ОТ РЕДАКТОРА

Это книга необычна по своему содержанию. Ее можно назвать документированными мемуарами человека, пережившего революцию, гражданскую войну и еврейские погромы, голод 1922 и 1933 годов, яркий взлет карьеры в двадцатые-тридцатые годы, осуществление смелых творческих замыслов, арест и обвинение в троцкизме в 1937-м, тюрьму, лагерь и, наконец, ссылку в Ухту, где в его жизни произошли самые значительные события. Началось полоса высоких свершений. Он лечил, спасал, укрывал, совершал научные открытия, получил звание заслуженного врача Республики Коми — и бесконечную благодарность сотен пациентов (многие из них до сих пор шлют ему трогательные письма со всех уголков земного шара). Этого человека нельзя не любить, им невозможно не восхищаться: он до сих пор отчаянно смел и благороден, мужествен и самоотвержен, интеллигентен и романтичен. Яков Иосифович словно излучает свет и заражает энергией окружающих. От общения с ним действительность перестает казаться мрачной, исчезает апатия, возникают творческие планы и замыслы. Дружить с ним интересно и мальчику-подростку, и убеленному сединами старику.

В чем же секрет притягательности личности автора? Думается, "Минувшее проходит предо мною..." в какой-то мере отвечает на этот вопрос. Своеобразие этой книги в ее форме: почти все эпизоды подтверждаются подлинными документами, которые не только являются надежными свидетельствами, но и передают дух, аромат, колорит эпохи. Аттестат Елисоветградской гимназии и удостоверение сотрудника «Джойнта», тюремная справка об изъятии часов у арестованного и справка Одесского военного трибунала о реабилитации...

Но не стану предварять события — отсылаю читателя к самой книге, которая, без сомнения, не оставит его безразличным.

Г. Л. МАЛИНОВА

ОТ АВТОРА

В конце 1992 года, когда общественность Одессы отмечала мое девяностопятилетие и семидесятилетие врачебной, научной и педагогической деятельности, научно-методический экспертный совет Одесского областного государственного архива принял решение создать мой персональный фонд.

Систематизируя хранящиеся у меня материалы, я кок бы снова прошел свой жизненный путь, воскрешая в памяти подробности событий. И подумалось: документы могли бы рассказать обо мне ярче и выразительней, чем я сом. В них все пережитое мной — и торжество творческих свершений, и крушение замыслов, и радость побед, и скорбь об утратах.

Ныне дорогие моей памяти документы, пожелтевшие от времени, нашли вечный приют под сводами бесстрастного архива. Они отторжены от живой человеческой жизни. Но мне очень хотелось бы сохранить их жизнь среди людей. Именно поэтому и родилось идея собрать воедино самые примечательные документы и выпустить их в свет, сопроводив соответствующими комментариями.

Друзья давно уговаривали меня засесть за воспоминания. Вот я и выполняю их пожелания. Ведь "Минувшее проходит предо мною…" — это, по существу, документальные воспоминания, свободные от субъективных суждений и пристрастных оценок, неизбежных в традиционных мемуарах.

Надеюсь, что мой скромный труд, который я предлагаю вниманию читателя, окажется небесполезным. В ноше динамичное время, когда возрождаются утраченные нравственные ценности, переосмысливается суть пережитых нашим обществом трагических событий, "Минувшее проходит предо мною...", хочется верить, сможет послужить утверждению подлинного гуманизма — к этой цели я стремился всю жизнь, выполняя свой врачебный долг.

Выражаю глубокую благодарность заслуженному врачу Украины доктору медицинских наук, профессору А. Е. Штеренгерцу, моему близкому другу Е. А. Поклитару и кандидату исторических наук Г. И. Малиновой, оказавшим мне бескорыстную помощь в подборе материала и издании этой книги.

СЕМЬЯ КАМИНСКИХ

Я родился 4 октября (21 сентября по старому стилю) 1897 года в городе Елисаветграде в семье врача.

Свидетельство

Дано сие от Елисаветградского городского раввина в том, что в метрической книге о рождившихся евреях г. Елисаветграда за 1897 год в мужской графе под № триста пятьдесят девятым записан акт следующего содержания: тысяча восемьдесят девяносто седьмого года, сентября двадцать первого дня, у врача Иосифа Яковлевича Каминского и законной его жены Фрейды Вольфовны, в городе Елисаветграде, родился сын, которому по совершении обряда обрезания, дано имя «Яков», в чем подписью и приложением должностной печати свидетельствую.

г. Елисаветград

1902 года января пятнадцатого дня

Наша семья состояла из четырех человек — отца, матери, сестры (старше меня на пять лет) и меня. Был у меня еще и маленький братик, красивый, как херувим; он умер в четырехлетнем возрасте от брюшного тифа — мне было тогда восемь лет.

Отец снимал большую квартиру в центре Елисаветграда, на углу Дворцовой (главной улицы города) и Ивановской, на втором этаже довольно большого здания. Дворцовая улица была местом прогулок молодежи — главным образом юнкеров кавалерийского училища и местных девушек-красоток.

В воскресные дни юнкера надевали иногда парадную форму и выглядели очень живописно в своих шапках, украшенных плюмажем. Они с шиком отдавали честь офицерам. В детстве мы любили стоять у окна и разглядывать гуляющих.

Квартира наша представляла собой анфиладу из четырех больших комнат — спальни родителей, детской, столовой и гостиной (огромной, заполненной живыми цветами и деревьями — фикусами, пальмами). Кроме того, были приемная-ожидальня для больных, кабинет отца, раздевалка, где больные оставляли верхнюю одежду, просторная кухня, комната прислуги и застекленная веранда. На второй этаж вела парадная лестница, существовал и выход во двор.

Первые годы работы отец занимался лечением болезней полости рта, горла и носа. Но после того, как он дважды ездил в Берлин к известным стоматологам для расширения профессиональных знаний, стоматология постепенно вытеснила из его практики другие области медицины.

Прием начинался в девять утра. Больным открывала дверь горничная. Она принимала верхнюю одежду и записывала пришедших в очередь. Многие годы у нас служила кухарка Василиса, а ее дочь — красивая девушка Еля выполняла обязанности горничной.

Отец любил детей, а главное, он знал, как важны здоровые зубы и как пагубно влияют на здоровье очаги инфекции во рту. Культура населения в этом отношении была довольно низкой. Поэтому он, с одобрения начальника мужской гимназии, многие годы безвозмездно занимался осмотром полости рта у всех гимназистов, а также профилактикой и лечением испорченных зубов.

Отец написал и издал популярную брошюру об уходе за полостью рта и выступал в медицинском обществе с докладами на эту тему.

Гимназическое начальство отметило работу отца. В 1907 году он получил первый орден — Станислава, затем орден Владимира и орден Анны на шее. Это было широко известно в городе и способствовало росту популярности отца.

Практика давала возможность ежегодно выезжать на месяц всей семьей за границу на какой-нибудь немецкий или австрийский курорт. Благодаря этому я уже в детстве познакомился с немецкой культурой, что, несомненно, наложило отпечаток на мой характер. К двенадцати годам я имел представление о Берлине, Вене, Генциге, Цоппоте, Франценсбаде и других городах и курортах. Обычно мы снимали комнату в семье, меня посылали за хлебом и за другими покупками, — и я учился разговорному

языку. Последний раз мы были за границей перед мировой войной.

Мне было девять лет, когда отец купил для меня домашний резиновый гимнастический аппарат и начал заниматься моим физическим развитием. Быстро появились заметные результаты. Я поступил в гимназию — сразу во второй класс.

В гимназии был хороший комплект сокольских гимнастических снарядов ("Сокола" — чешская спортивная организация). Особенно я увлекался упражнениями на кольцах и гимнастикой, и это увлечение сохранилось на всю жизнь.

В шестом и седьмом классах гимназии регулярно, не реже раза в месяц, мы проводили заседание реферативного кружка на дому у кого-нибудь из учеников.

Руководил кружком совет из трех человек. Круг тем таких вечерних заседаний бывал достаточно широк — литература и история, физика и естествознание. Обязательно подавали чай с бубликами.

В 1912 году мы переехали в собственный дом, в еще большую квартиру. У меня, у сестры, у бабушки были здесь отдельные комнаты, а у отца, кроме кабинета, появилась операционная; прибавились также подсобные помещения.

В 1915 году я окончил гимназию, получил аттестат зрелости и был награжден за успехи в науках серебряной медалью.

АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Дан сей сыну уездного врача Якову Иосифовичу Каминскому, иудейского вероисповедания, родившемуся в г. Елисаветграде, Херсонской губернии, 21-го сентября 1987 года, в том, что он, поступив в Елисаветградскую гимназию в сентябре 1908 года, при отличном поведении обучался по 29-е сентября 1915 года и кончил полный восьмиклассный курс, при чем обнаружил нижеследующие познания:

в законе Божием –

в русском языке хорошие (4)

в философской пропедевтике отличные (5)

в законоведении отличные (5)

в латинском языке хорошие (4)

в греческом языке –

в математике хорошие (4)

в математической географии отличные (5)

в физике отличные (5)

в истории отличные (5)

в географии хорошие (4)

во французском языке хорошие (4)

в немецком языке хорошие (4)

На основании чего и выдан ему сей аттестат зрелости, предоставляющий ему все права, обозначенные в §§ 130-132 высочайше утвержденного 30 июля 1871 года Устава гимназий и прогимназий.

Во внимание к постоянно отличному поведению и прилижанию и к отличным успехам в науках,в особенности же физико-математических науках, педагогический совет постановил наградить его серебряной медалью и выдать ему аттестат, предоставляющий все права, обозначенные в §§ 129-132 высочайше утвержденного 30 июля 1871 года Устава гимназий и прогимназий.

Елисаветград, апреля 29 дня 1915 года

Моя сестра была на пять лет старше меня. Она обладала замечательными способностями, окончила женскую гимназию с золотой медалью и считалась одной из лучших учениц в известной музыкальной школе Нейгауза — отца профессора Генриха Нейгауза.

К слову сказать, в десятилетнем возрасте я тоже был учеником в этой школе. Занималась со мной жена Нейгауза. В отличие от мужа — очень приятного человека — это была сухая и строгая женщина. Она добивалась от меня принятой тогда у пианистов высокой постановки кисти руки и согнутых пальцев, а у меня это не выходило: кисть опускалась ближе к клавиатуре. Тогда моя учительница на уроке, сидя рядом со мной, стала подставлять мне под руку острие ножа для резки бумаги. Было очень больно, если кисть опускалась... И охота учиться играть у меня пропала.

Сестра же моя любила музыку и после гимназии поступила в Киевскую консерваторию, которую окончила со званием свободного художника.

Киевская консерватория

3 июля 1918 г

СВИДЕТЕЛЬСТВО.

Художественный совет Киевской консерватории сим свидетельствет, что Бетя Иосифовна Каминская, родившаяся 18 мая 1892 г., вероисповедания иудейского, обучавшаяся в Киевской консерватории, назначенная к испытанию на основании § 73 Устава консерваторий, выдержала публичное испытание по установленной для получения диплома программе и на выпускных экзаменах показала следующие успехи: в главном, избранном для специального изучения предмете, игре на фортепьяно (по классу профессора Ходоровского) – очень хорошие; во второстепенных (обязательных) предметах, теории музыки (энциклопедии), инструментовке – очень хорошие, истории музыки и практике – отличные; представила аттестат Елисаветградской женской гимназии от 9 июня 1908 года за № 156.

Вседствие сего и на основании §§ 71 и 73 Устава консерваторий Русского музыкального общества постановлением Художественного совета Киевской консерватории 14 июня 1918 года Бетя Каминская удостоена диплома на звание свободного художника.

В удостоверение чего дано Бете Каминской сие свидетельство, которое при получении диплома должно быть предоставлено обратно.

Вернувшись в Елисаветград, она стала высококвалифицированным преподавателем игры на фортепьяно и оставалась им до конца своих дней.

Одновременно с сестрой в Елисаветграде закончил гимназию мой двоюродный брат Илья Борисович Каминский. По приглашению отца он три года жил у нас, приехав из села, чтобы учиться в последних классах мужской гимназии. Это был очень симпатичный и умный юноша; смеялся он замечательно. Не удивительно, что сестра подружилась с Ильей, и он сделался предметом ее мечтаний.

Они расстались: она уехала в Киев, а он поступил на медицинский факультет Одесского университета. В 1910 году здесь происходили волнения, во время которых в аудитории кафедры физики был убит студент Иглицкий. Это послужило поводом для новых студенческих выступлений. В результате Илюшу в числе других участников беспорядков уволили из университета с волчьим билетом. Это означало, что учиться в России он уже не мог. Тогда он уехал за границу в Швейцарию, в Цюрих. Там он получил диплом доктора медицины, женился; познакомился с Лениным и стал большевиком.

В 1918 году он вместе с Лениным в пломбированном вагоне прибыл в Россию, а потом ко мне в Одессу, чтобы здесь сдать государственный экзамен и получить диплом лекаря, ибо заграничный не признавался. Илья Борисович успешно сдал экзамен и уехал в Бобринец. Здесь он работал врачом и находился вне всякой политики. Однажды его вызвали для экстренной помощи в район; по дороге его убили бандиты.

Моя сестра, напрасно прождавшая его столько лет, тяжело переживала и его измену, и смерть. Она не искала замужества и всю жизнь посвятила нашей матери (после погромов, о которых речь пойдет дальше, та стала нетрудоспособной).

А в общем, семья наша жила дружно, отдавая дань волнениям беспокойного переходного времени с частой сменой власти...

ИНСТИТУТ

Закончив гимназию с серебряной медалью, я думал, что свободно могу выбрать институт для дальнейшей учебы. Однако я не учел существовавшей в России процентной нормы...

Я хотел поступить в горный институт в Екатеринославе, подал туда документы, но получил их обратно с извещением, что принят быть не могу, так как процентная норма для евреев уже выполнена. К сложнейшему вступительному экзамену в харьковский политехнический институт я не чувствовал себя готовым. Да и отец уговаривал меня стать врачом, а не инженером. Я колебался.

Тогда отец поступил решительно: надел на парадный сюртук три своих ордена, и мы с ним поехали в Петербург на при-

ем к его пациенту — товарищу председателя Государственной Думы господину Варуну Секрету. Отец обратился с просьбой, чтобы, учитывая его заслуги, меня приняли на медицинский факультет Одесского университета сверх нормы. Просьбу удовлетворили. Мы с сияющим отцом поехали в Одессу.

Так в 1915 году я поступил на медицинский факультет Одесского университета.

Особенный интерес у меня вызывали анатомия, физиология и биомеханика (последняя была в то время малоизвестной дисциплиной, и я еще студентом делал доклад по проблемам биомеханики на врачебной секции). Интерес не случайный: ведь я систематически, с девяти лет, занимался гимнастикой, и физическая культура стала для меня насущной необходимостью. В Одессе я вступил в спортклуб Общества оздоровления евреев "Маккаби". где кроме гимнастики занялся фехтованием. Фехтование преподавал темпераментный итальянец; он учил нас сражаться на шпагах. эспадронах, кинжалах.

Забегая вперед, скажу, что всю жизнь, в любых обстоятельствах, я неукоснительно занимался физкультурой в широком понимании этого слова, отличался хорошим физическим развитием 9 крепким здоровьем. Думаю, это позволило мне перенести многие жизненные трудности и обеспечило долголетие.

Я стремился овладевать всеми науками и предметами, которые входили в программу учебы в мединституте. Надо сказать, это было нелегко — ведь я уже работал в институте имени Главче и два вечера в неделю по два часа отдавал гимнастическому клубу.

В стране происходила революция, и волнующие события выбивали всех из обыденной колеи. Так, я очень переживал начавшуюся в марте девятнадцатого австро-немецкую оккупацию Одессы. Просто не мог спокойно видеть расхаживавших по городу самоуверенных чужеземцев, которые беспрепятственно грабили наш богатый край. Было известно, что в первую неделю своего владычества немцы вывезли в Германию 600 вагонов хлеба (которого у нас и так не хватало), сахар, ценное оборудование для заводов и многое другое.

Вооруженные немецкие солдаты ходили парами из дома в дом и искали оружие. В моей комнате на стене висели блестящие никелированные эспадроны и шпаги для фехтования. Немцы посчитали их оружием и захотели забрать. Я с трудом дока-

зал им, что это оружие не боевое, надел маску и показал приемы фехтования.                                   

Немцы ушли только в ноябре, когда в Германии начались волнения. Я не удержался — пошел посмотреть, как они грузились в вагоны. Оккупанты явно боялись: вокруг были выставлены пулеметы, которые они забрали в последнюю очередь. Я позлорадствовал...

А в Одессе уже не хватало топлива, не ходил трамвай; было отключено электричество (освещением служила обычная лампадка, при свете которой я готовился к экзаменам): плохо было с водой — мы ходили за ней с ведрами в низменные районы города. Сказывались последствия оккупации и продолжавшейся  гражданской войны.

Напрасно мы радовались уходу немцев. Им на смену явилась англо-французская интервенция.

С чердака четырехэтажного дома на углу Пастера и Петра Великого были видны стоявшие на рейде корабли Антанты. В порту высадились англо-французские войска. В город они не вошли, а заняли лишь его приморскую часть.

Граница между оккупационной и советской властью проходила по левой стороне Преображенской улицы до Дерибасовской и далее по ней до Екатерининской. Здесь был поворот налево, к Приморскому бульвару, занятому оккупантами. На перекрестках стояли военные посты. Улицы были тихи и пусты. Бои между наступавшей Красной Армией и интервентами проходили под Одессой.

Как ни странно, железнодорожное сообщение между Одессой и свободной Россией сохранилось. Студенты имели возможность заказать для всего елисаветградского землячества отдельный вагон третьего класса и уехать на каникулы домой.

...Февральскую революцию я встретил радостно, с готовностью принимал участие в сходках революционно настроенной молодежи.

Хорошо помню одну такую сходку в большой медицинской аудитории — на ней присутствовали вооруженные матросы и солдаты. Это было еще до Октябрьского переворота. Выступавшие требовали, чтобы мы вместе с матросами немедленно пошли разоружать полицию. Мы устремились к выходу, но кто-то охладил наш пыл, объяснив, что это уже делается с участием войсковой части...       

У полицейских отобрали револьверы, они вышли на ночное дежурство с пустыми кобурами. Мы, студенты, тоже вышли на дежурство, получив пистолеты, и успокоили полицейских, боявшихся нападения уголовников (мелкие воришки, содержавшиеся в тюремных камерах при полицейских участках, были выпущены на свободу).

Вместо полиции была организована милиция. Меня назначили старшим помощником комиссара Дальницкого участка города Одессы. Как-то нам сообщили из соседнего села, что там обнаружили неизвестного, похоже, шпиона. Я выехал туда: это оказался цыган, отставший от своего табора...

Интересно, что и без полиции особых нарушений порядка не происходило. Я вернулся к занятиям в мединституте.

Собственно, занятия срывались из-за борьбы двух групп студентов. "Красные", отказываясь посещать лекции, требовали, чтобы из института убрали профессора кафедры гистологии Маньковского — неприкрытого черносотенца. "Белоподкладочники" пытались пробиться в аудитории. В институтских корпусах происходили жаркие потасовки.

Администрация университета вызвала войска для наведения порядка. Однако войска по положению не могли входить на территорию учебных заведений и оставались на улице...

Профессора Маньковского перевели в другой город — из Одессы он исчез. Мы победили.

...Меня нередко спрашивали о моем отношении к партии и о том, почему я не был членом партии.

Партийно-политические разногласия меня никогда не интересовали. И уж тем более у меня не было желания вступить в господствующую партию коммунистов. В принципе я разделял идеи социализма.

Лозунги свободы вероисповедания, равенства национальностей для меня, испытавшего на себе бесправие евреев, были особо притягательными. Но я видел, как коммунисты борются с православием, и не мог не сочувствовать безвинно страдающим христианам. Уничтожались священнослужители: студент Дашкеев, сын священника, был арестован.

Чем дальше, тем больше выявлялась жестокость новой власти. Непрекращающаяся борьба в самой партии, инсценированные судебные процессы, массовые расстрелы... В 1920—1921 годах вывешивались списки расстрелянных лавочников.

Главным в моей жизни и работе было завещанное отцом чувство врачебного долга. Помогать больному независимо от его сословной и национальной принадлежности, от его человеческих качеств - этому принципу я следовал всю жизнь, в любых обстоятельствах.

СПРАВКА

Мы, нижеподписавшиеся, профессор Перкель Иосиф Давидович и профессор Фельдман Аким Абрамович, удостоверям, что врач Каминский Яков Иосифович работал в Одесской поликлинике по кожным и венерическим болезням им. Главче с 1917 года по ноябрь 1919 года в качестве пом.врача (фельдшера), а с сентября 1920 года по сентябрь 1921 года – в качестве врача-интерна. Мы в то время также работали в означенной клинике.

ВЕРОЧКА

Шло Рождество 1914 года. По существовавшей традиции каждая гимназия устраивала в эти дни свой новогодний вечер, на который приглашались все учащиеся и их знакомые.

Частная женская гимназия Ефимовской проводила костюмированный вечер. Я был приглашен и явился, как полагалось, в гимназическом зеленом мундире с серебряным галуном на воротнике и в белых лайковых перчатках.

Меня познакомили с Верочкой Константиновской, ученицей седьмого класса. Она была в костюме маркизы, в седом парике и выглядела прелестно. Весь вечер мы провели вместе. Я не умел бойко разговаривать о пустяках. А с Верочкой сразу почувствовал себя легко и естественно — не надо было искать тему для разговора. В общем, я был покорен — как оказалось потом, на всю жизнь...

С этого дня мы встречались каждый свободный вечер и гуляли по пустынным улицам, чтобы не попасть на заметку инспекторам  гимназии.

Семья Верочки — родители и сестра — относилась ко мне с полным доверием. Я все больше убеждался в добрых качествах Верочкиного характера. Звезд с неба она не хватала, но молодые люди неизменно смотрели ей вслед, и все знакомые симпатизировали ей. Наша дружба крепла.

Мои родители не были знакомы с родными Верочки, но понаслышке относились к ним доброжелательно.

В январе 1918 года состоялась наша помолвка. По еврейскому обычаю, моя бабушка — самая старшая из присутствовавших — дрожащими руками бросила на пол и разбила большую тарелку...

Гимназию мы закончили одновременно. Верочка поступила на естественный факультет одесских высших женских курсов. Для женщин-евреек процентной нормы не существовало.

Мы сняли комнаты неподалеку друг от друга.

...Праздничный день 1 мая 1919 года был одним из самых значительных и эмоционально наполненных дней моей жизни. В этот день состоялось наше бракосочетание с Верочкой Константиновской.

Нам исполнилось по двадцати одному году. Я был студентом четвертого курса, Верочка — третьекурсницей. Мы радостно вступали в союз, уверенные в прочности своих чувств.

А первая половина дня была связана с моим увлечением физкультурой. Я выводил на первомайскую демонстрацию колонну из членов организованного мною в городе молодежного спортивного клуба "Спортсмен".

Потом мы строем пришли к зданию Общественного собрания, где члены клуба вручили мне и нашему гимназиарху специальные значки и благодарили нас так долго, что я чуть не опоздал на собственную свадьбу...

Во дворе дома Константиновских соорудили ритуальный еврейский свадебный балдахин. Раввин соединил нас под ним, и я даже произнес по-древнееврейски слова соответствующей молитвы.

Гостей на свадьбе было много. Царило веселье. Ничто не предвещало тяжелого удара судьбы, настигшего нас через две недели.

Второго мая мы с Верочкой оформили свой брак в ЗАГСе и получили свидетельство под номером два. В то время официальное оформление брака считалось менее обязательным, чем церковное.

СВИДЕТЕЛЬСТВО О БРАКЕ

Гражданин Каминский Яков 1897 г.рождения и гражданка Константиновская Вера 1898 г.рождения вступили в брак 2.V.1919 г., о чем в книге записей актов гражданского состояния о браке 1919 года мая месяца 2 числа произведена соответствующая запись за № 13.

После регистрации брака присвоины фамилии: мужу Каминский, жене Каминская.

Место регистрации: г. Кировоград, горбюро ЗАГС Кировоградской обл.

Дата выдачи: 9 октября 1956 г.

ПОГРОМЫ

По Елисаветграду ползли слухи о том, что на ближайшей узловой железнодорожной станции Знаменка находится воинская часть Красной Армии под командованием Григорьева, которая отличается слабой дисциплиной, занимается грабежами и бандитизмом, и что она должна прибыть в наш город.

Обычно новая власть появлялась ночью, отмечая свой приход грозным приказом. Я в те годы вел дневник и подсчитал, что за пять лет — с 1917-го по 1922-й — в Елисаветграде власть менялась тринадцать раз, иногда всего лишь на сутки...

Два еврейских погрома — петлюровский в 1918 году и ужасный григорьевский в 1919-м — приходились как раз на момент смены власти.

Помню, третьего января восемнадцатого года мы возвращались на фаэтоне от родителей Верочки (в тот день у меня с ней состоялась официальная помолвка). На углу Дворцовой улицы нас остановил разъезд вошедших в город петлюровцев. Матросы-большевики ушли из города днем.

На следующий день петлюровцы ходили по домам — искали большевиков и громили квартиры евреев.

К нам позвонили двое с винтовками. Я вышел в студенческом костюме и спросил:

— В чем дело?

— Ищем коммунистов. Кто здесь Каминский?

— Каминский — известный доктор и домовладелец. Какой он коммунист!

В тот раз обошлось...

В ожидании григорьевцев жители города попытались организовать вооруженный отпор силами милиции и кавалерийского училища.

Я связался с другими студентами-медиками, находившимися в Елисаветграде. Мы организовали перевязочный отряд. Выяснили, что городской вооруженный отряд будет встречать григорьевцев в овраге на подступах к городу.

Дома мы уговорились, что я буду в отряде, а Верочка с родителями на всякий случай переедет на время к Краевым — их русским свойственникам. Сестра Верочкиной матери, тоже очень красивая женщина, была замужем за присяжным поверенным Краевым и приняла православие. Дочь Краевых уже была замужем за моим товарищем Дашкеевым. Все мы встречались и дружили. Так что за Верочку я был спокоен. Ну а сам я ночевал дома и уже в шесть утра был на месте сбора отряда.

Наш отряд оказался весьма малочисленным и слабо вооруженным. Григорьевцы, доехав до нас, остановили свой поезд и стали выгружать пушку. Наши пешие кавалеристы посовещались и решили уйти. За ними ушла и милиция. Город остался беззащитным.

Я возвращался домой по обезлюдевшим улицам. Было тихо-тихо, и тишина эта предвещала недоброе.

Напротив нашего дома находился дом помещика Шуйского, который прислал сына, чтобы пригласить нашу семью к себе в этот тревожный час. Мы с отцом посовещались и решили остаться дома. Думали, что отца не тронут.

Я позвонил в милицейский участок. Телефонистка сказала: "Никого нет. Все разошлись".

Тревожная тишина длилась...

Появился прохожий, рассказал, что григорьевцы грабят еврейский район Кущевку. Послышались выстрелы. Я вышел на балкон.

Тишину сменил какой-то гул, слышались голоса. У дома столпились люди сельского вида. Четыре вооруженных григорьевца уже стучали в нижний этаж — там располагалось кафе-

столовая. В конце концов григорьевцы с шумом ворвались туда.

Из моей комнаты было видно, что делается в глубине двора. Ворота раскрыли, толпа гудела в подворотне. Григорьевцы вошли во двор и прошли вглубь. Там жил еврей, который остался дома вместе с женой и младенцем. Их пятнадцатилетняя дочь и влюбленный в нее студент спрятались поблизости в дровяном сарае и забаррикадировались там.

Пьяные григорьевцы вошли в квартиру. Громко кричали, видимо, чего-то требуя; затем раздался выстрел — и истошный женский крик.

Дальнейшее я видел из окна своей комнаты. Кричащую женщину с младенцем на руках вытолкали во двор. Один из григорьевцев — по-видимому, пьяный — пытался вырвать младенца у матери, но та крепко держала его и все кричала.

Никто не пришел ей на помощь. Подворотня была заполнена зрителями, в основном крестьянками. Они не входили во двор, а смотрели, смотрели...

Наконец разъяренному бандиту удалось выхватить у матери ребенка. Держа младенца за ножки, он размахнулся и ударил его головкой о кирпичную стену дома. Мать без чувств упала на землю, к ногам убийцы.

Это было ужасное зрелище. Я не мог оставаться на месте, побежал на веранду, где собрались родные. Они ничего не видели — только слышали. И, конечно, не находили себе места.

Я не знал настроения людей, столпившихся в подворотне, а ведь нам нужно было пройти мимо них, чтобы попасть на улицу. И все-таки надо уходить! Я сказал отцу, что выйду первым. За мной пусть выходят отец с матерью и сестра с бабушкой. Пойдем к Краевым, это близко.

Мое появление не вызвало реакции толпы. Все напряженно смотрели в глубь двора, где двое григорьевцев пытались открыть дверь сарая. Видно, им кто-то сказал, что там прячутся молодые люди.

Я постоял — руки в карманах — в дверях, затем вышел на улицу. Там было спокойно. Около дома стояли две крестьянские телеги. Прохожие со свертками и корзинами не обращали на меня внимания.

Вышли на улицу отец с матерью. Благополучно. Но когда показались сестра с бабушкой, одна женщина указала на них и закричала: "Вот жиды, жиды идут!". В толпе зашевелились. Я

загородил их: моя студенческая тужурка с блестящими пуговицами могла сбить с толку, а тут еще сестра закричала на доносчицу: "Дура ты! Креста на тебе нет!" - и быстро потянула бабушку на улицу. Внимание толпы вновь было приковано к происходящему во дворе.

Дверь в квартиру, все шкафы, буфеты и прочее остались открытыми. Мы понимали, что громилы все равно их откроют...

Я шел впереди. И вдруг увидел нашего гимназического служителя — врага гимназистов, доносчика и антисемита. Он шел согнувшись под тяжестью большого мешка. Только бы он не узнал отца! Я подошел к нему и протянул руку, чтобы он повернулся спиной к отцу с матерью.

— Ты из какого района идешь? — спросил я. — Что там делается?

Он, конечно, знал, кто я по национальности, и явно удивился тому, что я на улице.

— Тебе далеко нести? Ну, я пошел...

Я потряс его свободную руку — мешок он опустил на землю—и зашагал дальше. Рука моя горела, я весь корчился от стыда, что вынужден был поздороваться с этим человеком. И всякий раз, вспоминая этот случай, я вновь переживал жгучий стыд...

До Краевых мы добрались благополучно. Краев стоял у парадного входа и разговаривал с соседом. Увидев меня, он все понял и поскорее завел нас в дом. Мы сразу поднялись на чердак и там встретились с Верочкой и ее матерью. Краевы принесли нам поесть и дали теплые одеяла на ночь.

Погром продолжался еще сутки. Было убито более двух тысяч евреев — взрослых и детей, разгромлены дома и квартиры.

Недавно мой друг обнаружил в кировоградском музее любопытный документ - показания председателя Елисаветградской городской думы и председателя Елисаветградской еврейской общины В. И. Темкина, составленные по свежим следам событий. Они документально дополняют мой рассказ.

ЕЛИСАВЕТГРАДСКИЙ ПОГРОМ

Показания председателя Елисаветградской городской думы

и предстателя Елисаветградской еврейской общины

Владимира Ионовича ТЕМКИНА

Во времена Директории, в январе 1919 г., войска Петлюры заняли Елисаветград. Сейчас же появились толки о погроме; громили еврейские лавочки. В городе была подомовая охрана, преимущественно из евреев (самооборона);

3 февраля большевики устроили переворот и образовали ревком. Петлюровские полки присоединились к большевикам, а галичане ушли.

Переворот произошел потому, что петлюровские части хотели учинить погром, а галичане не допускали, Большевики угрожали, что если будет грабеж, то придут регулярные большевистские части из Бобринца. Переход петлюровцев на сторону большевиков оказался провокацией, так как таким путем они облегчили себе возможность грабежа.

Ревком просуществовал сутки, а на следующий день петлюровцы вместе с галичанами вошли снова в гор сейчас же бросились в места сохранения оружия обороны и стали арестовывать евреев обороны.

Ночью разграбили базар, а днем обходили еврейские магазины и дома, забирали деньги и вещи, ловили евреев и тащили их на вокзал. При попытках к сопротивлению их немедленно расстреливали. К вечеру захватили две главные улицы и стали грабить еврейские магазины. Народные массы к грабежу не были допущены. Грабили одни солдаты под защитой броневых автомобилей с командным составом. Грабили всю ночь и с утра.

На следующий день рабочие выступили вместе с милицией и самообороной, окружили казармы, выбили их оттуда и выгнали из города; Ночью вошел большевистский полк и водворил спокойствие.

В результате оказалось 15 убитых на вокзале. Разграблен весь базар и большинство еврейских магазинов. В общем убытков причинено на 200 миллионов

рублей.

Захваченных штабом евреев пытал и горячей водой, выворачиванием конечностей, а после расстрела выбрасывали из вагонов.

Перед Пасхой стали приближаться к городу под видом

большевистских частей разные банды. Проходящие гайдамаки и местные антисемиты вели среди них открытую погромную агитацию. Был учинен тихий погром. Гайдамаки заходили в магазины и квартиры и забирали все, что могли.

С 1 по 3 мая были попытки погрома, но они были предупреждены принятыми мерами.

13 мая стали приближаться григорьевские части. 14-го они заняли Елисаветград и, не встретив серьезного сопротивления, совершили разгром лавок и обходили квартиры с целью грабежа.

Был образован ревком из пяти крестьян и четырех рабочих с присяжным поверенным Якубовским во главе. В числе членов означенного ревкома был только один еврей.

Было опубликовано воззвание Григорьева, что евреи допускаются в правительственные учреждения в размере 5 %, а также знаменитый универсал его и семи его атаманов — Тютюника, Горбенко. Соколовского, Павлова и др. Оставлено было в городе 220 солдат под начальством Горбенко.

Местные крестьяне и рабочие-христиане (местные большевики) произвели переворот, арестовали означенных 220 человек и вновь объявили большевистскую власть. Из общего числа комиссаров — десяти — евреев было только три.

Следует отметить, что еврейское население и бывший ревком настойчиво просили не учинять переворота, ибо понимали, что это может закончиться погромом, но большевики никого не желали слушать и упрямо делали свое дело, игнорируя интересы многотысячного еврейского населения.

17-го утром в город Вступили григорьевцы. С вокзала под командованием полковника Павлова двинулись части с приказом вырезать всех евреев обоего пола в возрасте от 3 до 60 лет. Резня началась сейчас же в домах около вокзала, и первая семья по фамилии Сербии из семи человек была изрезана на мелкие части.

Войсковые части по 15 — 20 человек в сопровождении прочих громил обходили все еврейские квартиры по нескольку раз и прежде всего требовали денег. Затем забирали деньги, раздевали всех мужчин донага; снимали платье и с женщин, причем женщин тут же насиловали на глазах у всех близких; после всего этого мужчин выводили во двор и расстреливали. Женщин оставляли частью в живых.

Все магазины очищались дотла и товары вывозились как войсковыми частями, так и крестьянами на телегах, прибывшими в огромном количестве в город. Были также

разграблены все квартиры; все это спокойно вывозилось из города.

На Быковой улице у Христианского кладбища, были случаи зарывания евреев живыми в землю. Прятавшиеся в погребах по 20 — 30 человек вырезались всей семьей, с женщинами и детьми. Нужно отметить, что эти укромные места указывались христианскими женщинами и

Врывались в больницу Красного Креста и городскую, вытаскивали больных евреев на улицу  То же было и: в земской.

Еврейская больница была спасена тем, что громилам заявили, что здесь все больные сыпнотифозные, от которых они могут сами заразиться и погибнуть. Многие убитые были так изуродованы, что их нельзя было опознать.

