НИКОЛАЙ РАЦЕН

Николай Николаевич Рацен родился в Москве 22 декабря 1916 года. Отец - Капитон Иванович Пузырев - кадровый военный, офицер царской армии погиб в 1920 году. Мать - Горская Александра Федоровна в 1925 году выходит замуж вторично за Николая Ивановича Рацена. В 1930 году отчим был репрессирован, в 1935 году арестован Николай Николаевич, который тогда еще был учащимся средней школы. Н. Н. Рацен по статье 58 п. 10,11 был приговорен к трем годам ИТЛ, срок отбывал на Соловках и на Беломорско-Балтийском канале. В 1949 году арестован как повторник и направлен в ссылку в Восточную Сибирь. Реабилитирован в 1959 году. До выхода на пенсию работал художником-оформителем.

КРАУЗЕ - ЛАГЕРНЫЙ ПИСАТЕЛЬ

С тоской щемящей вспоминаю

И боль и радость прошлых лет,

Но остров тот благословляю,

Где в грудь запал мне звездный свет.

Ю. Чирков

Поздней осенью 1935 года над Соловками пронесся ураганный шторм. Шквальным ветром был сбит шпиль Спасо-Преображенского собора, что и послужило причиной кораблекрушения норвежского лесовоза, выброшенного гигантской волной на отлогий берег северо-западней мыса Толстик, неподалеку от Секирной горы. Дело в том, что шпиль служил ориентиром для судов, курсирующих в районе Соловецкого архипелага. На водворение лесовоза в родную стихию пригнали сотни заключенных. С помощью длинных жердей они подводили под киль лесовоза катки и под команду: «А ну ребята! Раз-два - взяли!» — скатывали судно в море.

А в Кремле срочно возводили новый шпиль. На блоках поднимали доски висевшим в люльках где-то в поднебесье рабочим. Руководил работами прораб Кремля Богдан Михайлович Краузе. Одетый в полувоенную форму рыжеватый блондин средних

лет в начищенных до блеска сапогах, он сложил руки рупором и, запрокинув голову, резким начальническим тоном отдавал команды и при этом довольно виртуозно матерился.

Второй раз я встретился с ним при возведении кирпичной стены. С напарником мы подносили на носилках песок, глину, а он давал пояснения каменщикам, работающим на лесах. Во время перекура, когда мы, отдыхая, сидели на досках, мне почему-то вспомнились строчки стихотворения. Я прочитал их вслух:

Каменщик, каменщик в фартуке белом,

Что ты там строишь? Кому?

Эй, не мешай нам, мы заняты делом,

Строим мы, строим тюрьму!

Стоявший неподалеку Богдан Михайлович, усмехнувшись, внимательно посмотрел на меня:

— Ты студент?

— Собирался поступать в институт.

— Какие твои годы, еще успеешь... Ладно. Приходи завтра утром ко мне. Знаешь где мои хоромы? Как поднимешься по каменной лестнице Никольского собора, сворачивай налево по галерее. Приходи сразу после развода. Я с нарядчиком договорюсь.

На другой день утром я входил в его двухкомнатную квартиру. На окнах шторы, на стенах картины — несколько пейзажей лагерного художника Володи Григорьева, книги на полках, плита с духовкой. Позже я узнал, что был на воле Богдан Михайлович Краузе крупным работником ВЧК, соратником Дзержинского по революционному подполью в Польше. Известно, что даже в лагере подобные люди занимают привилегированное положение.

— Присаживайся! — встретил он меня, улыбаясь, сдвигая со стола в сторону какую-то документацию. Затем достал из шкафа фляжку, две стопки и копченую треску. — Сначала давай-ка выпьем для знакомства. Слыхал я о тебе от Сашки-интеллигента, знаешь такого?

Я вспомнил кемский пересыльный пункт, переполненную до отказа камеру и себя в роли рассказчика приключенческого романа Джеймса Кервуда «Девушки Севера» в довольно вольной интерпретации. Среди слушателей был и Сашка-интеллигент, щедро угощавший меня махоркой. Вор-международник, а впоследствии главарь соловецких урок, ходил он всегда в лакированных туфлях, в черном костюме и, разумеется, при галстуке.

Богдан Михайлович подвинул ко мне тарелку с рыбой.

