ЧЕМПИОН НА КАТОРГЕ

Из книги «Моя судьба»

Эти воспоминания принадлежат перу человека, недавно ушедшего от нас. Можно без преувеличения сказать — замечательного, редкого человека, с поистине уникальной судьбой. Ведь с юных лет к нему уже пришла слава — как к спортсмену, талантливому велогонщику: в 17 лет он стал чемпионом Украины, а в середине 30-х годов — одним из первых кавалеров нового ордена — «Знак Почета». Но с началом войны ему пришлось побивать особые рекорды: за время оккупации Одессы перенес девять арестов властями румынской администрации, а после этого — десятый арест советскими органами якобы за «измену Родине». И тогда этот закаленный спортсмен и заключенный должен был доказывать свое право на звание честного человека-труженика и вообще на жизнь в нечеловеческих условиях — на полярной каторге, в условиях изматывающего труда и издевательств лагерных палачей. Ну и удивительно ли, что коренной одессит-южанин выдержал испытание сталинским Севером и что сумел в конце своего жизненного пути познать благо семьи и моря, спорта и славы? Да, его настиг новый виток всеобщего признания: в начале 90-х годов имя Михаила Ивановича Рыбальченко было занесено в знаменитую Книгу рекордов Гиннесса. Единственный из жителей Одессы, он получил эту своеобразную награду к 200-летию любимого, города! И даже будучи тяжело больным в последние месяцы своей жизни, знатный велогонщик всей своей азартной душой как бы не сходил с дистанции, мечтая о добрых делах для своих близких, для славы любимого спорта. Хоть и не забывал о тяжкой лагерной судьбе в ту пору отечественной истории, которую не должны повторить нынешние граждане страны.

Здесь публикуются отрывки из его книги, подготовленной к печати.

В октябре 1984 года меня пригласили в Воркуту на празднование 40-летия Воркутинского механического завода.

Мне пришлось выступить на митинге рабочих завода в цехе,

где я в те далекие годы был начальником. Я имел возможность посетить ряд шахт, к которым имел прямое отношение, а также тот самый железнодорожный мост, который приходилось строить и который и поныне благополучно служит людям.

В торжественной обстановке во Дворце шахтеров мне было вручено много подарков, а также Почетная грамота и проспекты ВМЗ.

Чем я заслужил такое внимание?

В 1947 году на заводе ВМЗ отставал котельно-кузнечный цех. Вольнонаемный начальник этого цеха должен был в марте уволиться, и никто из вольнонаемных не хотел оформляться начальником в отстающий, трудный цех. Руководство ВМЗ и комбината долго уговаривало меня принять цех, хотя я тогда являлся «отверженным», а в цехе уже были свои профсоюзная, партийная и комсомольская организации, к тому времени там уже работали 15-20 процентов вольнонаемных. Но в апреле меня все же уговорили и назначили начальником котельно-кузнечного цеха. Даже предоставили квартиру на территории завода, разрешили приехать семье.

Почему же я согласился принять цех и стать его начальником?

В те времена в лагере царило полное беззаконие. Нарядчики, бригадиры и прочие уголовники могли все, что им нравится, отнять у простого работяги и даже избить его. Администрация и охрана лагеря на все эти безобразия не обращали внимания. А я поставил себе целью вести борьбу с беззаконием, которое было нормой в лагере и на заводе, встать на защиту обездоленных людей. Я считал, что должность начальника поможет мне справиться с этой задачей.

Поэтому с первых же дней моего руководства цехом я пригласил в кабинет всех бригадиров и мастеров смен из числа заключенных (а их было большинство), которые предполагали, что я тоже буду требовать выполнение норм, плана по системе «давай-давай». Однако при закрытых дверях я всех предупредил, что мы совершенно равны, что с этой поры я категорически запрещаю что-либо отнимать друг у друга, а тем более — заниматься рукоприкладством. Я просил их, чтобы они стали примером в отношениях друг с другом, а также с рабочими. А кто считает, что он не сможет это осуществить, должен сам уйти

с должности. Кто же будет в дальнейшем нарушать человеческие отношения с рабочими, будет иметь дело лично со мной — в том же кабинете и при закрытых дверях.

На этом десятиминутный разговор был закончен, и все разошлись по своим рабочим местам. Но с этой поры в цехе все изменилось в лучшую сторону, чему я был искренне рад.

В ту пору в цехе трудилось более трехсот рабочих. Вольнонаемные составляли 15-20 процентов. Постепенно все работающие узнали о моем разговоре с бригадирами, а так как от них зависело выполнение заказов для шахт Заполярного бассейна, то работать все стали намного лучше, стали получать больше денег, лучше питаться... А главное, рабочие почувствовали, что у них есть защита. Я говорю «рабочие», а следовало бы говорить — «специалисты». Ведь это были слесаря, кузнецы, сверловщики, сборщики, разметчики, клепальщики, электросварщики, автогенщики, инструментальщики и т.д. И все они, главным образом, получили свою специальность на этом заводе.

