"Бутырская тюрьма. Великий четверг 4(17). 10 вечера:

Сегодня целый день прошел в хлопотах. Вчера вдруг решение начальства переменилось, и у нас в одиночном корпусе разрешена Пасхальная служба в 12 час. ночи. Все очень обрадовались, и всякий по своей части стал готовиться — пением, чтением, приготовлением хоругвей, устройством стола для службы икон и т.п. От Вас все получено, и все глубоко благодарят за хлопоты и все доставленное: теперь все пригодится. Сегодня в 5 часов у нас была всенощная, шла ровно 2 часа (чтение 12 Евангелий. — Е.Ч.); служил архиепископ Никандр, Н.П.Д. (Николай Добронравов), Сергей Иванович Фрязинов и еще два священника. Пели недурно, я читал антифоны и стихиры. Во время службы начальник тюрьмы пришел и просил непременно после нашей службы еще идти на общие коридоры; конечно мы не отказали.

Удивительная перемена! То не позволяли, мы же предлагали начать с трех с половиной часов по разным коридорам. Во время же всенощной вызвали священника С. И. Фрязинова, к самому концу он вернулся сияющий, оказалось, что его, Н. П. Добронравова и преосвященного Никандра освободили. Это произвело большое впечатление в связи с только что окончившейся службой. Все подходили, обнимали их и они, и многие плакали — ведь первые двое 9 месяцев просидели! Меня торопили в это время идти на вторую всенощную и к грусти для нас выбыл лучший наш певец—тенор Сергей Иванович Фрязинов, да и Николай П. Добронравов отлично служит…

Архиепископ Никандр, получив ордер на освобождение, сказал, что он не хочет разлучаться со своей тюремной паствой в эти дни, и просил разрешить ему остаться до 12 ч. дня первого дня Праздника. Это ему разрешили в виде необычайного исключения, и он теперь уже не арестованный, а гость в тюрьме!

Это, говорят, очень многих поразило, и ему за это воздается должная по-

хвала... В Пасху в 12 ч. ночи у нас служба, и мы все надеемся приобщиться, а с 7 утра до 11 ч. все священники из общих камер и наши, и мы, певчие, с ними пойдем опять по общим коридорам, там будет Пасхальная утреня и причащение желающих. Два священника будут обходить с Чашей, и будет общая исповедь. Вероятно, придется каждой партии обслужить 3 места..."

"Кажется, я никогда в жизни так не страдал душой, но когда Господь давал мне силу молитвы, я так укреплялся, что сразу успокаивался и начинал верить, что если даже суждено этим лицам и мне страдать, то значит такова воля Божия..." Когда все эти волнения отпали, то "...ссылка и все с ней связанное показалось мне таким легким по сравнению с тем гнетом, который тяготил бы меня во всю жизнь. Велика милость Божия и какова сила молитвы! Благодарение Господу! Как рад я был, что самые тяжелые минуты по душевному настроению я был один!... В одиночке я много молился и не замечал, как проходит время; я читал все церковные службы и утром и вечером, утренние и вечерние молитвы (все по памяти. — Б.Ч.), очень распространенной молитвой за всех родных, близких, живых и умерших".

Незадолго перед смертью, уже в Костроме, отец поделился с племянницей, приезжавшей к нему, Марией Федоровной Мансуровой, той удивительной реальной помощью, которую он получил из иного мира, — это было на Лубянке, в одиночке, после допросов: он молился напряженно, и вблизи он ощутил присутствие монаха-схимника, "возможно Александра Невского". Он видел неясный образ, который при усилении молитвы прояснялся, при ослаблении — как бы затуманивался.

В Красноярске было объявлено преосвященному Гурию и моему отцу о назначении их обоих в Якутию. По приезде в Иркутск произошел весьма занятный эпизод. Архиепископ Гурий был в это время Иркутским, но по тем временам не удивительно,

что ему и не пришлось ни разу быть в своей епархии. А тут, когда этап шел пешком по городу от вокзала до тюрьмы, он был встречаем у каждой приходской церкви колокольным звоном. Это было не в часы, возможные для богослужения, и первый же звон обратил на себя внимание шедших заключенных. Отец с уверенностью сказал: "Владыка, это ведь Вас встречают". Тот был озадачен и смущен. Все заключенные, в большинстве своем евреи (это было время постепенной ликвидации НЭП'а), тоже поняли торжественный звон и с интересом отнеслись к необычайной встрече заключенного. Никаких неприятных последствий из этого события не получилось. Владыка Гурий в Иркутске получил большие передачи от приходов и, конечно, делился ими с окружающими заключенными. В Иркутской пересыльной тюрьме преосвященный Гурий и отец мой оказались вдвоем в маленькой одиночной камере и отдыхали "от ужасного шума, тесноты и ругани общих камер на этапе". Так всегда, спустя время в письмах упоминалось о тех трудностях, о тех мучительных сторонах этого путешествия, которые сначала отец замалчивал, чтобы не волновать нас.

29 июля 1926 года отец пишет из Иркутска:

"Только что отправил Вам телеграмму и начал писать письмо в неизвестности, когда мы поедем в Якутск, как в камеру пришли два представителя от ГПУ и сказали, что если мы желаем ехать за свой счет, то нас отправят через 4-5 дней с партией человек в сто, едущей до города Киренска на автомобилях (верст около 300), а дальше на пароходе по реке Лене до Якутска. Стоимость проезда с человека от 50 до 75 рублей. Как мне ни тяжело просить у Вас денег, да еще таких больших, притом не на прожитие, а на дорогу, все же решил сегодня же послать Вам срочную телеграмму о высылке по телеграфу в местное ГПУ на мое имя 100 рублей. Если ехать не за свой счет, то приходится все 300 верст идти пешком за подводой, на которой везут вещи быть в пути не менее двух недель, с остановкой по этапам. Это конечно, было бы тяжело, особенно если будет стоять сильная жара, как теперь. Да, кроме того, обычные этапы здесь редки что, может быть, пришлось бы здесь сидеть довольно долго. Мой спутник (Владыка Гурий) решил ехать за свой счет... До сих пор

все время здоров, духом не падаю и укрепляюсь общей молитвой, дай Бог, чтобы так было и дальше... Придется купить шубу и шапку, говорят, что это обойдется рублей в тридцать... Единственно, что хотелось бы иметь: Ирмологий, Псалтирь, учебный Октоих, хотя бы одну книгу Епископа Феофана (Толкования), кроме того, прошу переписать из Евангелия указатель Апостольских чтений. Евангельские чтения я списал в пути, а Апостольских у меня нет. Милые мои, живу мысленно с Вами и переношусь постоянно к Вам настолько, что как-то не чувствую и не сознаю, что нахожусь в далекой Сибири. Не сокрушайтесь обо мне и не беспокойтесь так обо мне, по милости Божией переношу все легко и благодарю Бога за все, за Его великую милость ко мне во время моего сидения в тюрьме".