— Да ты закусывай, не стесняйся! - Он достал пачку папирос и закурил. — Так вот этот самый Сашка, — проговорил он, затягиваясь, — поведал мне, что ты мастер по всякого роду трепу. А это как раз то, что мне надо. Ты писал что-нибудь? Ну, скажем, статейку, стишок?

— Иногда сочинял стихи. Но дальше школьной стенной газе ты мои упражнения не поднимались.

— Ясно. А теперь о главном, — проговорил он доставая с полки толстую папку с бумагами. - Это мой роман написанный по-польски. Писался, что называется, по горячим следам событий... А вот здесь, - продолжал он, доставая другую папку, — его подстрочный перевод, сделанный в меру моих не Бог весть каких познаний в русском языке... - он положил руку на папку. - Это и есть твой рабочий материал, Коля! Сглаживай, перерабатывай речевые обороты, придавай содержанию читабельную форму... Излагай свободно, непринужденно, как это ты делаешь рассказывая что-либо. — Он улыбнулся и похлопал меня по плечу, — Говорят, что у тебя совсем неплохо получается! Да, совсем за был..., — проговорил он доставая с полки небольшую, но объемистую книгу: - Это польско-русский словарь. При случае пользуйся им. Ясно? — он поднялся, — ну работай, а я побежал... Да, вот еще что, — остановился он на пороге, - Ты, конечно, слышал о писателе Николае Островском? Так вот, ободренный успехом своего романа «Как закалялась сталь», он пишет новый о революции в Западной Украине... Называется он... Дай Бог памяти, кажется «Рожденные бурей». Тема у нас с ним одна и та же, но видение разное. Думаю, что у нас с тобой получится лучше... Да и что мог знать мальчик в шестнадцать-семнадцать лет о закулисных интригах, скрытой борьбе за власть в те годы? Он ведь, по-моему, с 1904 года рождения? Вряд ли, кроме бурной патетики, навеянной романами Майн Рида, он сумел увидеть в польской революции что-либо другое... А впрочем, как знать? Этот мальчик, думается, не хуже нас понимает, что от него хотят услышать... Во всяком случае, мы должны работать, Коля, торопиться, чтобы не опоздать. А когда закончим, отдадим переплести наш роман в красивый сафьяновый переплет и пошлем Сталину. Я с ним встречался на подпольном слете революционеров в Белостоке. Говорят, что он ничего не забывает и помнит даже тех, с кем виделся хоть раз.

Богдан Михайлович положил передо мной на стол стопу чистой бумаги и сказал:

— Начинай переписывать. Оставляй левую сторону листа чистой для исправлений. Ну, работай, а я побежал по делам.

Я погрузился в чтение рукописи. Роман назывался «Польша в огне», и, как я понял, был автобиографическим.

Вначале шло описание жизни мирной, вполне благополучной и даже зажиточной польской семьи. Отец Богдана Михайловича в молодости был художником, но подрабатывал ретушированием фотографий, затем решил попробовать себя как фотограф-художник. Дело пошло, появились деньги. Открыл свою мастерскую. Сниматься у Краузе стало престижным у варшавян. Дальше — больше. Снял в центре столицы салон, украсив его большой рекламной вывеской «Фотография Краузе и К°». В живописном месте у излучины Вислы купил имение. Оно всегда было полно гостей. На столе кипел двухведерный самовар. Закуска и выпивка подавалась в любое время суток. А если к этому добавить, что здесь приезжающих встречал большой тенистый парк с беседками, лодочная пристань с купальнями, то, как говорится, от гостей не было отбою. Особенно дружно сюда устремлялась молодежь, друзья Богдана по институту.

Дни здесь катились весело, беспечно. Из широких окон гостиной, обрамленных со стороны фасада гирляндами дикого винограда неслись печально-красивые звуки шопеновских прелюдов. Томные курсистки с подведенными глазами, бледнея от волнения, нараспев читали стихи Мицкевича. И сюда, в этот уголок, где царили поэзия и музыка, где влюблялись и радостно-горько страдали, из далекой России стали докатываться глухие, грозные и тревожные раскаты грома Октябрьской революции.

Однажды в сверкающее росой утро, верхом на взмыленной лошади в имение прискакал приятель Богдана по институту Вальдек. Еще издали размахивая свертком газет он прокричал Богдану стоявшему на веранде:

— Ты поляк или не поляк?

— Что за вопрос, — усмехнулся Богдан, — Кто же я еще в таком случае?

