляля тоже переедет со своим факультетом туда и будет роскошно жить в этом дворце?

У вас в институте, наверно, на праздниках было 4 свободных дня. Ты хоть немного отдохнула в эти дни и ходила куда-нибудь в гости или в театр? Или ты опять предалась горестным воспоминаниям?

Температуры у меня в эти дни нет, но бесчеловечно меня мучит катар всех дыхательных путей.

Желаю тебе всего хорошего и доброго здоровья.

Крепко целую

Твой Франц.

152. Н.Ф. Депутатовой¹⁵²

12 мая 1952

Милая, родная Нина,

Получил твое письмо от 2/V и деньги, высланные тобою 30/IV. Сердечное тебе спасибо за все! Одновременно я получил открытку от Нины Ильиничны от 1/V. Не знаю, как бы я мог жить, если бы тебя и Нины Ильин. не было.

В этом году какая-то патологическая весна: стояло опять два дня тепло, а эти дни снова мороз до 6-7° и идет снег. Такая погода хуже чумы для туберкулезника.

Рукопись о Байроне я сейчас еще раз перечитываю. При первом удобном случае пришлю тебе один экземпляр. Пусть он лежит у тебя, может быть, когда-нибудь можно будет ее издать. А если нет, то оставляй себе экземпляр на память обо мне. На возможность ее издания я уже не рассчитываю. Монографию о Шиллере я постараюсь закончить и переписать к новому году, во всяком случае, к весне 1953 года. Я не думаю, что ей больше повезет, чем Байрону. Но я должен чем-нибудь заниматься, и пусть эти рукописи лежат, они не стареют, и если они никогда и не увидят света, то от этого мне тоже не будет хуже в могиле. [2]

Суд не вынес никакого решения по делу о разводе и прекратил его. И.В. хотела получить развод на старых условиях, не упоминая ни одним словом, ни об имуществе, ни о дочке. Так как я возражал как по существу дела, так и по этим двум пунктам, то суд два раза вызывал ее сюда для допроса; но она, понятно, не явилась, и суд прекратил все дело. По всем этим вопросам мне пришлось вести целую переписку с судом, т.к. я тоже не мог лично поехать в районное село.

Сейчас у меня температуры нет, но мучительный катар всех дыхательных путей не покидает меня ни на одну секунду.

При такой весне о переезде в Красноярский край нечего думать раньше конца июня или в июле.

Я считаю, что было бы лучше, если бы ты поехала не одна в Щелыково, а с кем-нибудь из близких знакомых. Если Оля не сможет, то может быть Нина Ильинична или Вера Александровна поехали бы? Хотя ты и быстро ладишь с чужими людьми, но все же там уж такая специфическая среда. Во всяком случае, постарайся провести оба отпускных месяца вне города и в приятной и здоровой обстановке.

Я не знаю, читаешь ли ты филологическую периодическую печать по иноязыкам. Может быть, тебе попадалась там какая-нибудь статья о языке Шиллера или Байрона? Если да, то сообщи мне, где.

Всего хорошего!

Целую тебя крепко

Твой Франц.

153. Н.Ф. Депутатовой¹⁵³

19 мая 1952

Милая, дорогая Нина,

В этом году такая сумасбродная весна, что за всю свою жизнь не помню такой: всю первую половину мая стоял мороз, 13-го шел еще снег, 15-го был + 1°, а вчера уже + 30°. А в это время на расстоянии 200 км. от нас идет снег. Возможно, что через день-два он появится опять и у нас.

Из-за этой мерзкой погоды я вынужден был ровно 9 мес. сидеть безвыходно в стенах узенькой, темной и сырой комнатушки, в которой давно уже появилась плесень. У меня не было сомнения, что эти 9 месяцев должны были страшно влиять ускорение процесса легких, - и так оно и получилось. На их я послал мокроту на анализ в город, - и результаты оказались угнетающие в отношении усиления гноения и бацилл Коха, вообще всех разрушительных процессов. Такие результаты

всегда оказывают мне крайне плохую услугу и усиливают и так уже угнетенное другими бытовыми событиями состояние психики. В связи с этим я, пожалуй, и не поеду в туберкулезную больницу. Для меня и без анализов ясно, что продолжающееся уже пятый месяц постоянное расстройство желудка и кишечника имеет своим основанием переход болезни на кишечник. Нет надобности опять себя лишне [2] расстраивать официальным анализом, - тем более, что никакого лечения здесь нет.

