Я, Шеренас Альгирдас, сын Ионо (Ионович), родился 29 декабря 1930 года в Тельшяйском уезде Литовской республики в семье сельского учителя. 14 июня 1941 года моего отца Шеренаса Ионаса арестовали и отправили в лагеря Краслага, а мою мать, сестру и меня сослали в Коми АССР. Основанием для репрессий нашей семьи послужило то, что отец был честным человеком и патриотом Литвы. Отец погиб в лагере поздней осенью 1943 года.

Над пашей семьей, как и над другими спецпоселенцами: литовцами, поляками, финнами, китайцами, иранцами — издевались партийные функционеры и НКВД. Зимой 1946 года мы всей семьей бежали из ссылки, но были пойманы на одной из железнодорожных станций и отправлены в другой спецпоселок Коми республики. Через две недели я, уже в одиночку, бежал повторно, на сей раз удачно.

В сентябре 1949 года я, учащийся ветеринарного техникума в Литве, был арестован. Более года меня держали в разных следственных тюрьмах, хотели "пришить" статью 58—14 (контрреволюционный саботаж), или хотя бы статью 82 — побег. Спасло от лагеря то, что во время побега я был еще несовершеннолетним. По этапу был возвращен в Коми тайгу.

Во время хрущевской оттепели окончил Московскую ветеринарную академию (1963 г.). Работал в Коми республике на разных ветеринарных должностях. Написал несколько книг по ветеринарии (изданы в Сыктывкаре) и книгу воспоминаний "Не знаем своей вины" (издана на литовском языке в Вильнюсе). Подготовил к печати книгу о Коми лагерях. В настоящее время живу и работаю ветеринарным врачом в Сыктывкаре.

Мать и сестра покоятся на Сыктывкарском кладбище. Могила отца неизвестна.

В годы войны военная подготовка была чуть ли не основным предметом в учебном плане начальных и средних школ. Плохая успеваемость по этому предмету считалась если и не саботажем, то отсутствием патриотизма. Каждый день шагали строем с деревянными винтовками, пели боевые песни. В пятом классе можно было не знать таблицу умножения, но знать материальную часть мелкокалиберной винтовки обязан был каждый, иначе в следующий класс не переводили.

Военному делу нас учил демобилизованный с фронта Николай Иванович Костылев, он же заведующий учебной частью школы и секретарь партийной организации всего Ульянова — бывшего монастыря, где размещался сельхозтехникум и наш спецпоселенческий поселок. Невзрачный мужичок с узким в передней части лицом и клинообразным подбородком, в профиль напоминал топор, которым колют дрова. В праздничные дни он надевал лейтенантскую форму с золотыми погонами и все мы при встрече должны были прикладывать ладошки к нашим стриженым головам. Николай Иванович как главный коммунист всего Ульянова люто ненавидел спецпоселенцев. Студентам сельхозтехникума запрещал посещать наш участок, дабы не заразились фашистской инфекцией, устраивал конные облавы на картофельных полях, целью которых было поймать литовца или поляка, ворующего картошку. Много пакостей придумал он на нашу голову. Однажды облава удалась и трое молодых студентов верхом на конях погнали нашу бедную Нарбутене за 20 километров в Усть-Куломскую милицию. У женщины в мешочке было с десяток картофелин. Местные люди говорили, что достаточно одного нелестного слова военрука, чтобы человека посадили на десять лет за политику.

Особенно военрук ненавидел меня, двенадцатилетнего замухрышку, от голода едва волочащего ноги. Шел 1943 год. Во время уроков он часто и подолгу останавливался у моей парты и глядел на мою большую, стриженую, испачканную фиолетовыми чернилами голову. Зная недоброе отношение ко мне учителя, я чувствовал себя, как карась на горячей сковороде. "Скажи, большеголовый, чем отличается траектория гаубицы от траектории противотанковой пушки?" — мирно спрашивал меня Костылев. Теоретическую часть огневой подготовки я знал назубок и отвечал точно. "Что глядишь исподлобья? Гляди мне в глаза, пожирай меня глазами!" — переходил на крик учитель. Я был рад сожрать его зубами, а не только глазами, да не мог. Глаза наполнялись слезами обиды, а в таком состоянии попробуй глядеть в глаза собеседнику. "Садись, вояка", — Костылев довольный тем, что довел меня до слез, отходил к столу и что-то ставил в журнал. Он даже фамилию мою не желал правильно выговаривать, все — Ширевас, Ширенас, а однажды не постеснялся выразиться — шире маминой. К перевиранию моего имени я относился равнодушно, но искажение фамилии доводило до тихого бешенства. "И что ты на меня букой глядишь? Рад, небось, убить, да силенок мало, и времена не те. Слышал, наша армия немцев под Сталинградом в пух и прах разбила?" — приходилось выслушивать почти каждый день.