После нормализации отношений между людьми появилась возможность выполнять лучше и в срок все заказы и финансовый государственный план. В первую очередь срочно создавались условия для лучшего обеспечения материалами и инструментом, для исправной работы всего оборудования. Срочно были оборудованы душевые для рабочих, улучшена вентиляция котельного и кузнечного цехов, изготовлены восемь шанаров, которые установили на крышах. Воздух в цехах стал чище, дышать рабочим стало легче. Были помыты и побелены стены всех цехов, а также стекла оконных проемов; наведен должный порядок на рабочих местах. На все эти работы ушло около месяца. В цехах и на рабочих местах людям стало приятней находиться. Спустя месяц без всяких «давай-давай» все отделения цехов выполнили свои задания — гак впервые за долгое время котельно-кузнечный цех справился с планом по всем показателям.

1947-й год был юбилейным. Посоветовавшись со своими ближайшими работниками, бригадирами, мастерами и передовыми рабочими, я в конце июня принял решение провести один ударный день для всех отделений цехов. Для этой цели предварительно велась большая подготовка по обеспечению материалами и инструментом всех рабочих мест. Договорились с администрацией завода и лагеря о том, что для трех лучших бригад

по результатам ударного дня будут выпечены большие сдобные пироги и вручены на рабочих местах. Об этом за три дня было объявлено всем труженикам цеха.

Результат оказался превосходным. В ударный день все отделения цеха свои задания перевыполнили, а в целом цех выполнил задание на 180 процентов, что явилось большой неожиданностью.

Организуя такой день, я понимал, что когда рабочие почувствуют удовлетворение от выполнения задания, то инерция такого чувства распространится и на последующие дни. Так оно и было. В последующую неделю все бригады намного перевыполнили свои задания.

Победителей первого дня поздравляли не только на заводе, но и в лагере, а так как перевыполнили план все звенья и бригады, то ко всем заключенным стали относиться как-то уважительно. В дальнейшем один раз в месяц начали проводить аналогичные мероприятиями цех стал ежемесячно намного перевыполнять все задания и вышел в передовые на заводе. В сентябре, когда цех был объявлен лучшим в Коми АССР, мне пришлось выступить по радио на всю республику, о чем даже писали республиканские газеты.

Тогда же на завод прибыла комиссия для проверки котельно-кузнечного цеха. Члены комиссии присутствовали от начала и до конца во время работы второй смены, а когда она закончилась, в кузнечном цехе собралось много рабочих других цехов завода, чтобы присутствовать при ее окончании. Все происходило на глазах комиссии, которая воочию убедилась, как на ВМЗ трудятся рабочие котельно-кузнечного цеха. После этого в республиканской печати были опубликованы отзывы и поздравления комиссии.

Еще раньше — в июне начала зеленеть и цвести тундра. И при цехе было создано звено из пяти человек, которое один раз в неделю выходило в тундру, где нарезали цветы и устанавливали в отделениях цеха. Особенно это было приятно в кузнечном цехе: всюду на рабочих местах просто забывалось, что находишься в далеком Заполярье. Этому примеру последовали и другие цеха завода.

Для более полного представления о котельно-кузнечном цехе того времени необходимо отметить, что в котельном пролете

к цеха велись работы, главным образом, по изготовлению металлоконструкций и ремонту паровых котлов, а также электросварочное отделение. В пролете кузнечного цеха находились паровой молот и три электрических молота, а также штамповочное отделение, где тоже производился разный крепеж, и цех горно-шахтного инструмента, где изготавливались кувалды, топоры, лопаты, кайла, молотки, зубила и прочее — необходимое для шахт; было там и термическое отделение. По существу, это был целый корпус. Все оборудование поставлялось, главным образом, из США. В корпусе появились специалисты, способные изготовлять любое оборудование для нужд Заполярного угольного бассейна. Для литейного цеха завода были изготовлены две вагранки для чугунного литья. Для городского воркутинского театра — поворотная сцена, ложи и т.д.

Рабочие «трудного» котельно-кузнечного цеха стали уважаемыми не только на заводе, но и за его пределами.

Тогда же пришлось нам подключиться к другой работе, связанной с шахтами.

«Шахтострой» явно срывал окончание строительства новой шахты № 17. Руководство комбината «Воркутуголь» принимало все меры к тому, чтобы к 7 ноября шахту все же ввели в строй действующих. Для этого были привлечены лучшие силы бассейна, а на ВМЗ был возложен монтаж оборудования и металлоконструкций на пусковой шахте. В октябре от ВМЗ было выделено около 80 человек — лучших специалистов, большинство которых — из котельно-кузнечного цеха. И снова руководство всеми работами на шахте было поручено мне.

Я, как и все рабочие, жил на шахте. У меня была постоянная связь с ВМЗ. Все необходимое выполнялось на заводе в срок. На шахте велась напряженная круглосуточная работа. Это, правда, осложнялось тем, что наступили холода. Все руководство комбината «Воркутуголь» во главе с начальником комбината полковником Кухтиковым так же, как и мы, находилось на «казарменном» положении. Ежедневно в 19 часов проверялся ход выполнения работ за прошедшие сутки.

5 ноября из шахты «на гора» пошел первый уголь. Все труженики ВМЗ стали получать благодарности. Затем все заключенные и я снова вернулись на завод и приступили к обычней, повседневной работе. В марте 1948 года должна быть введена в

строй шахта № 18. Но и там была такая же история, как и на шахте № 17. И поэтому в декабре 1947 года от ВМЗ снова выделяются 80 лучших специалистов и направляются на шахту № 18. И снова мне пришлось возглавить эту бригаду. В то же время с меня не снимались обязанности начальника котельно-кузнечного цеха. Все осложнялось тем, что большинство монтажных работ приходилось выполнять на морозе, который достигал тогда свыше -40 градусов.