Последние мысли и чувства повторяются и звучат постоянно в письмах отца в это трудное для него время, так же, как просьба не высылать ему денег. Из Иркутска "на свой счет" выехали 2 августа 26 г.

Вот письмо с пути от 4 августа:

"Мы выехали на грузовых, закрытых брезентом автомобилях часов в 11 вечера, было очень тесно и тряско. Часа в 4 утра остановились в большом селе, а теперь даже преобразованном в город Усть-Орда с бурятским населением. По большому Якутскому тракту к Лене большое движение, и в деревнях много постоялых дворов; выехали дальше часов в 11 утра. Было очень жарко, но еще больше пыльно. Остановились в 3 часа, из-за жары, опять на постоялом дворе до 9-10 часов вечера, проехали до 4 часов утра и опять остановились до 10 часов утра, а затем в 1 час дня приехали в Качуг на Лене, но еще настолько мелкой, что плавают только большие лодки. На днях, может быть, завтра, мы поплывем вниз по Лене на большой лодке, около 500 верст до Усть-Кута, а там уже сядем на пароход или пассажирскую баржу, которую поведет пароход до Якутска. Купаемся здесь в Лене, вода на редкость чистая и не холодная, так как очень мелко. Мы разместились по разным домам... Всюду очень чисто, и хозяева наши очень любезны. Ночевали на дворе, в амбаре, и после двух бессонных ночей на автомобилях очень хорошо выспались... Здесь местность очень

красивая — кругом горы, покрытые лесом. Село разделяет на две части Лена, с паромным перевозом. На противоположном берегу от нас — церковь и базар. Лодки, на которых здесь везут, большие дощаники, середина их крыта тесом — круглой крышей... Обо мне не беспокойтесь, я здоров и бодр, а в жизни и смерти волен Бог".

В августе, из того же Качуга, в дни ожидания отплытия, отец пишет очень длинное письмо, обращенное ко мне. Он говорит о сложности и трудности пути, о страхе за меня в связи с моим намерением ехать к нему, о стоимости путешествия от Москвы до Якутска (около 200 руб.). Необычайно ласковые и нежные слова и желание не огорчить меня, не обидеть, но убедить в невозможности поездки.

10 августа из села Жегалова на Лене — следующее письмо:

"7-го августа мы отплыли на лодках (из Качуга), вся партия около 120 человек, есть жены с детьми — все евреи. Партия идет до города Киренска (на Лене), около 1000 верст от Иркутска, только двое в Якутск (преосвященный Гурий и мой отец. — Е.Ч.). Плывем в 5-ти лодках-дощаниках. Течение Лены медленное, около 4-х верст в час. Берега поразительно красивые, и все время развертываются разнообразные картины, одна другой лучше: то река совсем суживается и течет между почти отвесных гор красного песчаника, причем горы покрыты лесом — береза, ель, сосна, лиственница, кедр, — то появляются дали, но тоже гористые — несколько планов гор, покрытых лесом разных оттенков; деревень много; дома деревянные, не очень богатые, но всюду, где приходится останавливаться, меня поражала чистота, — полы вымыты и в избах покрыты сухим сеном, печи выбеленные, скамьи и столы чистые, на дворе хозяйственность: плуги, косилки, веялки. В других условиях такое путешествие было бы одно удовольствие. Для ускорения движения мы все гребли и отпихивались большими шестами. Утром и вечером купались на стоянках. Погода отличная, днем даже слишком жарко, и раз только нас застала гроза сильная".

Плыли трое суток. "Церквей мало, но некоторые красивой архитектуры, например в Верхоленске. В общем же, красота удивительная и не чувствуется пустынности, всюду чувствуется заботли-

вая человеческая рука... Лодка от Качуга была нанята только до Жегалова, это большое пыльное село с пристанью. Как-то мы поплывем дальше — неизвестно: по случаю мелководья сюда не доходят даже маленькие пароходы, которые тащат на буксире лодки, и, вероятно, нам придется и дальше плыть просто по течению на лодках. Сегодня мы перешли на постоялый двор, здесь очень чисто, семья патриархальная, за стол садятся вместе с работниками 25 человек. Глава семьи еще не очень старый, бодрый и рассудительный... тип, непохожий на наших абрамцевских соседей. Чувствуется и свобода, и самобытность, и большая воля".

14 августа 1926 г.:

"Завтра, наконец, мы выезжаем отсюда, опять на лодках по Лене до Усть-Кута. В пути будем не менее пяти суток, так как придется проплыть верст триста пятьдесят. Там предстоит ждать парохода дня четыре; говорят, отходит он 24 августа; в город Киренск доберемся 26-го, а дальше что с нами будет — неизвестно, т. е. сразу ли нас двоих, на том же пароходе, отправят дальше до Якутска или высадят в Киренске — неизвестно.

Здесь со всей партией 120 человек, только три конвоира. В лучшем случае мы попадем в Якутск 3-го сентября".

20 августа 26 г. письмо из Усть-Кута:

"Вчера мы приплыли сюда, закончив свое путешествие на лодках. Плыли от Качуга до Жегалова около 3 суток, погода была хорошая. В Жегалове были 5 дней; отплыли 15-го и плыли скорее, так как разъединили все пять лодок; гребли по очереди по полчаса, ночевали с 7 часов до 4-х часов. Один день и ночь были ненастные, и мы сидели и спали под крышей на лодке; один раз после дождя ночевали в селе, в чистой избе, а две ночи я оставался на лодке, где было, правда, холодно, но зато спокойно и не нужно было таскать вещи".

