Правду-матку — в глаза^¹

Как политика Эдуарда Росселя знают все. Но мало кто помнит, что отец и дед его были расстреляны, мать арестована и всю войну провела в зоне в Коми АССР, а сам будущий губернатор Свердловской области в пять лет был вынужден пойти беспризорничать. Чтобы выжить.

Родился 8 октября 1937 г. в селе Бор Горьковской области.

1937 - расстрелян отец, репрессированы родственники.

1941 - репрессирована мать.

1941 -1947 - приют, интернат, беспризорник.

1947 - 1957 - учеба в школе, десятилетку закончил в 21 год. Получил паспорт с двумя отметками: «без права выезда», «обязательно ношение с собой».

1956 - XX съезд КПСС, реабилитация.

1963 - 1983 - после окончания Свердловского горного института работа в тресте «Тагилстрой»: мастер, прораб, главный инженер, начальник управления, начальник комбината, начальник объединения.

1972 - защита диссертации (кандидат технических наук).

1983 -1990 –работа в «Главсредуралстрое»: зам. начальника, начальник.

1990   -1991 - председатель Исполкома Свердловского областного Совета, народных депутатов.

1991   - 1993 - Глава администрации Свердловской области.

10 ноября 1993 года освобожден от должности главы администрации области Указом Б. Н. Ельцина.

Апрель 1994 - избран председателем Свердловской областной думы.

20 августа 1995 года - избран губернатором Свердловской области.

Сентябрь 1998 - назначен членом Президиума Правительства Российской Федерации с сохранением поста губернатора.

Женат, имеет дочь, внука и внучку.

— Любимая книга?

— Сейчас читать некогда, но очень люблю Джека Лондона. Я на Севере жил в этой обстановке, которая описана у Лондона.

— Любимая еда?

Что жена приготовит, то и ем.

— Какая у вас любимая машина?

— Ну, особо ничего не выделяю. А вот ездить люблю быстро. Сам за рулем - езжу быстро - я ведь профессиональный водитель. Водителем работал с 11 лет. Зарабатывал себе на хлеб на газогенераторной полуторке. Зарабатывал себе на жизнь, матери помогал - сено возил, дрова, молоко. И водитель у меня такой подобран. Кто-то ездит до Тагила два часа, а я - час. Они не успеют проснуться, а я уже у ворот.

— Каналы, которые предпочитаете смотреть, газеты, которые читаете?

— У меня нет такого. Немного Шеремета, немного НТВ. А вообще я знаете, что люблю смотреть передачи о природе. Могу смотреть часами. Очень люблю смотреть про животных, подводный мир.

Когда я жил в Коми АССР, то делал такие походы по тайге километров на 600. Болота, озера, тайга, комары миллиардные, мошкара миллиардная, рыбы полно. Озера такие, что никого около них после мамонтов не было. Приходишь - дикое озеро совершенно. Накопал себе муравьев, мух наловил, удочку вырезал. Наловил рыбы столько, сколько надо. Ведро, полведра. Сварил уху, поел, пошел дальше.

Я ходил один. Спал в тайге один. Коми меня научили, как жить. У нас там; рыси, медведи есть: я разводил два костра, между ними ложился, спал.

Или на реке, в лодке, груз бросишь на середине реки - по воде зверь 4 подберется.

Поднимался по рекам вручную, северные реки очень быстрые, там можно только с шестом подниматься, никакими веслами там невозможно – снесет. Я поднимался на несколько сот километров и потом спускался - бочку, две бочки хариусов наловишь, засолишь - и вот это была для нас рыба на всю жизнь. Мне, матери, трем братьям.

И на ноги крепок был. За всю жизнь, кто со мной напрашивался идти… всегда заканчивалось печально. В итоге приходилось тащить на себе. Я могу за сутки 75 километров пройти.

— Прямо как у Джека Лондона?

— Да. Сейчас только времени нет. Правда, вот в третьей декаде сентября слетаю на субботу-воскресенье на Печору, наловлю килограмм сто хариусов на удочку.

— Самое яркое впечатление вашего детства? Что больше всего запомнилось из тех лет?

Самое яркое впечатление, это когда 9 октября 1941 года в два часа ночи раздался стук в дверь, такой нахальный, сапогами. Отец и дедушка в это время уже были расстреляны, я жил вдвоем с матерью.