Начальником строящейся шахты был полковник В.С. Ельян, который принимал всевозможные меры для своевременного пуска шахты. Это стимулировалось тем обстоятельством, что после пуска шахты он получал возможность вернуться в Москву.

Все монтажники ВМЗ были обеспечены меховой теплой одеждой, находились в благоустроенном помещении для отдыха. Работы велись круглосуточно при любых погодных условиях. Ежедневно бригады и звенья поощрялись за выполнение задания дополнительными высококачественными продуктами питания и деньгами, а также спиртом.

Характерно, что в лаготделении шахты тогда были каторжане. Они выполняли трудоемкие работы по доставке всего необходимого к месту проведения монтажных работ. Все транспортные работы выполнялись вручную, и для выполнения трудоемких заданий ежедневно выделялось более ста каторжан.

В марте 1948 года шахта № 18 была введена в постоянную эксплуатацию, и снова все работники ВМЗ возвратились на свои постоянные места с благодарностями.

В те времена заключенные по внешнему виду ничем не отличались от вольнонаемных — ходили в таких же телогрейках и бушлатах. А вот каторжане были «разукрашены»: у них на шапке был номер, такие же номера — на спине, рукавах и брюках, да и отношение к ним было более строгое. Меня предупреждали, чтобы мои монтажники без крайней производственной необходимости не общались с каторжанами. Но ведь работали-то они вместе!

Мы успешно выполняли монтажные работы по той причине, что монтировали оборудование укрупненными узлами, которые собирали внизу — на земле, а затем поднимали на высоту 25-30 метров. Вес таких узлов превышал 40 тонн. Монтажные работы

велись при пурге и в морозы свыше -40 градусов, да еще на высоте 30 метров; кранов тогда еще не было, и мы использовали металлические мачты, изготовленные на ВМЗ в котельно-кузнечном цехе.

А ведь на подсобных работах у нас были и местные каторжане, с которыми не общаться было просто невозможно. Рабочие же не только с ними общались, но и делились с ними, чем только могли, в том числе и спиртом.

Надо отметить, что по моей просьбе начальник шахты полковник Ельян раздобыл фуфайки из меха кроликов, а также перчатки, в которые были одеты все наши монтажники-высотники. Это способствовало успешному выполнению монтажных работ в зимнее время в Заполярье.

Заключенные ВМЗ, работая даже на строительстве железнодорожного моста или на шахтах, трудились в большинстве самоотверженно и даже были примером для вольнонаемных. Приходилось удивляться, что же заставляет обездоленных, отверженных, оскорбленных людей так стараться? Вывод может быть только один: все они были настоящими патриотами своей Родины, а не «врагами народа», шпионами или изменниками Родины, как было сформулировано в статьях, которые придумывались следователями того времени.

Но начальство, наоборот, только ужесточало условия режима предприятий «Речлага», и проходила дальнейшая комплектация их «особо опасными государственными преступниками».

Так, ко мне обратился главный инженер комбината «Воркутуголь» (КВУ) Туребинер и сообщил, что на шахту № 18 прибыл генерал Чернышев — организатор и ответственный за «Речлаги» — лагеря усиленного режима. А еще, задолго до этого, мне по секрету стало известно, что перед празднованием 30-летия Октябри на заседании ЦК ВКП(б), где присутствовал И.В. Сталин, министр внутренних дел СССР Круглов доложил о проекте широкой амнистии для заключенных. Но Сталин прервал его доклад и сказал, что теперь не время осуществлять амнистию для заключенных — наоборот, в лагерях необходимо осуществлять бдительность и отбор особо опасных преступников, которым надо создать усиленный режим. Тогда поднялся генерал Чернышев, который предложил свои услуги по созданию лагерей особого режима, и Сталин одобрил его инициативу. Таким

образом генерал Чернышев оказался организатором лагерей особого режима, а уже в ноябре 1947 года он представил проект таких лагерей, и Сталин тот проект одобрил. И теперь, когда он будет на объекте, который монтируют работники ВМЗ, мне необходимо доложить ему, что монтируется и кто монтирует.

Спустя некоторое время к территории, где монтировался железнодорожный бункер и уже было смонтировано более 400 тонн металлоконструкций высотою более 25 метров, прибыл генерал Чернышев с усиленной охраной солдат-пограничников с автоматами. Впереди шли четыре автоматчика, по бокам — по шесть автоматчиков, сзади — столько же, и все — с собаками. Когда Чернышев оказался под бункером, я ему доложил, как положено. Он покачал головой, посмотрел наверх, где работали монтажники. Ничего не сказав, пошел дальше. И не подозревал, что ему докладывал заключенный!

А метрах в 8-10 от него укладывала шпалы под рельсы нормальной колеи бригада женщин каторжанок. Чернышев обратился к одной девушке и спросил, откуда она и по какой статье осуждена. Она ответила: «По 54-1-а». Чернышев произнес: «А, изменница Родины!» Тогда эта мужественная девушка выпрямилась во весь рост перед ним и с гордостью громко ответила: «Когда немцы наступали, вы бросили нас, а сами бежали в тыл подальше от войны. Но теперь мы — изменники Родины, а вы ходите в черном кожаном пальто на меху, да еще под такой охраной».