21 августа, Усть-Кут:

"Сейчас в Усть-Куте садимся на пассажирскую баржу, которую потянет пароход. Мы сидим всей партией в высоком светлом трюме, как было раньше на волжских пароходах. Через двое су-

ток, т.е. 23 августа, будем в Киренске. Когда нас двоих отправят дальше, — не знаем, может быть, тут же, а, может быть, и через несколько дней. Погода — чудная, но ночи уже свежие, баржа отапливается и освещается электричеством".

"24-го августа, из газеты "Иркутские Известия", узнал о кончине Виктора Михайловича Васнецова (умер 23 июля 26 г.).

Из Киренска в Якутск Папа и преосвященный Гурий были отправлены без замедления с тем же пароходом, только уже не на пассажирской барже, а по-видимому, в 3-м классе, без всякого конвоя (есть фотография, сделанная одним геологом на палубе парохода). Дальше идет первое письмо из Якутска.

И вот — первое письмо из Якутска.

"11 сентября, Якутск. Милые все дорогие мои, в день приезда сюда я наскоро написал два слова с отходившим обратно пароходом, надеюсь, что Вы получите это письмо и посланные раньше из Иркутска, Качуга, Жегалова, Усть-Кута, г. Киренска. Приехали мы сюда 2 сентября (20 августа по ст. ст.); у парохода были встречены высланной лошадью в пролетке от церковной общины. В тот же день я послал телеграмму, по-видимому, она попала неудачно, когда повреждена была линия; я долго ждал ответа и только в среду, 8 сентября, получил перевод на 100 рублей. В день приезда мы были в здешнем ГПУ; прием был очень любезный, нам сказали, что мы, верно, утомились после долгой дороги и потому можно неделю отдохнуть и устроиться, а через неделю, когда мы придем, сказали — "установятся наши взаимоотношения".

Казалось, что как будто имеют в виду возможность оставить нас здесь. Когда мы пришли третьего дня, нас опять-таки приняли очень любезно и по тону разговора (необходимость раз в неделю являться, право владыки служить в церкви, предоставление нам права поступать на службу или искать других занятий, обещали платить кормовые деньги — сколько, еще неизвестно) казалось, что, значит, мы останемся здесь. Но вдруг, под конец разговора, было сказано очень категорически, что один из нас должен будет отсюда уехать и будет поселен не в глуши, не в деревне или селе (по-здешнему, "наслег" и "улус"), а в городе,

где есть храм, медицинская помощь и другие культурные условия; может быть, отправка произойдет еще с пароходом, а может быть, по первому санному пути, т.е. примерно во второй половине октября старого стиля.

Здесь нет вообще колесной езды по трактам, летом ездят верхом и вещи возят во вьюках на лошади, а зимой езда на санях. Так как к северу по реке Лене и Вилюю только один город Вилюйск, в который могут отправить, назад же по Лене только город Олек-минск, в который, говорят, не пошлют, а другие города, Верхоянск и Колымск, не имеют связи по реке с Якутском, то нужно думать, что намечен город Вилюйск, в расстоянии 550 верст от Якутска, но только туда бывают три пароходных рейса по Лене и Вилюю; теперь же больше уже не будет отсюда рейса в Вилюйск, и значит, во всяком случае, нужно думать, что до половины октября мы останемся здесь, хотя тут же было сказано, что о том, кто из нас должен будет уехать, куда и когда, нам будет объявлено в недалеком будущем, но заблаговременно до отъезда, чтобы мы имели возможность как следует собраться.

Слухов о нас здесь ходит много; наш приезд сюда, по-видимому, возбуждает интерес, тем более, что здесь уже давно (с революции) не было ссыльных, а мы к тому же персонально обращаем на себя внимание. По этим слухам, будто бы вышлют Владыку, а меня оставят. Я лично совершенно не боюсь дальнейшей отправки: вижу, что Господь не оставляет нас Своей милостью всюду; всюду посылает нам добрых людей в помощь, так что и в Вилюйске я не пропаду, а быть от Вас в 8000 верст или на 550 верст дальше, уже мало разницы, но скорбно очень, что будем мы оба разлучены; я лишусь не только ценного спутника, но и ценного в нравственном отношении соузника, а что еще важнее — лишусь ежедневной совместной молитвы и богослужения домашнего. Правда, здесь я могу ходить в церковь, но домашняя будничная служба больше дает поддержки. Ну, что же делать, так Богу угодно!

Так как почему-то нам еще не объявили окончательно, кто, куда и когда должен уехать, то мы думаем, что, может быть, этот вопрос еще не решен окончательно, и по слухам, оно так и есть, т. е. будто бы в советских кругах мнение об этом рас-

ходится. Здесь, между прочим, есть ряд учреждений научного характера: музей, архив, исследовательское общество. В этом обществе есть лица, знающие Владыку по Казанской Духовной Академии; они охотно поддержат нашу просьбу о предоставлении нам занятий в архиве. Владыка, по своей службе, имел близкое отношение к изучению калмыков, бурят и, отчасти, якутов, я же, конечно, мог бы попасть только в сотрудники по технике архивной работы, и как будто мне легче, чем ему (мешает сан) получить небольшую должность с 1 октября. Он, впрочем, и не хочет иметь должности, а хочет просто работать безвозмездно.

Я бы очень рад был иметь заработок, но одно меня смущает, что я в большие праздники, на Страстной лишен был бы возможности бывать в церкви по утрам. Вопрос о том, разрешит ли нам местная власть работать в архиве, решится на днях, так как мы уже подали официальное заявление о допущении нас к работе. Со стороны ГПУ препятствий нет, но вообще советская власть очень строго относится к допущению кого бы то ни было в архивы, так что, может быть, к нам эта строгость будет еще больше.