Мама проснулась, я проснулся, она пошла к двери, спрашивает: «Кто?»! Из-за двери отвечают: «НКВД, откройте дверь». Они заходят в комнату, говорят, собирайтесь, одевайтесь, поедете с нами.

Мама сразу стала собирать меня, одевать. Ей говорят: «Ребенка не одевайте, его брать с собой нельзя. Туда, куда вы едете, его брать нельзя». Она попыталась возразить: «Как же так, у него никого нет, он один здесь абсолютно». Ей отвечают одно: «Нет».

Тем не менее она меня одела и пытается вытащить с собой на улицу. Нас раздирают, ей связывают руки и буквально хватают и тащат. Потом бросают в телегу зеленую, тогда были такие телеги-фургоны, покрашенные зеленой краской, на них возили зерно на вокзал, ну и не только...

Она так кричала, что мне вот сейчас 61 год, а этот крик у меня в душе и голове. Я запомнил даже тональность этого крика. Она кричала до тех пор, пока телега не скрылась из виду. Это воспоминание осталось у меня на всю жизнь, и, видимо, с этим я и умру.

— А что было после того, как Вашу маму увезли?

— Складывалось так: я три дня не выходил из комнаты, был дома один. Боялся выходить. Через три дня зашла соседка и говорит: «Эдик, пойдем к нам». Взяла меня за руку, увела из дома.

— И вы жили у соседей всю войну?

— Нет. У них было очень много детей, а мужа уже забрали к этому времени в армию. Прожил я с ними меньше года - у них дети начали помирать, и я тогда своим детским умом понял, что если не уйду из этой семьи, то тоже умру.

Значит, надел я курточку — холодно уже было, — одел мешок такой, через плечо, с которым подаяние собирают. Ножичек у меня был, такой маленький, - положил в карман. И вот с этим пошел на вокзал. Мне уже пять лет тогда было.

Пришел, бродил по этому вокзалу, потом смотрю — подходит состав пассажирский, я даже не знал, куда он идет. Только залез в вагон, забился под лавку.

Потом на одной из станций решил выйти. Мне очень понравился вокзал. Такой деревянный, красивый. И вот это здание меня настолько привлекло, что я решил остаться. Позже выяснилось, что это был Киров.

Зашел через вокзал на площадь, голодный был, стал просить, чтобы хлебушка подали. А меня тут милиция схватила — и в лагерь.

В лагерях я сидел несколько раз — в детских колониях. Это мягко сказано, что это детские колонии, — это настоящие лагеря были. Шестиметровый забор, вспаханная полоса, колючая проволока. Через каждые 50 метров стояла вышка, на ней — автоматчик. Прожектора и так далее. Голод, вши.

Я из них убегал. Практически, ни в одном лагере (я в четырех побывал), ни в одном больше недели не был. Уходил. Подкопы рыл, уводил с собой ребят, убегали. Собирали хлеб на вокзалах, на похоронах, праздниках всяких церковных. Нас люди кормили.

— Как вы снова встретились с матерью?

— Дело в том, что мать мою, как многих немцев в 1941 году, по указу Сталина посадили в лагерь. В Коми АССР были лагеря специальные для немцев. До 1947 года она там сидела, а в 1947 году был указ Сталина о том, чтобы зоны открыть, людей оставить там, без права выезда, и разрешить всем, кто сидел в зоне, искать своих родственников и привозить жить их туда. Мама подала во всесоюзный розыск, меня нашли на базаре. Есть такой город — Верхнекамск. Милиция меня пыталась поймать, уговаривали: «Мать тебя ищет, мы сообщили, что ты здесь».

Я никогда в руки не давался, потому что милиционеры всегда обманывали. Я говорил: «Вот если она ищет, пусть на базар пойдет и меня с базара заберет».

Так и получилось. Матери дали «белый билет» - аусвайс, как тогда их называли немцы. У нее было всего три дня, чтобы из Ухты приехать в Верхнекамск, меня забрать — и назад. Полтора дня туда, полтора - сюда. Если бы она не уложилась в три дня, ее бы посадили. Она на базар пришла, и я узнал ее. Призрачный ее образ еще помнил. Мама меня забрала и привезла на Север.

— И где вы стали жить?

— Жили мы в деревне Гардиоль (это на коми название, а на русский переводится — Красный ручей). На этом ручье я всегда хариусов ловил и кормил мать и своих братьев, это была зона, женская зона. Несколько тысяч женщин там было. И вот у забора этой зоны я жил — был такой дом барачного типа, и я с матерью там жил.