Чернышев от такого неожиданного ответа буквально обомлел, но отвернулся, ничего не сказав, и пошел дальше. Я при этом был рядом и все слышал дословно. Когда тот удалился, я подошел к этой мужественной девушке, обнял и поцеловал ее.

И потом дал записку к моему кладовщику, который выдал ей продукты и спирт на всю бригаду.

В конце марта 1948 года шахта №18 комбината «Воркуту-голь» успешно была закончена и сдана в эксплуатацию.

Но наша работа не была достойно оценена.

При каждой шахте был отдельный лагерный пункт (ОЛП), где находились заключенные числом в три — три с половиной тысячи человек. В каждом ОЛПе висел лозунг: «Доблестный труд — путь к досрочному освобождению!» И как же этот лозунг выполнялся?

В 1947 году завершалось строительство через реку Воркуту железнодорожного моста, который был сооружен в тяжелейших зимних условиях Заполярья. Сооружение моста с береговыми и русловыми опорами было осуществлено меньше, чем за полгода. Работы проводились круглосуточно, в пургу и при 40-градусных морозах. Руководили работами и выполняли все работы, главным образом, заключенные. При приемке моста в постоянную эксплуатацию присутствовал начальник комбината «Воркутуголь» полковник Кухтиков. И он предложил мне и другим представить список на особо отличившихся заключенных, что и было своевременно выполнено. Но когда снова монтажники железнодорожного моста приступили к основным работам на ВМЗ, а я был вызван в кабинет начальника ВМЗ Чикетова, где присутствовал начальник комбината и где снова обсуждались важные и срочные работы для шахт Заполярного угольного бассейна, то после решения всех вопросов обратился к полковнику Кухтикову с вопросом о судьбе заключенных, список которых еще в марте 1947 года был ему представлен для поощрения за успешное строительство и сдачу моста. И, увы, после некоторой паузы Кухтиков сообщил, что пока «очень сложно» досрочно освободить заключенных, кроме нескольких (так, мол, обо мне и о Митине у него имеется договоренность с Главным Управлением лагерей в Москве). И он обещал, что в октябре 1947 года, когда будет в Москве, Постарается решить этот вопрос.

Когда же в конце ноября 1947 года мне снова пришлось встретиться в кабинете начальника ВМЗ Чикетова с Кухтиковым, то я почувствовал, что ему как-то неудобно разговаривать со мной на тему досрочного освобождения заключенных. Все же он с усилием в присутствии Чикетова сообщил, что в Москве ему объяснили: в данный период о досрочном освобождении заключенных не может быть и речи. Больше того, в ближайшее время будут создаваться спецлагеря строжайшего режима, в том числе и на Воркуте. Поэтому он опасается, что комбинат может лишиться лучших специалистов, которых могут направить в эти лагеря. При этом Кухтиков снова предупредил о секретности разговора. Тогда и стало известно, что на Воркуте будут создаваться лагеря строгого, особого режима — «Речлаги».

С 1948 года начали, в первую очередь, возводить проволочное ограждение и специальные вышки для охраны вокруг ряда шахт и лагерей. В середине же 1948 года уже было известно, на каких шахтах будут созданы такие лагеря, которые получили кодовое название «Речлаг». Начался и отбор заключенных в такие лагеря. Все проводилось в строгой секретности. В первую очередь «Речлаг» распространился на ОЛП, где находились каторжане. В конце 1948 года начали направлять в такие лагеря заключенных из ВМЗ. Наступили тревожные времена, в том числе и для меня.

Все усилия руководства ВМЗ для сохранения специалистов ни к чему не привели. К весне 1949 года из ВМЗ были направлены в «Речлаг» лучшие специалисты. Попали туда Митин, начальник Электроцеха Э.В. Тхоржевский и ряд других руководителей ВМЗ из числа заключенных.

Но на этом не кончились наши испытания — трудовые и моральные.

В ту пору на Воркуте были трудности с цементом — началось строительство цементного завода. И чтобы как-то уберечь меня от «Речлага», а также в связи с производственной необходимостью, руководство ВМЗ и даже КВУ направили меня начальником монтажа цементного завода. Мне было дано право собрать соответствующую бригаду из работников-заключенных ВМЗ, куда вошли и два вольнонаемных. Была создана бригада из двадцати человек.

В один из дней из ОЛПа ВМЗ мы направились в ОЛП цементного завода. С нами был только один охранник, а все формуляры на заключенных дали мне. Когда на узкоколейке мы направились в лагерь будущего цементного завода, я начал просматривать все формуляры на заключенных моей бригады и обнаружил на некоторых из них резолюцию «Подлежат Речлагу». Вскрыв свой формуляр, я увидал на нем такую же надпись. Мне стало ясно, что рано или поздно и меня направят в «Речлаг».

Спустя несколько дней после прибытия в новый ОЛП, приступив к работам по монтажу цементного завода, я по телефону вызвал главного инженера ВМЗ А.И.Кушнира и попросил его срочно приехать к нам на цементный завод. При встрече с Кушниром я сообщил ему, что несколько рабочих моей бригады, в

том числе и я, подлежим «Речлагу». Тогда Кушнир пообещал мне, что будет у начальника комбината и доложит ему об этом, так как цементный завод необходимо срочно монтировать для обеспечения цементом всего строительства на шахтах Заполярья.

