ШЕВЕЛЕВ Анатолий Иванович родился в 1929 в Тверской губернии. Отец - Шевелев Иван Петрович (1894-1962), мать - Шевелева Надежда Владимировна (1906-1969). В 1930 семья переехала в Мартышкино. В 1932 семья выслана из Мартышкино как «избежавшие раскулачивания» в спец. поселок №8 торфопредприя-тия «Синявино» Отдела трудовых переселений УНКВД. Во время войны оказались на территории, оккупированной немцами. В 1943 переехали в д. Нестерове Калининской области. С лета 1945 - в Ленинграде. Окончил Электротехникум связи (1950); Электротехнический институт связи им. Бонч-Бруевича (1955). Инженер радиостанции (Хабаровск, 1955). С 1956 в Ленинграде: НИИ-33 (1958-1960); ВЧ 13075 (1960-1968); электротехнический завод МПС (1968-1973); с 1973 ведущий инженер НИИ «Электрон»; с 1979 на пенсии.

Откуда берутся кадры

Зажиточного хуторянина Шевелева Ивана Петровича в колхоз брать не собирались, а вот сдачи зерна (зернопоставки) требовали сверх всякой нормы. Но главное - в счет погашения якобы спрятанного зерна. Только зерна этого не находили, а потому для начала взяли лошадь.

Понимая, что без лошади хозяйство вести невозможно, И.П.Шевелев, мой отец, поехал искать работу в Ленинграде. Долго стоял на учете в Бирже труда (была такая организация в 20-30-х годах). Наконец работу получил в Мартышкино - и вместе с жильем. К этому времени дома у жены отняли корову. Опять-таки в счет погашения долгов по зернопоставкам, поскольку зерна не было. И мать, собрав кое-что из белья и прихватив меня, навсегда покинула дом, переехала к отцу.

Однако тут нашему семейству новая напасть: выяснилось в «органах», что родители мои «избежали раскулачивания, притаились». Мерою пресечения этого злодеяния была избрана ссылка в Синявино (под Ленинградом), где формировались на торфоразработках поселки.

Отдел трудовых переселений Управления НКВД по Ленинградской области задачу выполнял быстро и четко. А задача ясна: сформировать кадры торфяников для строительства социализма. Правда, газеты того времени были несколько встревожены: неожиданно была сформулирована установка на выполнение пятилетки в четыре года. И все прежние расчеты и планы этим решением были опрокинуты. Создалась угроза срыва энергоснабжения Ленинграда. Без мощных теплоцентралей на местном торфе не обойтись. А Ленгосторф в 1931-32 году обещал дать лишь 715 000 тонн торфа вместо потребных 1 250 000 тонн (см. «Красную газету» за 5 февраля 1930г.).

Трудовые поселки НКВД

В период расцвета торфопредприятия «Синявино» сформировалось 9 рабочих поселков. На трех из них я так и не побывал - это №2, №3 и №7. Но знал, что поселок №7 был тюрьмой. А это слово с детства вселяло в меня ужас.

Другие поселки знал. 2-й и 3-й находились рядом со Шлиссельбургом. А это уже погранзона, так как граница с Финляндией проходила тогда по Ладожскому озеру, деля его пополам. С пограничниками иметь дело не хотелось, после того как они «прихватили» нас, мальчишек, во время купания в плавнях Ладоги севернее Липок, селения близ озера, и сообщили об этом в комендатуру поселка. А отвечали за наш грех родители, которые и без того несли свой крест за «преступления», связанные с раскулачиванием.

Наш спецпоселок №8 (ОГПУ НКВД ЛО) расположился на бывшем, так называемом Медвежьем острове. Посреди Си-нявинских болот. Геологически это песчаный остров площадью порядка двух квадратных километров среди мощных (глубоких) торфяных залежей. К началу 30-х годов на этом песчаном холме и формировался поселок, состоящий из 50-60 жилых зданий (бараки, дома) и необходимых хозяйственно-служебных построек: комендатура, пожарное депо, магазин,

столовая, дом культуры, два здания школы, детсад, больница и поликлиника, баня, сушилка («вошебойка»), помещения филиалов швейной и обувной артелей, две «кипятилки», совмещенные с водяными скважинами.