— Не знаю, не знаю, милый друг! - слезая с лошади проговорил Вальдек. — По крайней мере пока я не уверен в этом! На, читай! - протянул он пачку газет. — Польша обливается кровью,

а он, видите ли, пирует, развлекается с девочками! Позор! Да ты посмотри, что делается в стране. Восстание в Лодзи! Всеобщая забастовка в Варшаве! Да кому, как не нам, молодым сынам Польши, возглавить благородное дело борьбы за свободу и независимость своей страны?

Возбужденный собственными призывами, с блестящими от слез глазами, он обнял Богдана за плечи и зашептал на ухо.

— Ты смелый, благородный, помоги нам. Спрячь где-нибудь в надежном месте эти листовки и воззвания к коммунистам Польши. Через пару дней я приеду и возьму пакет, а пока, умоляю, спрячь!

Он вскочил в седло и, пришпорив лошадь, умчался. Богдан в полной растерянности мучительно соображал куда ему спрятать пакет. По спине забегали мурашки: — «Снесу-ка я эту штуку в библиотеку и спрячу за книгами». Ему было и страшно и как-то радостно, словно он прошелся по краю пропасти.

Перед обедом, когда молодежь шумной и говорливой стайкой возвращалась с купания, к парадному подъезду, позванивая колокольчиками, подкатила тройка. Из кареты вылез тучный генерал-губернатор Высоцкий.

— А вот и гость, дорогой и желанный! - засуетился Михаил Станиславович, отец Богдана, здороваясь и беря его под руку. — Ядвига! Ядвига! - позвал он жену. — Ты посмотри, кто к нам пожаловал!

Поднимаясь по мраморной, устланной ковровой дорожкой лестнице, губернатор раскланиваясь и улыбаясь поцеловал руку хозяйке, сказав при этом армейский комплимент о том, что «розам в вашей оранжерее далеко до красоты пани Ядвиги».

Он долго жал руку Богдана, внимательно заглядывая в глаза, как если бы видел его впервые, спросил:

— Как учеба? Надеюсь, папенька доволен вашими успехами? А вечером, когда губернатор уехал, Михаил Станиславович вызвал к себе сына.

— Не нравится мне этот визит! Просто так, ради выпивки он не поедет... Здесь что-то другое, — он вздохнул и обнял сына. — Милый Богдан! Здесь все твое, и поместье и мое состояние... Я надеюсь, что ты не причинишь горя своим старикам... Время сейчас тревожное, легко попасть в беду. Умоляю тебя, будь осторожен.

Дальше события развивались с кинематографической быстротой. Однажды в парке, прячась за деревом, незнакомый мужчина поманил Богдана пальцем.

— Вашего друга, — проговорил он тихо, приложив палец к губам, - арестовали... Через товарищей по камере он просил передать, чтобы вы вернули пакет... Знаете, о чем идет речь?

— Да, да... Я сейчас сбегаю...

Богдан помчался в библиотеку, радуясь, что наконец-то сможет избавиться от опасного поручения. В парке он передал пакет незнакомцу, и тотчас из кустов вышли двое. Предъявив удостоверения, они предложили Богдану следовать за ними. На обочине стояла полицейская машина. Его привезли в следственный изолятор. В переполненной камере он узнал, что в Варшаве объявлено чрезвычайное положение. Хватают всех подряд за разговоры в очередях, по доносам провокаторов.

Вскоре его вызвали на допрос. Следователь, посмотрев на него поверх очков, кивнул на пакет. — Узнаете! - усмехнулся он. - Надеюсь, свою причастность к сему предмету отрицать не станете?

Протокол, в котором Богдану было предъявлено обвинение в «хранении литературы, подрывающей государственный строй» он отказался подписывать, назвав это спланированной провокацией.

— Как вам будет угодно... Но ведь пакет был у вас! А это уже криминал. Вы же не отнесли его в полицию, а спрятали у себя на даче? За это и будем вас судить! Ясно?

Однажды на прогулке по тюремному дворику к нему подошел молодой человек и попросил прикурить.

— Вас случайно не Богданом зовут?

— Да... А в чем дело?

— У меня к вам разговор... Отойдемте в сторонку... Посидим, покурим... — оглядываясь и понизив голос, он проговорил. — У меня закончилось следствие, и вчера на свидании просили передать вам, что товарищи постараются выручить вас... Но для этого, когда вас повезут в суд, вы должны при выходе из машины сделать вид, что споткнулись, и упасть ничком. Остальное сделают товарищи...