Но прошло более двух месяцев, а мой вопрос так положительно и не решился. Я снова вызвал Кушнира и при встрече попросил его, направить меня по назначению, если со мною ничего нельзя сделать. Спустя несколько дней Кушнир снова приехал ко мне и снова состоялся разговор о «Речлаге». Он спросил, на какую шахту, где уже действует «Речлаг», я хотел бы попасть. Меня ведь уже знали на всех шахтах комбината, и там были бы рады моему приходу. Я избрал шахту №6.

Так вместо досрочного освобождения я оказался в «Речлаге» — лагере строгого режима.

Работа на цементном заводе оставила у всех нас, и у меня в том числе, тяжелое впечатление. На месте строительства цементного завода раньше находился штрафной лагерь «Известковая», куда отправляли «неугодных» штрафников. Начальником этого лагеря был всем известный в то время Гаркуша, а врачом — не менее известный по кличке «Сталин» (он действительно был похож на Сталина). Вот эти два типа и осуществляли все беззакония и, по существу, не контролировались. Главными «поставщиками» неугодных были старшие нарядчики ОЛП Воркуты. И если в лагере старший нарядчик не смог что-либо отобрать у заключенного или кто-либо из заключенных не подчинялся их воле, тогда эти нарядчики и устраивали «путевку» в штрафной лагерь, где у них была связь с такими же нарядчиками, которые искусно расправлялись с неугодными.

Очевидно, все эти беззакония получили огласку за пределами Воркуты, и до начала строительства цементного завода все штрафные бараки были снесены. Но я случайно узнал обо всем, имея встречу с одним молодым парнем, который в период существования штрафного лагеря был похоронщиком. Он привел меня в карьер, где находились бараки, которые уже были снесены, а все остальное сожжено, но следы оставались, в том числе место, где находилась наковальня маленькой кузницы. Этот здоровяк (имени его я уже не помню) предложил мне нажать ногой на то место, где когда-то стояла наковальня. Я тогда был в са-

погах, и когда надавил на землю, тб из-под сапога вдруг появилась красная жидкость. Я спросил его, что это значит. Он совершенно спокойно ответил: на этом месте производилась расправа над заключенными. Другие заключенные, осуществлявшие эту расправу, клали «неугодных» на наковальню лицом вниз, а на спину — доску, и ударяли по ней молотком. У «неугодного» горлом шла кровь, но зато не оставалось никаких следов. После такой «процедуры» никто в живых не оставался. Или иногда «неугодных» заманивали на вершину карьера и сталкивали вниз. Эту вершину он также показал мне. Я его спросил: «А как же Гаркуша или «Сталин»?» И он запросто объяснил, что врач составлял акт, будто заключенный умер от болезни, а Гаркуша этот акт подписывал, делая вид, что ничего не произошло.

Затем мы вместе с этим здоровяком направились на территорию, где строители в этот день отказались рыть котлованы под фундамент по той причине, что совсем близко от поверхности земли находили остатки погибших людей. Руководством лагеря была организована специальная бригада из заключенных, и она занималась уборкой трупов на месте строительства цементного завода. Когда мы шли со здоровяком, он указал мне на побелевший бугорок тундры, а потом сообщил все так же спокойно, что" здесь похоронен заключенный. Своим сапогом он приподнял покров тундры, и я ужаснулся. Оказывается, когда надо было кого-нибудь похоронить, то просто приподнимался покров тундры и заталкивался туда труп. Там ведь вечная мерзлота и копать могилу довольно трудно. Да и кто в то время мог предположить, что на этом месте будет что-либо строиться? «А еще, — продолжал делиться этот тип, — зимой было удобней доставлять трупы к месту захоронения, чем летом». На морозе он ломал руки и ноги, складывал все в мешок — и нес. От этих слов я ощутил потрясение, и мне стало не по себе идти с ним рядом. Но он продолжал: «Как-то меня вызвал «Сталин» и велел отнести очередную жертву в деревянный сарай-морг. Нести было очень легко, так как умирали, в основном, от истощения. А когда я принес, тот очнулся и спросил: «Куда ты меня принес? Я еще живой!» Пришлось опять идти к врачу и заявить, что отнес, оказывается, в морг живого человека. «Сталин» налил в стакан спирта и сказал, что если тот еще жив, то надо принести его обратно. Я выпил спирт и направился обратно в морг. А на

дворе стоял 40-градусный мороз. Пришел в сарай, но тот бедолага уже замерз...»

После этой ужасной встречи с палачом, который обо всем спокойно рассказывал, и после всего того, что мне самому пришлось увидеть, стало тяжело сознавать, что я должен вести монтаж цементного завода там, где находился штрафной лагерь «Известковая» и где гак легко расправлялись с заключенными. Поэтому я и вызвал тогда к себе главного инженера ВМЗ Кушнира и попросил его по возможности скорей направить меня в «Речлаг».

После смерти И.В. Сталина и освобождения многих заключенных мне стало известно (да и не только мне), что бывшими заключенными ведется поиск врача лагеря «Известковая» — «Сталина» с целью расправы с ним. И его все же нашли — он получил по заслугам.