Естественно, от бывшего на острове леса не осталось и следа. Лишь две-три старые березы напоминали о былом. Одна из них росла возле комендатуры. Она была видна из окна нашей комнаты и, как я теперь понимаю, постоянно раздражала меня напоминанием о том, что есть на земле рай, называемый лесом. И не одному мне. По зеленому листочку и пению птиц, зимнему волшебству укутанных снегом елей скучали жители всего нашего поселка - ведь вокруг не было никакой (это, наверное, трудно представить даже!) растительности. По технологическим условиям добычи гидроторфа везде простирались ровные как стол, так называемые поля розлива, перерезанные осушительными канавами.

Все другие поселки торфопредприятия как-то - хоть одним боком, а «жались» к лесу, а наш был, оказывается, специальным!

Думаю, что тоской по природе можно воспитать любовь к ней - достаточно для этого лишь общения с ней.

На озере Глухом

«Кулаки» не теряли присутствия духа в любой тяжелой обстановке, а в труде находили выход из любой ситуации. По-моему, от взрослых это «по наследству» передавалось и детям.

Вот пример из нашей мальчишеской жизни в поселке №8.

Лето, жара, ветер - пыль столбом: травяного покрова-то вокруг нет, одни грунтовые подходы к домам. Вот бы окунуться в воду! А на поселке для этой «буржуазной» прихоти нет воды, если не считать пожарных водоемов, за наше купанье в которых опять же родителям не поздоровится. Но ведь есть места, где нормальные люди купаются в нормальных условиях! И вот уже ватага ребятишек спешит в деревню Липки - на каналы и даже за каналы - в Ладогу. Путь этот неблизкий. Но что не сделаешь ради предстоящего удовольствия?! Чем все это кончилось, я уже рассказал.

Был и другой источник чистой воды для купанья - «собственность торфоразработок» - озеро Глухое под Синявин-

скими высотами, у станции Подгорная. Но оно у нас не пользовалось «симпатией» из-за заболоченности берегов.

Озеро Глухое в технологической цепочке добычи занимало важное место. Добыча гидроторфа начиналась с размыва торфяного слоя на всю глубину его залегания (до 7 метров у ст. Подгорная) мощными водометами - гидромониторами. Давление струи на выходе из мундштука до 16 атмосфер. Для образования торфяной гидромассы требовалось много воды. Проектировщики учли это, заложив озеро Глухое в плане. Но объема воды в нем оказалось недостаточно на весь сезон добычи. И тогда из Ладоги насосами по двум ниткам водопровода (по трубам большого диаметра) стали накачивать воду все лето, точнее - сезон. Трубы водопровода кончались примерно в километре от озера, и вода иу них с ревом вырывалась из жерл сечением более полуметра и выливалась в магистральный канал, проложенный к озеру. В этом месте мы тоже купались, а вернее испытывали свою нервную систему, ныряя в ревущую водяную массу, мечтая, конечно, о походе в Липки, где к воде спускались зеленые с разноцветьем берега, курчавились кустарники и слышался щебет птиц...

Вода в Синявинских болотах на моем веку всегда была дефицитом, даже в войну, когда добыча торфа прекратилась. Во время боев за Синявинские высоты летом 1943 года бойцы, находясь постоянно по колено в воде, изнывали от жажды, потому что вода была заражена трупным ядом.

А уж коли зашла речь о войне, не могу удержаться, чтобы не выписать несколько строк из книги «Город-фронт» талантливого военного инженера Б.В. Бычевского (Лениздат, 1967): «Кто из воинов, сражавшихся летом 1943 года под Ленинградом, не помнит Синявинских болот!.. Даже ночью тебя мутит от зловонных испарений, от смрада непрерывно тлеющего торфа. За неделю преют и расползаются на солдатах гимнастерки. Узкие тропы между квадратами торфяных выемок пристреляны...» И еще: «А слева - гряда Синявинских высот среди торфяных болот. Гиблые места. Они наводили тоску уже одним пейзажем».