К ним приближался надзиратель. Незнакомец поднялся и с улыбкой проговорил:

— Спасибо за табачок! Будь здоров, приятель!

А дальше все произошло словно по заранее написанному сценарию. После окончания следствия его действительно повезли на суд. При выходе из машины он упал вперед. Раздались выстрелы, крики, свистки. Богдана подхватили под руки и поволокли в глубину двора, где стояла машина с работающим мотором. Они выскочили из-под арки, нырнули в проулок и прямо через сквер помчались по шоссе. Долго плутали по лесным дорогам и наконец остановились у охотничьей избушки. Это и был штаб подпольной коммунистической партии Польши. Богдана поздравили с боевым крещением, накормили, дали отдохнуть и через несколько дней выдали удостоверение на имя Сташека Троянского, студента политехнического института. Так началась новая, подпольная жизнь Богдана Краузе.

В это время по стране катилась волна забастовок. К власти рвались реакционные силы. В ноябре 1918 года было создано «Временное правительство польской республики». А буквально через три дня, 11 ноября, регентский Совет передал властям выпущенного из Магдебургской крепости Пилсудского. Газеты запестрели шовинистическими призывами к созданию «Великой Польши». По улицам Варшавы ходили возбужденные толпы, и размахивая национальными флагами, дружно пели «Еще Польска не сгинела»! Ура!

Читался роман Краузе легко и с интересом, было видно, что автор хорошо знал то, о чем писал, и это ему было дорого. Правда, русский язык он знал, действительно, не очень хорошо: понять, что он хочет сказать, было можно, но все надо было переписывать, чтобы звучало по-русски.

Дочитав главу, я сел переписывать, исправлял не по-русски написанные фразы, работая, увлекся и даже стал кое-что вписывать от себя, когда мне казалось, что это требуется для улучшения романа.

Вдруг раздался скрип открываемой двери и я, еще секунду назад маршировавший по улицам Варшавы, возвратился в свою лагерную действительность. Вошел настоящий Богдан Михайлович, заключенный прораб Кремля. Он принес судки с обедом, приготовленным на особой начальнической кухне.

Посмотрел на стопку переписанного набело романа. Начал бегло просматривать страницы.

— Так... Так... Ничего получается, годится... Неплохо, мне нравится, - улыбнулся он. - Продолжай в том же духе. Только пиши

покрупней, чтобы машинистка разобрала. Бумаги не жалей, принесу сколько надо. Вот здесь, например, — он показал абзац, — Бога ради убери ты свои нравоучения, сентенции. Автора никто не должен видеть, убери это, прошу тебя! Роман, милый друг, должен жить своей, самостоятельной жизнью, а наше дело не мешать ему идти туда, куда он хочет. Ясно?

Иногда дело у нас доходило до споров. Я по молодости лет болезненно переживал, когда он безжалостно вычеркивал целые куски моих импровизаций. Однажды, не выдержав, ушел, как говорится, хлопнув дверью.

— Ну и черт с тобой! — крикнул он вслед. — Подумаешь, тоже мне маэстро нашелся! Уходи! Обойдусь без тебя!

Тем не менее на другой день пришел в мой барак: «Ты уж извини, - говорил он примирительно. - Погорячился, с кем не бывает. Пошли работать».

И я возвращался, потому что прирос к нашему общему детищу. Оно поселилось во мне. Помимо воли продолжало жить даже во сне. Я не мог ничего поделать, это было выше моих сил. Между тем папка с переписанной, выправленной рукописью росла. Краузе приходил с работы веселый. Приносил белый хлеб, баранки, сахар. — «Вижу, что сегодня мы поработали на славу, — он потирал руки. — Кстати, я до сих пор не знаю за какие проказы ты угодил в Соловки?»

— Я учился в одной школе с сыном Фельдмана, начальника следственно-политического отдела НКВД СССР.

— Владимира Дмитриевича? — спросил он.

— Да. Вы его знаете?

— Здравствуйте! — рассмеялся он. — Мы с ним в одном отделе работали! И жену его прекрасно знал... Она врач, здесь на Соловках заведовала санчастью. Володя спровадил ее сюда, потому что дама сия, кстати весьма миловидная, обуреваемая африканской страстью, надоела ему до ужаса! Знал ведь, хитрец, куда наладить темпераментную женушку!

