Я родился 15 апреля 1926 г. в г.Минеральные Воды Ставропольского края. В 30-е годы мой отец, Бадма Бадминович Шарапов перевез семью в станицу Новоалексеевскую Калмыцкого района Ростовской области, устроился работать на Зимовниковский конный завод старшим табунщиком. В семье было пятеро детей. Мы ходили в школу пешком за 15 км на хутор Камышов Зимовниковского района.

В 1942г. конный завод эвакуировался в Западный Казахстан. А жены и дети работников завода остались на оккупированной немцами территории. Нас, мальчишек, прятали от немцев.

8 мая 1943г. меня призвали в Красную Армию. Прибыл я в 37 8-й запасной стрелковый полк, который находился в Саратовской области на станции Ртищево.

Однажды в декабре 1943 г, по тревоге ночью нас подняли, выдали сухой паек на три дня, вооружили и повезли на фронт. На станции Сальск Ростовской области солдат построили. Подполковник сказал: "Солдаты калмыцкой национальности, два шага вперед, шагом марш". Нас оказалось восемь человек. Один калмык был с Урала, другой из Киргизии, остальные шесть человек — ростовские. Подполковник сообщил о ликвидации Калмыцкой АССР, одной из причин которой была, якобы, организация немцами кавалерийского эскадрона из числа лиц калмыцкой национальности, который должен был выступать против Советской власти. И после зачтения Указа подполковник стал говорить, что ваши отцы и деды проливали кровь за Советскую власть, а вы ее предали. Он приказал нас разоружить и сорвать с нас погоны.

Ростовский калмык Шаральдинов, 1924 года рождения, который уже участвовал в боях, на эти оскорбления ответил так: "Оружие — на боевой взвод, пусть подходят. На фронте не погибли, а сейчас везут на верную смерть".

Солдаты, с которыми мы ехали в эшелоне, сказали: "Становитесь обратно в строй, поедем воевать вместе".

Шаральдинов потребовал пригласить другого командующего. Через четыре часа приехал генерал-майор и сказал: "Вы, оказывается, мои земляки-ростовчане, выходите из строя, пойдемте со мной в штаб и разберемся со случившимся", Мы подробно все ему рассказали. Генерал-майор позвонил куда-то и приказал снять с должности этого подполковника и направить в штрафную роту. Генерал-майор сказал, что он будет с нами в Сальске до ноября 1943г., а потом нас отправят туда, где мы раньше служили.

Действительно, 10 января 1944г. нас отправили с оружием в сопровождении старшего лейтенанта. В пути Шаральдинов сбежал. Позже нам стало известно, что он присоединился к шедшему на фронт эшелону. Он дошел до Берлина, с войны вернулся без левой ноги. Мне говорили, что он награжден орденами и медалями.

Мы стали возмущаться: "В чем дело? Почему все — на фронт, а мы — неизвестно куда". Нам ответили, что будет создаваться отдельный Калмыцкий кавалерийский полк. Поверив в это, мы успокоились.

Где-то в начале февраля нас привезли в Саратов. В пересыльном пункте собралось много калмыков. В марте нас снова погрузили и повезли. Едем, едем, кругом — лес, тайга.

Приехали на станцию Кунгур, разместили в Белой церкви, Из церкви через три дня на машинах отправили на станцию Половинка, а потом в лагерь Широкстроя. Бараки там уже были готовы, они были огорожены и по углам стояли вышки, в которых находились часовые. Тут поднялась волна возмущений с нашей стороны. Мы стали спрашивать: "Что это такое? ". Один из нас. видимо, более грамотный, сказал, что напишет Михаилу Ивановичу Калинину и Оке Ивановичу Городовикову. Мы написали письмо и отдали его москвичу, в это время уезжавшему отсюда. Он взял наше письмо и пообещал, что довезет его и передаст по назначению. Где-то недели через две после отъезда этого человека охрану сняли.

Нас распределили по ротам, взводам, отделениям и сказали, что это — военный строительный батальон. "Не беспокойтесь, вы такие же военные люди, как и фронтовики".

Мы работали по десять часов в сутки. Пришлось пережить большие трудности. Я работал только на котловане. Наша работа заключалась в том, чтобы возить на тачках камни. Была отдельная бригада подрывников. Камнем перекрывали течение реки Косьвы для будущей ГЭС.

На этой работе я дотянул до самого конца пребывания в Широклаге, потому что был молодой. Но некоторые молодые опустились, духом пали, а я не падал, сам себя поддерживал, хотя было очень трудно. Еды нам не хватало, хлеба давали по 600 г и очень плохого качества. Есть все время хотелось, ничего тут не поделаешь.

Известно, что калмыки любят чай. Делали его в Широклаге так: с хлеба снимали корку, пережаривали ее, когда она становилась черной, из нее делали заварку.

Заместитель комбата по политической части Унков проводил среди солдат (мы назывались солдатами) беседы. Он внушал нам мысли о том, чтобы мы духом не падали и меньше пили чая. "Вы от этого чая только отекаете и опухаете. Придет время, нас отпустят домой", — говорил Унков. Широкого общения у нас не было. После работы сильно уставали. Придешь, поешь, что дадут, и отдыхать. Работа была очень тяжелая. Попробуй покатать эту тачку туда-сюда с грузом.

К нам относились в Широклаге не очень хорошо. Начальство только работу требовало.

Концерты устраивали сами солдаты-калмыки. Они пели красивые русские и калмыцкие песни, танцевали. Среди широкстроевцев было много грамотных ребят с образованием, т. к. сюда приехали и курсанты училищ.