Преклонимся перед выносливостью и терпением русского солдата и, сделав большую скидку в приведенном тексте на военное лихолетье, спросим себя: а как же здесь жили люди до войны? Разве их подневольный быт и тяжкий труд в годы первых пятилеток во имя того, чтобы быть готовыми к неиз-

бежной стычке с фашизмом, не достоин такого же низкого благодарного поклона?

Ведь и «кулаки» на болотах жили, реально ощущали результаты своего труда, надеялись на что-то, огорчались, радовались!..

События, которые помнятся...

Их было в жизни немного. Одно произошло, вероятно, утром 2 декабря 1934 года: «черная тарелка» радиотрансляции донесла весть об убийстве Кирова. Это известие стихийно вынесло всех жильцов комнат на общую кухню. Все были возбуждены. Одновременно и осуждали злодеяние и скорбели о «Мироныче», но говорили: «Теперь опять возьмутся за нас, кулаков». Мне было тогда пять с половиной лет.

Осенние ночи 1937 года оставили жуткое воспоминание. Как ни укрывала меня одеялом мама, я просыпался порой от душераздирающих женских причитаний, грохота кованых сапог по скрипучим ступенькам лестницы на второй этаж... В эти дни папа ежедневно прощался с мамой и со мной...

Выехать за пределы торфопредприятия можно было только с письменного разрешения коменданта поселка. Нарушивших этот порядок сурово наказывали. А поймать нарушителей было легко. Путь на железнодорожную станцию Синявино (она была в 7 километрах) проходил по узкоколейкам, справа-слева от которых либо карьеры, либо торфяные поля, изрезанные осушительными канавами, другого нет. Вот на эту единственную тропу порою к приходу очередного поезда (ходило несколько пар в сутки по маршруту Ленинград-Синявино) и выставлялись «заставы». Пишу «сурово наказывали», но не рассказываю, как: мои родители опасались совершить такое нарушение и попасть в «черные списки» в комендатуре.

Когда в феврале 1936 года на родине матери - в Калининской области - умер дедушка, маме не разрешили выехать на похороны своего отца - священника местной церкви.

Поездка с родителями школьника в Ленинград была наградой высшей степени. Уже на железнодорожной станции Синявино одолевала масса забытых впечатлений: лес, зелень, соловьи в кустах заливаются...

А однажды, во время ожидания первого в моей жизни выезда, я взбежал на Синявинскую гору и глянул сверху на Синявинские торфоразработки. Был конец мая. Сквозь нежную

еще зелень листвы моему взору открылось черно-коричневое пятно торфяных разработок огромных размеров: от 9-го поселка на востоке до 5-го на западе - не менее семи километров, и от 7-го на юге до 4-го на севере - тоже около пяти километров. И на этом ровном, как бильярдный стол, пространстве не росла и не могла вырасти ни одна травка, не говоря уж о дереве: все живое уничтожалось тут же в соответствии с требованием технологии добычи гидроторфа. Тогда я и подумал: «И в этой черной яме мы обречены жить?! За что? За какие грехи?»

В дальнейшем я уже не бегал на Синявинскую горку, чтобы не портить впечатления о предстоящем посещении Ленинграда и от пребывания в зеленом оазисе, каким была железнодорожная станция Синявино.

Помимо ограничения в перемещениях, обидные запреты были для «кулаков» даже в магазине поселка. По договоренности родителей с продавцами, мне было разрешено покупать в магазине махорку и папиросы для отца и даже порою «маленькую» водки с получки (за 3 рубля 15 копеек!). Но это доверие торговых работников кончалось на пороге специального отдела для вольнонаемных сезонных рабочих (из центральных областей России; в иные годы их привозили до шести тысяч человек за лето). В отдел меня просто не пускали. И было от этого очень обидно.

Школьные горести и радости

Чудом сохранились в личном архиве два табеля моей успеваемости в школе.

Они напоминают о том, что учился я в неполной средней школе №61 поселка №8 торфопредприятия Синявино Мгинского района Ленинградской области. В 1941 году я окончил четвертый класс.