Мы пили чай, потом Богдан Михайлович убегал на работу, а я снова возвращался в кипевшую бурными событиями Польшу.

Подогреваемая шовинистическими призывами армия в феврале 1919 года вступила в Белоруссию, а к осени захватила правобережную Украину и часть Литвы. И после небольшой передышки 25 апреля 1920 года возобновились военные действия. 7 мая польские войска с боями вошли в Киев. Но уже в июне-августе, перегруппировавшись и получив подкрепление, Крас-

ная армия нанесла сокрушительный удар по войскам противника, перешла в наступление и освободила захваченную территорию. А в июле 1920 года в Белостоке был образован Временный Революционный совет, в состав которого входили прибывшие из России Дзержинский, Сталин, Уншлихт, Кон.

Незадолго до их приезда в Польшу Богдан получил новое назначение: ехать в Белосток на подпольный слет как представитель от революционеров Польши. В целях предотвращения слежки и провала встречи решено было добираться кружным путем через Седльце на Черемху и уже оттуда пригородным поездом на Белосток. Купив билеты, Богдан направился в свой вагон. В купе он долго рассматривал в зеркале свое новое из-за приклеенной бороды лицо: «А ведь получилось совсем неплохо! Хорош молодец, ничего не скажешь!»

— Простите, к вам можно? - услышал он и оглянулся. Молодая женщина в широкополой шляпе, улыбаясь стояла в дверях. — Здравствуйте! Мы, кажется, попутчики?

«Этого еще не хватало, — досадуя, подумал он. - Не до тебя теперь, милая! А впрочем... впрочем... Ради конспирации, может, и весьма кстати...» И улыбнувшись, широким жестом пригласил ее войти:

— Пожалуйста, проходите, располагайтесь! очень рад... Такая приятная неожиданность! Давайте я ваш чемоданчик заброшу на полку... Как вас зовут?

Они познакомились, разговорились. Неожиданно в купе заглянул мужчина.

— Извините, это десятый номер? - спросил он, обшаривая купе бегающим взглядом.

— Рядом, милейший! - ответил Богдан, догадавшись, что это за птица. За время конспиративной жизни он научился сразу распознавать ищеек и полицейских агентов.

Между тем поезд подходил к станции. Настало время расставаться. Богдан одел серый плащ, достал с полки дорожный несессер и, улыбнувшись, кивнул молодой женщине:

— До свидания!

— А может быть, прощайте? — шутливо ответила она, вопросительно взглянув на него и как бы спрашивая: «И это все?»

Богдан, поняв свою оплошность, быстро проговорил:

— Давайте обменяемся адресами?

— Вы думаете, в этом есть необходимость?

— Да, да, конечно! Мы непременно должны встретиться.

Они простились. Он сошел с поезда ругая себя за малодушие: «Ну зачем было обещать, морочить голову девушке отлично зная, что не могу себе позволить ни влюбляться ни переписываться, да и вообще вести обычный образ жизни?»

В Черемхе Богдан пересел на пригородный поезд, идущий на Белосток. Переночевав в отеле, он принял душ, напился кофе и позвонил по телефону. Его звонка ждали. Он назвался, и женский голос, не вдаваясь в расспросы, сообщил ему, что ровно через полчаса закрытый бежевый «фордик» будет ждать его у входа в отель. Спустившись вниз, он расплатился, купил свежую газету и, закурив, вышел из отеля. Шофер в темных очках, не спрашивая ни о чем, предложил садиться в машину. Они поехали по живописным дачным местам Белостока и вскоре въезжали по каменному мосту, увенчанному железными рыцарями с пиками, на остров, где и помещалась загородная резиденция пана Зарецкого — место встречи временного революционного совета.

Замок, обнесенный зубчатыми крепостными стенами, был построен предком Зарецкого еще в XVI веке. Его западная стена, сложенная из гранитных валунов, выходила прямо на берег озера и была неприступна. Остальные стены были надежно защищены глубоким и широким рвом.

Сам пан, некогда занимавший государственные посты, предводитель воеводства польского, постепенно удалился от дел, поселился в своем фамильном замке, где занимался охотой, держал псарню, увлекался выведением чистопородных рысаков и был неизменным участником скачек.