В связи с вечным поносом слабость у меня все усиливается. Переезд в Красноярский край поэтому будет не легким, но все же переехать нужно во что бы то ни стало. Уж очень мне здесь все надоело, хотя там, может быть, будет еще хуже. Пиши мне сюда до тех пор, пока я тебе не напишу об отправке. Все это может еще затянуться.

Но в связи с неминуемостью переезда я хочу тебе отправить кое-что. Так как у меня нет упаковочной бумаги, то я пошлю тебе рукопись Байрона и мою трехтомную историю литературы (она для меня лишь балласт в дороге) в посылочном ящике, так что не пугайся, когда в июне получишь посылку от меня.

Вчера я первый раз вышел на веранду. Стояла прямо жара. Сегодня весь день кружится голова, ведь девять месяцев не дышать свежим воздухом дает себя чувствовать. Конечно, я не падаю духом, думаю, что ты знаешь меня в этом отношении. Но все же полная немощь организма все больше влияет и на прежнюю несгибаемую силу духа. Очень хотелось бы мне еще закончить работу о Шиллере, [3] ведь он по духу мне гораздо ближе, нежели Байрон, хотя и последнего сильно люблю.

Только второй день стоит тепло, а уже травка зеленеет и вырастает из земли прямо на глазах. Почки на березах напухают и через несколько дней распустятся. Посевная здесь в полном разгаре, домашние животные и птицы все накинулись на травку. Еще раз я дожил до пробуждения весенней природы и с жадностью наблюдаю за ней.

Ты же, бедняжка, вынуждена с утра до вечера возиться с учебниками и преподаванием. Все боюсь, как бы ты не свалилась до окончания учебного года. Но, с другой стороны, как хорошо, что у тебя два месяца отдыха!

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Всего, всего тебе хорошего!

Крепко целую

Твой Франц.

154. Н.Ф. Депутатовой¹⁵⁴

26 мая 1952

Милая, дорогая Нина,

Извещение на посылочку с тетрадями я давно уже получил; она лежит ровно уже неделю в Пушкине на почте, но я ее никак не могу получить по доверенности, так как люди все забывают, что не относится к ним самим. Беда, что я совершенно беспомощен.

Ты, милая, оказывается, помешалась на сахаре, и опять - как пишешь в извещении - вложила его. Я уже в течение двух лет через каждые десять дней, когда нам выдают по 250 гр. сахару на руки, всегда отдаю его детям и инвалидам. Я даже и одного грамма не могу брать в рот. Вообще ты не можешь себе представить, до какой степени у меня плохо с желудком и кишечником: уже несколько месяцев такой непрерывный понос, что все, что я ни кушаю, через 10 минут уходит из меня. Я уже давно вынужден был целиком отказаться от сахара, мяса, хлеба и т.д., но с 20 мая я должен был отказаться и от молока, которым я питался три года. Организм совершенно перестал принимать молоко, и оно сразу же уходит (даже горячее кипяченое). Вместо прежнего литра молока я сейчас покупаю себе пару яиц в день. Все мое питание за сутки состоит: 1) из 100 гр. сухарей с несколькими ложками супа или чаем без сахара, 2) пары яиц. Можешь [2] себе представить, как я ослаб, а понос не прекращается ни на один день. Я испробовал все средства против поноса, но они не оказывают никакого поло-

жительного действия. Для меня совершенно ясно, что туберкулез перешел на органы пищеварения.

Всю неделю стоит теплая сухая погода от + 20 - 30°. С утра до вечера сижу на веранде в садике и дышу свежим воздухом - после 9-месячного перерыва. Я пока еще пьянею от воздуха, до того я слаб. Ходить мне крайне трудно, из-за слабости.