Несколько раз обращался к Павлову, Горбенко и Запорожцу бывший ревком из рабочих и крестьян во главе с Якубовским с просьбой прекратить резню, но атаманы упорно повторяли, что все евреи должны быть уничтожены. Наконец к вечеру второго дня ревком пал на колени: нет уже сил выносить эту резню! Павлов согласился приостановить погром под условием, что ревком Немедленно возьмется за управление городом. Ревком согласился. Павлов издал воззвание о прекращении резни; евреи вышли из мест укрытия, но тут на них снова набросились по приказанию воинские части. Самое большое количество убитых было в этот день. Ясно, что Павлов свое воззвание издал провокационно, чтобы вызвать евреев на улицу для новой резни. 

За воинскими частями двигались группы из подростков, стариков, студентов, учащихся, чиновников, женщин, принимавших деятельное участие в расхищении имущества. Характерно, что при расхищении библиотек похищались только ценные книги и полные комплекты: явный признак участия в погроме интеллигенции, понимавшей толк в этих книгах.

Должно быть также отмечено мужественное поведение еврейской молодежи, под страхом расстрела оказывавшей помощь раненым братьям, прятавшей их и по возможности свозившей их в еврейскую больницу. В результате оказалось: в еврейскую больницу было доставлено 286 трупов и в другие больницы —около 300 трупов. Доставлены эти трупы были в первый день погрома. Трупы подбирались в течение семи дней в подвалах, на чердаках, в канавах, в погребах, на улицах, в домах и пр. Всего на кладбище похоронено 2100 жертв, а на полях около города – 300.

Раненых было около 300 человек. 85% всех еврейских квартир было полностью разграблено.

Масса евреев остались совершенно нищими. Многие женщины после изнасилования оказались заражены венерическими болезнями. Все еврейские магазины и лавки, за исключением одной, были полностью разграблены, всего же в городе еврейские магазины составляют 90% общего количества.

По первому подсчету из магазинов было разграблено всего на 1¹/₄ милиарда рублей. Подсчет разрабленного имущества в квартирах не был произведен, но разграблено квартирного имущества минимум на 1½ миллиарда рублей.

Похороны встречали затруднения вследствие непрерывного обстрела еврейского кладбища гайдамаками. Только энергичное вмешательтво рабочих дало возможность похоронить жертвы. Похороны продолжались несколько дней. Город весь замер. Более состоятельные элементы и значительная часть ителлигенции выехали. Еврейская масса оставлена на муки и вымирание.

На четвертый день мы вернулись домой. Все, что можно было вынести, разграбили. Носильные вещи, посуда, мебель (кроме больших шкафов и кроватей), ковры, занавеси, разная утварь — словом, все было растащено или уничтожено. Пол в столовой был усыпан осколками хрусталя. Маленькие комнаты сестры и бабушки частью сохранились. Осталась также белая мебель в кабинетах отца, инструменты.

Мать ходила по пустым комнатам и все повторяла: "Как будем жить? Как будем жить?". Отец пытался ее утешить.

Я стал налаживать электричество. Люстры, конечно, унесли.

Работники кафе рассказали, как все происходило. Убив всех пятерых жильцов нижней квартиры, григорьевцы ушли. Тогда дом заполнили разные люди, которые уносили что хотели. К дому подъезжали крестьянские телеги, на них грузили мебель и вещи и увозили.

Дом Верочкиного отца тоже разграбили. Правда, сохранились вещи, перевезенные к Краевым.

Мы с сестрой купили самую необходимую утварь. Отец готовился к приему больных. Мой отпуск в институте имени Главче, где я работал уже два года, продолжая учиться в мединституте, подходил к концу. Я должен был ехать в Одессу.

К счастью, 20 мая в Елисаветград прибыл красноармейский полк. Он с музыкой прошел по Дворцовой, и — о радость! — в передних рядах я узнал нашего студента — начальника мед-части. Оказалось, полк должен следовать по железной дороге в Одессу.

Командир полка разрешил мне с женой и ее матерью ехать в тамбуре возле уборной. И в этих условиях мы провели трое суток — поезд был агитационным и задерживался на каждой большой станции...

Все эти события не могли не оставить печального следа в нашей судьбе. И я очень благодарен отцу, нашедшему нужные слова поддержки.

Вот его письмо от 27 мая 1919 года:

Дорогой Яков!

После твоего отъезда мы с мамой еще больше ощущаем ужасное положение, в котором находимся – одни в пустых комнатах без самых необходимых вещей. Шуйские прислали (принес их сын) две подушки и смену простынь. Спасибо им. Никогда не думал, что эти мало знакомые нам люди будут так внимательны. Напрасно мы оказались пойти к ним перед погромом. С лишком надеялись на защиту населения...

Надо приступать к работе, а я не чувствую сил заниматься практикой. Посмотрел инструменты: оказалось и их частью забрали! Непонятно – для чего. А белую мебель кабинетов не тронули. Все равно… Звонил в здравотдел. Думаю получить работу по педиатрии, это мне легче и хорошо знакомо.

Все врем ядумаем о тебе. Конечно, благодаря тебе мы вовремя покинули квартиру, прошли через эту толпу, возбужденную происходящим рядом убийством, благополучно добрались до Краевых и их чердака и остались живы. Мы гордимся твоим мужеством и решительностью. Я только прошу Бога, чтобы в твоей душе не осталось ненависти к людям, ставшим погромщиками под влиянием алкоголя, и чтобы ты не забывал святой долг врача — оказывать помощь всем, кто в ней нуждается…

В БЕЛОЙ И КРАСНОЙ АРМИИ

Мы продолжали учебу. В доме № 50 по улице Пастера — на углу Петра Великого мы снимали две комнаты (потом здесь жила сестра Верочки с мужем). Квартира была большая; хозяйка из семи комнат сдавала пять и на это жила. Проходя мимо этого дома, я сейчас обязательно смотрю на окна комнат, где было прожито много хороших и трудных дней.

Погром сделал нас нищими. Мы с Верочкой лишились поддержки родителей. Хорошо, что я с 1917 года работал фельдшером в институте имени Главче. Небольшая зарплата выручала нас. Помогала и студенческая столовая, в которой я питался все время учебы в медине.

Но жизнь наша была очень скудной. В студенческой столовой мы получали два блюда: перловый суп и ячневую кашу или ячневый суп и перловую кашу. Чтобы как-то поддержать существование, жена организовала "маленький бизнес". Мы вставали в полшестого утра, чтобы успеть испечь на "буржуйке" пирожки, и эти пирожки к восьми часам Верочка выносила на угол Пастера и Петра Великого, к университету. Студенты, в большинстве голодные, охотно их раскупали. Честно говоря, мне было больно видеть свою жену в роли торговки, но она была непреклонна. Тогда я впервые ощутил несгибаемую волю Веры Григорьевны. Из своего скудного заработка я оплачивал уроки немецкого языка, отлично сознавая его необходимость для всякого образованного врача.

Неожиданно в июле высадились и захватили власть белые — представители генерала Деникина, хозяйничавшего на Кавказе и юге России. Белая армия нуждалась в военных врачах. Из-за плохо организованной санитарной службы множество

бойцов болели сыпным и возвратным тифом и переполняли военные госпитали.

Командование объявило призыв в армию — досрочный выпуск студентов-медиков пятого курса в качестве заряд-врачей, без государственных экзаменов, только по зачетным книжкам.

Наш курс должен был кончать мединститут осенью 1920 года, а призыв объявили осенью 1919-го. Многие студенты уклонились от призыва — уехали из Одессы, ссылались на слабое здоровье; ну а сорок человек, среди которых был я, оформили быстро. В основном пополнение направлялось в Крым; Четверо из нас, в том числе и я, были назначены в Новороссийск.

Всех посадили на пароход "Трансбалт", заполненный офицерами. Судно было грязное; нас разместили на нарах без постелей. Не раздеваясь, мы провели в пути пять суток. В Новороссийске нас направили на работу в два военных госпиталя, заполненных ранеными и, главное, сыпнотифозными больными. Оказалось, что мы все четверо заразились в пути сыпным тифом и одновременно заболели. Нас положили в отдельную палату. Я переносил болезнь легче товарищей, лежавших в беспамятстве. Врачей не было, и я давал указания имевшемуся лекпому.

Выздоравливали мы медленно. За два месяца болезни ситуация на Кавказе резко изменилась. Деникин отступал к Новороссийску, а отсюда эвакуировался в Крым. Я был свидетелем драматических картин, когда офицеры, которым не хватило места на последнем пароходе, приступом брали трап и палубу.

По городу бродила масса брошенных, погибавших лошадей; с голоду они грызли заборы.

В Новороссийске установилась власть большевиков. Красный комендант вызвал нас — зауряд-врачей и определил меня как наиболее здорового в действующую Красную Армию.

В качестве старшего врача 1-го артдивизиона 22-й стрелковой дивизии я со своей частью продвигался по берегу Черного моря. Я получил комплект американского обмундирования, белье, одеяло, в чем весьма нуждался после погрома.

В мае вышел приказ главнокомандующего Красной Армии Троцкого о возвращении зауряд-врачей в мединститут для его окончания.

Вчетвером мы поехали поездом в Одессу. Железнодорожный путь из Новороссийска в Одессу прохо-

дил через центральную часть Украины, где хозяйничал Махно. Его отряды часто останавливали пассажирские поезда и устраивали обыск — а вернее, просто грабили пассажиров, арестовывали не понравившихся им людей. Не скрою: мы, проезжая через эти места, немало поволновались. Нам повезло — махновцы наш поезд пропустили.

По дороге я сделал остановку в Елисаветграде у родителей и был очень рад, увидев, что отец оправился от пережитого погрома и приобрел самые необходимые вещи. Я, в свою очередь, поделился с ними своим американским обмундированием.

Первым, кто бросился меня обнимать в Одессе, был дворник Николай. Между тем я знал, что он — член черносотенного "Союза русского народа"...

СРАЖАЯСЬ С ХОЛЕРОЙ И ГОЛОДОМ

Выпуск врачей Одесской медицинской академии, как в двадцатом году именовался мединститут, состоялся досрочно: в феврале были розданы дипломы. Нас, вернувшихся из армии, присоединили к студентам выпуска двадцать первого года. Таким образом, мы получили дипломы на год позже своих сокурсников .

Свирепствовали тифозные эпидемии, поэтому нас готовили как врачей-инфекционистов. В июне на моей родине — в Елисаветграде началась эпидемия холеры, и я просил по окончании направить меня на работу именно туда. В июле я получил титул врача-эпидемиолога и в Елисаветграде вступил в борьбу с холерой, которой заболело уже 800 человек.

Я жил с родителями. Рабочую одежду надевал у выхода. Здравотдел выделил мне в помощь фельдшера, извозчика для разъездов, мешок хлорной извести и ведра для нее. Ознакомившись с развитием эпидемии, я выяснил, что источник заразы — колодцы с питьевой водой (на окраинах города еще не было водопровода). Колодцы необходимо было закрыть.

Мы с фельдшером подъезжали к очередному намеченному колодцу и насыпали в него и вокруг хлорную известь. Конечно же, это вызывало у людей бурю негодования. Я проводил беседы, лекции, но порой после закрытия колодца приходилось попросту удирать от расправы...

Мера эта оказалась действенной, и через два месяца эпиде-

мия прекратилась. Кроме того, я устроил барак для лечения холерных больных и значительно сократил смертность.

Мои доклады о борьбе с холерой в Медицинском обществе и в здравотделе имели успех, я получил благодарность исполкома.

В 1921 году начался первый советский голод. Население Одесской губернии тогда составляло 3,2 миллиона человек, а число голодающих — по неполным данным — превысило полмиллиона. Количество умерших исчислялось сотнями тысяч.

Умирали даже дети в интернатах.

Секретарь исполкома пригласил меня участвовать в работе комитета помощи голодающим при исполкоме. Я организовывал столовые для голодающих, определял состав питающихся, подбирал нужных работников.

Весной 1922 года в Елисаветграде открылся филиал АРА

— американской организации помощи голодающим. Исполком рекомендовал меня в качестве инспектора. Мне удалось организовать шесть столовых, и притом хороших, наладить прием прибывающих в больших количествах продуктов. Вскоре американская еврейская организация "Джойнт" назначила меня уполномоченным по Елисаветградскому району.

Я распределял продуктовые и вещевые посылки среди интеллигенции. Одновременно по поручению здравотдела я занимался организацией и работой Дома санитарного просвещения. Работал с утра до вечера.

Одесса, марта 26 дня 1923 года

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Всем, кого это касается

Настоящим удостоверяется, что д-р Каимнский является представителем Американского еврейского объединенного распределительного комитета в Елисаветграде.

В качестве такового представитель д-р Каминский уполномочен открыть свою собственную контору и создать такую организацию, которая будет ему необходима для работы.

Д-р Каминский имеет право собирать все те сведения, которые будут необходимы для его работы как представителя «Джойнта».

Д-р Каминский уполномочен получать все грузы, отправляемые «Джойнтом» на имя представителя «Джойнта» в Елисаветграде, и распределять их согласно инструкциям, получаемым от одесской конторы «Джойнта».

Д-р Каминский имеет право приглашать служащих по своему желанию.

Согласно договору между объединенным распределительным комитетом м РСФСР и УССР местные власти должны предоставить елисаветградскому представителю склады, охрану, перевозочные средства и рабочую силу, потребную для загрузки и выгрузки грузов, и снбжать его всем, что ему понадобится, согласно договору.

АНКЕТА

Для сотрудников заграничных организаций

Помощи России

Наименование организации: «Джойнт»

1. В каком отделе состоите на службе: Американский объединенный комитет.

2. Занимаемая должность: заведующий елисаветградским отделом «Джойнта».

3. Фамилия, имя и отчество: Каминский Яков Иосифович.

4. Возраст (время рождения): 21 сентября 1897 года – 25 лет.

5. Национальность и подданство: УССР – еврей.

6. Семейное положение: женат.

7. Кто именно находится на Вашем иждивении и их адреса: жена Вера Григорьевна (живет при мне)

8. Бывшее сословие: сын врача.

9. Имущественное положение до октября 1917 года: студент

10. Образование: общее – мужская гимназия, специальное – Одесская медицинская академия.

11. Какими языками владеете: французский, немецкий.

12. Были ли за границей, где и когда именно: бывал до войны в Германии.

13. Профессия (специальность): врач

14. Отношение к воинской повинности: ст. врач 1 артдива 22 стрелковой дивизии – 1920.

15. Род занятий: до октября 1917 года – студент, до сего времени – врачебная деятельность.

16. Принадлежность к профсоюзу: Всемедиксантруд.

17. С какого времени состоите на службе и по чьей рекомендации: по рекомендации елисаветградского полпреда с 20.VI. 1923.

Как одно из последствий разрухи, осенью 1923 года в Одессе возникла эпидемия грибковых заболеваний волос среди детей — главным образом, беспризорников и воспитанников детских домов. Лечение этих заболеваний — парши, трихофитии — заключалось в удалении пораженных волос при помощи рентгеновских лучей и последующей обработке кожи. Но не хватало врачей-рентгенотерапевтов и рентгеновских аппаратов для лечения такой массы больных.

"Джойнт" предоставил Губздраву средства на организацию курсов для подготовки десяти специалистов-рентгенотерапевтов. По моей просьбе меня как работника "Джойнта" зачислили на эти курсы. Я переехал из Елисаветграда в Одессу насовсем и остался здесь работать.

Итог этому периоду моей жизни хочу подвести статьей Юрия Мативоса из кировоградской областной газеты "Народне слово" (номер от 24 сентября 1991 года).

А СЕРДЦЕ ПОКОЯ НЕ ПРОСИТ

—             Тьфу ты, Господи, никак не найду. Очень уж изменилось все. Новых домов много.

Яков Иосифович снова и снова оглядывается вокруг, вспоминает.

—             Это где ж мы с вами – на Ивановской? Ну а там ее пересекает Дворцовая, так? А еще дальше Петровская.

Выходит, где-то слева наш дом был. А чуть за углом —классическая мужская гимназия; Хорошо помню, а найти не могу.

— А когда же вы последний раз были в этом городе?

—  Шестьдесят лет назад. Неужели все так изменилось?

 Изменилось действительно многое. Не было в те далекие годы ни этого впечатляющего здания банка, ни новых домов. Да и тот; в котором родился и вырос мой собеседник, сильно изменил свои вид. Хотя уцелел, и Яков Иосифович все-таки узнал его. Правда,  когда-то в доме жили три семьи, а сегодня  —  двадцать три. Но это уже последствия  урбанизации.

—             Вот  здесь 4 октября 1897 года я и увидел свет.  На втором  этаже. Тут это было...     

Феноменальная память у человека, которому через месяц исполнится 94.

...Жил в Елисаветграде необыкновенный врач-стоматолог Иосиф Каминский. Его в городе знали (без преувеличения) стар и млад. Почему необыкновенный и откуда такая популярность? Потому что словно добрый волшебник Айболит обходил он учебные заведения города, обследовал детей, выявлял тех; у кого болели зубы, и лечил их; Все Это делалось, говоря сегодняшним языком, на общественных  началах.

 Тысячи детей елисаветградцев всех сословий благодарны доброму доктору. Не случайно по  ходатайству городской Думы правительство царской  России наградило врача Каминского тремя высшими государственными орденами — Святослава, Владимира и Анны на шее. Случай редкостный: три ордена врачу, да еще еврейской национальности!

Счастливо складывалась судьба доктора Каминского. Но никому из нас не дано заглянуть в будущее. Непредвиденные события надвигались не только на семью Каминских — на: миллионы людей громадной империи. Вскоре после того, как  доктор вернулся из Санкт-Петербурга, получив очередную награду, вспыхнула мировая война. А за ней  страну сотрясли революции. В их круговерти менялись веками  выработанные традиции,  срывались с мест и пропадали в безвестности тысячи семей, уничтожались мораль, обычаи, рвались родственные связи...

— Я был способным мальчиком, — вспоминает Яков Иосифович. — С медалью закончил местную классическую гимназию, поступил (правда, не без помощи отца — аж в Государственную Думу обращался врач-орденоносец за протекцией) на медицинский факультет Одесского университета.

Все шло хорошо. А тут —— перевороты. Белые, красные, Maxнo, Гpигopьeв, Mapycькa, Зеленый, Ангел — сколько их было, народных "вождей" и просто "батьков". Грабежи, убийства. Еврейские погромы. Об одном из них, произошедшем в мае 1919 года, и сейчас со скорбью вспоминает Яков Иосифович. — Лишь в двадцать первом удалось после многочисленных приключений закончить университет, —усмехается Яков Иосифович. — Теперь я уже был дипломированным врачом.

Как раз в то время, когда выпускников факультета распределяли на работу, Яков узнал, что в Елисаветграде свирепствует страшная болезнь — холера. Ею заболели восемьсот жителей города; половина умерла. "Мое место там", — сказал сам себе молодой специалист. Закончив краткосрочные курсы эпидемиологов, Яков прибыл в Елисаветград. Ему и его помощнику-фельдшеру дал приют знакомый уже Краев. Эти двое мужественных людей в белых халатах вступили в единоборство с эпидемией страшной болезни. Яков Иосифович, проведя тщательное обследование, выявил источник заболеваний — воду в колодцах. Их пришлось закрыть, что вызвало, конечно, недовольство людей и новых городских властей. Уже тогда мужественный лекарь заработал первый балл "врага народа"...

—             Но, я безмерно горжусь тем, что через два месяца холеры в городе не стало, и я приложил к этому руку. Я назвал бы действия доктора Каминского подвигом — ведь он спас жизнь сотням, а может, и тысячам наших отцов и дедов, постоянно рискуя собственной жизнью. Этот подвиг он повторил и позже, когда страну охватил голод начала двадцатых. С помощью международных организаций, в основном США, была налажена доставка в город продуктов питания. Чтобы избежать злоупотреблений, было решено устроить общественные столовые в бывших трактирах, ресторанах. Врач Каминский организовал шесть таких столовых. Муку, крупы, тушенку хранили в цехах завода «Красная звезда», который тогда практически не работал.

—             Голод был не единственным врагом людей. Их косил тиф, другие инфекционные болезни, устрашающие размеры приобрела детская смертность. Полубосыми, в драных шинелях ходили из дома в дом врач Каминский с фельдшером Михаилом Цюрупой (братом наркома), спасая от смерти детей и взрослых.

… В начале тридцатых Яков Каминский был переведен в Одессу. При университете открылась кафедра рентгенологии, и профессор Розенблат – известный специалист в этой области – пригласил Каминского в ассистенты.

НАЧАЛО НАУЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В первые же дни своего пребывания в Одессе я поступил на курсы по рентгенотерапии и в числе десяти курсантов, выдвинутых на специализацию, 1 декабря 1923 года явился в институт имени Главче на организационное собрание. На базе рентгенкабинета здесь должны были проходить занятия. Присутствовал завкафедрой рентгенологии ОМИ, пионер рентгенологии в нашем регионе профессор Я. М. Розенблат, руководивший курсами, и преподаватели — заведующий кафедрой физики университета профессор Талько-Гринцевич, врач-дерматолог, заведующий рентгенкабинетом и рентгенотехник. Я был выбран старостой. Выступив, я поблагодарил "Джойнт" и губздрав за организацию курсов и борьбу с грибковой эпидемией и сказал, что мы будем активно заниматься, учитывая, что рентгеновы лучи могут успешно лечить и в то же время повредить при неумелом применении.

Я весьма активно стал изучать рентгенологию, так как всегда интересовался физикой и техникой — мою склонность к физико-математическим наукам отмечали и в аттестате зрелости.

Казалось бы, одновременный интерес к двум совершенно разным дисциплинам — рентгенологии и физкультуре — должен мешать специализации. Однако же в моей жизни обе они сыграли важную роль и удачно сочетались, нередко в одной работе.

Так, при разработке проблемы "спорт и сердце" я использовал рентгенологический метод для учета влияния физических упражнений на сердце.

Доцент Я.И. Каминский

Учет влияния

Физического напряжения на сердце

Путем рентгеновского исследования

(рентгенофункциональная проба сердца)

Из сектора методики физкультуры и коррекции (заведующий доцент Я.И. Каминский) Одесского областного филиала Украинского научно-исследовательского института физического культуры (директор доцент Я.И. Каминский) и рентгенкабинета (заведующий Я.И. Каминский) Одесского

Государственнго туберкулезного института (директор доуент Я.И.Розенблит.

Почти беспрерывно врачу приходится сталкиваться с вопросом, какова функциональная способность сердечно-сосудистой системы исследуемого человека. Этот вопрос особенно остро стоит перед врачами, проводящими контроль над физкультурой, врачами, которым предстоит решать, допустим или недопустим ддля данного субъекта тот или иной вид упражнений или состязаний. Знать предел работоспособности сердца важно потому, что оно, как говорит Hoffman, никогда не предупреждает организм о грозящей ему опасности, так что момент, когда напряжение становится вредным, наступает внезапно. При этом мы не имеем в виду сердце, пораженное каким-либо заболеванием; мы имеем в виду, по-видимому, здоровую сердечную мушцу, относительно которой нужно выяснить предел ее работоспособности.

Даже в своей кандидатской диссертации «Рентгенокимограмма сердца при остром физическом напряжении» новый метод исследования — рентгенокимограмму я анализировал в процессе физической нагрузки. Такой метод впоследствии был положительно оценен на Всеукраинском съезде рентгенологов и радиологов, проходившем в 1936 году в Одессе, где я выступал с докладом.

В начале двадцатых годов литература по рентгенологии на русском языке была очень скудной. Мне пришлось просить у профессора Розенблата учебники и журналы на немецком языке и одновременно изучать немецкий, беря уроки у преподавателя. Зарплата в институте Главче была маленькая, и я стал искать совместительства.

На летний сезон 1924 года я получил предложение быть ординатором с проживанием в санаторном отделении Одесского военного госпиталя. Санаторий был всего на 60 больных, размещался в прекрасном здании дворца градоначальника на Итальян-

ском бульваре. Я жил на бывшей даче известного художника Костанди. Это был чудесный район с видом на море.

Мой рабочий день был очень разнообразен и уплотнен. Напряженная работа требовала четкого графика, приходилось учитывать каждую минуту. Вот мой примерный распорядок дня в 1925—1927 годах: семь часов утра — подъем, завтрак; восемь часов — рентгенкабинет 3-й больницы: диагностика болезней желудка (по Розенблату); десять часов — рентгенкабинет туберкулезного института: обследование легочных больных; три часа дня — обед и пятнадцатиминутный отдых (иногда сон); четыре часа — работа у себя в кабинете за письменным столом; семь вечера — обследование больных в рентгенкабинете хирургической клиники; в десять я ужинал и в полночь ложился спать.

В санатории военного госпиталя под моим наблюдением находились главным образом больные, нуждающиеся в реабилитации и укреплении после перенесенных заболеваний, и я решил включить в их лечение общеразвивающие физические упражнения в виде тридцатиминутной утренней гимнастики. Я прочел лекцию, провел специальные исследования, указал отдыхающим недостатки в их телосложении и лично стал заниматься с ними каждое утро. В "урок" я старался включить эмоциональные, приятные упражнения для хорошего настроения.

Эффект превзошел все ожидания. Это побудило меня продолжить опыт занятий лечебной физкультурой у больных с заболеваниями аппарата движения.

В 1925 году я провел летний сезон на грязевом курорте Куяльник и работал на базе биохимической лаборатории курортного управления под руководством профессора Болеслава Аполлинариевича Шацилло. Мы изучали влияние физических упражнений в курортной обстановке на азотистый обмен веществ, и я разработал комплекс упражнений утренней лечебной гимнастики для больных курорта. Эта работа была доложена на V научно-организационном съезде по курортному делу в Пятигорске в 1925 году (моя первая научная публикация) и легла в основу дальнейшего развития лечебной физкультуры на всех одесских курортах.

ТРУДЫ V ВСЕСОЮЗНОГО

НАУЧНО-ОРГАНИЗАЦИОННОГО СЪЕЗДА

ПО КУРОРТНОМУ ДЕЛУ

27 августа - 2 сентября 1925 года

Издание Главного курортного управления

Москва-1929

ВЛИЯНИЕ ФИЗИЧЕСКИХ УПРАЖНЕНИЙ

В КУРОРТНОЙ ОБСТАНОВКЕ

НА АЗОТИСТЫЙ ОБМЕН ВЕЩЕСТВ

(Из биохимической лаборатории Одкурупра;

заведующий — профессор Б.А. Шацилло)

Доклад д-ра Я.И. Каминского

Автореферат

Стремясь определить, может ли физкультура на курортах принести пользу как терапевтический фактор, докладчик занялся тщательным учетом результатов занятий физкультурой. Считая, что те способы контроля, которые сейчас применяются, не могут удовлетворить педъявляемым требованиям, докладчик приходит к мысли о необходимости подыскания нового критерия для физического напряжения и, по предложению проф. Б.А. Шацилло, предпринимает в биохимической лаборатории Одкурупра ряд исследований для выяснения вопроса о влиянии физических упражнений на отдельные стороны азотистого обмена веществ в организме. Среди продуктов азотистого характера, выделяемых с мочой, креатин и кретинин могут, до известной степени, характеризовать распад тканевого белка под влиянием выполняемых напряжений.

Докладчик сравнивал количество креатинина, выделяющегося с мочой, взятой в момент перед началом физических упражнений, с количеством креатинина, выделившегося с мочой, взятой тотчас по окончании упражнений; колебание в содержании креатинина характеризовало сделанное организмом напряжение.

Следующие цифры красноречиво подтверждают размах физкультурного движения на одесских курортах: за десять лет, с 1924 по 1934 год, число больных, занимающихся лечебной физкультурой, выросло с 60 до 19800 человек, число санаториев, внедривших лечебную физкультуру, — с 1 до 26, а число врачей и инструкторов — специалистов по лечебной физкультуре — с 1 до 43!

Просматривая немецкие журналы, я нашел статью доктора Альтмана, предлагавшего освещать рентгеновскими лучами сразу трех больных детей, что втрое ускоряло борьбу с эпидемией грибковых заболеваний. Я решил применить этот метод лечения, получил разрешение профессора и, по его совету, привлек к работе доктора Е. М. Кондратьеву. Хороший врач и замечательный человек, она тоже окончила курсы.

Наш опыт оказался удачным, и профессор Розенблат пригласил меня в сверхштатные ассистенты кафедры. Штатным ассистентом уже был И. Я. Балабан, с которым мы подружились и оставались дружны всю жизнь.

Наша совместная с Е. М. Кондратьевой работа "Борьба с грибковыми заболеваниями и рентгенотерапия по методу Альтмана" была опубликована в сборнике "Грибковые заболевания" в 1926 году.

ОПЕРАЦИЯ ВЕРОЧКИ. ОРГАНИЗАЦИЯ СЕКЦИИ РЕНТГЕНОЛОГОВ

В 1924—1925 годах я много и успешно работал, постоянно имел одно-два совместительства, и наше материальное положение улучшилось. Мы получили квартиру, в которой три комнаты принадлежали нам (столовая, спальня и мой рабочий кабинет), а в двух жила еще одна семья.

Мы с Верочкой решили, что пора подумать о ребенке. Родные нас поддержали.

Но нас ждала тяжелая новость: вместе с беременностью гинеколог обнаружил опухоль матки — миому. Последняя быстро росла, и стало ясно, что необходима операция. Мнения консультантов — акушера-гинеколога и терапевтов — совпали: в живых может остаться или мать, или ребенок; после радикальной операции беременность будет невозможна. Шел уже шестой месяц беременности, и решаться нужно было немедленно.

Я остановился на хирурге-гинекологе городской больницы Стрезове — спокойном, опытном враче, который не возражал против моего присутствия и участия в операции (это было непременное условие Верочки).

В последний момент хирург еще раз спросил о моем решении. Оно было однозначным — жизнь Верочки.

Операция прошла хорошо. Я давал наркоз, анестезиолог стоял рядом. Понятно, я собрал всю свою волю, чтобы внушать спокойствие больной... Мучительным оказался послеоперационный период — из-за атонии кишечника. Я находился около Верочки неотлучно.

Всякий раз, когда я думаю об операции, я благодарю судьбу за свой бездетный брак: ведь нашим невинным детям была бы уготована мучительная участь детей "врагов народа"...

В Одессе, как и во всяком крупном городе, где есть медицинский институт, имелось общество врачей, состоящее главным образом из сотрудников института. Вполне понятно, что деятельность общества носила печать академизма. Доклады делали по преимуществу профессора, тематика их была далека от вопросов повседневной жизни и практики.

Как ассистент кафедры рентгенологии я начиная с 1924 года бывал на заседаниях общества. Меня, молодого врача, не устраивала сама атмосфера этих заседаний. Я поделился этим ощущением с другими молодыми рентгенологами, которые окончили курсы губздрава по рентгенотерапии и после ликвидации грибковой эпидемии перешли на рентгенодиагностику. Мы нуждались в пополнении знаний, в товарищеском совете, в квалифицированной оценке поставленных нами диагнозов.

В это время в Одессе создавалась научная ассоциация врачей при союзе Медсантруд. Председатель ассоциации — фтизиатр Глузман, узнав о моих настроениях, предложил мне организовать секцию рентгенологов в составе ассоциации.

Мой шеф — профессор Я, М. Розенблат заявил, что существующее общество врачей его удовлетворяет, и отказался быть членом ассоциации. Другие врачи-рентгенологи, давно работающие в городских больницах, против ассоциации не возражали. Идею организации секции рентгенологов поддержал и доктор Эрам, заведующий городской рентгенполиклиникой.

Подготовив доклад о задачах секции рентгенологов ассоциации врачей, я созвал 31 января 1925 года организационное со-

брание. Явилось шестнадцать врачей и один физик — преподававший на курсах профессор Талько-Гринцевич. В этот вечер секция (в будущем — Одесское общество рентгенологов) была создана. Меня избрали ученым секретарем. На этом посту я находился до 1992 года, когда организовалась новая Ассоциация свободных врачей Одесского региона (не считая, конечно, лет заключения и ссылки).

СЕКЦИЯ РЕНТГЕНОЛОГОВ

Отчет о деятельности с 31.1.1925 г. по 1.1.1928 г.

Первое организационное собрание секции рентгенологов состоялось 31 января 1925 года. На собрание явилось 16 врачей и один ренгенофизик. Был заслушан доклад доктора Я. Каминского о задачах секции, после чего была вынесена резолюция о необходимости вовлечения в работу секции всех одесских рентгенолов и рентгенофизиков с высщим образованием. На этом же собрании было избрано временное бюро (в составе проф. Талько-Гринцевича, д-ра Эрама, д-ра Каминского и д-ра Хренникова), которому было поручено в течение двух месяцев провести в жизнь постановление и прилечении в секцию всех рентгенологов.

(«Одесский медицинский жернал»,

январь 1928 года, с. 37).

33-е ЗАСЕДАНИЕ ОТ 8 ФЕВРАЛЯ 1927 ГОДА

А. Информация о съезде рентгенологов.

Каминский сообщает о разногласиях между Ленинградом и Украиной по вопросу о времени созыва съезда и зачитывает полученное по этому поводу от Харьковской ассоциации рентгенологов письмо.

Постановили: согласиться с предложением Н.К.З. о созыве Всесоюзного съезда в г. Киеве в сентябре 1927 года.

В. О вхождении во Всесоюзную ассоциацию рентгенологов.

Постановили: оставаясь организационно частью Научной ассоциации врачей г. Одессы, войти в состав Всесоюзной ассоциации рентгенологов.

(«Одесский медицинский журнал»,

июнь 1928 года, с. 88).

УВЛЕЧЕНИЕ РЕНТГЕНОЛОГИЕЙ. ЛУЧЕВАЯ БОЛЕЗНЬ

Проводя практические занятия со студентами четвертого курса, я еще в 1925 году убедился, что они не имеют никаких познаний по рентгенологии, ибо нет соответствующих учебников (да и вообще литературы по рентгенологии) на русском языке, а лекции профессора записываются недостаточно полно. Поэтому еще в 1925 году я с одобрения профессора Розенблата составил краткий курс рентгенологии для студентов-медиков — "Элементы рентгенологии". Это был первый учебник подобного рода в Союзе. Я использовал для этой книжки лекции профессора Розенблата и немецкие руководства.

Аннотация руководства по рентгенологии "Элементы рентгенологии. Конспективный курс рентгенологии для студентов-медиков" (1925 год):

Ввиду полного отсутствия на книжном рынке руководства, которое могло бы служить для усвоения элементов рентгенологии, проф. Розенблат, лишенный возможности по техническим причинам издать курс рентгенологии, поручил мне как своему ассистенту составить настоящий конспект, который является, главным образом, частью конспективным, частью подробным изложением лекций, Розенблатом студентам IV и V курса 1924—1925 гг.

Д-р Я.И.Каминский

Профессор Розенблат был прекрасным диагностом язвы желудка и двенадцатиперстной кишки. Два-три раза в неделю он как заведующий рентгенотделением 3-й городской (бывшей Еврейской больницы) сам проводил обследование больных. Мы, его ассистенты, и доктор Кондратьева обязательно присутствовали при этом. Моей обязанностью было следить за изображением, и я без всякой защиты простаивал под самой рентгеновской трубкой почти по два часа. Профессор не учил нас защите от лучей, сам не защищался и стал впоследствии жертвой рентгеновского рака (он умер в 1928 году).

Как ассистент кафедры я еще вел исследование больных в факультетской хирургической клинике — по вечерам с шести до восьми — десяти часов. Это было особенно интересно, поскольку больных потом оперировали, и на операции проверялись диагнозы рентгенолога.

Работа на кафедре рентгенологии была для меня стимулом к быстрому овладению основами рентгенодиагностики, и я использовал всякую возможность изучения теории и освоения методик рентгеновского исследования.