— Школа там была?

— Да. Там я пошел в первый класс. Потом школу ликвидировали. Во второй класс я пошел в поселок Водный.

Второй год я в Водном учился — 12 километров от деревни Гардиоль.

Третий класс опять у нас восстановили, в Гардиоле, четвертый-пятый - снова поселок Водный. И так далее. Чтобы в восьмом классе учиться, я поехал в город Ухту.

— Как Вы закончили школу, и как дальше складывалась Ваша судьба?

— Ну, учитывая, что я плохо знал русский язык — в одиннадцать лет разговаривал, в основном, на немецком и очень плохо по-русски - в первом классе по диктантам получал одни колы... Красной краски от поправок учительницы было больше, чем самого текста. Меня перевели во второй класс, потому что мне было уже одиннадцать лет.

— Но сейчас ведь абсолютно ничего не заметно?

— Во втором классе я уже много литературы прочитал. Мне, кстати говоря, очень в жизни повезло. В этой деревне жил политзаключенный из Ленинграда. Он был выслан, а жена ездила за ним, как бы помогала ему выживать в этой ситуации, — она не была политзаключенной, а, как декабристские жены, так же ездила за ним.

Так вот, она была литератором, преподавала в Ленинграде литературу, очень интеллигентная женщина. И вот, когда я пришел во второй класс, не знаю, что она во мне заметила, но сказала: «Эдик, давай приходи каждый вечер ко мне, я буду с тобой заниматься русским языком».

У них была библиотека: около двух тысяч книг. Вот эту библиотеку я прочитал. Всю. Еще будучи в 4 классе, читал Диккенса, прочитал тогда Джека Лондона полностью. Перечитал его несколько раз, начиная от записок, заканчивая последними работами. И уже в четвертом классе никто не знал и не мог предполагать, что я по национальности немец.

— Эдуард Эргартович, в связи с этим хочется спросить вот что. Ходят слухи, что вы лично запретили подавать в суд на авторов и распространителей статьи «Хайль, Россель». Это правда?

— Да, это действительно так. Всякое привлечение внимания к этому вопросу работает на тех людей, которые разжигают национализм.

Понимаете, эти люди, которые писали, да вот и вы, наверное, тоже, не до конца понимают, что значило для людей это слово: «Хайль» - страшнее ничего

не было. Я-то жил в этом режиме. Не дай бог, чтобы авторы, инициаторы, заказчики оказались в таком положении. Поэтому я смотрю на все это свысока. За свою национальность я достаточно натерпелся. А люди прочитали, дали этому оценку. -Давайте вернемся теперь к годам вашей учебы. Вы хорошо учились?

— Учился не ахти как. Единственное, что замечалось, я по математике был всегда круглым отличником. И, когда поступал в Горный институт, все экзамены, касающиеся математики, сдал на круглые пятерки.

— После выставки вооружений в Нижнем Тагиле, где вы летали наМИГе-29, вы говорили, что вашей детской мечтой было стать летчиком-испытателем. Почему вы им не стали?

— Получилось так. Я закончил десятый класс. Был вечер торжественный, когда вручали аттестаты зрелости. Я его в глаза не видел. Потому что мне уже шел 21 год, и надо было идти служить в армию. Аттестат отправили сразу в военкомат.

А мне, действительно, хотелось быть летчиком-испытателем, и я прошел медицинскую комиссию. Из 260 ребят, которые проходили комиссию, по состоянию здоровья прошло 16 человек. И я в том числе.

Меня приписали к высшему военному училищу летчиков в Даугавпилсе, я даже получил повестку туда, готовился к экзаменам, дата уже стояла, когда приезжать, какие экзамены сдавать.

Но незадолго до выезда в Даугавпилс меня вызвали в военкомат и сказали, что, к сожалению, мандатная комиссия не пропустила мои документы. В связи с тем что это секретные самолеты, а у меня родители по мужской линии все расстреляны, а по женской линии все сидели в лагерях с 1941 по 1947 год. Поэтому я не могу стать летчиком-испытателем.

— А тот знаменитый ваш полет на МИГе, перегрузки большие были? Для вас тяжело было?

— Для меня — нет. В этот раз я летел вторым пилотом с Юрием Левитом. Он поднял самолет на 450 метров, передал мне управление. Потом, когда садились, я снизился до 450 метров, потом передал управление ему.