Вчера приезжала сюда сотрудница министерства собеса для ревизии. Она обещала наладить мой перевод в Красноярский край в самое ближайшее время. Никто не знает, что собою представляет этот дом для туберкулезников; сказала (сотрудница) только, что он находится очень далеко от Красноярска, на расстоянии сотен километров в тайге. Приблизительно представляю себе, что это за Пошехония.

И.В. опять опротестовала решение суда, и дело послано на новое рассмотрение. Мне вся эта история надоела как горькая редька, и И.В., по-видимому, решила доконать мои нервы. Я написал в судебную инстанцию, чтобы они меня больше не беспокоили всякими [3] повестками и отношениями; пусть выносят решение по своему усмотрению, без меня. Но если ты мне настоящий друг, то прошу тебя никогда больше не переговаривать с квартирой на Ленинградском шоссе, не давать им никаких справок обо мне, даже после моей смерти. Я никогда в жизни не встречал таких (...). Если она когда-нибудь будет еще раз обращаться к тебе (это может быть только в корыстных целях), то скажи ей, что я строго запретил тебе давать какие-либо сведения обо мне.

Сейчас наступила самая горячая пора для тебя. Я ежедневно думаю о тебе, как ты там мучишься с уроками и стряпней. Часто думаю о том, что во всей своей жизни я не встречал второго такого идеального и чистого человека, как ты...

Передай сердечный привет Нине Ильиничне!

Напиши, когда уедешь из Москвы в отпуск - наверно числа 25 июня?

Крепко, крепко тебя целую и обнимаю

Твой Франц.

155. Н.Ф. Депутатовой¹⁵⁵

2 июня 1952

Милая, родная Нина,

Получил я, наконец, посылку. Все было в сохранности и порядке. Спасибо тебе за все!

На днях я отправляю тебе посылкой один экземпляр Байрона и все три тома моей Истории литературы. Тебе на память! Не думаю, чтоб в новом доме инвалидов, куда меня отправляют, у меня была бы возможность работать.

По старому адресу, милая, мне больше не пиши. Путевка, деньги на билет все уже тут. Отправляют меня приблизительно через неделю. Надо предварительно привести в порядок кое-какие документы. Во всяком случае, я постараюсь дать тебе перед отъездом из Омска телеграмму с вокзала. Конечно, исключена возможность некоторой задержки, если с документами будет канитель. Но все же лучше не пиши больше по здешнему адресу.

Дом инвалидов для туберкулезников, куда меня отправляют, находится в городе (или рядом) Тайшет. Красноярского края. Этот город ты можешь найти на карте: он стоит на главной сибирской ж-д. магистрали, на расстоянии [2] 400 км. к югу от Красноярска (см. сперва на линии после Красноярска идет город Канск, а за ним 100 км. гор. Тайшет). Климат почти такой же, как здесь. Не знаю, что хуже, что лучше; но как бы там ни было и независимо от того, что будет дальше, меня здесь больше не оставляют, и я вынужден отправиться. Пока все еще спорят, кому надо дать провожатого для меня, хотели меня одного послать, но я не соглашаюсь. Уж очень я ослаб, а сейчас здесь стоит жара ежедневно в 40°, и дорога будет очень не легкая.

В последнюю неделю я очень много нервничал из-за этой путевки, и все время у меня была высокая температура. Катар всех дыхательных путей у меня настолько острый и злобный, даже в 40° жару малейший сквозняк вызывает обострение высокой температурой, мучительным кашлем и такой

массой гнойной мокроты, что просто неприятно, не говоря уже о боли.

Уже целый месяц я не получаю писем от тебя. [3] Надеюсь, что ты не свалилась под бременем работы и что тебе просто некогда было писать. Хорошо, что это последний месяц работы в этом году!

Перед отъездом отсюда я еще раз напишу тебе. Передай Нине Ильиничне сердечный привет и скажи ей о моем отъезде отсюда. Моя старая Ленинградская (шоссе) квартира никогда не должна узнать, куда я уехал. Я хочу, наконец, иметь покой от этих назойливых бесконечных преследований (...).

Желаю тебе, милая, бодрости как-нибудь выдержать до конца учебного года, а потом хорошо отдохнуть за лето. Мне же пожелай благополучно доехать до последней станции в моей жизни.