В 1925 году я начал работать вместе с Е. М. Кондратьевой в рентгенкабинете туберкулезного института. Так как в институте не было второй ставки врача-рентгенолога, я довольствовался ставкой рентгенотехника. Зато рядом со мной был товарищ, столь же увлеченный рентгенологией. Вместе мы разработали наглядный метод схематического описания рентгеновской картины патологического поражения легких. Рекомендованные в литературе условные обозначения профессора Помельцова врачи-фтизиатры не признавали, а наши зарисовки сразу верно понимали, и они стали обязательным дополнением к словесному описанию.

Лаборанта в штате не было, и мы сами делали рентгеновские снимки и обрабатывали их. Ежедневно четыре часа (таков рабочий день рентгенолога) мы подвергались без защиты вредному облучению.

В 1926—1927 годах мы вместе с фтизиатром профессором С. Н. Вайнером подготовили работу "Клиника заболеваний лег-

ких в рентгенограммах" На Всесоюзном противотуберкулезном съезде в Тбилиси в 1928 году я выступал с готовой выставкой из 96 рентгенограмм заболеваний легких и с уже напечатанной книгой под этим названием.

Учитывая мои успехи, профессор Розенблат, уезжая летом 27-го в Париж на операцию по поводу рентгеновского рака пальца правой кисти, поручил мне вести прием больных в его частном кабинете, что было для меня еще не заслуженной честью.

В конце 1927 года у меня неожиданно появился ячмень на левом глазу. Я показался в клинике профессору В. П. Филатову, который предложил мне прооперировать глаз. Конечно, я долго не раздумывал, и операция тут же состоялась. Повязка на одном глазу не помешала мне после операции поехать на консультацию в туберкулезный санаторий и вообще проделать всю намеченную на этот день работу.

Ночью я проснулся, почувствовав, что подушка стала мокрой. Зажег свет. Оказалось, повязка с глаза съехала, и подушка вся в крови. Кровь била из глаза при каждом ударе пульса. Я вновь наложил тугую повязку, но кровотечение не останавливалось.

Утром я явился к дежурному врачу глазной клиники. Тот сказал, что нужно вызывать Владимира Петровича. Профессор посмотрел и заявил, что такого кровотечения после операции холазиона он еще не видел. Нет ли у меня гемофилии? Нет, гемофилией я не страдал, однако при порезах, например во время бритья, кровь у меня долго не останавливалась. Мой отец тоже отрицал возможность гемофилии.

Консилиум врачей решил, что у меня лучевая болезнь, вызванная переоблучением в рентгенкабинете. Мне было запрещено пребывание в сфере рентгеновских лучей на три года — и предложено сменить специальность.

С большим огорчением я ушел с кафедры рентгенологии, из хирургической клиники, а вот в тубинституте, где я вел научные исследования и готовился к Всесоюзному туберкулезному съезду, решил остаться, организовав возможную защиту от рентгеновских лучей.

Д-р Каминский

БИОЛОГИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ Х-ЛУЧЕЙ

И ОХРАНА ТРУДА РЕНТГЕНОЛОГОВ

(протокол заседания от 2 марта 1925 года)

Изложив современное состояние вопроса о биологическом действии рентгеновских лучей, докладчик указывает, что в случае отсутствия достаточной защиты рентгенологи подвергаются значительной опасности. Рентгеновские лучи способны вызвать ряд тяжелых расстройств и даже привести к преждевременной смерти, благодаря коренным дегенеративным изменениям, которые происходят под их влиянием в различных тканях. У рентгенологов чаше всего страдает кожа рук (хронический рентгеновский дерматит), причем, по мнению Унна (Unna), это заболевание относится к числу тех, где профилактика — все, а терапия — ничто; на месте изъязвлений очень часто образуется рак. По статистике Hesse (1911 год) насчитывалось 94 рентгеновских рака, через 3 года Фейгина собрала уже 104 случая. Кроме того, у рентгеновского персонала различными авторами были обнаружены изменения крови (лейкопения, эозинофилия), конъюнктивиты; влияние Х-лучей на половые железы общеизвестно.

В большинстве одесских рентгенкабинетов защита поставлена очень плохо, и заведующие кабинетами и хозорганы должны будут нести ответственность за те болезненные изменения, которые могут появиться у рентгеновского персонала. Охрана труда должна строиться на основе положений, выработанных Всесоюзным съездом рентгенологов и радиологов в мае 1924 года.

Докладчик предлагает секции рентгенологов взять на себя инициативу устройства защиты в одесских рентгеновских кабинетах и войти в губотдел труда с ходатайством об организации специальной комиссии для обследования всех кабинетов и осветить вопрос об охране труда рентгенологов в местной прессе.

(«одесский медицинский журнал»,

январь 1928 года, с. 38).

Нужно было решить вопрос о замене рентгенологии другой специальностью. У меня уже был семилетний стаж врачебной работы, была подготовка по двум совершенно разным разделам лечебного дела — венерологии (благодаря интернатуре в институте Главче в 1920—1921 годах) и лечебной физкультуре, которая, собственно, еще не считалась медицинской специальностью. Специфика венерологии меня не привлекала, научная работа в этой области медицины не вызывала интереса, а к материальному обогащению я не стремился. Лечебная физкультура только становилась на ноги и нуждалась в научном обосновании, признании врачебных кругов, внедрении в лечебные учреждения и, конечно, пропаганде.

Короче говоря, я остановился на лечебной физкультуре.

Организовал врачебную секцию в учебно-методическом комитете областного совета физической культуры и обратился к секретарю совета Л. Л. Сахновскому с предложением создать при совете специальную научно-исследовательскую лабораторию для изучения физических упражнений и спорта.

НАУЧНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

Я встретил полное понимание у Л. Л. Сахновского, проконсультировался с доброжелательно отнесшимися к идее лаборатории профессорами мединститута Б. А. Шацилло, Н. Н. Костяминым, А. М. Мелик-Меграбовым, Я. С. Шварцманом по вопросам тематики работ и методики исследований, составил список необходимых приборов — и вскоре научная лаборатория была открыта на базе спортклуба (бывшего Турн-Феррайна).

Начали работать отличная биохимическая лаборатория, которой заведовал приват-доцент Г. С. Лурье, кабинет врачебного контроля (заведующий — врач Пожидаев), антропометрический кабинет (врач Белая), кабинет функциональных исследований (им заведовал я сам).

Лаборатория работала преимущественно в вечерние часы, когда в гимнастическом зале шли занятия.

Через два года — в 1930-м — был издан первый сборник научных работ "Вопросы физкультуры в научном освещении".

В том же году лаборатория была реорганизована в одесский филиал Всеукраинского научно-исследовательского института

физической культуры. Я был назначен директором филиала и утвержден старшим научным сотрудником института.

При институте была введена аспирантура — пять врачей и три педагога. Вопрос об оформлении научной степени кандидата медицинских наук на основании моих опубликованных начиная с 1925 года работ меня не тревожил. Я полагал, что ученая степень, полученная без защиты диссертации, — это какая-то неполноценная степень. Мои сотрудники по институту физической культуры уговаривали меня подать документы в мединститут и в высшую квалификационную комиссию Высшего совета физической культуры при ВУЦИКе, я же занимался разработкой отдельных научных вопросов рентгенологии и физической культуры, подыскивая тему для диссертации. Тема нашлась — ею стал вопрос о применении физической культуры в качестве лечебного средства в условиях курорта. К 1934 году, за десять лет такой работы, у меня был накоплен большой научный материал.

Я написал монографию "Физическая культура как лечебный метод" и послал рукопись в Киев, в научно-исследовательский институт физкультуры, с просьбой сдать ее в Медгиз для печати. Директор института В. А. Блях пообещал сделать это. К рукописи были приложены положительные рецензии профессоров мединститута на каждую главу отдельно и общая рецензия начальника медицинского отдела Одесского курортного управления.

Долго не получая известий из Киева, я решил выяснить причину. И вот я получаю для правки гранки своей работы, которую, во-первых, без моего согласия перевели на украинский язык, а во-вторых, авторами значились... профессор Блях и я, и среди моих глав была помещена статья Бляха о лечении сколиоза у детей.

Проф. В. А. Блях i доц. Я. I. Камiнський

"ФI3ИЧНА КУЛЬТУРА ЯК ЛIКУВАЛЬНИЙ ЗАСIБ" Державне медичне видавництво УРСР

1934

Я, естественно, возмутился. У нас с Бляхом состоялся крупный разговор. Поскольку изменить что-то было уже невозможно,

в оглавлении я указал фамилии авторов глав. Для Бляха это было унизительно. Я предложил ему написать введение к работе — это тоже его не устраивало. Произошла ссора.

Как раз в это время я подал документы в аттестационную комиссию ВСФК, которая уже присвоила мне степень кандидата наук и звание старшего научного сотрудника научно-исследовательского института "с утверждением Минздрава". Я представил к этому четырнадцать научных работ и два сборника, которые я редактировал. Блях входил в комиссию Минздрава, и вот последний (небывалый случай!) не подтвердил мою кандидатскую степень.

Всеукраїнський центральный виконавчий комiтет рад Вища рада фiзичної культури

26.XI 1935 р.

ПОСВIДЧЕННЯ

Видано це Вишою квалiфiкацiйною комiсiею ВРФК УРСР т. КАМIНСЬКОМУ Я. И. в тому, що постановою ВКК вiд 26.XI 1935 р. надано ступiнь кандидата наук i подано на затвердження НКОЗ УРСР.

Заступник голови ВРФК УРСР Блях.

Вчений секретар Ярошевський.

Тогда я решил писать диссертацию по рентгенологии, используя новейший метод диагностики, на тему "Рентгенокимограмма сердца при остром физическом напряжении". Эту работу я с успехом доложил на IV Всеукраинском съезде рентгенологов в Харькове в 1936 году. В мае 1937 года я представил диссертацию в мединститут. Ее назначили к защите на октябрь. А в июле я был арестован!..

Такова моя — несколько драматичная — история с диссертацией.

В течение десяти лет, с 1924 по 1934 год, я в качестве заведующего подотделом лечебной физкультуры медицинского от-

дела Одесского курортного управления, а затем консультанта Всеукраинского управления ежегодно проводил исследования, целью которых было подвести научную базу под лечебную физкультуру в санаториях. Удалось показать целесообразность использования физической культуры в специализированных санаториях для легочных, костнотуберкулезных, сердечных, неврологических и других больных.

Подводя итоги этой работы, мы организовали на стадионе Лермонтовского санатория общекурортный праздник физической культуры, в котором участвовало три тысячи больных. Состоялось и общемедицинское заседание врачей Одессы с моим докладом и демонстрацией.

Следует заметить, что развитие физкультуры было делом довольно трудным — в те годы многие врачи считали необходимым обеспечить больным на курорте покой, а не давать им физическую нагрузку. И лишь научные данные позволяли добиваться перелома в их настроении.

Значительную помощь в этом оказывали профессора-кардиологи Л. Б. Бухштаб и А. М. Сигал, профессор Кофман, профессор С. Н. Вайнер, доцент Я. И. Розенблит, доцент Г. С. Лурье и другие. Немалую роль сыграла и созванная по нашей инициативе 1-я Всеукраинская научная конференция по лечебной физкультуре, которая прошла в Одессе в 1934 году.

Я. И. Каминский, Р. А. Гофштейн,

А. С. Жардецкий, В. Г. Каминская

ОПЫТ ПРИМЕНЕНИЯ ЛЕЧЕБНОЙ ФИЗКУЛЬТУРЫ

В УСЛОВИЯХ АРКАДИЙСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ

Из Одесского областного филиала Украинского научно-исследовательского института физкультуры

(Доложено на 1-й Всеукраинской конференции по лечебной физкультуре в Одессе 28.II—3.III 1934 г.)

Круг средств, которыми располагает лечебная физкультура, не ограничивается только лишь физическими упражнениями. Последние служат, правда, основой лечебной физкультуры, однако не менее ценными являются и естественные факторы природы, использование которых с профилактической и лечебной целью должно быть неразрывно связано с другими физкультурными мероприятиями. Следует

отметить, что в этом отношении существует известный раз-рыв: аэротерапия, гелиотерапия, купание в открытых водоемах в наших лечебных учреждениях изолированы от других физкультурных мероприятий. С другой стороны, при проведении лечебной гимнастики и игр, гребли или развлечений для больных на воде, не учитывается влияние естественных факторов природы. Между тем необходимо иметь в виду именно действие всего комплекса средств физкультуры, в особенности на климатических станциях, на приморских курортах, где естественные факторы природы И физические упражнения должны составлять основной стержень лечения.

Мы поставили перед собой задачу изучения одной из форм комплексного применения различных форм физкультуры — физических упражнений и морского купания в условиях аркадийского побережья.

В 1933 году мы вместе с главным хирургом Одесского военного госпиталя провели первый опыт применения физических упражнений после операции аппендицита и грыжесечения — для ускорения процесса реабилитации. Мы учитывали данные Кимбировского и других хирургов о благоприятных результатах раннего вставания больных после операций. В дополнение к раннему вставанию мы разработали комплекс специальных упражнений. Занятия с больными проводили врачи — мои помощники. Получив заметный эффект у молодых военных, я в 1934 году организовал демонстрацию занятий лечебной физкультурой послеоперационных больных в первый и последующие дни после операции на слете заведующих кафедрами хирургии украинских мединститутов.

Ниже приводятся несколько документов, базирующихся на воспоминаниях и свидетельствах современников, о развитии спорта в Одессе.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЫВШЕГО ОТВЕТСТВЕННОГО СЕКРЕТАРЯ ОДЕССКОГО COBETA ФИЗКУЛЬТУРЫ ПРИ ОКРИСПОЛКОМЕ Л. Л. САХНОВСКОГО

Вспоминается год 1924-й, когда мне довелось впервые увидеть Якова Иосифовича и познакомиться с ним. В том году я начал работать в Одесском совете физкультуры при окрисполкоме. Однажды к нам в совет зашел молодой человек, назвавшийся врачом Каминским. Он сказал, что работает врачом-инструктором на Куяльницком курорте. Предложил организовать при совете физкультуры на общественных началах секцию врачебной физкультуры.

Предложение было с благодарностью принято, и организованная им секция в составе нескольких врачей вскоре начала действовать.

Этим было положено начало организации в Одессе филиала Украинского научно-исследовательского института лечебной физкультуры. Директором филиала стал Яков Иосифович Каминский.

С годами наши служебные контакты упрочились и перешли в дружеские отношения.

Как-то в беседе Я. И. сказал: хорошо бы изыскать возможности для организации в Одессе, пусть в начальной стадии, конного спорта. Во второй половине двадцатых годов в районе 4-й станции Большого Фонтана располагался 51-й конный артполк. Командовал им будущий Маршал Советского Союза Л. Говоров, а в одной из батарей этого полка командиром был С. Волькенштейн, опытный спортсмен. С разрешения Говорова и под руководством Волькенштейна была создана — впервые в Одессе — большая группа по обучению верховой езде преподавателей физической культуры. В этой группе занимались и мы с Я. И.

Наш учитель генерал Волькенштейн в годы Великой Отечественной командовал знаменитой 17-й артдивизией — "дивизией прорыва". В старости он с улыбкой вспоминал о своих бывших учениках, в частности о Я. И.

В 1930 году мне довелось отправлять в спортивный поход в Стамбул парусную яхту "Комсомолия". В ее экипаже было 23 человека, и требовался судовой врач. Я позвонил Я. И.:

—Не хотите ли посетить Турцию? Могу вас сосватать

—Это что, «покупка» ?

—Я вполне серьезно. Яхту готовим к плаванию

—А когда?

—Через десять дней.

— Согласен. Хоть завтра!

И Я. И. стал судовым врачом парусной яхты, успешно завершившей спортивный визит в Турцию.

В конце двадцатых годов я учился в школе летчиков. Во время учебы у меня внезапно обнаружилась острая подверженность воздушной болезни. Возникла угроза отчисления из школы. Положение спас Я. И. Он порекомендовал мне комплекс специальных физических упражнений. Благодаря ему я получил возможность успешно и без аварий закончить учебу.

...В тридцатые годы органами госбезопасности "за контрреволюционную деятельность" был арестован директор Одесского техникума физкультуры Файн. Не выдержав пыток, он стал называть мнимых сообщников. В их числе оказался и Я. И. Он был тоже арестован и без суда отправлен в лагерь на 8 лет.

В те годы я жил в Москве и ничего не знал о случившемся. Лишь в пятидесятых годах, встретившись с Я. И., я узнал о его страшной судьбе, а заодно и о том, что сам я лишь случайно избежал подобной участи.

Незадолго до встречи с Я. И. в Киеве меня вызвали повесткой в военную прокуратуру. Произошел такой разговор со следователем:

— Мы пересматриваем посмертно дело Файна. Вы его знали?

— Немного знал.

— Вот вам бумага, напишите, что вы о нем знаете.

— Ничего плохого о нем не знаю.

— А хотите знать, что Файн о вас написал? Слушайте

И прочел мне из следственного дела Файна: "...Моей вербовке (в контрреволюционную организацию) особенно содействовал Сахновский".

Выслушав с широко открытыми глазами историю ареста Я. И., я в свою очередь рассказал ему о вызове в киевскую прокуратуру. Пришла очередь удивляться Я. И. Оказывается, сами того не ведая, мы были " подельниками" — членами несуществовавшей организации...

Как-то я рассказал Я. И., что в Москве очень тяжело болеет близкий мне человек. В 1983 году Я. И. ездил в Москву на конференцию. В свои 85 лет, да еще будучи крайне ограниченным во времени. Я. И. разыскал и навестил больную, оказав посильную помощь.

Однажды Я. И. сказал мне задумчиво:

— Знаете, я нисколько не сожалею, что пришлось столько лет провести в заключении. Не сожалею, хоть это и были тяжелейшие годы. И потому, что с честью выдержал это испытание воли, и потому, что никогда без этого я

не встретил бы и не узнал близко таких поразительных людей, каких я узнал там.

Он говорил о других — я же думал о нем. Вспоминается и один курьезный эпизод. Лет тридцать тому назад, не меньше, Я. И. по какому-то поводу сказал:

— Что ж, жизнь подходит к концу, пора закругляться.

— Да что вы, Яков Иосифович, — возразил я, — к чему такие речи!

— Не говорите, я все-таки врач!..

Вот то немногое, что сохранила память. Ведь с того времени (мы вместе работали с 1924 по 1933 год) прошло шестьдесят лет! После большого перерыва общались мы редко. Но могу сказать одно: я счастлив, что близко знал такого человека, как Яков Иосифович Каминский, и имел честь дружить с ним.

ИЗ СТАТЬИ Б. ГАЛИНСКОГО "МЕДИН. ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ"

("Вечерняя Одесса", 1 октября 1974 года)

Начнем с истории. Многие питомцы Одесского медицинского ушли на фронт, будучи значкистами ГТО, и это сыграло немалую роль в их боевой биографии. Многие из них были среди тех, кто героически оборонял наш город. Некоторые потом участвовали в освобождении его. Выпускников медина я встречал и в блокадном Ленинграде, и на Балтике.

Попав в стены медина, студент сразу попадал к людям, которые раскрывали перед ним красоту спорта, открывали значение физической культуры для здоровья человека.

Иногда казалось непонятным, как, не имея ни одного спортивного сооружения, в институте умудрялись готовить не только значкистов ГТО, но и высококлассных спортсменов. Это было потому, что на кафедре физвоспитания работали и работают люди, преданные спорту, специалисты своего дела, отдавшие ему и свою юность, и зрелые годы. Они умели сплотить актив, увлечь молодежь многочисленными видами спорта: играми, легкой атлетикой, гимнастикой.

Первым заведующим кафедрой был доцент Я. И. Каминский, в прошлом хороший гимнаст, ныне заслуженный врач Коми АССР.

В 1956 году заведовать кафедрой физического воспитания, лечебной физкультуры и врачебного контроля стал А. К. Дюжев, в прошлом известный спортсмен, ныне заслуженный тренер УССР, кандидат медицинских наук. Вместе с ним многие годы трудятся В. П. Сальков, Н. Н. Стебловцев и другие.

ИЗ ПИСЬМА АССИСТЕНТА КАФЕДРЫ ЛЕЧЕБНОЙ ФИЗКУЛЬТУРЫ ОДЕССКОГО МЕДИНСТИТУТА

В. П. САЛЬКОВА

Многоуважаемый Яков Иосифович!

Читая Ваши труды по лечебной физкультуре, я пережил неповторимое чувство обновления, ликования и хорошей зависти к тем, кто жил и творил вместе с Вами в те далекие для нас 20-е — 30-е годы, развивая еще молодую тогда науку о применении физических упражнений с лечебной и профилактической целью.

Ваши труды поразили меня глубиной мысли, содержательностью и ясностью изложения. У Вас так много заключается в немногом, так просторно мыслям и так тесно словам, которые так легко и убористо ложатся на бумагу. Ваши труды нельзя читать как беллетристику — за несколько дней. Необходимы недели, месяцы и годы, чтобы познать всю глубину их содержания и увязать их с практикой в современных условиях.

Я с большим чувством признательности должен выразить Вам благодарность за доставленное мне удовольствие познакомиться с уникальным изданием Ваших трудов.

Как я завидую Вашим современникам, которые могли слушать Ваши лекции, вызывающие у них неподдельный восторг! Лишь теперь, когда мне удалось познакомиться с изложенными на бумаге Вашими мыслями, я по-настоящему понял восторженные отзывы о Вас как о лекторе, человеке и руководителе.

Как ни странно, но я совершенно не почувствовал, что вот эти самые труды были написаны почти полвека назад... Поразительно чувствуется, что автор этих трудов прекрасно ориентировался как в медицине, так и в спорте; как в методике, так и в практике; как в философии, так и в политике; и, что самое главное, все это соответствует современному уровню биологической науки.

Приходится лишь сожалеть о том, что у нас — у нового поколения в Одессе нет теперь такого руководителя, как Вы, уважаемый Яков Иосифович.

Примите мои наилучшие пожелания в Вашей личной жизни, в науке и практике здравоохранения и долгих, долгих лет плодотворной деятельности на благо людей.

Р. S. Прошу принять извинения за непростительную задержку бесценного издания и быть, если возможно, немного снисходительнее к поклоннику Вашего таланта.

25.IX.66

ПИСЬМО КАНДИДАТА МЕДИЦИНСКИХ НАУК

А. Е. ШТЕРЕНГЕРЦА

25.11 1968 г.

Глубокоуважаемый, дорогой Яков Иосифович!

Прошу извинить, что так долго (почти год) держал Вашу книгу. Тут виновата моя длительная болезнь. Она и виновата, и помогла хоть сейчас вернуть Вашу книгу. Ваша книга, к сожалению, ставшая уникальной, является и учебной, и интересно написанной, и ее нельзя через 30 с лишним лет прочесть быстро, как роман, и забыть.

Каждая строчка дает что-то новое, интересное и, главное, полезные советы в наш век, когда ЛФК шагнула далеко вперед и, видимо, высказанные Вами советы и положения еще не один десяток лет будут служить многим поколениям врачей хорошей и необходимой основой для развития.

От своего имени и от всех курортологов Одессы очень прошу Вас переиздать эту книгу с дополнениями и на русском языке. Со своей стороны, конечно, поможем в ее издании. Очень чувствуется отсутствие такого руководства.

В знак глубокой благодарности (вместо процентов за задержку) прошу принять прилагаемый оттиск моей статьи на всесоюзной конференции, где очень кратко (сокращенно) сказано о Вашей деятельности в курортном управлении. В ближайшее время должна выйти книга "50 лет ЛФК", где Вашей деятельности уделено значительно больше места. Конечно, чтоб отразить Вашу кипучую деятельность, необ-

ходимо написать отдельную книгу, и то не охватишь все стороны Вашей многогранной жизни ученого.

С уважением

Ваш ученик А. Штеренгерц.

ИЗ СТАТЬИ А. МАЗУРЕНКО "КАК МЫ НАЧИНАЛИ..." ("Вечерняя Одесса", 18 июня 1984 г.)

Передо мной — труды Одесского филиала Украинского научно-исследовательского института физической культуры. А напротив сидит первый его директор Яков Иосифович каминский.

Заочно я этого человека знаю уже десять лет. Один из старейших одесских яхтенных капитанов Карл Карлович Пиотровский, рассказывая о походе двухмачтовой парусной яхты "Комсомолия" по маршруту Одесса — Стамбул — Одесса в 1931 году, вспомнил о враче Якове Каминском, который умудрялся оказывать помощь... лежа.

— Это был первый заграничный поход советских черноморских яхтсменов, — рассказывает Яков Иосифович. — Спортсмены и рабочие судоремонтного завода в 1929 году восстановили яхту и капитально ее отремонтировали. В Одессу в это время приезжала турецкая футбольная команда. А наш экипаж как бы нанес ответный визит. Это было большое событие в спортивной жизни города.

Попали мы тогда в шторм... Ни до, ни после мне такого испытывать не приходилось. Вахту в состоянии были стоять лишь шестеро из двадцати трех — среди них, кстати, был и Карл Пиотровский. Остальных свалила морская болезнь, и меня в том числе. Но врач есть врач, что бы ни случилось. Помогал как мог. Пиотровский говорил, что лежа? Очень может быть.

Этот поход послужил толчком для исследований в нашем институте, касающихся тренировки летчиков, хотя качка морская и воздушная — не одно и то же.

— Мало кто ныне знает, что в Одессе существовал институт физкультуры...

— Он был образован в 1931 году на базе научно-ис-

следовательской лаборатории при Одесском окружном совете физической культуры. К этому времени сформировался интересный творческий коллектив — профессора Н. Н.

Костямин, А. М. Мелик-Меграбов, Я. С. Шварцман, приватдоцент Г. С. Лурье и другие.

Была при институте аспирантура, в котором занималось немало ведущих спортсменов. С удовольствием вспоминаю работу с тяжелоатлетами Александром Волошиным (его за силу называли Слоном), Василием Булгаковым (вот был красивый спортсмен!), Анатолием Муратовым, Иваном Степановым. Много хлопот доставлял своей взбалмошностью прекрасный велосипедист Геннадий Платунов, очень талантливый парень был.

Вышло три тома трудов института. Но очень много внимания мы уделяли практике. Благодаря нам были введены физкультпаузы на джутовой фабрике,

Разработали комплекс физических упражнений для рабочих-закройщиков обувной фабрики. Сейчас, быть может, эти достижения выглядят наивными, но не забывайте — шли тридцатые годы.

Помню, как в военном госпитале мы внедряли послеоперационную гимнастику. Показали больных участникам Всеукраинской конференции по лечебной физкультуре, которая проходила в Одессе в 1934 году. Выходит на сцену оперированный, скажем, четыре дня назад — делает определенный комплекс упражнений; тот, что два дня назад, — другой и так далее. На следующем заседании врачи потребовали, чтоб их отвезли в госпиталь: они хотели убедиться, что больным не стало хуже. Привыкли лечить покоем, а перестраиваться было трудно.

Вот основные направления нашей работы; занятия со спортсменами, с военнослужащими, лечение больных, внедрение физкультуры на производстве, детская физкультура.

Во время войны институт прекратил свое существование. Но научные исследования в нашем городе продолжаются — на кафедре физвоспитания в медицинском институте, во врачебно-физкультурном диспансере.

Нынешний размах физической культуры — просто гигантский. Наши цифры рядом с сегодняшними смехотворны. Но мы начинали...

НА ЯХТЕ ЧЕРЕЗ ЧЕРНОЕ МОРЕ

В порту шла подготовка яхты "Комсомолия" к походу в Стамбул через Черное море. Готовили штормовые паруса — в это время года шторма случались нередко.

Поход этот был ответом на посещение Одессы и Ленинграда турецкой футбольной командой. Между СССР и Турцией еще в 1926 году было подписано соглашение о культурном обмене, но только теперь, в 1931-м, оно осуществлялось на практике.

Я спешно заканчивал срочные дела в институте. Верочка отнеслась к походу в Стамбул как к туристическому круизу...

В назначенное время я надел парадный костюм, и мы с Верочкой и ее сестрой отправились к причалу. Яхта во всей своей красе стояла в ожидании экипажа. Представитель наркомата иностранных дел провел беседу о том, как мы должны вести себя в чужом государстве, и выдал нам красивые коробки папирос (мы таких не видывали!) для угощения турков; кроме того, нам выдали по нескольку долларов на мелкие расходы. Питаться мы должны были на месте.

Узнав, что мы пойдем в Стамбул на яхте, а не на пассажирском пароходе. Верочка едва не лишилась чувств; она просила меня отказаться от похода. Однако остаться в Одессе было уже невозможно: меня оформили как врача команды.

Отдельные каюты, совсем крошечные, были лишь у капитана и помполита. Мне предложили расположиться на диване в кают-компании, находящейся в средней части яхты. Отсюда на палубу вела почти вертикальная лесенка. Рядом с диваном располагался шкафчик с инструментами, медикаментами и перевязочными материалами.

На случай морской болезни я захватил с собой кулек слив...

В шесть часов вечера мы попрощались с близкими, и яхта начала свой путь. Нас провожала флотилия одесских яхтсменов, но поднялся штормовой ветер, и, как только мы прошли маяк и очутились в открытом море, флотилия повернула обратно.

Качка была весьма ощутимой. С каждой волной к горлу подкатывал противный комок. Шторм все усиливался, а с ним и морская болезнь.

К концу первого дня я был так измотан и подавлен, что мной владело только одно желание: скорей бы это кончилось! Пускай яхта не выдержит шторма, затонет — лишь бы кончилось!..

Но даже в таком состоянии я не забывал, что я врач и должен оказывать помощь. Члены нашей команды мужественно боролись со штормом, многие получили травмы. Я делал им перевязки, не поднимаясь с дивана.

Шторм продолжался и на следующий день. Из нескольких десятков человек на ногах остались единицы; остальные лежали, сраженные морской болезнью. Капитан и его помощник с шестью матросами довели яхту до цели.

В Стамбуле нас должны были встречать представители советского полпредства. Однако встречать они не вышли, уверенные в том, что яхта не придет в семибалльный шторм.

Наконец-то берег! Все выползли на палубу... Ярко светило солнце, стоял штиль. А мы, два дня ничего не евшие, ожидали завтрака.

Кок с трудом отыскал нужные продукты. Все было перемешано, сброшено на пол. В конце концов он приготовил жареную картошку, и должен сознаться, что столь вкусного блюда я не едал никогда в жизни...

К вечеру мы связались с полпредством и сошли на берег. Первым делом мы купили чудесный белый хлеб — такого мы давно не видали, в Одессе выдавали только черный.

Утром явился прикрепленный к нашей группе секретарь посольства, и мы, одетые в специально сшитые в Одессе костюмы, совершили прогулку по городу. Наша группа привлекала всеобщее внимание, нас неоднократно фотографировали. Все газеты были заполнены сообщениями о нашем прибытии и фотографиями.

Мы ознакомились с достопримечательностями Стамбула — Константинополя, побывали в знаменитой Айя-Софии. В честь похода "Комсомолии" в полпредстве был устроен роскошный банкет. Капитан и группа партийцев были приняты губернатором Стамбула, а затем турецкими спортсменами. А когда начались спортивные соревнования, я отправился выполнять интересное поручение.

В Одессе в начале века жила и работала замечательная киноактриса Вера Холодная — кумир и гордость одесситов. Она умерла в 26 лет от грозной "испанки". У нее были две сестры. Одна, которую я знал, была замужем за главврачом военного госпиталя, другая — за греком-коммерсантом, который в 1921 году эмигрировал в Турцию и обосновался в Стамбуле. Я обещал повидать бывших одесситов, передать привет от родственников.

Мы со знакомым членом команды разыскали контору ком-

мерсанта и, сообщив по телефону цель визита, пришли в гости. Хозяин встретил нас очень любезно, угостил крепчайшим вкусным кофе, пригласил на обед и дал множество советов на случай, если придется побывать в Сухуми.

Сестра Веры Холодной оказалась мало похожей на знаменитую кинозвезду. Она сама готовила и подавала еду. Я рассказал о жизни в Одессе, а хозяева — о своей. Причин завидовать этой семье не было...

Ночью один из членов экипажа стал жаловаться на сильные боли в животе. Температура поднялась до 38 градусов. Я диагностировал острый аппендицит. Наутро врач полпредстваства подтвердил диагноз и организовал транспорт для доставки в больницу. Я сопровождал больного. Меня поразило, что в хирургическое отделение можно входить без халата. В палате, куда поместили больного перед срочной операцией, тоже находились посетители.

Наша яхта выходила на прогулку в Мраморное море. Мы проплывали мимо удивительно красивых островов и причалили у одного из них, где находился спортклуб. В гости к нам пришли турецкие спортсмены и дети русских эмигрантов. Спортивные соревнования проходили с переменным успехом.

Я воспользовался случаем и посетил здешний санаторий для больных туберкулезом. Ничего интересного для себя я не обнаружил. Только питание было лучше, чем в Одессе. Я даже возгордился...

Быстро пролетели десять дней. Вечером 2 сентября мы попрощались со Стамбулом. Море встретило нас небольшой качкой, но никто не страдал в этот раз морской болезнью.

АРЕСТ

Шло лето 1937 года. Мы с женой планировали взять в июле отпуск и совершить на теплоходе круиз на Кавказ. Однако случилось непредвиденное. В начале года вышло постановление правительства о психотехнике. Она была объявлена лженаукой. Между тем один из моих аспирантов — педагог Фрейман должен был защищать диссертацию по психотерапии. Нужно было отменить защиту или что-то придумать. Мне как директору института физкультуры пришлось перенести свой отпуск. Вера Григорьевна 15 июля уехала в двухнедельный круиз одна.

В городе было тревожно. По ночам разъезжал "черный во-

рон", а наутро жильцы собирались у ворот и узнавали у дворника: кого забрали? за что?

Вечерами я наезжал на дачу к сестре жены — Дине Григорьевне Румянцевой. Ее муж Георгий Матвеевич Румянцев был заместителем главного военного прокурора Одессы и вместе с прокурором жил на служебной даче на Французском бульваре. От Румянцева я знал, что ордера на арест по линии НКВД подписывает прокурор. Раньше подписывал и сам Румянцев, но после того, как он в нескольких случаях не дал санкции на арест, не находя достаточных оснований, этот вопрос решал прокурор.

В июне неожиданно был арестован секретарь парткома института физкультуры Наум Файн. Он был болен кавернозньм туберкулезом и получал лечение пневмотораксом даже в тюрьме. Прошло больше месяца после его ареста, а жене Файна ничего не объясняли. Она умоляла меня поговорить с прокурором.

Я поехал на прокурорскую дачу и, прогуливаясь с прокурором, спросил: почему следователь не сообщает жене Файна причину ареста? "Разбираются, — ответил прокурор. — Это к институту не имеет отношения, там партийные связи. Все не так просто. Разберутся, не беспокойтесь...". Румянцев был не в курсе дела. Я знал, что Файн дружил с Корытным — работником республиканского комитета комсомола, арестованным в Киеве, — и поверил прокурору.

Тридцатого июля я снова задержался на даче — хотел поговорить с прокурором. Утром я должен был встречать теплоход — приезжала моя Вера Григорьевна, а на следующий день у нас был праздник — ее день рождения...

Мы с Румянцевым спали на веранде, ночью там горел свет. Проснулся: вроде кто-то окликнул меня по фамилии. Открыл глаза — вижу, стоят два незнакомых человека в штатском. Спрашивают, кто Каминский. Тут и Румянцев проснулся: "В чем дело?". Один протянул бумажку: "Вот ордер". Румянцев посмотрел и дал мне. Ордер на обыск и арест. Похоже, для Румянцева это было такой же неожиданностью, как и для меня. Прокурор — товарищ как-никак! — ничего ему не сказал.

На основании ст. 126 УПК и руководствуясь ст. 127 УПК УССР постановил:

Привлечь гр. Каминского Якова Иосифовича 1897 г. рождения, ур. г. Кировограда, жит. г. Одессы, по нац. еврей, гражд. СССР, б/п в качестве обвиняемого, предъявив

ему обвинение по ст.ст. 17—54/8 и 54/11 УК УССР, о чем копией настоящего постановления сообщить военному прокурору.