По поводу перегрузок (не знаю, можно ли это говорить), обычно я допускаю перегрузки 6 - 6,5, в этот раз допустил 9 g.

Выполнил одну сложную фигуру: вертикальный набор высоты, когда идешь и еще как штопор заворачиваешь, а потом выключаешь газ. Вот так, локтем (газ как раз под левой рукой). Двигатель работает на малом ходу, и самолет несколько раз переворачивается. А потом газ включаешь тихонечко, и самолет летит вертикально вниз. А вот когда надо выходить из штопора, надо руль брать резко на себя и так держать несколько секунд. В этот момент перегрузка — девять g. Щеки лежат на плечах, подбородок на груди, нос на подбородке. Но это несколько секунд.

— Давайте вернемся к вашей юности, вас не пропустила мандатная миссия, и вы решили ехать в Свердловск?

— Мне в военкомате сказали, что вот отдают документы, хотя и не должны этого делать, потому что мне все равно нужно в армию. Но раз вот так ситуация печальная, то мне их решили вернуть, но в 24 часа я должен был из города исчезнуть. Иначе райвоенкомат меня бы забрал.

Я пошел домой. Брат Женя (у меня еще трое братьев по материнской линии) говорит, а что, давай, бросим справочник высших учебных заведений, куда упадет, где откроется — там будем выбирать.

Он бросил. Открылось на букву «С». Стали смотреть: Симферополь, Ставрополь, Свердловск. Я еще тогда не определился, куда мне идти, посмотрел, что в Свердловске есть все высшие учебные заведения, есть выбор, - и решил ехать в Свердловск. В военкомат меня вызвали в три часа дня, а где-то в восемь часов вечера я уже улетел в Свердловск.

— Что было дальше?

— Приехал сюда. Обследовал все институты. УПИ посмотрел, он мне понравился — серое здание такое, угрюмое. Думаю: «Я жил в лагере пять лет с таким чувством каким-то угнетенным, и еще пять лет буду ходить в это серое здание?».

— Это не для печати?

— Ну, я говорю так, как это было, а там уж вы смотрите сами. Потом вспомнил, что мать еще очень хотела, чтобы я стал хирургом. Я не хотел, не было никакого пристрастия, но она меня очень уговаривала. Как-то появилась мысль, думаю: надо сходить, посмотреть.

Пришел туда, ходил по коридорам, потом смотрю в окно — забор там какой-то, колючая проволока. Я спросил ребят: «Это что за забор?». Они говорят: «Это СИЗО, тюрьма». Ну, вот это здорово. Я там жил у тюрьмы, теперь здесь... Короче говоря, я обследовал все институты, и мне больше всего понравилось здание на Куйбышева, это старое здание Горного института. Оно стояло в тополях все, и мне показалось очень красивым.

— И вы стали поступать на шахтостроительный факультет?

— Не сразу. Я сдал документы на электромеханический факультет. А ребята, с которыми я закончил 10-й класс, тоже приехали сюда. Они считали, что я уже в Даугавпилсе, шутили: «Мы думали — ты уже летаешь, а ты по коридорам ходишь». Я им рассказал все. Они спрашивают, куда я сдал документы. «А мы,— говорят, — на шахтостроительный. Что, ты будешь один учиться?»

А история кончилась печально для них. Я сдал экзамены, конкурс был очень большой —16 человек на место, а они все провалились. Закончил институт в 1962 году и остался здесь, в Свердловской области, и работаю до сих пор.

— После того как вы закончили институт, работали по специальности?

— Сначала мне предлагали остаться в аспирантуре. Но я не стал учиться. Как-то это оказалось не по моему характеру. Мы поехали в Тагил, откуда жена родом.

Там мне предложили работать проходчиком. Учитывая то, что я уже работал проходчиком, у меня был 5-й разряд по проходке вертикальных стволов, я отказался. Ну что — работал проходчиком, потом закончил Горный институт — и опять проходчиком? В общем, месяца два я проболтался дома, не мог найти себе работу — переживал, очень хотел быть шахтостроителем, горняком, но пришлось пойти строителем.

Года четыре я мучился, камень такой тяжелый был на душе, все хотел вернуться в горное дело, но потом постепенно успокоился. И вот от мастера, не пропуская ни одну должность, не перескакивая нигде, вырос до начальника крупнейшего Главного управления капитального строительства в Свердловской области. Это был крупнейший Главк в Советском Союзе, в котором работало около 150 тысяч человек.