Как же сложилась моя судьба в лагере усиленного режима «Речлаг» на шахте №6?

Началось все, как обычно, с обыска и санобработки. Мне выдали новую одежду, в том числе номера на шапку, брюки и рукава, которые я должен был пришить себе сам. Направили в барак, в котором уже находилось более ста заключенных. Мой номер — 1-3-994. Теперь я не просто заключенный, но уже с номером!

О моем прибытии в лагерь узнали вольнонаемные. Главный инженер шахты №6 Харитонов помнил меня с тех пор, когда он был начальником шахты «Капитальная», где я в то время успешно ликвидировал аварию. Главный механик шахты №6 Голиков знал меня как мастера, а затем как начальника котельно-кузнечного цеха ВМЗ, где производилось оборудование для успешного окончания строительства и ввода шахты №6 в строй действующих. Спустя несколько дней меня вызвали на шахту №6, и Харитонов с Глушковым предложили мне работать в должности начальника гормехцеха шахты №6. Пришлось согласиться.

В лагере я, как и все, был предупрежден, что категорически запрещено общение с вольнонаемными, кроме крайней производственной необходимости. Разрешалось отправлять домой всего два письма в год. Было запрещено также общение с заключенными других бараков.

Для дополнительного ограждения шахты и лагеря прибыло

60 тонн колючей проволоки. (И это — в период восстановления страны, когда были трудности в каждом гвозде! А сколько гвоздей было бы сделано из этих 60 тонн металла?). Вышки были устроены так, что можно было простреливать все проходы между бараками; на вышках установили пулеметы. Своими концами проволока закапывалась в тундру. Создавалась видимость, что охраняются особо опасные государственные преступники.

Я жил в лагере. Каждое утро нарядчики вели построение колонны, которая под особой охраной автоматчиков с собаками направлялась на шахту для работы и затем обратно в лагерь. Гормехцех, где я тогда начал работу, действовал круглосуточно. Мне для обеспечения всех трех смен необходимо было находиться также круглосуточно. Спустя некоторое время по ходатайству руководства шахты №6 меня перевели на жительство на территорию шахты, где была предоставлена маленькая комнатушка при цехе, чтобы я мог отдыхать. Это было намного лучше, чем оставаться в лагере.

В гормехцехе работали 30-40 человек заключенных и лишь два вольнонаемных. Были люди из разных республик и даже один японец. Постепенно сплотился дружный коллектив, который обеспечивал всем необходимым для нормальной работы шахты. В цехе все же было лучше, чем в шахте, и поэтому мне сравнительно легко было укомплектовать все участки работы специалистами. Все добросовестно выполняли свои обязанности. Все необходимое делалось в срок. К нам было мало претензий, нас не ругали, а это было очень важно для людей лагеря особого режима. На работе люди забывали о своем положении, в том числе и я. Это облегчало сознание, что находишься в лагере особого режима. Шли дни, месяцы, годы... Из лагеря никого никуда не переводили. Люди смирились со своим трудным положением, хотя однажды не выдержали — произошло крупное ЧП.

22 апреля 1952 года, когда я, как и другие, находился в зоне лагеря, был на редкость ясный, теплый день. По дороге от зоны лагеря до шахты (700-800 метров) подтаял снег, и стояли сплошные лужи с грязью. Как обычно, после проверки по номерам за зону лагеря была выведена колонна заключенных — более 800 человек. Впереди и по бокам колонны — 15 конвоиров с автоматами и собаками.

Начальник конвоя в чине капитана, как обычно, перед выступлением колонны вытвердил заученную фразу: «Шаг вправо, шаг влево — конвой стреляет без предупреждения. Не разговаривать. Ясно?» Заключенные на это должны были отвечать: «Ясно». Но на протяжении многих лет всем это надоело, и отвечали кое-как: «Ясно», «Масло», «Сало», «Мясо» и прочую дребедень. Начальнику конвоя ответ заключенных не понравился: ответили не все. И тогда он снова повторил предупреждение, но снова ему не понравилось, как ответили заключенные. Он повторил в третий раз, и ответ заключенных был таким же. После этого он приказал: «Ложись!», а все конвоиры направили автоматы на заключенных. Вся колонна присела. Я находился впереди, в пятом ряду, и не подчинился — не лег, и даже не присел, а заявил конвою, что ложиться в грязь не буду. Он заорал на меня и снова приказал лечь. Я опять повторил свой отказ.

Тогда капитан и еще два конвоира попытались вытащить меня из колонны. Но несколько заключенных — бывшие кадровые военные — предупредили его, что по уставу он не имеет права входить в колонну заключенных с оружием. Конвоиры вышли из колонны. Мне снова было приказано выйти из колонны, но я заявил, что не выйду.

Тогда капитан предупредил, что если я немедленно не подчинюсь, конвой применит оружие. И на меня направили два автомата — ведь все заключенные были на земле, и стрелять можно было без промаха.

Но я спокойно расстегнул телогрейку и сказал: «Стреляйте!» Впереди в шеренге стоял мой приятель М. Момулашвили. Он поднялся первым, а за ним и вся шеренга. Он заявил конвою: «Стреляйте и в нас!» После этого поднялись все заключенные.

В конвое произошло замешательство. Начальник конвоя заявил, что отказывается вести заключенных в шахту и скомандовал: «Кругом марш в зону лагеря». Но никто не повернулся, даже когда капитан направился к воротам зоны и открыл их. Заключенные и тут не отреагировали!