Постановление мне объявлено: Я. Каминский

11 августа 1937 г.

Я оделся. У калитки стояла машина. Откуда же чекисты узнали, что сегодня я ночую не дома, а на прокурорской даче? Ясно, что им сообщил это сам прокурор.

И все-таки я нисколько не волновался — был уверен, что арестован по ошибке. "Ерунда какая-то. Ошибка!" — повторял я. А Румянцев молчал...

Правда, я вспомнил один неосторожный поступок. Пару недель тому назад в институт приехали трое партработников и созвали общее собрание всех сотрудников. Оказывается, в Киеве арестовали за вредительство директора Всеукраинского института физкультуры профессора Бляха. Я выступил и сказал, что это, наверно, ошибка. Блях руководит институтом полтора десятка лет и очень предан своему делу, он не может быть вредителем. Партийцы возразили: он, мол, просто обманывал всех, а на самом деле занимался вредительством. У меня остался нехороший осадок после этого собрания. Но ведь за это не могут арестовать!..

Я с сопровождающими поехал к себе домой для обыска. Было уже семь часов утра. Я решил задержать обыск до приезда Веры Григорьевны, чтобы объяснить ей, что случилось, и успокоить: я скоро вернусь, это ошибка. Ну а чекисты хотели поскорее освободиться от меня. Они уговаривали меня пойти в НКВД пешком, благо погода хорошая. А я говорил, что они обязаны просмотреть мою библиотеку, и заявлял, что пешком не пойду — пусть вызывают машину.

И все-таки мне не удалось дождаться прихода жены и попрощаться с ней. Пришла машина.

Мы сразу заехали во двор на Маразлиевской. Вошли в комнату, огороженную с двух сторон высокой стенкой, в которой была дверь с глазком. Находившийся в комнате стрелок прохаживался вдоль стенки и заглядывал в глазок. Мне открыли одну дверцу и велели войти.

Там было что-то вроде небольшого пустого ящика, в котором можно только стоять. Сесть, если устал, можно было только на пол, поджав ноги. Позже я узнал, что заключенные называют эти сооружения "собачьими ящиками". В них нужно ждать, пока за тобой придет надзиратель и отведет в камеру. Приходилось к тому же поддерживать брюки — ремень ведь отобрали, а пуговицы отрезали... Забрали и часы, так что время определялось приблизительно.

НКВД УССР

Управление мест заключения

Тюрьма г. Одессы

ФОНДОВЫЙ ОРДЕР № 346

на оприходование ценностей,

полученных от лишенного свободы

Приняты от Каминского Якова Иосифовича на хранение следующие ценности: часы ручные фирмы "Жако" с ремнями.

Я простоял часа три-четыре. Затем меня отвели в камеру-одиночку. Около кровати, застеленной одной простыней, стояли тумбочка, умывальник и ведро-параша. Я почувствовал голод, постучал в дверь. Подошел надзиратель. Я спросил, можно ли чего-нибудь купить, и дал ему денег. Довольно быстро он принес мне сухой колбасы и булку-франзольку.

Время тянулось медленно. Никогда еще у меня не было столько свободного времени...

Я задумался, нет ли в моей работе чего-нибудь непозволительного. Нет, мне не в чем себя упрекнуть. Конечно, были недоработки с аспирантами, но за это в тюрьму не сажают. А мы работаем много. Уже готов третий сборник научных трудов. На этот раз есть экспериментальная работа и от Филатова. Что же все-таки мне могут предъявить? Может, психотехника? Кто мог ожидать такого решения правительства... Что думает обо всем этом Румянцев? Почему прокурор с ним не поговорил? Надо вызвать следователя, пусть объяснит, в чем дело.

Я стал стучать в дверь. Надзиратель заглянул в глазок: "Чего надо?". Объяснил. "Имей терпение. Он тебя вызовет. И не шуми, если в кондей не хочешь!". Ну что ж, понятно...

ПЕРВЫЕ ДНИ В ТЮРЬМЕ

Подошел второй день пребывания в одиночке. Я по-прежнему находился в неизвестности. Росло беспокойство и возмущение. Неотвязно сверлила мысль: так в чем же дело? Речь ведь не только обо мне, мой арест должен отразиться на положении Жоржа — Георгия Матвеевича Румянцева. Может, и его уже арестовали? Он рассказывал мне о разногласиях с шефом, главным военным прокурором Одессы, на почве выдачи санкции на арест. Надо сказать, я относился к Жоржу с уважением и симпатией. Он был глубоко порядочным человеком — справедливым, честным, добрым. Бывший моряк, он состоял в партии с восемнадцатого года.

Ну а если он остался на работе, как будут относиться в НКВД ко мне? Может быть, меня не вызывают, потому что согласовывают с ним мой вопрос? Хотелось надеяться. Но почему прокурор втайне от него подписал ордер на мой арест? В том, что Румянцев не знал об этом заранее, я не сомневался^*. Ладно, все выяснится при встрече со следователем. Но почему следователь не спешит? Занят? Или это такая тактика воздействия на арестованного, на его психику? Ну что ж, мне волноваться нечего. В моем случае явная ошибка. Нужно набраться терпения. Жаль, нет книг.

И еще одно — питание. Денег я взял мало. Уже на третий день пришлось испробовать тюремную баланду. Надзиратель, раздававший завтрак (400 граммов черного хлеба на день, два куска сахара, кружка чаю и ложка каши), иронически хмыкнул, когда я вернул ему пустую миску: ведь в первые два дня я гордо отказывался от тюремной пайки, питаясь колбасой. Но когда нет ничего другого, покажутся съедобными и противная похлебка и пустая каша в обед...

Меня угнетали безделье, одиночество, отсутствие информации. Стояла жара, и окошко камеры было открыто. С Водопро-

водной улицы доносились шум проходящих трамваев, гудки автомашин. Там шла обычная жизнь. Здесь же тишина лишь изредка прерывалась лязгом открываемого где-то засова.

А ведь у меня столько работы в институте! Нужно было редактировать статьи, идущие в очередной научный сборник. Одних моих работ там три, да еще три — моих аспирантов. Я пытался сосредоточиться на мысленной проверке написанного. Это было трудно и малоэффективно — в голову лезли дела текущие, тюремные... Решил побольше спать, но оказалось, что с семи утра до десяти вечера заключенные не имеют права ложиться и даже сидеть с закрытыми глазами: Надзиратель следит за этим через глазок и сразу же стучит в дверь, требуя соблюдать режим. Вскоре я понял, зачем ввели это нелепое на первый взгляд правило.

Дело в том, что допросы в НКВД велись по ночам, и у обвиняемого, лишенного сна (ночью — допрос, днем — режим), было меньше сил сопротивляться нажиму следователя. Последнему ведь нужно было любыми средствами добиться "признания" невиновного человека.

Никогда я не забуду особой угнетающей атмосферы ночного НКВД. В большом здании было множество маленьких кабинетов, выходивших окнами в прямоугольный внутренний двор. Летом при открытых окнах все звуки сосредоточивались внутри дома и во дворе, а окна, выходящие на улицу, хранили благопристойное молчание. Следователи кричат на обвиняемых, обвиняемые кричат от негодования или от боли — и стоит сплошной громкий гул с резкими вскриками. Сюда примешивается звон разбиваемой посуды, грохот падающих стульев и других предметов... В этой, мягко говоря, беспокойной обстановке трудно сохранить ясность ума, особенно если вам не удалось поспать. Да, все тут продумано: спать не дают именно в следственном корпусе, бытовикам — можно...

Но мучительней всего была тревога за Веру Григорьевну: как она переживет этот удар? Найдет ли сочувствие и помощь у друзей? Или все сразу отвернутся от жены арестованного "врага народа"? Жена Файна жаловалась мне, что знакомые избегают встреч и, завидя ее, переходят на другую сторону улицы. Боятся... Хорошо, что вместе с нами живет мать Веры — все-таки она не одинока. Может, Жорж что-нибудь узнал и сказал ей?

На четвертые сутки в камеру внесли еще одну кровать. Значит, я буду уже не один.

СЛЕДСТВИЕ

Из тюремного корпуса в НКВД меня и других арестованных возили в "черном вороне". Перевозили поодиночке, чтобы заключенные не видели друг друга. Внутри "ворон" — бывший хлебный фургон с сохранившейся надписью "Хлеб" — был разделен на восемь кабин — по четыре вдоль боковых стенок с узким проходом посредине. В кабине можно было ехать сидя на узкой доске — колени поджаты, туловище полусогнуто. Узкую дверцу захлопывали, закрывали задвижку и предупреждали: "Ни звука!". В полутьме и духоте мы ехали через всю Одессу. Конвоир сидел в проходе у дверцы в фургон — рядом с открытой форточкой.

По асфальтовой мостовой можно было ехать спокойно, а на булыжной сильно трясло, и приходилось прижиматься к стенке кабины. В дороге я подсчитывал повороты машины и по уличным звукам соображал, где мы находимся.

Наконец приехали. Нас — опять-таки поодиночке — провели в знакомые уже "собачьи ящики". Здесь мы могли размять ноги в ожидании надзирателя, который по многочисленным коридорам, лестницам и переходам проводил в кабинет следователя. По пути останавливались и по команде поворачивались лицом к стенке, чтобы пропустить идущего навстречу, не увидев его. Порядок... "Руки за спину!" — требовал конвоир.

Увидел свое отражение — и расстроился. Я был небрит (в камере не разрешалось держать режущие предметы) и без галстука, а в таком виде трудней сохранить человеческое достоинство...

Следователь — человек без особых примет, среднего возраста, в гражданском костюме — сидел за столом. Когда я вошел, он встал, подчеркнуто любезно предложил мне стул и представился. Фамилия его была Шабс, имени-отчества я не помню.

Я сказал, что жду разъяснений о причине ареста, поскольку не знаю за собой никакой вины. А он в ответ:

— Это я жду, что вы расскажете мне о своей контрреволюционной деятельности. Вот в этой папке, — он похлопал по лежачей на столе папке для бумаг, — лежат документы, подтверждающие, что вы являетесь членом контрреволюционной организации. Мы напрасно не арестовываем!

Я попросил предъявить мне эти документы. Повторил, что вины за собой не знаю. Уверен, что произошла ошибка.

— Когда надо будет — предъявим. А пока лучше будет для вас, если вы сами все расскажете.

Так мы миролюбиво препирались. Следователь записал мои служебные данные. Примерно через час он вызвал конвой, порекомендовал мне "хорошо подумать, вспомнить и рассказать", напомнил, что нарком Ежов не шутит, недаром говорят о ежовых рукавицах...

Меня отвезли обратно в тюрьму.

Я понял, что никакого расследования не будет.

Через два дня меня вновь вызвал этот же следователь — днем, после тюремного обеда. В этот раз от его любезности не осталось и следа. На стул он указал уже не у стола, а возле стенки.

Услышав, что мне нечего рассказать, он стал угрожать: все равно, мол, ему все известно; если враг не сдается — его уничтожают... И далее в том же духе. А я требовал предъявить основание для ареста — те самые пресловутые документы.

В общем, все кончилось "стойкой". Это один из приемов физического воздействия на заключенного в процессе следствия. Подследственный стоит у стенки, не прикасаясь к ней, в позиции "смирно". Глаза обязательно открыты. Перед глазами на столе горит электрическая лампа в 300 свечей без абажура. Надо смотреть на нее.

В стороне от света садится следователь или сменяющий его помощник, следит, чтобы подопечный не заснул стоя, и беспрерывно повторяет: "Признавайтесь! Подпишите! Все равно ведь подпишете! Будете стоять, пока не подпишете. Признавайтесь, враг народа! Подписывайте!" — и так все время, днем и ночью.

Вначале вы легко пропускаете мимо ушей эти слова, тем более, что в комнате слышен общий шум, царящий в здании НКВД — крики, стоны, плач, и вы невольно к нему прислушива-

етесь. Но постепенно эти обращения, повторенные сотни раз, начинают раздражать. От света лампы болят глаза. Через сутки стоять невыносимо — отекают ноги, подгибаются колени.

Я был молод и здоров, и потому выдержал "стойку" ночь, день и вторую ночь. Шабс уже собирался домой, когда я сел на стул.

— Раскололся, Каминский?

— Я напишу, что догадался о роли Корытного...

Шабс побежал к начальству доложить: Каминский сдался!

ПРИЗНАНИЕ

Что заставило меня подписать протоколы дознания, в которых содержался самооговор, признание в несовершенном преступлении? Все объясняется методикой следствия и моим болезненным состоянием.

Еще в тюремной камере говорили, что невинные люди все равно подписывают протоколы, потому что нет другого способа сохранить жизнь и здоровье. Я этому не верил, думал — провокация...

Сразу после ареста я не мог есть тюремную пищу. Проголодав три дня, поел — и заболел острым колитом. Пришлось поголодать еще пару дней. Тут меня и вызвал Шабс. Он предъявил мне протокол дознания Дорфмана, который показал, что якобы знает со слов Файна о моей принадлежности к контрреволюционной организации. Затем прочитал мне выдержки из доноса студента медина Осокина, в котором я обвинялся во множестве смертельных грехов.

Я потребовал проверки фактов, документов и очных ставок. Разумеется, мне во всем было отказано. Я не признавал себя виновным, а Шабс продолжал твердить, что НКВД никогда не ошибается и кто арестован, тот виновен, что Советская Конституция писана не для врагов народа и что я все равно признаюсь...

На следующий день Шабс вновь вызвал меня — и поставил "на стойку". И я простоял ночь, день и еще ночь с малым перерывом, когда меня отпускали в "собачник". Тридцать три часа Шабс и сменявшие его помощники издевались надо мной. У Шабса была отвратительная манера харкать. Он харкал в корзину, но все равно казалось, что он сейчас плюнет мне в лицо. Меня не били, но вокруг стояли крики и стоны, и Шабс грозил-

ся показать, как люди после допроса уползают на карачках... А тут еще голод, жажда (стакан воды стоял рядом), резь в кишечнике, боль в глазах от слепящего света...

К концу второй ночи я был истощен физически и опустошен морально. Я готов был подписать что угодно, лишь бы прервать издевательства Шабса и его коллег. Тем более что я, как и многие, верил в возможность доказать позже свою невиновность.

Короче говоря, я согласился считать свой разговор с Файном о Корытном моментом вовлечения в троцкистскую организацию, хотя в этом разговоре — даже в редакции Шабса — не было и намека на вербовку.

Затем Шабс стал последовательно извращать (он это называл "одевать в новую одежду") факты из жизни института и моей работы. Я подписывал протоколы, в том числе и протокол очной ставки, полагая, что содержащиеся в них самообвинения легко могут быть опровергнуты документами и сотрудниками института.

Шабс представлялся мне настоящим врагом народа, стремившимся уничтожить честных советских людей. Я думал, что чем больше небылиц окажется в протоколах допроса, тем легче мне будет вывести его на чистую воду...

Мне удалось через "передачу" послать одесскому прокурору, начальнику НКВД, а также прокурору Союза заявления о действиях Шабса. За это я подвергся строгому взысканию. Однако Шабс из одесского НКВД исчез.

По делу № 46011

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

(О ПРИВЛЕЧЕНИИ В КАЧЕСТВЕ ОБВИНЯЕМОГО)

г. Одесса, 10 августа 1937 года.

Я, п/нач. 3-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВД Шабс, рассмотрев следственный материал по обвинению гр. Каминского Якова Иосифовича 1897 г. рождения, ур. г. Кировограда, жит. г. Одессы, по нац. еврей, гражданство СССР, б/п в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 17— 54/8 и 54/11 УК УССР, нашел, что произведенными следственными действиями установлено, что гр. Каминский Яков Иосифович состоял участником контрреволюционной троцкистской террористической организации и проводил вредительство в области физкультурной работы.

СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ

ИЗ СЛЕДСТВЕННОГО ДЕЛА КАМИНСКОГО

По поводу Одесского института физкультуры и деятельности его директора доцента Якова Иосифовича Каминского я могу сообщить следующее. Я поступил в аспирантуру Одесского филиала Украинского института физкультуры (научно-исследовательского) в декабре 1932 года, имея рекомендацию местного совета физкультуры. Перед зачислением в аспирантуру мною, как и другими аспирантами, писалась вступительная работа и были поданы в полном порядке все документы (автобиография, анкета, справка об образовании, характеристики и т. д.). Закончил аспирантуру я в декабре 1935 года и был назначен заведующим спортивной секцией, входящей в состав школьно-педагогического сектора (руководитель доцент Литовченко В. И.). До 25 мая 1937 года я был заведующим секцией, а затем, короткий срок, заведующим спортивным сектором этого же института. Летом 1937 года (месяц не помню) приказом по отделу кадров Украинского совета физкультуры (зав. отделом кадров Бондаревский) дирекция Украинского института физкультуры перевела меня на аналогичную должность в Киевский филиал этого же института. При этом мне было сказано, что все равно Одесский филиал УНИИФК будет ликвидирован. Действительно, перед этим были ликвидированы аналогичные филиалы в Днепропетровске и в Сталине, а в 1938 году был ликвидирован Одесский филиал УНИИФК.

По поводу направления работы Одесского филиала УНИИФК могу сказать, что он был создан с учетом того, что Одесса большой курортный центр, и основная направленность его тематики была лечебная физкультура и врачебный контроль над физкультурой. Сектором лечебной физкультуры руководил доцент Каминский (он же и директор филиала), клинико-физиологическим отделом руководил профессор Лурье Гораций Саулович. Позднее в институте был создан школьный сектор — под руководством Литовченко.

Насколько я помню, в институте велась большая работа по лечебной физкультуре; были на базе института республиканские курсы врачей по ЛФК, курсы инструкторов лечебной физкультуры для одесских курортов, проводились научные конференции по ЛФК, вплоть до всесоюзных (в 1932 или в 1933 году) с участием проф. Гориневской и других видных специалистов.

Доцентом Каминским проводилась большая работа по

лечебной физкультуре. Им, в частности, в соавторстве с проф. Бляхом (который, кажется, только приписал свою фамилию к этой работе) был написан большой труд "Лечебная физкультура", бывший одним из первых по этому вопросу в СССР. Думаю, что в библиотеке им. Ленина (Москва) можно достать эту книгу или затребовать с нее фотокопию. В институте за время его существования вышло три сборника научных трудов (полагаю, что и они хранятся в библиотеке им. Ленина). В частности, в третьем сборнике была опубликована моя небольшая (первая) научная работа, выполненная в 1934 году. В институте существовала постоянная редколлегия, в которую входили профессора Лурье Гораций Саулович, Костямин Николай Николаевич, Мелик-Меграбов и другие. Входил туда также и Я. И. Каминский. Однако всей работой по составлению сборников занимался главным образом профессор Лурье.

Каминский Я. И. был энергичный, деятельный человек, который горячо любил физкультуру. Помимо работы в институте, Каминский возглавлял кафедру лечебной физкультуры в медицинском институте и возглавлял физкультуру в системе одесских курортов. Мне лично он нравился, я всегда считал его честным и порядочным человеком, но немного либеральным интеллигентом. Не мог я никак примириться, например, с тем, что его заместителем был вдруг назначен Файн (имени и отчества его я не знаю и вряд ли кто в институте знал). Файн был невежественный человек, не знающий физкультуры и далекий от науки. На мои упреки Каминский отвечал, что Файна ему навязали, имея в виду местные организации (не знаю, совет ли физкультуры или обком). Файна у нас никто не уважал. Каминский же был хороший специалист, простой и доступный человек. Он прекрасно читал лекции нам, молодым аспирантам.

ИЗ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ В ПРОЦЕССЕ РАССМОТРЕНИЯ ДЕЛА Я. И. КАМИНСКОГО В ПОРЯДКЕ НАДЗОРА

Из руководителей спортивных организаций города я лично знала только одного Файна. Руководителя областного комитета физкультуры Дорфмана, городского комитета

— Головкова, руководителя автомотоклуба Лашикова, директора стадиона Гольдфельда и директора научно-исследовательского института физкультуры Каминского я не знала лично. Могло быть, что я их знала только по фамилиям, и то точно сейчас не помню.

Сотрудник УНКВД Шабс предложил нам свой письменный план, в котором указывалось, какие вопросы должны мы осветить в акте. В основу характеристики состояния работы каждой спортивной организации были положены показания обвиняемых руководителей этих организаций, которые были арестованы. Показания этих арестованных зачитывал нам Шабс, мы (каждый из членов комиссии) записывали себе эти показания на бумагу, которой нас снабдил Шабс, а затем вносили данные из этих показаний в акт, который мы составили в обкоме партии. Я помню, что, когда акт был составлен и показан для ознакомления Шабсу, он перечеркнул наш акт, обвинив нас в том, что мы хотим обелить контрреволюционеров.

Хочу отметить, что, когда Шабс зачитывал нам показания арестованного Файна, я очень усомнилась в правдоподобности его показаний и просила Шабса дать мне и другим членам комиссии лично побеседовать с Файном, так как я его знала как честного работника. Шабс мне на это ответил, что дать Файна, чтобы последний давал объяснения комиссии, "технически невозможно", и с Файном мы не беседовали. На вызове для беседы Головкова, Дорфмана, Каминского, Гольдфельда и Лашикова я не настаивала, так как я лично их не знала, считала, что их показания являлись правдоподобными, хотя я тогда в этом не сомневалась.

После того как Шабс наш акт перечеркнул и сказал написать другой акт, более обвинительный, посоветовавшись с комиссией, я ходила к секретарю обкома Евтушенко и сказала, что в НКВД нас заставляют писать то, в чем мы не уверены. Евтушенко мне ответил, что, видимо, мы недостаточно остро квалифицировали в акте то, что сделали арестованные, и мы должны органам НКВД помогать. Когда мы вторично составили акт, Шабс вновь его забраковал, потому что мы в акте указали лишь недочеты в спортивных организациях. Шабс сказал, что там были не недочеты, а контрреволюционное вредительство.

Третий раз акт мы написали в помещении НКВД, где Шабс, на основании показаний арестованных, сказал нам, чтобы мы в акте недочеты физкультурных организаций города квалифицировали как вредительство, что мы и сделали.

Вопрос: А было ли на самом деле вредительство в физкультурных организациях города, возглавлявшихся в 1937 году Дорфманом, Файном, Гольдфельдом, Лашиковым, Каминским?

Ответ: Было ли на самом деле вредительство в 1937 году в спортивных организациях города, я не знаю, но думаю, что его не было. В противном случае я за 8 лет работы в обкоме партии в какой-то степени знала бы об этом вредительстве и должным образом на него реагировала.

Вопрос: Почему же вы а акте от 26 августа 1937 года действия Дорфмана, Головкова, Лашикова, Гольдфельда, Файна и Каминского квалифицировали как вредительство?

Ответ: Секретарь обкома Евтушенко сказал, что у нас нет оснований не доверять органам НКВД, и мы, наоборот, должны резко квалифицировать вражеские действия и этим помогать вести борьбу с врагами народа. Я теперь понимаю, что в акте написана небылица, и мы, несомненно, не должны были писать такой акт на основании показаний арестованных.

В ОЖИДАНИИ ПРИГОВОРА

На заглавном листе своего дела, на котором стояли подписи ведущих сотрудников НКВД, подтверждавших правильность предъявленного мне обвинения, я написал, что не признаю себя виновным и доказательства своей невиновности представлю суду. В таком виде мое дело не могли передать в военный трибунал. Его нужно было переоформить. Другие обвинявшиеся, как и я, в принадлежности к контрреволюционной троцкистской организации, созданной Файном, "сознались", а мое дело пришлось выделить из группы Файна.

Трибунал признал всех виновными и осудил по 58-й статье. Файн был приговорен к расстрелу — за организацию фактически не существовавшей группы.

Мое дело НКВД направило в Москву, в так называемое ОСО — Особое совещание. ОСО выносило приговоры заочно,

не считаясь с заявлениями обвиняемых, которые отказывались от признаний.

Помню, в лагере я работал вместе с врачом С. И. Кристальным, бывшим заведующим акушерско-гинекологической поликлиникой в подмосковных Петушках. Он был превосходным хирургом. Так вот, его осудили на 10 лет лагерей за намерение совершить покушение на Сталина; по данным "следствия", он готовил подкоп от Петушков до Кремля. Между тем достаточно было взглянуть на хилую фигуру доктора Кристального, чтобы понять, что прорыть какой бы то ни было туннель ему не под силу, он даже через готовый пролезть не способен... Я усомнился было в достоверности рассказа Кристального, но одна из заключенных — бывший секретарь медицинской секции ОСО Андреева рассказала мне, что лично читала дело Кристального и запомнила его из-за явной несуразности.

Через много лет я узнал, почему Шабс внезапно исчез с моего пути: оказывается, его арестовали и обвинили в намеренно порочном ведении следствия. Шабс а отправили в Киевское отделение НКВД, и там он на себе испытал всю знакомую методику получения следственного материала и сочинения "дела". Три года он находился под следствием, затем, уволенный из органов, работал в канцелярии объединения "Антарктика" до своей, относительно ранней, кончины.

...Три с лишним месяца, пока дело ждало рассмотрения ОСО в Москве, меня не тревожили допросами, и я был предоставлен самому себе. Правда, была у меня и "общественная нагрузка": как староста тюремной камеры я принимал новеньких.

Вслед за секретарем райкома партии прибыл председатель райисполкома, за ним — заведующий домом партийного просвещения, затем член бюро обкома комсомола, затем председатель сельсовета... Одновременно в камере было не более шести человек — по двое на каждую кровать. Для многих следствие быстро заканчивалось "признанием", причем подследственные относились к этому спокойно — все равно, мол.

Действительно, приговоры были однотипными, а сроки наказания — стандартными. В 1935 году давали обычно от трех до пяти лет, в 1936-м — пять — восемь лет, в 1937-м — восемь — десять. Бытовало мнение, что признание просто облегчает ход следствия, а не признаешься — только дольше будут мучить, результат же один... Мне казалось, что в нашем четвертом следст-

венном корпусе специально насаждают провокационное утверждение, будто правды все равно нет, зачем же бороться и страдать... Но постепенно мои представления о существовании верных и честных партийцев — и врагов партии и народа, вообще о партии стали меняться. До сих пор я считал себя "беспартийным большевиком", старался работать так, как должен, по моим понятиям, принципиальный партиец. Теперь я увидел, сколько фальши в жизни и делах партийной элиты. Моя вера постепенно растаяла, уважение к вождям партии исчезло. Я иначе взглянул на историю Советского Союза. Времени для размышлений у меня оказалось много...

Кроме того, я получил возможность думать о вопросах своей научной работы, стал составлять комплексы корригирующих упражнений для устранения различных нарушений органов опоры и движения. Необходимо было делать записи и рисунки.

Заключенным не разрешалось пользоваться бумагой и письменными принадлежностями. Я стал искать выход. Вместо писчей бумаги могла послужить папиросная, которую свободно продавали вместе с махоркой. Что ж, попробуем этот путь.

Я попытался делать зарисовки обугленным концом горелой спички. Рисунок тотчас же стирался. Куря махорку, я заметил, что пепел оставляет на белой папиросной бумаге коричневый след. Путем многочисленных проб я нашел способ использовать пепел вместо чернил, да так, что при обыске, который периодически проводился в тюрьме, никто не догадался, для чего я храню пепел.

Вот этот способ. Из хлеба я делал пепельницу для пепла от махорки. Пепел слегка смачивал водой или слюной. Зажигал десяток спичек и давал им быстро обуглиться. Затем поочередно обмакивал во влажный пепел и писал или рисовал на папиросной бумаге. Если листок папиросной бумаги после этого обмакнуть в воду, изображение делается ярче, а высохнув, не стирается. Таким образом, хоть и медленно, можно было писать и зарисовывать. Я написал жалобу Верховному прокурору. Ответа не было.

ПРИГОВОР

Мне было предъявлено обвинение по статье 58, части 7 и 11 УК УССР.

Никакого расследования по существу обвинений следователь НКВД Шабс не производил. О свидетелях, которых я называл, и документах, на которые я ссылался для установления истины, и слышать не хотел. Применяя недозволенные методы, он вынудил меня признаться в том, что парторг института Файн вовлек меня в троцкистскую организацию. Но тут возник ряд вопросов, на которые я сам никак не мог ответить: почему и как Файн вовлек меня и что я делал по заданию организации? Однако на все эти трудные вопросы следователь легко нашел ответы, изменяя существо фактов или попросту выдумывая новые, цинично заявляя: "Мы оденем факты в новую одежду".

Вовлечение меня в троцкистскую организацию, решил Шабс, состоялось в разговоре с Файном в декабре 1936 года. Этот разговор касался недостатков руководства физкультурным движением, причем я выразил надежду на улучшение физкультработы в связи с назначением на пост председателя Высшего совета физкультуры при ВУЦИКе старого партийца и орденоносца Корытного. Конечно же, в разговоре не было и намека на вербовку, тем не менее он был сочтен отправным пунктом, моментом моего вступления в контрреволюционную организацию — из слов Файна я якобы догадался, что Корытный был ее руководителем.

Разумеется, Файн ничего подобного мне никогда не говорил, и до самого ареста Корытного в мае тридцать седьмого я не думал, что он будет обвинен как враг народа.

Сам Шабс понимал, сколь малоубедительно утверждение, будто Файн сообщил мне о Корытном, то есть раскрыл сразу же руководителя тайной организации. Поэтому во втором протоколе формулировка была изменена: я будто бы сам догадался, что Корытный — глава организации...

Нужно было подвести базу под мое вступление в троцкистскую организацию. Я не был членом коммунистической партии и вообще никогда не состоял ни в какой партии. Свою жизнь я посвятил научной и педагогической работе. К 1937 году я достиг на этом поприще всего, о чем мог мечтать: написал около сорока научных работ, книг и брошюр, двадцать семь из которых были уже напечатаны, представил к защите диссертацию, занимал кафедру в медицинском институте, имел научное звание, общественное положение, отличные материальные условия. Что же могло толкнуть меня в объятия контрреволюционной организации?

Следователь Шабс считал достаточным основанием для этого то обстоятельство, что в студенческие годы я занимался физкультурой в спортклубе ОЗЕ — Общества здравоохранения евреев, который в 1917 году влился в клуб "Маккаби". Последним же руководили тогда сионисты. В протоколе дознания было записано, что Файн знал о моем членстве в "Маккаби" и потому, мол, смог вовлечь меня в троцкистскую организацию.

При этом Шабс напрочь игнорировал некоторые обстоятельства. Во-первых, в те годы я как еврей не мог состоять ни в каком другом спортклубе, кроме еврейского. Во-вторых, я не состоял в руководстве "Маккаби", а был рядовьм членом гимнастической и фехтовальной секций. И, наконец, в-третьих, я ушел из "Маккаби" еще в 1918 году, задолго до его расформирования, организовав фехтовальный клуб имени Вигмана — нашего товарища красногвардейца, убитого петлюровцами в Одессе.

Таким образом, у меня не было никаких причин делать тайны из своего пребывания в "Маккаби", и я писал об этом в спортивных анкетах.

Ну а в течение последующих двадцати лет я неустанно работал на поприще советской физкультуры, внедрял лечебную физкультуру на курортах Одессы и других городов Украины, был организатором научной работы в области физической культуры.

Вменив мне участие в мифической организации и добившись "признания", следователь навязал мне следующие вредительские задания: 1) развал спортивного сектора института; 2) издание контрреволюционного сборника; 3) недогрузка кабинетов врачебного контроля; 4) ухудшение учебной работы с аспирантами и 5) работа по принципу "топтаться на месте" (это из протокола очной ставки с Файном). Мои возражения, понятно, не принимались.

Я потребовал проверки документов и опроса сотрудников и аспирантов института, которые знали меня в работе и опровергли бы обвинение во вредительстве. Шабс даже не занес это требование в протокол допроса.

Смириться со всем этим я не мог. Когда в октябре 1937 года меня вызвали в НКВД для подписания обвинительного заключения, я заявил — и написал на заглавном листе дела — что виновным себя не признаю, что мои показания — это самооговор и что доказательства своей невиновности я представлю любому суду. Этим я испортил уже подписанное и готовое дело...

ЭТАП

Получены постановления московского Особого совещания НКВД. Каждому заключенному — отдельное маленькое извещение, в котором давалась формулировка обвинения в виде аббревиатуры с расшифровкой соответствующей статьи уголовного кодекса. И каждый заключенный должен был точно знать эту формулировку и на вопрос начальника отвечать стандартными фразами. Так, на вопрос "Фамилия?" я отвечал: "Каминский Яков Иосифович. 1897 года рождения. Статья К.Р.Т.Д. 8 лет. Начало срока 1937 год". Мои четыре буквы означали: "Контрреволюционная Троцкистская Деятельность". Честно говоря, в чем заключалась эта моя деятельность — я не знал. Следователь мне этого не говорил, а я о троцкизме имел весьма смутное понятие...

В расшифровке Особое совещание приписало мне 1) участие в контрреволюционной организации, 2) вредительство, 3) террористическую деятельность — статья 58, часть 10, 7 и 8. Между тем Шабс обвинял меня во вредительстве, о терроре же вообще не говорил. "Завербовавший" меня Файн обвинялся в подготовке убийства секретаря Одесского обкома партии Вегера. Обвинение, как и мое, было совершенно абсурдным, поскольку Вегер был расстрелян в НКВД еще раньше. Впрочем, театр абсурда только начинался...

Было ясно, что решения ОСО безосновательны. Но Москва далеко. Особое совещание недосягаемо. Что ж, бороться невозможно? Нет, я все-таки буду бороться!

А пока мне предстоял этап. Администрация тюрьмы разрешила сообщить родственникам, чтобы доставили теплые вещи. Значит, будут отправлять на Север. Но куда?

Перед этапом обычно разрешали свидание с женой. У меня их было два. Одно — в начале следствия, для того чтобы я скорее "сознался". Бог знает, каких душевных сил стоило это Вере Григорьевне, однако она ни о чем меня не спросила и ничего не

рассказала о том, как ее в 72 часа выселили из квартиры. О шестнадцатиметровой комнатенке на четвертом этаже, в другом конце города, в которую она переехала. О мебели и вещах, которые она частью оставила у знакомых, частью раздала, об испытанных при этом унижениях. Шабс запретил ей задавать вопросы и рассказывать.

Я наивно твердил, что надеюсь скоро доказать свою невиновность и вернуться домой. Просил сберечь диссертацию и начатую работу. Просил прощения за невольно причиненные страдания. А она, с разрешения сидящего рядом Шабса, дала мне принесенную шоколадку...

Как я узнал позже, Шабс развеял все ее иллюзии, объяснив, что меня ждет, однако моя дорогая жена сумела не выдать своих чувств, чтобы я не догадался о трагичности положения...

Что касается второго свидания, оно было общим для пятнадцати заключенных и происходило в тюремной комнате, отведенной специально для этих целей. В помещении, разгороженном на три части, через одну дверь впускались заключенные, через другую — родственники, а посредине, между разделяющими барьерами, находился тюремщик, следивший, чтобы эти две группы не соприкасались. Все говорили одновременно, как можно громче и разборчивей.

Я к этому свиданию приготовил пачку папиросных листков с жалобой на имя Верховного прокурора Вышинского. Писал я способом, который сам изобрел — обугленной спичкой, обмокнутой во влажный пепел махорки. Мне удалось незаметно для тюремщика бросить пакетик к ногам Веры Григорьевны. Жалобу перепечатали. Вера Григорьевна поехала в Москву и подала ее Вышинскому. Результата, естественно, никакого, как и у десяти последующих жалоб, которые я настойчиво подавал на имя военного прокурора, трибунала, одесского управления НКВД, Сталина... Получал стереотипные, напечатанные на открытках ответы: "Дело пересмотру не подлежит", "Осужден правильно" либо "Жалоба разбирается".

Вот лишь часть ответов на мои жалобы.