Наш староста класса Леша Коротков, из семьи спецпоселенцев - кулаков, слышал в учительской разговор между классным руководителем Марией Павловной и Костылевым. "Да как он смотрит на нас, советских людей, — исподлобья, с ненавистью. Со временем из него вырастет враг. Я таких видел. Знаете, в июне 1941 года мне пришлось отступать из Литвы, так там стреляло все — грабли, вилы, и стреляли такие звереныши, как он!" — распалялся военрук. "Николай Иванович, да какой он враг, он ребенок, и к тому же, первый ученик. У него —

гениальная память," — мягко возражала Мария Павловна.

Мне казалось, что Костылев хотел меня отчислить из школы, но ведь в вину не поставишь врожденный взгляд исподлобья. Во дворе я обходил его, при встречах прятался за спины товарищей, в безвыходных случаях прикладывал ладошку к голове даже не в праздничные дни. А он что только не делал со мной — заставлял разбирать и собирать мелкокалиберную винтовку ТОЗ - 8 за пять минут, принуждал натягивать противогаз на два номера меньше мне положенного и так далее. Если в первый месяц издевательств я относился к нему как к строгому учителю, то в дальнейшем стал ненавидеть. В одиночестве придумывал ему различные кары и в такие минуты говорил сам с собой вслух...

Время шло, приближались экзамены за пятый класс. Теоретическую часть военного дела я знал хорошо и, что главное, — отлично стрелял. Но еле живой от голода на марш — бросках приплетался последним. Все видели, что я начинаю опухать от недоедания и выгнать меня из школы было неудобно, все-таки Костылев работал в коллективе хороших женщин-учительниц.

В середине мая 1943 года начались экзамены. По большинству предметов я получил "отлично", осталось военное дело.

Утром, в пять часов, мы с сестрой Гражиной пошли в село Кужба менять что-то из оставшихся вещей на семенную картошку. Идти надо было 12 километров по веселой лесной дорожке. Зелень леса по-весеннему ярко посветлела, щебетали птички. Все бы хорошо, но обувь моя никуда не годилась. Чудом уцелевшие от обмена рваные, стоптанные отцовы туфли 44 размера даже на распухших моих ногах были велики. Я подвязывал их шпагатом, однако, они все равно хлябали, терли опухшие лодыжки, из которых мелкими прозрачными капельками проступала соломенного цвета жидкость. Перед деревней разулся и пошел босиком, обжигая подошвы о тонкий утренний ледок. Вещи обменяли быстро и домой вернулись с картошкой еще до девяти часов.

Хромая пошел в школу — сдавать экзамен по военному делу. Гражина пошла со мной, мы учились в одном классе. Выстроив всех в колонну по одному, Костылев повел нас на стрельбище. Оно представляло собой с десяток ложбинок — окопчиков, а стрелять мы должны были в мишени, прислоненные к стене монастырской церкви.