Все это происходило на глазах у внутренней охраны лагерной зоны, где находился начальник лагеря полковник Жилин. Капитан обратился к нему с просьбой, чтобы тот посодействовал вернуть заключенных в зону лагеря. Но Жилин приказал капитану вести заключенных в шахту. Капитану конвоя ничего дру-

гого не оставалось, и он без всяких предупреждений и «Ясно?» направил колонну к зоне шахты.

Когда пришли туда и через ворота начали пропускать заключенных в зону, мне велели не следовать в зону, а стать около ворот. Я это сделал. Все заключенные вошли в зону шахты. После этого мне велели зайти в дежурную комнату у проходной, куда уже вошли все солдаты конвоя. Но я прекрасно понимал, что там может произойти, и отказался.

Тогда мне снова стали угрожать автоматами, а капитан даже стал грозить пистолетом. Я по-прежнему оставался на месте и попросил конвой не подходить ко мне ближе трех метров, ибо я намерен оказать самое жестокое сопротивление. Посуетившись, капитан конвоя вошел в комнату. И тут я увидел, что никто из заключенных не направился по своим рабочим местам, а все приблизились к проволочному заграждению и смотрели на нас.

Капитан вышел из помещения и предложил мне вернуться в зону лагеря. Я подчинился приказу и направился туда под охраной 15 конвоиров с собаками. Все проходившие вольнонаемные останавливались и с удивлением смотрели, как столько вооруженных конвоиров ведут одного безоружного человека. Когда прошли половину пути, я обратился к капитану: «Как вам не стыдно вести при такой охране одного безоружного человека?» На это последовало: «Прекратить разговоры!» А я уже представлял, как окажусь в карцере лагеря, и боялся только одного, чтобы на меня не надели «смирительную рубашку».

У лагерной зоны меня встретили и приняли охранники внутренней зоны и сразу завели в дежурную комнату на вахте. Зашел туда и капитан-конвоир. Когда я вошел в комнату, за столами уже сидели человек двадцать охранников во главе с начальником лагеря полковником Жилиным. Он спросил капитана, зачем тот укладывал в грязь заключенных. Тот, как мог, ответил. После этого Жилин обратился ко мне с вопросом: «Что произошло?» Я ответил: «Я работал и буду работать, но ложиться в грязь и отвечать «Ясно!» не буду!»

После такого ответа полковник приказал снова отвести меня на шахту. Капитан пытался отказаться вести меня, но полковник строгим тоном заявил ему, что он начальник лагеря и приказывает отвести меня. Тот вынужден был подчиниться. На этот

раз сопровождали уже не пятнадцать конвоиров, а только пять, но все — с собаками.

Когда мы подходили к зоне шахты, я увидел, что по-прежнему у проволочного ограждения стоят все заключенные первой смены. Никто в шахту не спустился!

В зоне шахты меня окружили все заключенные первой смены, и я им рассказал, что со мной произошло. Затем направился на свое рабочее место в цех. Все последовали моему примеру.

Вскоре меня вызвали начальник шахты Горбунков и главный инженер Харитонов. Они заинтересовались, что произошло. Я объяснил. И попросил, чтобы они приняли меры, чтобы заключенных больше не укладывали в грязь и не заставляли отвечать «Ясно». Они обещали это сделать, а мне сказали, чтобы я в лагерь больше не ходил, а находился круглосуточно в комнатушке при цехе.

Спустя несколько дней заключенные прекратили отвечать «Ясно», а в дальнейшем их перестали укладывать на землю.

Снова началась обычная работа и лагерная жизнь.

Но, конечно, этим все не завершилось.

30 апреля 1952 года (спустя неделю после этих из ряда вон выходящих событий) утром на шахту пришел конвой из трех конвоиров, и мне предложили направиться в зону лагеря. Я сообщил об этом начальнику шахты №6 Горбункову. Тот при мне позвонил начальнику лагеря Жилину, который сообщил, что это распоряжение начальника «Речлага» генерал-майора Деревянко, а больше, мол, ему ничего не известно.

Когда меня привели в зону лагеря шахты №6, то велели срочно собрать вещи, чтобы увезти в неизвестном направлении. Пришлось выполнять это распоряжение. За все время существования «Речлага» при шахте №6 не было случая, чтобы кого-нибудь переводили в другой лагерь. Заключенным было запрещено общение с заключенными других лагерей. Очевидно, боялись сговора.

Когда два конвоира вызвали меня из зоны лагеря шахты №6, у ворот стояла легковая машина, куда меня и усадили с вещами. В пути я спросил конвоиров, куда меня везут. Конвоир ответил: «В лагерь шахты «Капитальная». Но для какой цели, он не знал.

Тот лагерь раньше одним из первых перешел в положение «Речлага». И поэтому меня не покидала мысль, что, возможно,

я буду переведен для расправы за происшедшее 22 апреля в лагере шахты №6.

В лагерь шахты «Капитальная» меня привезли в первой половине дня и передали администрации. Как обычно, поместили в барак. Нашлись заключенные, которые уже знали о событиях на шахте №6 и даже о том, как со мной поступили. Меня это удивило, но думаю, что эти сведения просочились через вольнонаемных — ведь многие видели, как все происходило на шахте №6. Но и здесь никто не знал о цели моего перевода на эту шахту, где многие меня уже знали. На следующий день, вскоре после ухода на работу первой смены, мне предложили направиться на шахту «Капитальная». Сопровождал один конвоир, и стало ясно, что перевод осуществлен не для расправы.