НКВД

Управление Ухто-Ижемского исправительно-трудового лагеря

2-й отдел

1/Х 1940 г.

Начальнику ОЛП-7

Объявите з/к Каминскому Якову Иосифовичу под расписку, что жалоба рассматривалась УНКВД г. Одессы и оставлена без удовлетворения.

По объявлении вернуть во 2-й отдел для приобщения к его личному делу.

Начальник 4-го отделения 2-го отдела (подпись).

——————————————

Прокуратура Союза ССР

копия: з/к Каминскому Якову Иосифовичу

Ухтижемлаг НКВД. л/п Ветлосян

врачу рентгеновского кабинета

При этом препровождаю жалобу з/к Каминского Якова Иосифовича для разрешения затронутых вопросов в его жалобе.

Одновременно прокуратура Севжелдорлага просит сообщить, в каком положении находится жалоба, направленная вам в октябре 1939 года, так как жалобщик никаких ответов не получил до настоящего времени.

Приложение: по тексту.

Прокурор Севжелдорлага НКВД (подпись).

Прокуратура СССР

15/1 1955 г.

Кому: Каминскому Якову Иосифовичу

Адрес: г. Ухта Коми АССР, пос. Ветлосян

Сообщаю, что Ваша жалоба находится в стадии проверки, которая пока еще не закончена. Результат проверки Вам будет сообщен дополнительно.

Прокурор отдела по спецделам (подпись).

Огромный тюремный двор был заполнен заключенными, уходящими на этап в этот день. Люди это были совершенно разношерстные по возрасту, социальному и имущественному положению. Все стояли с вещами, упакованными, как правило, в заплечные мешки. Для переклички нас выстроили в большую колонну по четыре человека в ряду.

По команде все стали на колени. Я пытался протестовать против этого дополнительного унижения. Какой-то начальник конвоя объяснил, что это делается для того, чтобы легче было считать людей, и только. Я все равно не стал на колени, а лишь пригнулся пониже. Сошло...

Среди заключенных оказались знакомые — врач института Главче Девоянц и мой старший ассистент по спортивно-массовой работе на кафедре физической культуры мединститута Георгий Иосифиди. Они были арестованы как греки и подлежали переселению в Казахстан, в Караганду. Иосифиди всячески старался мне помочь, таскал мои вещи и даже занял для меня место на нарах при посадке в товарные вагоны.

Готовый к отправке поезд ждал нас не на вокзале, а в поле на каком-то разъезде. Нас подвозили туда на грузовых машинах, по 50—60 на один вагон. Конвой наблюдал за посадкой и запирал вагон на наружный засов. После этого выгружалась следующая машина.

В вагоне имелись железная печурка, ведро с водой и параша. Вдоль стен в три этажа шли сплошные нары. Освещения не было.

Наступила ночь. Поезд тронулся в путь.

Когда рассвело, люди сгрудились у форточки, чтобы определить, куда нас везут. На вокзалах поезд не останавливался. Остановки делались на маленьких безлюдных станциях, чтобы сделать уборку и получить пищу на день. Кормили нас хлебом и селедкой, выдавали сахар. Кое-где была горячая вода. Всех мучила жажда.

Около Харькова забрали Иосифиди и еще двух человек, направляемых в Казахстан.

На седьмой день нас высадили в Котласе и препроводили в пересыльный лагерь. Все облегченно вздохнули, попав в большую палатку с трехъярусными голыми нарами вдоль стен, без отопления. Спали здесь не раздеваясь, в теплой одежде и шапках. Но зато пили горячий чай и в обед выдавали обычную баланду и кашу. И можно было ходить по большому лагерю. А главное — нас водили в баню!

В Котласе все новоприбывшие проходили медицинскую комиссию. Я получил первую категорию, что означало: вполне здоров и могу выполнять любые работы.

Здесь составлялся новый этап — дальше на Север. На этот раз водным путем: из Котласа по реке Выпь до впадения в нее притока, а затем по нему до Княж-погоста, где находился лагерь-распределитель.

В трюме огромной сухогрузной баржи размещалось более тысячи человек, безо всяких удобств; на палубе были помещения для конвоя и маленький кубрик, который заняли под импровизированный медпункт двенадцать врачей, следующих этим этапом.

Медики в лагерях оказывались в особом положении. На них возлагалась забота о здоровье заключенных, вся санитарно-эпидемиологическая работа. С одной стороны, человеческая жизнь ничего не значила для энкаведешников, и расстрелять заключенного могли по ничтожному поводу или безо всякого повода; с другой стороны, проявлялась некоторая забота о здоровье заключенных, то есть о сохранении рабочей силы. Вольнонаемные врачи в санитарных отделах НКВД составляли только верхушку. Основную роль играли медики из числа заключенных.

На барже не было никаких медицинских инструментов и лекарств, за исключением одной санитарной сумки, но медпункт формально существовал, и я, как и другие врачи, носил на рукаве повязку с красным крестом и спускался в трюм к заболевшим.

Помню, довелось поволноваться, когда у одного молодого человека оказался острый аппендицит. Оперировать на барже не было возможности. Хоть среди нас и был хирург, но ни инструментов, ни стерильных материалов не имелось. К счастью, приступ произошел недалеко от Княж-погоста, и заболевшего доставили в местную больницу.

Лагерь был расположен на болоте, ходить можно было только по мосткам. В холодной палатке со сплошными нарами без матрацев и подушек уже жили двадцать четыре врача разных специальностей. Я разместился на верхних нарах. Под голову положил мешок с вещами. Ни днем ни ночью не снимал теплого пальто и шапки. Утром нары покрывались льдом. Но спал я крепко. Вот что значат здоровье и молодость...

Мы ждали приезда начальника санотдела Ухтижемлага, который должен был отобрать для своих лагерей нужных ему специалистов. Я думал, что вряд ли в Коми АССР понадобятся рентгенологи, а тем более научные работники в области физкультуры...

Начальник санотдела Викторов оказался врачом лет сорока. Его с группой специалистов перевели в 1922 году с Соловков, где он отбывал срок, и теперь он был уже вольнонаемным сотрудником НКВД. Он прекрасно понимал состояние лагерников-новичков, был любезен и вообще произвел на нас хорошее впечатление.

От него я узнал, что в Чибью есть рентгенкабинет, что рентгенолог скоро освободится, а замены нет, что выписан еще один рентгенаппарат для строящейся больницы. Я понадоблюсь там и как рентгенолог, и как врач общего профиля. Но нужно меня избавить от дальнейшего этапирования в Воркуту — на тысячу километров севернее.

Через три дня мне объявили, что меня оставляют в Ухтижемлаге и направляют на лагпункт номер семь, где возводятся корпуса будущей больницы для заключенных и содержатся инвалиды и ослабленные. А пока что я назначен сопровождать нескольких инвалидов, которые должны отбывать срок на ОЛП №7.

В то время Северная железная дорога только строилась си-

лами заключенных, которые попадали в особый лагерь — Севжелдорлаг. Весь рабочий день зэки бегали с тачкой, подвозя землю для насыпи, или рыли тоннели. Труд был каторжный. Мало кто мог выработать норму. Не выполнившему снижали норму хлеба. Он еще больше слабел, превращался в никому не нужного доходягу. Медицина здесь была бессильна — требовалось полноценное питание, много белков... В общем, не зря утверждали знающие люди, что каждый метр железнодорожной колеи — это человеческая жизнь.

Местность была болотистая, поэтому все дороги и просеки в тайге покрывали настилом из бревен, не скрепленных между собой и прогибающихся под тяжестью людей и особенно автомашин. Идти по такой дороге-"лежневке" нужно было в высоких непромокаемых сапогах, которые имелись, разумеется, только у конвоя. Заключенные ходили с мокрыми ногами и по ночам сушили обувь.

От Княж-погоста до отдельного лагпункта номер семь, находящегося при поселке Ветлосян в четырех километрах от большого селения Чибью, было всего двадцать с небольшим километров. К счастью, я проделал этот путь на машине, в которой ехали сопровождаемые мной инвалиды.

Хорошей приметой я счел то, что на этом маленьком этапе обошлось без обязательного обыска — унизительной процедуры, при которой конвоир мог выкинуть любую вашу вещь.

В ВЕТЛОСЯНЕ

Итак, я оказался в отдельном лагерном пункте Ветлосян (ОЛП-7). В те годы в районе Ухты было около пятидесяти таких пунктов. ОЛП-7 располагался на двух холмах; вернее, собственно лагерь — на одном холме, а на другом, напротив — поселок вольнонаемных и комендатура, из окон которой лагерь был виден как на ладони. На глинистый холм подниматься в дождь было очень трудно.

Больничные корпуса находились наверху: три одноэтажных дома, а в четвертом еще и полуподвальный этаж. В землянке размещалась амбулатория. В этой больнице, или лазаретной команде, числилось около 2000 человек, в основном инвалидов.

Главный врач, бывший комсомолец Яков Васильевич Волохов-

ский, встретил меня очень дружелюбно и проводил в дом, где жили врачи — по двое в крошечных кабинках. Вся мебель состояла из нижней и верхней коек-вагонок. Моим соседом оказался бывший главный врач Красного Креста Мебурнутов — очень симпатичный и культурный человек, попавший в лагерь, видимо, за свою дружбу с выдающимся советским дипломатом Караханом.

Волоховский приободрил меня, подчеркнув, что и здесь мы, врачи, можем приносить не меньшую (а может быть, и большую) пользу, чем на воле. Узнав мою специальность, он предложил мне взять на себя туберкулезное отделение.

Отделение представляло собой обыкновенный бревенчатый барак. В двух палатах на 20 человек каждая лежали больные тяжелейшими формами туберкулеза. Смертность побивала все рекорды: обычно эти 40 человек обновлялись за полтора-два месяца. До меня этим отделением заведовал фельдшер, знавший единственное лекарство от туберкулеза — хлористый кальций (впрочем, это была его беда, а не вина). Он применял самые примитивные методы диагностики: "Кашляешь? Кровью? В туберкулезное отделение!". Зато в корпусе царила идеальная чистота, поддерживаемая самими больными. Хотя болели туберкулезом главным образом урки, не признававшие никакой личной гигиены, фельдшер держал своих подопечных "в страхе Божием". Напротив входной двери, тем не менее, заявляла о себе запахами отхожая яма.

Первое, что я сделал — обследовал каждого больного и завел истории болезней. Для некоторых больных это случилось впервые в жизни... Однако на первых порах в моем распоряжении оставался все тот же хлористый кальций.

Ждали рентгеновский аппарат. В больнице строились хирургическое, женское и родильное отделения. Я мечтал создать физиотерапию и настоящий рентгенкабинет. Мне ни в чем не отказывали. Я предусмотрел свинцовую защиту; лагерные умельцы сделали специальную мебель. Мой кабинет, ставший центральным в Ухте, мог быть украшением любой столичной больницы. Аппарат не только позволял осуществлять самые разнообразные методы диагностики — с его помощью можно было лечить маститы, экземы и другие заболевания.

Я был таким же зэком, как все, но в своем рентгеновском кабинете забывал об этом. Я мог гордиться его оборудованием, мог использовать великие возможности медицины.

И еще одна невероятная удача (конечно же, "удача" в кавычках): вместе с рентгеновским аппаратом прибыл самый знаменитый в то время московский рентгенотехник Алоиз Ковнацкий, к которому я нередко возил из Одессы в починку R-трубки. Прибыл он настолько измученным, что я для начала определил его в лазарет, чтобы он смог восстановить силы и профессиональные навыки. А потом началась работа, которая удалась нам настолько, что даже была отмечена приказом начальника лагпункта: нас с Ковнацким премировали, выдав по 50 рублей.

ПРИКАЗ

по отдельному л/п № 7 Ухтижемлага НКВД

14.VII.1939 г. Ветлосян

Отмечая открытие и пуск в эксплуатацию рентгеновского кабинета, приказываю:

1) За проявленную инициативу в деле образования и монтажа рентгеновского и физиотерапевтического кабинетов врача з/к Каминского Я. И. и рентгенотехника з/к Ковнацкого премировать по 50 рублей каждого.

2) Зав. рентгенкабинетом назначить врача з/к Каминского Я. И. по совместительству.

Начальник отдельного л/п № 7 (подпись).

Алоиз стал моим настоящим другом. Он был человеком абсолютно обязательным. Окончил художественное училище, и ему очень хорошо удавались шаржи и портреты.

Другим моим близким другом стал Евгений Иванович Харечко, ассистент профессора Ланге из Ленинграда. Осужден он был на небольшой срок за анекдот. Но гулаговская бюрократическая машина нередко давала сбои: его приняли за другого, более се

рьезного преступника и отправили в Воркуту. Тысячекилометровое путешествие туда и обратно он совершил пешком и сильно подорвал здоровье. Он числился в лагере не врачом, а слесарем. Мы познакомились на пересылке Шор, когда его прислали ко мне, чтобы починить дверной замок, и он рассказал мне свою историю. Работать врачом он был не в состоянии. Я устроил его под видом слесаря в больницу, помог окрепнуть, а потом он стал заниматься привычной медицинской работой. Впоследствии Харечко сделался заместителем главврача на Ветлосяне, главврачом на лагпункте Крутом. После окончания срока он остался в Ухте, так как женился на местной уроженке. Евгений Иванович обладал прекрасным тенором и знал множество арий, не был чужд поэзии.

К моему 80-летию он посвятил мне поэму "В память северных лет". Вот отрывки из этого послания:

...Дорогой мой старинный друг!

Не браните за это вступление.

Столько жизненной силы вокруг,

Что грустить о годах — преступление

Будем верить, что дни впереди

Не заставят грустить и печалиться,

Будем верить, что сердце в груди

Еще много годов не состарится.

А пока мы на свете живем,

Будем верно служить гармонии,

И тогда мы, быть может, поймем

Все, чего в этом мире не поняли.

...И мы отдавали все годы труду

И людям всегда помогали,

Меж туч мы всегда находили звезду

И песни о жизни слагали.

Мы жили наукой, учили других,

И честное слово — наш труд не погиб!

Боролись с пеллагрой, душили цингу,

Ловили поток дистрофии,

Искали на дальнем глухом берегу

Целебных ручьев для России.

И след Хиросимы на Водном нашли,

И Водный спасать от невзгоды пошли.

И нам помогая не прославленный круг

И не Академия наша,

А милый и жизнью проверенный друг —

Простая чудесная Маша.

Мы ей благодарны за это тепло,

Хоть много воды с той поры утекло.

Но был среди нас дорогой человек.

Он поиски наши возглавил,

И он о себе у друзей и коллег

Чудесную память оставил.

И нынче, когорта старинных друзей,

Мы чествуем славный его юбилей.

...Хвала бессмертию науки,

Хвала святым ее жрецам,

Хоть не дается сразу в руки

Победа даже мудрецам.

Но если истина на свете

В исканьях вдохновляет нас,

Таким восьмидесятилетьем

Гордиться можно без прикрас.

Им любоваться будут люди,

И долго, до конца времен,

На склоне лет Каминский будет

Высоким счастьем озарен!

Ухта, 17.Х.1977

Хороший врач-терапевт, Харечко в Ухте пользовался большим авторитетом и любовью жителей. Его открытый дом славился гостеприимством. Здесь всегда находили приют все странствующие артисты. Умер он почетньм гражданином Ухты.

БОРЬБА С ТУБЕРКУЛЕЗОМ

Получив рентгенаппарат и оснастив кабинет, я поставил себе задачу создать образцовое учреждение по лечению туберкулеза. Побеседовал с больными, объяснил, что буду использовать для лечения все последние научные достижения, включая хирургию, пневмоторакс, перитонеум, пережигание спаек.

Для подъема духа больных постарался изменить психологичес-

кую атмосферу в отделении. На каждой тумбочке появился вазон с живым цветком, за которым должен был ухаживать сам больной. Спали больные на воздухе, зимой — в меховых мешках. Питание в больнице было лучше, чем в лагере: почти каждый день давали треску и кашу, наиболее ослабленные получали по поллитра молока. Но за нарушение дисциплины немедленно переводили в другое отделение (туберкулезных отделений было два — мое, на 60 человек, и общее, на 150).

И здесь я старался, как мог, применять лечебную физкультуру. Между прочим, в лагере меня догнала моя последняя "вольная" публикация: "Изменение кожной температуры под влиянием воздушно-солнечной ванны и морского купания". У меня сохранился оттиск из журнала "Вопросы курортологии" с пометой "Санотдел управления Ухтижемлага НКВД".

Результаты моих "реформ" появились быстро: смертность упала почти вдвое. Я чувствовал себя прежде всего врачом и подчеркнуто не делал разницы между урками и политическими.

Преодолев сопротивление начальника санотдела Викторова, я добился исследования мокроты на бациллу Коха у всех кашлявших заключенных, и таким образом развитие туберкулеза в лагере было пресечено.

Отношения с руководством лагеря складывались у меня непросто. Начальник лагеря Кальчевский меня просто ненавидел. Алкоголик и наркоман, он постоянно требовал спирта, но я стойко ему отказывал. Естественно, он старался поймать меня на какой-нибудь оплошности и даже поручил заведующей лабораторией следить за мной. Я чувствовал себя все время на сковородке, однако "зажарить" меня им ни разу не удалось.

Викторова на посту начальника санотдела вскоре сменила врач Кравец. Умная, знающая, но дрянная по натуре женщина. Будучи рядовым врачом, она некоторое время жила в больнице и испытывала материальные трудности. До войны я получал посылки от родных и просто из сочувствия частенько угощал ее чем-нибудь вкусненьким. Но вскоре она вышла замуж за оперуполномоченного и сделалась начальником санотдела. Ее отношение к лагерникам сразу же стало презрительным, иначе как "бушлатниками" она нас не называла.

Между тем моя популярность как фтизиатра и рентгенолога росла. В Ухте не было ни одного врача, который бы умел делать пневмоторакс, и ко мне стали обращаться вольные. Среди них были разные люди. Однажды ко мне пришел судья, у которого трехлетний ребенок болел туберкулезом. Каверна в легком обнаружилась не только у ребенка, но и у самого судьи. Их обоих я вылечил стрептомицином. Я обучил пневмотораксу трех вольнона-

емных врачей и организовал в городских поликлиниках соответствующие кабинеты.

Нередко меня отправляли в командировки для консультирования больных. Поездки были обставлены торжественно: "личный" шофер и "личный" конвоир. Позднее, когда убедились, что бежать я не собираюсь, роль сопровождающего стал выполнять шофер.

Ухто-Ижемский исправительно-трудовой лагерь. ОЛП № 8

1 февраля 1941 г.

Нач-ку ОЛП № 7 (Ветлосян).

Прошу направить врача Каминского для работы в рентгенкабинете на 2/II -1941.

Нач-к ОЛП № 8 (подпись).

—————————————————

Ухто-Ижемский исправительно-трудовой лагерь. ОЛП № 8

6 января 1942 г.

Начальнику ОЛП-7.

Прошу направить на 7.1.42 г. врача Каминского для работы в рентгенкабинете сангородка.

Начальник ОЛП-8 (подпись).

————————————————————

Ухто-Ижемский исправительно-трудовой лагерь. ОЛП № 8

28 января 1942 г.

Нач-ку ОЛП № 7.

3/к Каминский (врач) следует на ОЛП № 7, сопровождает его шофер з/к Гонков.

Нач-к ОЛП № 8 (подпись)

И вот в таких условиях я приобрел неофициальный статус руководителя туберкулезной службы во всей Ухте.

ВОЙНА

Началась война. Я сразу же подал заявление об отправке в действующую армию, но получил очередной отказ. Положение заключенных резко изменилось к худшему. Арестовывали и отправляли в тюрьму всех немцев, а также троцкистов, осужденных за контрреволюционную и террористическую деятельность. Арестованных частью расстреливали.

Ухтинская тюрьма пользовалась дурной славой. Из нее выходили немногие. Вот что рассказывает о ее начальнике и его деятельности газета "Ухта" ("По кровавым следам палача", 26 сентября 1991 г.):

Ефим Иосифович (Хаим-Меир Иосифович) Кашкетин. Но настоящая фамилия Кашкетина — Скоморовский. Он ее изменил в 1919 году.

Кашкетин родился в Житомире в 1905 году. До 1919 года учился во 2-й Житомирской гимназии, выбыл из четвертого класса. В 1919—1921 гг. добровольцем служил в Красной Армии, дважды ранен. В органы ОГПУ поступил в 1927 году. Обращает на себя внимание аттестация Кашкетина, данная его непосредственным начальником Шумовым. В ней записано: "Достаточно развит. Кандидат КП(б)У с 1926 года. Энергичен, способен, но несколько ленив. Изощряется в изобретательстве агентурных вариантов, не соответствующих подчас ни обстановке, ни условиям. Заметно несколько апатичное отношение, вызванное неудовлетворенностью положением пом. уполномоченного, большое самомнение и переоценка своих способностей. Хвастлив. Обнаруживает претензию. Признавать ошибки не склонен. Упрям, недостаточно дисциплинирован. Требует временами воздействия. Во взаимоотношениях с товарищами проскальзывает резкость, попытка подчеркивать свое мнимое превосходство".

Аттестация не блестящая, с такой можно было бы и уволить со службы, но вышестоящий начальник наложил на нее резолюцию: "При надлежащем руководстве т. Кашкетин хороший работник. Недостатки его сгущены в аттестации".

На мой взгляд, он подлежал увольнению и по состоянию здоровья. В начале 1932 года санчасть полномочного представительства по Нижегородскому краю направила в отдел кадров

ОГПУ справку о плохом зрении Кашкетина с выводом о непригодности его к службе в органах ОГПУ "ввиду наличия Выраженных невротических явлений и нарушения зрения на одном глазу". Однако вместо увольнения он был повышен в должности до старшего оперуполномоченного. И только лишь 8 октября 1936 года врачебная комиссия установила, что "Кашкетин Ефим Иосифович, 31 года, по состоянию здоровья признан инвалидом третьей группы. Инвалидность связана с условиями службы". Врачи поставили диагноз: "Шизоидный психоневроз". Кашкетин был уволен из органов и в 1936— 1937 гг. работал в МК ВКП(б).

В январе 1938 года Кашкетин был вновь зачислен на службу и назначен оперуполномоченным 2-го отделения 3-го отдела НКВД. Ничего неожиданного в восстановлении на службе Кашкетина нет. Работы у органов НКВД прибавлялось с каждым днем; ведь число репрессированных лиц в стране росло, а сотрудников не хватало. Вот почему под знамена НКВД собирали бывших работников, пусть непригодных к службе по здоровью, но имеющих опыт работы в органах.

А опыт у Кашкетина имелся. Достаточно сказать, что еще в 1934 году он выезжал на Соловки для ликвидации голодовки политзаключенных. Ехал туда, имея инструкцию:

"Постарайтесь их обмануть, давайте им всякие обещания, но чтобы в первый день приезда голодовка была сорвана". Эту задачу он выполнил.

В 3-м отделе ГУЛАГа Кашкетин работал с первых чисел января 1938 года, причем в аппарате четыре месяца, в лагерях восемь месяцев. С января по апрель 1938 года он находился в командировке в Воркуто-Печорском лагере, а с сентября по 20 декабря 1938 года — в Ухто-Ижемском. В командировку в Коми АССР он ехал в качестве руководителя оперативной группы для борьбы с троцкистами, для выполнения приказа НКВД СССР № 00409 от 1937 года. Чем он занимался в командировке — об этом полное представление дает его донесение зам. начальника 3-го отдела Ухтпечлага НКВД Клюшину. Приводим его.

"Только лично. Зам. начальника

III отдела Ухтпечлага НКВД мл. лейтенанту

госбезопасности тов. Клюшину.

Направляю Вам акт об исполнении ста семидесяти трех приговоров, сто семьдесят три выписки к акту и след-

ственные дела. Кроме того, направляю Вам шесть выписок как не подлежащих выполнению, а именно:

1. Дьяченко В. Л., на которого были присланы две выписки (по одной приговор приведен в исполнение).

2. Джеланди Е. И. умер 25/11-38 г. от туберкулеза.

3. Подоров И. В. еще в январе месяце 14 дня этого года расстрелян, и вторичная выписка заслана благодаря, очевидно, халатности работников.

4. Заславский Б. В. умер 5/1-38 г,

5. Князев Г. Г. умер 13/Х1-37 г.

6. Пряхин М. П. убыл в Чибью 18/IХ-37 г., о чем трижды сообщалось №№ 10265, 10365 и 10432.

Не приведен в исполнение двадцать один приговор. Двадцать одну выписку я оставлял здесь. Это девятнадцать заключенных, которые затребованы на кирпичный завод из разных лагерных (отдаленных) пунктов, и двое заключенных — троцкист Крайний и фашист Ткач, заканчивающие показания,

Таким образом, я отчитываюсь за порученную мне и проведенную операцию по количеству выписок.

Операция была проведена в обусловленном с Вами месте марта 1 дня 1938 г. в 9 час. 30 мин. и полностью закончена была в 19 час. 30 мин. того же 1 марта, т. е. за 10 часов.

Никаких эксцессов или неполадок в процессе операции не было. К месту операции осужденные направлялись группами до 60 человек. Все годное лагерное обмундирование сохранено, описано, упаковано и хранится на кирпичном заводе.

Чтобы не вызывать излишних кривотолков и догадок, это обмундирование целесообразно дать руднику уже после окончания всей операции. Заключенные на кирпичном заводе знают, что в ближайшее время предстоят еще этапы, что кирпичный завод как место изоляции ликвидируется, однако тот факт, что ушедшие этапы не проходили через Усу (в тундре есть только одна дорога), вызывает недоумение.

Через агентуру приняты меры, чтобы развеять даже самые слабые подозрения.

Сейчас прошло 10—11 дней, и можно с уверенностью сказать, что настроение заключенных на кирпичном заводе не внушает никаких опасений.

Учитывая, что основная масса выписок еще будет привезена Вами, я решил закрепить на все это время за III

частью место (известное Вам) проведения операции. Там расположился взвод стрелков, оснащенный станковым и легким пулеметами. Во взвод направлен политрук на постоянную работу, до времени окончания операции на кирпичный завод командирован оперработник тов. Бутузов. Для агентурной работы в палатках направлено семь агентов.

Приложение: 1. Акт в двух подл. экземплярах.

2. Подлиски бойцов ВОХР о неразглашении.

3. Шесть неиспользованных выписок.

4. Сто семьдесят три выполненные выписки.

5. Следственные дела.

Помощник нач. II отделения III отдела ГУЛАГ НКВД

лейтенант госбезопасности Кашкетин.

№ 11158, март 1938 г, Воркута"

Участь смертника наверняка ждала и меня. Спасла опять-таки медицина. У меня лечилась жена начальника отдела управления Ухтпечлага. Рентгеновское лечение экземы рук давало хорошие результаты, но его требовалось систематически повторять. Вероятно, помня об этом, начальник оставил меня в покое.

Зимой 1941 года в лагерь поступил большой этап из Польши — "неблагонадежные" для советской власти. Среди них было много врачей и военных.

Я — ГЛАВНЫЙ ВРАЧ

Шел третий год войны. Питание было ужасным. Смертность возросла необычайно, особенно на нашем лагпункте. Умирали от авитаминоза, алиментарной дистрофии. Медработники старались, как могли: варили суп из крапивы, зимой из сосновых игл. Летом сотни людей отправляли собирать грибы. Но все это мало помогало. Вскрытие трупов показывало полное отсутствие слизистой оболочки кишок. Она атрофировалась и уже не могла восстановиться. Такая массовая смертность смутила даже московское начальство — ведь заключенные должны были работать!

Внезапно на Ветлосян прибыл лично начальник санитарного управления ГУЛАГа Лойдин, чин с тремя ромбами в петлицах. Увидев его, начальник санотдела лагеря доктор Кравец потеряла дар речи.

После осмотра пятого корпуса больницы Ветлосяна, где лежали умирающие, Лойдин собрал совещание медицинских работников — вольных и заключенных. Не скрывая раздражения, всю вину за высокую смертность большой начальник возложил на лагерных врачей, обвинил их во вредительстве, грозил тяжкими карами. Никто, конечно, не рискнул ему возразить. Лойдин требовал объяснений, но все молчали.

И тогда я прервал гнетущую паузу: "Я объясню причину смертности!". Произнес я эти слова твердо и уверенно, но в горле стоял ком от волнения. "Кто вы, доложите по форме", — резко бросает Лойдин. Повторяю привычное за пять лет: "Каминский Яков Иосифович, 1897 года рождения, статья КРТД, срок 8 лет, начало срока 32 июля 1937 года...". А затем — горячий и решительный монолог: "Гражданин начальник, вы совершенно не правы! Вы не знаете сути дела... Вы не видели людей, которых привозят в больницу, они поступают в состоянии крайнего истощения, без сознания... Причина высокой смертности в том, что заключенные питаются очень плохо. Они истощаются и от этого погибают. А вы говорите, что мы не лечим... Если вы хотите посмотреть, как мы лечим, приглашаю вас сейчас в свое отделение. Там мы применяем все, что доступно сегодня, для лечения туберкулезных больных. А в этом корпусе вы ведь видели обреченных...". Сзади меня уже дергали: "Хватит! Садись!". Но я закусил удила и говорил еще долго. Сказал, что нужно, по моему мнению, изменить, чтобы люди в лагере не погибали.

Лойдин внимательно слушал, не перебивал. Ушел молча, не прощаясь.

Все обсуждали, чем обернется для меня эта выходка. Но все оставалось на своих местах. На следующий день начальник санотдела лагеря была снята с должности... А в один прекрасный день меня вызвал замначальника лагеря и объявил, что я назначен главным врачом больницы. Я долго отказывался; уговаривал он меня целую неделю. Ситуация, прямо скажем, неординарная: никто не слышал, чтобы зэка назначали главным врачом... Согласился я с условием, что будут выполнены мои требования в отношении порядка и режима.

Надо сказать, почти все они были выполнены. Убрали даже жену начальника тюрьмы Кашкетина, которая работала у меня акушеркой и тащила все, что попадало под руку, вплоть до эмалированных тазов. Никто не решался сказать ей хоть слово. (Вообще приходится признать, что и в то трудное военное время вольнонаемные воровали почти как сейчас...).

В 1943 году было объявлено о моем досрочном освобождении благодаря честному и добросовестному труду. Однако на деле до конца войны ничего не изменилось.

Тем не менее, я серьезно занялся благоустройством своей больницы. К лету я запланировал разбить у каждого корпуса цветочную клумбу. Среди скудной ухтинской природы что-то должно было радовать глаз — это немаловажный лечебный фактор. Было заказано свыше 100 тысяч цветочных ростков. Между двумя корпусами раскинулось огромное разноцветное поле. Специальная комиссия определяла победителей в этом "конкурсе". Самая красивая клумба оказалась у нашей старшей сестры — бывшего метрдотеля ресторана "Метрополь", осужденной на 10 лет по подозрению в шпионаже.

Ежегодно в каждом отделении устраивалась новогодняя елка.

Я добился перевода к себе профессора Степуна и организовал биохимическую лабораторию, что позволило делать разнообразные сложные анализы.

В это время у нас появился Евгений Степанович Шаблиовский — филолог, шевченковед, член-корреспондент Академии наук УССР и будущий лауреат Ленинской премии. Обвиненный в контрреволюционной деятельности, он отсидел все свои 10 лет. Я его пригрел сначала в качестве лекпома, заведующего отделением для выздоравливающих, а потом обучил прозекторскому делу. Надо сказать, учился он очень старательно, проявлял недюжинный интерес к этой специальности, далекой, казалось бы, от мира его увлечений. Он обладал редкой способностью "проявлять" людей, добиваться от них максимума усилий и таланта.

Но и здесь не обошлось без "доброжелателей". На меня пошли доносы, что я укрываю среди инвалидов симулянтов. В 1944 году прибыла большая комиссия из ГУЛАГа.

В числе инвалидов была больная Иоффе, жена одного из первых наших послов, впоследствии расстрелянного. Интеллигентная, хорошо образованная женщина привлекла мое внима-

ние. Когда ее хотели отправить на общие работы, я слегка покривил душой и сказал, что у нее есть признаки туберкулезного поражения коленного сустава. Все-таки через некоторое время ее заключили в тюрьму, где она провела 10 лет. Меня же неоднократно допрашивали о наших отношениях.

Среди заключенных помню летчика Владимира Шеделя, который был пилотом у одного из больших авиационных чинов, летал с ним в Берлин на консультации и с началом войны сел в тюрьму за свою фамилию. Выпустили его из тюрьмы через 10 лет, умирающего, и положили к нам с пеллагрой, дистрофией, диареей, дерматитом, диспепсией, — в общем, с целым букетом. Я вылечил его картофельной шелухой. Для этого пришлось прибегнуть к дипломатической хитрости. Картошки в лагере не было. Зато была жена начальника пожарной команды, которая от скуки посещала всех врачей, жалуясь на всевозможные хвори. Встречаю я ее и говорю: "Здравствуйте, Анна Ивановна! Как ваша левая коленка?" — "Болит, ох, болит!" — "Ну зачем же мучиться, пойдемте проведем сеанс физиотерапии". После сеанса Анна Ивановна чувствует себя лучше. Пользуясь, случаем, выпрашиваю у нее одну большую картофелину. Потом она приносила еще... Картофельный отвар (лучше из шелухи) — это было все, что мог удержать измученный желудок больного. Он выжил, потом женился на заключенной и остался нашим другом.

Пожалуй, самыми тяжелыми в ту пору были мысли о семье. Перед самой войной жене разрешили свидание со мной, но вместо этого ей пришлось эвакуироваться в Тюмень вместе с сестрой, моей матерью и моей сестрой. Работу нашла только жена. Они буквально голодали. Весь свой заработок — 60 рублей — я отсылал им.

Помню такой случай. В моем отделении лежал один из воров в законе. Я им занимался очень активно, всегда объяснял суть предстоящей процедуры. Очень тяжело больной, он охотно соглашался на все. Раз в два-три месяца нам показывали кино — какое-никакое, но событие. В кино у меня и вытащили кошелек с целой получкой, выданной в этот день. Конечно, я не смог скрыть огорчения, и все узнали об этом.

В тот же вечер мой вор в законе исчез (на что, по джентльменскому соглашению со мной, больные не имели права); через два часа, однако, он вернулся и лег, ему стало хуже. За это полагался перевод в другое отделение — большее и с худшим

качеством лечения. Но после утреннего обхода меня ждала делегация воров. Оказывается, исчезавший провел с ними соответствующую работу. Глава делегации проникновенно заявил: "Доктор! Мы пришли извиниться. Мы выяснили, кто украл ваш кошелек. Это новый, молодой вор, он не знает наших порядков. Больше он никогда не будет воровать у медиков. Вот кошелек, проверьте...". В кошельке вместо 60 рублей оказалось 85. Я пытался отказаться от излишка, но пришлось уступить и употребить 25 рублей на общее дело.

Хочу упомянуть еще одну светлую сторону нашего быта: с 1940 по 1953 год в Ухтпечлаге действовал театр, в котором играло немало столичных звезд — дирижер Большого театра В. Каплун-Владимирский, кинорежиссер К. Эгерт (он был руководителем театра и восстановил по памяти музыку и текст восьми оперетт), солист ансамбля Красной Армии В. Глизов, певица из Москвы, первая Кармен на советской сцене С. Геликонская, виолончелист Б. Крейн, солисты балета А. Тодорина (из Одессы), Л. Конюшко, Б. Андриевский. Ставили в основном оперетты — "Сильву", "Марицу", "Веселую вдову", "Жрицу огня". Передвижной этот театр посещал все лагпункты, и всегда я старался покормить актеров получше: хотя они и не выходили на общие работы, но сидели на той же пайке.

Хорошо запечатлелось в памяти знакомство с Остапом Вишней. Когда я думаю о Павле Михайловиче, сразу вспоминаю душевное тепло, которое охватывало при встречах с ним.