Другое, что мне представляется и что, конечно, мне больше по душе, — это служба при церкви в качестве псаломщика. Здесь 4 открытых церкви: собор, два прихода и на краю города кладбищенская. Первый — самый лучший храм во всех отношениях, но там нет, кажется, такой нужды в псаломщике, так как эту должность исполняет один сельский батюшка, здесь живущий, а в двух других священники как будто склонны к новшествам, хотя, правда, открыто не переходят в обновленчество и, говорят, от него открещиваются. Здесь, между прочим, нет ни одного диакона, и был разговор обо мне на эту должность.

Ждут сюда нового викарного епископа, который, по слухам, посвящен в Нижнем и уже едет, а настоящий здешний архиерей был в Соловках, по отбытии наказания жил в Москве, а теперь, по слухам, опять выслан в Тобольскую губернию. Владыка Гурий служил 26-го попросту, а сегодня, с разрешения ГПУ, данного и ему и общине, служил всенощную и завтра будет служить обедню. Собор здесь очень хороший, поместительный, светлый и в большом порядке, благодаря священнику и

приходскому совету, и, конечно, особенно женщинам. Он екатерининских времен, иконостасы синего цвета, а орнаменты золотые, очень стильные. Жалко, что я не умею рисовать; думаю, что Шуре понравился бы этот стиль. Мы были в церкви на следующий же день по приезде. Вы поймете, что я испытал, войдя в церковь и стоя за службой (обедня), после всего пережитого и после того, что 9 месяцев я не был в церкви! В пути, в Усть-Куте, в Киренске и Витиме мы не ходили в церковь, хотя и была служба, так как там все обновленцы. На другой день, в субботу 22-го, я причастился, и так на душе было хорошо, легко и отрадно, а еще больше хотелось молиться за Вас всех... Служат здесь очень усердно, можно упрекнуть в слишком большой тягучести, особенно в праздники, из-за певчих; хор довольно хороший, руководит им очень умело настоятель собора, такой любитель этого дела, что он все и вся забывает, когда поет, и готов без конца петь.

Заботу о нас здесь проявляют самую горячую и прямо трогательную добрые люди; все исходит из соборной общины; сразу нам предоставили помещение, правда временное, но и дальше уже намечается постоянное. Живем мы при ресторане, т. е. на одном дворе с рестораном, в верхнем этаже; под нами амбар и погреба, а у нас только что отделанные летние номера, очень простые, но вполне чистые. Отопиться там совсем нельзя, так как нет печей, а пока можно жить, так как погода стоит удивительно теплая; днем прямо жарко, а ночи свежие, но без морозов. До сих пор нам все готовили в ресторане, а продукты доставляются разными лицами через соборную общину; хозяева ресторана принимают участие в этой организации. С сегодняшнего дня готовить начала Елизавета Ивановна Кочеткова, сопровождающая владыку Гурия его племянница. Теперь забота наших благотворителей — достать нам теплую одежду. Ведь здесь зима очень суровая и длинная; с половины октября бывает уже санный путь, а с декабря до марта стоят крепкие морозы 30-40 градусов, но говорят, что при 20-25 градусах здесь совсем не чувствуется резкости воздуха. Во всяком случае, без меховых шапок, рукавиц, шерстяных чулок, меховых сапог и шубы или дохи здесь выходить зимой нельзя, а тем более куда-нибудь ехать. И вот, по-видимому, все это подыскивается и, может быть, даже нам будет дано так же, как продукты.

Сегодня вечером я получил уже два громадных сладких пирога (один с черносмородиновым вареньем, другой торт бисквитный) по случаю моих именин, и говорят, завтра будут еще пироги. Таким образом, можете быть совершенно покойны за мое здесь существование, и я думаю, что имеющихся у меня денег хватит надолго, во всяком случае, до марта — апреля. Если же я получу платную службу или буду при церкви, то, несомненно, я в деньгах на жизнь нуждаться не буду. Вот было бы счастье, если бы хоть в этом я не причинял вам хлопот и забот. Достать здесь все можно (одежду, обувь).

После исключительно красивых видов по Лене мы здесь попали в совершенно плоское место. Тут Лена разделяется на много протоков, образуемых песчаными островами с тальниками, как на Волге, и береговые горы отстоят очень далеко; в расстоянии не менее 10 верст один берег от другого; на низком плоском берегу стоит Якутск, весь деревянный город, каменных домов не более 10-ти — 15-ти, ни одной мощеной улицы, дома все почти одноэтажные. Улицы широкие, с деревянными тротуарами, по которым днем ходить можно, а в темноту небезопасно. Есть телефон и во всех домах, даже самых убогих, электричество, еще дореволюционное. Почва здесь вся мерзлая и оттаивает летом не более как на 2-3 аршина. Что здесь любопытно, что все пьют круглый год ледяную воду, т. е. из оттаянного льда. Правда, настоящая Лена отошла от города за песчаные острова версты на полторы-две, а около города остались протоки почти стоячей воды, которую нельзя пить, но говорят, что и раньше, когда Лена протекала у самого города, пили всегда оттаянный лед, чем возить воду с реки, а хранить его ничего не стоит: зимой он лежит на дворе в глыбах, а летом до нового льда легко хранится в погребах, которые есть у каждого хозяина. Холода прекращаются с марта, в конце апреля появляется зелень;

в июне, и особенно в июле, бывает сильная жара, благодаря которой здесь все дозревает: есть арбузы, помидоры и картофель, но всего почему-то мало, так что цены на все высокие... Хозяйка здесь опытная повариха и великолепно готовит; особенно они гордятся своими пирогами с рыбой; в сущно-

сти это не пирог с рыбой, а рыба в пироге, но, действительно, очень вкусно... Рыба здесь отличная, стерляди, но особенно в ходу нельма, бывают сиги и нечто вроде селедки "омуль" с Байкала.

В городе не более 8-10 тысяч жителей, и громадное большинство якуты, ходишь, точно в Монголии или Японии, и все почти на одно лицо, особенно женщины и маленькие дети, последние бывают очень милы, я в них всегда вижу тети Шурину милую японскую куклу. Это письмо придет к Вам не раньше конца октября".

30-го после обедни^¹.

