ЛИШЕННЫЕ ПРАВ

Отец мой рано остался сиротой - в 3 года. Вырос он в крестьянской семье. Бабушка воспитывала троих детей, в том числе моего отца, они же управляли и хозяйством. Когда папе исполнилось 18 лет, он женился, взяв в жены такую же неграмотную, из крестьянской семьи, девушку, которая за 3 года совместной жизни родила 13 детей. В живых осталось 9 детей: 3 мальчика и 6 девочек. Вскоре после женитьбы отца его дядя полностью потерял зрение, и хозяйство по наследству перешло к моему отцу, а дядя слепым прожил в нашей семье еще 16 лет.

Отцовское хозяйство по сельским меркам считалось средним: дом из трех комнат и прихожей, надворные постройки для хранения зерна, продуктов и содержания скота, 3 рабочих лошади, 4 или 5 коров и 10 овец. За отцом было закреплено 30 га земли, 15 из которых засевалось зерновыми, а 15 использовались под сенокос.

Родители очень много работали, ведь семья большая, всех нужно было накормить, обуть, одеть, а работоспособных, кроме отца и мамы, не было, дети были маленькие. На летний сезон отец нанимал одного работника. Когда началась коллективизация, его за это лишили избирательных прав, а нас,

детей, выгнали из школы как кулацких детей. Налоги становились все непосильнее, с каждым разом все больше и больше, последний раз обложили настолько, что если бы даже продать все имущество, все равно не хватило бы рассчитаться.

В 1931 г. отца признали «кулаком», конфисковали дом и все хозяйство, семью выгнали в бедняцкую избушку, а отца арестовали, осудили на 5 лет ссылки в Нарымский край, но ему удалось скрыться. Весной того же года маму и всех детей, кроме двух замужних сестер, сослали в Нарымский край, в совершенно необжитую, непроходимую тайгу, где на сотни километров вокруг не было ни одного населенного пункта.

Сначала нас (примерно 80 семей или даже больше) везли до г. Бийска на лошадях, а там посадили в товарные вагоны и повезли с редкими остановками до г. Томска. Выходить на станциях было запрещено. В г. Томске всех посадили на 2 баржи, кого в трюм, кого на палубу. Доехали до г. Колпашево, где пароход развернулся и потянул баржи на восток по р. Кеть вверх по течению около 250 км. Затем пароход свернул и потащил баржи по протоке. И вот на незатопленном холме, где когда-то сгорела тайга, нас высадили. На 2 баржах ехало столько народу, что пришлось образовать два поселка. Комендант объявил, что если будем писать письма, то адрес такой: пос. Палочка, Моховский сельсовет, Верхетский р-н Томской обл. Вслед за нашими баржами шел пароход с баржей, груженной мукой, но оказалось, что, не уточнив маршрута, он поехал вниз по р. Обь в сторону г. Ханты-Мансийска, потом все-таки развернулся и пошел по заданному маршруту в наш поселок. Прошло более месяца, прежде чем мука поступила к месту назначения, люди уже начали пухнуть с голоду и умирать, к тому времени уже умерло более 20 % приехавших. Из еды была только мука, ее стали выдавать по спискам — по 500 г на взрослого, 300 г на ребенка. Через некоторое время пришел пароход с баржей, в трюме которой были лошади (около 50 голов) и сельхозинвентарь. Оказалось, что несколько лошадей в пути задохнулись и сдохли. Их выгрузили на берег, и мы ночью, чтобы не заметил комендант, подползали и отрезали куски, кто какие мог унести. Люди были настолько голодны, что ели это мясо несмотря на то, что оно было от дохлых лошадей.

Примерно через месяца два к нам приехал отец. Оказалось, что он вез нам пшено, но по дороге его украли, и он приехал ни с чем. В это время люди из ссылки начали убегать, кто куда мог. Наша семья тоже сбежала. Мы пошли через леса, куда идти — не знали, компаса не было, карты тоже. Нам подсказали, как идти, чтобы выйти на р. Чулым. Там необходимо было где-нибудь найти поселение, иначе можно было заблудиться в тайге и погибнуть. Первые 3—4 дня мы шли по солнцу, потом начались дожди, и мы не знали, куда идем. Так мы шли около 13 суток. Каждый нес что-нибудь в руках. Мама на плечах несла самую маленькую девочку Анну, ей было три

года, а братишку чуть старше 4-х лет вела за руку. Он шел сам и нес в руках чайник, но от голода и усталости плакал, иногда взрослые по очереди брали ею на руки. Воду пили в болотцах, где попадались, все был и страшно голодные и уставшие. Нас кусали комары и москиты, мы боялись зверей, а они были рядом. На 13-й день вышли к поселку и на его окраине поели ржаных колосков, ночевали в бане. Мы были вынуждены объявиться, нас задержала комендатура, нас и таких как мы посадили в лодки и по реке погнали назад. Доплыли до пристани Коломне на р. Обь. Мужчин и молодых ребят вставили строить навес для лежащей на берегу под открытым небом муки.