Впервые я узнал об Остапе Вишне при необычных обстоятельствах. Было это еще летом 1937 года в камере спецкорпуса одесской тюрьмы. Я и мои товарищи по камере, не чувствуя за собой никакой вины, были убеждены, что произошла ошибка и совсем скоро мы окажемся на воле... К каждому вновь прибывшему мы относились настороженно.

Однажды среди нас появился только что арестованный председатель сельсовета.

— Вы за что сюда попали? — встретили мы его, как всех.

— Да за Остапа Вишню...

— Как это за Остапа Вишню?

— А кто-то донес, что я читал его вещи.

— Ну и что?

— Сделали у меня обыск и нашли книжку Остапа Вишни.

— А что, там было что-то контрреволюционное?

— Да нет. Только, говорят, его арестовали как врага народа. А я, выходит, стою за него, раз книжку храню...

Признаться, в те годы я полностью был поглощен своей научной работой и украинскую литературу знал мало. Тем не менее имя Остапа Вишни слышал, и не раз. И вот узнал, что он — политический преступник. Ну конечно, иначе бы не посадили молодого сельского коммуниста только за хранение книжки Остапа Вишни...

Прошло пять лет. В центральной больнице Ветлосяна кроме лечения и консультаций я принимал участие в комиссиях, которые определяли состояние здоровья и трудоспособность заключенных. И вот в конце 1942-го на наш лагпункт прибыл Павел Михайлович Губенко.

На медкомиссии перед нами стоял человек среднего роста, худой, сутулый. Щеки ввалились, лицо землистое. Светлые глаза полны печали. Весь его облик говорил о терпеливо переносимых страданиях.

Мы выяснили, что у больного застарелая язва желудка, и сейчас, вследствие больших физических нагрузок, началось очередное обострение. Необходимо стационарное лечение.

Просматривая дело Губенко, мы узнали, что он писатель, владеет специальностью фельдшера, а осужден по пресловутой 58-й статье, причем по всем ее пунктам. Так называемый нарядчик, сопровождавший больного, сказал: "Это ж Остап Вишня!" — и посоветовал быть с ним бдительным: ведь Губенко на особом счету, им интересуется оперуполномоченный.

Я сразу вспомнил председателя сельсовета, пострадавшего из-за книги Остапа Вишни. Так это он, тот самый преступник! Теперь меня ждало личное знакомство с ним.

В медкомиссии участвовал мой заместитель и друг доктор Лев Григорьевич Соколовский. Он заинтересовался Остапом Вишней, и я поручил ему следить за лечением и вообще уделять этому пациенту внимание. Лев Григорьевич откликнулся с большой готовностью. Он перевел больного в свое психиатрическое отделение и подружился с ним.

Лагерная больница — это место, где быстро проявлялись основные качества человека. Возможно, этому способствовала болезни и тот упадок душевных сил, который наблюдался у большинства больных зэков. Одним словом, легко было распознать человека слабовольного, сломленного, слюнтяя — и, наоборот,

волевого, сдержанного и стойкого. Один, например, ненавидит всех и вся, злобится, со всеми скандалит, за мелкую выгоду готов продать товарища по несчастью. А рядом — другой, в тех же условиях не утративший человеческого достоинства и веры в лучшие дни. Хорошие люди выделялись, их быстро распознавали и сотрудники больницы, и соседи по палате.

Павел Михайлович недолго пробыл в больнице. Но и за эти несколько недель завоевал всеобщее расположение. Простота, сердечность, сочувствие к чужому горю, готовность помочь, умение подбодрить, отыскав нужное слово — все это выделяло его среди других.

Когда острые боли утихли, Павел Михайлович попросил, чтобы ему назначили амбулаторное лечение — другим, мол, койки нужнее. Мы выписали его и устроили дежурным фельдшером в местную амбулаторию. Здесь он и жил, отгородившись занавеской. Покоя не имел ни днем, ни ночью.

Медицинских познаний у Павла Михайловича было маловато. Он перестал быть фельдшером еще, кажется, в 1918 году. Но в условиях амбулатории острый ум и зоркий глаз компенсировали недостаток специальных знаний. Он безошибочно определял того, кто болен по-настоящему, кому необходимо лечение или отдых от работы.

Его постоянным советчиком был справочник фельдшера, с которым он не расставался. В сомнительных случаях советовался с врачами, настойчиво добивался госпитализации больного.

Хотя в амбулатории работали еще несколько фельдшеров, более опытных, чем Павел Михайлович, люди стремились попасть именно к нему. Ему доверяли больше. От него выходили улыбаясь.

Вспоминаю такой эпизод. Для амбулаторных больных, которые нуждались в дополнительном питании или диете, мы выписывали молоко — по стакану в день. Такой паек получал и Павел Михайлович. Как-то на приеме у него побывал больной, которому молоко было нужно позарез. Озабоченный, пришел к нам.

— Павел Михайлович, — сказали мы, — вы же знаете, что у нас нет ни единого пайка, все распределено; через неделю пересменка, тогда, может, что-нибудь придумаем.

— Но этому человеку надо сейчас! — настаивал Губенко.

— Нельзя же снять с кого-то...

— Отдам свой паек. Я уже подкормился.

— Что вы! Поглядите на себя в зеркало!

Павел Михайлович стоял на своем. Так и отдали его молоко другому больному.

Как-то захожу в амбулаторию. Сидит Павел Михайлович, принимает больных, а сам согнулся, одной рукой за живот держится. Под халатом грелка.

— Вот видите! — сказал я не без укоризны.

— Ничего страшного! Все в порядке, — с извиняющимся видом стал оправдываться Павел Михайлович. — Я ведь на месте сижу... есть где душу отогреть...

Мне часто приходилось заставать его в этой позе. Несмотря на боль, он добросовестнейшим образом выполнял свои обязанности.

Некоторых заключенных — инвалидов и непригодных для работы — выпускали на свободу досрочно. На такого инвалида комиссия составляла специальный акт, который затем рассматривал суд. Павел Михайлович обычно был секретарем комиссии. Как тщательно выполнял он эту работу! Написанные им акты можно было не проверять — он сознавал, что за каждым стоит человек, его ближайшее будущее, быть может, жизнь. Поэтому громадная ответственность ложится на медиков и секретаря комиссии.

По вечерам мы часто беседовали, вспоминали прошлое и представляли день завтрашний. В маленькой докторской "кабинке", где помещались две кровати, мы слушали тихую неторопливую речь Остапа Вишни, пересыпанную украинскими остротами. Часто усмехались, хотя было не до смеха. Что и говорить, грустные мысли брали верх.

— Отбросьте думы и заботы, — сказал я как-то, — побудьте чуть-чуть Остапом Вишней...

— Нет уже Остапа Вишни, — прозвучал ответ, — в клюкву переродился... Ну да на этих северных болотах и кислая клюква, небось, хороша. Витаминов в ней много...

И правда, сердечный юмор, которым пропитаны сочинения Остапа Вишни, — разве это не витамины, вызывающие улыбку и прогоняющие печаль?

...Холодным ветреным днем северной весны 1943 года разнесся слух: Остапа Вишню вызвали на этап. Трудно было в это поверить — ведь больных на этап не брали, было такое правило.

Я быстро сбегал в амбулаторию и выяснил, что Павлу Михайловичу действительно приказали "собрать вещи". Он стоял растерянный. Это, правда, не первый этап в его лагерных буднях, но всякий раз мучает вопрос: куда отправляют и зачем? На него не могли ответить ни нарядчик, ни комендант, пришедшие за Павлом Михайловичем. Тогда мы обратились к главврачу Анастасий Степановне, вольнонаемной, женщине чуткой и сердечной, с просьбой позаботиться о больном. Она согласилась и пошла к начальнику. Вернулась растерянная и опечаленная. "Ничего нельзя сделать, — сообщила. — Строгое распоряжение из Москвы...".

Через несколько минут мы уже прощались с Павлом Михайловичем. Посчастливится ли когда-нибудь встретиться — никто не знал. Говорить, как в таких случаях водится, что все будет хорошо, не хотелось. Он ощутил бы фальшь, которую не выносил...

В этот же день Павла Михайловича доставили в местную тюрьму-изолятор и заказали для него в швейной мастерской новое обмундирование. Значит, этап далекий; видно, в центр. Больше ничего мы не дознались.

Лишь полгода спустя, когда в печати появилась "Зенитка" Остапа Вишни, я с радостью узнал, что он на свободе...

В Ветлосяне я познакомился и с литовцем Болеславом Мотуза-Матузявичюсом. Он прибыл в лагерь до меня, уже успел поработать на лесоповале и там повредить себе позвоночник. Как-то даже не верилось, глядя на отлично сложенную мускулистую фигуру молодого Болеслава, что он уже полуинвалид и пригоден только для легкой сидячей работы. Но рентгеновский снимок — это документ. Он показывал, что у Болеслава компрессионный перелом одного поясничного позвонка.

А получилось это так. В тот день Болеслав вместе с двумя товарищами по лагерю должен был выносить стволы больших срубленных деревьев на машину — для отправки на склад. Несли ствол на плече. Один из напарников споткнулся, и груз лег почти полностью на Болеслава. Он согнулся, упал. Его привезли ко мне в рентгенкабинет; последовала госпитализация, и Болеслав выбыл из числа лесорубов. Ему был назначен только легкий труд. Слово медиков в лагере значило немало. Узнав, что Болеслав — художник, лагерное начальство включило его в состав КВЧ — культурно-воспитательной части. Там он получил возможность работать по специальности — писал вывески и таблицы, портреты высоких начальников. Он набрасывал эскизы

своих будущих картин. Мечтал перенести на полотно не только красоту северной природы в любое время года, но и чувства, владевшие нашими душами, — тоску, одиночество, безысходность...

Когда Болеслав закончил несколько картин, мы устроили в физиотерапевтическом кабинете выставку его работ. Центральное Место занимал триптих, а вокруг были развешаны другие картины и этюды.

Мы пригласили заключенных на эту необыкновенную выставку — выставку художника-лагерника. Разумеется, начальство ни о чем не знало; наш "начальник по режиму" наверняка запретил бы выставку...

На пришедших встреча с настоящим искусством произвела огромное впечатление. Условия лагерной жизни, конечно, могут согнуть, унизить человека, истощить его физически, но не способны окончательно убить живую мысль и чувство. Поэтому такую радость вызвала выставка — свидетельство несломленности человеческого духа.

Полвека прошло с той поры. Сорок пять лет я хранил две картины с выставки, подаренные мне Болеславом. Эти картины украшали комнату и напоминали мне о годах, когда я был лишен самого ценного для человека — свободы, о встрече с художником, сумевшим остаться самим собой даже в тех нечеловеческих условиях. Как это трудно, знает лишь тот, кто на себе испытал вкус лагерной жизни.

Четыре года назад, тщательно упаковав картины, я отправил их в Литву, где Болеслав Мотуза-Матузявичюс, ныне заслуженный работник искусств, устраивал свою выставку. Мы договорились, что после выставки он приедет в Одессу и привезет мне эти картины. Однако судьба распорядилась иначе: внезапная кончина оборвала жизнь Болеслава. Наша встреча не состоялась, и картины ко мне не вернулись...

НАЧАЛО ССЫЛКИ

Освобождение пришло лишь в 1945 году. Но что это было за освобождение! Я оставался прикреплен к производству Ухтижемлага "на работе по вольному найму" — по сути, на положении ссыльного.

Ухто-Ижемский исправительно-трудовой лагерь 10 февраля 1945 г.

СПРАВКА

Настоящая выдана отделом кадров Ухтижемлага НКВД Каминскому Якову Иосифовичу, 1897 г. рожд., уроженцу гор. Кирово-Одесской области в том, что он по отбытии меры наказания (судим по делу НКВД СССР 5.11-1938 г. сроком на 8 лет л/св.; постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 10.Х1-1943 г. за высокие производственные показатели и отличное поведение в быту снижен срок отбыв. наказания на один год) освобожден 7 февраля 1945 г. в соответствии с директивой НКВД и Прокурора СССР № 185 от 28.IV-1942 г. Оставлен на работе по вольному найму с прикреплением к производству Ухтижемлага до конца военных действий.

Зам. нач. управления Ухтижемлага ло кадрам (подпись).

Тем не менее мои друзья искренне за меня порадовались

Дорогой Яков Осипович!

Сегодня с опозданием узнал о Вашем освобождении. Я и вся наша театральная братия сердечно Вас поздравляем и несказанно рады этой приятной вести.

Искренне Вас уважающий Бор. Крейн.

Дорогой Яков Иосифович!

Счастливы Вашей радостью. От всего сердца поздравляем Вас и желаем всего самого-самого лучшего. Уверены в том, что Вам будет хорошо. Вы такой хороший — судьба должна вознаградить Вас за все пережитые невзгоды. Искренне, от всей души радуемся за Вас и желаем Вам счастья

Н. Радунская, С. Геликонская.

По дополнительному решению Особого совещания при НКВД от 8 октября 1951 года мне была определена бессрочная ссылка в Коми АССР с правом передвижения в пределах 25 ки-лометров от места жительства и регистрацией в НКВД каждые две недели. Бессрочная ссылка под Полярный круг, вечные сне-га, морозы, суровые ели — южанину, выросшему у теплого Черного моря, среди буйства цветущей природы... Никогда не увидеть плющ, закрывший угол дома, сиреневую глицинию, дотянувшуюся до четвертого этажа...

Ведь это еще не была реабилитация. Еще пять лет пришлось жить на неопределенном положении хоть и "помилованного", но врага народа, которого можно подозревать в чем угодно, строить за его спиной любые предположения; жить, опасаясь обронить лишнее слово...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

г. Одесса, 31 марта 1955 г.

Следователь следственного отдела УКГБ при СМ УССР по Одесской области лейтенант Шевчук, рассмотрев заявление и материалы архивно-следственного дела № 274856 осужденного КАМИНСКОГО Якова Иосифовича, 1897 г. рождения, уроженца г. Кировограда, еврея, гр-на СССР, из служащих, б/п, с высшим образованием, до ареста работал директором Одесского филиала научно-исследовательского института физкультуры, проживал в г. Одессе, — нашел:

Каминский Я. И. был арестован управлением НКВД ло Одесской области 29 января 1937 года за участие в контрреволюционной троцкистской организации и вредительскую деятельность (л. д. 1—4).

Обвинение ему было предъявлено по ст. 17—54-8 и 54-11 УК УССР (л. д. 11).

Одни свидетели показали, что Каминского они знали по службе, близких взаимоотношений с ним не имели, поэтому о преступной деятельности его им ничего не известно.

Другие свидетели, как Кемарская А. Ф., Бенисович Б. А., Гофштейн Р. А., показали, что в работе института физкультуры, директором которого являлся Каминский, были серьезные недостатки в подготовке институтом научных кадров, из имеющегося числа аспирантов диссертацию защитил только один человек (л. д. 123, 126—127, 139).

Дорфман Л. Д., Файн Н. М. и Гольдфельд И. О., давшие показания о преступной деятельности Каминского, в судебном заседании Военной коллегии Верховного суда Союза ССР виновными себя признали и осуждены: первые два — к ВМН, а третий — к 10 годам ИТЛ (л. д. 154— 159).

Из изложенных выше материалов видно, что Каминский в 1938 году осужден обоснованно, поэтому, не находя оснований для пересмотра дела, — полагал бы:

Решение Особого совещания при НКВД СССР от 5.11.1938 года об осуждении Каминского Якова Иосифовича оставить в силе, а его заявление о пересмотре дела — без удовлетворения.

Архивно-следственное дело направить в прокуратуру Одесского военного округа.

Следователь следотдела УКГБ при СМ УССР

по Одесской области лейтенант Шевчук.

Согласен: зам. начальника следотдела УКГБ

при СМ УССР по Одесской области

подполковник Харитонов.

Когда меня выпустили из лагеря в 1945 году, мне дали комнату в так называемом правительственном доме. Я продолжал оставаться главным врачом лагерной больницы, был рентгенологом городской поликлиники Ухты и консультировал в поликлинике поселка Водный.

Однажды меня вызвал начальник лагпункта и сказал: "У вас бессрочная ссылка, и не рассчитывайте отсюда выбраться. Если вы хотите вызвать сюда жену и мать, стройте себе дом. Мы можем это сделать за десять тысяч рублей, которые вы выплатите в течение десяти лет". Такое предложение меня вполне устраивало.

Мне отвели участок в один гектар; я сам начертил план дома из четырех комнат с кухней, большой кладовой, прихожей и теплой уборной. Дом был построен за два месяца, и приехавшая к тому времени Вера Григорьевна начала наводить в нем уют. А чуть позже из эвакуации приехали мои мать и сестра.

Домик наш вскоре стал приютом местной интеллигенции. Вера Григорьевна была очень хлебосольной хозяйкой. В комнате для гостей почти все время кто-то жил, большей частью это рыли освобожденные заключенные.

Около полугода у меня прожила Вера Федоровна Рудзит, бывший научный сотрудник библиотеки имени Ленина, отсидевшая 15 лет за своего расстрелянного мужа. К ней сразу же из армии приехал сын, любящий и преданный. С ними, а потом и с семейством сына, который сейчас живет в Латвии, мы до сих пор поддерживаем самые теплые отношения.

Известие о реабилитации пришло только в 1956 году, но меня задержала на Севере большая и важная работа по изучению воздействия природной радиации на организм человека.

Секретно

ОПРЕДЕЛЕНИЕ № Р-073

Военный трибунал Одесского военного округа в составе: председательствующего полковника юстиции Миронова, членов — подполковника юстиции Остапенко, капитана юстиции Фрадкова рассмотрел в заседании 24 февраля 1956 г. протест в порядке надзора военного прокурора Одесского военного округа на постановление Особого совещания при НКВД СССР от 5 февраля 1938 г., которым Каминский Яков Иосифович был заключен в ИТЛ сроком на 8 лет.

Заслушав доклад т. Фрадкова и заключение помощника военного прокурора Одесского военного округа подполковника юстиции Гончарука об удовлетворении протеста, установил:

Каминский был заключен в ИТЛ за контрреволюционную троцкистскую деятельность, которая, согласно обвинительному заключению, состояла в том, что он являлся участником антисоветской троцкистской террористической организации, в которую был завербован Файном, и по заданию последнего проводил подрывную работу в институте физкультуры, директором которого он являлся.

Рассмотрев материалы дела и соглашаясь с доводами, изложенными в протесте, а также учитывая, что по тем же основаниям Каминский неосновательно был постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 3 октября 1951 г. сослан на поселение, военный трибунал округа, руководствуясь Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 августа 1955 г., определил:

Протест военного прокурора округа удовлетворить. Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 5 февраля 1938 г. и постановление Особого совещания при МГБ СССР от 3 октября 1951 г. в отношении Каминского Якова Иосифовича отменить и дело о нем за отсутствием в его действиях состава преступления производством прекратить.

Каминского Я. И. из мест поселения немедленно освободить.

—————————————

Военный трибунал Одесского военного округа

24 феврале 1956 г.

гр-ну КАМИНСКОМУ Якову Иосифовичу

гор. Ухта, пос., Ветлосян, Коми АССР

СПРАВКА

Дело по обвинению гр-на КАМИНСКОГО Якова Иосифовича, 1897 года рождения, пересмотрено военным трибуналом Одесского военного округа 24 февраля 1956 года. Постановления от 5 февраля 1938 года и от 3 октября 1951 года б отношении КАМИНСКОГО Якова Иосифовича отменены и дело производством прекращено.

НАУКА ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

Думаю, одним из самых значительных достижений моей жизни было изучение влияния естественной радиации на организм человека, — и это случилось в период лагеря и ссылки. История эта давняя, к тому же имена бывших зэков — доктора Харечко и мое — стало возможным назвать лишь на поздних стадиях работы.

В одном из населенных пунктов Ухтинского района — по-

селке Водный — в 1929 году был создан специальный завод по производству радия из почвенных вод и минеральных источников. Работало там около двух тысяч человек. Вокруг завода вырос поселок, насчитывающий три с половиной тысячи жителей, в том числе около тысячи детей. Почти четверть века предприятие не имело дозиметрической службы. Защита от излучения была совершенно примитивной. Предприятие не было ограждено. Нередко отходами производства играли дети, принося их домой. Квартиры и общежития рабочих, общественные места загрязнялись радиоактивной пылью, приносимой на одежде и обуви (специальная одежда была введена только в 1954 году), печи топили загрязненными дровами...

В 1949 году произошла реорганизация завода, которая еще больше способствовала загрязнению территории. Из досок старых чанов, в которых происходил процесс осаждения солей радия, в 1952—1953 годах в поселке настелили деревянные тротуары. Доски широко использовались для строительства сараев, домов, в качестве топлива. Отвалы производства шли на строительство дорог. Отходы, содержащие известь, вывозились в качестве удобрения на поля совхозов и загрязняли почву вокруг поселка. В результате происходило загрязнение мяса и молока скота, пасущегося вблизи поселка.

Жители поселка не имели никакого представления об опасности радиационного заражения. В таких условиях они жили по многу лет. Ведущие специалисты завода были убеждены в том, что если и существует какая-то опасность воздействия радиации, то в процессе длительной работы с радием она исчезает, вырабатывается как бы радиационный иммунитет. Беспечность заводчан доходила до того, что они голыми руками брали порошок радия; один приносил домой люминесцентный состав и мазал им кукол дочери...

В Ветлосяне я ничего не знал об этом, хотя на заводе работали и заключенные. Но еще до войны меня поразило большое количество больных, обращавшихся ко мне со сходными симптомами непонятного происхождения. Эта симптоматика мне что-то очень напоминала! За год я тщательно проделал до двух тысяч анализов крови и пришел к выводу: лучевая болезнь. Ведь я сам перенес ее в 1924 году!

Но что же делать? Куда мог обратиться зэк? Куда писать? Только докладные записки в сануправление ГУЛАГа. Но кого в

годы войны могла интересовать какая-то лучевая болезнь, да еще гипотетическая, если стране требовался радий?! Люди заражались и умирали еще много лет...

Воспоминание об одной больной не дает мне покоя и до сих пор. Она обратилась ко мне уже много позже, после закрытия завода. Мария Зыкова была удивительно симпатичной и жизнерадостной женщиной, вольнонаемной. После рентгеновского обследования я сразу заподозрил неладное и отправил ее в Москву, в Институт рентгенологии. (Она голыми руками, без перчаток, собирала порошок радия...). В Москве ей поставили диагноз: киста молочной железы. Больная не теряла бодрости, оперироваться не хотела, а хирурги не настаивали. Однако боли не проходили. Я сам несколько раз возил Зыкову в Москву, ее консультировали многочисленные специалисты, но необходимого лечения она не получала. Наконец, нестерпимые боли в локтевом суставе потребовали ампутации всей руки. Она и тут не теряла надежды. Но вскоре бедняжка умерла в страшных муках. Вскрытие показало рак легкого.

Эту женщину — жертву профессиональной халатности и медицинской неопытности в болезнях такого происхождения — я не могу забыть всю жизнь. До сих пор храню ее историю болезни.

А между тем специальная бригада под руководством профессора Домшлака, изучавшая в 1948 году состояние здоровья работников завода, не нашла у них существенных отклонений от нормы и сделала заключение об отсутствии факторов профессиональной вредности...

Еще в 1943 году я узнал, что врач из заключенных Л. Л. Давыдов лечил около полутора тысяч человек, большей частью работников завода, ваннами из воды, содержащей радий, и получал хорошие результаты. Сначала это вызывало у меня недоверие, но известный патофизиолог профессор Степун (тоже зэк) подтвердил целым рядом исследований целебность минеральной воды.

Я написал о ее свойствах целую книжечку, которую наши каллиграфы переписали в двух экземплярах (пишущей машинки у меня не было), и вместе с докладной запиской направил ее в Минздрав республики Коми. Я предлагал создать северный курорт и на его базе клинику для раненых воинов. Болеслав Мотузо разработал эмблему санатория "Северное сияние" и офор-

мил обложку книжки. Реакции никакой. Тогда я послал большую статью в газеты Ухты и Сыктывкара и докладную записку в московский Институт курортологии. Время тянулось мучительно долго — и безрезультатно. Я продолжал писать. Нашлись энтузиасты, в частности, начальник проектной конторы и инженер Жижимонтов, под руководством которого разработали дешевый и простой проект перестройки дома отдыха под грязелечебницу.

Наконец, спустя десять лет, в 1955—1956 годах, приехала комиссия Министерства здравоохранения СССР, возглавляемая инженером-гидрологом Карауловой. С нашей стороны кроме меня участвовал рентгенотехник Боян Липский, охотник, хорошо знающий тайгу. Комиссия заявила, что вода опасна, ее нужно запретить, — и тут только закрыли этот проклятый завод!

Но вода-то не виновата — виноваты человеческая беспечность и недостаток знаний. Я настоял на повторном исследовании минеральных источников, сапропелевой грязи, скважины, когда-то просверленной для добычи нефти, из которой била минеральная вода. Комиссия взяла пробу этой воды, и мы вместе поехали в Москву. Проведенные в Москве исследования показали, что эта вода равноценна "Ессентукам № 17"!

Минздрав назначил медицинскую экспедицию для исследования курортных богатств Ухтинского района. Были изучены различные факторы: грязи, минеральные источники, гардиоли, заброшенная нефтяная скважина. Результаты исследований описаны мной в "Известиях Коми филиала Всесоюзного географического общества" за 1959 год.

Я. И. Каминский

КУРОРТНЫЕ БОГАТСТВА УХТИНСКОГО РАЙОНА

КОМИ АССР

Ухтинский район Коми АССР, известный своими месторождениями нефти и газа, обладает также рядом природных ресурсов, имеющих большое значение с лечебной точки зрения. К этим ресурсам относятся; ухтинские минеральные радиоактивные воды, воды сероводородных источников, слабоминерализованные питьевые воды, иловая грязь содержащая сероводород, и сапропелевая грязь

Все эти лечебные средства сосредоточены на небольшом пространстве вдоль берегов реки Ухты и ее притоков Доманика, Крохаля и Чути.

Вопрос о практическом использовании перечисленных природных ресурсов неоднократно поднимался, но до сих пор не получил своего разрешения. Между тем еще 25 лет назад, в 1932 году, научная бригада Центрального института курортологии во главе с проф. С. Н. Соколовым, посетившая Ухту, признала, что природные богатства этого района являются особо ценными, ввиду их лечебной силы и оригинальности.

Объектом изучения этой бригады являлись одни только минеральные воды Ухтинского района, которые позднее изучались экспедицией Академии наук СССР во главе с академиком А. Е. Ферсманом и членом-корреспондентом Академии наук СССР проф. Н. Н. Славяновым (в 1940 году). В 1955 году по заданию Министерства здравоохранения СССР Ухтинский район вновь обследовала научная бригада Центрального института курортологии во главе с инженером-гидрогеологом 3. М. Карауловой, причем изучался и получил положительную оценку весь Комплекс местных природных лечебных средств.

Встал вопрос о создании в Ухте курорта союзного значения, ибо грязей такого качества в стране больше нет. Но от намерений до реализации, как известно, дистанция огромного размера... Полтора десятка лет я бомбардировал письмами плановый отдел Минздрава республики Коми, пока наконец в 1972 году не был утвержден план строительства грязелечебницы. Но к этому времени я был уже в Одессе, хотя оставил в Коми нескольких верных последователей и энтузиастов.

Однако вернемся в пятидесятые годы. Я был уже на положении ссыльного и располагал некоторой свободой передвижения. Увлекшись идеей изучения естественной радиации, мы с доктором Харечко добыли у работников экспедиции Академии наук Коми АССР, исследовавшей влияние радиации на диких животных, дозиметр и стали выполнять совершенно произвольные замеры радиационного фона в различных точках. Повышен-

ный фон мы обнаруживали в самых неожиданных местах — например, в бане. Порой он превышал допустимый уровень в 20—30 раз. Результаты наших замеров вместе с данными медицинских наблюдений мы сообщили сразу в несколько организаций.

В 1958 году вместе с Евгением Ивановичем Харечко мы разработали план работы по изучению влияния на организм длительного воздействия ионизирующего излучения малой интенсивности и представили его в президиум Коми филиала АН СССР. Восьмистраничный план давал глубокое обоснование работ, включая общую методику, которая состояла из статистического, клинического, лабораторного, антропометрического и других разделов, список тем по основным разделам — клиническому, клинико-статистическому, статистическому и гигиеническому (5—10 тем по каждому), описание подготовки и организации исследований с приложением сметы, порядок проведения исследований, сроки и схему медосмотра взрослого населения поселка Водный. Стыдиться этого плана мне не приходится. Он мог быть представлен серьезным научным учреждением, а не двумя лагерными врачами. План был безоговорочно одобрен президиумом Коми филиала АН, а мы с доктором Харечко назначены руководителями медицинского раздела радиобиологической экспедиции.

ПРИКАЗ

начальника медико-санитарного управления

Ухтинского комбината Коми экономического

административного района за 1958 год

Содержание: О назначении врачей руководителями медицинского раздела научной работы радиобиологической экспедиции Коми филиала Академии наук СССР

В соответствии с предложением председателя президиума Коми филиала Академии наук СССР врачи центральной больницы Ухткомбината тт. КАМИНСКИЙ Яков Иосифович и ХАРЕЧКО Евгений Иванович назначаются руководителями медицинского раздела научной работы радиобиологической экспедиции Коми филиала Академии наук в ДОС, Водный Ухтинского района по изучению влияния на организм длительного воздействия ионизирующего излучения за счет рабочего времени по основной должности.

Основание: протокол заседания радиобиологической

секции при бюро президиума Коми филиала Академии наук СССР от 9 апреля 1958 года.

Начальник медико-санитарного управления

Ухткомбината (подпись).

————————————————

Академия наук СССР

Коми филиал

5 сентября 1959 г.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано   заслуженному   врачу   Коми   АССР КАМИНСКОМУ Якову Иосифовичу в том, что он является руководителем медицинской группы радиобиологической экспедиции Коми филиала Академии наук СССР.

Действительно по 31 декабря 1959 г.

Председатель президиума Коми филиала

Академии наук СССР (подпись).

————————————————

Академия наук СССР

Коми филиал

20 августа I960 г.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано   заслуженному   врачу   Коми   АССР КАМИНСКОМУ Якову Иосифовичу в том, что он является руководителем медицинской группы радиобиологической лаборатории Коми филиала Академии наук СССР.

Направляется для консультации в Москву и Одессу.

Председатель президиума Коми филиала

АН СССР (подпись).

Уже к концу года мы смогли представить в филиал отчет с очень интересными и важными, по словам председателя президиума филиала П. П. Вавилова, результатами.

Глубокоуважаемые Яков Иосифович и Евгений Иванович!

Получил вашу статью. Прочел с большим интересом. Вас можно поздравить: в результате большого упорства и настойчивости, при условии колоссальной загруженности, вы сумели провести большую собирательскую и исследовательскую работу, давшую очень интересные и важные результаты. Уже первые предварительные выводы, полученные вами, убедительно показали, что разрабатываемые вопросы заслуживают дальнейшего пристального внимания и углубленного исследования.

Статья, по моему мнению, написана хорошим языком, выводы достаточно аргументированны. Вы сумели привлечь значительный материал.

Как исполнители раздела темы, разрабатываемой филиалом, вы должны участвовать в научном отчете по теме. Считаю, что материалы, представленные вами, без особых редакционных изменений могут войти в научный отчет по теме.

В настоящее время завершается подготовка к опубликованию в "Трудах Коми филиала АН СССР" статьи, освещающей предварительные итоги исследований по вопросу о влиянии малых доз ионизирующей радиации на живые организмы (животные, растения, человек). Авторами статьи будут все исполнители темы, в том числе, конечно, и вы... Из вашей работы в эту коллективную статью, по моему мнению, должна войти резюмирующая часть с привлечением некоторых графиков и таблиц.

Кроме того, коллектив лаборатории радиобиологии в ближайшее время завершает подготовку сборника по вопросам радиобиологии, где будут помещены статьи отдельных авторов по материалам их исследований по теме. Мне кажется, в этом сборнике ваша статья будет помещена почти в полном виде...

Очень хотелось бы также получить информацию от вас о планах участия в дальнейшей разработке темы в 1960 г. Хорошо было бы, если бы вы смогли в ближайшее время направить в филиал рабочую программу исследований по вашему разделу на 1960 год. Этот документ необходим лаборатории радиобиологии для составления общего плана исследований по теме и финансирования работ.

Желаю вам, Яков Иосифович и Евгений Иванович, крепкого здоровья, прежней работоспособности и новых творческих успехов,

Председатель президиума

Коми филиала АН СССР

П.П. Вавилов

Надо отметить, что Коми филиал не был просто провинциальным научным учреждением — в нем была собрана сильная профессура, эвакуированная из Москвы и Ленинграда. По научному потенциалу он числился в первой пятерке филиалов АН, а его председатель стал впоследствии ректором ВАСХНИЛ.

В наших исследованиях большую помощь оказала Маша Боровикова, молодой врач, присланная по окончании Московского мединститута в Ухту. Она занималась всесторонней оценкой состояния больных в Водном. Более надежного и добросовестного молодого специалиста я не встречал. Она вошла в наш дом и очень полюбилась Вере Григорьевне. Все наши друзья стали и ее друзьями. Мы с Верой Григорьевной жалели, что не можем удочерить ее... При отъезде в Одессу расставались мы со слезами.

До сих пор каждый год Маша приезжает в Одессу. Всецело поглощенная работой, она отдала ей всю жизнь. Сейчас она заместитель главного врача городской больницы в Ухте и заслуженный врач республики Коми.

СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ

ДРУЗЬЯ, КОЛЛЕГИ, ПАЦИЕНТЫ

(Яков Иосифович — очень сдержанный, скромный, скупой на эмоции человек. Поэтому для полноты картины лагерного периода мы приводим воспоминания и письма близко знавших его людей. — Прим. ред.)

Из воспоминаний врача кандидата медицинских наук А. Цецулеску, бывшего военнопленного:

Без малого четверть века назад сошлись наши жизненные пути в суровом Ухтинском крае. Здесь вместе с Яковом Иосифовичем и многими уже ушедшими на вечный покой врачами прошел в сталинском лагере и ссылке смертельно опасный отрезок моей жизни. Не забывается пережитое. Постоянно в моей памяти замечательный облик доктора Каминского. И сегодня, как живой свидетель великого жизненного подвига этого человека, хочу рассказать о нем, потому что обновление и очищение нашего общества немыслимо без осознания нравственных ценностей, сохраненных в мрачную пору насилия и жестокости такими людьми, как мой друг.

Помню, как-то поздним вечером врачи ветлосянской лагерной больницы завели разговор о своей профессии, О врачебном призвании и долге. Тогда наш главный врач Я. И. Каминский сказал: "Врачевание для меня не профессия, а образ Жизни. Помогая больным, я делаю то, во что верю, в чем убежден". А через много лет, в конце сентября 1991 года, на встрече бывших заключенных ГУЛАГа, организованной в Ухте ухто-печорским "Мемориалом", я услышал из его уст продолжение этой мысли: "Не представляю себе, кем бы мог быть, если бы не стал врачом. Не знаю, где мог бы работать с таким увлечением, чувствовать себя полезным, ощущать неизъяснимую радость выполненного долга".

Живо помню свою первую встречу с Яковом Иосифовичем. После изнурительного пути по этапу глубокой осенью прибыл я в Котлас. Здесь узников погрузили на баржу, переправили на пересыльный пункт Княж-погоста. где отсортировали специалистов. Меня, дипломированного врача, определили в больницу лагерного пункта Ветлосян Ухто-Ижемского лагерного района. Лагерь произвел впечатление преисподней, над которой стоял неслышный отчаянный стон тысяч изувеченных, истерзанных, униженных душ: "Как выжить?". Человек, о котором пишу, показал мне не только как выжить, но и как жить в этом аду полноценной человеческой жизнью.  