"(Вспоминает Хотьков монастырь — Б.Ч.). Обедня была очень торжественная, первое архиерейское служение владыки Гурия, да и здесь уже более 5-ти лет не было архиерея; народу было много, особенно много якутов. Они очень религиозны и преданы Церкви и с уважением относятся к духовенству. Здесь есть чтимая икона Корсунской Божией Матери, но гораздо хуже по письму, чем Хотьковская, а я эту икону всегда помню и еще на Лубянке видел ее всегда перед собой... Знаешь ли ты, что при приеме во внутреннюю тюрьму у меня отобрали все — и крест и иконку деревянную преподобного Серафима (теперь это все при мне), а чехольчик на икону, который ты сшила мне с вышитым на нем крестиком, оставили, и я все время пользовался им как дорогой мне во всех отношениях святыней... Письма, говорят, идут в лучшем случае 2 месяца, а в весеннюю и осеннюю распутицу около 3-х месяцев.

Так давно ничего не знаю, как Вы живете; ведь последнее письмо было мною получено в Иркутске 1-го августа нового стиля...

Радуюсь, что так скоро собрали выставку Виктора Михайловича, ведь в Абрамцеве, собственно, не так много его работ. А Верушкин портрет^² был ли выставлен?

Добрые люди ищут для нас подходящее помещение, но пока еще нет подходящего, где бы можно было поместиться всем вместе и иметь возможность молиться. Благодаря теплой погоде еще можно жить в нашем теперешнем помещении. По-прежнему мы ни в чем не нуждаемся, благодаря удивительной доброте и заботам добрых людей... Говорят, что могут нас обоих оставить здесь. Буди воля Божия! Здесь есть хорошая библиотека при музее Географического общества, городская, а кроме того — в соборе".

17 сентября Папа пишет особенно ласковое и заботливое письмо ко мне, накануне моих именин.

23 сентября 26 г.:

"В понедельник 20-го сентября мы переехали на другую квартиру, там, где мы жили, помещение было летнее. Удалось получить помещение в квартире, занятой семьей (частный дом), нас приютили охотно. Размеры комнаты 8 на 5 аршин (22 кв. м), одно окно на улицу, два — во двор, окна большие, так что свету много, освещение электрическое, отапливается голландской печью. Говорят, зимой бывает тепло. Порядок во всей квартире, в том числе и в кухне, удивительный. Елизавета Ивановна помещается вместе с хозяйками... Пока живем так: встаем рано, в 6 часов утра начинаем молитву, в половине девятого пьем чай втроем в своей комнате, затем занимаемся чтением и выходом в лавки или для прогулки, обедаем около 2-х часов, потом отдыхаем и опять занимаемся, между прочим, английским языком, а потом читаем и изучаем книги по Священному Писанию; в 6 часов вечера бывает вечерняя служба, в 8 часов иногда немного едим и пьем немного чаю, затем вечерняя молитва и в 10 часов ложимся спать... Предлагают уроки с детьми".

3 октября 26 г.:

"...Почты отсюда с пароходом на Иркутск больше уже не будет, отправлять почту будут около 1-го ноября старого стиля. Говорят, пойдут еще два парохода отсюда вверх, но без почты,

так как ее не рискуют посылать: пароходы из-за морозов и ледохода могут остановиться где-нибудь в пути... Живем по-прежнему, слава Богу, благополучно и пока без перемен. Ходят слухи, что Владыка Гурий будет отправлен по санному пути в Вилюйск или Верхоянск, а меня будто бы здесь оставят... Не помню, писал ли я Вам, что Владыка Гурий через одного педагога, бывшего ученика его по Казанской академии, подавал заявление о желании работать по архивным материалам для изучения Якутского края, и, в частности, якутского языка, и что я мог бы быть у него сотрудником. Это заявление поступило в здешнее Общество по изучению Якутии; там признали согласно указанию власти, что мы еще ничем не проявили своей способности к научной работе, и потому это Общество не может пока принять нас под свое покровительство. Вот мы и решили, чтобы проявить свою работоспособность, проделать такую работу. Мы узнали, что в области изучения якутского языка, что теперь вопрос здесь очередной, очень важно иметь старинное ученое исследование академика Бётлинга Bohtlingk Otto. «Uber die Sprashe der Jakuten».С.-П.б.1851. “Grammatik, Text, und Wortebuch. Von Otto Bohtlingk”. Photomerchanischer Nachdr. The Hague, Monton. 1864. LIV, II 184 c. (Indiana University publications). [Grammate school. Uralic and Altaic Series. Vol. 35], так как оно считается и теперь капитальным трудом. Мы его здесь достали в библиотеке Географического общества, оно на немецком языке, и мы его переводим. Дело идет, хотя и не очень быстро, так как много всяких примечаний и ссылок на разные восточные языки. По классификации академика А.Н. Самойловича, якутский язык — один из восточносибирских представителей тюркской группы языков. В силу исторических условий настолько отличается от других тюркских языков, что иногда подвергали сомнению самую связь с ними якутского языка. Однако, отдельные черты якутского языка, по-видимому, были свойственны и другим тюркским языкам (ныне вступившим в другую фазу развития), но в них Владыка Гурий имеет некоторые познания. На днях мы закончили один отдел, перепишем и через знакомого Владыки, который принимает деятельное участие в этом Обществе, представим свою работу. Посмотрим, в какой мере она будет сочтена

интересной и как будет оценена по качеству исполнения. А перевод делать мне нравится и интересно. Я вижу, что еще не все забыл из немецкого языка... У якутов не было своей письменности, т. е. не было алфавита. Впервые якутский язык запечатлелся на бумаге благодаря Церкви и миссионерским трудам лет 100 тому назад...

До сих пор, кроме первой телеграммы и письма-телеграммы, не имею от Вас писем".

8 октября 26 г.:

"Эти дни были для меня очень радостными, получил все Ваши письма в два приема, начну с вопроса о Твоей поездке (моя поездка в Якутию. — Е.Ч.).

...Могу сказать, что трудность пути стала для меня еще яснее. (Дальше идет подробнейшее рассуждение о возможности моей поездки).