Учеба в школе была важным элементом общественной жизни и проходила под постоянным наблюдением родителей. Слово «контроль» употребить боюсь, чтобы не оскорбить их: я и сам понимал, что хорошая учеба была не только моей обязанностью, но и посильной помощью родителям в их напряженной трудовой деятельности и постоянной моральной придавленности, которую они испытывали, оказавшись в подневольном положении.

Родительские собрания были в тех условиях знаменательными событиями в семье. К ним готовились заранее и никогда их не пропускали. Нередко я огорчал родителей: по итогам прошедшей четверти в табеле среди столбца «отл.» вдруг вкрадывалось «хор.». В этом плане мне особенно не везло с «русским письменно».

В учебном процессе господствовал дух социалистического соревнования с наглядной демонстрацией стремлений к вершине знаний: отличники «летели на самолете», хорошисты «мчались в поезде», а дальше успевающие и неуспевающие ехали на автомобиле, шли пешком, ползли на черепахе...

Начальные классы школы находились на южной окраине поселка в приземистом здании барачного типа; пятые-седьмые классы, библиотека с директоратом - в середине поселка в таком же здании. В страшные морозы зимы 1939/40 учебного года занятия отменялись редко. Раскаленные сгорающим в топках торфом печки делали температуру помещения в школе приемлемой для учебы, по крайней мере - выше, чем дома.

Запомнилась первая учительница - Мария Федоровна, которая вела наш «Б» класс до самой войны (все четыре года). Простим ей, списав на молодость, отдельные срывы - реплики в наш адрес типа «кулачье отродье».

Культура на выселках

Без всяких преувеличений Дом культуры поселка был источником наших радостей, центром духовной жизни, почти единственной ниточкой, связывающей нас с цивилизацией.

Зрительный зал его постоянно был переполнен. В основе -кино. Через день сеансы: в 19 часов - «детский» и в 21 -«взрослый».

Не забывали нас и мастера ленинградской эстрады. И, по-моему, это были ведущие даже мастера того времени.

Кинофильмы мы, мальчишки, смотрели все подряд. Но отношение к ним было разное: на «Чапаева» я ходил из мальчишеской солидарности, на Чаплина - вдоволь посмеяться, а вот музыкальные, особенно с музыкой И.О. Дунаевского, ждал с нетерпением, а иногда даже просил разрешения на повторный просмотр во время «взрослого» сеанса.

При Доме культуры была хорошая библиотека, там же имелся приемно-трансляционный радиоузел, и работали кружки художественной самодеятельности.

Но я расскажу несколько подробнее о фотокружке. Сначала его посещала мама - Шевелева Надежда Владимировна. Основная ее профессия - мужской парикмахер при бане поселка. Эту профессию она приобрела уже здесь, «на выселках»... Но уже в 1938 году инициатива занятий в фотокружке полностью перешла в мои руки.

У родственников сохранился один из моих первых снимков - «Папа на работе», за который я получил очень плохую оценку, потому что при раскадровке «срезал» радиатор трактора.

Несмотря на интенсивный характер работы трактора «гусеницу» как механизм очень берегли: профилактические и регламентные работы выполнялись в установленные сроки под неусыпным наблюдением начальника цеха механизации торфодобычи Александра Николаевича Владимирова, который буквально на все лето покидал цех и «гонял» на сконструированной им автодрезине «Пионер» по узкоколейкам от одной «гусеницы» к другой.

Специальность водителя формирующей машины отец приобрел, так же, как и мать, уже сосланным в Синявино. Надо сказать, что механизмы на базе двигателей внутреннего сгорания отец не любил и только добросовестное отношение к порученному делу, к работе позволило ему встать в один ряд с ведущими специалистами и занимать порою верхнюю строчку Доски Почета. Будучи прирожденным хлебопашцем, отец с нежностью вспоминал всегда о своем первом и последнем коне по кличке Гордый, которого отняли при «раскулачивании». С этого ведь все и началось...

Апрель 1992 г.