Вошло в обиход понятие "жертва незаконных репрессий". Жертва в моем представлении — человек, потерпевший от злого умысла, сломленный несправедливостью судьбы, подавленный и инертный. Сейчас могу сказать с уверенностью, что я чувствовал себя жертвой только до того часа, когда представлялся главному врачу ветлосянской больницы доктору Каминскому. Самообладание и благожелательность этого человека мгновенно успокаивали, а внимание, с которым он слушал, придавала уверенности. Я сразу же ощутил в нем большую силу духа.

По прибытии в ветлосянскую лагерную больницу я был назначен врачом-ординатором, а затем заведующим 18-м те-

рапевтическим бараком. Вспоминая ветлосянскую больницу, порядок, царивший в ней, стиль работы медицинского персонала, могу назвать ее образцовой по сегодняшним понятиям нашего гражданского здравоохранения.

Каждое утро главный врач производил обход всех отделений. Ровно к восьми часам собирались врачи. Дежурный отчитывался о прошедшем ночном дежурстве. Слушая его доклад, Яков Иосифович бегло, но пристально оценивал внешний вид персонала. В больнице не допускалось ни малейшего отклонения от принятой формы одежды: белоснежные, тщательно отутюженные халаты, косынки у женщин и шапочки у мужчин, до блеска начищенная обувь. После пятиминутки Яков Иосифович быстрым шагом направлялся в лечебные бараки.

Приближаясь к палатам, он преображался: размеренная поступь, плавные жесты, ровная, спокойная и уверенная речь... Весь внимание и сосредоточенность. Обязательно лично осматривал тяжелых больных. Строго следил за чистотой и порядком в бараках. В кармане халата он носил безукоризненно чистую салфетку; заметив на тумбочке или спинке кровати пыль, пускал в ход, как мы говорили, "салфеточную пробу". Если она оказывалась положительной, санитару можно было не позавидовать...

Все тяжелые больные состояли под личным наблюдением главного врача. Яков Иосифович обходил их по нескольку раз в день. Подходил к их постели и ночью. Казалось, его заветная идея — вырвать больного из лап смерти. Порой он спасал заведомо обреченных. А в награду получал бесконечную любовь спасенных людей. Сохранились сотни писем больных, лечившихся в ветлосянской больнице.

Вспоминает Болеслав Мотуза-Матузявичюс:

Об авторитете главного врача в лагере ходили легенды. Расскажу один случай, характеризующий беспримерное мужество, волю и бесстрашие Каминского. В знойный июльский день Яков Иосифович осматривал в лаборатории больного. Внезапно, нарушая все правила больничного этикета, в кабинет без стука ворвалась старшая медсестра. Заплетающимся языком рассказала, что в лагере убийство — зэк

топором раскроил череп конвойному: теперь бегает с топором и грозится порешить каждого, кто к нему приблизится...

Яков Иосифович вышел в коридор. Санитары и медсестры в спешке и страхе баррикадировали окна и двери. Выглянул в окно: перед крыльцом амбулатории стоял убийца с окровавленным топором в руке.

Я видел все, что произошло на крыльце. Убийца что-то выкрикивал... И вдруг — не верю своим глазам! — открывается дверь, и на крыльцо выходит Яков Иосифович. За ним вижу доктора из заключенных Габунию. Яков Иосифович что-то внушительно и строго произносит. Убийца молча и напряженно слушает. Яков Иосифович кладет руку ему на плечо, продолжая что-то говорить... Медленно, очень медленно окровавленный топор опускается... Убийца протянул его доктору Габунии, а затем вместе с врачами направился в психиатрическое отделение...

Сам Яков Иосифович с улыбкой вспоминал:

— Это был уголовник, прозванный за высокий рост Полтора-Иваном, приговоренный к максимальному сроку — 25 годам и потому ничем не рисковавший в случае еще одного убийства... Выйти со мной к преступнику осмелился только доктор Габуния, человек большой физической силы и храбрости. Да и я тоже был тогда в неплохой форме. И в тюрьме, где просидел целый год, и в лагере каждый день занимался физкультурой...

— Как же вы справились с Полтора-Иваном, что сказали ему?

— "Друг мой, чего ты ходишь с топором? — задал я ему вопрос. — Что это тебе даст? Если боишься, что на штрафной заберут, я пока помещу тебя в психотделение. знаешь, туда никого не пускают. Оттуда без меня не возьмут. Отдавай топор! Полечим, а там видно будет...". Полтора-Ивана молча слушал, только тяжело дышал. Смотрел на меня и Габунию настороженно, недоверчиво. Но я уже понял, что сработала сила воздействия: и мои слова, и мое спокойствие, и моя доброжелательность. Убийца разжал руку... Отпустил топор... Покорно пошел со мной и Габунией в психиатрическое отделение. Страх перед Полтора-Иваном в лагере был настолько силен, что на встречу с ним несколько дней спустя в психиатрическом отделении оперуполномоченный шел с опаской, надев для маскировки белый халат. В кабинете находился доктор Соколовский, на страже стояли санитары. Все обошлось...

Доктор Лев Григорьевич Соколовский — один из ближайших друзей Якова Иосифовича с лагерной поры. Яков Иосифович вспоминает, как каждый вечер они совершали часовые прогулки, совмещая физическую тренировку с интеллектуальной: разговаривали они только по-французски или по-немецки. Тот, у кого не хватало слов, должен был достать словарь и выучить необходимые. Наверно, Льву Григорьевичу это было еще нужнее, чем Якову Иосифовичу: сразу после ареста жена развелась с ним, и он страдал в часы одиночества.

Итак, вспоминает Л. Г. Соколовский, заместитель главного врача ветлосянской больницы:

Нисколько не преувеличивая, скажу: в лагере Яков Иосифович был кумиром всех медицинских работников. Жизнь в больнице била ключом. Яков Иосифович стал уделять внимание не только совершенствованию лечебно-диагностической работы, но и широкой профилактике. Сразу же пошли на убыль инфекционные заболевания.

Больница стала базой подготовки кадров среднего медицинского персонала, очагом научной мысли. Талантливый ученый, Яков Иосифович привлек к научным разработкам многих врачей. Ежемесячно проводились больничные конференции. В послужном списке главврача Каминского — 21 научная работа, подготовленная к печати.

Естественно, что этот человек, обладающий редкими качествами руководителя — способностью учить не поучая, наказывать не унижая, взыскивать не подавляя и служить не прислуживаясь, — стал нашим признанным лидером.

Якова Иосифовича нельзя было не любить. Он подавал всем сотрудникам пример самоотверженного труда. Каждая беседа с больным, каждое лечебное предписание были для него жизненно важны. Подражая ему, мы сразу чувствовали плоды — благодарность и любовь пациентов. Работая с полной отдачей, проявляя милосердие к людям, спасая их, мы совершали духовный подвиг сопротивления бесчеловечной системе.

Пройдя сквозь горнило лагерной жизни, я убедился, что не все способны достойно противостоять злу и насилию. В экстремальных условиях человек, приспосабливаясь к жестокой действительности, порой совершает поступки вопреки совести. Известны нелестные высказывания А. И. Солженицына о лагерных медиках. Вспоминая ветлосянскую больницу, не могу с ним согласиться. Наша больница была островком сохраненной совести в море зла. И этим мы во многом были обязаны главному врачу.

Мне кажется, лучше всех отношение сотрудников к нему выразила Надежда Александровна Белинская, ныне врач-хирург из Минска: "Вы для меня на протяжении всей жизни являетесь маяком и тем неисчерпаемым источником благородства, из которого я черпала, чтобы пробиться сквозь мрак бесчеловечности и жестокости".

А вот слова Эльги Артуровны Борутене, бывшей медицинской сестры физиотерапевтического кабинета ветлосянской больницы, впоследствии ставшей научным сотрудником Академии наук Литвы: "Спасибо Вам, замечательному человеку, врачу, педагогу! Сколько связано добрых, светлых воспоминаний с Вами и лагерной больницей. Мы, прожившие там столько лет, бережем их. Проходит перед глазами бесконечная вереница самых разных судеб, в которых Вы сыграли такую благородную роль...".

Бережно хранит память о встречах с Яковом Иосифовичем бывшая слушательница курсов медицинских сестер, организованных доктором Каминским в ветлосянской больнице, врач центральной железнодорожной больницы в Варшаве Стефания Шантырь: "Я храню еще конспекты Ваших лекций. Часто вспоминаю Вас, своего учителя. Вспоминаю те времена — и тяжелые, и очень интересные. Жаль, что тогда я не была врачом. Берегу подаренную Вами книгу "Справочник фельдшера". Это были первые основы, на которых я себя в мечтах видела врачом. Яков Иосифович, я так желала бы и сейчас работать в атмосфере, какую Вы умели создавать...".

Расставшись с доктором Каминским, товарищи по лагерю не порывали с ним связей. По сей день продолжаются мои человеческие и профессиональные контакты с ним. До последних дней жизни переписывался со своим спасителем известный украинский писатель Остап Вишня — бывший фельдшер ветлосянской амбулатории. Тесная дружба связывала с Яковом Иосифовичем выдающегося ученого-шевченковеда академика Евгения Степановича Шаблиовского, работавшего в Ветлосяне заведующим здравпунктом (мы называли его начальником слабкоманды...).

После восьми лет лагеря Яков Иосифович провел четырнадцать лет в ссылке. Его долгая и плодотворная деятельность оставила глубокий след в здравоохранении сурового  Ухтинского края. Вот почему ухтинцы провожали доктора Каминского как верного друга, близкого и родного человека.  Провожали заслуженного врача Коми АССР, заслуженного  работника науки и культуры республики, отличника здравоохранения.

Тов. Каминский Яков Иосифович! За Ваши заслуги В области народного здравоохранения Президиум Верховного Совета Коми АССР Указом от 25 мая 1959 года присвоил Вам звание заслуженного врача Коми АССР.

Председатель Президиума

Верховного Совета Коми АССР (подпись).

Секретарь Президиума Верховного Совета

Коми АССР (подпись).

Бывший военнопленный немецкий врач Г. Наве написал обширные воспоминания, относящиеся к послевоенному периоду, которые охватывают новые, неожиданные для нас стороны лагерной жизни. Он прислал их Якову Иосифовичу, с которым поддерживает регулярную переписку. "Я очень часто вспоминаю Вас с благодарностью за все, что Вы сделали для меня и многих других... Обнимаю Вас. С низком поклоном ваш Гайно Наве", — пишет он. Вот отрывок из его воспоминаний:

...Теперь я хочу описать врачей и других медработников этого центрального лазарета по порядку их важности. Наиболее важной персоной был, без сомнения, главный врач доктор Каминский, которого я уже знал по медицинской конференции и хорошо запомнил по прекрасному ведению дискуссии. Лет пятидесяти, низкорослый и слегка коренастый, с небольшой лысиной, всегда очень обязательный и вежливый. Он с самого начала построил больницу в Ветлосяне и руководил смешанным терапевтическим отделением, а также организовал полностью оснащенный рентгеновский кабинет. В его кабинете висел большой портрет К. Рентгена.

В Ветлосяне я всегда вместе с Яковом Иосифовичем принимал участие в рентгеновских исследованиях. При просвечивании грудной клетки и контрастных исследованиях желудочно-кишечного тракта я обычно стоял позади него, так что через несколько месяцев он стал мне доверять простые просвечивания грудной клетки, сердца и легких. Позже Яков Иосифович полностью передал мне эти исследования, так как знал, что я выполню их точно и профессионально.

На утренних совещаниях в больнице у каждого было свое постоянное место. Главный врач сидел в центре своего письменного стола, я — напротив него. Яков Иосифович всегда владел ситуацией. Изъяснялся он хорошим русским языком, говорил ясно и четко, вместо "так" произносил "так-с"...

В лагере женщины большей частью содержались в отдельных зонах: туда можно было попасть только через вахту, но порой она отсутствовала, особенно днем. Поэтому там, где появлялась возможность встреч, как, например, в лазарете, создавались пары, возникали привязанности. Официально все это было запрещено, но особой строгости не проявляли, если только пары не пытались слитком явно демонстрировать свои отношения...

Преобладали у нас уголовники, опасные преступники, матерые убийцы. С такими людьми нужно было быть осторожным. Они охотно рассказывали о своей жизни. В большинстве случаев уголовники в детстве были беспризорниками. Последствия коллективизации: взрослых высылали, а дети оказывались выброшены на улицу. Они объединялись в группы, зачастую присоединялись к преступным бандам, которые предоставляли им твердую защиту и давали чувство общности.

...Однажды меня вызвал Яков Иосифович и сказал, что поскольку я уже привык работать на два фронта, то должен принять еще одно отделение — большое отделение для инвалидов, в котором я сам жил. С врачебной точки зрения там мало что можно было сделать; большинство пациентов лежали подолгу. Острых заболеваний у инвалидов не было, и я занимался в основном тем, что измерял им давление и делал анализы. Однако нескольких человек, нуждающихся в особом уходе, я смог перевести в отделение внутренних болезней, а кое-кого (разумеется, из уголовных) сумел даже подвести под актирование, то есть досрочное освобождение.

...В 1949 году я третий раз в жизни выполнял обязанности крестного отца. Однажды в Ветлосян пришла с ребенком по какому-то поручению молодая украинка, медсестра. Она была с Западной Украины и хотела окрестить ребенка по католическому обряду. А в одном из больничных отделении находился униатский священник. Меня попросили быть крестным отцом. Я ничего не понял из службы — она шла на украинском языке, но на меня произвела впечатление приверженность этих молодых западноукраинцев родной религии. Позже я узнал, что их родители взяли ребенка к себе на Тернопольщину.

...Событием стало для меня знакомство с работами одного молодого художника. Это был симпатичный молодой

человек лет 25—30, задумчивый, немного робкий Борис — так его звали — был исключительно одаренным рисовальщиком и живописцем. Он принес нашему общему другу Аркадию целую кипу рисунков — у него, мол, будут в лучшей сохранности, чем в общем бараке. Аркадий показывал мне некоторые.

Мне особенно запомнилась серия, которая называлась "Поездка губернатора" или что-то в этом роде и изображала. как губернатор инспектирует свой округ, состоящий главным образом из лагерей. На рисунках были видны заборы из колючей проволоки и сторожевые вышки. Фигурки людей напоминали образы Гош. Я был восхищен блестящей техникой и богатой фантазией художника, а особенно — его мужеством.

Рисунки казались мне талантливым обвинением, брошенным советской репрессивной системе. Аркадий был намерен переправить эти рисунки из лагеря в Москву или Одессу и когда-нибудь сделать достоянием общественности.

...И в 1949-м, и в 1950-м в Ветлосяне я праздновал вместе со всеми Пасху. В этот день все были нарядными и праздничными, радостно поздравляли друг друга: "Христос воскрес!" — обнимались и целовались, даже малознакомые. Это был воистину светлый праздник.

...Как немца, меня, конечно, всегда считали антисемитом. Это предполагалось как само собой разумеющееся. Евреи действительно имели все основания испытывать враждебность к немцам. Я часто спрашивал себя, почему они сделали для меня исключение. Возможно, это объяснялось моей дружбой с Аркадием. К тому же Яков Иосифович и его заместитель Лев Григорьевич держались по отношению ко мне очень дружески, и это имело решающее значение.

Помню, сидел я как-то один в своем отделении за письменным столом. Вошел комендант лагеря, майор в униформе. Коротко осведомился о состоянии больных, порывисто пересек лабораторию и, глядя из окна на "главную улицу", произнес: "Ну и дурак был этот Гитлер! Осталось слишком много евреев". Никакого ответа от меня он не ждал. Не сомневаясь, что я думаю так же, он хотел дать выход Своим чувствам. Мне можно было доверять — я ведь был Немец, а в своем окружении он должен был быть осторожен. Не то чтобы они особо любили евреев — нет, почти все были антисемитами, однако в Советском Союзе есть специальный параграф в Уголовном кодексе, предусматривающий наказание за антисемитизм. И он там, безусловно, необходим...

А вот статья председателя ухто-печорского отделения "Мемориала" А. Терентьева, опубликованная в газете "Ухта" 29 сентября 1990 года:

ВЕТЛОСЯНСКАЯ СЛАБКОМАНДА

Печально известным на всю страну стал отдельный лагерный пункт на Ветлосян-горе. Как сторожевая вышка, вздыбилась она над человеческим муравейником. Ветлосян — это ад. Это слабкоманда. Сюда собирали со всех лагпунктов,

Ветлосян вобрал созвездие профессоров медицины и знаменитых докторов. Они сидели и лечили: профессор Виттенберг, доктора Я. И. Каминский, Н. Н. Красовский. Была в заключении на Ветлосяне Надежда Анатольевна Каминская, врач, жена первого наркома здравоохранения СССР Г. Н. Каминского. И лечили они заключенных от многих болезней, в основном от пеллагры, когда вылечить было уже почти невозможно, да и нечем. Вот как вспоминает об этом Александр Григорьевич Гольдберг, переживший все ужасы на Ветлосяне;

"Заключенные умирали ежедневно по 10—12 человек. Смерть стала зловещей реальностью. После посещения морга, где лежало 1 Г трупов заключенных, болевших пеллагрой, я был глубоко потрясен. Передо мной лежали трупы людей, дошедших до крайнего истощения. Они казались похожими друг на друга, почти у всех вместо глаз — впадины, лица худые, морщинистые, щеки впалые, вместо живота — яма. По всему телу, особенно на ногах и руках, кожа отвисла от костей, казалось, мяса совсем не было. А ведь иногда на Ветлосяне умирало и больше — по воспоминаниям писателя Знаменского, до 70 человек в сутки!". Через ветлосянский ад прошли многие знаменитые люди страны.

Остап Вишня (Павел Михайлович Губенко) — писатель-юморист.

Афанасий Андреевич Маегов — уроженец Сыктывкара, член партии с 1918 года. В годы большого террора сидел и умер на Ветлосяне.

Александр Сванидзе — брат первой жены Сталина, шурин вождя. Он был крупным государственным деятелем, профессором, членом партии с 1903 года. На Ветлосяне он работал сторожем зоны пеллагриков. Был расстрелян в 1942 году.

Александр Иванович Тодорский — бывший начальник военно-воздушной академии имени Жуковского, комкор.

Отбывал срок на Ветлосяне Евгений Степанович Шаблиовский — крупный ученый-литературовед Этому тоже повезло. Он выжил и за книгу о Шевченко был удостоен Ленинской премии

Лагерная память поселка Ветлосян живет своим названием, железобетонными и кирпичными сооружениями — котельной, изолятором, баней. Живы еще и деревянные здания — вохра, бараки-развалюхи. Часть территории мест массовых захоронений безвинных жертв еще осталась, не всюду еще добрался безжалостный нож бульдозера Видимо, этому чуду способствовал ручеек, создавший неудобства механизированному, так называемому промышленному обустройству прилегающей территории промпредприятия геологообъединения.

Промышленное использование территории бывших массовых захоронений многих тысяч заключенных говорит о дефиците совести у руководства геологообъединения, а также у ответственных исполнителей безответственных указаний. Мой добрый сосед по квартире строитель Александр Семенович рассказывал еще лет двадцать тому назад, как при земляных работах на месте нынешней базы комплектации привышечных сооружений из-под ножа бульдозера "выскакивали" человеческие черепа. И .. ничего, руководящая рука не дрогнула промплощадка была спланирована и построена на дымящейся свалке, на местах массовых захоронений людей.

Нет доброй памяти жертвам сталинизма. Живут улицы Ветлосяна со скучными именами. Кирпичная, Клубная, Ветлосяновская. Полеводческая

Почему же не могли назвать улицы светлыми именами Тодорского, Маегова, Остапа Вишни и других? 6 октября будет на Ветлосяне день большой памяти Отец Димитрий отслужит панихиду об убиенных безвинно в годы сталинщины. Будет и возложение цветов к могиле неизвестного великомученика. Свой грех геологообъединению не мешало бы искупить — установить хотя бы стелу у дороги на подъеме в гору Ветлосян.

Приведем еще несколько писем, помогающих лучше узнать и оценить Якова Иосифовича. Их авторы — от академика до безвестных, но бесхитростных людей.

5 октября 1967 г.

Заслуженному врачу Коми АССР

 д-ру Каминскому Я. И .

Дорогой Яков Иосифович!

От имени бывших сотрудников руководимой Вами больницы и от себя лично шлю Вам дружеский привет и наилучшие пожелания в связи с Вашим славным 70-летием.

Можно смело и уверенно сказать, что Вы прошли тяжелый, полный испытаний жизненный и трудовой путь, не унизив себя, не уронив человеческого достоинства. А это ведь самое главное! В самых сложных, исключительно сложных условиях Вы оставались подлинным гуманистом, уважающим и любящим людей, самоотверженно борющимся за них — униженных и оскорбленных... Что может быть выше этого!

Большое спасибо Вам, дорогой Яков Иосифович, за то, что Вы чудесный врач, исключительно чуткий, внимательный, широко эрудированный, постоянно и упорно работающий над собой!

Спасибо Вам за то, что Вы прекрасный, душевный человек, делом, всей жизнью своей самоотверженно, честно и мужественно борющийся за их здоровье, более того — за их жизнь!

Крепко обнимаем Веру Григорьевну — Вашего неизменного друга и помощника, целуем Вас и от души желаем крепкого здоровья, бодрости духа, душевной радости и всяческого благополучия, которых Вы заслужили честно, всей своей славной жизнью и деятельностью.

Берегите себя, наш дорогой Яков Иосифович, Вы нужны всем нам, нужны людям! В этом — Ваша сила и гордость. Вы подлинно народный врач! Таким оставайтесь еще долгие, долгие годы!..

Искренне Ваш

Евгений Шаблиовский.

Уважаемый Яков Осипович!

Узнал я, что Вы уходите в отпуск и уедете из Ветлосяна, чтоб провести свой отдых по-иному, и возвратитесь, наверное, после 23/ХП с. г. А поэтому вчера и сегодня искал я случая видеть Вас (я освобождаюсь 23/XII), но не удалось, и поэтому решил Вам написать маленькую записочку.

Дорогой Я. О.! Не нахожу слов, чтоб выразить Вам

свою искреннюю благодарность за Ваше отношение ч внимание ко мне. Я очень высоко ценю ту заботу, какова была проявлена Вами ко мне. Я. О., я многим обязан Вам, я обязан Вам своей жизнью, каковую Вы с Е. С. неоднократно возвращали мне. я буду долго помнить Вас, я расскажу о Вас своей жене и дочери, которые с большим нетерпением ждут меня. Я расскажу о Вашем подвиге и как о человеке, о моем спасителе от смерти.

Дорогой Я. О.! Чтоб больше выразить свое чувство благодарности Вам, л прошу, примите от меня сей скромный подарок, сделанный мною самим.

Будьте здоровы и счастливы.

С..Я.

Добрый день, дорогой доктор Каминский Яков Осипович!

Долго не было писем от Вас, и я потому Вам тоже ничего долго не писал. Я очень хочу знать, как идет Ваша жизнь, по-старому или по-новому, как идет работа. Я долго не писал Вам писем, потому что очень сильно болел и все время находился в больнице. Теперь я чувствую себя лучше. А сегодня у меня большая радость — меня освободили, и я 18/IV еду домой. Пишите письма на адрес: Кир. ССР, г. Фрунзе, Кагановический р-н, с. Каганович Кладбашинский, Хайдерлаеву Хасану.

Сердечно благодарю Вас за все, и я до самой смерти никогда не забуду Вас. Я как поеду домой, тогда Вы узнаете. позабуду я Вас или нет.

Яков Осипович! Несмотря на то, что Вы такой большой начальник, Вы никогда не ставили себя высоко, с Вами я жил как с родным братом, держали Вы меня 8 лет в больнице, но голода и холода не было, и я чувствовал себя все время как дома.

Яков Осипович! Извините меня за беспокойство, но я хотел поделиться своей радостью. Семнадцать лет л не был дома. Яков Осипович! Пишите подробно о себе все.

До свидания. С приветом Хасан.

Жду ответа.

ст. Мураши, 9/IX-47 г.

Здравствуйте, многоуважаемый Яков Иосифович!

Вы, наверное, уже забыли, кто мог писать это письмо. Уезжая с Ижмы, я не мог приехать к Вам в Ветлосян и поблагодарить за Ваше внимание и исключительно чуткое отношение к моей жене Марье Васильевне, которая, как, может, Вы помните, лежала больная тифом в сангородке и лечилась у Вас накладыванием пневмоторакса.

Мы часто Вас вспоминаем с женой как самого лучшего и отзывчивого человека, какого только мы встречали до сих пор в своей жизни. Хотелось бы еще встретиться с Вами, конечно, не в таких условиях, в каких мы жили на Севере.

На днях мы уезжаем на свою родину, на Украину, где желательно было бы встретиться с Вами.

Желаем Вам не оставаться на Севере, а уехать также в родные края.

До свидания! Желаем Вам всего, всего наилучшего в Вашей жизни.

С приветом. Уважающие Вас Головань Марш и Владимир.

Жена передает привет доктору Габунии и Григорию Михайловичу.

Если у Вас будет желание ответить на наше письмо, наш адрес: УССР, гор. Красноград Харьковской области, улица Харьковская, 31, Морозу Василию Исаковичу (для Головань М.)

Москва, 1/I -1948 г,

Уважаемый Яков Иосифович!

От всего сердца шлю Вам новогодние поздравления и пожелания здоровья, счастья в жизни и плодотворной работы на благо советских людей.

Прошло более двух лет, как л уехал из Ухты, и недавно узнал, что Вы живете и работаете на Ветлосяне, и решил обязательно написать Вам.

Я и моя семья бесконечно благодарны Вам за то. что Вы спасли мне жизнь, и мы имеем возможность сейчас собраться и встретить Новый год. Все это время я всегда вспоминал Вас как врача и человека, отдающего все свои силы и знания не облегчение участи больных и спасение их из лап смерти. И в день Нового года, оглядывая пройденный путь, я не мог т вспомнить с великой благодарностью о Вас, играющем в моей нынешней жизни главную роль, так как если бы не Ваше

вмешательство в мое лечение, мои кости давно сгнили бы под Ветлосяном.

Сейчас я работаю в ста километрах от Москвы, в местной промышленности. Работа меня устрашает тем, что часто бываю дома, в Москве. Здоровье стало лучше. Только вчера был на консультации у проф. В. Л. Эйниса (Московский туберкулезный институт), его заключение — фибро-очаговые изменения верхушек. Но и это залечили.

Еще раз поздравляю Вас с Новым годом и желаю Вам исполнения всех желаний. Привет Вашей супруге, если она меня вспомнит. Вы, вероятно, даже удивитесь, получив это письмо от своего бывшего больного, но Вы простите меня за мое беспокойство и сумбурный стиль письма.

Вечно помнящий Вас М. Юрин.

Р. S. Передайте привет В. А. Деминой и В. С. Габунии и поздравления с Новым годам

Наконец в 1961 году у Якова Иосифовича появилась возможность вернуться в любимый город. Уезжал он заслуженным врачом республики Коми, сопровождаемый благодарностью и добрыми напутствиями всех друзей и коллег.

28 мал I960 г.

Коми АССР, г. Ухта.

Заведующему рентгенологическим отделением

Ухтинской поликлиники, заслуженному врачу Коми АССР

Якову Иосифовичу Каминскому

Уважаемый Яков Иосифович!

Управление Ухтинского комбината и Коми областной комитет профсоюза нефтяной и химической промышленности выражают Вам от имени коллектива Ухтинского комбината глубокую признательность за Ваш непрерывный более чем 20-Летний труд на поприще здравоохранения на нашем предприятии.

Желаем Вам счастливого отдыха, бодрости и долгих лег жизни.

Начальник Ухтинского комбината В. Мишаков.

Председатель Коми обкома профсоюза

нефтяной и химической промышленности Н. Мамонтов .

ПАМЯТНЫЙ АДРЕС

ОТ БОЛЬНИЦЫ «САНГОРОДОК»

(ОЛП № 8)

Уважаемый и дорогой Яков Иосифович!

Неумолимое время поставило нас перед фактом расставания с Вами. Вы уходите на отдых — мы остаемся без Вас!

Медицинский коллектив, проработавший с Вами многие годы, уважающий и любящий Вас, провожает врача Каминского не на заслуженный им уже давно отдых, а лишь на другой ответственный участок боев за жизнь и здоровье человека.

Мы не сомневаемся, что такой кипучий, деятельный, такой молодой человек, как Вы, Яков Иосифович, не может и не будет сидеть сложа руки.

Несите же высоко и гордо наше общее знамя борьбы за счастье человека, за его здоровье, за его достоинство и безопасность, за мир и дружбу между людьми!

Оставив кресло у экрана рентгенаппарата, покинув врачебный кабинет поликлиники и больницы, Вы сможете наиболее плодотворно и целеустремленно отдать свои силы служению медицинской науке на одном из самых, может быть, нужных, самых ответственных ее участков.

Пожелаем же Вам самому и Вере Григорьевне здоровья и успехов, и пусть узы, соединяющие Вас с коллективом, не обрываются, а умножаются и крепнут!

Мы от всей души желаем этого; мы верим в Вас, мы желаем Вам доброго пути!

Примите, дорогой наш Яков Иосифович, этот небольшой скромный подарок от работников больницы сангородка в знак нашего глубокого уважения и симпатии к Вам.

Желаем быть всегда Вам молодым,

Всегда кипучим, целеустремленным

В свою профессию влюбленным,

Короче, — быть собой самим!

ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА

Бюро Ухтинского городского комитета КПСС и исполком городского Совета депутатов трудящихся награждают настоящей грамотой врача Каминского Якова Иосифовича за долголетнюю и безупречную работу по охране народного здоровья.

Секретарь ГК КПСС (подпись)

Председатель исполкома

городского Совета (подпись)

28 мая 1960 года

ТУБДИСПАНСЕР:

ПЕРЕМЕНЫ К ЛУЧШЕМУ

Живя в Ухте, я переписывался с одесскими друзьями — Я. И. Розенблитом, Е. Р. Кричевской. После моего освобождения они стали энергично приглашать меня в Одессу, в туберкулезный институт. Однако, поскольку документы о защите диссертации были ликвидированы КГБ, этот вариант был неприемлем. Поэтому я принял предложение главного врача туберкулезного диспансера А. М. Кальневой возглавить рентгеновское отделение.

Глубокоуважаемый Яков Иосифович!

Ваше письмо меня огорчило, я уже считала дни до Вашего приезда.

Надеюсь, больше отсрочек не будет? Буду ждать, мобилизую все силы на столь долгое ожидание. Желаю Вам успеха и досрочного выполнения всех дел,

С приветом Анастасия Михайловна,

Р. S. Е. Р. больна, Л. Г. ушел на сборы в армию.

Вернулся я в Одессу весной 1961 года. Когда я впервые вышел прогуляться по Дерибасовской, от группы прохожих, шедших навстречу, отделилась женщина, подбежала ко мне и обняла со словами: "Это вам поцелуй от Одессы"...

Одесса была прекрасна. Я бродил по разным районам города. Конечно, больно было видеть разрушенный почтамт и другие здания. И все-таки, учитывая, что город дважды становился ареной военных действий, переходил из рук в руки, разрушений оказалось не так уж много.

Моя работа началась с восстановления рентгеновских кабинетов, которые находились в ужасном состоянии; окна были завешены ватными одеялами. После переоборудования была введена специализация аппаратов и лаборантов. Мы получили немецкий флюорографический аппарат.

Я увлекся идеей рациональной организации приема и обслуживания больных и разработал четкую схему с использованием радиосвязи между кабинетами, архивом и приемной. До сих пор работа была поставлена так, что больные не успевали пройти все исследования в один день. Им приходилось оставаться ночевать, и это создавало множество неудобств, так как диспансер не располагал возможностями для их размещения. Теперь больные получали ответ в тот же день.

Это стало возможным благодаря четкой организации приема. Каждый пациент в первую очередь проходил флюорографию, затем сдавал лабораторные анализы, за это время флюорограмма была уже готова. Таким образом, больной являлся к врачу со всей необходимой для диагностики информацией (анамнез по специальной карте составлялся еще в регистратуре). Каждому больному присваивался порядковый номер, и очередность строго соблюдалась.

Так мы обеспечили контролируемый поток больных. В необходимых случаях тотчас же делали и обрабатывали дополнительные снимки.

Разработанная система оказалась настолько эффективной, что для ознакомления с ней в 1964 году приезжал представитель Министерства здравоохранения Украины; я получил благодарность и большую премию, которую раздал лаборантам и врачам в соответствии с их вкладом. Приказом Минздрава моя методика была распространена по всей области и действует до сих пор.

Мне принадлежит также методика полипозиционной диагностической флюорографии. Раньше делали только один прямой флюорографический снимок. В 1964 году я пришел к выводу, что наиболее полную информацию дает четырехкадровая флюорограмма (прямой снимок, снимки с наклоном назад спереди и сзади, боковой снимок).

В этом же году я решил использовать четырехкадровый способ на рентгенограммах. Среди врачей-рентгенологов была проведена большая организационная работа. Сегодня все противотуберкулезные учреждения Одесской области работают по этому методу. (Вскоре я убедился, что без ущерба можно отказаться от передней позиции с наклоном, и методика, по существу, стала трехпозиционной).

Полипозиционная методика была доложена на Украинском съезде рентгенологов, получила всеобщее одобрение и названа

"методикой Каминского". Меня стали приглашать на многочисленные съезды и конференции, где я познакомился с ведущими рентгенологами страны. Некоторые институты также внедрили мою методику. Успех позволил мне обновить кабинеты и расширить штат врачей. Сейчас одна из моих учениц — М. Д. Розенбаум заведует Московским противотуберкулезным диспансером.

Я стремился поднять научный уровень нашего диспансера. Надо признать, что к началу 60-х годов он был довольно низким. Люди не умели работать с литературой, считали, что знаний, полученных в институте, хватит на всю жизнь. По моей инициативе раз в месяц у нас проходил "день рентгенолога", который предназначался для получения новых знаний. Мы приглашали профессоров различных специальностей читать лекции о клинике и диагностике того или иного заболевания, после чего выступал рентгенолог с демонстрацией снимков и давал свою версию диагноза.

При нашем диспансере был организован флюорографический центр, где было внедрено немало новшеств. Заведующим флюороцентром мы назначили молодого врача Е. А. Поклитара, который понимал значение флюорографии и стремился устранить недостатки в работе. Этот высокоодаренный, талантливый медик с разносторонними интересами увлекался психотерапией и быстро выдвинулся как ведущий специалист в городе. Он мог блестяще изложить и рабочую инструкцию, и тезисы научного доклада, был очень общителен и всегда полон новых идей. Я горжусь им как своим учеником.

Нам выделили два передвижных флюорографа с соответствующим штатом для проведения массовых рентгенофлюорографических обследований сельского населения. По плану мы должны были обследовать обязательный контингент — определенные группы населения, а также организованные коллективы.

Такие акции требовали большой организационной подготовки, которая возлагалась на врача или фельдшера, имеющего соответствующие личные качества и опыт. Обычно для того, чтобы обследование охватило всю группу, приходилось прибегать к помощи партийных органов, руководства колхоза или совхоза и т. п. Если в обследование включались инвалиды и старики, которые не могли самостоятельно явиться на флюорографию, необходимо было позаботиться о транспорте для их доставки.

В 1966 году мы пересмотрели и изменили методику организа-

ции и учета массовых флюорографических обследований, стремясь добиться сплошного обследования. Для широкого привлечения населения к флюорографии использовались институт общественных организаторов, актив Красного Креста, система приглашений и талонов, специальные памятки, санпросветматериалы, наглядные пособия, выступления по радио.

Результаты не заставили себя ждать. В 1967 году всего двумя передвижными флюорографами мы обеспечили обследование населения пяти районов области, ряда отдельных населенных пунктов и врачебных поликлинических участков в городах с охватом 90 — 98,5 %.

