НЕТ НИЧЕГО СТРАШНЕЕ ГОЛОДА

Н.Н. САЛВУРАНОВ

Я призывался на фронт Кутейниковским военкоматом Ростовской области в 1943 г. Как-то к нам в район приехал верховой лейтенант с овчаркой. Молодых ребят собрали, посадили на телегу, т. к. в то время машин не хватало, и повезли в сторону Белой Калитвы. Далеко мы не уехали: налетел немецкий штурмовик и открыл огонь. Лейтенант скомандовал: "Ложись!". Мы разбежались в разные стороны, и к счастью, никого не ранило. До Белой Калитвы мы дошли пешком.

Недалеко от Белой Калитвы в станице Ахуны находилась пехотная зенитно-артиллерийская воинская часть. В этой станице мы и расположились. Наш 1415-й зенитно-артиллерийский полк в составе 40-й зенитной дивизии после обучения погрузили в эшелоны и отправили на фронт — на Запад. Я был третьим номером — зенитчиком. Мы охраняли пороховые склады, боеприпасы, продовольствие.

Однажды пришел приказ о том, что создается отдельное национальное соединение, и военнослужащие-калмыки должны быть сняты с фронтов и отправлены для его формирования. Нам выдали сухой паек, погрузили в пассажирский поезд и отправили на Урал, в Кунгур. В этом городе находился пересыльный пункт, а размещался он в Белой церкви. Стены церкви были расписаны адресами и фамилиями. Из надписей я узнал, что многие мои земляки находились здесь. Из пересыльного пункта нас направили на станцию Половинка, откуда мы километров 20-25 шли пешком. Пришли к месту расположения лагеря, бараки для нас были уже готовы. В каждом бараке размещалось примерно по 150 человек. В бараках вдоль стен и посредине стояли двухъярусные нары, были также печки, Я попал в первый строительный батальон. Командиром роты был Зархтаев. Сразу же после приезда нас повели на работу. Я помню, нам сказали: "Будете строить ГЭС". Я работал в котлова-не.там же был мой друг Замбаев Басан. Это был адский труд. Все мы делали вручную, нашими инструментами были лом, кирка, тачка. Киркой и ломом долбили бутовый камень и на тачке его отвозили. Мы должны были насыпать плотину высотой 40 метров, а потом строить "водопад". На дно клали арматурное железо, бетонировали, потом опять клали арматурное железо.

Люди работали в котловане как бы тремя ярусами: вверху, внизу и еще ниже. У того, кто находился наверху, часто выпадали из рук инструменты, а внизу ведь тоже люди работали. Были случаи, когда от этого погибали. Вот в таких условиях приходилось работать.

Кроме котлована, я работал еще на железной дороге. Со станции Половинка отгружали грузы на строительство ГЭС: арматурное железо, цемент и др. Все это мы грузили на ЗИСы, среди шоферов помню Чеметкина Анджу и Талтагашева Тенду. Мы знали, что где-то в лесу было проволочное заграждение. Выезжавшие машины проверялись часовыми. Местность там болотистая, поэтому строили автолежневые дороги. Лес заготавливала отдельная бригада. Бревна выкладывали по земле и скрепляли их железными скобами. Ездить по такой дороге было страшно: бревна вибрировали. Когда машина

ехала по одному краю бревен, другой конец бревен поднимался и ударял по машине. Поэтому надо было вести машину так, чтобы она находилась посередине дороги.

Рядом со станцией взрывали сопки. Для взрыва копали шурфы — метр длиной, шириной и глубиной. Долбили каменную породу ломами, работая в две смены. Нас не всегда предупреждали о том, что будут проводиться взрывные работы. Взрыв 1,5т аммонала был такой силы, что разлетавшиеся во все стороны камни нередко попадали в людей. Тогда раненого везли в лазарет, а из лазарета умершего — на телегу и в яму, закапывали бульдозером.

Придешь в барак, там холодно, т. к. сделаны они были из сырого горбыля, тонкие стены плохо сохраняли тепло в помещении. За ночь мы не всегда могли отогреться. Постельных принадлежностей почти не было, укрывались шинелями. Просушить вещи после работы негде, а утром снова подъем, надо идти на работу. Вот так мы там жили.

В лагере встречались нам и поляки. Помню, рядом с нами находились немцы Поволжья, Эти бедные люди погибли все или почти все. Они очень плохо выглядели, высохли так, что губы даже не закрывали зубы.

Недалеко от нас находилась закрытая 127-я женская зона. В этот лагерь для женщин строгого режима пройти было невозможно, стояли вышки. На работу в створ женщин иногда направляли вместе с нами.

Помню, однажды, приехали девчата-калмычки. Шинели на них были новые. Потом их не стало видно — они разошлись по учреждениям лагеря. На котловане они не работали.