...Продолжаю письмо, которое не отсылал, так как почты все еще нет и неизвестно, когда она пойдет. Река стала, но снегу почти нет, так что путь еще не установился. Погода все время стоит хорошая: после двух дней тепла, когда пароходы успели вернуться сюда, но не только без барж, но даже и без всяких других грузов, в том числе и без почты, — опять установились морозы градусов в 15°, а вот сегодня, говорят, 30°. Но ветру почти нет, и воздух не резкий, так что, по нашему самочувствию, не верится, что так морозно, правда до 50° еще далеко, но все же я надеюсь, что даже в сильные холода мы не будем очень страдать; в доме же у нас совсем тепло, так что я сижу в летней рубашке, правда, на ногах шерстяные носки и сапоги (а по-здешнему чулки) из заячьего меха, покрытые бумажной материей... В городе, даже и при малом снеге, гораздо больше стало видно приезжающих из деревень якутов. Все они, в оленьих мехах и таких же шапках и меховых сапогах (по-здешнему ка-масы), привозят мороженое мясо и такое же молоко, на вид это круги вроде сыра, но меньше".

24 октября 26 г.:

"Зимний путь до сих пор еще не установился, были морозы 10-15°, замерзли озера и протоки Лены, на главном течении

шел сплошной лед — "шуга идет". Замерзли, не дойдя до Якут-ска 600 верст, пароходы со всей почтой, верно, там и посылки, посланные (Вами) в августе. Всего на пароходах и баржах до ста тысяч пудов продовольствия и мануфактуры. Это составляет здесь злобу дня, так как до весны уже более такие транспорты не прибывают...

Уроки пока еще не начинались, а вот перевод с немецкого научной грамматики якутского языка, который мы начали делать вдвоем, был рассмотрен в здешнем правительственном Обществе просвещения. Работа признана нужной, и нам предложено продолжать. Может быть, этим определится наше оставление в Якут-ске, так как эту работу можно выполнить только здесь, где есть библиотека и нужные материалы и пособия. Кроме того, по-видимому, за этот перевод нам будут платить деньги. С завтрашнего дня опять примемся за это дело... Каждый день за службой вместо причастного стиха читаем "Поучения Аввы Дорофея", по вечерам Священное Писание с толкованием; днем переводим с английского из одной хрестоматии, и отдельно еще читаю "Историю христианской Церкви" Лопухина.

10 ноября 26 г.:

"Сегодня, когда я по обычаю пришел на регистрацию (в ГПУ), мне объявили постановление местное от 26 сентября о высылке моей в Вилюйск, с обязательством невыезда оттуда, и сказали, что постановление не объявлялось, пока не было пути, а теперь можно ехать; повезут на санях за казенный счет и дадут для тепла на дорогу доху. С отъездом не торопят, так что можно собраться. Я подал вчера же заявление в правительственное Общество "Возрождение Якутии", по поручению которого мы делали перевод, с просьбой возбудить ходатайство об оставлении меня здесь, так как работа признана необходимой".

16 ноября 26 г.:

"...Ходатайство Общества уважено, и я оставлен временно здесь, что значит временно — неизвестно... Сегодня идет снег, и, значит, в ближайшие дни пойдет почта. С нетерпением жду от Вас писем, теперь они будут приходить правильно".

13 декабря 26 г.:

"Морозы 45° Реомюра. Одежда есть: меховая оленья шапка и полупальто оленье, заячьи рукавицы. Расписание дня: в шесть — половине седьмою начало службы: утренние молитвы, полунощница, часы, Литургия — все продолжается два с четвертью часа. Пьем чай — берем у хозяев; все это при электричестве. Затем начинаются занятия, чтение, я переписываю в двух экземплярах наш перевод с немецкого, что требует много времени, так как приходится срисовывать много слов татарских, а Владыка вписывает монгольские и калмыцкие слова. Он знает шрифт, а я просто срисовываю. По средам и пятницам я хожу после чая к обедне в собор, где помогаю пением и чтением; по четвергам ходим на регистрацию, иногда хожу в лавки, изредка на почту. В 2 часа обед, питаемся хорошо, но без мяса, зато изобильно рыбой — нельма, налим, караси, омуль, стерляди — и все очень крупного размера, все это получаем очень легко. В 4 часа хожу на урок, а по возвращении, около 6 часов, начинается всенощная, которая идет около двух часов. Затем чай, чтение Толкования на Священное Писание, вечерние молитвы. Спутники мои идут ко сну, а я сижу еще один до десяти - половины одиннадцатого. Забыл сказать, что перевод мы делаем от 12 до 2-х часов, требуется точность, прибегаем к словарю, а иногда задумываемся над смыслом фонетических размышлений автора".

25 декабря 26 г.

Ответ на наши письма от 5 октября 26 г.:

"Письма (через два с половиной месяца) не теряют цены... Самое письмо, самый вид его, сознание, что оно писано Вами, мои дорогие, доставляет мне громадное утешение и дает поддержку... Прочитываю я всегда сразу быстро письмо от начала до конца, а потом еще раз перечитываю и вечером, когда все кругом уже спит, доставляю себе удовольствие еще раз почувствовать себя через письмо с Вами.

Не подумай (ко мне. — Б.Ч.), что я вообще в унынии и мрачном настроении, слава Богу, я бодр духом, а мысли мои всегда несутся к Вам". (Дальше идут чудесные, ласковые слова ко мне).

1927 год.

10 января:

"Дорогие мои, пользуюсь возможностью отправить это письмо с одним отъезжающим отсюда лицом и надеюсь, что благодаря этому Вы получите эти строки гораздо скорее, чем по почте, во всяком случае, не позднее, как через месяц, а может быть, и раньше моего большого письма, посланного по почте, кажется, 6 декабря нового стиля.

...Мы же провели три дня Праздника так: в Сочельник начали часы в 8 часов утра, после небольшого перерыва была обедня, которая кончилась в половине первого, напились чая и затем вскоре пообедали. В 6 часов вечера мы пошли ко всенощной в собор; там было очень много народу, особенно много якутов; служил местный Епископ Синезий, приехавший сюда 8 сентября; служба окончилась в начале 11-го; пока мы вернулись домой и напились чая, было уже около 12-ти; я лег в половине первого, а в половине второго мы уже встали и в 2 часа начали у себя по своему обычному уставу: утренние молитвы, полунощницу и утреню (без Великого повечерия); канон пели и читали полностью, так что 48 раз пели ирмосы; после утрени — часы и Литургия, все кончено было в 6 часов. Было очень хорошо; в 3 часа ночи, во время нашей утрени, начиналась всенощная в Москве (6 часов вечера), и я думал о всех, кто там молился. Напившись чая и разговевшись, мы полежали с полчаса и в 7 часов пошли к обедне в собор. Там опять было очень много народу, очень светло (в паникадилах электричество) и много свечей у иконы Праздника; служба кончилась в половине одиннадцатого, поздравили Епископа, который живет в бывшей ризнице при соборе, и пришли домой.