На шахте меня встретил главный механик Выборное и сообщил, что с большим трудом им удалось вызвать меня в связи с тем, что главная подъемная машина срочно нуждается в ремонте. В данное время она находилась в аварийном состоянии, а ведь с ее помощью выдается 2,5-3,0 тыс. тонн угля ежесуточно. Кроме того, благодаря ей спускаются и поднимаются шахтеры.

1, 2 и 3 мая (в праздничные дни) шахта была остановлена, и для выполнения ремонтных работ привлекли большое количество специалистов. Мне пришлось трое суток находиться на шахте и выполнять все необходимое для быстрейшего окончания работ. Они были успешно и досрочно завершены, и шахта снова начала работать.

Еще два дня я находился на шахте. Мне предложили перейти в этот лагерь, но я от этого предложения отказался. Правда, находился там еще десять дней, наблюдая за работой подъемной машины. На других работах я использован не был.

По моему настоянию меня снова направили в лагерь шахты №6. Я снова оказался на своей должности и на постоянном жительстве на шахте, и администрация шахты №6 с благодарностью приняла мое возвращение. Точно так же ко мне отнеслось и руководство лагеря.

Как в дальнейшем проходило мое пребывание в злополучном «Речлаге»?

Хочется отметить, что в этом лагере усиленного режима было больше порядка, чем в обычном лагере. Это можно объяснить тем, что в «Речлагах» вообще меньше оказывалось «друзей на-

рода», т.е. уголовников. В «Речлаги», в основном, направляли бывших военных, руководящих работников, людей искусства и, как говорится, работяг. Поэтому там не ощущалось влияния нарядчиков, а отрицательные случаи быстро пресекались самими заключенными.

Кормили здесь тоже лучше, хотя по-прежнему была одна рыба — мойва и овсянка. Имелся клуб, где демонстрировались обычные современные кинофильмы, работала самодеятельность, были хорошие музыканты и артисты, существовали даже футбольные команды: «Шахтеры» и «Придурки» (это в основном те, которые работали в лагере). А по моей инициативе в цехе на шахте сделали из нержавеющей стали переходящий кубок, который разыгрывался зимой по хоккею, а летом — по футболу.

После смерти Сталина открыли промтоварный и продовольственный магазины, где заключенные могли купить все, что необходимо. Работали диетическая кухня и столовая, было нормальное медицинское обслуживание. Желающие учиться могли закончить восемь классов.

В период 1953 — 1954 гг. заключенные приняли участие во Всесоюзном конкурсе по созданию монумента в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией, и тут с огромным энтузиазмом трудилось более 40 специалистов. Модель монумента и ее описание были сделаны в срок. Об этом знали все: руководство лагеря и шахты, а также начальник «Речлага» генерал-майор Деревянко, по приказу которого монумент был доставлен нарочным в Москву по назначению. У меня сохранилась копия материалов монумента под девизом «Дружба народов».

Наряду с этими положительными явлениями в таком лагере по-прежнему разрешалось писать всего два письма в год. Кроме того, в лагере появились «неуловимые мстители»: они в ночное время в масках заходили в барак или ловили вне барака заключенных, которых избивали до полусмерти. Пострадавшими оказывались, главным образом, заключенные, которые были на руководящих работах в шахте или в лагере, если они вели себя отрицательно по отношению к другим заключенным. Все усилия лагерной охраны найти «мстителей» были безрезультатны.

С лета 1953 г. освободившихся из заключения начали оставлять в Воркуте. Заключенные ждали серьезных перемен в разборе их дел, но все оставалось по-прежнему. В конце того же года на шах-

тах начались забастовки. Бастовали и на шахте №6. Большинство шахт не работало, были случаи и диверсий на шахтах. Заключенные шахты №29 на крыше одного из бараков написали «За власть Советов» — да так, что это было видно с кольцевой дороги. Они потребовали, чтобы к ним приехал главный прокурор СССР Руденко. Тот приехал в сопровождении генерала Масленникова. На шахте №29 по распоряжению Масленникова было применено оружие. Были и жертвы. Начался массовый пересмотр дел заключенных. Многих реабилитировали. И только в конце 1954 года все шахты снова начали работать нормально.

За период моего заключения, начиная с приговора военного трибунала в Одессе, мне неоднократно предлагали написать прошение о помиловании. Но я всегда отказывался сделать это. После смерти Сталина на этом неоднократно настаивал оперуполномоченный КГБ лагеря шахты №6 капитан Тюрин. Но я по-прежнему отказывался писать о помиловании по той причине, что просто не считал себя виновным перед Родиной и Советской властью. Тогда капитан Тюрин настоял на том, чтобы я написал, как был осужден. Я это сделал.

Спустя несколько месяцев в Воркуту приехал из Москвы полковник юстиции и сообщил мне, что он просматривал мое дело и что в ближайшее время я буду полностью реабилитирован. Он ознакомил меня с положением для реабилитируемых, и я расписался в ознакомлении.

А через два месяца был полностью реабилитирован.