Острый глаз военрука заметил, что я хромаю. "Это что еще за инвалид объявился? А ну, перестань притворяться!" Я пытаюсь идти в ногу — не получается. "Стой, стать смирно!" Костылев вынимает секундомер и обращается ко мне: "Видишь во - о - н там угол изгороди? Ты должен за пять минут добежать до туда и вернуться обратно. Приготовиться — пшел!" — он поднимает и резко опускает руку. До угла изгороди километра полтора будет. Спустившись с пригорка, снимаю туфли, в глазах темнеет, на лодыжках появляются трещины, но я изо всех сил колдыбаю. Добравшись до угла и почти теряя сознание, начинаю возвращение к своему экзекутору. У подножия горки обуваю ботинки и пошатываясь предстаю перед ним. Не знаю, уложился ли я в пять минут — вряд ли, но Костылев видел, как я бежал босиком, и это его взбесило: "Где это видано, чтобы солдат бежал кросс или шел в атаку босиком? Ведь так вся пехота без ног останется. Ты решил обмануть меня. Нет, ты не меня обманул, ты обманул друзей, ты, в конце концов, обманул Родину!

—————————————————————————————————————————————

ОБЯЗАТЕЛЬСТВО

19 февраля 1951 г.

мне, ШЕРЕНАС Альгирдас сын Ионо, проживающего: г. Сыктывкар, мест. Париж, общежитье сельхозтехникума, ОБЪЯВЛЕНО, что согласно постановления Правительства Союза ССР и МВД СССР я до отбытия срока спецпоселения не имею права без разрешения органов МВД выезжать (хотя бы временно) из определенного мне места поселения и обязан периодически лично являться на регистрацию в место и сроки, которые мне будут указывать органы МВД.

Я предупрежден, что в случае самовольного выезда с места поселения буду привлечен к уголовной ответственности на срок до 10 лет лишения свободы, а за несвоевременную явку на регистрацию подлежу административному взысканию согласно постановления СНК СССР N 35 от 8 января 1945 года.

Личная подпись: Шеренас

Подписку отобрал: ст. опер. упол. 9 отд МГБ (подпись неразборчива)

(оборотная сторона документа)

ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ СПЕЦПОСЕЛЕНЦЕВ (Из постановления СНК СССР N 35 от 8 января 1945 г.)

1.  Спецпереселенцы пользуются всеми правами граждан СССР за исключением ограничений в правах передвижения.

2.  Все трудоспособные спецпереселенцы обязаны заниматься общественно-полезным трудом.

3.  Спецпереселенцы не имеют права без разрешения коменданта спецкомендатуры МВД отлучаться за пределы района расселения. Самовольная отлучка за пределы района расселения рассматривается как побег и влечет за собой ответственность в уголовном порядке.

4.  Спецпереселенцы — главы семей обязаны в 3-х дневный срок сообщать в спецкомендатуру МВД о всех изменениях, происшедших в составе семьи (рождение ребенка, смерть члена семьи, побег и т.п.).

5.  Спецпереселенцы обязаны строго соблюдать установленный для них режим и общественный порядок в местах поселения и подчиняться всем распоряжениям спецкомендатур МВД.

За нарушение режима и общественного порядка подвергаются административному взысканию в виде штрафа до 100 рублей или ареста до 5 суток.

С правами и обязанностями я ознакомлен

подпись___________________

—————————————————————————————————————————————

Иди, становись у стены церкви, как у позорного столба. И пусть класс с презрением осудит тебя. Сними туфли!" Снимаю туфли и становлюсь у церковной стены рядом с мишенями. Я мало что соображаю. Вместо того, чтобы положить туфли рядом и текущую из носа кровь вытирать пучком травы, туфли держу в обеих руках, а кровь вытираю рукавом новой рубашки, которую мама сшила специально к экзаменам.

Военрук нервно расхаживает перед строем школьников и дает волю своему красноречию. Красноречие Костылева было ничем иным, как бредом злобного идиота, создавшего повод излить свою злобу на ни в чем неповинного подростка. "Война застала меня на берегах Немана. Немцы, используя войска и вооружение всего мира, вероломно напали на нашу счастливую Родину. Им помогали и литовские фашисты. Они стреляли с чердаков, из канав и кустов. Одна ихняя пуля задела бедро, — Костылев пытается расстегнуть штаны, чтобы показать пулевой след, — но мы не были бы красными бойцами, если бы не отвечали тем же. Не одну гранату кинул я в эти гнезда предателей!" И так далее...

Я разгребал пальцами ног теплый песок и краем глаза сквозь слезы старался разглядеть шеренгу. Бедная моя сестра Гражина вытирала слезы, Томас Микалаускас нервно постукивал прикладом винтовки о землю. Мой товарищ по парте Леша Шашев строил мне рожи и всячески кривлялся.