Здесь пропели "Рождество..." два раза, в двух семьях, живущих в нашем доме, и у них по очереди пили чай, а затем мы с моим спутником были в трех домах; вернулись в половине пятого, поотдохнули, а в 6 часов, по обычаю, начали свою всенощную. В общем, поутомились изрядно. На другой день была у нас, по обычаю, Литургия, но с опозданием, не в половине седьмого, а в половине восьмого. Я еще сходил в собор, потом был в одном доме, а в 2 часа к нам пришел Епископ, обе-

дал у нас; в б часов я пошел ко всенощной в собор (дома без меня читает и поет Елизавета Ивановна). Сегодня, по обычаю, я отпел сначала у себя Литургию, а затем опять был в соборе; обедня там очень затянулась, и я вернулся домой около 1 часа; вдруг, совершенно неожиданно пришли соборные певчие (все любители и любительницы) "прославить" к нашим хозяевам, а потом попросили разрешения пропеть и у нас; потом их всех угощали хозяева чаем вместе с нами. После обеда я немного отдохнул, а затем был в одном доме, так что пропустил в первый раз за все время свою обычную всенощную. Теперь все у нас уже спят, а я Вам пишу и мысленно с Вами. Эту ночь я так ясно представляю все, что было 19 лет тому назад, как будто все это происходило вчера! Дети, естественно, не могут так чувствовать всего, чего мы лишились, как мы с Тобой, дорогая моя Шура, я знаю, что и они скорбят по-своему, печалуются, что они не испытали в сознательном возрасте материнской любовной ласки.

С завтрашнего дня опять примусь за работу по переводу и возобновлю немецкий урок, который я на неделю прерывал. Из того, что я написал, Вы можете видеть, что у нас есть дома, куда мы можем ходить, но мы нигде обыкновенно не бываем и сделали исключение для Великого Праздника. Ведь с самого начала об нас здесь стали проявлять исключительную трогательную заботу разные лица, прикосновенные к Церкви, стали снабжать теплыми вещами, продуктами, и все это продолжается до сих пор, а к Празднику еще усилилось, так что нас завалили пирогами, пельменями (все своего изделия). Неизвестные нам лица ежемесячно помогают и денежно, за квартиру с нас ничего не берут. Просто мы не знаем, как будем расплачиваться за все то добро, которое нам оказывают, за ту любовь и сочувствие, которое к нам проявляется! Вот почему пока я не нуждаюсь ни в чем, тем более что из ГПУ я получаю 6 руб. 25 коп. в месяц. Урок мне дает 20-25 руб. в месяц (1 руб. 50 коп. за урок), да обещают платить за наш перевод, сколько — еще неизвестно, но все же, я думаю, рублей 20 в месяц на каждого придется. Отрадно в особенности видеть, что все это добро делают с любовью к нам".

В половине января отец был болен. У него и раньше бывали острые боли в кишечнике, но в этот раз приступ был сильнее. Это были спазмы, вызвавшие непроходимость. В письме к нам он пишет об этом очень сдержанно, чтобы не волновать нас. Впоследствии, по приезде моем в Якутск, я узнала, что положение было очень серьезное. Милейшая семья доктора Бушкова (Пантелеймон Митрофанович и Дора Иннокентьевна), которым отец давал уроки немецкого языка, употребили все, чтобы спасти его. Они взяли его к себе в дом; сам доктор и жена его, еще молодые, лечили его, ухаживали за ним, но поняли, что домашние меры недостаточны, и с большим трудом поместили отца в больницу. Думали, что придется делать операцию, если не поможет атропин, который было очень трудно получить. Уколы атропина оказали свое действие, спазмы были прекращены. Это был предвестник того приступа, от которого через 5 лет отец скончался.

В письмах этого времени очень яркие картины солнечной холодной зимы, якутской одежды, быта, праздников.

Вот письмо от 20 марта:

"Хозяйки уже начинают поговаривать о приготовлениях к Пасхе: предстоит генеральная мойка и чистка в доме сплошь всего, побелка печей и прочее, а затем заготовка всякого рода яств к разговенью. По-видимому, будет что-то грандиозное. Мы будем ощущать это, так как обычное течение жизни несколько нарушается, а главное — у многих такая суета сопровождается "повышенной нервозностью".

Мне отец пишет в ответ на мои сетования на разлуку с ним и упадочное настроение: "Не роптать, а благодарить Бога надо за все Его к нам милости. Разобщение внешнее — это такая мелочь по сравнению с тем, что мы все духом вместе, что нас не разъединяют никакие разномыслия, никакие различия в основных убеждениях: ведь и Юша, и ты, так же как и я, по милости Божией, в основе нашей жизни имеем веру и связь с Церковью, а это чувство сближает, несмотря ни на какие расстояния..."

Великий пост проводили строго по монастырскому уставу. Владыка Гурий был очень строгий постник, настоящий монах, вот что пишет отец о первой неделе поста:

10 марта:

"Около 6 часов утра начинается служба чтением утренних молитв, затем следует полунощница и непосредственно за ней утреня полностью, со всеми кафизмами и чтениями из св. Ефрема Сирина. Удивительно глубоко по мысли и просто по выражению, и проникнуто высоким настроением. Утреннее богослужение идет три часа. В половине одиннадцатого начинаем часы, которые также совершаются без пропусков со всеми кафизмами, и также два раза бывает чтение св. Ефрема Сирина. Часы с вечерней идут два с половиной часа. Вечером бывают мефимоны, которые продолжаются час и три четверти. В общем, довольно утомительно за день и для ног и для голоса, хотя и читаю и пою вполголоса; но зато отрадно для души".