Ко всему был он еще и сказочно богат, слыл филантропом и меценатом. В надежде, что революционное движение, прокатившееся по стране, поможет наконец Польше обрести независимость, он снабжал коммунистов немалыми деньгами. И в данном случае охотно предоставил свою резиденцию для проведения съезда, где надеялся поближе познакомиться с гостями из России, где, как он узнал из газет, большевики взяли власть, свергнув монархическое правительство. «В том, что это сила, сомнений быть не может, - рассуждал пан, - интересно, чем же все таки они покорили простой народ, заставив его идти на штурм веками сложившегося строя?»

Тряхнув мошной, пан решил не ударить в грязь лицом и задать роскошный прием. В большом охотничьем зале был накрыт

праздничный стол. Ярко полыхал камин, освещая потемневшие дубовые стены, увешанные медвежьими шкурами, ружьями, саблями и пиками.

На длинном столе, сделанном из толстых досок, стояли подсвечники. Тонко позванивали хрустальные рюмки, окружавшие пузатые, вспотевшие бутылки со старыми винами из подвалов пана. Тут же подле стола высились в ведерках с колотым льдом бутылки с шампанским.

Гости удивленно посматривали на огромную шкуру медведя:

— Ну и зверюга! Не приведи Бог встретиться с таким в лесу!

— Шесть метров длины! - горделиво пояснил пан. - Много дней и ночей мы выслеживали его с охотниками и собаками. Он был очень хитер и коварен. Наводил ужас на окрестное население. Подкрадывался бесшумно, незаметно, нападал сразу. Не щадил никого, будь то женщина, ребенок или старик. Когда мы наконец его окружили и изрешетили пулями оказалось, что под левой лопаткой у него сидит старый свинцовый жакан - боль шая пуля. Видимо, медведя когда-то ранили, и с тех пор он стал мстить человеку.

Воцарилось молчание. Кто-то предложил выпить за удачную охоту хозяина. Сталин, сидевший рядом с Дзержинским, вынул изо рта трубку.

— Феликс! — проговорил он тихо. - Ты понял смысл этой по басенки? Не совсем? Так вот слушай, дорогой, и запоминай! Никогда не оставляй в живых того, на кого ты замахнулся, если не хочешь нажить себе смертельного врага! Понял? А теперь вы пьем за здоровье гостеприимного хозяина!

Сталин был любезен, предупредителен. Обсуждались конкретные действия по дальнейшему, победоносному завершению революции в Польше. Ни у кого из присутствующих не вызывало сомнения, что Октябрьский переворот в России послужил могучим толчком на пути обретения Польшей свободы и независимости. Но борьба продолжалась, принимая все более ожесточенный, кровавый характер. Сталин постучал вилкой по краю бокала:

— Дорогие товарищи! - проговорил он поднимаясь. — Разрешите сказать два слова... Главное на данном этапе борьбы, это полная дестабилизация государственной системы! Используйте наш опыт, расшатайте устои, призывайте к саботажу и беспощадно уничтожайте своих врагов!

Гости дружно аплодировали. Богдан хотел спросит его, в чем конкретно будет выражаться братская помощь коммунистов России, но тут поднялся Дзержинский, сказав, что он «полностью солидарен с предложениями товарища Сталина и глубоко убежден, что революция в Польше победит потому, что имеет мощную поддержку со стороны коммунистов России».

После отъезда гостей из России революционное подполье разработало четкую программу действий. Так в варшавской цитадели был произведен взрыв порохового склада. Забастовочное движение охватило всю страну. На борьбу с восставшими были брошены войска, введены военно-полевые суды. В целях более успешной борьбы с коммунистами, контрразведка прибегла к тактике внедрения в рады РКПП (рабоче-крестьянская польская партия) своих агентов и провокаторов. Они выдавали явочные квартиры, информировали полицию о готовящихся террористических актах.

Участившиеся провалы и аресты коммунистов вынудили руководителей подпольной организации произвести тщательную проверку своих членов. В результате было установлено, что единственным человеком, которому удалось избежать ареста, несмотря на захват полицией всех присутствующих на явочной квартире, был некто Ежи Ковальский. За ним стали следить. Предположение о том, что он провокатор и платный агент полиции, полностью подтвердились. По приговору подпольного революционного суда Ковальский был приговорен к смертной казни. Богдану и еще двум коммунистам было поручено привести приговор в исполнение. Они по очереди выслеживали его и, когда Ковальский зашел в кафе, Богдан, приблизившись, сразу узнал в нем Вальдека. «Так вот, оказывается, кто ты был на самом деле, подлец! Я не забыл листовки, которые ты привозил мне на дачу», - подумал он и сказал:

— Товарищи, разрешите я сам с ним расправлюсь! У меня с ним давние счеты!