По окончании работ нашу семью почему-то отпустили. Отец со старшими братьями уехали под г. Новокузнецк и там зарабатывали себе на жизнь. Мы, малолетние, с мамой сели на пароход и приехали в свое село. Но нас никто не пускал жить на квартиру, все боялись пускать к себе кулацких детей и их мать. Пришлось жить под забором у одного бедного старика, а ночевать, если был дождь, в бане или сарае. Одежды и постели почти не было. К зиме стали жить в заброшенном доме, в котором была только одна комната. Было холодно, отапливать нечем. В 1930-е гг. был страшный голод. Мама нам пекла лепешки из травы и мороженой картошки, оставшейся в поле после уборки. Казалось, что эти лепешки сделаны из конского навоза. Иногда набирали несколько колосков пшеницы, но тогда даже за 10 колосков судили. Голод был такой, что однажды мы решили отдать «в дети» самую младшую, Анну, одной бездетной семье. Но отъехав немного, не выдержали и вернулись. Что же увидели? «Опекунша» пьяная. Забрали сестренку назад, теперь уже за вознаграждение.

В 1934 г. старшие братья и я с ними переехали на ст. Аягуз. Они стали работать на железной дороге. Получали паек мукой. Хлеб пекла я, двенадцатилетняя девочка. Позднее к нам в 1934 г. приехала мама с остальными детьми. Жили впроголодь. Карточки на хлеб отменили только в октябре 1934 г. В 1935 г. к нам на ст. Аягуз переехал отец, он стал работать плотником. Братья тоже работали, а мы, младшие, учились, но нам не давали спокойно учиться, несмотря на то, что нам очень хотелось: нас не принимали в пионеры, не брали в кружки. Порой не в чем даже было ходить в школу, на двоих была одна пара валенок и одно пальто. Одна из моих сестер в 9-летнем возрасте умерла от голода и простуды.

1 декабря 1937 г. отца арестовали по доносу. Помню этот день. Я училась в 7-м классе во вторую смену. Приехали какие-то люди в кошовке^¹ в комнатах все перерыли, отца увезли. Больше мы его не видели. Ждали известий один день, другой. На третий день сестра Елена пошла спросить, где отец. Ей ответили, что его перевезли в г. Алма-Ату. Старшая сестра Анастасия поехала в г. Алма-Ату, пошла в тюрьму, но там ей ответили, что отец выбыл. Так тогда мы и не смогли узнать что-либо о его судьбе.

Жизнь у каждого из нас сложилась по-разному. Я по окончании 8 классов уехала в г. Самарканд к маминой сестре. Окончила железнодорожный техникум, в 1940 г. поступила в ТашИИТ^¹. Но тут отменили стипендию, жить было не на что, институт пришлось бросить. Во время Великой Отечественной войны работала на Центральном телеграфе на сортировке писем.

Из нашей семьи воевали на фронте 4 человека: два старших брата были призваны, вернулись ранеными и контужеными, один из них жив, ему 87 лет. Сестра Елена и младший брат Николай пошли на фронт добровольцами. Елена воевала под г. Мурманском. По ее рассказам девушкам, конечно, на войне было тяжелее, чем мужчинам. В 40-градусный мороз жили в палатках. Особенно донимали вши. Дошло до того, что некоторые девушки начали стреляться. Приехала комиссия, вырыли яму и сделали баню. Завшивленную одежду сжигали. Сразу стало полегче.

Николай сначала работал на АЗТМ: делал снаряды для фронта. Ему было 14 лет, получал паек — 600 г хлеба в день. Придет, бывало, с работы, заглядывает в ящик стола, ищет, чего бы поесть. Потом он добровольцем ушел на фронт, воевал на Балтийском флоте на подводной лодке. После войны жил в г. Ленинграде, в г. Кемерово, работал учителем. Вместе с учениками он посадил в г. Кемерово парк, и я считаю, что деревья городского парка — это лучшая память о моем брате.

После войны мы переехали в г. Алма-Ату. Когда начались реабилитации, я в 1961 г. в МВД навела справки об отце. Оказалось, его судила «тройка» УЕБ НКВД. Ему было предъявлено обвинение в том, что он систематически вел контрреволюционную, троцкистскую, пораженческую, террористическую агитацию, высказывался против советской Конституции и выборов в Верховный Совет, призывал не принимать участие в выборах.

Решением «тройки» УНКВД по Алма-Атинской обл. от 10 декабря 1937 г. отец был приговорен к расстрелу. Приговор привели в исполнение 13 декабря 1937 г. в г. Аягузе. Место захоронения в архивном следственном деле не зафиксировано. Об этом мы узнали только после реабилитации отца. С момента ареста отца мы ничего не знали о нем. Никаких документов, связанных с конфискованным имуществом, в деле отца тоже нет. Все мы впоследствии считались детьми «врага народа». Даже став взрослыми, мы скрывали, что наш отец был репрессирован. Сейчас нас осталось в живых четверо: Надежда, 1912 г. р. (живет в г. Омске), Мария, 1920 г. р., Елена, 1924 г. р. и Петр, 1914 г. р.