А вот из письма от 26 апреля, 3-й день Пасхи:

"Служба Страстной: все чтения и пения, которые выполнялись мною в условиях нашей жизни, давали особенно благоприятную возможность для восприятия не только умом, но и сердцем их глубокого и трогательного содержания. В Пятницу и Великую Субботу, так как часы нашей службы не совпадают с соборной, я имел возможность быть и тут и там.

В соборе нет совсем чтецов — мое чтение ценится. А для меня чтение в такие дни — великое утешение, и, значит, я имел счастье дважды перечувствовать красоту службы. Певчие, совершенно неожиданно, вынесли мне ноты 3-го голоса, когда вышли к Плащанице петь трио "Воскресни, Боже".

Прошла Пасха, наступила весна.

30 мая:

"Событие в здешней жизни — вскрытие Лены, все этого ждали, следили по местной газете за ходом льда выше Якутска. Вода стала прибывать в субботу 8 (21) мая. К сожалению, глав-

ное русло Лены далеко и отделено от Якутска островами, так что самого сильного ледохода мы не видели, но и здесь, когда вода залила все острова (остались только кое-где верхушки тальника), и когда образовалась такая громадная масса воды, по которой плыли льдины, получилась очень внушительная картина; ведь от набережной Якутска до другого берега, где тянется горный кряж, около 15 верст. Погода это время стояла прекрасная: тихо, ясно и прямо жарко. В этом отношении совсем не похоже на ледоход на реках в России, там они бывают, когда в полях лежит снег и еще совсем холодно, здесь же с 20-25 апреля уже совсем сухо.

К сожалению, здесь совсем не чувствуется наступление весны, да ее и не бывает. Снег сходит быстро, его немного, в общем, за зиму, — сразу сохнет, а зелени никакой: ведь в городе совсем нет деревьев и травы почти совсем не видно... Сушь страшная, пыль летит при ветре целыми тучами. 9-го, в Николин день, был уже полный разлив, все острова были залиты, это хорошо, так как там сенокос. В городе же ничего не залило, кроме лощины против нашего дома, где в этот день ездили на лодках. В дни разлива город стал неузнаваем — на берегу большое оживление, катанье, гулянье, все как-то принарядились... Впрочем, приходы пароходов и приезды "новых лиц", конечно, будут составлять разнообразие в тихой и ровной жизни Якутска...

Как мне досадно, что мое "пасхальное красное яичко" — мой подарок, заработанной мною, пришел в Москву только сейчас, а мне так хотелось, чтобы Лиза к Пасхе купила цветок на пасхальный стол".

1 июня 27 г.:

"Мысли все время возвращаются к приезду Лизы..." (письмо к сестрам).

8 июля 27 г.:

Письмо к сестрам полно беспокойства о моем путешествии, приезде, неизвестности моих дальнейших планов: останусь ли я на зиму в Якутске или вернусь в Москву. Сроки, возмож-

ные для путешествия очень сжаты, все очень сложно. Отец пишет: "Приходится думать, что у нее (Лизы) есть намерение остаться здесь на зиму. Мысль об этом меня очень смущает: во-первых, я продолжаю быть убежденным в том, что ее присутствие гораздо нужнее в Москве для Шуры, чем здесь, затем..." (идет ряд соображений о трудностях зимы для меня в условиях Якутска. — Б.Ч.).

Мое путешествие и приезд в Якутск

Здесь начинаются мои письма с пути. Ехала я целый месяц, тогда не было других способов сообщения. Выехала я из Москвы 29 июня 27 г. в Петров день. На Ярославском вокзале меня провожало множество близких. Поезд Москва — Харбин. Прекрасно оборудованный. Семь дней до Иркутска, а дальше — грузовики, лодки, холодные ночи с грозой и ливнем, ночевки у костра на берегу Лены. Тетя Анна Дмитриевна Самарина нашла мне прекрасного спутника — Арсения Константиновича Модестова. Это был ученый ветеринарный врач, уже немолодой, ехавший на работу в Якутию на два года по договору. Очень благодушный и спокойный человек, очень приятный в пути, но, будучи неприспособленным к трудностям северной жизни и направленный из Якутска в крайний поселок и пристань на Лене — Булун, он с трудом выдержал суровую зиму и сбежал в Москву. Я тогда по молодости лет не отдавала себе отчета, что такой человек был для меня прекрасным и заботливым спутником. Помню, что отец мой очень благодарил его.

Письма мои с пути длинные, подробные, написаны в часы долгих ожиданий на стоянках карандашом, почти детским почерком. Мне был тогда 21 год. Мой приезд, мое путешествие очень заботило, очень волновало отца, несомненно, много больше, чем все трудности, касавшиеся его самого! По некоторым письмам и телеграммам тех дней в Москву и Абрамцево видно, что все было для него неясно. Ни время моего выезда, ни причины задержки его, ни длительные ожидания в пути. Проделав

этот длинный и сложный путь в предыдущее лето, отец не мог не волноваться за меня и шаг за шагом мысленно следил за мною, а связи, по тем временам очень слабой, почти не было. Наконец, он получил от меня телеграмму о пароходе, с которым я плыла от Усть-Кута до Якутска примерно 10-12 дней. По коротенькому письму о встрече нашей видно, как напряженно ждал он этого дня. А я, думаю, не меньше ждала окончания пути и свидания с отцом.

Вот что он пишет:

"1(14) августа 27 г.

Дорогие мои, Вы понимаете мою радость. Сейчас 4 часа утра, я встретил Лизу в городе на краю. Вчера я целый день просидел на берегу в 6-ти верстах (где теперь останавливается пароход) и так как прозяб, ушел домой, узнал в городе, пароход придет только в 3 часа ночи на сегодня. К сожалению, так устал, что проспал и, вскочив в 3 часа, побежал навстречу; встретил на краю города; ее подвезли до этого места добрые люди. Мы прямо проехали с Лизой к доктору Бушкову, который просил, чтобы хоть ночью зайти к нему, так как он уезжает сейчас на пароходе. Он же увозит эти строки. Всех обнимаю. Поражен, как Лиза выросла!"