У НЕВСКОГО ЛЕСОПАРКА

В конце октября месяца 1941 г. эскадренный миноносец, на котором я служил, стоял возле Невского лесопарка. С борта корабля на берег был перекинут трап, по которому с палубы сходили прямо в лес.

К ноябрьским праздникам нам, защитникам блокадного Ленинграда, из Средней Азии прислали самолетом некоторое количество драгоценных продуктовых посылок. На каждого пришлось по 40-50 граммов копченой колбасы и по плоской бутылочке водки "Спотыкач" на двоих.

И вот Костя Бибиков и я, молодые лейтенанты, он — ведавший связью, я — командир зенитной батареи, сошли с корабля на берег, неся с собой дорогие подарки. Мы поднялись по лесистому склону немного в горку и уселись на стволе поваленного дерева, чтобы вкусить праздничных даров. Водку разлили по стаканам, возле каждого стакана положили по порции колбасы. Хлеба не было, он был съеден еще утром. И немудрено: наша первая линия обороны получала тогда по 250 граммов.

При взгляде на колбасу у нас текли слюнки. Но мы не спешили, наслаждаясь покоем и предвкушая удовольствие.

И тут случилось непредвиденное: из низеньких кустов, густой чащей росших неподалеку, выбежало неведомое существо на четырех лапах. Прямо и целенаправленно двигалась только его острая морда, худой же корпус с выпирающими ребрами, покрытый клочками шерсти грязного цвета, описывал при движении немыслимую синусоиду и был неуправляем. Раскрылась пасть, зубы вцепились в Костину колбасу и пес исчез так же молниеносно, как появился.

Мы на мгновение окаменели и даже выругались с опозданием. Отчертыхавшись, разделили пополам оставшуюся колбасу, выпили, закусили и пока позволяло время посидели на стволе, слушая шелест осеннего леса и артиллерийскую канонаду вдалеке.

А примерно через полмесяца Костя Бибиков написал на меня донос, в котором доводил до сведения начальства, что я слушаю иностранные радиостанции. Так сработала нехитрая Костина фантазия.

Следствие по моему "делу" длилось недолго. На очную ставку Костя не явился. Сыграло роль то обстоятельство, что особист миноносца Иванов, который практиковал подсматривание в замочную скважину и подслушивание разговоров офицерского состава, однажды получил от меня дверью в лоб. Так в условиях блокадного Ленинграда я получил 5 лет ИТЛ.

Вспоминая начало моих тюремных и лагерных скитаний, я неизменно возвращаюсь мыслью к тому осеннему лесу и маленькому эпизоду с колбасой, который остался в моей памяти последним впечатлением с воли, последним приветом, горестным и комическим, оставшейся по ту сторону колючей проволоки жизни.

ФЛАГ НАД КРЕСТАМИ

Тяжелые черные тучи. Пахнущий порохом снег. Темные окна домов. Черный цвет всех оттенков. От дымно-серого до жирной сажи, Цвет вселенского бедствия и гибели. Лишь метроном, звучащий по радио, напоминает, что кто-то где-то еще жив. Что жизнь еще теплится в измученном теле города.

Разрыв снаряда на площади Труда. Прямое попадание в вагон трамвая. Жертвы...

Скорбными ручейками стекаются к специальным постам саночки с мумиями погибших от голода. Качающиеся от слабости закутанные фигуры медленно тянут по скрипучему снегу свой жертвенный груз. Они исполняют последний долг живых перед мертвыми.

Тяжело переваливается на ухабах крытая брезентом машина. В ней тоже трупы. Это тела погибших в тюрьмах Ленинграда сограждан. Потому что жизнь учреждения на Литейном идет обычным порядком. Ни обстрел, ни близкий фронт ей не помеха. Без простоев и осечек работает чудовищный механизм репрессивной машины.

...Поворот ключа в замке, звучит всегда сопровождающая его мелодия. В дверях одной из камер и Крестов возникает надзиратель. Раздается брошенное отрывисто:

— Фамилия, статья, срок!

Говорю медленно:

— Заключенный Щапов, 58-10, 5 лет ИТЛ.

А в дверях уже стоит белый полушубок в звании старшины. Он цедит с белорусским акцентом:

— Щапов, на выход с вещами!

— Щапов, на выход с вещами!

Так с третьего этажа перебираюсь на первый. Камера номер шесть. Кроме меня там еще двое заключенных, Павлик Дмитриев и Саша, фамилии не помню. Они немногословны:

— Тебе повезло.

— Как это?

— Тут все умирают от голода. Мы (жест в сторону сокамерника) за две пайки хлеба вытаскиваем трупы во двор и грузим на машину. Потом этот белорусс увозит их.

— Куда?

Павлик пожимает плечами.

Утро следующего дня. После мелодии, звучавшей при повороте ключа в замочной скважине, овчинный полушубок дает мне расписаться в подписке о неразглашении.

— Тебе отводится второй, третий и четвертый этажи, — сообщает он, когда бумага подписана. — Будешь смотреть по камерам, и кто мертвый — вытаскивать во двор и грузить на машину. За это получишь две пайки.

Значит, у меня будет 375 граммов хлеба! Так ведь это же жизнь!.. А мне только 22 года!..

...Я приступил к своим новым обязанностям 16 октября 1941 года. И продолжалась эта "работа" вплоть до 2 февраля 1942 года.

В камере пребывало обычно по 6-8-10 человек. Умирали ежедневно от одного до трех. Так что в день приходилось выносить от 25 до 40 трупов. Выходных у нас не было, как не было их у смерти.

Охранник, открывая дверь очередной камеры, как правило, знал, кто готов на выход.

— Вот этот, этот и этот, — тыкал он пальцем. Ему почти не случалось ошибаться.

Я брал иссохшее тело за костлявую руку, вскидывал на плечо и где на себе, где волоком тащил во двор. Там раздевал догола (так предписывалось), затем втаскивал на машину.

Одежда мертвецов изнутри была покрыта шевелящейся коркой вшей. Какие-либо бирки или пометки отсутствовали. Эти люди оставались никем не учтенными. Но их смерть спасала обреченных вроде меня. Двумя своими пайками они завещали мне жить.

Подавляющее большинство трупов было в военной форме. Чинов их установить я не мог, так как знаки различия были сорваны. В их лица я не смотрел.

Так бесславно и безмолвно гибли защитники города не на подступах к нему, а в заледенелых камерах Крестов. Кто знает, о скольких потом сообщили родным: "Пропал без вести?" И по чьей вине — пропал?

И постепенно мои товарищи и я перетаскали в грузовую машину 1853 тела. И 3 февраля 1942 г. я увидел: двери всех камер были открыты в тюремный коридор. Некого было в них больше запирать.

В Швеции есть обычай: когда в тюрьме нет ни одного заключенного, над ее крышей поднимают национальный флаг. До 1940 года такие случаи были дважды. И еще один раз случилось у нас в России. Но без поднятия флага. И не по случаю нехватки заключенных.

А нас, волей или неволей спасенных умершими в Крестах зеками, почему-то не расстреляли, как полагалось бы, а погрузили в автофургон в количестве 11 человек (к нам троим прибавились работавшие в других флигелях тюрьмы) и вывезли в Бокситогорск.

Где же все-таки погребали тех, кого мы грузили в машину во дворе Крестов? На какую землю могут их родные уронить слезу?

Пока эти сведения пополняют список тайн, еще не открытых КГБ...

Январь 1990 г.