Составлялись списки не прошедших флюорографию для обязательного обследования их общей медицинской сетью. Были привлечены к обследованию люди, ранее не подвергавшиеся осмотрам; в результате процент больных с впервые выявленным активным туберкулезом легких значительно вырос — с 0,05 до 0,2 %. Увеличился удельный вес пожилых и стариков, а также людей с ранее не диагностировавшейся неспецифической легочной патологией.

В некоторых населенных пунктах через год было проведено повторное обследование с охватом 99 % населения и отмечено резкое — семикратное! — снижение числа заболевших. В период между обследованиями общей медицинской сетью было выявлено всего двое больных: первый — с экссудативным плевритом, второй — из числа уклонившихся от флюорографии. В районах, где проводилось сплошное обследование населения, удельный вес выявленных больных активным туберкулезом составил 70 — 80 % от всех выявленных.

Ход обследования учитывался на перфокартах, общее число которых достигло 500000. Перфокарты заполнялись и кодировались персоналом врачебных участков. В некоторых районных центрах всю работу по ведению и хранению перфокарт взяли на себя районные противотуберкулезные диспансеры. Перфокартный учет позволял получить полную информацию о выявленных больных и уклонившихся от обследования, обеспечивал преемственность работы, а также удобство в хранении материалов и скорость их обработки.

Активная работа нашего флюороцентра была высоко оценена Минздравом Украины. Нас неоднократно премировали. Надо сказать, что все это способствовало созданию дружеской,

сердечной атмосферы среди сотрудников, которая, как мне кажется, хорошо передана в шутливом стихотворении моего старинного друга и коллеги Леонида Авербуха "Лауреатам":

Лауреаты... Кто ж они такие?

Почетный старой гвардии боец,

Бог массовой он флюорографии,

Диагностической — создатель и отец, —

Каминский Яков, друг наш старший.

К нему мы все полны любви.

В рентгенвойсках он, право, маршал

И сохранил огонь в крови...

В 60—80-е годы я многократно выступал с докладами на всесоюзных и республиканских съездах. Вот их неполный перечень: "Влияние на организм длительного воздействия малых доз ионизирующего излучения (по данным трех радиобиологических экспедиций Коми филиала АН СССР)" — 2-я Всероссийская конференция по радиационной гигиене, 1961, Ленинград; "Пути совершенствования крупнокадровой профилактической и диагностической флюорографии" — 2-й Всероссийский съезд рентгенологов и радиологов, 1966, Ленинград; "Двадцатилетний опыт применения нашей методики диагностической полипозиционной четырехкадровой флюорографии" — 1-я Всесоюзная конференция по стандартизации флюорографии, 1980, Ленинград; "Вопросы этики и долга в практической работе врача-рентгенолога" — 7-й съезд рентгенологов и радиологов УССР, 1983, Одесса; "К вопросу совершенствования профилактической флюорографии сельского населения в условиях всеобщей диспансеризации" — 10-й Всесоюзный съезд рентгенологов и радиологов, 1984, Таллин; "Диагностические возможности полипозиционной трехкадровой флюорографии" — 8-й съезд рентгенологов и радиологов УССР, 1989, Винница; "Опыт применения стандартизированной системы рентгенологического обследования в клинической диагностике бронхо-легочных заболеваний" — Всемолдавская конференция рентгенологов и радиологов, 1988, Кишинев; "Источники ошибочной клинико-рентгенологической диагностики заболеваний костей и суставов" — Всеукраинская конференция рентгенологов и радиологов, 1992, Кировоград.

На своем 80-летнем юбилее я сделал доклад об этике и долге

врача. Заместитель заведующего Одесским облздравотделом кандидат медицинских наук В. В. Степула, которому доклад очень понравился, распорядился перепечатать его и направить во все крупные медучреждения, чтобы там провели специальные конференции. А я еще раз прочел его на заседании общества работников здравоохранения и Ассоциации одесских врачей. Затем меня пригласили выступить на эту тему в Московском обществе врачей-рентгенологов и на пленарном заседании Всеукраинского съезда рентгенологов.

В 1981 году в Кировограде проходил Всеукраинский съезд рентгенологов и радиологов. Как старейшему рентгенологу страны мне было предложено открыть его. Кроме того, там я делал доклад об источниках ошибок в диагностике туберкулезного спондилита.

В 1983 и 1984 годах я ездил в Ленинград на две всесоюзные конференции — по флюорографии и по стандартизации рентгенограмм. На этих конференциях присутствовали все ведущие специалисты по рентгенологии. Я выступал в прениях на обеих конференциях — хотел показать, что в Одессе тоже ведется активная работа.

Окидывая взглядом второй одесский период своей жизни (а это более 30 лет), я должен признать, что не тратил времени впустую. Здесь не место для подробного описания всей организационной, научной, консультативной, педагогической и общественной работы, которую я провел за эти годы. Ее итоги, думаю, подвел следующий документ:

ХАРАКТЕРИСТИКА

Заслуженный врач Коми АССР, отличник здравоохранения, врач-рентгенолог высшей категории Яков Иосифович Каминский работал в должности заведующего рентгенфлюорографическим отделением Одесского облтубдиспансера с 1961 года и врача-рентгенолога с июня 1971 года.

За время своей работы благодаря большим организаторским способностям, энергии и опыту поставил рентгенологическую службу в облтубдиспанеере на высокий научный уровень. Рентгенотделение оснастилось новой аппаратурой, были внедрены в практику новейшие методики исследования, при рентгенотделении создан архив на 300000 рентгенограмм.

Тов. Каминский Я. И. с первых же дней своей работы в облтубдиспансере основное внимание уделяет флюорографии. Он явился инициатором перехода от групповых к сплошным флюорографическим обследованиям населения. Под его непосредственным руководством и при участии в облтубдиспансере разработана эффективная методика организации сплошных флюорографических осмотров, внедрена в практику перфокартная система учета.

Тов. Каминский в 1965 г. внедрил в практику облтубдиспансера и ряда других диспансеров области крупнокадровую флюорографию в качестве диагностического метода исследования, разработал методику работы рентгенотделения амбуланса и стационара с использованием крупнокадровой диагностической флюорографии.

Тов. Каминский постоянно занимается научной и учебной работой по флюорографии. Он выступает с докладами по флюорографии на научно-практических конференциях, заседаниях научного общества рентгенологов, на республиканских конференциях и семинарах по флюорографии. Является автором 80 научных работ по различным вопросам рентгенодиагностики и флюорографии. В 1967 году принимал участие в качестве эксперта в подготовке приказа Минздрава УССР.

Тов. Каминский является ученым секретарем областного общества рентгенологов и радиологов. Активно участвует в общественной жизни облтубдиспансера, является председателем товарищеского суда.

Пользуется большим авторитетом в коллективе и среди медицинской общественности города Одессы. Ударник коммунистического труда. Награжден юбилейной медалью "За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина". Удостоен республиканской премии МЗ УССР. Неоднократно награждался грамотами, имеет много благодарностей в приказах облтубдиспансера и облздравотдела, занесен на доску почета облтубдиспансера,

Главврач облтубдиспансера

заслуженный врач УССР А. Кальнева.

Секретарь парторганизации В. Антонюк.

Председатель месткома Н. Бланк.

Дорогой Яков Иосифович!

От души поздравляю Вас в связи с Вашим славным юбилеем и 57-летием Вашей врачебной, научной и педагогической деятельности.

Дружба у нас с Вами давняя — испытанная десятилетиями, дружба крепкая и нерушимая. Нас всегда восхищала Ваша глубокая человечность, доброжелательность, стремление помочь людям в тяжелейших

КРУГЛЫЕ ДАТЫ

Несколько слов мне хотелось бы сказать о своих юбилеях, Они дороги мне — и потому, что моя деятельность получила высокую опенку со стороны научной общественности, и потому, что я лишний раз убедился в удивительно теплом и уважительном отношении своих коллег.

В 1967 году, в день своего 70-летия, я получил очень трогательное поздравление от Одесского мединститута, в котором подчеркивался мой вклад в физкультурное движение: "В Вашем лице мы чтим непреклонного энтузиаста физкультурного движения на Украине, первого организатора и руководителя кафедры физического воспитания и лечебной физкультуры в Одесском государственном медицинском институте им. Н. И. Пирогова. Пусть Ваш жизненный путь послужит ярким примером прекрасного сочетания умственного и физического развития для нашего молодого поколения!..".

Проблемами физической культуры я продолжаю заниматься до сих пор. В 1993 году в сборнике "Международная конференция по лечению и воспитанию больных" помешена моя статья, в которой дается опенка физической культуры как одной из эффективных методик эмоционально-стрессовой профилактики и терапии.

Особенно запомнилось мне празднование 80-летия. Я получил очень теплые поздравления от Московского и Всесоюзного научных обществ рентгенологов и радиологов, от Ухтинского горздравотдела, десятки писем и телеграмм от знакомых и близких.

Вот письмо от лауреата Ленинской премии, члена-корреспондента Академии наук Украинской ССР, доктора филологических наук Евгения Степановича Шаблиовского:

Дорогой Яков Иосифович!

От души поздравляю Вас в связи с Вашим славным юбилеем и 57-летием Вашей врачебной, научной и педагогической деятельности.

Дружба у нас с Вами давняя – испытанная десятилетиями, дружба крепкая и нерушимая. Нас всегда восхищала Ваша глубокая человечность, доброжелательность, стремление помочь людям в тяжелейших

обстоятельствах. Своим душевным благородством, подлинным гуманизмом Вы, Яков Иосифович, снискали искреннее уважение, больше того — любовь тысяч людей — Ваших сотрудников и пациентов.

Вот прошло уже почти сорок лет, а когда встречаешь тех, кого Вы когда-то лечили — люди вспоминают Вас со слезами благодарности.

И за это Вам, дорогой Яков Иосифович, большое спасибо! Это — не забывается...

Крепко обнимаю, Ваш Евг. Шаблиовский.

А это — поздравление от Московского научного общества рентгенологов и радиологов:

В связи с исполняющимся 80-летием со дня Вашего рождения и 57-летием врачебной, научной и педагогической деятельности редакция журнала "Вестник рентгенологии и радиологии", правление Московского общества рентгенологов и радиологов и кафедра рентгенологии Центрального ордена Ленина института усовершенствования врачей сердечно поздравляют Вас и желают многих лет творческой активности, здоровья и бодрости. Сожалеем, что текущая интенсивная педагогическая нагрузка лишает нас возможности лично приветствовать Вас в этот знаменательный день.

С глубоким уважением:

главный редактор журнала "Вестник рентгенологии и радиологии", заслуженный деятель науки,

профессор Ю. Н. Соколов;

зав. кафедрой рентгенологии ЦОЛИУВ,

председатель Московского научного общества

рентгенологов и радиологов

профессор Л. С. Розенштраух.

Аналогичное поздравление прислало и Всесоюзное научное общество рентгенологов и радиологов. А вот послание из Ухты:

Дорогой и глубокоуважаемый Яков Иосифович!

Ухтинский горздравотдел и городской комитет профсоюза медицинских работников от имени всего медицинского коллектива Ухты сердечно приветствуют Вас в день Вашего 80-летия и 57-летия Вашей врачебной деятельности.

Из Вашего большого и плодотворного трудового пути 23 года Вы отдали становлению и развитию ухтинской медицины как главный врач крупной Ветлосянской больницы и как заведующий рентгеновскими кабинетами городской больницы и поликлиники.

Ваша деятельность в Ухте всегда была полна творческой инициативы и была по достоинству оценена присуждением Вам почетного звания заслуженного врача Коми АССР.

Не ограничиваясь Вашей узкой специальностью, которой Вы владели в совершенстве, всегда интересуясь местными природными факторами, Вы много лет возглавляли комплексное изучение ухтинских радиоактивных и сероводородных источников и местных лечебных грязей, добились их апробации в центральных институтах страны и сумели заинтересовать местные и республиканские советские органы проблемой их лечебного использования.

Не меньше усилий и инициативы Вы проявили для изучения вопросов лучевой патологии, связанной с наличием местных радиоактивных вод, активно сотрудничали ряд лет по этому вопросу с Коми филиалом Академии наук СССР и мобилизовали для этой цели внимание других ухтинских врачей.

Проявляя подлинный энтузиазм в распространении научных знаний среди местных врачей и медработников, Вы много лет возглавляли организацию интереснейших научных конференций и, в частности, внесли большой и ценный вклад в изучение местных авитаминозных заболеваний. Ваша долгая и плодотворная деятельность в Ухте оставила глубокий след в наших медицинских коллективах, а Ваши строгие принципы честного и гуманного служения интересам больных воспитали целую плеяду преданных делу медицинских работников. Своими высокими

личными качествами человека и врача Вы всегда были и остаетесь для нас образцом добросовестности. интеллигентности и бескорыстного благородного служения советскому обществу.

Дороги моему сердцу и стихи, написанные Л. Авербухом которого я знаю с детских лет:

Я. И. Каминскому к 80-летию

Возможно, что вам на таких юбилеях

Приходится часто довольно бывать.

Мне — редко. Я очень об этом жалею

И, в общем, об этом хочу я сказать.

Каминский не дама, Каминский — мужчина!

Стесняться не стану, не буду скрывать:

Да, восемь десятков — вот это причина

Бокалы повыше для тоста поднять!

Я столько же, сколько себя, его помню,

Горжусь, что дружить я сподобился с ним

Он пользуется уваженьем огромным

И всеми всегда горячо он любим!

В нем ум, и талант, и надежность, и сила

В индивидуальности яркой своей

Каминский для нас и звезда, и светило

В венце из рентгеновых мощных лучей!

Каминский — рентгендиагностики

И с клиникой крепко он связан всегда.

Поставлю спокойно я тысячу на сто,

Что если Каминский сказал — значит, да.

Высокой всегда отличался культурой,

По чести закона трудился и жил,

Лечебной давно занялся физкультурой

И просто со спортом он верно дружил.

Он в жизни как прочная сталь закалился

В трудах, в испытаньях нелегкой судьбы.

Он цели, к которой упорно стремился,

Достиг — утверждать я осмелился бы!

Он рыцарь, он истинный рыцарь, поверьте!

Ему незнакомы сомненья и страх.

Мы с вами ему обещаем бессмертье

И молодость вечную в наших глазах!

Не менее сердечными откликами была ознаменована и 90-я годовщина со дня рождения. Перебрав огромную стопку памятных адресов и поздравлений, я не смог удержаться от искушения привести здесь некоторые из них, наиболее дорогие моему сердцу.

Ученому секретарю Одесского областного

научного общества рентгенологов и радиологов,

заслуженному врачу Коми АССР

доценту Я. И. Каминскому

Глубокоуважаемый и дорогой Яков Иосифович!

От имени рентгенологов и радиологов Одесской области горячо поздравляем Вас со славным юбилеем — девяностолетием со для рождения.

Инициатор организации Одесского научного общества рентгенологов и радиологов, Вы всегда были самым активным его членом и сейчас как ученый секретарь играете приоритетную роль в последовательном совершенство-вании его деятельности.

В день Вашего юбилея с благодарностью отмечаем Ваши большие заслуги: составление первого в стране учебного пособия по рентгенодиагностике для студентов медицинского института, создание нашего научного общества, разработку основ рентгенологической диагностики туберкулеза, методики диагностической многоосевой флюорографии легких, системы сплошных профилактических осмотров сельского населения. Одновременно С этим вкладом в рентгенологию в 20—30-е годы Вы

вложили много труда в развитие лечебной физической культуры — создали научно обоснованную систему лечебной физической культуры на курорте, основали филиал Украинского научно-исследовательского института физической культуры и одну из первых в стране кафедр лечебной физкультуры медицинского института.

Правление Одесского областного научного

 общества рентгенологов и радиологов.

Глубокоуважаемый, дорогой Яков Иосифович!

Правление Одесского областного научного общества фтизиатров и пульмонологов, все члены общества горячо и сердечно приветствуют и поздравляют Вас в день Вашего 90-летия и 66-летия врачебной, научной, педагогической и общественной деятельности.

Фтизиатры Одессы и Одесской области хорошо знают Вас — прекрасного специалиста-рентгенолога, внесшего значительный вклад в становление и развитие рентгенодиагностики туберкулеза и неспецифических заболеваний легких, профилактической и диагностической флюорографии, массовых обследований населения области.

Мы высоко ценим Ваши большие заслуги в разработке и внедрении ряда положений и принципов в смежных областях деятельности — курортологии, радиологии, спортивной медицине, лечебной физкультуре и др., характеризующие   Вас   как   высокообразованного специалиста с чрезвычайно широким диапазоном научных интересов, пытливого и талантливого исследователя и организатора. Многие из нас с гордостью считают себя Вашими учениками.

Особо высокой оценки  заслуживают  Ваши великолепные человеческие качества — жизнеутверждающий оптимизм, стойкость к житейским невзгодам, дружелюбие и постоянная товарищеская готовность, активный гуманизм, высочайшая культура, редкая порядочность, обостренное чувство долга и многое другое...

Уникальными для Вашего зрелого возраста остаются Ваша    исключительная    работоспособность    и неослабевающий интерес к делу, внимание к больным и товарищам по работе, общественная активность.

Дорогой Яков Иосифович! В этот знаменательный день мы от души желаем Вам здоровья и бодрости, долголетия и дальнейших трудовых свершений. Надеемся на будущие плодотворные творческие контакты и радостное дружеское общение с Вами.

Дорогой Яков Иосифович!

Правление Московского научного общества рентгенологов и радиологов сердечно поздравляет Вас с 90-летием со дня рождения и 66-летием врачебной, научной и педагогической деятельности

Мы многие годы знаем Вас как высококвалифицированного врача-рентгенолога, талантливого педагога, прекрасного человека.

Вы являетесь одним из основоположников советской рентгерентгенологии, посвятившим ее становлению и развитию лучшие десятилетия своей жизни

Мы гордимся многолетней творческой дружбой, которая связывает Вас с научным обществом Москвы.

Ваши доклады по организационным и диагностические проблемам в рентгенологии и врачебной деонтологии высоко оценили рентгенологи столицы.

Для нас всегда служат примером Ваши черты высокая эрудиция и профессиональный уровень, чуткое внимательное отношение к больным и товарищам скромность и требовательность к себе.

В день славного юбилея желаем Вам, дорогой Яков Иосифович, крепкого здоровья и многих лет плодотворного творческого труда на благо советской рентгенологии.

Глубокоуважаемый Яков Иосифович!

Правление Всероссийского научного общества рентгенологов и радиологов шлет Вам в день славного юбилея свои сердечные поздравления и пожелания здоровья, бодрости, новых творческих успехов.

Огромен Ваш вклад в развитие советской рентгенологии, которой Вы посвятили 66 лет деятельности.

Ваши работы по организации рентгенологической службы, различным аспектам рентгенодиагностики, врачебной деонтологии широко известны в нашей стране.

Вы являетесь квалифицированным специалистом-рентгенологом, незаурядным педагогом, высокоэрудированным и отзывчивым человеком.

В торжественный день девяностолетия желаем Вам, дорогой Яков Иосифович, сохранить на долгие годы свойственную Вам бодрость и активность для дальнейшей творческой деятельности на благо советской рентгенологии.

Дорогой Яков Иосифович!

Ваша биография — пример служения человеку, самоотверженный труд, который достоин описания в истории советской рентгенологии. Просматривая хронологию Вашей неутомимой жизни, хочется отметить Вашу инициативу, чувство нового как врача, организатора и ученого Наша рентгенологическая общественность может гордиться Вами, Яков Иосифович. Ваши печатные работы, монографии и популярные брошюры — свидетельство многопрофильности Вашей деятельности.

Вы, Яков Иосифович, неутомимый труженик до сего времени. Прекрасный докладчик, лектор и собеседник, Вы доставляете большое счастье общением с Вами. Я безмерно рад, что последние годы постоянно слежу за Вашей деятельностью, и горжусь Вами как старшим товарищем и, если позволите, учителем.

Последние Ваши выступления по деонтологии в рентгенологии — пример передачи опыта врачам нашей нелегкой профессии.

Семьдесят лет в строю — это ли не пример, требующий подражания?! Мне как главному рентгенологу хочется пожелать Вам и в дальнейшем такой же бодрости, здоровья, светлого ума и жизненной радости на благо всей нашей службы.

Вы ее гордость. Живите долго на радость всем нам.

Всегда Ваш почитатель и близкий Вам человек

И. Рабкин.

Одесское областное научное общество рентгенологов и радиологов в 1988 году утвердило меня почетным председателем общества и выдало мне соответствующий диплом:

Заслуженному врачу Коми АССР

доценту Я. И. Каминскому

Глубокоуважаемый Яков Иосифович!

За большой вклад в развитие рентгенологии в Одесской области в соответствии с уставом Одесского областного научного общества рентгенологов и радиологов, принятым 21 ноября 1979 года (пункты 14, 15, 16), Вы утверждены 23 февраля 1988 года почетным председателем Одесского областного научного общества рентгенологов и радиологов.

Председатель правления

профессор В. Н. Соколов

С теплым чувством вспоминаю и свой недавний юбилей — 95-летие. К традиционным поздравлениям прибавились новые: от Ассоциации ветеранов жертв незаконных политических репрессий (лишь теперь стало возможным вслух упоминать об этом...), от ветеранов спорта и другие.

Многоуважаемый Яков Иосифович!

От имени членов Ассоциации жертв незаконных политических репрессий г. Одессы поздравляем Вас со знаменательным событием в Вашей жизни — 95-летием со дня рождения и 75-летием медицинской деятельности.

За свою долгую и яркую жизнь Вы совершили не только научный, но и гражданский подвиг, достойно перенеся выпавшие на Вашу долю суровые испытания в пору сталинского произвола. Находясь в тяжелых, нечеловеческих условиях пресловутого ГУЛАГа, Вы сумели выдержать все трудности и горести, не запятнали честь гражданина и человека, несмотря на царивший там произвол, по возможности помогали другим в их беде, используя свой профессиональный опыт.

Даже в суровых испытаниях северной ссылки Вы принесли научную пользу, за что были по достоинству оценены местными властями и сотрудниками из ученой среды.

Мы знаем Вас, Яков Иосифович, как неутомимого труженика, как стойкого товарища по лагерной судьбе, как члена новосозданного коллектива бывших зэков — политических жертв тоталитарного режима.

Для нас Ваша жизнь — убедительный пример человеческой силы воли и благородства, лучших качеств гражданина и ученого, замечательного одессита.

Дорогой Яков Иосифович!

Мы, члены Одесского совета ветеранов спорта, сердечно поздравляем Вас со славным юбилеем — Вам исполнилось 95 лет!

За эти годы Вы прошли суровую школу жизни — были участником и очевидцем величайших событий, которые потрясли не только нашу страну, но и все мировое сообщество, — первой и второй мировых войн, всех русских революций XX века; перед Вами прошла вся история государства — Союза Советских Социалистических Республик с момента его образования до распада. Вы испытали на себе ужасы ГУЛАГа. Трудно себе представит,  что все это можно пережить!

Однако Вы, Яков Иосифович, пройдя через все эти испытания и трудности, ужасы и кошмары, не сломились, сохранив замечательные человеческие качества — доброту, человеколюбие, глубокую порядочность, интеллигентность и обязательность, а как специалист — высокий профессионализм, самоотверженность и влюбленную преданность своей профессии¹

Вы являетесь патриархом корпуса одесских ветеранов спорта, пронеся привязанность к физической культуре через всю свою жизнь. Общение с Вами обогащает людей. Мы испытываем к Вам чувства глубочайшего уважения, признательности и благодарности.

Спасибо Вам, дорогой Яков Иосифович, за Ваш труд, сердечность, самоотдачу и доброжелательность!

От всего сердца желаем Вам здоровья, творческого долголетия и активности на долгие, долгие годы!

Вы так нужны людям!

Трогательное поздравление получил я от коллектива Одесского медицинского института:

Заслуженному врачу Коми АССР,

"Отличнику здравоохранения",

почетному «члену НМО по ЛФК и ВК г. Одессы,

кандидату медицинских наук, доценту

Каминскому Якову Иосифовичу

в день его славного юбилея — 95 лет со дня рождения

и 75 лет трудовой деятельности

Глубокоуважаемый Яков Иосифович!

Ректорат, сотрудники института и кафедры физического воспитания, здоровья, лечебной физкультуры и спортивной медицины Одесского медицинского института им. Н. И. Пирогова от всей души и сердца поздравляют Вас как первооткрывателя кафедры здоровья в институте с замечательным юбилеем — 95-летием.

Мы безмерно благодарны Вам за то, что 60 лет тому назад Вы стали первым человекам в нашем городе, инсти-

туте и на Украине, который прочувствовал и осознал, что физическая культура нужна медикам Как воздух, как одно из важнейших средств продления жизни человека, в борьбе за здоровье и творческое долголетие. В эта великое дело Вы без остатка вкладывали весь свой богатейший жизненный опыт, пытливый ум и горячее сердце.

Юбиляру слава!

Специальные публикации, посвященные моему жизненному пути и творческой биографии, поместили московский "Вестник рентгенологии и радиологии" и вышедший в Одессе сборник "Международная конференция по лечению и воспитанию больных".

Все эти документы я привел не только для того, чтобы лишний раз поблагодарить людей, сказавших обо мне столь добрые слова, но и в надежде на то, что они, возможно, заполнят пробелы, которые могла допустить моя память. Вместе с тем я не скрываю, что слова признательности и уважения позволяют испытывать чувство удовлетворения прожитой жизнью.

УХОД БЛИЗКИХ

Но даже в этот, самый благополучный период судьба не избавила меня от страданий — неизбежных, впрочем, для каждого человека. "Скорбь и радость чередой ткут для нас покров земной", — как сказал поэт. Все мы смертны и в свое время должны уйти в иной мир, большей частью предварительно отдав дань болезням и мукам.

В эти годы я потерял трех близких мне людей — дорогую подругу жизни Верочку, ее сестру Дуку — Дину Григорьевну Румянцеву и свою сестру Базилию Иосифовну. О каждой из них мне хочется сказать последнее доброе слово.

Первой, в 1973 году, умерла Дука. Она была старше Верочки на четыре года. Природа щедро наградила ее — она отличалась ясным умом, добротой, принципиальностью, верностью слову, надежностью, привлекательной внешностью и изяществом.

После окончания гимназии Дука училась в Одесской зубоврачебной школе. Однако по специальности не работала — помешало раннее замужество. В 1914 году у нее возник роман с молодым врачом — греком по фамилии Барбариго. Хотели пожениться. Но отец заявил, что выдаст дочь замуж только за единоверца. В те годы слово родителей было весомым... В 1915 году Барбариго по всем правилам принял иудейскую веру, и Дука вышла за него замуж. Вскоре он был мобилизован.

После демобилизации в 1917 году Барбариго работал врачом в больнице на Слободке, и мы снимали комнаты у одной хозяйки на улице Пастера. Все шло хорошо, но вдруг Дука узнала, что ее муж вступил в связь с медсестрой. Решение Дуки было однозначным: развод, и немедленно. Она пошла работать в канцелярию, а каждую свободную минуту посвящала чтению.

В 1924 году она познакомилась с очень симпатичным человеком — участником гражданской войны Георгием Матвеевичем Румянцевым и вступила с ним в брачный союз, продолжавшийся до его смерти от рака печени в пятидесятых годах.

Я уже писал, что, когда меня арестовали, Румянцев был помощником военного прокурора в Одессе. К счастью, мой арест не повлек за собой, как бывало нередко, преследований родственников.

После смерти мужа Дука страдала тяжелым пороком сердца и жила одиноко в полученной Румянцевым квартире на улице Петра Великого. Ее Навещали знакомые, искавшие совета в личных делах.

Сюда после моей реабилитации приезжали мы с Верочкой, когда добивались в жилотделе получения полагающейся нам жилплощади взамен отнятой в 1937 году квартиры. Тогда Верочку выселили за 72 часа, а властям Одессы потребовалось 4 года, чтобы предложить — нет, не квартиру, а комнату в коммунальной квартире на третьем этаже. Я согласился на эту комнату лишь потому, что она находилась в доме, где в двух комнатах коммунальной квартиры, в бельэтаже, жила сейчас Румянцева.

В основном мы пользовались гостеприимством Дуки, так как Верочка не могла подниматься на высокий третий этаж. Такая неустроенная жизнь тянулась три года.

Дука предложила нам обменять нашу комнату на ее две. Она имела мужество, несмотря на одышку, изредка подниматься на третий этаж. Мы с Верочкой постарались максимально удобно и

уютно обставить ее комнату, и я каждый день доставлял ей все необходимое. Этот обмен в ущерб себе лучше всяких слов характеризует Дуку.

Между тем порок сердца все больше давал о себе знать. На столике возле ее кресла я постоянно оставлял лекарства, которые она принимала по мере надобности.

В недобрый февральский вечер 1973 года к нам прибежала соседка Дуки и сказала, что у нее сильная одышка. Я тотчас вызвал специализированную кардиологическую "скорую помощь". Мы с Верочкой поднялись к Дуке. Она из-за одышки не могла говорить. Я побежал в аптеку за кислородом.

Приехала "скорая", но врач сокрушенно развел руками. Дука с широко распахнутыми глазами и раскрытым ртом судорожно хватала трубку кислородной подушки. Ни холодный воздух, ни кислород не помогали. Мы успокаивали Дуку: "Сейчас, сейчас станет легче...". Так продолжалось два с половиной часа. Но вот дыхание оборвалось, и Дука поникла у меня на руках. Все было кончено.

Я пошел на телеграф — известить друзей.

После смерти отца в 1933 году я перевез сестру с матерью в Одессу. Здесь сестра преподавала в консерватории до начала войны, когда вместе с Верочкой и Дукой эвакуировалась в Тюмень. Годы в эвакуации были очень тяжелыми. Подходящей работы не нашлось. Голодали, мерзли.

Сестра, отдававшая матери последний кусок, болела пеллагрой с крайней степенью истощения. У нее обострилась трофическая язва на правой голени. Нужны были ежедневные перевязки. Только сильная воля и страх за судьбу матери держали ее.

После эвакуации они приехали ко мне на Ветлосян, где уже был построен домик с отдельной комнатой для них. Здесь сестра начала поправляться и работать — сначала в канцелярии, а затем в ухтинской музыкальной школе. Она быстро показала себя преподавателем высокого класса, стала заведующей учебной частью. Ей дали комнату в Ухте возле школы, и понемногу жизнь наладилась.

Мать умерла в 1952 году, в возрасте 78 лет. Сестра перенесла всю свою любовь на меня. Друзей у нее было немного — она отличалась высокой требовательностью к людям. Она много внимания уделяла музыке, стала чаще выступать на концертах вместе со своими ученицами. Работа была главной радостью в ее жизни, отравленной постоянными тяготами из-за трофической язвы.

В 1961 году сестра одновременно со мной переехала в Одессу. Ее очень тепло провожали сотрудники музыкальной школы, а Министерство культуры Коми АССР наградило ее грамотой за долгий безупречный труд.

В 1975 году у сестры появились признаки быстро прогрессирующего артериосклероза, и через два года она умерла, не приходя в сознание последние дни.

Она прожила трудную, безрадостную жизнь, посвятив себя заботе о матери, не использовала в полную меру свои незаурядные способности и практически не знала личной жизни.

Самой тяжелой утратой была для меня кончина моего верного друга и жены Верочки.

Мы успели в тесном кругу друзей отметить шестидесятилетие нашего брачного союза. Сейчас, оглядываясь вспять, я не могу вспомнить ни одной семейной ссоры, потому что характер Верочки не допускал этого. Даже на коммунальной кухне, где сосуществовали четыре-пять хозяек разной степени культуры и разного характера, ссоры возникали крайне редко, так как Верочка умела избегать конфликтов.

Правда, был один пункт, в котором мы не сходились. Речь идет о неприязненном или, точнее, сдержанном отношении к моим родителям, которое она не могла преодолеть, даже зная, как меня это огорчает. Дело в том, что когда возник вопрос о женитьбе, нам было по двадцати одному году и я учился на третьем курсе. Мои родители считали, что жениться мне следует только после окончания института, когда я стану самостоятельным, не нуждающимся в родительской помощи. А отец Верочки хотел пораньше устроить жизнь дочери, и я был наиболее подходящим претендентом на ее руку с "жениховским стажем" более года. Вопрос решался месяца два, и за это время у Верочки возникло убеждение, что мои родители вообще не хотят видеть ее женой своего сына. Впоследствии жизнь показала ошибочность этого мнения, но Верочка уже не смогла его изменить. Конечно, внешне все было вполне благопристойно. Но меня огорчало именно глубоко скрытое чувство.

Верочка была прекрасной хозяйкой, умело поддерживала уют в доме. Она удивительно вкусно готовила, а ее торты славились среди наших гостей, которые до сих пор — спустя 30—40 лет — хранят добрую память о гостеприимстве хозяев.

Первый сигнал о серьезном нездоровье Верочки я получил,

когда она не смогла пойти на заседание и банкет в честь моего восьмидесятилетия. Это было преддверие склеротического расстройства, которое быстро усиливалось. Многие месяцы я ухаживал за ней дома, а последний год жизни она провела в больнице. Я ежедневно приезжал, привозил обед и кормил ее, просиживая до позднего вечера. И больная, она оставалась той же тихой, спокойной, милой Верочкой. Однако болезненный процесс прогрессировал, и она быстро угасла.

Предпоследнюю свою ночь она беспрерывно звала меня по имени, но меня с ней не было — я не знал, что близится ее конец. Потом я долго не мог простить себе этого.

Последние сутки я провел возле Верочки, но она уже была в беспамятстве.

В день похорон было тепло и солнечно. Я долго сидел у открытого гроба, думал о нашей прошедшей жизни. Явились могильщики, стали забивать гвоздями крышку гроба. Каждый удар молотка отзывался в сердце. Конец...

На моем рабочем письменном столе по-прежнему — вот уже 80 лет — стоит портрет Верочки. Она снята в костюме маркизы, в котором была в тот вечер, когда я влюбился в нее с первого взгляда. Это первый портрет, подаренный мне Верочкой. Я с ним не расставался ни в лагере, ни в ссылке.

Я часто вспоминаю слова поэта:

О милых спутниках, которые сей свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не вспоминай с тоской: "Их нет!",

Но с благодарностию: "Были".

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Недавно я получил возможность ознакомиться со своим следственным делом в архиве УСБУ. Впервые видел его целиком и листал без помех. Около 300 листов абсурда и нелепейших фантазий — а я заплатил за них восемью годами лагеря и тринадцатью — ссылки. Десятки свидетелей, подписавших требуемые следователем показания. Комиссия, до того времени ни разу не бывавшая в стенах института и лишь с третьего раза, под давлением секретаря обкома, сочинившая угодный следователю акт. Смехотворное главное обвинение — контрреволюционный сборник "Спорт в Одессе" (в отличие от языкознания, вождь народов никогда не брал на себя труд классифицировать виды спорта с точки зрения их революционности...). Следователь, который спустя короткое время сам попадает в руки истязателей и обвиняет их в применении "недозволенных методов следствия". Все это напоминает алогичный мир Кафки с невероятной путаницей причин и следствий...

А сколько таких дел возникало в СССР в 30—50-е годы! Одни называют цифру 10 миллионов, другие — больше. А какой громадный аппарат требовался для функционирования такой системы — следователи, прокуроры, судьи, тюремщики, доносчики, конвойные, канцеляристы!.. И все это вместо того, чтобы растить хлеб, строить дома, лечить, изобретать, писать стихи, наконец... Какая громадная доля созидательного потенциала народа шла на уничтожение людей — и это считалось делом первостепенной важности, делом чести!

Стоит ли удивляться нынешней чудовищной технологической отсталости в самых нужных человеку сферах жизни, духовному одичанию, нравственной глухоте! Горько мне видеть людей, которые отмахиваются от такого прошлого: дескать, было и прошло, хватит об этом. Или: мы, мол, жили честно, нас никто и не трогал...

Не бывает настоящего без прошлого, не бывает преступления без индивидуальной вины — и об этом мне хотелось напомнить своей книгой.