Ничего не подозревая, Вальдек вышел из кафе. Идя за ним в пяти шагах, на многолюдной улице Богдан окликнул его: «Вальдек!» Тот, остановившись, оглянулся, узнал и кинулся бежать. Богдан дважды выстрелил и нырнул в подворотню. За ним гнались, стреляли. Пуля задела плечо, но ему удалось скрыться.

На другой день в газетах давалось подробное описание «убийцы патриота». За его поимку или указание местонахождения было обещано вознаграждение.

Революционное подполье решило, что в силу «исключительных заслуг Богдана Михайловича Краузе перед родиной необходимо обеспечить его безопасность, отправив на работу к товарищам по партии — в Россию».

Получив документы на имя коммерсанта Пилярчика, ведущего переговоры от фирмы «Хлеб-экспорт» с Наркомснабом СССР, он благополучно прибыл в Москву где и состоялась вторая встреча Краузе с Дзержинским...

Около года продолжалась наша совместная работа с Богданом Михайловичем над романом «Польша в огне». Первый том был закончен, переплетен и отправлен «лично И. В. Сталину». Краузе рассчитывал, что «чудесный грузин», как называл его Ленин, вспомнит его и вытащит из лагеря.

Полгода ждал Богдан Михайлович ответа на посланный в Москву роман. Приближался 1937 год. Краузе понял, что теперь можно ждать только одного, — когда поведут его со связанными назади руками. Будучи человеком смелым, решительным, трезво оценивающим события, он решился на последний шанс — побег. Стояла теплая, солнечная осень, когда вдвоем с нарядчиком Якубовским, после вечерней поверки и, зная, что до утреннего развода их не хватятся, они отплыли на лодке в сторону Заяцких островов. Запаса воды и пищи хватало на неделю — то есть на время, достаточное для того, чтобы добраться до материка. Днем они спали, спрятавшись в камнях острова и предварительно затопив лодку, а ночью плыли. Тихая, безветренная погода и на редкость спокойное море как нельзя лучше способствовали успешному завершению побега, если бы не одно весьма существенное обстоятельство.

Дело в том, что Краузе был заключенный «особенной, государственной значимости». Под заунывно-тревожные гудки сирены на поимку беглецов были мобилизованы не только авиационные силы, но и службы патрульных катеров. Поиски велись круглосуточно. Тщательно обшаривался каждый метр водного пространства, а также каменные расщелины островов архипелага, в которых могли укрыться беглецы. Через двое суток их об-

наружили и, вернув, посадили в специзолятор. Больше я Краузе не видел. Думаю, что его тогда же и расстреляли...

Примечание составителя. Уже после того, как очерк был написан, Н. Н. Рацен получил на свой запрос в Управление внутренних дел Мурманской области следующий ответ:

«Уважаемый Николай Николаевич!

Приносим извинения за задержку исполнения Вашего заявления, произошедшую в связи со сложностью поставленных в заявлении вопросов.

Установить судьбу и местопребывание романа «Польша в огне» не представляется возможным. Мы направили копию Вашего заявления в ИЦ УВД Архангельской области для проверки по материалам архива. В архивно-следственном деле гр-на Келлес-Краузе Б. М., заведенном в связи с побегом из мест заключения в мае 1934 года, сведений о романе не имеется.

В отношении судьбы гр-на Келлес-Краузе Богдана Михайловича, 1901 г., уроженца г. Родена (Польша), литовца по национальности сообщаем:

06 мая 1934 года Келлес-Краузе Б. М. задержан при попытке совершить групповой побег из Соловецкого отделения ББК ОГПУ. 10.07.34 года постановлением коллегии ОГПУ в ЛВО приговорен к высшей мере наказания, с заменой заключением в ИТЛ сроком на 10 лет, считая срок с 06.05.34 года.

09.10.37 года осужден Особой тройкой УНКВД Ленинградской области (протокол № 87) к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение 27.10.37 года.

Другими сведениями по Вашему заявлению не располагаем.

Начальник ИЦ А. И. Николаевский»