Я очень осторожно вел себя там, никаких вопросов никому не задавал. В лагере были случаи, когда человеку ни за что, ни про что давали 25 лет заключения. Среди нас были доносчики. Мы их не знали, но думали так, потому что ни с того, ни с чего, приходили ночью и забирали человека, и с работы тоже забирали.

Я не был актирован, в больницу не обращался долго. Но где-то в марте 1945 г. очень плохо себя почувствовал. Меня доставили в лазарет Широкстроя с двусторонним воспалением легких. Как-то вечером сделали укол, я потерял сознание, пульс уже не прослушивался. Меня отнесли в морг, который находился в том же здании, что и лазарет. Когда очнулся, не сразу понял, где я — кругом трупы лежали. Когда догадался, стал искать выход, пошел туда, где

чувствовал тепло. Так пришел в свою палату. Люди стали убегать из палаты, увидев меня, испугались, дескать, с того света пришел.

Меня поместили в другое отделение, где я пролежал до мая 1945 г. Выписали из лазарета с плохим самочувствием. И после этого меня уже на работу не направляли. В лазарете я видел женщину-калмычку, работавшую санитаркой.

Победу я встретил в Широклаге. Состоялось что-то вроде митинга. Выступили представители НКВД, поздравившие нас с Победой. В скором времени калмыков стали отпускать из лагеря группами.

Военную форму у нас в лагере не отбирали. Для работы выдали лагерную одежду. Но не все смогли сохранить военную форму. У некоторых она износилась, другие обменяли ее на табак. А я почистил ее, повесил, работал в лагерной одежде. Когда нам разрешили уезжать, я надел военную форму.

23 июня 1945 г. нас собрали, каждому выдали сухой паек, конверт с документами и предупредили, чтобы мы по приезде в Тюмень обратились в спецкомендатуру или управление НКВД.

К тому времени у меня уже был адрес моей мамы. Мой земляк уехал раньше меня и через месяц прислал письмо и 300 руб. переводом.

Приехал я в Тюмень, явился в военкомат. Там мне сказали, что я теперь не военнообязанный, а нахожусь под контролем спецкомендатуры НКВД.

В спецкомендатуре я предъявил красноармейскую книжку, комендант прочитал и на моих глазах порвал ее, сказав при этом; "Вы здесь — никто, будете вечно рабами".

Вскоре меня из города направили на работу в совхоз. Это было все-таки лучше, т. к. в сельской местности легче было прокормить семью. Про красноармейскую книжку я забыл и больше не вспоминал.

К этому времени погиб мой отец в Казахстане из-за несчастного случая. Мама находилась в Тюмени с четырьмя детьми, работала одна. Брата не брали на работу, т. к. было ему всего 13 лет. Поэтому мне работать приходилось порою на двух работах. По воскресеньям, в свободное от основной работы время, я подрабатывал на разгрузке вагонов с солью, песком. Это оплачивалось неплохо.

В Тюмени я поступал в зоотехнический техникум заочно. Но когда об этом узнал комендант, то не разрешил выезжать на сессии, т. е. не дал возможности учиться.

В совхозе я проработал до 1947 г. В это время лесокомбинату потребовались рабочие. С заранее составленным списком приехал в совхоз представитель МВД. Тому, кто не согласился ехать, угрожал. Делать было нечего, я поехал. Там тоже пришлось нелегко. Я грузил шпалы на железную дорогу. Показал себя с хорошей стороны, и меня вскоре перевели на лесокомбинат; где работа была немного полегче.

В Сибири калмыкам выдавали справки взамен паспортов удостоверяющие личность. В справке было ошибочно записано мое отчество: Борисович. Я стал говорить коменданту, что я не Борисович, а Бадминович, Он мне ответил, что если я еще слово скажу, он найдет компрометирующие материалы и посадит в тюрьму.

В 195 8 г. я поехал в Ростовскую область на родину родителей. В пути повстречал председателя колхоза из Дубовского района с хутора Веселый. Он стал агитировать поехать к нему в колхоз, обещал дать квартиру. Я согласился. В этом колхозе прожил с семьей до 1960 г., а потом мы уехали в Элисту, к моей маме. В одной комнате у нее проживали три семьи.

К этому времени я был уже членом партии. В Элистинском горкоме партии мне предложили поехать в Ергенинский совхоз работать управляющим!

Я и положил.

Через три дня меня вызвали снова в горком партии и предложили пойти работать в милицию. Для меня уже одна милицейская форма была страшной. Но меня уговорили. Проработал я три месяца и направили меня на учебу в Новочеркасск. Я сначала отказывался, т. к. у меня в семье было пятеро детей, а квартиры не было. Мне пообещали помочь с квартирой. Пришлось поехать на учебу, а вскоре жена прислала телеграмму: "Квартиру получила, не беспокойся, учись".

После окончания учебы я работал участковым, затем поступил в Саратовскую среднюю школу милиции ив 1966г. закончил ее.

Итак, жизнь моя стала постепенно налаживаться. Дети выросли, у каждого своя семья.

На 83-м году жизни умерла моя мама, 1898 года рождения. А отец, несмотря на то, что был моложе мамы, прожил меньше.

В 1981 г. скончалась моя жена Манжикова Мария Александровна, труженица, хорошая хозяйка. И опять жизнь пошла кругом. Из МВД в апреле 1985 г. я ушел на пенсию. Дети мне помогают.

Широклаг, Сибирь остались в моей памяти навсегда. Внукам я рассказывал о Широклаге, но они этого еще не понимают.