"Стать в строй!" — скомандовал военрук. "Коротков, воткни мишени поустойчивей. Стреляют по трое с левого фланга, каждый в свою мишень. Расстояние на прицельной планке определяйте сами." Стреляли по-разному. Томас попал в самый центр. Гражина в десятку. Мишкините — тоже. Хуже стреляли те, кто смеялся над моим позором. Очевидно, веселье продолжало будоражить, тело и плечи шевелились. Я весь напрягся, никак не могу стойко установить мушку в прорезь прицельной планки. "Ну что, сдох ты, что ли? Твой друг Шашев давно уже отстрелялся, — торопит Костылев. "Помоги, Господи!" — я плавно нажимаю на курок. Все трое бежим к своим мишеням. О, радость! — в центре моей мишени зияет дырка. "Двенадцать!" — кричу я, забыв, что недавно стоял у стены позора. Военрук подходит к нашим мишеням, смотрит на мою и на Лешину: "Ты, Шашев, в чью мишень стрелял, в его? — тычет пальцем в мою грудь, — в его? Я спрашиваю! Товарищу хотел помочь?" Лешка морщит свою обезьянью рожицу, мнется. "Я спрашиваю в последний раз — в чью мишень стрелял?" — "В его..." — указывает на меня пальцем товарищ по парте. " А — а — а, тогда понятно. Похвально, Шашев, выручать друга, да только какой он тебе друг... Всем ставлю зачет, а тебе, обманщик, — единицу и как завуч оставляю тебя в пятом классе на второй год".

У меня темнеет в глазах, в шеренге приглушенный шум: "Пусть еще раз стреляет, он всегда хорошо стрелял". Я стою у своего окопчика и упорно повторяю: "Я попал в центр, я попал в центр..." К военруку подбегают Томас, Гражина, Коротков, что- то доказывают, чего- то просят. "Стреляй повторно", — бросает мне Костылев. Я нервничаю, не могу навести мушку на цель, в глазах пот и слезы. Ну, будь что будет, нажимаю. Сухой щелчок. Все бросаются к мишени. "Ура! Десятка!" — кричит Гражина и целует меня в щеку, измазанную кровью и слезами. Мне был поставлен "зачет", но как дорого он обошелся...

Весна и лето проходят в заботах. Сдираю с молодых сосенок сладкую кожуру, собираю грибы и ягоды. Часто ловлю себя на том, что большую часть времени моя

голова занята думами о мщении Костылеву. Но я мал и слаб, возможностей отомстить ему — почти никаких. Выбивать камнями окна не хочется — почему- то битье стекол я всегда считал позорным поступком, достойным ревнивых глупых баб и трусливых хулиганов. Бросить в него камень из-за угла — для меня огромная опасность, а для Костылева — ничтожный синяк. Комендант нам часто говорил, что за политику детей можно сажать в тюрьму уже с двенадцати лет, а мне шел тринадцатый.

Военрук слыл в поселке удачливым огородником. В двух больших парниках возле дома ежегодно созревал богатый урожай огурцов и помидоров каких — то особых сортов. Начальник районного НКВД, секретарь райкома и другие могущественные лица, бывая проездом или по делу в Ульянове, всегда заходили к военруку отведать парниковых даров. В такие дни начальство хлестало сплавной спирт, закусывая его костылевскими огурцами. Однажды у дверей почты, куда заходил ежедневно в надежде получить письмо от отца, я подслушал разговор жены военрука с какой — то женщиной: "Ожидаем гостей. На днях к нам должен заехать сам секретарь обкома партии Тараненко с начальником треста " Комилес ". Они на своем катере объезжают сплавные запани. А у меня в этом году невиданный урожай огурцов. Правда, еще небольшие, но к ихнему приезду — подрастут," — щебетала Августа, жена Костылева. Молниеносно в голове возникли контуры мести. "Ну-ну! Посмотрим, как вы будете угощать гостей огурцами". Я решил уничтожить содержимое парников. Сходил на свалку и откопал полуистлевшие лагерные ботинки из автомобильных покрышек, где-то достал рваные ватные рукавицы. С мамой и Гражиной своим планом не делился — запретят.