Питание наше было скудное. Баланда, 10 г растительного масла для заправки, ржаной хлеб давали в день по 600-700 г. Хлеб мы крошили в баланду, немного воды добавляли и кипятили, Баланды становилось больше, так мы сами себя обманывали, Если человек работал в ночную смену, то дневной паек ему привозили в створ. А на второй день до 17 часов приходилось ему голодать.

На приготовление пищи шли мерзлые капуста и картошка. По утрам давали по 200 г хвойного отвара против цинги. Отвар был очень неприятным на вкус, поэтому его не все пили. На работу мы шли голодными — настолько завтрак был мизерный. А если не выпьешь отвар из хвои, то завтрак не давали. Мы вынуждены были собирать кости, кожуру картошки, очистки камбалы, — все это мыли, в котелках варили и ели. Некоторые лазили в помойную яму, выбирали остатки, объедки пищи, чтобы потом сварить и съесть. Вот что голод делал с людьми.

Из створа был подъем протяженностью 1,5-2 км. Этот подъем старики не могли сами преодолеть и дойти до бараков, молодые им помогали.

На расстоянии семи километров от наших бараков было подсобное хозяйство. Голод заставлял нас, вооруженных палками, ночью пробираться в это подсобное хозяйство, охранявшееся сторожами с собаками.

Потихоньку копали мы картошку и складывали ее в вещмешок. Если об этом узнавало начальство, нас сажали на гауптвахту. Меня как-то сажали на трое суток. Гауптвахта не отапливалась, было сыро, без фуфайки и шинели я трое суток отсидел в ней. Это сильно потом отразилось на моем здоровье.

От голода люди спасались, как могли. Я помню бойца Алексеева из первого батальона. Он поймал крысу и, осмолив ее, хотел съесть. Комбат Зархтаев подвесил крысу на шею Алексееву, поставил его перед строем и начал стыдить: "Вот до чего ты дожил: крысу хотел съесть". Мы за него заступились:

"Он же — голодный, нигде ничего не может найти". С тех пор я Алексеева не

видел. Были случаи, когда ели собак и кошек. Голод ни с чем не считался. Люди работали, болели, а тех, кто не мог ходить — актировали. Считаю, что это была преднамеренная политика уничтожения людей.

В нашем батальоне, помню, был старшина Шовгуров. У него была полевая сумка, через плечо офицерский ремень, носил он лагерные брюки. Он сейчас живет в Элисте.

Хлеборезом у нас был Бедреев, здоровый мужик. Как ни говори, а хлеб он ел вволю. Нам же от него ничего не перепадало. Паек сунет, да еще грубые слова скажет и мы "отлетали".

Никаких лекарств, кроме хвои, нам не давали, ни одной таблетки. В лазарете я не был, хотя у меня опухала правая нога из-за нарушения кровообращения. Я обращался к главному врачу Ивану Ивановичу Бекеру. Он осматривал и говорил: "Ну, дам тебе освобождение". И так повторялось несколько раз. Потом заболевание само прошло, стало легче.

Я не видел ни концертов, ни кино в Широклаге.

Проработал там от звонка до звонка, с 20 марта 1944 г. до 7 июля 1945 г. Был издан Указ Верховного Совета, который разрешил отпускать воинов калмыцкой национальности. Оказалось, мои родители к тому времени жили в Красноярском крае, Боготольском районе, Разгуляйском сельском Совете. По этому адресу я и отправился.

Солдатская одежда износилась, нам выдали лагерную. В таком виде неудобно было ехать к родителям, но что поделаешь? Я приехал на ст.Вагино в колхоз им. Молотова. Родители мои работали в колхозе и у них была квартира. Там обосновался и я, окончил курсы трактористов и пошел р.аботать на машинно-тракторную станцию.

В Сибири зима рано наступает, комбайнами не успевали убирать хлеб. Поэтому хлеб жали серпами и скирдовали на зиму, а зимой уже молотили. Зерно увозили в амбары, всю технику ставили в крытое помещение машинно-тракторной станции. Техника постепенно обновлялась. После колесных тракторов стали выпускать более мощные алтайские "натики", работавшие на керосине. Потом стали поступать алтайские ДТ-54 с дизельными моторами. Обновлялись и комбайны. Работал я на "Коммунаре", на "Сталинце", а потом на СР-8. На последнем комбайне мне приходилось работать уже на родине. С 1945 г. длительное время я работал механизатором. Несмотря на то, что шла война, в стране уделялось большое внимание сельскому хозяйству. А сейчас его "забросили" полностью.

Я работаю на телевидении шофером. У меня большая семья — шестеро детей. По работе часто бываю в районах республики. Недавно объехал все точки совхоза "Прудовый". Там крупный рогатый скот и овцы уничтожались, потому что не было кормов. Такая политика может привести к катастрофе. Непонятно, почему беспрерывно повышаются цены на технику, горюче-смазочные материалы? Это ставит в тяжелейшее положение хозяйства. Боюсь, что от такого отношения к сельскому хозяйству и к земле ничего хорошего нам не ждать.