Ждал густого утреннего тумана. Ежедневно, проснувшись в четыре часа утра, с надеждой выглядывал в окно. Наконец, пробил и мой час. Густая пелена окутала не только предгорье, где были парники, но и половину монастырской колокольни, стоявшей на горе. На расстоянии двух шагов даже лошадь не увидишь. С целью конспирации обул лагерные ботинки, надел ватные рукавицы и тихо прокрался к костылевским парникам. Рамы были сняты и уложены рядом со срубом. На минуту почувствовал страх — меня не видят, но и я слепой, не вижу, может быть, грозящей опасности. В любой момент из молочно — белой пелены меня могут схватить цепкие, безжалостные руки. Я рву нежную огуречную зелень, топчу маленькие пупырчатые огурчики, начавшие желтеть помидоры. В исступлении все мешаю с землей. С одного парника перескакиваю в другой. Огурцов я не ел со времени высылки. Я люблю огурцы, их любят мама и Гражина, можно набить ими карманы и даже мешок. Нет, мне противна эта костылевская собственность, ни за какие деньги я не съел бы огурец из этих парников. Кончив погром, бегу в лес. В мох зарываю ботинки и рукавицы. Покружив по лесу с полчаса, возвращаюсь домой и тихо ложусь на свою лежанку между дверью и окном.

Говорят, что увидев гибель огуречной плантации, Августа упала в обморок, а военрук срочно вызвал районную милицию. Но дождь, созревший из тумана, смыл все следы. Милицейская овчарка, скуля, упорно пыталась утащить следователя на квартиру Костылева. Тем все и кончилось.

Сыктывкар

—————————————————————————————————————————————

"УТВЕРЖДАЮ"

Зам. Нач. Телъшяйского УО МВД АССР

Капитан___________________ (Курьянов)

19 сентября 1949 года.

"САНКЦИОНИРУЮ"

Прокурор Телъшяйского уезда ЛССР

Юрист 1-го класса (Чушкин)

19 сентября 1949 года.

Постановление

(об избрании меры пресечения)

1949 года сентября 19 дня гор. Тельшяй

Я, ст. о/уполномоченный ОУР Телъшяйского УО МВД ст. лейтенант КУЛИКОВ, сего числа рассмотрев поступившие материалы в отношении ШЕРЕНАС Альгирдас с. Ионас, 1930 г. рождения, уроженец дер. Лелай Ретавской волости Телъшяйского уезда Литов. ССР,

НАШЕЛ:

Что в июне м-це 1941 г. на основании постановления Телъшяйского УО НКГБ Литовской ССР ШЕРЕНАС Альгирдас с. Ионо в составе отца - ШЕРЕНАС Ионас, матери - ШЕРЕНЕ Леоноры и сестры - ШЕРИТЕ Зита был выслан из пределов Литовской ССР на обязательное и бессрочное поселение в Коми АССР, как социально-опасный элемент, откуда в 1947 г. совершил побег в Лит. ССР, где проживал до момента задержания.

Совершенное преступление предусмотрено ст. 16-82 ч. 1 УК РСФСР, и, руководствуясь ст. 145 и 158 УК РСФСР,

ПОСТАНОВИЛ:

Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда ШЕРЕНАС Альгирдас с. Ионас ИЗБРАТЬ СОДЕРЖАНИЕМ под стражей в тюрьме N2 МВД Лит. ССР гор. Клайпеда, о чем в порядке ст. 146 УПК РСФСР объявить обвиняемому под расписку в настоящем постановлении.

В соответствии со ст. 160 УПК РСФСР копию постановления направить прокурору Телъшяйского уезда и начальнику тюрьмы № 2 МВД Лит. ССР.

Ст. опер, уполномоченный ОУР УО МВД ЛССР ст. лейтенант_______________________ (КУЛИКОВ)

Настоящее постановление мне объявлено: "_______ " сентября 1949 года.___________________ (ШЕРЕНАС)

———————————————————————————————————————————————